Тоомас Линнупоэг опаздывает

Тоомас Линнупоэг вышел из дому ровно в семь тридцать, иначе говоря, он отправился в школу на пятнадцать минут раньше, чем обычно. Для этого у Тоомаса Линнупоэга были веские основания. В конце прошлой четверти, точнее в последний день, завуч задал ему хорошую головомойку, и Тоомас Линнупоэг вынужден был молча ее принять. Вернее, у него не него не было никаких оправданий — по опозданиям он побил все рекорды. Итак, Тоомас Линнупоэг хотел ознаменовать начало новой четверти своевременным приходом в школу. Но…

…также ровно в семь тридцать отворилась дверь соседнего дома, и из нее вышел пенсионер дядя Беньямин, чтобы вывести на утреннюю прогулку огромного чёрного ньюфаундленда. Этого пса знал весь район. На улице мальчишки с восхищением смотрели ему вслед, да и иные взрослые тоже, потому что ньюфаундленд всегда нес в зубах какой-нибудь пакет дяди Беньямина. Но на этот раз во рту у пса ничего не было, и Тоомаса Линнупоэга осенила мысль поэксплуатировать его.

— Доброе утро, дядя Беньямин! — вежливо сказал Тоомас Линнупоэг. — Можно, я дам Мурьяну понести свой портфель?

Ни один владелец собаки не может остаться равнодушным к признанию ее достоинств. Дядя Беньямин не был исключением. Он великодушно разрешил Тоомасу Линнупоэгу дать собаке портфель. Более того, так как дядя Беньямин никуда не спешил, он с удовольствием изменил свой утренний маршрут и проводил Тоомаса Линнупоэга до автобуса.

Тоомас Линнупоэг шагал, сунув руки в карманы, считал воробьев на заборах и посвистывал. Посвистывал и наслаждался жизнью, пока не…

…показался автобус.

Тоомас Линнупоэг хотел было выдернуть свой портфель из пасти Мурьяна, но Мурьян портфель не отдал. Тоомас Линнупоэг применил силу, Мурьян зарычал.

— Прикажите ему положить портфель на землю, — попросил Тоомас Линнупоэг дядю Беньямина.

— Приказ не поможет, — сказал дядя Беньямин. — Если хочешь получить свой портфель, дай Мурьяну конфету.

— Конфету?! — воскликнул Тоомас Линнупоэг. — Откуда я ее возьму?

В этот момент автобус уехал.

— М-да, — произнес дядя Беньямин, — без конфеты Мурьян поноску не отдает. И он прав. Кто работает, тому положена награда.

— Хорошо, я дам ему сам, — сказал дядя Беньямин спустя некоторое время и сунул руку в карман пальто, потом — во второй, обшарил карманы пиджака, затем брюк и даже жилетки. Ни в одном не было конфеты.

Проехал второй автобус.

— М-да, — снова произнес дядя Беньямин, — делать нечего, придется купить конфет в магазине.

— Магазины открывают только в восемь часов, — пролепетал Тоомас Линнупоэг.

— Ах да, — вспомнил и дядя Беньямин.

— У меня и дома нет конфет, — сказал Тоомас Линнупоэг безнадежно и вздохнул, — вчера мы с Протоном все до одной слопали.

Дядя Беньямин хлопнул себя ладонью по лбу.

— У меня ведь есть! Вот сейчас вернемся домой, и я дам Мурьяну конфету. Только… гм… пусть вначале он постоит немного возле столба…

Показался третий автобус.

Можно бы и пешком пойти, до школы было недалеко, только две остановки, но Тоомас Линнупоэг не был уверен, есть ли у ребят конфеты. Да и некрасиво заставлять дядю Беньямина так много ходить. Он ведь пенсионер.

Тоомаса Линнупоэга даже в жар бросило. А дяде Беньямину спешить было некуда. Ему и в голову не приходило, что Тоомас Линнупоэг опаздывает в школу. Дядя Беньямин похлопал Мурьяна по холке и не спеша, благодушно разговаривая то с Тоомасом Линнупоэгом, то с Мурьяном, направился к дому, долго открывал и наконец вошел в квартиру. Он снял пальто, повесил на вешалку, — дядя Беньямин был очень аккуратный человек, — и только после этого выдвинул ящик стола и отыскал там ментоловый леденец. Тоомас Линнупоэг боялся, что невзрачный и твердющий леденец Мурьяна не устроит, но, к счастью, этот обжора ел всё. Тоомас Линнупоэг получил свой портфель и через несколько минут был на остановке автобуса.

И хотя автобус пришел сразу, никакой аварии по пути не случилось, все-таки, когда Тоомас Линнупоэг добрался до школы, в здании уже царила подозрительная тишина. Для Тоомаса это было тяжким ударом: его прекрасный план — прийти в школу вовремя — был загублен.

Тем не менее Тоомас Линнупоэг сделал попытку спасти то, что еще можно было спасти. Поднялся по лестнице, перепрыгивая сразу через три ступеньки, пригладил рукой волосы и осторожно приоткрыл дверь класса. Как Тоомас Линнупоэг и надеялся, учительница стояла к нему спиной. Тоомас Линнупоэг на цыпочках вошёл в класс и хотел было незаметно проскользнуть к своей парте. Возможно, это и удалось бы, он сидел на первой парте возле самой стены. Но…

…класс дружно расхохотался.

Тоомас Линнупоэг в испуге остановился. Он не сразу понял, почему над ним смеются. И от этого смутился так, что все даже в ладоши захлопали.

— Ты, как видно, король опаздывающих, — сказала учительница эстонского языка, мило улыбаясь, — чего бы такие аплодисменты. И все-таки не мешало бы извиниться.

— Прошу меня извинить, — сказал Тоомас Линнупоэг, наклонив голову, и торопливо, бочком, стал подвигаться к своей парте.

Хотя учительница и улыбнулась Тоомасу Линнупоэгу, её не устроило столь короткое извинение, и она потребовала более подробных объяснений.

— Прошу извинить меня за опоздание, — удлинил Тоомас Линнупоэг фразу, и в классе раздался новый взрыв смеха.

«Что бы это значило?» — подумал Тоомас Линнупоэг и на всякий случай произнес еще раз: «Прошу извинить меня за опоздание». И сразу же понял причину смеха. Такое объяснение простительно первоклашке, но никак не ученику восьмого класса! Однако Тоомасу Линнупоэгу было ясно и то, что он не может сказать учительнице: «Прошу меня извинить, я опоздал из-за собаки». Тоомас Линнупоэг смешался окончательно и молча стал ждать разрешения сесть. Вскоре он получил его.

 

Тоомас Линнупоэг составляет инструкцию

Тоомас Линнупоэг спокойно сидел на уроке эстонского языка, спокойно сидел на уроке географии, но на уроке английского языка ему надоело сидеть спокойно. У него появилась непреодолимая потребность что-то делать. Тоомас Линнупоэг, конечно, понимал, что деятельность должна быть незаметной, не очень-то хотелось в течение одного дня дважды засыпаться. Чтобы, так сказать, не попасть в переплет. Тоомас Линнупоэг тихонько выдрал из тетрадки лист, — если вообще возможно что-нибудь «тихонько выдрать», — и приступил к составлению инструкции «В помощь ученику на скучных уроках».

Тоомас Линнупоэг написал печатными буквами:

Если тебе нечего делать, испытай свою силу, сможешь ли ты приподнять парту коленкой: а) со скрипом, б) без скрипа.

Чтобы время шло быстрее, можно использовать какой-нибудь учебник. Прижми его к губам и дуй, пока не получится жужжание овода.

Если тебе надоест и это, отвинти от авторучки головку и катай ее по парте вверх-вниз или кругами.

К сожалению, Тоомасу Линнупоэгу не удалось запечатлеть на бумаге все свои гениальные идеи, потому что…

…учительница английского языка остановилась у него за спиной и воскликнула:

— Dear me! Чем это ты, Тоомас Линнупоэг, занимаешься на уроке?

Естественно, Тоомасу Линнупоэгу ответить на это было нечего, и учительница английского языка, отбросив относительно личности Тоомаса Линнупоэга все правила хорошего тона, просто-напросто отобрала у него тетрадный листок, то есть инструкцию «В помощь на скучных уроках». Более того, движимая желанием воспитать Тоомаса Линнупоэга вежливым и аккуратным школьником, преподавательница английского языка, то и дело восклицая «Dear me!», зачитала вслух советы Тоомаса Линнупоэга, оставив без внимания его безмолвный протест.

