* * *

Александр Сергеевич любил рассказывать историю своей первой встречи с царем. Няня гуляла с маленьким Пушкиным в Юсуповом саду, и они случайно встретили государя Павла Петровича. От неожиданной встречи женщина растерялась и не успела в почтительном приветствии снять с маленького Александра картуз. Павел подошел и сам освободил кудри мальчика от головного убора, отругав няню за нерасторопность. Этот курьезный случай позволил Александру Сергеевичу объявлять, слегка эпатируя публику, что его отношения со двором начались еще при императоре Павле.

* * *

В раннем детстве Пушкин был толстый и молчаливый ребенок. Родители пытались заставить Александра больше двигаться, бегать, гулять на свежем воздухе, он же старался под разными предлогами остаться дома с бабушкой. Однажды Надежда Осиповна взяла с собой сына погулять на улицу. Мальчик не успевал так же быстро двигаться, как мать, отстал от нее и сел посреди улицы отдохнуть, надув губы от обиды. Вдруг маленький Саша увидел, как любопытные ротозеи из окон дома напротив смотрят на него и весело смеются, показывая на него пальцем. Пушкин уже в детстве был болезненно самолюбив, мальчик тут же поднялся на ноги и крикнул им с вызовом: «Ну, нечего зубы скалить!».

К семи годам неповоротливость уступила место необыкновенной подвижности и шаловливости.

* * *

Сестра Александра Ольга тоже отличалась строптивым характером. После пощечины от матери за какую-то детскую проказу обиделась и наотрез отказалась просить прощения за свой проступок. Никакие воспитательные меры не возымели положительного действия. Девочке запретили нарядные платья, выход к общему столу, общение с братом, посадили на хлеб и воду, она же продолжала проявлять неповиновение и даже пригрозила: «Повешусь, но прощения просить не стану!». Взаимные боевые действия затянулись. Родители были в явном замешательстве от такого упорства. Маленький Александр нашел где-то гвоздик и начал вбивать в стену. Помощница няни спросила мальчика: «Что это вы делаете, сударь?». На что мальчик в духе черного юмора ответил: «Сестрица повеситься собирается, так я ей гвоздик хочу приготовить!» – и весело засмеялся, разрядив обстановку.

* * *

Надежда Осиповна имела своеобразные педагогические убеждения и практиковала воспитательные методы, спорные во всех отношениях, однако и маленький Пушкин был не обычный ребенок. Из всех детей ему доставалось от строгой и даже жесткой матери чаще всех за достойные подрастающего гения шалости. Она могла не разговаривать с нашкодившим ребенком днями, месяцами и даже годами. Неудивительно, что дети более предпочитали наказания взбалмошного отца, чем педагогические эксперименты последовательной матери. Боялись и слушались ее больше. У маленького Александра были две привычки, возмущающие мать: тереть ладони одна об другую и терять носовые платки. Первая привычка была искоренена за один день. Утром Пушкину завязали руки сзади и развязали вечером, не делая перерыва на обед и ужин. Голод не тетка. Осталась вторая. «Жалую тебя моим бессменным адъютантом!» – сказала Надежда Осиповна сыну, подавая курточку. На курточке красовался пришитый в виде аксельбанта носовой платок. Аксельбанты менялись в неделю два раза, с ними же Саша и к гостям выходил. Результат не заставил себя ждать – мальчик перестал и ладони тереть, и платки терять.

* * *

Пушкин обладал ярким нестандартным воображением. В Захарове у них в доме жила молодая душевнобольная девушка, дальняя родственница. Ей отвели отдельную комнату. Близкие думали, что ее можно вылечить испугом, провели в помещение, где она жила, кишку пожарной трубы, чтобы неожиданно обдать ее холодным душем. Саша в это время гулял в роще, воображая себя богатырем, и ловко сбивал палкой верхушки растений. На обратном пути во дворе он встретил свою безумную родственницу, растрепанную, мечущуюся в крайнем возбуждении. В испуге она кинулась к мальчику: «Братец, меня принимают за пожар!». Александр мгновенно нашелся и успокоил бедную девушку словами, что ее просто приняли за цветок, который хотели полить.

* * *

Учился юный Пушкин лениво, одна страсть владела им – страсть к чтению. Илиада, Одиссея, биография Плутарха, французские классики – любимые книги детства. Библиотека отца была составлена с истинным вкусом библиофила. Великолепный французский слог, восхищавший французских литераторов впоследствии, шлифовался с младых ногтей. А вот над четырьмя правилами арифметики Саша заливался горькими слезами и искренне не понимал математических закономерностей, особенно деления. Полагаясь на свою великолепную память, Пушкин старался отвечать заданный урок после сестры, а если опрос начинали с него, ничего не знал. Заставить способного мальчика заблаговременно учить уроки было трудно.

* * *

Известный русский писатель Иван Иванович Дмитриев однажды посетил Пушкиных, когда будущий поэт был еще маленьким мальчиком. У Александра были очень красивые кудри и немного африканские черты лица. Дмитриев стал подшучивать над оригинальным личиком Пушкина и сказал:

– Посмотрите, ведь это настоящий арабчик!

Десятилетний мальчик рассмеялся и неожиданно звонко и задорно ответил:

– Зато отличусь этим и не буду рябчик!

Можно себе представить удивление и смущение старших. Лицо Дмитриева было обезображено рябинами, и все поняли, что мальчик, в свою очередь, дерзко подшутил над ним.

* * *

Пушкин весьма понятен, замысловат и остроумен, но крайне неприлежен. Он способен только к таким предметам, которые требуют малого напряжения, а потому успехи его очень невелики, особенно по части логики.

А. П. Куницын, преподаватель логики и философии

* * *

Очень ленив, в классе невнимателен и нескромен, способностей неплохих, имеет остроту, но, к сожалению, только для пустословия, успевает весьма посредственно.

Я. И. Карцев, преподаватель математики и физики

* * *

Легкомыслен, ветрен, неопрятен, нерадив, впрочем, добродушен, усерден, учтив, имеет особенную страсть к поэзии.

Г. С. Чириков, гувернер лицея

* * *

Воспитанникам Лицея было задано написать в классе сочинение: «Восход солнца». В то время подобная тема была любимой для учителей словесности. Все ученики уже закончили сочинение и сдали учителю. Остался один рассеянный и нерасположенный в эту минуту писать о таком возвышенном предмете лицеист. Юноша вывел на листе бумаги одну только строчку: «Се от Запада грядет царь природы…».

– Что же ты не кончаешь? – спросил автора этих слов Пушкин, прочитав написанное.

– Да ничего на ум не идет, помоги, пожалуйста, все уже подали, за мной остановка!

– Изволь!

И Пушкин быстро завершил начатое сочинение:

* * *

Однажды император Александр, проходя по классам лицея, спросил:

– Кто здесь первый?

– Здесь нет, Ваше Императорское Величество, первых, все вторые, – молниеносно ответил Пушкин.

* * *

В Лицее у Пушкина за отличное знание французского языка и литературы было прозвище Француз. Несмотря на блестящее владение русским и французским языками и завидное знание образцов классической литературы, юный Пушкин имел слабость – частенько использовал ненормативную лексику в общении среди сверстников, за что и был отмечен эпиграммой:

* * *

Друг и однокурсник Пушкина по Императорскому Царскосельскому лицею, декабрист Иван Иванович Пущин, вспоминал:

«Сидели мы с Пушкиным однажды вечером в библиотеке у открытого окна. Народ выходил из церкви от всенощной. В толпе я заметил старушку, которая о чем-то горячо с жестами рассуждала с молодой девушкою, очень хорошенькою. Среди болтовни я говорю Пушкину, что любопытно бы знать, о чем так горячатся они, о чем так спорят, идя от молитвы? Он почти не обратил внимания на мои слова, всмотрелся, однако, в указанную мною чету и на другой день встретил меня стихами:

«Вот что ты заставил меня написать, любезный друг», – сказал он, видя, что я несколько призадумался, выслушав его стихи, в которых поразило меня окончание. В эту минуту подошел к нам Кайданов (преподаватель истории), мы собирались в его класс. Пушкин и ему прочел свой рассказ. Кайданов взял его за ухо и тихонько сказал: «Не советую вам, Пушкин, заниматься такой поэзией, особенно кому-нибудь сообщать ее. И вы, Пущин, не давайте воли язычку», – прибавил он, обратясь ко мне. Хорошо, что на этот раз подвернулся нам добрый Иван Кузьмич, а не другой кто-нибудь».

* * *

Однажды воспитанники Малиновский, Пущин и Пушкин уговорили одного из служителей лицея принести им в одну из комнат (что уже было серьезным нарушением дисциплины) горячей воды, мелкого сахара, сырых яиц и рома. Без соответствующего позволения гувернеров нарушители дисциплины уединились в одной из комнат и в тайной суете приготовили слабоалкогольный напиток, называвшийся в то время «гогель-могель». Обильно продегустировав напиток, пришли в необычное веселье и кураж, вышли в зал и устроили беготню по коридору. Кроме указанных, участниками дружеской пирушки были владельцы и не столь громких фамилий, один из которых – юноша Тырков – своим «взвинченным поведением» и вызвал подозрение дежурного гувернера. Инспектор пристально вгляделся в команду во время ужина и учинил строжайший опрос и обыски. Малиновский, Пущин и Пушкин благородно взяли всю вину на себя, честно признавшись в «преступной инициативе» приготовления и злоупотребления гоголь-моголем. Инспектор был суров и вынес наказание в трех пунктах:

1) в течение двух дней во время молитв стоять на коленях;

2) занять последние места за столом, где все сидели по поведению;

3) внести фамилии в черную книгу, которая имела значение при выпуске лицеистов.

* * *

Пушкин начал влюбляться с одиннадцатилетнего возраста. Объяснение столь страстному темпераменту современники находили в его африканских корнях. Александр знал лучшие французские эротические произведения наизусть, чем приводил в ужас строгих преподавателей и самого директора лицея. На любовном фронте великому поэту удалось пережить немало незабываемых мгновений. Темные коридоры Царского лицея в вечернее время суток делали всех кошек черными, а всех женщин красавицами. Юный Пушкин в сумерках учебного коридора повстречал таинственную даму, чрезвычайно воспламенился и, приняв ее за горничную, смутил дерзкими речами и даже прикосновениями, как утверждали впоследствии светские злопыхатели и завистники природного темперамента. Оскорбленная женщина подняла оглушительный крик и убежала, но успела рассмотреть и узнать обидчика. Жертва темноты была знатна настолько, насколько немолода и некрасива. Слух об этом маленьком скандальном происшествии быстро достиг ушей самого царя. Государь приказал немедленно высечь Пушкина. Энгельгардт, директор лицея, этого приказания не исполнил. Известно, что при Александре I можно было иногда повелений такого рода не выполнять, а потом за ослушание получать благодарность. По Царскому селу поползли пикантные подробности происшествия, и Пушкин, раздраженный до чрезвычайности своим досадным промахом, а также вольной интерпретацией событий пострадавшей дамы ответил ей в своем обезоруживающем стиле:

Надо сказать, что комичный случай был весомой причиной ускоренного выпуска лицеистов, по решению Государя: «Эти лицеисты чересчур много себе позволяют, надо скорей их выпустить!».

* * *

Да что он вам дался, шалун был, и больше ничего!

Ф. П. Калинич, учитель чистописания

* * *

Учился Пушкин легко, но небрежно; особенно он не любил математики и немецкого языка; на сем последнем он до конца жизни читал мало и не говорил вовсе.

Л. С. Пушкин (брат поэта)

* * *

Во время урока математики учитель Карцев вызвал к доске Пушкина и задал ему решить задачу.

Пушкин долго размышлял, переминался с ноги на ногу, писал какие-то формулы, но решения не находил.

Карцев потерял терпение и спросил:

– Ну что, наконец? Чему равняется икс?

– Нулю! – лукаво улыбаясь, ответил Александр.

– Нулю! Хорошо! У вас, Пушкин, на моем уроке все кончается нулем. Садитесь на свое место и пишите стихи, – добродушно махнул рукой Карцев.

* * *

Однажды в Царском Селе Захаржевского медвежонок сорвался с цепи от столба, на котором устроена была его будка, и побежал в сад, где мог встретиться в темной аллее с императором.

Вовремя приняли меры, и медвежонок, разумеется, тотчас был истреблен.

Пушкин об этом случае говорил: «Нашелся один добрый человек, да и тот медведь».

* * *

Из профессоров и гувернеров лицея никто особенно Пушкина не любил и не отличал от других воспитанников, но все боялись его поэтических сатир, эпиграмм и остроумных выпадов. Тем не менее все без исключения любили наблюдать его словесные поединки. Профессор математики Карцев от души смеялся над политическими шутками Пушкина в адрес доктора Пешеля. Доктор Пешель с неменьшим удовольствием следил за меткими насмешками Пушкина над Карцевым. Профессор же русской и латинской словесности Кошанский, предвидя будущий успех Пушкина на поэтическом поприще, поначалу удерживал молодого поэта от сочинения стихов вовсе, а затем, убедившись в тщетности своих усилий, заторопился все таланты воспитанника заранее приписать своему педагогическому таланту. Пушкин среди этой образовательной суеты не имел кумиров среди учителей и педагогов, а подчинялся лишь полету своей фантазии и курсу собственного воображения.

* * *

После выпуска из лицея всем выпускникам было назначено жалование: титулярным советникам по 800 рублей, коллежским секретарям по 700 рублей авансом до поступления на штатные места. Пушкин, выпущенный коллежским секретарем, получил такую же сумму, как все, и был определен в Государственную Коллегию Иностранных Дел. Однако его ученической мечтой была служба кавалерийским офицером. Сергей Львович отказывал сыну по причине недостатка средств и соглашался только на поступление сына в один из пехотных гвардейских полков. Пушкин-выпускник очутился в таком положении, в каком часто находятся молодые люди, возвращающиеся под родительский кров из богатых и роскошных учебных заведений: будущее обещает прекрасные перспективы, но мелочная скупость и скаредность родителя жестоко разбивает юношеские мечты. Молодой Александр не мог ничего изменить, но довольно оригинально издевался над скупердяйством отца. Однажды Пушкин катался на лодке в обществе гостей, где находился и Сергей Львович. Погода стояла тихая, вода была прозрачная, отчетливо было видно каменистое дно. Александр вынул несколько золотых монет и одну за другой стал бросать их в воду, любуясь падением и медленным погружением поблескивающего злата под красноречивым взглядом отца, наслаждаясь его вынужденным молчанием и беспокойным поведением.

* * *

Павел Исаакович Ганнибал (родственник Пушкиных и их сосед по имению) был человек веселый и озорной. Во главе импровизированного хора своих многочисленных деревенских родственников, вооруженный бутылкой шампанского, постучал он как-то утром в дверь комнаты, предоставленной приехавшему к нему на именины Александру Пушкину. Как только заспанный, с растрепанными кудрями Пушкин появился в дверном проеме, родственник пропел ему торжественно куплет собственного сочинения:

Пушкин, чувствуя родственную душу весельчака и любителя экспромтов, потянулся к дяде. Однако встречный любовный интерес к девице Лошаковой со вставными зубами, весьма спорной внешности, чуть не разрушил родственные отношения и толкнул Александра Сергеевича вызвать дядюшку на дуэль как соперника. Вспыхнувшая бурная ссора родственников закончилась через несколько минут новыми увеселительными сюрпризами и танцами к огромной радости девицы Лошаковой и облегчению других гостей. За ужином Павел Исаакович поднял бокал и с притворной важностью произнес:

Пушкин, сраженный обаянием дяди, тут же бросился к нему в объятия под радостные возгласы приглашенных на торжественный ужин.

* * *

«Он познакомился с нами и стал довольно часто посещать нас. Мы с матушкой от души его полюбили. Угрюмый и молчаливый в многочисленном обществе, Саша Пушкин, бывая у нас, смешил своею резвостью и ребяческою шаловливостью. Бывало, ни минуты не посидит спокойно на месте, вертится, прыгает, пересаживается, перероет рабочий ящик матушки, спутает клубки гарусу в моем вышиванье, разбросает карты в гранпасьянсе, раскладываемом матушкою… «Да уймешься ли ты, стрекоза! – крикнет, бывало, моя Евгения Ивановна, – перестань, наконец!». Саша минуты на две приутихнет, а там опять начинает проказничать. Как-то матушка пригрозилась наказать неугомонного Сашу: «Остричь ему когти», – так называла она его огромные, отпущенные на руках ногти. «Держи его за руку, – сказала она мне, взяв ножницы, – а я остригу!». Я взяла Пушкина за руку, но он поднял крик на весь дом, начал притворно всхлипывать, стонать, жаловаться, что его обижают, и до слез рассмешил нас… Одним словом, это был сущий ребенок, но истинно-благовоспитанный», – вспоминала А. В. Каратыгина, известная трагическая актриса, общение с молодым Пушкиным.

