Обжорный тупик пылал. Оттуда, где был трактир Жирного Карла, поднимался столб черного жирного дыма. Стражники и жители близлежащих улиц не пытались тушить пожар. Во-первых, это было уже бесполезно, во-вторых… пропади пропадом эта клоака, из которой гниль и погань расползались по всему городу.

Николас стоял в толпе зевак, слыша, как приглушенно переговариваются горожане, как, не скрываясь, гогочут стражники. Время от времени поднявшийся ветер бросал ему в лицо клочья дыма, и Николас чувствовал на губах сладковатую копоть сгоревшей плоти.

…Ее не пытали. Ее убили одним ударом тонкого клинка в сердце. Она лежала на спине поперек постели – должно быть, поднялась навстречу убийцам. Удар был точен и силен. Николас очень надеялся на то, что Катлина не успела почувствовать боли. А дом и – в особенности – спальню он нашел разгромленными, разграбленными. Убийцы знали, что искать, но не знали – где. Не тратя времени на исследование интерьера, они просто разносили на куски все пригодное для того, чтобы что-нибудь прятать. Одежный шкаф с потайным отделением был разрублен. Оружие Николаса исчезло. Каменная гаргулья над камином – обезглавлена. Старик Питер умер, как и полагается умирать верным слугам: у порога спальни, с мечом в руках.

Когда в дом явилась городская стража, Николас сидел на постели, рядом с Катлиной. Мальчик-проводник стоял поодаль, у окна, с выражением оторопелого ужаса на лице, оглядываясь вокруг.

«Что он тут делает?» – рассеянно подумал Николас и в следующую секунду услышал, как стражники грохочут сапогами, поднимаясь по лестнице, и вяло подумал о том, что сейчас они бросятся на него, пытаясь скрутить, а ему придется убить их, всех до одного. Он прикрыл лицо Катлины сорванным пологом и прыгнул в окно. Мальчик прыгнул вслед за ним.

Гюйсте Волк – вот кто должен умереть сегодня, а не стражники! Но сначала пусть ответит на несколько вопросов.

Но и сюда Николас тоже опоздал. Тот, кто заметал следы, делал это умело.

– Глядите, добрые горожане! – заверещала вдруг какая-то старуха из толпы. – Вот этот-то, который стоит, он тоже оттудова! Я их всех знаю, мазуриков! Господа стражники, хватайте его!

Скрюченным пальцем она указывала на Николаса. Нет, кажется, не на него… На мальчика, стоящего рядом с ним. Ужаленный воплями старой ведьмы, он задрожал и прижался к Николасу.

Николас удивленно посмотрел на него, точно не узнавая.

Какой мальчик, откуда?.. Ах, да, проводник… Когда летели из дома Катлины сюда, он правил повозкой… Сам же Николас ему и велел. А он послушал… не сбежал, как вроде бы собирался вначале… Совсем обезволел от страха.

– Хватайте их, господа стражники! Они город хотели сжечь! Воры! Воры! Мазурики! У моей лачуги вся стена обуглилась, еще бы чуть-чуть – и сгорела дотла!

– Тебе бы не мешало погреться немного, старая ворона! – крикнул кто-то, и в толпе заржали. Но сквозь смех были слышны злобные голоса, и этих голосов становилось все больше:

– На костер его, братцы!

– В огонь, к остальным! А вон, гляньте, рядом-то с расцарапанной рожей! Хватайте и этого!.. Вон они, вон!.. Господин стражник, вы бы не толкали меня, а то я и сам могу толкнуть…

Стража, привлеченная шумом, пробивалась сквозь толпу ближе к Николасу.

– Ай, погибнем, сгорим все в геенне огненной! – истерично завыл кто-то. – Знамение-то было, люди добрые – ночь среди дня и звезда с неба! И чума от этого разошлась! И война братоубийственная разгорелась! Все как святые отцы говорили! Близок конец света, близко царствие Тьмы!

– На костер!

– Пусть Сатана сам спасет свое отродье!

Николас вздрогнул, поднял глаза, словно стараясь рассмотреть, кто выкрикнул последнюю фразу. От его взгляда попятились. Тогда он положил руку мальчику на плечо, повернулся и вместе с ним пошел прочь от пожарища.

Спустя час повозка, влекомая вороным битюгом, выехала за городские ворота на Верпенскую Императорскую дорогу. Повозкою правил мальчик. Николас сидел в полутьме, стараясь заставить себя думать хоть о чем-то. Но не мог. Саднили раны, полученные в подземелье, но и эта боль была недостаточной, чтобы отвлечь его от иной, внутренней боли, которую не залечишь никакими бальзамами. Он вынул из-за пазухи бумажный сверток. Бабочка посланника легла в шкатулку к другим пяти предметам из эльваррума. Николас бездумно вертел в руках бумагу.

«…Красной Свободы исходит из начала нечистого, дьявольского, прилагаю эти неопровержимые доказательства…» – мелькнула перед его глазами строчка.

Он медленно пробуждался от темного дурмана по мере того как смысл написанного входил в сознание.

«…Преисподняя поставляет своих воинов Братству, сам Сатана ведет нечестивцев…»

Воины преисподней? Николас вспомнил безглазых тварей из подземелья. Братство Красной Свободы…

В памяти его всплыла картинка из недавнего прошлого. На крепостном валу, широко раздвинул ноги, стоит горбун. Рот его оскален, в одной руке – окровавленная сабля, а другой – мушкет. Битва полыхает под ногами горбуна, накатывает волнами на вал и с той и с другой стороны. Ветер рвет красный плащ, огненные пряди волос и бороды горбуна. Пули и стрелы густо буравят раскаленный воздух, но почему-то не приносят горбуну никакого вреда…

Граф Пелип! Граф Пелип сейчас в Лакнии…

Николас бережно сложил бумагу вчетверо и вернул за пазуху.

Зачем Пелипу понадобилось желать его, Николаса, смерти? Зачем он убил Катлину?..

Графу был нужен эльваррум – тут же последовал ответ. И не был нужен сам Николас. А Катлина… О, если бы тайник с эльваррумом был не в ее доме!

Несколько минут Николас сидел неподвижно, закрыв глаза. Затем повозка неожиданно остановилась. Он выглянул наружу.

Мальчик, опустив вожжи, вопросительно смотрел на него. Повозка стояла на распутье у дорожного указателя, на котором под выцветшими дощечками с письменами болтался обрывок цепи с истлевшим человеческим остовом в веревочной петле.

Направо – Бейн. Прямо – Утенгоф, морское побережье. Налево – Острихт. Острихт, это по дороге в Лакнию, припомнил Николас. Он указал налево.

Мальчик снова натянул поводья.