Класс рокотал от смеха. Сам Тоомас Линнупоэг тоже смеялся, хотя и несколько сдержаннее. Он за свою короткую жизнь успел убедиться, что смеяться вместе со всеми в конечном итоге всегда выгоднее, чем не делать этого. И ценный жизненный опыт не подвел Тоомаса Линнупоэга. Инцидент закончился для Тоомаса Линнупоэга хорошо, даже очень хорошо, если учесть тот факт, что он имел дело с учительницей английского языка. С суровой учительницей английского языка. Возможно, тут сыграло некоторую положительную роль и начало новой четверти, — взвинченные нервы учительницы только что получили передышку в несколько дней, и Тоомас Линнупоэг отделался обычной нотацией.

— Dear me! Тебе скучно на уроке английского языка? — воскликнула учительница. Неужели ты не хочешь овладеть языком, имеющим международное значение?!

Но такая нотация была Тоомасу Линнупоэгу как с гуся вода. Правда, Тоомас Линнупоэг сидел уже спокойно и учительница не могла иметь к нему больше претензий, но взгляды Тоомаса Линнупоэга, которые он то и дело бросал в сторону Майи, были более чем тревожные.

 

Тоомас Линнупоэг влюблен

Майя затылком чувствовала взгляды Тоомаса Линнупоэга, хотя она так же, как и Тоомас Линнупоэг, сидела на первой парте, только в среднем ряду. Тоомасу Линнупоэгу было бы гораздо приятнее обстреливать взглядами глаза Майи, но Майя весь день упорно старалась не смотреть в его сторону. Именно старалась, — ведь на самом деле Тоомас Линнупоэг вовсе не был ей ненавистен. Нет, нет! Она не сердилась на Тоомаса Линнупоэга. Наоборот, Тоомас Линнупоэг даже нравился Майе, хотя она этого и не показывала. Майя только потому не смотрела на Тоомаса Линнупоэга, что не знала, как на него смотреть. Да-да. Это совершеннейшая правда, потому что во время весенних каникул Тоомас Линнупоэг пригласил ее на…

…свидание.

Свидание должно было состояться в воскресенье, в пять ноль-ноль возле уличного щита для расклейки газет, но у Майи за два дня до того был небольшой жар, и мама запретила ей прогулки. Из-за чрезмерной осторожности матери Майя и не смогла прийти на свидание. И теперь она не знала, как вести себя с Тоомасом Линнупоэгом, потому что до этого ни разу в жизни не пропускала свиданий, точно так же, как ни разу в жизни на них и не ходила. Это было ее первое свидание. А если ты не знаешь, как вести себя с другим человеком, то лучше и вовсе не обращать на него внимания.

Но откуда было Тоомасу Линнупоэгу знать о смятении в душе Майи? Тоомас Линнупоэг из поведения Майи сделал лишь один логический вывод — на шкале ее отношений он числится под знаком минус и ему необходимо значительно укрепить свои позиции. Поэтому после уроков Тоомас Линнупоэг подошел к Майе в раздевалке и, не рискуя, правда, употребить слово «свидание», предпринял молниеносную атаку:

— Почему не пришла?

Майя была застигнута врасплох внезапным налетом Тоомаса Линнупоэга и не нашлась, что ответить. Она захлопала ресницами и сказала первое, что пришло ей в голову:

— А почему ты сегодня опоздал?

— У меня были объективные причины, — ответил Тоомас Линнупоэг, заглянул Майе в глаза и спросил подчёркнуто интригующе: — Хочешь, расскажу?

Майя все еще не могла решить, как в таких случаях следует поступать девочке, и поэтому она сказала:

— Ну что ж, давай.

Как только они вышли из ворот школы на улицу, Тоомас Линнупоэг взял у Майи ее портфель, — он был вежливым мальчиком. Вернее сказать, хитрым мальчиком, — ему нужен был предлог, чтобы проводить Майю до дому. Майя была добросовестной ученицей, и ее портфель весил порядочно, — она всегда таскала с собой все учебники. Мешок с тапками тоже был в портфеле. А кроме того, сегодня там лежал еще и толстый журнал мод, — Майя тайком взяла его у матери и носила в школу показывать девочкам. В общей сложности Майин портфель был вполовину тяжелее портфеля Тоомаса Линнупоэга, но Томас Линнупоэг считался спортсменом, ему ничего не стоило нести два портфеля. Во всяком случае, он делал вид, что ничего не стоило.

Итак, Тоомас Линнупоэг и Майя шли по улице и смеялись. Вернее, Тоомас Линнупоэг говорил, а Майя смеялась, или же наоборот — Майя говорила, а Тоомас Линнупоэг смеялся.

Тоомас Линнупоэг рассказал Майе историю своего опоздания. Потом он начал дурачиться.

— А теперь я — Мурьян! — заявил он.

— Кто ты? — переспросила Майя.

— Теперь я — как Мурьян, потому что я несу твой портфель, и если хочешь получить его обратно, ты должна сунуть мне в рот конфетку.

Но в ответ ему Майя засмеялась.

— С какой стати я стану совать тебе в рот конфетку? Я ведь никуда не опаздываю.

От Майиного ответа Тоомас Линнупоэг стал несказанно счастливым. Тоомас Линнупоэг сделал на его основании вывод, что домой Майя не торопится и они ещё могут вдоволь побродить по улицам.

Но вдруг грянул гром, с той стороны, откуда Тоомас Линнупоэг никак его не ожидал. Майя остановилась возле лотка с мороженым.

— Возьмём мороженого, — предложила она.

На большой перемене Тоомас Линнупоэг съел семь пирожков с повидлом, и денег у него оставалось только на автобус. Тоомас Линнупоэг, разумеется, без колебаний потратил бы их на мороженое и пошел бы домой пешком, но, как известно, за пять копеек мороженого не купишь. Поэтому Тоомасу Линнупоэгу надо было выкручиваться как-то иначе.

— Стоит ли, — неуверенно возразил Тоомас Линнупоэг, — ты ведь говорила, что болела во время каникул, а я могу из солидарности тоже не есть.

Майя как будто и не слышала самоотверженного предложения Тоомаса Линнупоэга, потому что Майя была Майей. Если она принимала какое-нибудь решение, то непременно его и осуществляла.

— Дайте мне два земляничных пломбира, — обратилась она к продавщице. А поскольку Тоомас Линнупоэг в это время в отчаянии обшаривал свои пустые карманы, то Майя заплатила за обе порции. Один пломбир она взяла себе, второй протянула Тоомасу Линнупоэгу и произнесла как ни в чем не бывало:

— Мне гораздо больше нравится, когда из солидарности едят. И, может быть, мороженое заменит конфетку?

Тоомас Линнупоэг взял пломбир, который протягивала ему Майя, и залаял:

— Гав-гав!

Майя опять засмеялась, ей нравился такой Тоомас Линнупоэг — умеющий выпутаться из любой ситуации. Но самому Тоомасу Линнупоэгу было вовсе не до смеха. Он, правда, принялся лизать мороженое, будто ничего не случилось. На самом же деле Тоомас Линнупоэг никак не мог отделаться от неприятного ощущения, будто что-то здесь не так. Правда, поначалу Тоомас Линнупоэг не хотел себе в этом признаваться, но дурацкое настроение все больше угнетало его. Что он за парень, если не может купить девочке земляничный пломбир, который стоит всего-то девятнадцать копеек!

— Правда, вкусное мороженое? — спросила Майя.

— Угу? — ответил Тоомас Линнупоэг, в мрачной озабоченности шагавший рядом с девочкой. Он прикидывал, где можно раздобыть денег. Проще всего отнести в магазин пустые бутылки, но в последнее время Тоомас Линнупоэг делал это уже несколько раз подряд, так что дома остались только молочные. Если он начнет их носить, мама сразу догадается, она ведет им точный счёт. Молочные бутылки мать придерживает на те дни перед получкой, когда в доме начинают кончаться деньги. Конечно, можно бы попытать счастья на товарной станции, как делал Тойво Кяреда, но пришлось бы ждать и ловить случай, потому что заранее не известно, когда там понадобятся грузчики.

— Скажи, тебе иногда снится, будто ты падаешь с высоты и вдруг начинаешь парить, а потом уже будто летишь, да так и не разбиваешься? — спросила Майя.