* * *

С этой же дамой связан забавный случай посещения Пушкиным Большого театра. В 1818 году после перенесенной болезни, в ходе которой ему обрили голову наголо, Александр Сергеевич для посещения публичных мест носил парик. Искусственные волосы ему совсем не шли, а, скорее, придавали шутовской вид. Находясь в ложе с Каратыгиной во время спектакля в кульминационный момент патетической сцены, жалуясь на жару, он снял парик и стал им обмахиваться, как веером… Сидевшая публика напротив и поблизости рассмеялась, чем сбила общий настрой и драматизм спектакля. Каратыгина попробовала унять шутника, но он в ответ притворно упал на пол, затем сел, прячась за барьер, нахлобучил парик как шапку на голову и просидел в таком виде весь спектакль, отпуская шуточки по поводу особой проникновенности пьесы и «блестящей» игры актеров.

* * *

Вильгельм Кюхельбекер обладал нелепой и смешной внешностью: длинный, нескладный, худой, с удивленно округленными глазами. Характер был под стать внешности – обидчивый, вспыльчивый, самолюбивый. Прозвище среди лицеистов носил – Кюхля. Ко всем своим выпуклым и оригинальным чертам личности Кюхля еще имел неосторожность писать бездарные стихи и, как водится, становился мишенью для дружеских насмешек Пушкина и других лицеистов. Способность же Александра Сергеевича подшучивать над своими товарищами была хорошо известна. Однажды поэт заболел и лежал в лазарете. Там он написал «Пирующих студентов» и пригласил близких приятелей послушать новинку:

Все внимательно и серьезно слушали, и вдруг:

Под общий дружный смех после двух последних строчек Кюхельбекер тоже был вынужден натянуто улыбаться.

* * *

Искреннего романтика и идеалиста, человека добрейшей души, Кюхельбекера Пушкин любил, но шутить в адрес друга не переставал. Вильгельм часто посещал Жуковского и имел обыкновение читать свои стихи, не зная меры. Жуковский утомлялся, но стойко терпел. Однажды Жуковский не пришел на званый вечер и на вопрос, почему отсутствовал, ответил: «Я еще накануне расстроил себе желудок, к тому же пришел Кюхельбекер, и я остался дома». Пушкин откликнулся на это событие стихами:

Кюхельбекер вспылил не на шутку и вызвал Пушкина на дуэль. Никто не мог отговорить его от опасного поединка. Бывшие друзья прибыли на место поединка. Зима, снег. Кюхельбекер стрелял первым, но промахнулся. Пушкин кинул пистолет и хотел обнять своего товарища, но тот вне себя от гнева требовал: «Стреляй, стреляй!». Пушкин с большим трудом его убедил, что стрелять невозможно, потому что снег набился в ствол. Подошел близко к другу и мягко сказал:

– Полно дурачиться, милый, пойдем пить чай, – и подал ему рук у.

Поединок был отложен до таяния снегов. Зима кончилась не завтра, и спустя некоторое время они окончательно помирились.

* * *

Пушкин и барон М. А. Корф, лицейский товарищ Пушкина, жили в одном доме. Камердинер Александра Сергеевича под воздействием паров Бахуса ворвался в прихожую Корфа с целью затеять ссору с камердинером хозяина. На шум вышел Корф и, будучи человеком вспыльчивым, щедро всыпал зачинщику палкой.

Пострадавший пожаловался Пушкину. Александр Сергеевич вспылил в свою очередь и немедленно вызвал Корфа на дуэль.

На письменный вызов Корф ответил таким образом: «Не принимаю вашего вызова из-за такой безделицы не потому, что вы – Пушкин, а потому, что я не Кюхельбекер».

* * *

Обычно Пушкин, обладающий огромной долей злого остроумия, желчного и разящего без жалости юмора, применял свое оружие только против своих литературных врагов или людей, которые его чем-то болезненно задевали. Как ярко представлено в следующей эпиграмме:

* * *

Однако бывало и по-иному, на одном званом вечере Пушкин, еще в молодых летах, был пьян и вел разговор с одной дамой. Следует добавить, что эта дама была рябая. Чем-то недовольная в беседе с поэтом, она спросила, желая его уязвить:

– У вас, Александр Сергеевич, в глазах двоит?

– Нет, сударыня, – отвечал он, – рябит!

* * *

Петр Павлович Каверин, весельчак, лихой повеса и проказник, приятель Пушкина, часто вспоминал о бурной дружеской вечеринке, в которой кроме него участвовали приятели Щербинин, Олсуфьев и другие. Пушкин о памятном вечере оставил поэтический отзыв:

* * *

Из воспоминаний Анны Петровны Керн: «На одном из вечеров у Олениных я встретила Пушкина и не заметила его, мое внимание было поглощено шарадами, которые тогда разыгрывались и в которых участвовали Крылов, Плещеев и другие… Но он вскоре дал себя заметить. Во время дальнейшей игры на мою долю выпала роль Клеопатры, и, когда я держала корзинку с цветами, Пушкин вместе с братом Александром Полторацким подошел ко мне, посмотрел на корзинку и, указывая на брата, сказал: «А этот господин будет, наверно, играть роль аспида?». Я нашла это дерзким, ничего не ответила и ушла. После этого мы сели ужинать. У Олениных ужинали на маленьких столиках. За ужином Пушкин уселся с братом моим позади меня и старался обратить на себя мое внимание льстивыми возгласами, как, например: «Позволительно ли быть такою хорошенькою!». Потом завязался между ними шутливый разговор о том, кто грешник и кто нет, кто будет в аду и кто попадет в рай. Пушкин сказал брату: «Во всяком случае, в аду будет много хорошеньких, там можно будет играть в шарады. Спроси у m-me Керн: хотела ли бы она попасть в ад?». Я отвечала очень серьезно и несколько сухо, что в ад не желаю. «Ну, как же ты теперь, Пушкин?» – спросил брат. – «Я раздумал, – ответил поэт, – я в ад не хочу, хотя там и будут хорошенькие женщины».

* * *

Известно, что в давнее время должность обер-прокурора считалась доходной и, кто получал эту должность, тот всегда имел возможность поправить свои финансовые дела. Сидит Пушкин у супруги обер-прокурора. Огромный кот лежит возле него на кушетке. Пушкин его гладит, кот выражает чрезвычайное удовольствие громким мурлыканьем, а хозяйка настойчиво просит сочинить экспромт. Шаловливый молодой поэт, как бы не слушая хозяйки, обратился к коту:

* * *

«Одна черта водилась за молодым Пушкиным: придет, бывало, в собрание, в общество, и расшатывается. «Что вы, Александр Сергеевич?» – «Да вот выпил 12 стаканов пуншу!». А все вздор, и одного не допил», – вспоминал Федор Николаевич Глинка.

* * *

Молодой Пушкин был очень крепок, мускулист и гибок. Гимнастические упражнения, ходьба пешком, плавание, езда верхом и фехтование поддерживали его великолепную физическую форму.

На одном дружеском кутеже Пушкин побился об заклад, что выпьет бутылку рома и не потеряет сознания. Исполнив, однако, первую часть обязательства, он лишился чувств и движения. Присутствующие с трудом заметили, что Александр Сергеевич еле заметно сгибал и разгибал мизинец левой руки. Придя в себя, Пушкин стал доказывать, что все время помнил о закладе и что двигал мизинцем в доказательство того, что не потерял сознания. По общему решению, пари было им выиграно.

* * *

В семействе Пушкина сохранился такой анекдот о нем. Однажды на упреки семейства в излишней распущенности, невоздержанности и вызывающем поведении, которые могут иметь для него роковые последствия, Пушкин отвечал: «Без шума никто не выходил из толпы».

* * *

Друзья Пушкина в один голос утверждают, что, за исключением двух первых лет его жизни в свете, никто так не трудился над дальнейшим своим образованием, как Пушкин. Он сам несколько позднее с упреком говорил о современных ему литераторах: «Мало у нас писателей, которые бы учились, большая часть только разучиваются».

* * *

На одном из званых обедов чрезвычайно разговорчивый чиновник по фамилии Ланов заглушал всех сидящих за столом. Его пустые и хвастливые речи были вынуждены слушать из вежливости и невозможности перебить. Наконец, опьяненный вниманием оратор договорился до того, что начал доказывать необходимость употребления вина как самого лучшего средства от многих болезней.

– Особенно от горячки, – заметил Пушкин.

– Да, таки и от горячки, – возразил чиновник с важностью, – вот-с извольте-ка слушать: у меня был приятель… так вот он просто нашим винцом себя от чумы вылечил, как схватил две осьмухи, так как рукой сняло.

При этом Ланов зорко взглянул на Пушкина, как бы спрашивая: ну, что вы на это скажете? У Пушкина глаза сверкнули; удерживая смех и краснея, отвечал он:

– Быть может, но только позвольте усомниться.

– Да чего тут позволять? – возразил грубо важный Ланов, – что я говорю, так, а вот вам, почтеннейший, не след бы спорить со мною, оно как-то не приходится.

– Да почему же? – спросил Пушкин с достоинством.

– Да потому же, что между нами есть разница.

– Что же это доказывает?

– Да то, сударь, что вы еще молокосос.

– А, понимаю, – смеясь, заметил Пушкин. – Точно, есть разница: я молокосос, как вы говорите, а вы – виносос!

Чиновник от неожиданности растерялся и обескуражено замолчал, а все присутствующие весело расхохотались. Ланов просто ошалел от обиды. Дело чуть не дошло до дуэли. Позже Пушкин вдогонку отхлестал Ланова эпиграммой:

* * *

В доме Никиты Всеволожского, водевилиста, переводчика, страстного театрала, основателя общества «Зеленая лампа», с Пушкиным приключился забавный случай. У последнего был старый дядька-камердинер, очень преданный, но чрезвычайно упрямый и своевольный. Он слышал, как Александр Сергеевич жаловался при нем на одного издателя, требующего окончания поэмы, за которую Пушкин уже получил деньги вперед. Однажды Александр Сергеевич зашел утром к Никите Всеволодовичу, но последний был на охоте. Старик-дядька воспользовался случаем и стал приставать к Пушкину, чтобы он немедля закончил поэму, за которую получил деньги. Пушкин его обругал и категорически объявил, что никогда эту поэму не допишет. Упрямый старик, нисколько не смущаясь, запер Пушкина на ключ в кабинете Никиты Всеволодовича. Что ни делал раздосадованный Пушкин, но камердинер, стоя за дверями, твердил одну и ту же фразу:

– Пишите, Александр Сергеич, ваши стишки, а я не пущу, как хотите, должны писать и пишите!

Пушкин, понимая, что до вечернего возвращения Никиты Всеволодовича упрямец его не выпустит, смирился, сел за письменный стол и до того увлекся, что писал, не вставая, до следующего дня. Вечером и ночью он отгонял от письменного стола старика и прибывшего на подмогу Никиту Всеволодовича с безуспешными попытками уложить поэта спать. Так, благодаря требовательности камердинера, Пушкин окончил в срок одну из своих знаменитых поэм.

* * *

Во время пребывания Пушкина в Екатеринославе, где молодого поэта уже считали знаменитым и весьма многообещающим, восторженные поклонники его таланта – профессор Екатеринославской семинарии А. С. Понятовский и богатый помещик С. С. Клевцов – захотели с ним познакомиться. По возрасту господа были почти ровесниками Александра Сергеевича. Самостоятельно нашли убогую квартирку, где остановился поэт, вошли и замерли на пороге в немом почтении. Пушкин встретил непрошеных гостей с икорным бутербродом во рту и стаканом красного вина в руке.

– Что вам угодно? – спросил он вошедших холодно.

– Желали иметь честь видеть славного писателя! – бойко ответили гости.

На что славный писатель отчеканил им фразу:

– Ну, теперь видели? До свидания!

* * *

Жизнь в ожидании своей дальнейшей отправки на Кавказ в глухом и бедном городе тяготила молодого человека. Казалось, Пушкин две вынужденные недели нарочно поддразнивал и эпатировал дерзким поведением провинциальную публику, развлекая себя и испытывая на прочность местные нравы.

В Екатеринославе губернатор Шемиот давал обед и пригласил поэта как почетного гостя. Пушкин вошел в зал, когда все уже собрались. Костюм его был весьма эксцентричен, если не сказать скандален, на нем красовались прозрачные кисейные панталоны без нижнего белья. Все присутствующее общество пришло в замешательство: мужчины остолбенели, женщины перешептывались и посмеивались, обмахивая веером раскрасневшиеся от смущения лица. Пушкин вел себя непринужденно и как будто не замечал произведенного им ошеломляющего эффекта. Жена губернатора, госпожа Шемиот, чрезвычайно близорукая, не видела особенностей его наряда и продолжала непринужденно общаться с остолбеневшими гостями. Наконец, одна из присутствующих дам объяснила ей суть происходящего и посоветовала скорейшим образом удалить из гостиной дочерей-барышень ввиду крайнего неприличия ситуации. Госпожа Шемиот решительно отказывалась верить сказанному, продолжая уверять собеседницу в том, что у Пушкина просто летние панталоны бежевого или телесного цвета. Исчерпав доводы, губернаторша поддалась порыву установить истину самостоятельно, вооружилась лорнетом, подошла поближе, отбросив приличия, пригляделась и чуть было не лишилась чувств…

Дочери были немедленно изолированы. Хозяйка возмущена. Пушкин остался невозмутим – проделка сошла ему с рук.

* * *

Кто-то из знакомых, неожиданно встретив Пушкина в Киеве, спросил, как он попал туда.

– Язык до Киева доведет, – засмеялся Пушкин, намекая на причину своего удаления из Петербурга.

* * *

Однажды в Кишиневе, в бильярдной кофейни Фукса, Пушкин, будучи навеселе после обильного угощения жженкой, мешал играть на бильярде генералу Федору Федоровичу Орлову и его партнеру по игре полковнику Алексееву. Первый некоторое время вяло отбивался, потом вспылил и выкинул поэта из окна. Пушкин снова вбежал в бильярдную, схватил шар и запустил в Орлова, которому попал в плечо. Орлов бросился на него с кием, но Пушкин выставил вперед два пистолета и коротко пригрозил: «Убью». Орлов в ответ назвал его школьником, а Алексеев хмуро добавил, что школьников жестоко проучивают. Пушкин обоих вызвал на дуэль, а Липранди пригласил быть секундантом. На все уговоры «замять дело» он гневно отвечал:

– Ни за что! Я докажу им, что я не школьник!

Скоро Пушкин одумался:

– Гадко, да как же кончать?!

Иван Петрович Липранди подсказывал:

– Очень легко, вы первый начали смешивать их игру: они вам что-то сказали, а вы им вдвое, и, наконец, не они, а вы их вызвали! Следовательно, если они придут не с тем, чтобы становиться к барьеру, а с предложением помириться, то ведь честь ваша не пострадает.

Но даже и тогда, когда Орлов и Алексеев согласились приехать к Пушкину, чтобы прекратить «дело», поэт все сомневался и обеспокоено спрашивал у Липранди: не пострадает ли его честь.

* * *

Пушкина часто приглашали на все праздники и вечера, он же охотно посещал всех приглашающих. Любимыми занятиями на балах у него были карты и танцы. После каждого званого вечера у него появлялась одна, а то и две восторженные почитательницы. Пылкое сердце поэта не оставалось безучастным, в нем то и дело поселялись все новые и новые музы. «Нередко мне приходилось слышать: «Что за прелесть! Жить без нее не могу!». А на завтра подобную прелесть сменяли другие», – вспоминал Горчаков Владимир Петрович, ближайший друг Пушкина в Кишиневе и большой ценитель его творчества.

* * *

Пушкин на юге выдержал не одну горячку и несколько раз брил голову. Не желая носить парик, надевал молдаванскую шапочку или ермолку. Темперамент и фантазия Александра Сергеевича причиняли массу хлопот и смешных положений окружающим его людям. Остроумие, ветреность, насмешливость, дерзкие выходки, игривое своеволие, эпиграммы производили настоящий фурор в провинциальном обществе. Пушкин был предметом острого любопытства, бесконечных сплетен, и восхищенных рассказов по всей России. «Пушкин так умел обустраивать свои выходки, что на первых порах самые лучшие его друзья приходили в ужас и распускали вести под этим первым впечатлением. Нет сомнения, что Пушкин производил и смолоду впечатление на всю Россию не одним своим поэтическим талантом. Его выходки много содействовали его популярности, и самая загадочность его характера обращала внимание на человека, от которого всегда можно было ожидать неожиданное», – писал приятель Пушкина князь Павел Петрович Вяземский.

* * *

В один из приездов в Каменку к своему другу Давыдову Пушкин произвел глубокое впечатление на встретившую его при въезде в имение, девочку. Человек необыкновенной наружности в странной повозке, запыленный, с порывистыми движениями и быстрой возбужденной речью, показался девочке настолько необычным, что она бросилась от него прочь с громким и испуганным криком о том, что привезли сумасшедшего.