— Угу, — ответил Тоомас Линнупоэг и глубоко вздохнул… Будь он уже в девятом классе, проблема решалась бы гораздо проще. Девятиклассник может черкануть статью в газету и получить гонорар. Так много денег, что на них можно купить девочке десять порций мороженого да еще и в кино сводить. Но…

…восьмикласснику никто не заплатит. В лучшем случае подарят книжку с надписью: «Нашему активному юнкору…» У старшеклассников вообще масса мелких преимуществ. Например, они могут заработать, играя в оркестре на вечерах танцев…

— Знаешь, Вийви считает, что у девочки может быть только одна подруга. У нее у самой подруга из другой школы. Вийви сказала мне: «Если бы ты жила на и имей улице, ты непременно стала бы моей подружкой». А по-моему, у каждого может быть много друзей. Как ты думаешь, Вийви права или нет?

— Угу, — ответил Тоомас Линнупоэг и улыбнулся. Он уже знал, что ему делать. Осенью он постарается пролезть в какой-нибудь оркестр, станет играть там на гитаре и заработает деньги, много денег. Потому-то на лице Тоомаса Линнупоэга и появилась счастливая улыбка.

Но чем счастливее улыбался Тоомас Линнупоэг, представляя свое благополучное будущее, тем сильнее мрачнела Майя.

«Странно, — думала она, — как только купишь мальчишке мороженое, он начинает невесть что о себе воображать и даже не слушает, что ты говоришь. Ну и дурочка же я! Надо было самой оба пломбира съесть, тогда этот милый птенчик нашел бы время поговорить».

В этот момент Тоомас Линнупоэг вновь улыбнулся и собрался было посвятить Майю в свои грандиозные замыслы, но она выхватила из рук Тоомаса Линнупоэга свой портфель и заносчиво сказала:

— Мне теперь сюда.

Тоомас Линнупоэг остановился, ошеломленный. Как же так?! Он еще и говорить не начал! Но поскольку Тоомас Линнупоэг никогда прежде не провожал домой девочек, то он и подумал, что…

…именно так эти проводы до дому и заканчиваются, и в итоге остался очень доволен удачно сложившимся днем.

 

Тоомас Линнупоэг играет с Топтыгиным

Но Тоомас Линнупоэг чересчур опрометчиво решил, будто день сложился удачно. Он позабыл о…

…Протоне, то есть о своем младшем братишке по имени Мати.

Не успел Тоомас Линнупоэг переступить порога квартиры, как за него, словно за спасательный круг, ухватилась бабушка.

— Послушай, внучек, займись-ка ненадолго этим разбойником. Он вконец меня уморил, — сказала она.

— Слышал, внучек, ты должен со мной поиграть! — Протон запрыгал под носом у Тоомаса Линнупоэга и вытащил из угла медвежонка Топтыгина, своего неразлучного друга.

Тоомас Линнупоэг вздохнул. Он все-таки был уже взрослый парень и только что провожал девочку домой.

— Ну вот и поиграйте, а я отдохну немного. Голова болит, — добавила бабушка и пошла в другую комнату, чтобы полежать.

Перспектива поиграть с медвежонком Топтыгиным ничуть не соблазняла Тоомаса Линнупоэга. Тоомас Линнупоэг получил сегодня от своего лучшего друга Пеэтера сверхзанимательную книжку и собирался углубиться в нее, а теперь вот — будьте добры! — бабушка велит возиться с Протоном.

Ну ладно, если уж от Протона не отвертеться, то хотя бы медвежонок должен остаться вне игры. Надо только из всех возможных занятий выбрать правильное. И Тоомас Линнупоэг сказал:

— Я нарисую твой портрет.

— Портрет? — переспросил Протон. — А что это такое?

— Сиди тихо и жди, тогда увидишь, — приказал Тоомас Линнупоэг, и Протон сидел тихо и ждал, хотя от этого сидения он становился как наэлектризованный, и его так и тянуло то почесаться, то пошевелиться. Глаза Тоомаса Линнупоэга перебегали с модели на бумагу, потом с бумаги на модель, и по его ухмыляющемуся лицу было видно, что его творческая работа подвигается успешно. Но когда он закончил, братишка был страшно разочарован.

— Это же не портрет. Это мое лицо.

— Портрет и есть лицо, — объяснил ему Тоомас Линнупоэг, гордый тем, что может кое-чему поучить подрастающее поколение.

— Нарисуй и лицо Топтыгина, — попросил Протон.

— С медведей портретов не пишут, — возразил брату Тоомас Линнупоэг.

— Нет, пишут, — заспорил Протон, — я хочу, чтобы писали! Если ты не нарисуешь его, я зареву, ведь бабушка велела тебе со мной играть!

Тоомасу Линнупоэгу стоило большого труда успокоить брата и осуществить свой план, то есть внушить Протону, что теперь настал его черед рисовать. Новоиспеченный художник и впрямь принялся за портрет медведя, но в общей сложности от хитрости Тоомаса Линнупоэга пользы вышло немного. Тоомасу Линнупоэгу удалось почитать только минут десять, а потом возле стола появился Топтыгин, из-за него, словно луна, выглядывала физиономия Протона.

— Топтыгин хочет посмотреть буквы.

— Знаешь что, твой Топтыгин — разбойник! — Тоомас Линнупоэг разозлился и чуть было не треснул Топтыгина по голове книгой своего лучшего друга Пеэтера. На инстинкт вовремя подсказал Тоомасу Линнупоэгу, что злостью с Протоном не сладить, и Тоомас Линнупоэг взглянул на Протона с братской улыбкой.

— Если хочешь, мы можем поиграть в очень интересную игру, — сказал Тоомас Линнупоэг примирительно, — хочешь?

Протон, разумеется, хотел.

— Давай играть, будто твой Топтыгин разбойник, а мы его ловим. Интересная игра, правда? — убеждал Тоомас Линнупоэг братишку.

— Дело говоришь, — ответил Протон, он любил при случае ввернуть какое-нибудь выражение Тоомаса Линнупоэга.

Братья с жаром принялись за игру, хотя жар этот был у них очень неодинакового происхождения: Тоомаса Линнупоэга подгоняла коварная жажда мести, Протон же, разумеется, по-детски искренне увлекся игрой и, с удовольствием подчиняясь старшему брату, делал все, что тот велел: осторожно подкрался к Топтыгину, схватил его за шкирку и привязал веревкой к ножке стула.

— Крепче, — командовал Тоомас Линнупоэг, — не то разбойник сбежит.

Протон привязал так крепко, как только смог. Тогда Тоомас Линнупоэг протянул Протону пистонное ружье и велел застрелить Топтыгина.

— Бах-бах-бах! — выстрелил Протон, и Тоомас Линнупоэг удовлетворенно сказал:

— Вот так. Теперь твой Топтыгин убит, и играть с ним больше нельзя.

Протон повернул свое похожее на луну лицо к Тоомасу Линнупоэгу, взглянул на него и ничего не понял. Лишь после того, как его мозг медленно начал расшифровывать слова брата и до Протона дошел их жестокий смысл, он заревел во все горло:

— Мой Топтыгин не у-у-мер, мой Топтыгин жив-о-ой, жив-о-ой!

От ужасного рева Протона проснулась бабушка и прибежала из своей комнаты с причитаниями:

— Святые угодники, что тут опять стряслось?

— Ничего не стряслось, — ответил Тоомас Линнупоэг, — просто мы играли с Топтыгиным.

 

Тоомас Линнупоэг спасает Майю

На следующий день Тоомас Линнупоэг поспел в школу вовремя. Вернее, не совсем вовремя, а вместе со звонком на первый урок.

Тоомас Линнупоэг скинул в раздевалке пальто и шапку и бросился было вверх по лестнице, но его задержала…

…Вайке Коткас.

Тоомас Линнупоэг недолюбливал Вайке Коткас уже со дня своего появления на свет. Они жили в одном доме, носили в одни и те же ясли и, разумеется, они ходили в один детский сад. Тоомас Линнупоэг не любил Вайке Коткас из-за фамилии, вернее, ее фамилия напоминала Тоомасу Линнупоэгу о его собственной, что его всегда огорчало.

— Эй, Линнупоэг, — окликнула его Вайке Коткас, — что это ты со мною не здороваешься? Разве ты не знаешь, что больших надо уважать?

— Не болтай глупостей, — ответил Тоомас Линнупоэг и взял две ступеньки разом.

Но Вайке Коткас бегала ничуть не хуже, и она тоже перемахнула сразу через две ступеньки.

— Слушай, Линнупоэг, я хочу пригласить тебя на день рождения. Ты сможешь прийти? Завтра, часам к шести.