* * *

В Каменке Пушкин завершил «Кавказского пленника» и писал его в бильярдной, лежа на бильярдном столе. Работал он как одержимый, не отрываясь от листков, которые, не отвлекаясь ни на что, быстро заполнял своим размашистым почерком. Однажды Александра Сергеевича позвали в гостиную, он велел лакею принести рубашку, чтобы переодеться к обеду. Лакей принес наглаженную рубашку. Пушкин продолжал писать, лакей сделал слабую попытку обратить на себя внимание, Пушкин не оторвался от листка и пера. Так бедный малый и простоял несколько часов с рубашкой в руках.

* * *

В Кишиневе Пушкин жил в маленьких комнатках, не отличавшихся изысканной обстановкой. Постель его была всегда измята, а потолок разукрашен замысловатым узором из каких-то странных пятен. Их загадочное происхождение объяснялось просто: поэт любил лежать в постели и стрелять из пистолета в потолок хлебным мякишем, но не стихийно, а эстетически, пытаясь воссоздать какой-либо замысловатый орнамент.

* * *

Во время южной ссылки Пушкин вставал на рассвете, брал с собой карандаш, записную книжечку и долго гулял в саду, иногда уходил далеко в поля. Во время прогулки Александр Сергеевич несколько раз останавливался и интенсивно делал записи в свою книжку. Если он работал дома, то приказывал с утра жарко растопить печь и ходил по комнате, шлепая турецкими туфлями по полу весь день, изредка прерываясь на записи. В такое время он находился в особом состоянии и не любил, когда его отвлекали. Однажды к нему отправили какого-то молодого человека с поручением, тот вошел некстати, и Пушкин бросился на него со сжатыми кулаками. Наверняка побил бы, если бы тот стремглав не убежал. С тех пор если прислугу посылали за Александром Сергеевичем, то ей необходимо было вначале подсмотреть в окно, чем он занят. Если он работал, никто не смел перешагнуть порог его комнаты. В один из таких моментов экономка, по самоуверенности пренебрегшая опытом прислуги, вошла к Пушкину. Поэт скомкал бумагу, на которой писал, и в сердцах швырнул ей в лицо. Женщина городского сословия Катерина оторопела, испугалась, убежала и потом несколько дней дулась на Пушкина. Александр Сергеевич не переставал искренне перед ней извиняться, объясняя столь эмоциональные поступки тем, что это на него «находит», когда он пишет.

* * *

Любимым занятием Пушкина была верховая езда, порой поэт мог целый день провести в седле. Проезжая однажды по одной из многолюдных улиц Кишинева, Александр Сергеевич увидел в окне хорошенькое личико, пришпорил коня и въехал на самое крыльцо, дабы произвести неизгладимое впечатление. И ему это удалось – девушка упала в обморок. Родители пожаловались наместнику Бессарабской области Ивану Никитичу Инзову, который в назидание незамедлительно отобрал у Пушкина сапоги на два дня для неукоснительного соблюдения домашнего ареста.

* * *

В Кишиневе Пушкин любил гулять в самых разнообразных костюмах. В костюме турка, в широчайших шароварах, в сандалиях, с феской на голове, важно покуривая трубку, а то вдруг появлялся греком, евреем, цыганом. Разгуливая в праздничные дни в своих оригинальных, ярких костюмах, Александр Сергеевич присоединялся к молдавским хороводам, не стесняясь зрителей, которые приходили специально «смотреть Пушкина». Разгоряченный после плясок, он переходил в общество наблюдателей из образованного круга, которым принимался с восторгом рассказывать, как весело отплясывать «джок» под звук молдавской «кобзы».

* * *

Одна молдавская барыня любила снимать свою обувь, садясь в гостях на широкий молдавский диван. Пушкин-шутник заметил эту привычку и однажды стащил ее туфли, аккуратно вытаскав по одной с помощью трости. Барыня поднялась уйти, не нашла своих башмаков и, к веселью окружающих, смущенно прошлась в одних чулках до дверей, где Александр Сергеевич вернул ей обувь и озорно извинился в «нечаянно» совершенной оплошности.

* * *

Фамилию Пушкина молдаванам трудно было произносить, и они прозвали поэта «куконаш Пушка» (паныч Пушкин). Его самобытные ухаживания за молдаванками вынуждали родителей и женихов жаловаться Ивану Никитичу Инзову на смущение нравов ввиду чрезвычайной ветрености и дерзости его чиновника. Инзов разбирал обращения всенародно, приглашал жалобщиков и заставлял их в присутствии «куконаша Пушки» излагать свои претензии.

* * *

Кишинев в азартной жизни Пушкина сыграл особую роль, именно в этом городе молодой поэт пристрастился играть в карты. Одно из самых пагубных развлечений стало для Пушкина настоящей страстью. Риск, быстрая смена событий, безоглядность и надежда на крупный выигрыш манили Александра Сергеевича за карточный стол всю его жизнь. В кишиневский период материальное положение молодого поэта было весьма незавидно. За сочинения он еще ничего не получал, родительская помощь была скудна, жалованье мизерным. Зеленый стол стал для поэта источником множества эмоций и иногда решением финансовых проблем.

Однажды во время игры с неким Зубовым, офицером генерального штаба, вышла крупная ссора. Зубов вызвал Пушкина на дуэль после обвинений в свой адрес в карточном мошенничестве.

Храброго молодого поэта было трудно испугать, он явился на дуэль с пакетиком черешни и аппетитно поедал ягоды, небрежно выплевывая косточки, пока противник стрелял.

Зубов промахнулся. Пришла очередь поэта, и вдруг вместо выстрела Александр Сергеевич невозмутимо спросил:

– Довольны ли вы?

Зубов радостно бросился к противнику с дружескими объятиями.

– Это лишнее, – произнес Пушкин, холодно отстранил Зубова и ушел.

* * *

Молодой Пушкин слыл отчаянным дуэлянтом, и в Кишиневе поводов для укрепления подобной репутации находилось более чем достаточно.

На этот раз противником его был человек достойный во всех отношениях и всеми уважаемый – командир егерского полка Семен Никитич Старов, прославивший свое имя в ряде военных компаний редким мужеством и храбростью.

В казино шли танцы. Пушкин с приятелями условились начать мазурку. В это время молодой офицерик-егерь из полка Старова скомандовал оркестру играть кадриль.

Пушкин настойчиво потребовал:

– Мазурку!

Офицер решительно:

– Играй кадриль!

Пушкин с торжествующим смехом:

– Мазурку!

Музыканты, давно знакомые с затейником Пушкиным, несмотря на военный мундир, выполнили рекомендации поэта, а не офицера.

Подполковник Старов пришел в раздражение, подозвал офицера и предложил ему потребовать у Пушкина объяснений. Офицер смешался.

– Господин полковник, как я буду требовать объяснений? Я его не знаю…

– Так-с. Не знаете? – сухо уточнил Старов. – Что ж, я пойду! – решительно заявил пожилой солидный человек и направился к Пушкину защитить «честь мундира» в борьбе за кадриль. Пушкин жизнерадостно согласился дать объяснения по всем правилам и продолжал отплясывать мазурку.

Дуэль состоялась на следующий день в девять часов утра. Секундантом Пушкина был приятель Н. С. Алексеев. Однако погода смешала все карты – метель, холод, плохая видимость. Расстояние первого поединка – шестнадцать шагов. Пушкин промахнулся, Старов промахнулся. Секунданты предложили помириться. Оба отказались. Одеревеневшими от холода пальцами секунданты снова зарядили пистолеты, сдвинули барьер на 12 шагов. Опять промах с двух сторон. И опять примирение невозможно. Противники потребовали сдвинуть барьер еще ближе. Секунданты решительно воспротивились. Решено было отложить дуэль на более благоприятную погоду. На обратном пути Пушкин заехал к приятелю А. П. Полторацкому, не застал его дома и оставил экспромт, который стал известен в свете каждому:

Усилиями Полторацкого и тактичного Алексеева непримиримых противников удалось свести в ресторации Ни колетти, и отчаянные противники превратились в друзей.

– Я всегда уважал вас, полковник, и потому принял ваш вызов, – сказал Пушкин полковнику.

– И хорошо сделали, Александр Сергеевич, – ответил в свою очередь Старов. – Я должен сказать по правде, что вы так же хорошо стоите под пулями, как хорошо пишете.

Такой отзыв храброго человека, участника войны, не только обезоружил Пушкина, но привел его в восторг. Он кинулся обнимать Старова и с этих пор считал долгом отзываться о нем с большим уважением. Полковник же под старость сознавался, что его дуэль с поэтом – одна из величайших глупостей в его жизни.

* * *

Не все поединки поэта были столь героическими, как в случае с полковником Старовым, случались и нелепые и смешные стычки. В том же Кишиневе в 1822 году с Пушкиным случилась небольшая история. За карточным столом поэт повздорил с кем-то из провинциальной молодежи из-за мошенничества за картами, отбросил всякие церемонии, снял сапог и стукнул им противника по голове. Благородные последствия в виде честной дуэли не наступили.

* * *

Рисование всегда и забавляло Пушкина, и настраивало на нужный поэтический лад. Более того, его художественные способности развлекали светскую публику во время званых вечеров.

Пушкина веселило сходство собственного лица с восточным типом лица госпожи Крупянской, жены вице-губернатора.

Одной из его шуток на эту тему была изобразительная импровизация. «Бывало, – рассказывает близкий друг поэта Владимир Петрович Горчаков, – нарисует Крупянскую – похожа; расчертит ей вокруг лица волоса – выйдет сам он; на ту же голову накинет карандашом чепчик – опять Крупянская».

* * *

Из Кишинева Пушкин был переведен в Одессу, определен номинально на службу в канцелярию, которую, конечно, не нес, как, впрочем, и у Инзова. Генерал-губернатор Новороссийского края, холодный и властный Михаил Семенович Воронцов, невзлюбил гордого и независимого поэта. Александр Сергеевич платил ему взаимностью.

Эта и подобные эпиграммы из-под пушкинского пера расходились по городу и, вероятнее всего, делались известными самому Воронцову. Отношения портились, неприязнь нарастала.

* * *

Генерал-губернатор отправил предписание своему подчиненному коллежскому секретарю Пушкину А. С. отправиться в командировку на борьбу с саранчой. Поэт в статусе чиновника прибыл на место, где шла безуспешная борьба с вредителями, созвал крестьян и повел такую речь:

– А знаете ли вы, что такое саранча?

Мужички помялись, посмотрели друг на друга, почесали, как водится, затылки и, наконец, один кротко предположил:

– Наказанье божье, ваше высокородие.

– А можно ли бороться с божьим наказанием? – лукаво спросил Александр Сергеевич.

– Вестимо, нельзя, ваше благородие.

– Ну так ступайте домой, – велел великодушно поэт и больше не привлекал крестьян на неравный поединок с нашествием прожорливых полчищ.

* * *

Федор Орлов писал жене на следующий день после возвращения поэта из командировки: «Пушкин был послан на саранчу. Он воевал с нею, после весьма трудной кампании вчера вернулся, отступив перед несметным неприятелем». Поездка Пушкина была непродолжительна, приехал он чуть ли не через неделю, явился к графу Воронцову для доклада в кабинет. По некоторым свидетельствам между ними состоялся разговор в самой лаконичной форме: Пушкин с самым кротким видом отвечал на вопросы графа только повторением последних слов его фраз:

– Ты сам саранчу видел?

– Видел.

– Что ж ее, много?

– Много.

И так далее в таком же духе…

* * *

В деле 1824 «Об истреблении саранчи» находится предписание М. С. Воронцова о командировании коллежского секретаря Пушкина вместе с другими чиновниками для истребления саранчи в Херсонской губернии. Существует легенда, что по возвращении из унизительной командировки Пушкин написал рапорт Воронцову:

* * *

Александр Сергеевич, обладая ироничным умом и остроумным языком, сам был чрезвычайно уязвим и болезненно самолюбив. Во время пребывания в Одессе Пушкин тесно общался с приехавшим в город Александром Раевским. Александр Николаевич имел славу злого насмешника, глубокого скептика и легко справлялся с ролью «демона» одесского периода жизни поэта. Однажды Пушкин зашел к нему утром и прочел свое новое стихотворение, начинавшееся со слов:

Раевский выслушал молча, не высказывая впечатления от стихов, предложил остаться Александру Сергеевичу на обед. Подошли еще приглашенные лица. За столом Раевский сообщил о новом произведении поэта, и присутствующие стали просить исполнить новинку. Раевский не дал Пушкину выступить, а вызвался прочесть сам, поскольку, по его словам, ему эти прекрасные строки сразу врезались в память. И притворно торжественно продекламировал:

Гости весело рассмеялись, однако этой невинной шутки было достаточно, чтобы Пушкин больше никогда не напечатал полностью свое стихотворение. Оно оставалось долгое время в урезанном виде, а целиком появилось лишь в посмертном издании сочинений.

* * *

В Одессе Пушкин писал «Онегина», часто зачитывая фрагменты друзьям. Шла работа над описанием театра. После очередного прочтения вслух, желая пошутить, кто-то из друзей посоветовал поэту наделить главного героя своей собственной досадной особенностью наступать на ноги, пробираясь через кресла к своему месту. Пушкин вставил в роман строку: «Идет меж кресел по ногам».

* * *

Примечательная личность Одессы – граф Ланжерон, французский эмигрант. В прошлом участник наполеоновских войн, герой взятия Парижа, бывший управляющий Новороссийским краем, храбрый, моложавый, сухощавый старик, общительный и остроумный, возомнивший себя поэтом. Он писал на французском языке стихи и даже драмы. Вдохновенное графоманство делало его весьма навязчивым в общении. Трагедию «Мазаниелло или неополитанская революция», свой очередной шедевр, Ланжерон дал прочитать Александру Сергеевичу. Бессмертное детище пролежало непрочитанным у поэта несколько недель. Потом еще несколько недель и даже еще несколько дней. Наконец, сгорающий от нетерпения автор обратился с вопросом к Пушкину: «Ну-с, какова моя трагедия?». Пушкин был застигнут врасплох, пытался отделаться общими фразами, глубокомысленно морщил лоб и хмурил брови, а героический участник Отечественной войны все настойчивее требовал выразить конкретное мнение хотя бы о двух главных персонажах трагедии. Пушкин, проявив чудеса изворотливости, выудил у горе-автора имена героев и наугад ответил, кто ему симпатичнее.

– Так! – торжествующе вскричал генерал. – Я узнаю в тебе республиканца! Я предчувствовал, что этот герой тебе понравится больше!

* * *

Благодаря своему острому языку Александр Сергеевич часто наживал себе врагов. В Одессе жила одна вдова генерала, который начал службу с низких чинов, дослужился до важного места, хотя ничем особенно не отличился. Этот генерал в 1812 году был ранен в переносицу, причем пуля раздробила ее и вышла в щеку. Вдова этого генерала, желая почтить память мужа, заказала на его могилу богатейший памятник и непременно желала, чтобы на нем были стихи. К кому же было обратиться, как не к Пушкину?! Она же его знала. Александр Сергеевич пообещал выполнить заказ, но не торопился с исполнением. Время шло, а Пушкин и не думал приступать к «вдохновенному произведению», несмотря на то что вдова при каждой встрече напоминала о данном ей обещании.

Наступил день ангела генеральши. В числе гостей приехал к ней и Пушкин. Хозяйка, пользуясь случаем, с особой навязчивостью потребовала стихов.

– Нет уж, Александр Сергеевич, на этот раз ни за что не отделаетесь обещаниями, – говорила она, крепко ухватив поэта за руку, – не выпущу, пока не напишете. Я все приготовила: и бумагу, и чернила, садитесь к столику и напишите!

Пушкин понял, что попал в ловушку, и сдался. Стихи были мигом готовы, и вот именно такие:

«Что было с ее превосходительством после того, как она сгоряча прочла стихи вслух, не знаю, – рассказывал поэт позже своим друзьям, – потому что, передав их, я счел за благо проскользнуть незамеченным к двери и уехать подобру-поздорову».

Но с этих пор генеральша оставила в покое поэта.

* * *

О подробностях своего одесского житья Пушкин не любил вспоминать, но иногда произносил меткую фразу об Одессе, называя ее «летом песочница, зимой чернильница».

* * *

Рассказывают, что однажды Пушкин гулял вблизи Одессы за городом, где стояла лагерем артиллерийская рота и расставлены были пушки. Рота готовилась к учениям. Артиллерийская прислуга уже стояла по местам, фитили крутились. Офицеры еще не вышли из палаток, только один молоденький прапорщик Григорьев задумчиво прохаживался возле пушек. Вдруг он увидел незнакомого молодого человека, который, переходя от орудия к орудию, внимательно рассматривал их. Григорьеву это показалось подозрительным.

– Что вы здесь делаете, сударь? – спросил он строго незнакомца.

– Гуляю.

– А кто вы такой?

– Пушкин.

– Какой Пушкин?

– Александр Сергеевич.