— Меня? — переспросил Тоомас Линнупоэг и остановился.

— А разве тебя нельзя? — Вайке Коткас удивилась.

— Гм, — произнес Тоомас Линнупоэг. Это было забавно: девчонка, которую он не любит, приглашает его на день рождения.

— Гм, — произнес он еще раз. Но после такого необыкновенного знака внимания со стороны Вайке Коткас Тоомасу Линнупоэгу следовало быть с нею повежливее, хотя бы один раз, и в дверях класса он пропустил…

…девочку вперед.

Как только Вайке Коткас и Тоомас Линнупоэг появились в дверях, Тойво Кяреда закричал на весь класс:

— Внимание! Внимание! Смотрите все: орел взял шефство над птенцом!

Лицо Майи вспыхнуло.

— Чего там смотреть, — быстро сказала она Вийви, своей соседке по парте, — вчера Тоомас Линнупоэг провожал домой меня, сегодня приходит в школу с Вайке. Для Тоомаса Линнупоэга это дело привычное.

И Майя принялась торопливо листать учебник по эстонской литературе, демонстрируя этим полное отсутствие интереса к Тоомасу Линнупоэгу.

Вийви схватила Майю за рукав и спросила с изумлением:

— Провожал тебя домой?

— Я думала, что ты видела, — сказала Майя и пожала плечами. — Но я должна тебе признаться, Тоомас Линнупоэг мне ни чуточки не нравится. Правда, я разрешила ему немного проводить себя, но потом пошла домой одна.

— Пошла домой одна? — не поверила Вийви своим ушам.

— Не понимаю, чему тут удивляться. Тоомас Линнупоэг не нравится мне, и все тут. А вот ты какая-то странная сегодня, — добавила Майя.

Вийви ничего больше не произнесла, но подумала: «Если бы Тоомас Линнупоэг захотел проводить домой меня, я бы ни за что не ушла одна». — Но она только подумала так, о своих мечтах Вийви ни за что на свете не решилась бы сказать вслух. Тем более Майе.

В этот момент в класс вошла учительница эстонского языка, и все встали. А когда сели, Тоомас Линнупоэг, вскрикнув, снова вскочил. Причиной его странного поведения была маленькая кнопка, которая причинила Тоомасу Линнупоэгу вовсе не маленькую боль.

— Я замечаю, — с улыбкой сказала учительница эстонского языка, — что с тобой, Тоомас Линнупоэг, каждый день случается что-нибудь необычное. Не иначе, как у тебя завелись враги. А теперь перейдем к делу. Кнопка извлечена, Тоомас Линнупоэг жив и думает о мести. — И учительница эстонского языка спокойно начала урок. Только Тоомас Линнупоэг не мог быть таким же спокойным: надо было узнать, кто же послал ему этот колючий привет.

— Скажите-ка мне, все ли прочли к сегодняшнему дню повесть Эдуарда Вильде «В суровый край»? — спросила учительница эстонского языка.

Молчание.

— Стало быть, не прочли? — Учительница изумилась. — Но у вас ведь было целых две недели, да еще и каникулы! Имейте в виду, это последняя четверть, к лету вы заканчиваете школу.

Конечно, факт, что класс не выполнил задания, был для учительницы эстонского языка не ахти каким потрясающим открытием. Такое случалось и прежде, но ей, как преподавателю, надлежало с этим бороться. Бороться всеми силами. Правда, повесть «В суровый край» — не такое уж занимательное чтиво, весной особенно, но это сути дела не меняло. Книгу полагалось причесть. Никто не мог рассчитывать, что закончит восьмой класс, не прочитав этой повести.

— Кто не прочел? — спросила учительница эстонского языка уже сердито.

Поднялось рук десять.

Учительница начала спрашивать по очереди.

— Почему ты не прочел?

— У меня вчера болела голова.

— Ставлю двойку.

— Почему ты не прочла?

— Этой книги не было в библиотеке.

— Зато было достаточно времени, чтобы книгу достать. Двойка.

Очередь дошла до Майи.

— Почему ты не прочла?

Майя поднялась из-за парты, но в свое оправдание не оказала ни слова.

— Двойка, — сказала учительница.

Майя опустилась на место, ресницы ее предательски задрожали.

Тоомас Линнупоэг как раз в это время раздумывал, кто бы это мог подсунуть ему кнопку — сосед по парте и лучший друг Пеэтер Мяги или Тойво Кяреда, сидевший сзади. Теперь же Тоомасу Линнупоэгу пришлось прекратить расследование, он понимал, что значила для Майи двойка. Жажда кровавой мести отодвинулась на рой план, и Тоомас Линнупоэг ринулся спасать Майю.

— Майя была больна! — выкрикнул Тоомас Линнупоэг.

— Ты действительно болела, Майя? — спросила учительница, очень удивленная тем, что Майя тоже не прочла книгу.

Майя мгновенно перестала плакать. Если бы Тоомас Линнупоэг так защитил ее днем раньше, она была бы приятно удивлена его вниманием, но сегодня Майю разозлило вмешательство Тоомаса Линнупоэга в ее личные дела. Она не могла простить Тоомасу Линнупоэгу того, что он вошел в класс вместе с Вайке Коткас. Поэтому она сказала с видом полного безразличия:

— Болела, но только три дня.

— Вот видите, — сказала учительница, обращаясь к классу, — стоит вам пропустить один урок, как вы потом прикрываетесь болезнью, как щитом, Майя же болела целых три дня и даже не попыталась оправдаться этим. Поэтому я сделаю исключение и Майе двойки не поставлю.

Тоомас Линнупоэг потихоньку потирал под партой руки: его активное вмешательство вновь принесло плоды. Тоомас Линнупоэг надеялся, что своей самоотверженностью заслужил благодарный взгляд Майи, но Майя даже головы не повернула в его сторону. Тоомас Линнупоэг вначале был огорошен таким оборотом дела, но, поразмыслив, нашел это естественным. Оберегать каждый шаг Майи — его святой долг, и девочка просто не в состоянии каждое мгновение благодарно ему улыбаться, тем более у всех на глазах. Тоомас Линнупоэг успокоился и решил, что их отношения развиваются совершенно нормально. Тем больший удар подстерегал Тоомаса Линнупоэга позже. Когда после уроков он, словно на всех парусах, подлетел к Майе и предложил ей снова идти домой вместе, он услышал странный ответ:

— Почему же со мной?! Сегодня очередь Вайке Коткас.

Тоомас Линнупоэг поморгал глазами, потом пошлепал губами, затем как-то неопределенно хмыкнул, когда же Майя просто-напросто ушла, он и вовсе погрустнел. Сегодня в кармане у Тоомаса Линнупоэга лежали деньги, которых хватило бы ровно на две порции земляничного мороженого. Тоомас Линнупоэг был не в состоянии ждать, когда он станет взрослым и начнет зарабатывать, и избрал более легкий путь: попросил денег у мамы, и мама пожалела своего бедного мальчика.

 

Тоомас Линнупоэг на дне рождения

Тоомас Линнупоэг решил не ходить на день рождения к Вайке Коткас. Что с того, что его пригласили! Тоомас Линнупоэг не хотел идти по двум причинам: во-первых, Вайке Коткас была все же его врагом и, во-вторых, в душе Тоомаса Линнупоэга возникло неясное предчувствие — если он пойдет, то никогда не сможет оправдаться в глазах Майи. Он решил довериться своему подсознанию, и в то время, когда гости собирались в доме новорожденной, Тоомас Линнупоэг изучал в зеркале собственное отражение. Точнее, Тоомас Линнупоэг пытался выяснить, не начинает ли у него расти борода.

— Тоомас! — позвала бабушка. — Поиграй немного с Мати.

Тоомас Линнупоэг сделал вид, будто не слышит. Он продолжал изучать свое лицо, и ему показалось, что на верхней губе уже чернеет несколько волосков.

— Тоомас! — вновь позвала бабушка.

— Не могу, — ответил Тоомас Линнупоэг, — у меня сегодня много уроков.

— Ну что ж, — вздохнула бабушка, — стало быть, придётся мне самой развлекать ребенка. Больше ведь некому. — И бабушка, охая, поднялась с дивана.

— Ты можешь лежать, — милостиво разрешил Протон, — мы поиграем в больницу. Диван будет койкой, ты будешь больной, а я буду врачом.

Бабушку такой поворот событий очень устроил. Она снова легла, и Протон принялся прослушивать бабушкины легкие. Бабушка кряхтела и пыхтела, как паровоз.

— Не пыхти так, — сказал Протон, — мне не слышно, какие у тебя легкие.

Но бабушка продолжала пыхтеть. Она объяснила, что, когда прослушивают легкие, надо делать глубокий вдох и выдох, иначе не понять, здоровые они или нет.

«Если бы я был пай-мальчиком, то пыхтел бы сейчас сам», — подумал Тоомас Линнупоэг и мысленно похвалил себя за то, что вовремя проявил твердость духа.

Кто-то позвонил.

Тоомас Линнупоэг открыл дверь и очутился лицом к лицу с Вайке Коткас.

— Я пришла узнать, куда ты пропал, — защебетала Вайке Коткас, — все уже собрались.

— Извини меня, но… мне неохота идти, — сказал Тоомас Линнупоэг, — я сегодня и так объелся пирожными.

После такого невежливого объяснения любая другая девочка повернулась бы и ушла, но Вайке Коткас хотелось, чтобы Тоомас Линнупоэг непременно присутствовал на ее дне рождения.

— Ты можешь есть бутерброды, — сказала она. Возникла пауза, и Тоомас Линнупоэг почувствовал себя несколько неловко. Пауза затянулась, отчего Тоомас Линнупоэг почувствовал себя еще более неловко, но Вайке Коткас все не уходила, и Тоомас Линнупоэг, придя в полное замешательство, пробормотал:

— Я… я бы пришел, но… но у меня нет подарка.

Вайке Коткас облегченно засмеялась. Похоже, ей тоже было несколько не по себе.

— Так ведь я тебя не из-за подарка пригласила, — сказала она. — Приходи просто так.

Как раз в это время бабушка вскрикнула. Отец, который пришел домой минутой раньше звонка Вайке Коткас, начал браниться, а Протон — реветь. Сквозь слезы и всхлипы Протона было слышно, как он объясняет:

— Ба-а-абушка ска-а-за-ла, что-бы я сде-лал ук-кол, и да-а-же ру-ка-ав за-ка-атала, вот я и ук-ко-лол ши-и-лом… Ба-а-бушка са-ма ве-ле-ла-а…

Отец продолжал браниться.

Все это было хорошо слышно в передней.

— Ладно, я приду, — согласился Тоомас Линнупоэг, вопли Протона заглушили в нем голос разума. Теперь Тоомас Линнупоэг видел только одну опасность, и ею был его братишка Протон. Тоомас Линнупоэг понимал: если немедленно не исчезнуть из дому, его, как пить дать, приставят на весь вечер к Протону, поэтому, и только поэтому, он и сказал «ладно, я приду» — и даже с некоторой поспешностью. Однако Вайке Коткас превратно истолковала его поспешность и отнесла ее на счет своей привлекательности, отчего сделалась немного кокетливой.

По правде говоря, день рождения удался на славу. Вайке Коткас, чье увлечение английским языком было известно всему классу, выписывала детский журнал на английском языке «Mala Mosaika». В одном из номеров этого журнала она вычитала, как интереснее провести время. И теперь Вайке Коткас усердно просвещала своих гостей. Берут листок бумаги, на нем пишут имя девочки. Затем верхний край листка загибают, и листок и дают соседу. Тот должен написать на нем имя мальчика и вновь загнуть край. Так играющие по очереди отвечают на вопросы: Во что одета девочка? Во что идет мальчик? Где они встречаются? Что скажет мальчик девочке? Что скажет девочка мальчику? Что произойдет дальше? Что скажут люди?

Затем сложенный гармошкой листок распрямляют и считывают вслух, что там написано. Это очень забавно. К примеру, вот какая история получилась на одной из бумажек. Имя девочки — Вайке Коткас, имя мальчика — Тоомас Линнупоэг. На девочку надет мешок из-под картошки, а мальчик одет в бабушкину юбку. Они встречаются в городском музее, и мальчик говорит девочке: «Ты видела пьесу «Ропс»?» На что девочка говорит мальчику: «Ты — как маленькая статуя». После этого они танцуют летку-енку. Люди говорят им: «Поздравляем с днем рождения!»

Все ужасно смеялись, Тоомас Линнупоэг, разумеется, тоже. Хотя Тоомасу Линнупоэгу не особенно понравилось, что именно он попал в пару с Вайке Коткас и что именно на нем оказалась бабушкина юбка, и что именно сказали; «ты — как маленькая статуя», потому что, и, смотря на спортивные усилия, Тоомасу Линнупоэгу никак не удавалось подрасти. А если он и подрастал, то все другие делали это гораздо быстрее.

Потом играли в мигалки и в старую деву и старого холостяка.

Когда игры всем надоели, сели за стол. Вайке Коткас принесла книгу для гостей — подарок от матери ко дню рождения — и попросила своих друзей что-нибудь в нее написать.

Все стали отнекиваться, никто не хотел быть первым, и Вайке Коткас сунула книгу для гостей в руки Пеэтера Мяги.

— Мне надо сначала разогреться, — сказал Пеэтер.

— Нечего тебе греться! — настаивала Вайке Коткас. — Вина сегодня тебе не предложат, так что пиши!

Пеэтер Мяги поднялся с места.

— Надеюсь, уважаемое общество не будет иметь ничего против того, чтобы мы при заполнении этой книги провозгласили девиз: «Все за одного, один за всех!» То есть, один думает, что написать, а все другие подписываются. Разумеется, мы обязаны как следует обмозговать, кто из нас может стать этим одним. Ведь ему предстоит выдержать от нашего имени экзамен на оригинальность, ибо, как известно, основная функция книги для гостей — быть вместилищем оригинальности. Посему наш избранник должен быть самым лучшим и самым находчивым из присутствующих. Думаю, я никого не обижу, если доверю эту почетную миссию всем нам известному…

…Тоомасу Линнупоэгу.

Все захлопали в ладоши, и Пеэтер Мяги сунул книгу для гостей Тоомасу Линнупоэгу, а Тоомас Линнупоэг тайком показал своему лучшему другу Пеэтеру кулак.

Вайке Коткас включила проигрыватель, и все стали танцевать, а бедняга Тоомас Линнупоэг остался один на один со своей миссией. Ему никогда в жизни не приходилось иметь дела с книгой для гостей. Он понимал, что посвящение должно быть умным и солидным, ведь оно останется в книге навечно, и каждый гость, которого попросят написать на память несколько строк, посмотрит сначала на предыдущую запись. Но самому-то Тоомасу Линнупоэгу не на что было посмотреть.

Тоомас Линнупоэг думал в течение одного танца, в течение второго и постепенно начал выходить из себя — ему не нравилось сидеть и думать. Во время третьего танца к нему подошла Вийви.

— Ничего не приходит в голову? — поинтересовалась она.

— Ничего, — чистосердечно признался Тоомас.

— Ты напиши «Per aspera ad astra», — шепнула Вийви.

— А что это значит? — Тоомас Линнупоэг удивленно уставился на Вийви из-под черных бровей.

— Не знаю, это по латыни, — сказала Вийви, — но так всегда пишут. Я видела.

— А ты меня не обманываешь? — спросил Тоомас Линнупоэг. В последнее время он относился к девчонкам с недоверием.

— Ну что ты! — возразила Вийви. — Я тебя никогда не обманываю.

— Хорошо, пусть будет так, — Тоомас Линнупоэг махнул рукой и начертал большими четкими буквами:

«PER ASPERA AD ASTRA»

Внизу Тоомас Линнупоэг подписал свое имя, затем подписалась Вийви, а за нею и все остальные, но никто не знал, что означает эта таинственная фраза. Не знала и Вайке Коткас, хотя она и интересовалась иностранными языками. Зато знал ее отец, он сказал, что «Per aspera ad astra» означает «Через тернии к звездам».

 

Тоомас Линнупоэг на уроке пения

На следующее утро Тоомас Линнупоэг, выйдя из дому, встретил дядю Беньямина с Мурьяном. Тоомас Линнупоэг быстро поздоровался — он был вежливый мальчик — и хотел было прошмыгнуть мимо: Тоомас Линнупоэг еще помнил недавнее прискорбное происшествие, но дядя Беньямин ухватил его за пуговицу пальто.

— Тоомас Линнупоэг, — спросил дядя Беньямин, — почему это ты всегда спешишь?

— Но ведь мне надо в школу, — ответил Тоомас Линнупоэг, пытаясь освободиться.