Григорьев очень любил чтение, бредил стихами и, как и другие молодые офицеры, был в восторге от Пушкина.

– Вы – Пушкин? – воскликнул он вне себя от радости. – Наш поэт! Сочинитель «Кавказского пленника» и «Бахчисарайского фонтана»!

И, весь красный от обуреваемых его чувств, внезапно взмахнул руками и выкрикнул:

– Орудие! Первая – пли… Вторая – пли…

Услышав пальбу, из палаток выскочили встревоженные офицеры. Узнав, в честь чего палят, они окружили Пушкина, подхватили его под руки и повели в свои палатки праздновать столь приятную встречу.

*Отношения с графом Воронцовым стремительно ухудшались. «Аристократическая гордость сливается у нас с авторским самолюбием, – писал Пушкин А. Бестужеву. – Мы не хотим быть покровительствуемы равными. Вот чего подлец Воронцов не понимает. Он воображает, что русский поэт явится в его передней с посвящением или одою, а тот является с требованием на уважение, как шестисотлетний дворянин, – дьявольская разница!». Воронцов в оправдание своего отношения к поэту писал П. Д. Киселеву: «С Пушкиным я говорю не более четырех слов в две недели, он боится меня, так как знает прекрасно, что при первых дурных слухах о нем я отправлю его отсюда… Лично я был бы в восторге от этого, так как я не люблю его манер и не такой уж поклонник его таланта». Однако особую нелюбовь Воронцова к Пушкину некоторые посвященные объясняли просто терзаниями обманутого мужа. Тем не менее Пушкин редко, но появлялся на даче у Воронцовой. После едкой эпиграммы на графа общались с ним очень сухо. Перед каждым званым обедом хозяйка обходила всех гостей по очереди и говорила каждому что-нибудь любезное. Однажды она прошла мимо поэта, не говоря ни слова, и тут же обратилась к кому-то рядом с вопросом:

– Что нынче дают в театре?

Не успел ее собеседник открыть рот для ответа, как подскочил Пушкин и, положа картинно руку на сердце, сказал:

– Верную супругу, графиня!

Уязвленная дама поняла намек, досадливо поморщилась и воскликнула:

– Quelle impertinence (какая наглость)!

* * *

Княгиня Вера Федоровна Вяземская писала своему мужу Петру Андреевичу из Одессы: «Пушкин, как я знаю, находится в очень стесненных обстоятельствах… Пушкин скучает гораздо более, чем я: три женщины, в которых он был влюблен, недавно уехали. К счастью, одна возвращается на днях».

* * *

Князь Петр Андреевич Вяземский с иронией вспоминал: «Пушкин во время пребывания своего в южной России куда-то ездил за несколько сот верст на бал, где надеялся увидеть предмет своей тогдашней любви. Приехав в город, он до бала сел понтировать и проиграл всю ночь до позднего утра, так что прогулял и все деньги, и бал, и любовь свою».

* * *

Пушкин о деньгах: «Люблю играть этой мелочью… Но беречь ее не люблю… поиграю и пускаю в ход, ходячая монета!».

* * *

«Кстати, повторяю мою просьбу – избавьте меня от Пушкина, он, может быть, превосходный малый и хороший поэт, но мне бы не хотелось иметь его дольше ни в Одессе, ни в Кишиневе»

Из письма М. С. Воронцова К. В. Нессельроде.

* * *

«О моем житье-бытье ничего тебе не скажу. Скучно, вот и все… Сегодня кончил я поэму «Цыгане». Не знаю, что об ней сказать, она покамест мне опротивела, только что кончил и не успел обмыть запревшие (….)»

Из письма Пушкина П. Г. Вяземскому 10 октября 1824 года, Михайловское

* * *

«На днях я мерялся поясом с Евпраксией (Вульф), и талии наши нашлись одинаковы. Следственно, из двух одно: или я имею талию 15-летней девушки, или она – талию 25-летнего мужчины. Евпраксия дуется и очень мила, с Анеткою бранюсь – надоела!.. Знаешь ли мои занятия? До обеда пишу записки, обедаю поздно; после обеда езжу верхом, вечером слушаю сказки – и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Что за прелесть эти сказки! Каждая есть поэма!».

Из письма А. С. Пушкина брату Льву, конец октября 1824 года.

* * *

«Увидевши меня по приезде из Москвы, когда были изданы две новые главы «Онегина», Пушкин желал знать, как встретили их в Москве. Я отвечал: «Говорят, что вы повторяете себя: нашли, что у вас два раза упомянуто о битье мух». Он расхохотался, однако спросил: «Нет, в самом деле говорят это?» – «Я передаю вам не свое замечание, скажу больше: я слышал это из уст дамы». – «А ведь это очень живое замечание: в Москве редко услышишь подобное!» – прибавил он», – вспоминал Ксенофонт Алексеевич Полевой, писатель и книгоиздатель.

Действительно, в «Онегине» дважды упоминается о битье мух: во II главе (III строфа):

В IV главе (XXXVI строфа):

Вся XXXVI строфа в последующем издании была опущена.

* * *

«Пушкин очень часто бывал у покойницы нашей барыни, почти что каждодневно… Добрый был да ласковый, но только немного тронувшись был: идет, бывало, из усадьбы с нашими барышнями по Тригорскому с железной такой палочкой. Надо полагать, от собак он брал ее с собой. Бросит ее вверх, схватит свою шляпу с головы и почнет бросать на землю али опять вверх, а сам подпрыгивает да прискакивает. А то еще чудней: раз это иду я по дороге в Зуево (Михайловское), а он мне навстречу, остановился вдруг ни с того ни с сего, словно столбняк на него нашел, ажно я испугался, да в рожь и спрятался, и смотрю, он вдруг почал так громко разговаривать промеж себя на разные голоса, да руками все так разводит – совсем как тронувшийся… Частенько мы его видали по деревням на праздниках. Бывало, придет в красной рубашке и смазных сапогах, станет с девками в хоровод и все слушает да слушает, какие это они песни спевают, и сам с ними пляшет и хоровод водит», – вспоминал старик-крестьянин из села Тригорское о Пушкине.

* * *

«Жил он один, с господами не вязался, на охоту с ними не ходил, с соседями не бражничал, крестьян любил. И со всеми, бывало, ласково, по-хорошему обходился. Ребятишки в летнюю пору насбирают ягод, понесут ему продавать, а он деньги заплатит и ягоды им же отдаст: «Кушайте, ребятки, сами, деньги-то все равно уплачены», – вспоминал крестьянин деревни Богомолы Иван Павлов о жизни Александра Сергеевича в Михайловском.

* * *

Однажды был неурожай, и у одного бедного мужика в окрестностях Михайловского хлеба не осталось и денег не было. «Пойду, – говорит, – попрошу у Пушкина: не даст ли сколько-нибудь хлеба». Подходит он к усадьбе, а около села – большой лес, ельник, из этого леса выходит навстречу мужику Пушкин. «Здравствуй», – говорит ему мужик, а Пушкин спрашивает его: «Куда идешь?» – «Да вот, батюшка, иду к вашему барину попросить хлеба, не даст ли сколько-нибудь». А Пушкин отвечает: «Голубчик, у нашего барина-то и хлеба нет – больно горазд пьянствовать, все пропил!». Мужик не послушал навета, пошел в село, а Пушкин – лесом и скорей в дом. Пока мужик подходил к дому, Пушкин уже в доме и подсылает к нему своего слугу спросить, не встречал ли он кого-нибудь по дороге, в лесу. «Батюшка, – говорит мужик, – встретил, только не знаю кого, как будто какой холоп или лакей: рубашка красная, шляпа соломенная, волосы курчавые и книжка под мышкой». Пушкин рассмеялся, что мужик его назвал холопом, и дал ему хлеба, сколько было нужно.

* * *

Владелица села Тригорское Прасковья Александровна Осипова, соседка Пушкиных, сказала однажды поэту:

– Что тут такого остроумного в ваших стихах: «Ах, тетушка, ах, Анна Львовна!»

– Я надеюсь, сударыня, что мне и барону Дельвигу разрешается не всегда быть умным, – с доброй улыбкой ответил ей Пушкин.

* * *

«Маменьке вздумалось было, чтобы я принялась зубрить грамматику… Ломоносовскую. Я принялась было, но, разумеется, это дело показалось мне адским мучением. «Пушкин, заступитесь!». И что ж вы думаете? Стал он говорить маменьке, и так это убедительно, что та и совсем смягчилась. Когда же Пушкин сказал: «Я вот отродясь не учил грамматики и никогда ее не знал, а, слава богу, пишу помаленьку и не совсем безграмотен», тогда маменька окончательно отставила Ломоносова», – вспоминала дочь Прасковьи Александровны Мария Осипова.

* * *

В Тригорском жила ключница Акулина Памфиловна – ворчунья несносная. Бывало, беседуют все до поздней ночи, а Пушкину и вдруг захочется яблок, младшие члены семейства идут просить ключницу принести моченых яблок. Тут уж Акулина Памфиловна и разворачивается в своем умении поворчать. Однажды Пушкин сказал ей шутя: «Полноте, не сердитесь, завтра же вас произведу в попадьи». И правда: под ее именем вывел попадью в «Капитанской дочке».

* * *

Приехал вдруг ночью жандармский офицер из города. Велел срочно в дорогу собираться, а зачем – неизвестно. Арина Родионовна растужилась, расстроилась, навзрыд плачет. Александр Сергеевич начал ее утешать: «Не плачь, мама, сыты будем. Царь куда не пошлет, а все хлеба даст». (Пушкин Арину Родионовну иногда называл мама.) Жандарм стал строго торопить в дорогу, люди замешкались: надо было в Тригорское посылать за пушкинскими пистолетами… Жандарм, когда увидел, за чем посылали и чего так долго ожидали, с недовольством в голосе объявил:

– Господин Пушкин, мне очень ваши пистолеты опасны!

– А мне какое дело? Мне без них никуда нельзя ехать, это моя утеха, – ответствовал ему с дерзостью поэт.

* * *

Вышел в свет очередной выпуск альманаха «Северные цветы». Вскоре на него появилась рецензия.

– Почему ты не написал в рецензии о Пушкине? – спросил у рецензента Дельвиг.

– А о чем писать? Пушкин на этот раз не дал ничего интересного. Есть, правда, одна пьеска. Но это так, пустячок. Альбомный стишок.

– Какой стишок?

– «Я вас любил, любовь еще, быть может…»

* * *

Однажды Пушкин провел целый день у постели заболевшего князя Горчакова, своего давнего приятеля. Князь умом и художественным вкусом не блистал, но был добр, искренен, любил музыку и ценил литературу. Александр Сергеевич читал другу отрывки из «Бориса Годунова». В отрывке проглядывала какая-то изысканная грубость, и вдруг в рифму прозвучало слово «слюни». Горчаков, удивленно вскинув бровь, приподнял голову от подушки и заметил другу:

– Вычеркни, братец, эти слюни. Ну к чему они тут?

– А посмотри, у Шекспира и не такие выражения попадаются, – возразил Александр Сергеевич.

– Да, но Шекспир жил не в XIX веке и говорил языком своего времени, – парировал Владимир Петрович Горчаков. Пушкин подумал и переделал сцену. «Пушкин вообще любил читать мне свои вещи, как Мольер читал комедии своей кухарке», – любил повторять князь с улыбкой.

* * *

Пушкин читал своего Годунова, еще немногим известного, в гостях у Алексея Перовского. В числе слушателей был и Крылов. По окончании чтения, – вспоминает П. А. Вяземский, – я стоял тогда возле Крылова, Пушкин подходит нему и, добродушно смеясь, говорит:

– Признайтесь, Иван Андреевич, что моя трагедия вам не нравится и на глаза ваши нехороша.

– Почему же нехороша? – отвечал он, – А вот что я вам расскажу: проповедник в проповеди своей восхвалял Божий мир и говорил, что все так создано, что лучше созданным быть не может. После проповеди подходит к нему горбатый: не грешно ли вам, пеняет он ему, насмехаться надо мною и в присутствии моем уверять, что в Божьем создании все хорошо и все прекрасно? Посмотрите на меня. – Так что же, – возразил проповедник, – для горбатого и ты очень хорош.

Пушкин расхохотался и обнял Крылова.

* * *

В Пскове, на пути в Москву, во время перекладки лошадей поэт попросил закусить в местной харчевне. Подали щей с неизбежной приправой русской народной кухни того времени – горсткой тараканов. Преодолев брезгливость, Пушкин хлебнул несколько ложек и, уезжая, оставил углем или мелом на дверях, а кое-кто утверждал, что даже нацарапанное перстнем на оконном стекле, четверостишие:

* * *

Приезжий торопливо выпрыгнул из тарантаса, вбежал на небольшое крыльцо провинциальной станции и требовательно закричал:

– Лошадей!..

Заглянув в три комнатки и не найдя в них никого, нетерпеливо произнес:

– Где же смотритель? Господин смотритель!..

Выглянула заспанная фигурка лысого старичка в ситцевой рубашке с пестрыми подтяжками на брюках…

– Чего изволите беспокоиться? Лошадей нет, и вам придется обождать часов пять…

– Как нет лошадей? Давайте лошадей! Я не могу ждать. Мне время дорого!

Старичок хладнокровно прошамкал:

– Я вам доложил, что лошадей нет! Ну и нет. Пожалуйте вашу подорожную.

Приезжий серьезно рассердился. Он нервно шарил в своих карманах, вынимал из них бумаги и обратно клал их. Наконец он подал что-то старичку и спросил:

– Вы же кто будете? Где смотритель?

Старичок, развертывая медленно бумагу, сказал:

– Я сам и есть смотритель… По ка-зен-ной на-доб-но-сти, – прочитал протяжно он. Далее почему-то внимание его обратилось на фамилию проезжавшего.

– Гм!.. Господин Пушкин!.. А позвольте вас спросить, вам не родственник будет именитый наш помещик, живущий за Камой, в Спасском уезде, его превосходительство господин Мусин-Пушкин?

Приезжий, просматривая рассеянно почтовые правила, висевшие на стене, быстро повернулся на каблуке к смотрителю и внушительно продекламировал:

* * *

В Москве Государь принял Пушкина с великодушной благосклонностью, ненавязчиво и без давления напомнил о прежних заблуждениях, дерзких поступках и дал отеческие наставления, как любящий и всепрощающий отец. Пушкин, ободренный снисходительностью государя, все более свободно чувствовал себя в разговоре. Поза поэта в начале беседы была напряжена, к концу разговора фигура, мимика и жесты стали более расслабленными и непринужденными. Диалог закончился и вовсе вальяжным жестом свободной творческой натуры: Пушкин осмелел до того, что в присутствии царя практически сел на стол, который находился позади него. Государь быстро отвернулся от этой вольности и потом говорил в свете: «С поэтом нельзя быть милостивым!».

* * *

В беседе с Ксенофонтом Алексеевичем Полевым, писателем, критиком и книгоиздателем, Пушкин начал говорить о Мицкевиче и, невольно увлекшись в похвале его талантам, сказал между прочим: «Недавно Жуковский говорит мне: «Знаешь ли, брат, ведь он заткнет тебя за пояс».

– Ты не так говоришь: он уже заткнул меня! – ответил я».

* * *

Пушкин, повстречав где-то на улице Адама Мицкевича, гостившего в Москве, посторонился и, желая сделать комплимент, сказал:

– С дороги, двойка, туз идет!

На что Мицкевич тут же остроумно ответил:

– Козырная двойка и туза бьет!

* * *

Пушкин и Мицкевич часто виделись с московскими друзьями. Пушкин звал сбитенщика, и вся компания пила сбитень, а поэт шутя приговаривал: «На что нам чай? Вот наш национальный напиток».

* * *

Гадалка предсказала Пушкину преждевременную гибель от светлого мужчины или от лошади. Александр Сергеевич часто обыгрывал в шутках эту тему, вызывающую у него по вполне понятным причинам душевное беспокойство.

Как-то вечером поэт приехал к княгине Зинаиде Александровне Волконской. Княгиня в горе: у ее гипсовой статуи Аполлона отбили руку. Кто-то из рослых друзей поэта вызвался прикрепить отбитую руку, а Пушкина попросил подержать лестницу и свечу…

«Нет, нет, – закричал Пушкин, – я держать лестницу не стану. Ты белокурый. Можешь упасть и пришибить меня на месте».

* * *

У княгини Зинаиды Волконской бывали литературные собрания понедельничные; на одном из них пристали к Пушкину, чтобы прочесть. В досаде он прочел «Чернь» и, кончив, с сердцем сказал: «В другой раз не станут просить».