— Когда я ходил в школу, мне тоже вечно было некогда, — сказал дядя Беньямин. На его лице появилась мягкая улыбка. — Ох, какими озорниками были мои мальчики, — продолжал он. — Когда я смотрю на тебя, Тоомас Линнупоэг, мне сразу вспоминаются мои мальчики. Знаешь, что они со мною вытворяли?

Тоомас Линнупоэг не знал. Тоомас Линнупоэг и не хотел знать, что вытворяли с дядей Беньямином его мальчики, которые теперь стали такими большими, что годились Тоомасу Линнупоэгу в отцы.

— Они совали в мои карманы мусор.

— Мусор?! — удивился Тоомас Линнупоэг и позабыл, что спешит.

— Да, да. Старые перья, клочки бумажек, промокашки. Стоило мне пойти между рядами парт, как они все это тайком засовывали в мои карманы. Думали, я не вижу. Но я-то видел. После уроков выворачивал карманы и все выкидывал.

— Дядя Беньямин, у вас, наверное, были большие карманы?

— Хе-хе-хе-е! — Дядя Беньямин от души рассмеялся. Когда дядя Беньямин заговорил о своих мальчиках, в нем проснулся бывший учитель, и он тут же спохватился, — ведь Тоомас Линнупоэг должен идти в школу!

— А теперь беги, мой юный друг, — сказал дядя Беньямин, и Тоомас Линнупоэг побежал. Вернее, Тоомас Линнупоэг поехал на автобусе, но какая разница — значит, автобус бежал вместо него.

Тоомас Линнупоэг подоспел к дверям класса одновременно с учительницей пения, чуть было не сбил ее с ног и быстренько слился с классом, то есть начал вместе со всеми греметь откидной доской парты.

Учительница пения некоторое время молча слушала грохот, отчего ее и без того плохое настроение стало еще хуже, затем желчно спросила:

— Вы хотите доказать мне, что наша школа преобразована в детский сад?

— Да, — ответил Тоомас Линнупоэг с невинным видом. Действительно, почему бы сегодняшним ученикам не стучать откидными досками, если в прежние времена их отцы засовывали в карманы учителям мусор?

— Я вижу, Линнупоэг, ты рвешься отвечать. Так и быть, выходи вперед, — сказала учительница, — а поскольку детишкам из детсада непривычно петь в одиночку, мы вызовем еще кого-нибудь. — И учительница вызвала…

…Майю.

Тоомас Линнупоэг ничего не имел против пения, Тоомас Линнупоэг ничуть его не боялся, в этом деле он был мастак. Даже, пожалуй, пел получше других. Но Тоомас Линнупоэг вовсе не был уверен, хочет ли петь Майя. К тому же, учительница была к Майе несправедлива, Майя вовсе не стучала откидной доской, Тоомас Линнупоэг это прекрасно видел. Поэтому он начал протестовать против вызова Майи.

Учительница пения шла в класс с совершенно другими намерениями, она собиралась посвятить сегодняшний урок разучиванию новой песни, — но не могла же допустить, чтобы подрывали ее авторитет! Тоомас Линнупоэг и Майя должны были петь, если они хотели остаться учениками этой школы.

Тоомас Линнупоэг пошел навстречу желанию учитель-ил и начал бодро и бесстрашно петь. Но, к сожалению, он забыл одну мелочь, одну достаточно важную мелочь, а именно, — что Майе пение не дается, она фальшивит и оттого всегда старается петь как можно тише. Вначале лицо Тоомаса Линнупоэга сияло от счастья, — ведь он поет с Майей на пару! — и Тоомас Линнупоэг пел во весь голос, словно идущий на битву древний богатырь. Но когда Тоомас Линнупоэг пропел уже половину песни и все еще не слышал рядом с собою ломкого сопрано Майи, он стал проявлять к Майе повышенную чуткость, и это была ошибка, которую Майя ему не простила: Тоомас Линнупоэг сбавил громкость, чтобы не заглушать голоса девочки. Такой знак внимания до того напугал Майю, что она, в свою очередь, запела еще тише. Когда же Тоомас Линнупоэг снова попробовал подладиться под ее голос, Майя просто-напросто умолкла. Как закрыла рот, так и не открывала его больше.

В глазах учительницы пения это было не что иное, как валяние дурака, и она выставила Тоомаса Линнупоэга и Майю из класса.

Хотя Тоомасу Линнупоэгу уже исполнилось пятнадцать, он был все еще чрезвычайно наивен: он возомнил, будто совместное изгнание его и Майи из класса послужит их сближению.

— Гадкий мальчишка! — сказала Майя, когда они очутились за дверью, и повернулась к нему спиной. — Из-за тебя меня выгнали из класса.

— Из-за меня?! — Тоомас Линнупоэг удивился.

— Из-за кого же еще, ты что, не мог петь громче?!

До Тоомаса Линнупоэга все еще не доходило, почему Майя старалась скрывать свой голос. Хотя Тоомас Линнупоэг был, как уже упоминалось выше, мальчиком музыкальным, его уши отнюдь не страдали от немузыкального голоса Майи. Наоборот, Тоомас Линнупоэг был бы рад с утра до вечера наслаждаться Майиным пением, по его мнению, оно было прекрасно, как журчание ручейка. А так как Майя далеко не в первый раз поворачивалась к Тоомасу Линнупоэгу спиной, это обстоятельство отнюдь не выбило его из колеи. Тоомас Линнупоэг наивно заметил:

— Ерунда! В общей сложности нам здорово повезло.

— Как это повезло? — Майя возмутилась и повернулась к Тоомасу Линнупоэгу лицом.

— А так, — объяснил Тоомас Линнупоэг, — замечания нам не записали, это раз, двойки не поставили, это два, только и делов, что вежливо попросили выйти из класса. Нам надо бы сказать учительнице спасибо. Здесь совсем неплохо. Посидим на подоконнике и поболтаем.

— Кому неплохо, а кому и плохо, — сказала Майя. — Интересно, о чем это мы станем с тобой болтать? Не о том ли, как ты вчера ходил на день рождения?

Тоомас Линнупоэг вытаращил глаза.

— Можно и об этом, — ответил он храбро. — Знаешь, я ведь и не собирался идти, да Протон, чертенок, уколол бабушку шилом…

Тоомас Линнупоэг поведал Майе, как его маленький братишка играл в больницу, и Майя смеялась вместе с Тоомасом Линнупоэгом, — да и как было не смеяться, когда вместо шприца действуют шилом! Майе захотелось услышать еще что-нибудь о Протоне, и Тоомас Линнупоэг не заставил просить себя дважды. Всяких смешных историй о младшем братишке у него было в запасе предостаточно, рассказывай хоть до конца уроков, только бы у Майи хватило терпения слушать.

— Однажды Протон увидел в газете изображение памятника и говорит: «Высоко дяденька забрался!»

— Ха-ха-ха! — расхохоталась Майя.

— Прошлым летом Протон и его подружка Анне варили кукольный компот. Запихали всех кукол в кастрюлю, а сами приговаривали: «Вирве — мне, Тяхте — тебе, а кому мы отдадим Марет?»

— Ха-ха-ха! До чего же дети глупые! — заливалась Майя и вдруг спросила кокетливо: — Неужто и мы в детстве были такими же дурачками? А?

Но прежде чем Тоомас Линнупоэг успел ответить, Майя вспомнила, что она на него сердится, и ее кокетливая улыбка растаяла, будто весенний снежок, а капризные брови насупились, предвещая недоброе.

— А в школу вместе с Вайке Коткас ты тоже по вине Протона пришел?

— Нет, — сказал Тоомас Линнупоэг, и тем самым — увы! — вновь допустил ошибку. Большую ошибку! Но откуда было бедному Тоомасу Линнупоэгу знать, что в таких случаях не грешно немножко и схитрить? Хотя бы совсем немножко. Да, откуда ему было это знать? Он, Тоомас Линнупоэг, еще не обладал достаточным житейским опытом, чтобы понимать: чистая, без прикрас, правда иногда ценится не более, чем старая, давно им шедшая из употребления центовая монетка.

 

Тоомас Линнупоэг на уроке эстонского языка

Тоомас Линнупоэг никак не мог понять, почему у него все пошло вкривь и вкось, но так оно было. И с каждым днем становилось все хуже. Тоомас Линнупоэг словно катился под гору. Ему и в голову не приходило, что виною всему — его наивность, и ничего больше. И если несколько дней тому назад в сердце Тоомаса Линнупоэга еще тлела искра надежды, что он в глазах Майи чего-нибудь да стоит, то теперь эта искра начала безнадежно гаснуть, несмотря на все усилия Тоомаса Линнупоэга раздуть из нее пламя.