* * *

Молодой Александр Николаевич Муравьев, тогда армейский драгунский офицер, а в будущем православный духовный писатель и историк, на вечере-маскараде у княгини Зинаиды Волконской по неловкости сломал руку у колоссальной по размерам гипсовой статуи Аполлона, которая украшала театральный зал. Желая оригинально оправдаться, Муравьев написал шутливое стихотворение:

Пушкин отозвался своей эпиграммой на событие:

Уязвленный Муравьев завершил стихотворный поединок:

* * *

Михаил Петрович Погодин, писатель и издатель, вспоминал: «В 1827 году, когда мы издавали «Московский Вестник», Пушкин дал мне напечатать эпиграмму «Лук звенит» (на А. Н. Муравьева). Во время встречи со мною через два дня по выходе книжки Александр сказал мне: «А как бы нам не поплатиться за эпиграмму». – Почему? – «Я имею предсказание, что должен умереть от белого человека или от белой лошади. Муравьев может вызвать меня на дуэль, а он не только белый человек, но и лошадь».

* * *

В числе гостей на одном из званых обедов Пушкин заметил одного светлоглазого, белокурого офицера, который так пристально и внимательно осматривал поэта, что тот, вспомнив пророчество, поспешил удалиться от него из зала в другую комнату, чрезвычайно опасаясь, как бы тот не вздумал его убить. Офицер проследовал за ним, так и кочевали они из комнаты в комнату в продолжение большей части вечера. «Мне и совестно и неловко было, – говорил позже поэт, – и, однако, я должен сознаться, что порядочно-таки струхнул».

* * *

Павел Вяземский по тогдашней моде подал Пушкину изящный альбом в красном сафьяновом переплете и попросил написать памятные стихи. Александр Сергеевич взял с собой альбом и через два дня вернул со следующими стихами:

С тех пор кличка в семействе Вяземских у Павла стала «душа моя Павел».

* * *

Имение, где Пушкин жил в Нижнем, находилось в нескольких верстах от села Апраксина, принадлежавшего семейству Новосильцевых, которых поэт очень любил, а в особенности хозяйку дома, милую и добрую старушку. Она его часто журила за его суеверность. Госпожа Новосильцева праздновала свои именины, Пушкин обещал приехать к обеду.

Собравшиеся гости его долго ждали напрасно и, наконец, решили сесть за стол без него.

Подавали уже шампанское, когда он вбежал в гостиную, подошел к имениннице и стал перед ней на колени: «Наталья Алексеевна, – сказал он, – не сердитесь на меня, я выехал из дому и был уже недалеко отсюда, когда проклятый заяц пробежал поперек дороги. Ведь вы знаете, что я юродивый: вернулся домой, вышел из коляски, а потом сел в нее опять и приехал, чтоб вы меня выдрали за уши».

* * *

Пушкин неожиданно встретил на улице императора Николая Первого.

– Что же ты испытал? – спросил его приятель.

– Подлость во всех жилках – ответил Пушкин.

* * *

– Я, – говорил государь Николай I, – впервые увидел Пушкина после моей коронации, когда его привезли из заключения ко мне в Москву совсем больного и покрытого ранами от известной болезни.

– Что сделали бы вы, если бы 14 декабря были в Петербурге? – спросил я его между прочим. – «Стал бы в ряды мятежников», – отвечал он.

* * *

В разговоре с царем Пушкин посетовал, что цензоры, не отличаясь умом, изводят его ограничениями в поэзии. Государь предложил поэту в качестве цензора себя. С того судьбоносного момента первым читателем Пушкина стал Николай I. Как и было решено в беседе с поэтом, Государь стал читать «Графа Нулина»:

У Пушкина сказано «урыльник», так назывался ночной горшок. Государь вычеркнул и написал – «будильник». Эта замена восхитила Пушкина: «Это замечание джентльмена. А где нам до будильника – урыльника, я в Болдине завел горшок из-под каши и сам его полоскал с мылом, не посылать же в Нижний за этрусской вазой». В конечном варианте отрывок был напечатан с учетом исправлений Государя:

* * *

Государь в беседе сказал Пушкину:

– Мне бы хотелось, чтобы король нидерландский отдал мне домик Петра Великого в Саардаме.

– В таком случае, – подхватил Пушкин, – попрошусь у Вашего Величества туда в дворники.

* * *

Пушкин прогуливался со своим другом Сергеем Александровичем Соболевским, библиофилом, библиографом, автором ряда эпиграмм и шутливых стихотворений, по Невскому проспекту, вдруг над коляской за мостом заколыхался высокий султан. Ехал Николай I, который, как известно, не терпел подражательства. Соболевский, который только что вернулся из Европы и носил ярко-рыжие усы и бородку, тотчас юркнул в магазин. Пушкин почтительно снял шляпу, подождал проезда Государя и стал озираться в поисках друга. Сергей Александрович появился внезапно в шляпе набекрень, в полуфраке изумрудного цвета, независимой походкой догнал поэта, гордый и величавый, как и полагается европейскому франту. Пушкин рассмеялся своим детским смехом и покачал головой: «Что, брат, бородка-то французская, а душонка-то все та же русская?».

* * *

Пушкин говорил про Николая Павловича: «Хорош-хорош, а на 30 лет дураков наготовил».

* * *

«Я больше всего на свете боюсь порядочных женщин и возвышенных чувств. Да здравствуют гризетки: это и гораздо короче, и гораздо удобнее. Я не прихожу к вам оттого, что очень занят и могу выходить из дому лишь весьма поздно. Мне нужно бы было видеть тысячу людей, а между тем я их не вижу. Хотите, чтоб я говорил с вами откровенно? Быть может, я изящен и порядочен в моих писаниях, но сердце мое совсем вульгарно, и все наклонности у меня вполне мещанские. Я пресытился интригами, чувствами, перепиской и т. п. Я имею несчастие быть в связи с особой умной, болезненной и страстной, которая доводит меня до бешенства, хотя я ее и люблю всем сердцем. Этого более чем достаточно для моих забот и моего темперамента. Вас ведь не рассердит моя откровенность, правда?».

Из письма А. С. Пушкина Е. М. Хитрово, 1826

* * *

«Александр Пушкин доставит тебе это письмо. Постарайся с ним сблизиться, нельзя довольно оценить наслаждение быть с ним часто вместе, размышляя о впечатлениях, которые возбуждаются в нас его необычайными дарованиями. Он стократ занимательнее в мужском обществе, нежели в женском, в котором, дробясь беспрестанно на мелочь, он только тогда делается для этих самок понятным».

Из переписки братьев Мухановых, 1827

Будь счастлив, хоть это чертовски мудрено.

Из письма А. С. Пушкина барону А. А. Дельвигу

* * *

Николай Иванович Куликов, русский актер, режиссер и драматический писатель, вспоминал о совместных прогулках с Пушкиным-холостяком в популярный в узком мужском кругу дом наипочтеннейшей Софьи Евстафовны. Посещали известное место ближе к вечеру, чтобы провести остаток ночи с ее раскованными любвеобильными компаньонками. Александр Сергеевич из всех выбирал особу наиболее интересную и заводил обстоятельную беседу с путешествием в детство и юные годы, пытаясь понять причины, толкнувшие женщину в столь свободную компанию. Если в откровениях девушки открывались причины, не связанные со страстью к пороку, Пушкин уговаривал собеседницу бросить «блестящее» общество, заняться честным трудом, идти в услужение, давал денег и таким благородным образом спас не одну жертву продажной любви. Хозяйка «благородного дома» часто гневалась на Пушкина и даже пожаловалась в полицию, как на безнравственного человека, безнаказанно развращающего ее овечек.

* * *

В молодости Степан Петрович Шевырев, литературный критик, историк литературы и довольно посредственный поэт, легко опьянев, впадал в романтически-сентиментальное состояние. Оратор произносил проникновенные речи о любви, согласии, братстве и прочих высоких материях, иногда получалось весьма вдохновенно. Однажды Пушкин, слушая пьяного говоруна, произносившего монолог о подлинной любви, закричал:

– Ах, Шевырев, зачем ты не всегда пьян!

* * *

– Твои стихи, я слышал, хвалит сам Пушкин, – сказал Погодин Шевыреву.

– Что значит – «сам Пушкин»? Похвалу Пушкина я не очень высоко ставлю.

– Почему?

– Неверным путем идет Пушкин. Слишком много значения придает красоте стиха. И слишком мало значения придает мысли.

Года через два Погодин предложил Шевыреву:

– Прочти свои новые стихи.

– Ничего законченного пока нет. Усиленно изучаю Гегеля, – ответил Шевырев.

Прошло еще года два.

– Почитай-ка свои новые стихи, – попросил Погодин Шевырева. – Они, надеюсь, у тебя лучше, чем у Пушкина.

– Стихи, которые лучше, чем у Пушкина, не пишутся в одночасье. Требуется большая предварительная работа.

Прошло еще несколько лет.

– Жажду услышать твои новые стихи, – вновь объявил Погодин Шевыреву.

– Нет у меня никаких новых стихов, – ответил Шевырев.

– Почему?

– Не получаются у меня стихи, которые были бы лучше, чем у Пушкина.

– Тогда пиши такие же, какие пишет Пушкин.

– Такие же, какие пишет Пушкин? Нет уж! Лучше я вообще не буду писать никаких стихов, чем писать такие же плохие, какие пишет Пушкин, – заявил Шевырев.

* * *

Случайно встретились однажды в Летнем саду Вяземский, Жуковский, Пушкин и Хвостов.

– Давайте-ка, ребята, устроим соревнование, – сказал Вяземский. – Кто из нас лучше всех напишет за пять минут четверостишие на тему «Летний сад»?

У каждого при себе как раз оказались бумага и карандаш.

Прошло пять минут. Вяземский собрал все листки и начал читать.

– Подумать-то я успел, да не успел все как следует записать, – сказал, как бы оправдываясь, Жуковский.

– Записать-то я успел, да не успел, к сожалению, подумать, – сказал Вяземский.

– И подумать не успел, и не успел записать, – сказал Пушкин.

– А я и подумать успел, и записать все успел как следует, – сказал граф Хвостов.

* * *

Среди близких к Пушкину друзей ходила своя легенда неудачного сватовства поэта: якобы Пушкин посватался к Олениной и не был отвергнут. Старик Оленин созвал к себе на обед своих родных и приятелей, чтобы за шампанским объявить им о помолвке своей дочери и Пушкина. Гости явились на зов, но не явился жених. Оленин долго ждал Пушкина и наконец предложил гостям сесть за стол без него. Александр Сергеевич приехал после обеда, довольно поздно. Оленин взял его под руку и отправился с ним в кабинет для дружеской беседы ввиду непростительного отсутствия, завершившейся тем, что Анна Алексеевна осталась без жениха.

* * *

«Не уступавший никому, Пушкин за малейшую против него неосторожность готов был отплатить эпиграммой или вызовом на дуэль. В самой наружности его было много особенного: он то отпускал кудри до плеч, то держал в беспорядке свою курчавую голову; носил бакенбарды, большие и всклокоченные; одевался небрежно; ходил скоро, повертывал тросточкой или хлыстиком, насвистывая или напевая песню. В свое время многие подражали ему, и эти люди назывались а-ля Пушкин… Он был первым поэтом своего времени и первым шалуном. Ветреность была главным, основным свойством характера Пушкина. Он имел от природы душу благородную, любящую и добрую. Ветреность препятствовала ему сделаться человеком нравственным, и от той же ветрености пороки не глубоко пускали корни в его сердце».

Из воспоминаний тайного советника, писателя М. М. Попова о Пушкине.

* * *

Из разговора между Александрой Иосифовной Смирновой, фрейлиной русского императорского двора, подругой и собеседницей поэта, и Николаем Дмитриевичем Киселевым, дипломатом и приятелем Пушкина:

– Пушкин – любитель непристойного!

– К несчастью, я это знаю и никогда не мог себе объяснить эту антитезу перехода от непристойного к возвышенному.

* * *

Калмыки располагаются около станционных хат. У кибиток их пасутся уродливые, косматые козы. На днях посетил я калмыцкую кибитку (клетчатый плетень, обтянутый белым войлоком). Все семейство собиралось завтракать, котел варился посредине, и дым выходил в отверстие, сделанное вверху кибитки. Молодая калмычка, собою очень недурная, шила, куря табак. Я сел подле нее.

– Как тебя зовут? Сколько тебе лет?

– Десять и восемь.

– Что ты шьешь?

– Портка.

– Кому?

– Себе.

В черновике А. С. Пушкина:

– Поцелуй меня.

– Неможна, стыдно.

Голос ее был чрезвычайно приятен. Она подала мне свою трубку и стала завтракать. В котле варился чай с бараньим жиром и солью. Она предложила мне свой ковшик. Я не хотел отказаться и хлебнул, стараясь не перевести духа. Не думаю, чтобы другая народная кухня могла произвести что-нибудь гаже. Я попросил чем-нибудь заесть. Мне дали кусочек сушеной кобылятины, я был и тому рад.

В черновике А. С. Пушкина:

После сего подвига я думал, что имею право на некоторое вознаграждение, но моя гордая красавица ударила меня балалайкой по голове. Калмыцкое кокетство испугало меня: я поскорее выбрался из кибитки и поехал от степной Цирцеи.

А. С. Пушкин «Путешествие в Арзрум», гл. I

* * *

При входе в бани сидел содержатель, старый персиянин. Он отворил мне дверь, я вошел в обширную комнату и что же увидел? Более пятидесяти женщин, молодых и старых, полуодетых и вовсе не одетых, сидя и стоя раздевались, одевались на лавках, расставленных около стен. Я остановился. «Пойдем, пойдем, – сказал мне хозяин, – сегодня вторник – женский день. Ничего, не беда». – «Конечно, не беда, – отвечал я ему, – напротив».

А. С. Пушкин. Путешествие в Арзрум, II

* * *

Грузинский князь Евсевий Осипович Палавандов вспоминал: «Ежедневно производил он странности и шалости, ни на кого и ни на что не обращая внимания. Всего больше любил он армянский базар – торговую улицу, узенькую, грязную и шумную… Отсюда шли о Пушкине самые поражающие слухи: там видели его, как он шел, обнявшись с татарином, в другом месте он переносил в открытую целую стопку чурехов. На Эриванскую площадь выходил в шинели, накинутой прямо на ночное белье, покупая груши, и тут же, в открытую и не стесняясь никем, поедал их… Перебегает с места на место, минуты не посидит на одном, смешит и смеется, якшается на базарах с грязным рабочим муштаидом и только что не прыгает в чехарду с уличными мальчишками. Пушкин в то время пробыл в Тифлисе в общей сложности дней всего лишь одну неделю, а заставил говорить о себе и покачивать многодумно головами не один год потом».

* * *

В честь нового наместника графа Ивана Федоровича Паскевича грузинская аристократия приготовила в Тифлисе роскошный пир. За праздничным обедом ради торжественности случая в роли пажей выступили сыновья самых родовитых фамилий. Изумление присутствующих вызывал один молодой человек, очень отличающийся от остальной публики. Среди важных персон то и дело сновала его растрепанная курчавая голова, мелькало улыбчивое лицо. Одет он был во фрак и белый жилет. Костюм его носил отпечаток более чем небрежности и даже некоторого пренебрежения к мнению светской публики. Свободный стиль вызывал толки среди разнаряженной по торжественному случаю кавказской публики. Однако, казалось, молодой человек не испытывал ни малейшего смущения, а напротив, вел себя чрезвычайно свободно и некоторым образом даже развязно: вольно подходил к высоким особам, говорил им на ухо какие-то шутки. Слушатели в свою очередь живо реагировали на сказанное: дамы бесстыдно прыскали от смеха, а господа заразительно смеялись, широко открыв рот. Молодой человек при этом за стол не садился, а продолжал закусывать на ходу и по очереди обходить чопорную публику, включая самого Паскевича. Поведение это потому казалось более чем поразительным, что даже генерал-адъютанты, состоявшие при кавказской армии, выбирали время и добрый час, чтобы попасть к главнокомандующему с докладами. Они заранее вынуждены были опрашивать адъютантов, в каком духе на этот раз находится Паскевич. А тут – помилуйте! – какой-то неопрятный господин в заляпанном жилете безнаказанно заигрывает с этим монстром и даже смешит его. Шутки, сказанные загадочным молодым повесой, долго пересказывались и обсуждались во всех аристократических кругах, и самый главный вопрос задавали себе и друг другу многие: откуда взялся, в каком звании состоит и кто он такой, смелый, веселый, безбоязненный?! Когда же ушей местной аристократии достигли сведения о том, что он – русский поэт, по местным обычаям к нему стали относиться с большей снисходительностью, однако так и не смогли выразить ему должное почтение. Поведение гостя резко шло вразрез с поведением местных поэтов, которые степенностью и важностью превосходили авторитетных ученых столицы.

* * *

Обед прошел очень весело: князь Д. А. Эристов был в ударе и сыпал остротами и анекдотами эротического пошиба. Все хохотали до упаду, один только Пушкин оставался невозмутимо серьезным и, казалось, не обращал никакого внимания на рассказы князя. Вдруг в самом разгаре какого-то развеселого анекдотца он прервал его вопросом:

– Скажи, пожалуйста, Дмитрий Алексеевич, какой ты советник: коллежский или статский?

– Я статский советник, – отвечал несколько смущенный князь, – но зачем понадобилось тебе это знать?

– Затем, что от души желаю скорее видеть тебя «действительным» статским советником, – проговорил Александр Сергеевич с особым ударением на слове «действительным», кусая губы, чтобы не увлечься примером присутствовавших, оглашавших столовую дружным смехом после его слов.

* * *

Генерал Стрекалов, известный гастроном, позвал однажды меня обедать, по несчастию, у него разносили кушанья по чинам, а за столом сидели английские офицеры в генеральских эполетах. Слуги так усердно меня обносили, что я встал из-за стола голодный. Чорт побери тифлисского гастронома!

А. С. Пушкин «Путешествие в Арзрум», гл. II

* * *

Михаил Владимирович Юзефович во время знакомства и общения с Пушкиным был молодым офицером. «Пушкин носил и у нас щегольской черный сюртук, с блестящим цилиндром на голове, а потому солдаты, не зная, кто он такой, и видя его постоянно при Нижегородском драгунском полку, которым командовал Раевский, принимали его за полкового священника и звали драгунским батюшкой», – вспоминал он впоследствии.

* * *

Однажды Пушкин в походной палатке переводил М. Юзефовичу и его брату Шекспира, зачитывая целые куски из сцен вслух. Михаил в детские годы изучал английский, но чтение Александра Сергеевича показалось ему подозрительным, мало напоминавшим английский язык. На следующий день Юзефович пригласил в гости на экспертизу Захара Чернышева, знавшего английский как свой родной язык. Пушкин начал охотно переводить Шекспира, при первых же словах, прочитанных Пушкиным по-английски, Чернышев громко расхохотался.

– Скажи прежде, на каком ты языке читаешь? – обратился он к поэту.

В свою очередь рассмеялся и Александр Сергеевич, объяснив, что выучил язык Шекспира самостоятельно и поэтому читает английские слова, как латинские. Самое забавное заключалось в том, что перевод трагедий Шекспира эксперт Чернышев признал правильным, а понимание языка безукоризненным.

* * *

– Признайся, душа моя Пушкин, что все-таки стыдновато торговать своими стихами? – спросил поэт и критик Плетнев у Пушкина, появившегося после ссылки в Петербурге.

– Конечно, стыдновато, – ответил Пушкин. – Но надо же как-то оплатить себе свободу.

– Мог бы взять деньги у своих крестьян. Ведь у тебя есть крестьяне.

– Конечно, мог бы. Но это еще тяжелее, чем брать деньги у книгопродавцев.

– Мог бы стать чиновником. И с неплохим жалованьем.

– Мог бы, конечно. Но это еще тяжелее, чем брать деньги у крестьян.

– Мог бы найти себе богатого мецената.

– Мог бы, конечно. Но это еще тяжелее, чем быть чиновником.

– Мог бы написать оду в честь монарха. А он бы в ответ осыпал тебя милостями.

– Мог бы. Мог бы. Но это еще тяжелее, чем получать свободу из рук мецената.

– Так что же, нет, значит, никакого выхода?

– Почему же нет? Выход есть – торговать своими стихами. Правда, это намного тяжелее, чем зависеть от монарха.

* * *

Пушкин, участвуя в одном журнале, обратился письменно к издателю с просьбою выслать гонорар, следуемый ему за стихотворения.

В ответ на это издатель письменно же уточнил: «Когда желаете получить деньги: в понедельник или во вторник, и все ли двести рублей вам прислать разом или пока сто?».

На этот запрос последовал лаконичный ответ Пушкина:

«Понедельник лучше вторника тем, что ближе, а двести рублей лучше ста тем, что больше».

* * *

Вскоре после моего выпуска из Царскосельского лицея (в 1829 году) я встретил Пушкина на Невском проспекте, который, увидав на мне лицейский мундир, подошел и спросил:

– Вы, верно, только что выпущены из лицея?

– Только что выпущен с прикомандированием к гвардейскому полку, – ответил я.

– А позвольте спросить вас, где вы теперь служите?

– Я числюсь по России, – был ответ Пушкина.

Из воспоминаний старого лицеиста.

* * *

Пушкин жил на Черной речке. Однажды вечером в обществе соседей со всей округи поэт предавался своему любимому занятию – игре в карты. В разгар игры к ним в зал незаметно вошел высокий молодой человек в широком плаще – князь Сергей Григорьевич Голицын, хороший приятель Александра Сергеевича и всех присутствующих. Надо отметить, что князь принадлежал к воздыхателям красавицы, умницы и украшению петербургского общества – девицы Александры Осиповны Россети. А за два дня до указанного визита Голицын в этой же компании и с этим же банкующим выиграл около тысячи рублей, но выигрыш не получил. Князь подошел к самому столу под зеленым сукном, взял какую-то карту, бросил ее и громко произнес: «Ва-банк!». Все подняли глаза из-за карт и расчетов и наконец увидели оживленного Голицына. Игроки стали приветствовать нежданного гостя, а озадаченный банкующий отвел Сергея Григорьевича в сторону и с беспокойством спросил:

– А ты, на какие деньги играешь? На эти или на те? – под «этими» он подразумевал ставку этого вечера, а под «теми» свой прежний долг.

Голицын шутя ответил:

– Это все равно: и на эти, и на те, те, те!..

Пушкин услышал его ответ и написал стихи:

* * *

Бродя по Новочеркасску, поэт зашел в книжную лавку и спросил, есть ли сочинения Пушкина. Продавец заломил за книгу немыслимую цену. «Почему так дорого?» – с улыбкой спросил поэт. «А очень уж приятная книжка». «Случалось ли вам пить чай без сахара?» – вдруг спросил он. «Да ведь это очень неприятно». «Ну так вот пойдите домой, возьмите эту книжку и велите себе налить чаю без сахара. Пейте чай и читайте эту книжку – будет так же сладко, как с сахаром».

* * *

Приверженность Пушкина всему русскому иногда доходила до абсурда. Однажды поэт пожаловался собеседнику, что не терпит, когда у него просят на чай. Тот резонно возразил, что обычай пить чай для народа полезнее, чем водку, и этому надо радоваться. «Но пить чай, – возразил Пушкин с живостью, – не русский обычай».

* * *

Когда Пушкин объявил Ушаковой о том, что он едет в армию Паскевича узнать ужасы войны, послужить волонтером и, быть может, воспеть все это в стихах, Катенька вскричала в волнении:

– Ах! не ездите – там убили Грибоедова!

– Будьте покойны, сударыня: неужели в одном году убьют двух Александров Сергеевичев? Будет и одного, – ответил ей поэт.

* * *

Граф Павел Дмитриевич Киселев, генерал от инфантерии, вспоминал, что при первом посещении после долгого отсутствия Пресненского дома Ушаковых Пушкин узнал плоды своего непостоянства: ему объявили, что Екатерина Николаевна Ушакова помолвлена с князем Д-го.

– С чем же я-то остался? – вскрикнул в изумлении Пушкин.

– С оленьими рогами, – отвечала ему кротко невеста.

* * *

«Когда я вру женщинам, я их уверяю, что я с Якубовичем разбойничал на Кавказе, простреливал Грибоедова, хоронил Шереметьева и так далее».

Из письма А. С. Пушкина А. Бестужеву

* * *

«Пушкин говаривал, что, как скоро ему понравится женщина, то, уходя или уезжая от нее, он долго продолжает быть мысленно с нею и в воображении увозит ее с собою, сажает ее в экипаж, предупреждает, что в таком-то месте будет толчок, одевает ей плечи, целует у нее руки и прочее».

Из воспоминаний княгини В. Ф. Вяземской

* * *

«Все думали, что Пушкин влюблен в Ушакову, но он ездил, как после сам говорил, всякий раз к последней, чтоб два раза в день проезжать мимо окон Гончаровой».

Из воспоминаний Н. М. Смирнова

* * *

«Александр Сергеевич приехал третьего дня. Говорят, он влюблен больше, чем когда-нибудь. Тем не менее он почти не говорит о ней. Вчера он цитировал фразу, кажется мне, госпожи Виллуа, которая говорила своему сыну: «О себе говори только с царем, а о своей жене ни с кем, потому что всегда рискуешь говорить о ней с кем-нибудь, кто знает ее лучше, чем ты…». Свадьба будет в сентябре».

Из письма баронессы С. М. Дельвиг А. Керн, 1830

* * *

«Мне рассказали анекдот о Пушкине. Кто-то, увидав его после долгого отсутствия, спрашивает: «Что это, дорогой мой, мне говорят, что вы женитесь?» – «Конечно, – ответил тот. – И не думайте, что это будет последняя глупость, которую я совершу в своей жизни». Каков молодец! Приятно это должно быть для невесты. Охота идти за него!»

Из письма А. Я. Булгакова К. Я. Булгакову, 1830

* * *

В. А. Нащокина в своих воспоминаниях о Пушкине приводила забавный эпизод: «Когда Павел Войнович [Нащокин] был еще холост, Пушкин проездом через Москву, остановившись у него, слушал, как какой-то господин, живший в мезонине против квартиры Нащокина, целый день пиликал на скрипке одно и то же. Это надоело поэту, и он послал лакея сказать незнакомому музыканту: «Нельзя ли сыграть второе колено?».

Конечно, тот вломился в амбицию».

* * *

Пушкин приехал в Москву с намерением сделать предложение Наталье Николаевне Гончаровой. По обыкновению он остановился у Нащокина. Собираясь ехать к Гончаровым, поэт заметил, что у него нет фрака.

«Дай мне, пожалуйста, твой фрак, – обратился он к Павлу Войновичу. – Я свой не захватил, да, кажется, у меня и нет его». Сватовство оказалось удачным, что поэт в значительной мере по своей обычной суеверности приписывал «счастливому» нащокинскому фраку.

* * *

Пушкин уехал на время в Болдино, выехать не смог из-за разразившейся холеры и пытался поддерживать со своей невестой романтическую переписку. Однако Наталья Ивановна Гончарова, мать Натальи Николаевны, неутомимо руководила пером дочери, вынуждая ее делать практические наставления жениху строго соблюдать посты и чаще молиться богу. Наталья Николаевна расстраивалась, плакала, но писала богоугодные маменькины рекомендации.

* * *

Пушкин, отправляясь в Болдино, гостил в Нижнем, часто общался с губернаторшей Бутурлиной. Шуточные тирады поэта запоминались надолго. Диалог состоялся в холерный год.

– Что же вы делали в деревне, Александр Сергеевич? – спросила строго Бутурлина, не ожидая от поэта с длинными ногтями ничего практического. – Скучали?

– Было так некогда, Анна Петровна. Я даже проповеди говорил, – подыграл ей шутник.

– Проповеди?! – в крайнем изумлении переспросила губернаторша.

– Да, да, в церкви, с амвона. По случаю холеры. Увещевал их. Говорил следующее: «И холера послана вам, братцы, оттого, что вы оброка не платите, пьянствуете. А если вы будете продолжать так же, то вас будут сечь. Аминь!».

* * *

Наталья Ивановна, будущая теща Пушкина, считалась женщиной умной и некоторым образом начитанной, однако манеры имела грубые и, как принято было говорить в те времена, «какую-то пошлость в правилах». Две тысячи душ в имении не спасали Гончаровых от безденежья и вечного беспорядка в делах. В Москве семья жила почти бедно, и, когда Пушкин приходил с визитами в качестве жениха, Наталья Ивановна старалась выпроводить его до обеда или до завтрака. Дочерей имела обыкновение хлестать по щекам, а на балы частенько отправляла в рваных башмаках и старых перчатках. Невеста, Наталья Николаевна, сетовала близким друзьям на беспрестанные ссоры жениха с maman, дурные манеры которой грозили расстроить помолвку. Будущая теща часто напоминала Александру Сергеевичу, что он вступает к ней в семейство и должен вести себя не только соответственно, но и подобающе. Пушкин не спускал ей грубости и с вызовом ответствовал: «Это дело вашей дочери, я на ней хочу жениться, а не на вас!». В отместку будущая теща вмешивалась в переписку дочери и диктовала колкости жениху. Наталья Николаевна послушно писала чужой текст, но только после отметки P. S. по договоренности с Александром Сергеевичем, чтобы грубая импровизация будущей тещи не нарушала романтического настроя письма невесты.

* * *

Пушкин часто навещал своих соседей – вдову генерала Новосильцева Наталью Алексеевну с сыном и дочерями. Гостеприимный дом всегда был рад видеть поэта у себя в гостях. Дочери Анастасия и Варенька живо интересовались творчеством Александра Сергеевича. Как-то вечером грустный Пушкин сидел в гостиной и молча рисовал что-то на бумаге. Наталья Алексеевна с укором в голосе спросила соседа:

– Зачем вы убили Ленского? Варя весь день вчера плакала!

Шестнадцатилетняя Варенька присутствовала при разговоре, и Пушкин обратился к ней:

– Ну а вы, Варвара Петровна, как бы кончили эту дуэль?

– Я бы только ранила Ленского в руку или плечо, и тогда Ольга ходила бы за ним, перевязывала бы рану, они бы друг друга еще больше полюбили! – простодушно ответила девушка.

– А вы как кончили бы дуэль? – обратился Александр Сергеевич к Наталье Алексеевне.

– Я ранила бы Онегина. Татьяна бы за ним ходила, и он оценил бы ее и полюбил, – убедительно завершила свою версию вдова генерала.

– Ну нет, он Татьяны не стоил, – задумчиво произнес Пушкин.

* * *

Александр Яковлевич Булгаков, дипломат, сенатор, летописец жизни русской аристократии ХIX века, вспоминал, что уже через неделю после свадьбы Пушкина и Натальи Гончаровой в свете появились стихи неизвестного автора, посвященные торжественному событию:

* * *

В первые же месяцы супружеской жизни Наталье Николаевне довелось пережить сильный испуг и тревогу. Молодой муж пропал. Поэт пошел на обыкновенную утреннюю прогулку и вернулся на третьи сутки. Обеспокоенной сверх меры жене он спокойно объяснил, что встретил дворцовых ламповщиков, которые отвозили из Царского Села на починку в Петербург подсвечники и лампы, разговорился с ними и не заметил, как оказались они в Петербурге. Там и заночевал.

* * *

Однажды на вопрос Е. А. Баратынского, не помешает ли он ей, если прочтет в ее присутствии Пушкину новые стихи, Наталья Николаевна ответила:

– Читайте, пожалуйста, я не слушаю.

* * *

Пушкин, после женитьбы поселившийся в Царском Селе, гулял по парку, прилегающему к Лицею. Вдруг навстречу ему из-за кустов неожиданно вышел юный лицеист. Преодолевая сильное смущение, он заговорил с Пушкиным.

– Что нужно сделать, чтобы стать признанным поэтом? – спросил он Пушкина.

– Ничего особенного. Нужно только неукоснительно соблюдать заповеди Христа. И все.

– Боюсь, что если я буду неукоснительно соблюдать заповеди Христа, то все равно признанным поэтом не стан у.

– Зато достигнете большего.

– Чего?

– Вы станете святым.

* * *

М. Ф. Каменская-Толстая, дочь известного художника графа Ф. П. Толстого, вспоминает: «В Царскосельском саду, около самого спуска без ступеней, было излюбленное царскосельской публикой местечко, что-то вроде каменной террасы, обставленной чугунными стульями, куда по вечерам тамошний beau monde собирался посидеть и послушать музыку. В один прекрасный день на этой террасе собралось так много народу, что даже не достало стульев двум пожилым дамам. Я, как девочка вежливая, приученная всегда услуживать старшим, сейчас же сбегала в сад, захватила там еще такие два стула и подала их барыням. Папенька (гр. Ф. П. Толстой) с Пушкиным в это время стояли недалеко от террасы и о чем-то разговаривали. Вдруг Александр Сергеевич схватил отца моего за руку и громко воскликнул:

– Граф, видели вы, что девочка сделала?

– Что она сделала?

– Да вот такие два чугунных стула подхватила, как два перышка, и отнесла на террасу!

Папенька позвал меня и представил Пушкину. Я ему сделала книксен и с удивлением стала смотреть на страшной длины ногти на его мизинцах.

– Очень приятно познакомиться, барышня, – крепко пожимая мне руку, смеясь, сказал Александр Сергеевич. – А который вам год?

– Тринадцать, – смутившись, ответила я.

– Удивительно! – воскликнул поэт.

И они оба с папенькой начали взвешивать на руке тяжелые чугунные стулья, потом заставили меня еще раз поднять их.

– Удивительно! – повторял Пушкин. – Такая сила мужчине впору. Поздравляю вас, граф, у вас растет Илья-Муромец!».

* * *

Александра Иосифовна Смирнова, урожденная Россет, фрейлина русского императорского двора, друг и частая собеседница А. С. Пушкина, откровенно призналась в беседе, что мало читает.