Но Тоомас Линнупоэг был мальчик упорный и его было не так-то легко заставить капитулировать. Перво-наперво он принял решение уделять больше внимания своей внешности, чтобы хоть по этой части быть достойным Майи, и стал утюжить брюки дважды в неделю. Кроме того, Тоомас Линнупоэг заменил свою клетчатую рубашку на голубую и, чтобы не вступать в конфликт с матерью, сам стирал эту рубашку через день, за что и удостоился похвалы домашних.

Когда же эти решительные действия не дали желаемых и ощутимых результатов, Тоомас Линнупоэг начал отпаривать брюки трижды в неделю, можно было подумать, будто в школе что ни день устраивался праздник. Мама и бабушка перестали хвалить Тоомаса Линнупоэга и наперебой выражали опасения, как бы он не протер до дыр утюгом свои единственные брюки, но Тоомас Линнупоэг на это не реагировал. Он знал совершенно точно: Майе нравятся щеголеватые мальчики, и делал все возможное, чтобы выглядеть таким. Поэтому он и пошел в парикмахерскую, где попросил сделать ему прическу по новой моде. И именно этот последний шаг оказался самым правильным, на одной из переменок Майя остановилась перед Тоомасом Линнупоэгом и спросила:

— Линнупоэг, что это ты со своей головой сделал? Как эта прическа называется?

— Пятнадцатидневный битл, — ответил Тоомас Линнупоэг, улыбаясь. Таким образом, ему удалось заговорить с Майей.

Но на следующем уроке в их взаимоотношениях возникла новая трещина, Тоомас Линнупоэг сам снова все испортил.

Шел урок эстонского. Учительница задавала выучить наизусть стихотворение Деборы Вааранди «Можжевельник» и первой вызвала отвечать Вийви.

Вийви остановилась перед партой Тоомаса Линнупоэга и, поглядывая на него одним глазом, стала читать стихотворение. Именно читать, потому что Вийви хорошо выучила стихотворение. Вийви больше всего на свете любила стихи, у нее было исписано стихами несколько тетрадей, но декламировать их она не умела.

Затем учительница вызвала Тойво Кяреда. Тойво протараторил, словно из пулемета, «тра-та-та-та». Будь стихотворение немного подлиннее, он перестрелял бы всех в классе.

Третьей пошла отвечать Майя.

Она тоже остановилась перед партой Тоомаса Линнупоэга — это вообще было такое место, где все отвечали — и, не обращая ни малейшего внимания на Тоомаса Линнупоэга, начала ясным и звонким голосом:

Хотя Майя и не обращала на Тоомаса Линнупоэга никакого внимания, это еще не значило, что Тоомас Линнупоэг должен поступать по отношению к ней так же. Он расположился поудобнее, вытянул ноги, так что они торчали из-под парты, и с подчеркнутым вниманием стал слушать Майю.

Каждое слово звучало четко, спокойно, и учительница, казалось, тоже заслушалась чтением девочки.

Когда Майя закончила стихотворение, Тоомас Линнупоэг втянул ноги назад под парту, распрямился и принялся…

…аплодировать.

Тоомас Линнупоэг хотел таким образом выразить свою признательность Майе. Конечно, это был недопустимый поступок — все-таки Тоомас Линнупоэг находился на уроке, а не в театре, и Майя еще не была артисткой, хотя декламировать — не то что петь — она умела лучше всех в классе.

Майя испуганно взглянула на Тоомаса Линнупоэга, затем — на учительницу. Но учительница эстонского языка мило заулыбалась и, к удовольствию всего класса, вообще не стала ругать Тоомаса Линнупоэга, что было, конечно же, весьма непедагогично, и тогда Майя, наоравшись смелости, стукнула Тоомаса Линнупоэга своим дневником по голове.

Тоомас Линнупоэг продолжал хлопать, и Майя стукнула его вторично. Затем Майя села за свою парту и не взглянула в сторону Тоомаса Линнупоэга ни в этот, ни на второй, ни на третий день. Лишь на четвертый день Майя среагировала на шутку Тоомаса Линнупоэга. Это случилось на уроке математики. В классе не оказалось мела, и Тоомас Линнупоэг, который был дежурным, должен был объяснить, куда он подевался.

— Мел съела Катрин Эхалилл, — сказал Тоомас Линнупоэг. — Катрин хочет, чтобы у нее был нежный голос.

Именно после этой фразы Тоомаса Линнупоэга Майя кивнула ему головой, ей понравилось, что Тоомас Линнупоэг задел Катрин. Катрин Эхалилл была еще большим недругом Майи, чем Вайке Коткас, потому что Катрин Эхалилл училась чуточку лучше Майи. Мало того, Катрин Эхалилл всюду совала свой вздернутый нос и пыталась доказать всему классу, что Майя сможет петь, стоит только ей за это взяться как следует.

Тоомас Линнупоэг на лету поймал кивок Майи и, хотя — как уже не раз упоминалось выше — был очень наивен, он наконец понял все-таки, чем можно завоевать расположение Майи. К сожалению, это расходилось с принципами самого Тоомаса Линнупоэга. Фраза о съеденном меле была просто невинной шуткой, надо же было дежурному хоть как-то себя выгородить. Но сделать из Катрин Эхалилл мишень для своих насмешек Тоомас Линнупоэг был неспособен, Катрин Эхалилл была славной девчонкой, несмотря на свой низкий голос. А может быть, именно благодаря ему.

 

Тоомас Линнупоэг выбирает профессию

Жизнь Тоомаса Линнупоэга осложнилась. Само собой разумеется, не внезапно, — о том, что ученикам пора подумать о своем будущем, классный руководитель твердил всю зиму. Но у Тоомаса Линнупоэга и прежде не раз слова влетали в одно ухо, а вылетали в другое, то же самое произошло и с этим разговором, потому что ни одна профессия не интересовала Тоомаса Линнупоэга. Теперь же Тоомас Линнупоэг был поставлен перед грозным фактом немедленного выбора — школа, где он учился, была восьмилеткой, надо было сообщить, куда он намерен поступать после ее окончания.

Отец Тоомаса Линнупоэга хотел, чтобы сын посвятил себя математике, отец Тоомаса Линнупоэга считал, что именно математике принадлежит будущее. Мать Тоомаса Линнупоэга, напротив, не испытывала к математике никакой симпатии. Мать Тоомаса Линнупоэга была человеком более практичным и уговаривала сына идти в любой техникум, чтобы одновременно с аттестатом получить и специальность. Но самому Тоомасу Линнупоэгу ничего этого не хотелось, и в последние дни он прилагал неимоверные усилия, чтобы уловить в себе какое-нибудь внутреннее стремление. То он готов был остановиться на физике, потому что физика чертовски занимательная штука, то склонялся к электротехнике, то начинал думать о химии, к которой питал некоторую слабость, но через минуту уже вновь не знал, какой сделать выбор, и дошел даже до того, что обратился за вдохновением к Протону.

— Скажи-ка, Протон, — милостиво заговорил Тоомас Линнупоэг с братишкой, когда тот подбежал к нему с просьбой заточить карандаш, — есть ли у тебя какое-нибудь желание на тот случай, если ты вырастешь?

— Есть, — ответил Протон твердо. — Я хочу, чтобы у меня стало лицо, как у старика.

— Гм, — произнес Тоомас Линнупоэг, такой ответ он не ожидал. Но Тоомас Линнупоэг на этом не успокоился.

— Ну а когда у тебя будет лицо старика, чем ты тогда наймешься? — спросил он.

— Тогда я стану историком, — ответил Протон еще умереннее, потому что в прошлое воскресенье он ходил с отцом в музей. — Буду изучать старые вещи и старые книги. Послушай, дай мне твои старые монеты, я в музей поиграю.

В конце концов Тоомас Линнупоэг понял, что Протон вряд ли в состоянии сдвинуть его с мертвой точки, протянул братишке очинённый карандаш и пошел к бабушке.

Бабушка чистила на кухне картошку.

— Бабушка, — обратился к ней Тоомас Линнупоэг, — если бы ты сейчас была молодая, кем бы ты хотела стать?

— Домохозяйкой, — ответила бабушка, всю свою жизнь занимавшаяся тяжелым физическим трудом.

— Домохозяйкой, — повторил Тоомас Линнупоэг пренебрежительно, — очень прискорбно говорить тебе это, бабушка, но в наш космический век ты — отсталый элемент. Домохозяйкой!