– Послушайте, скажу и я вам по секрету, что я читать терпеть не могу, многого не читал, о чем говорю. Чужой ум меня стесняет! Я такого мнения, что на свете дураков нет. У всякого есть ум, мне не скучно ни с кем, начиная от будочника и до царя, – неожиданно ответил ей поэт.

* * *

Однажды в приятельской беседе один знакомый Пушкину офицер, некий Кандыба, спросил его:

– Скажи, Пушкин, рифму на рак и рыба.

– Дурак Кандыба, – отвечал поэт.

– Нет, не то, – сконфузился офицер. – Ну а рыба и рак?

– Кандыба дурак! – подтвердил Пушкин.

* * *

Такими шуточными словами выражал поэт биение сердца от радости и тревожного ожидания.

* * *

Дельвиг, ближайший друг Пушкина, имел необыкновенную наклонность всегда и везде резать правду, притом вовсе не обращая внимания на окружающую обстановку, при которой не всегда бывает удобно высказывать правду громко.

Собрались однажды у Пушкина его близкие друзья и знакомые. Выпито было изрядно. Разговор коснулся любовных похождений Пушкина, и Дельвиг между прочим сообщил вслух якобы правду, что Александр Сергеевич был в слишком интимных отношениях с одной молодой графиней, тогда как поэт относился к ней только с уважением.

– Мой девиз – резать правду! – громко закончил Дельвиг.

Пушкин становится в позу и произносит следующее:

– Бедная несчастная правда! Скоро совершенно ее не будет существовать: ее окончательно зарежет Дельвиг.

* * *

Иван Иванович Дмитриев, русский поэт, баснописец и государственный деятель, во время одного из посещений Английского клуба иронично заметил, что ничего не может быть более странного, чем название «Московский Английский клуб». Его собеседник, Пушкин, тут же, смеясь, заметил:

– У нас есть и более страшные названия!

– Какие же? – полюбопытствовал Дмитриев.

– А императорское человеколюбивое общество! – ответил с улыбкой поэт.

* * *

В феврале 1833 года известный книготорговец А. Ф. Смирдин перенес свой книжный магазин на Невский проспект и решил отпраздновать новоселье. Накрыл столы и пригласил всех литераторов. Праздник удался на славу. Пушкин был оживлен и щедро сыпал остротами. Строгий цензор Семенов за праздничным обедом сидел между Николаем Ивановичем Гречем и Фаддеем Венедиктовичем Булгариным. Н. И. Греч был редактором, журналистом, беллетристом, а Ф. В. Булгарин – плодовитый писатель, журналист. Без сомнений, Семенову сиделось не очень уютно среди тех, чьи вдохновенные тексты он неоднократно правил, соблюдая государственные интересы. Упомянутые персоны тоже особой деликатностью не страдали, имели острый язык, напористость, отличались плодовитостью и слыли настоящими христопродавцами в литературе. Окончательно расшалившись к концу вечера, Пушкин громко крикнул, обращаясь к Семенову:

– Ты, Семенов, сегодня точно Христос на Голгофе!

Греч зааплодировал, а все присутствующие расхохотались; чтобы постичь глубину иронии и остроумия Пушкина, надобно припомнить, что на Голгофе Христос висел между двумя разбойниками.

* * *

Фаддей Венедиктович Булгарин – русский писатель, журналист, критик, издатель, «герой» многочисленных эпиграмм Пушкина. Однажды поэта просили написать критику на очередной исторический роман Булгарина. Он отказался, говоря:

– Чтобы критиковать книгу, надобно ее прочесть, а я на свои силы не надеюсь.

* * *

Владимир Александрович Соллогуб, писатель и устроитель в своем доме литературно-музыкального салона, зайдя как-то вместе с Александром Сергеевичем к известному петербургскому книгопродавцу и издателю А. Ф. Смирдину, вспомнил стихи собрата по перу А. Е. Измайлова, посвященному хозяину лавки:

Отличное настроение побудило Соллогуба спародировать Измайлова. И он начал так:

Пародия как будто состоялась, но заключительного аккорда явно не хватало. И тут неожиданно и как всегда искрометно вставил фразу Пушкин:

* * *

Николай Иванович Греч, редактор, журналист, в своих остротах менее всех щадил Булгарина, и как-то раз Пушкин в беседе заметил Гречу: «Удивляюсь, Николай Иванович, вашей дружбе с Булгариным…» – «Тут нет ничего удивительного, – ответил Греч, – я дружен с ним, как мачеха с пасынком».

* * *

Пушкин говаривал: «Если встречу Булгарина где-нибудь в переулке, раскланяюсь и даже иной раз поговорю с ним, на большой улице – у меня не хватает храбрости».

* * *

Кто-то, желая смутить Пушкина, спросил его в обществе:

– Какое сходство между мной и солнцем?

Поэт быстро нашелся:

– Ни на вас, ни на солнце нельзя взглянуть, не поморщившись.

* * *

Пушкин говаривал про Дениса Васильевича Давыдова, героя Отечественной войны: «Военные уверены, что он отличный писатель, а писатели про него думают, что он отличный генерал».

* * *

Статью Дениса Давыдова о партизанской войне, присланную в «Современник», отдали на цензурный просмотр известному историку, автору первой официальной истории Отечественной войны 1812 года А. И. Михайловскому-Данилевскому. Пушкин сказал:

– Это все равно как если бы Потемкина послать к евнуху учиться у него обхождению с женщинами.

* * *

К Пушкину, как известно, нередко обращались разные непризнанные начинающие «пииты» и Сафо за отзывом, одобрением и творческими наставлениями.

Казанская поэтесса, девица А. А. Наумова, перешедшая в то время далеко за возрастные границы девиц-подростков, но все еще сентиментальная и мечтательная, занималась сочинением стихов.

К приезду Пушкина она переписала свои творения в довольно объемную тетрадь, озаглавленную ею: «Уединенная муза Закамских берегов». Пушкин, часто посещавший местное общество в Казани, познакомился и с Наумовой, которая торжественно поднесла ему для прочтения пухлую тетрадь, с просьбой вписать что-нибудь на память для начинающего автора.

Пушкин бегло посмотрел рукопись и под заглавными словами «Уединенная муза Закамских берегов» быстро написал:

* * *

Николай Васильевич Гоголь мечтавший познакомиться с поэтом со школьной скамьи, отправился в гости к Пушкину. По дороге волнение и робость так охватили Николая Васильевича, что у самой двери он свернул в кондитерскую и потребовал рюмку ликера для храбрости. С замиранием сердца позвонил в заветную дверь и услышал от слуги, что «хозяин почивают». Гоголь с великим участием переспросил:

– Видимо, всю ночь работал?

– Как же, работал… в картишки играл, – лениво, с невозмутимой иронией ответил слуга.

Гоголь позже признавался, что это был первый удар, сокрушивший его чрезвычайную идеализацию Пушкина-человека. Он себе не представлял поэта иначе, чем окруженного постоянным облаком романтического вдохновения и святости.

* * *

Николай Иванович Гнедич получил место библиотекаря при Публичной библиотеке и переехал жить на казенную квартиру. Поздравить с новосельем пришел Гоголь.

– Какая славная у вас квартира! – восхитился Николай Васильевич.

– Да посмотри, какая на стенах краска! Не простая краска! Чистый голубец! – эмоционально с хвастливыми нотками подхватил Гнедич, употребив странный эпитет «голубец». Гоголь, вдоволь насмотревшись на новые хоромы, отправился к Пушкину и рассказал ему о выразительной фигуре речи поэта и переводчика. Александр Сергеевич рассмеялся звонким смехом. С того времени, когда Пушкин что-то хвалил, часто с улыбкой приговаривал:

– Да, вещь не простая – чистый голубец!

* * *

Хорошо известна история о сюжете «Ревизора» – Пушкин подарил его Гоголю. Однако в кругу домашних Александр Сергеевич шутил, говоря о Николае Васильевиче:

– С этим малороссом надо быть осторожнее: он обирает меня так, что и кричать нельзя!

* * *

Жуковского удивляла щедрость Пушкина.

– Гоголек говорил мне, что сюжет «Ревизора» подарил ему ты. Это правда? – спросил он у Пушкина.

– Правда, – ответил Пушкин.

– И тебе не жалко было?

– Нет.

– И ты готов и впредь раздаривать свои сюжеты?

– Готов.

– Что-то плохо в это верится. Небось, замысел своего «Онегина» ты никому не подарил, а исполнил его сам.

– Так ведь предлагал. Предлагал нескольким поэтам. Но никто почему-то подарок мой не принял, – сказал Пушкин и звонко, по своему обыкновению, засмеялся.

* * *

Василий Жуковский, когда приходилось ему исправлять свои стихи, уже переписанные начисто, чтобы не марать рукописи, наклеивал на исправленном месте полосу бумаги с новыми стихами… Во время чтения кто-то из чтецов, которому прежние стихи нравились больше новых, сорвал бумажку и прочел по старому, а бумажку бросил на пол. В ту самую минуту Пушкин с ловкостью подлез под стол, достал бумажку, положил в карман и важно произнес:

– Что Жуковский бросает, то нам еще пригодится!

* * *

Заседания общества «Зеленой лампы», на которых обсуждались новости литературы и политики, оканчивались обычно ужином, за которым прислуживал юный калмык, весьма смышленый мальчик. Пушкин иногда шутил:

– Калмык меня балует; Азия протежирует Африку!

* * *

Из воспоминаний Гоголя: «Когда я начал читать Пушкину первые главы из «Мертвых душ» в том виде, как они были прежде, то Пушкин, который всегда смеялся при моем чтении (он же был охотник до смеха), начал понемногу становиться все сумрачнее, сумрачнее и наконец сделался совершенно мрачен. Когда же чтение кончилось, он произнес голосом тоски: «Боже, как грустна наша Россия!». Меня это изумило. Пушкин, который так знал Россию, не заметил, что все это карикатура и моя собственная выдумка!»

* * *

Гоголь шел по Невскому. Вдруг видит: навстречу ему идет Пушкин. Гоголь сразу шмыг в сторону – и попытался затеряться в толпе.

Николаю Васильевичу очень не хотелось, чтобы Пушкин посчитал его человеком назойливым. Буквально накануне Александр Сергеевич сильно хвалил его первую книгу «Вечера на хуторе близ Диканьки». И вот сегодня он, Гоголь, попадается ему на дороге. Как будто нарочно лезет в глаза.

– Николай Васильевич, куда же вы? Постойте! – крикнул Пушкин вслед ускользающему Гоголю.

Гоголь подошел к Пушкину, смущенно опустил голову.

– Что же это вы? Только увидели меня – и сразу в сторону? Загордились, что ли?

– Да и есть от чего загордиться.

– От чего же это?

– Меня сам Пушкин похвалил.

– Сам Пушкин? Знаю я этого Пушкина, – сказал Пушкин. – Он не только похвалить может, но и так припечатать, что…

– Вот этого-то я и боюсь…

Пушкин расхохотался.

* * *

Однажды между Пушкиным и его ближайшим другом Павлом Нащокиным состоялся разговор о силе воли. Александр Сергеевич утверждал, что сила воли может удержать человека от физического изнеможения, и привел в доказательство своих доводов курьезный случай, происшедший с ним самим и одной замужней дамой. Упомянутая дама в свете славилась высоким придворным положением и безукоризненным поведением. Однако муж блистательной особы был намного старше, и ничего удивительного не было в том, что, поддавшись мужским чарам поэта, женщина назначила ему свидание у себя дома. Удивительны были пикантные условия встречи. Вечером Пушкин должен был пробраться в ее великолепный дворец, лечь под диван в темной гостиной и дожидаться приезда дамы домой из театра. Все удалось. Поэт долго лежал в указанном месте, глотая пыль и теряя терпение, однако пути к отступлению уже не было. Наконец подъехала карета, прислуга засуетилась, лакеи внесли в зал канделябры, следом вошла долгожданная хозяйка. Пушкин смог вылезти из-под дивана, и атмосфера тайного свидания поглотила пару. Они перешли в спальню для восторгов сладострастия. Дверь была заперта, густые роскошные гардины задернуты. Время летело незаметно. Неутомимые любовники проглядели утро – люди обслуживающие огромный роскошный дом уже встали, и каждый был занят своим делом. Уйти незамеченным поэту не представлялось возможным. Смущенная до крайности хозяйка попыталась вывести любовника через центральные стеклянные двери, но там уже стоял дворецкий и мелькали истопники печей. При их приближении дворецкий повернулся. Дама так разволновалась от обличающей ее встречи с дворецким, что ей сделалось дурно. Когда испуганная женщина совсем уже собралась лишиться чувств, как было принято в то время в любых затруднительных обстоятельствах, Пушкин крепко сжал ей руку и убедил отложить обморок до лучших времен и настоятельно посоветовал приложить все усилия для его скорого побега. Безукоризненная во всех отношениях хозяйка дома вняла уговорам и придумала способ рискованный, привлекла свою служанку – старую чопорную француженку. Француженка ловко свела Пушкина вниз по лестнице в комнаты мужа, только так Александр Сергеевич мог выйти из дома, не вызывая подозрений. Кровать спящего стояла за ширмами, разбуженный суетой и шагами доверчивый муж сонно спросил: «Кто здесь?». Служанка бойко ответила: «Это я!» – и быстро провела любовника в сени, откуда он и вышел на улицу. На другой же день Пушкин предложил дворецкому, видевшему его с дамой, золотом 1000 рублей, чтобы он молчал, и, хотя он отказывался от платы, принудил взять. Дело осталось в тайне. Блистательная дама в течение четырех месяцев не могла без дурноты вспомнить об этом происшествии, но волшебная сила воли, тренированная Пушкиным, не допускала обморока…

* * *

На придворных балах Пушкину бывало отчаянно скучно, как-то полузевая и потягиваясь на одном из вечеров, он прочитал по памяти две строки из старинной песни:

* * *

Наталье Николаевне было тяжело переносить то постоянное внимание, которое дарили Пушкину женщины, восхищенные его умом, талантом и мужским обаянием. Однажды на балу поэт отвлекся от молодой жены на некоторое время в искрометной беседе с очаровательной madam Крюднер. Наталья Николаевна в обиде уехала домой одна. Отсутствие жены Пушкин заметил не сразу, когда вслед за ней он приехал и вбежал в комнаты, обиженная женщина снимала вечерний наряд. Виновато улыбаясь, Пушкин обеспокоено спросил:

– Что с тобою? Отчего ты уехала?

Вместо ответа жена повернулась в гневе от зеркала, перед которым снимала драгоценности, лицом к мужу и с размаха отвесила ему звонкую пощечину. Пушкин пошатнулся и тут же залился звонким смехом. Наталья Николаевна оторопела. Позже поэт рассказывал эту историю с веселым заразительным смехом Вяземскому, повторяя слова: «У моей мадонны рука тяжеленька».

* * *

Поведение поэта на балах часто бывало слишком заметным или чересчур оригинальным. И. Короткова вспоминала: «В 1833 году я жила с моим отцом в Симбирске, где тогда губернатором был Александр Михайлович Загряжский. У Загряжского была только одна дочь, с которою я в числе прочих городских барышень училась у них в доме танцевать. Однажды осенью во время урока танцев по залу пронесся слух, что приехал сочинитель А. С. Пушкин, мы все взволновались от ожидания увидеть его, и вдруг входит в залу господин небольшого роста, в черном фраке, курчавый, шатен, с бледным или, скорее, мулатским рябоватым лицом. Мне он показался очень некрасивым… Мы все уже сидели по стульям и при его общем нам поклоне сделали ему реверанс. Уже через несколько минут мы все с ним познакомились и стали просить его потанцевать с нами, он немедленно же согласился, подошел к окну, вынул из бокового кармана пистолет и, положив его на подоконник, протанцевал с каждой из нас по нескольку туров вальса под звуки двух скрипок».

* * *

Спросили у Пушкина на одном вечере про даму, с которой он долго разговаривал, как он ее находит, умна ли она.

– Не знаю, – отвечал Пушкин очень строго и без желания поострить, – ведь я с ней говорил по-французски.

* * *

В своем дневнике 7 января 1834 года, в связи с присвоением ему звания камер-юнкера, Пушкин записал:

«Великий князь намедни поздравил меня в театре. «Покорнейше благодарю, Ваше Высочество, до сих пор все надо мной смеялись, вы первый меня поздравили».

* * *

«Я рапортуюсь больным и боюсь царя встретить. Все эти праздники просижу дома. К наследнику являться с поздравлениями и приветствиями не намерен; царствие его впереди, и мне, вероятно, его не видать. Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю: от добра добра не ищут. Посмотрим, как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим тезкой; с моим тезкой я не ладил. Не дай бог ему идти по моим следам, писать стихи, да ссориться с царями».

Из переписки А. С. Пушкина Н. Н. Пушкиной, 1834

* * *

«У меня голова кругом идет. Не рад жизни, что взял имение; но что же делать? Не для меня, так для детей. Сюда ожидают прусского принца и много других гостей. Надеюсь не быть ни на одном празднике. Одна мне и есть выгода от отсутствия твоего, что не обязан на балах дремать, да жрать мороженое».

Из переписки А. С. Пушкина Н. Н. Пушкиной, 1834

* * *

Дома сижу до 4 часов и работаю. В свете не бываю; от фрака отвык, в клубе провожу вечера. Книги из Парижа приехали, и моя библиотека растет и теснится. Хлопоты по имению меня бесят: с твоего позволения, надобно будет, кажется, выйти мне в отставку и со вздохом сложить камер-юнкерский мундир, который так приятно льстил моему честолюбию и в котором, к сожалению, не успел я пощеголять. Ты молода, ты уже мать семейства, и я уверен, что тебе не труднее будет исполнить долг доброй матери, как исполняешь ты долг честной и доброй жены. Зависимость и расстройство в хозяйстве ужасны в семействе; и никакие успехи тщеславия не могут вознаградить спокойствия и довольства. Тетка (Натальи Николаевны, Екатерина Ивановна Загряжская) меня все балует – для моего рождения прислала мне корзину с дынями, с земляникой, клубникой, так что боюсь поносом встретить 36-й год бурной моей жизни. У меня желчь, так извини сердитые письма.

Из переписки А. С. Пушкина Н. Н. Пушкиной, 1834

* * *

Пушкин тщательно готовился к созданию образа Пугачева в своей повести «Капитанская дочка», посещал места, связанные с восстанием Пугачева. В поселке Берды, где прежде находился штаб восставших, поэт встретился со старухой, знающей и хорошо помнящей Емельяна. Пушкин разговаривал с ней целое утро, она показала ему, где стояла изба Пугачева, показала, где по преданию зарыт клад Емельяна, и спела песни, посвященные народному герою. Благодарный поэт дал ей на прощание червонец. Александр Сергеевич с приятелем уехали в город, однако червонец наделал много шума. Бабы и старики не могли понять, зачем было чужому приезжему человеку расспрашивать с таким интересом о разбойнике и самозванце, но еще более не могли постичь они, за что было платить червонец. Дело показалось им весьма подозрительным, и, чтобы-де после не отвечать за такие разговоры, чтобы опять «не дожить до греха да напасти», казаки на другой же день снарядили подводу в Оренбург, привезли старуху, роковой червонец и донесли куда следует: «Вчера-де приезжал какой-то чужой господин, приметами: собой не велик, волос черный, кудрявый, лицом смуглый. Подбивал под «пугачевщину» и дарил золотом, должно быть антихрист, потому что вместо ногтей на пальцах когти».

* * *

Во время пребывания Пушкина в Оренбурге, в 1836 году, один тамошний помещик приставал к нему, чтобы он написал ему стихи в альбом. Поэт отказывался. Помещик выдумал замысловатую стратегию, чтобы выманить у него несколько строк. Он учтиво предложил гостю попариться в своей превосходной бане. Поэт принял приглашение и, уже выходя из бани, в комнате для одеванья и отдыха обнаружил на столе альбом, перо и чернильницу. Улыбнувшись шутке хозяина, Александр Сергеевич написал радушному хозяину в альбом: «Пушкин был у А-ва в бане».

* * *

Имение Гончаровых, семьи Натальи Николаевны Пушкиной, было расположено в Калужской губернии. Здесь у Гончаровых находилась фабрика бумаги, которая в свое время славилась качеством продукции. Однажды Пушкин работал в кабинете Большого дома и, всецело поглощенный своей деятельностью, внезапно вскочил от резкого стука в соседней столовой. Насильно отвлеченный от интересной работы, он вбежал в столовую, сильно рассерженный. Виновником шума оказался маленький казачок, который рассыпал ножи, накрывая на стол. Вид взбешенного Пушкина так испугал мальчика, что он, спасаясь от него, юркнул под стол. Сцена так рассмешила Александра Сергеевича, что он громко расхохотался и, успокоенный, без особого ущерба для собственного вдохновения вернулся к работе. Бывший крепостной в старости вспоминал поэта: «Бывало, сидят они на балконе, в Красном, а мы детьми около бегаем. Черный такой был, конопатый, страшный из себя». В те дни среди дворовых сложилось предание, что Пушкин «ведался с нечистою силою», оттого и писал так хорошо, а писал «не чем иным, как когтем».

* * *

КНЯЗЬ (хозяин за ужином). А как вам кажется это вино?

ПУШКИН (запинаясь, но из вежливости). Ничего, кажется, вино порядочное.

КНЯЗЬ. А поверите ли, что тому шесть месяцев нельзя было и в рот его брать.

ПУШКИН (едва поморщившись, с готовностью). Поверю.

* * *

– А трудно написать поэму? – спросил у Пушкина граф Бобринский.

– Трудно. Но не очень, – ответил Пушкин. – Для этого нужно преодолеть всего лишь три трудности.

– Первая?

– Хорошо начать поэму.

– Вторая?

– Хорошо поэму продолжить.

– И третья?

– Хорошо поэму завершить!

* * *

Однажды Пушкин сидел в кабинете графа С. и увлеченно читал про себя какую-то книгу. Сам граф лежал на диване. На полу, около письменного стола, играли двое его детишек.

– Саша, скажи что-нибудь экспромтом, – обратился граф к Пушкину.

Пушкин мигом, ничуть не задумываясь, скороговоркой отвечает:

– Детина полоумный лежит на диване.

– Вы слишком забываетесь, Александр Сергеевич, – строго проговорил граф.

– Ничуть… Но вы, кажется, меня не поняли… Я сказал: дети на полу, умный на диване, – медленно повторил поэт.

* * *

Пушкин в обществе воздерживался от суждений о поэзии Владимира Григорьевича Бенедиктова или отделывался немногословными одобрительными замечаниями, но в узком кругу «нападал» на модного автора с ожесточением. Пушкина раздражала шумиха вокруг нового кумира публики, и он не мог не видеть черты претенциозной вульгарности и рассудочной безвкусицы в стихах Бенедиктова. Тем не менее и у этого поэта были восхищенные поклонницы, одна из которых как-то объяснилась ему в любви.

– За что вы меня любите? – с неподдельным удивлением спросил ее Бенедиктов. – Все считают меня ужасно некрасивым.

– А я полюбила вас не за внешнюю красоту, а за внутреннюю. За то, что вы – великий поэт.

– Ну, если я великий поэт, то вам до Гончаровой далеко, – вдруг выпалил Бенедиктов.

– Конечно, далеко. Но все-таки не так, как вам – до Пушкина, – тут же парировала еще недавняя поклонница.

* * *

Князь Вяземский, Василий Жуковский, Александр Тургенев, сенатор Петр Полетика собрались на очередное прослушивание рукописных сцен Пугачевского бунта в исполнении Пушкина. На таких встречах всегда много говорили, спорили, но в финале Пушкин говорил один. Его живость, гибкость, веселость восхищали Жуковского, который, впрочем, не всегда с ним соглашался. В этот раз после обеда и кофе все удобно расположились слушать чтение, предупредив Тургенева: «Смотри, если ты заснешь, то не храпеть!». Александр Иванович, отнекиваясь, уверял, что «никогда не спит», что «предмет и автор бунта могут ручаться за его пристальное внимание», но не прошло и десяти минут, как раздался оглушительный храп. Все захохотали, он вздрогнул, открыл глаза и как ни в чем не бывало начал делать замечания по существу прочитанного. Пушкин ничуть не оскорбился, продолжил чтение, Тургенев же после короткого выступления благополучно проспал до конца вечера.

* * *

Ни Жуковский, ни князь Вяземский спорить с поэтом не могли: быстрая остроумная речь Пушкина со множеством аргументов не оставляла возможности оппонентам достойно и долго поддерживать риторику.

Вяземский, которому очень не хотелось, чтоб Пушкин был его умнее, обижался и замолкал, а Жуковский смеялся: «Ты, брат, Пушкин, чорт тебя знает, какой ты, ведь вот и чувствую, что вздор говоришь, а переспорить тебя не умею, так ты нас обоих в дураки и записываешь».

* * *

13 декабря 1836 года, когда один из почитателей М. И. Глинки дал завтрак по случаю шести успешных представлений оперы композитора «Жизнь за царя», присутствовавшие на нем поэты, и среди них Пушкин, организовали между собой поэтический турнир «буриме-шутки». Из четырех строк заданы были только две рифмы: Глинка – новинка.

Все поэты блестяще справились с задачей. М. Ю. Вильегорский, влиятельный царедворец и знаток музыки, произнес:

Петр Вяземский продекламировал:

Василий Жуковский прочел:

Александр Сергеевич завершил игру:

* * *

Одна светская дама неглубокого ума вздумала обсудить с Пушкиным литературное значение его поэзии. Александр Сергеевич отвечал сухо и односложно. Даму задела его отстраненность, и она насмешливо произнесла:

– Знаете ли, что ваш Годунов может показаться интересным только в России?

– Сударыня, так же, как вы можете сойти за хорошенькую женщину только в доме вашей матушки, – остроумно ответил поэт.

* * *

Александр Сергеевич в последние годы жизни был чрезвычайно рассеян, по словам близко знавших его друзей: «он слишком думал о своем хозяйстве, о своих ребятах и о туалетах своей жены». Карты же по-прежнему могли отвлечь его от забот и хлопот. Играя в банк, Пушкин закладывал руки в карманы и припевал солдатскую песню с заменою слова солдат:

* * *

Пушкин часто забегал в гости к родителям Ф. И. Тимирязева, оставался, когда мог на обед, радуясь возможности побывать в кругу добрых и искренних друзей. В их обществе он вновь превращался в беззаботного прежнего Пушкина, и вновь потоком лились остроты и слышался его заразительный смех. Однажды после обеда, когда перешли в кабинет и Пушкин, закурив сигару, погрузился в кресло у камина, матушка Тимирязева начала ходить взад и вперед по комнате. Женщина была ростом около 1 м 80 см. Пушкин долго и молча следил за ее высокой и стройной фигурой и, наконец, воскликнул: «Ах, Софья Федоровна, как посмотрю я на вас и на ваш рост, так мне все кажется, что судьба меня, как лавочник, обмерила».

* * *

«Какой Пушкин счастливец! Так смеется, что словно кишки видны!»

К. П. Брюллов, русский живописец

* * *

Александр Сергеевич Хомяков, русский поэт, публицист, сказал: «Когда Пушкин хохотал, звук его голоса производил столь же чарующее действие, как и его стихи».

А. С. Хомяков, русский поэт, публицист.

* * *

«Радуюсь, что Сашку от груди отняли, давно бы пора. А что кормилица пьянствовала, отходя ко сну, то это еще не беда; мальчик привыкнет к вину и будет молодец, во Льва Сергеевича».

Из письма А. С. Пушкина Н. Н. Пушкиной, 1834

* * *

«Вот тебе анекдот о моем Сашке. Ему запрещают (не знаю зачем) просить, чего ему хочется. На днях говорит он своей тетке: «Азя! Дай мне чаю – я просить не буду!»»

Из письма А. С. Пушкина П. В. Нащокину, 1836

* * *

Жженку – напиток типа пунша, приготавливаемый из алкоголя, фруктов и жженого сахара – Пушкин называл Бенкендорфом (шеф жандармов), потому что она, подобно ему, имеет полицейское, усмиряющее и приводящее все в порядок влияние на желудок.

* * *

Стихотворение «На выздоровление Лукулла» впервые было напечатано в журнале «Московский наблюдатель» в 1836 году. Стихотворение наделало много шума, читатели предполагали, что оно направлено против министра народного просвещения С. С. Уварова, который, став министром, отличился крайней беспринципностью и усилил цензурный гнет. Оскорбленный Уваров с той поры стал заклятым врагом Пушкина. Александр Бенкендорф в разговоре с поэтом попытался выяснить из первых уст, на кого конкретно направлено стихотворение. Александр Сергеевич обезоруживающе заявил: «На вас!» – и, видя недоумение усмехнувшегося графа, прибавил: «Вы не верите? Отчего же другой уверен, что это на него?».

* * *

Однажды, вскоре после сватовства Дантеса к сестре Натальи Николаевны, выходя из театра, Данзас встретил Пушкиных и поздравил Катерину Николаевну Гончарову с официальным статусом невесты. Пушкин по этому поводу сказал шутя Данзасу: «Ма belle soeur ne sait pas maintenant de quelle nation elle sera: Russe, Frangaise ou Hollandaise?!» [Моя свояченица не знает теперь, какой национальности она будет: русской, французской или голландской?!].

* * *

Князь Александр Васильевич Трубецкой во время танцев зашел в кабинет, все стены которого были увешаны рогами различных животных, убитых хозяином на охоте. Желая отдохнуть, князь сел и стал перелистывать какой-то альбом. Вошел Пушкин.

– Вы зачем здесь? Кавалергарду, да еще неженатому, здесь не место. Вы видите, – он указал на рога, – эта комната для женатых, для мужей, для нашего брата.

* * *

Однажды несколько человек избранного круга были приглашены в очень дорогой ресторан Доминика и угощались за столом на славу. Входит граф Завадовский и, обращаясь к Пушкину, говорит:

– Однако, Александр Сергеевич, видно, туго набит у вас бумажник!

– Да ведь я богаче вас, – отвечает Пушкин. – Вам приходится иной раз проживаться и ждать денег из деревень, а у меня доход постоянный – с тридцати шести букв русской азбуки.

* * *

С возрастом Александр Сергеевич сильно переменился в своих политических взглядах. Граф Струтыньский писал, как Пушкин передал ему разговор с царем в Чудовом дворце Кремля: «Молодость – это горячка, безумие, – говорил Пушкин царю. – Она ведет к великой глупости, а то и к большой вине. Вы знаете, что я считался революционером, конспиратором, врагом самодержавия. Таков я и был в действительности. Свобода, ничего не признающая ни на земле, ни на Небе; гордыня, не считающаяся с традициями и обычаями; отрицание всякой веры в загробную жизнь души, всяких религиозных обрядов – все это наполнило мою голову соблазнительным хаосом… Я не помнил себя от радости, когда мне запретили въезд в столицу и окружили надзором. Я воображал, что стал великим и до чертиков напугал правительство. Но всему своя пора. Все ребячество слетело. Я понял, что свобода, не ограниченная Божеским законом, о которой краснобайствуют молокососы или сумасшедшие, гибельна для личности и общества…». Либералов Пушкин недолюбливал, и даже как-то в переписке с женой, упрекая Наталью Николаевну в каком-то неблагодарном поступке, Пушкин горько пошутил: «Это хуже либерализма с твоей стороны…».

* * *

За год до кончины своей Александр Сергеевич говорил одному из друзей: «Меня упрекают в изменчивости мнений. Может быть, ведь одни глупцы не переменяются».

* * *

Пушкин в Александровском театре сидел рядом с двумя молодыми людьми, которые беспрестанно, кстати и некстати, аплодировали Асенковой, в то время знаменитой актрисе. Не зная Пушкина и видя, что он равнодушен к игре их любимцы, они начали шептаться и заключили довольно громко, что сосед их дурак. Пушкин услышал и, обратившись к ним, сказал:

– Вы, господа, назвали меня дураком, я – Пушкин и дал бы теперь каждому из вас по оплеухе, да, боюсь, Асенкова подумает, что я ей аплодирую.

* * *

За несколько дней до своей кончины Пушкин пришел к Далю и, указывая на свой только что сшитый сюртук, сказал: «Эту выползину я теперь не скоро сброшу». Выползиною называется кожа, которую меняют на себе змеи, и Пушкин хотел сказать, что этого сюртука ему хватит надолго.

* * *

Знаменитый художник Григорий Чернецов решил изобразить Гнедича, Жуковского, Крылова и Пушкина, собравшихся в Летнем саду. С чисто изобразительной стороны Чернецова больше всего интересовал пушкинский профиль. И он поставил Пушкина крайним слева в профиль. Показал набросок своему брату Никанору Чернецову:

– Все хорошо, – сказал ему брат, – но зачем ты так выпячиваешь Пушкина? Зачем ставишь его на первое место? Этим ты как бы обижаешь стоящего рядом Крылова. Ведь Крылов – это же настоящий патриарх среди них.

Григорий Чернецов перегруппировал фигуры и поставил Пушкина крайним справа – тоже в профиль. Опять показал брату. Брат сказал:

– Стало лучше. Но зачем ты выпячиваешь Пушкина?

– Как это выпячиваешь? Он стоит в самом конце картины.

– В том-то и дело, что в конце. Конец, как говорится, делу венец.

Григорий снова сделал перегруппировку фигур и показал набросок Никанору.

– Хорошо, конечно. Намного лучше. Но зачем ты выпячиваешь Пушкина? Он же у тебя в самом центре. И как бы оттесняет собой Жуковского. Кстати, своего учителя.

Снова перегруппировал фигуры Григорий: Пушкина на второй. Показал набросок Никанору. Тот посмотрел и сказал:

– Вот теперь хорошо.

Подумал и добавил:

– А все-таки сильно выпячиваешь ты Пушкина!