— Не понимаю, что в этом плохого! — удивилась бабушка. — Если бы мне вернули молодость, я бы непременно домашней хозяйкой стала. Это так приятно — встречать вечером своих близких горячим обедом, стол накрыт, застелен чистой скатертью, в вазе — цветы…

И Тоомас Линнупоэг вернулся из кухни ничуть не поумневшим.

Однако среди выпускников было довольно много таких, вроде Тоомаса Линнупоэга, не мог ни на что решиться, так что дирекция сочла своим долгом в один из вечеров устроить собрание, на которое были приглашены ученики обоих восьмых классов, их родители, местные руководители и разные учителя из разных школ и училищ. Эти очень разные учителя из очень разных школ и училищ познакомили выпускников с профилем своих учебных заведений и расписали все те преимущества, которые получит каждый, кто закончит именно их учебное заведение, так что неразбериха в голове бедного Тоомаса Линнупоэга стала еще больше, чем до начала этого собрания. И Тоомас Линнупоэг окончательно потерял способность что-либо выбрать.

Вот тут-то Тоомас Линнупоэг и пошел по пути наименьшего сопротивления, иначе говоря, Тоомас Линнупоэг решился признаться себе в том, о чем он уже давно тайком подумывал, он пойдет учиться туда же, куда пойдет Майя.

 

Тоомас Линнупоэг в кафе

К сожалению, Тоомас Линнупоэг не имел ни малейшего понятия о том, куда пойдет учиться Майя, поэтому он стал думать, как бы это разузнать, и даже разработал целую систему, но потом решил действовать соответственно своему характеру — путем прямой атаки. Подошел на следующий день после уроков к Майе сказал с напускной бравадой:

— Здравствуй, моя кисанька! Пойдем есть пирожные.

Майя к этому времени уже успела привыкнуть к тихим и глубоким вздохам Тоомаса Линнупоэга, так же как и к его сверхгрустным взглядам, поэтому она была поражена такой переменой. И, надо сказать, приятно поражена, такой Тоомас Линнупоэг был гораздо интереснее, чем Тоомас Линнупоэг романтический. Тем не менее, Майя спросила с безразличным видом:

— Куда?

— В кафе, куда же еще, моя кисанька.

— Оставь это ненужное приложение, — сказала Майя, — иначе я никуда не пойду.

Тоомас Линнупоэг мгновенно оставил «это ненужное приложение», Тоомасу Линнупоэгу и самому как-то неловко было его употреблять. И они отправились в кафе, где съели по два больших пирожных и выпили по две маленькие чашечки кофе, и все это, разумеется, было оплачено деньгами матери Тоомаса Линнупоэга. То есть деньгами, которые Тоомас Линнупоэг выклянчил у нее, хотя в данном случае этот факт не стоил упоминания.

Тоомас Линнупоэг питал большую слабость к пирожным. Такую большую, что позабыл о своей важной миссии и сам не заметил, как два пирожных уже очутились у него в желудке. К счастью, Майя не одолела еще и первого, она вычитала в каком-то старом журнале, что мушка должна есть понемножку — словно птичка. Тоомас Линнупоэг настроился на деловой лад и спросил:

— Ты уже решила, куда поступать?

— Да, — ответила Майя.

— Куда же? — вновь спросил Тоомас Линнупоэг.

— В кулинарное училище.

— В кул-ли-нар-рное?! — переспросил Тоомас Линнупоэг, начав вдруг заикаться.

— Не понимаю, почему всех удивляет, что я иду в кулинарное училище, — Майя засмеялась и принялась за второе пирожное, — разве в наше время девушки не должны уметь готовить?

— Н-нет… н-нет, вовсе не это удивительно, — торопливо заговорил Тоомас Линнупоэг, — то есть, это, конечно, удивительно, ведь все думают, что у тебя совсем другие интересы. Ну, более глубокие интересы, потому что ты первая ученица в классе.

Майе было приятно слышать, что Тоомас Линнупоэг считает первой ученицей ее, а не Катрин Эхалилл, и она продолжала, смеясь:

— А разве первая ученица не может пойти в поварихи?

— Да нет, почему же… может, конечно, но я думал, ты займешься химией или пойдешь в артистки. Ну, на сцену.

— Я и сама хотела пойти на сцену, — призналась я чистосердечно, она была рада, что ей есть кому поплакаться на свою нелегкую судьбу, — но отец категорически против. Не пускает. Говорит, дескать, если тебе так хочется на подмостки, пойди в баню. Там есть полок.

Тоомас Линнупоэг хихикнул.

Майя не среагировала на хихиканье Тоомаса Линнупоэга и продолжала:

— Ну вот, я и устроила забастовку. Понимаешь, высказываю протест. Раз они не пускают меня в актрисы, и стану поварихой.

— Я очень рад, что ты станешь стряпухой, — сказал Тоомас Линнупоэг.

— Что-о? — взвизгнула Майя, и два больших пирожных чуть не выскочили из нее обратно.

— Я очень рад, — повторил Тоомас Линнупоэг.

— Почему? — охнула Майя уже потише, все-таки она находилась в кафе и не могла дать волю своему возмущению. Как посмел Тоомас Линнупоэг над ней издеваться!

— Потому что я тоже иду в кулинарное училище.

— Ты? — удивилась Майя и прыснула со смеху. Её дурное настроение словно ветром сдуло.

— Да, я, — кивнул Тоомас Линнупоэг. — Мне очень нравится печь пирожные и, насколько мне известно, все лучшие кондитеры и повара — именно мужчины.

Тоомас Линнупоэг молча благодарил судьбу за то, что Майя, чтобы насолить родителям, не выбрала профессию воспитательницы детского сада. С каким бы видом он тогда объяснял ей, что ему больше всего на свете нравится нянчить ребятишек? Нет, так далеко он все же зайти не смог бы. И все-таки Тоомас Линнупоэг чувствовал, что Майя ему не очень-то поверила. Поэтому он добавил:

— Если тебя такое объяснение не убеждает, я могу предложить и другое.

— Какое же? — поинтересовалась Майя.

— Я поддерживаю твою забастовку.

— А может быть, у тебя есть еще в запасе и третье объяснение? — ехидно спросила Майя.

Тоомас Линнупоэг сделал равнодушное лицо. Вернее, он помрачнел и буркнул:

— У меня, что ли?

— У кого же еще?!

— Не понимаю, какое еще объяснение?

— А такое: ты хочешь пойти в ту же школу, в которую пойду я.

Тоомас Линнупоэг не знал, сказать ему «да» или «нет». И счел за лучшее расхохотаться. Смех, этот верный помощник, и прежде не раз выручал его в трудные минуты жизни.

 

Тоомас Линнупоэг и его необыкновенное чутье

Итак, вчера в жизни Тоомаса Линнупоэга произошло знаменательное событие: он решительно определил свое будущее, или, иными словами, выбрал себе специальность, о чем он, правда, поначалу не посмел и заикнуться родителям. После незабываемого посещения кафе Тоомас Линнупоэг проводил Майю до дому и всю дорогу объяснял ей научное значение гастрономии, — ведь у Тоомаса Линнупоэга было необыкновенное чутье и оно иной раз подсказывало ему, как лучше поступить. Правда, незадолго перед этим Тоомас Линнупоэг разразился гомерическим хохотом и вроде бы сам себя высмеял, однако теперь этот смех можно было истолковать и иначе, а именно — отнести его в адрес Майи. Во всяком случае, Тоомасу Линнупоэгу хотелось убедить Майю, будто он и впрямь испытывает серьезный интерес к поварскому искусству, а как поймет его недавний смех Майя, это уж ее дело. Тоомас Линнупоэг мог поговорить на любую тему, если в этом была настоятельная необходимость, а вчера его красноречие было особенно велико. Калории, углеводы и прочие термины в том же духе выпархивали изо рта Тоомаса Линнупоэга, словно птички, и вились вокруг него и Майи.

Теперь скажите, может ли кто-нибудь заниматься в такой необыкновенный день? Тоомас Линнупоэг не мог. Дела его продвигались так успешно, что, придя домой, Тоомас Линнупоэг на радостях проиграл подряд все свои любимые пластинки и даже не заметил ворчания бабушки. Бабушка сказала, что в квартире стоит такой грохот, будто над домом беспрерывно пролетают семь реактивных ракет. Вернее было бы сказать, что Тоомас Линнупоэг оставил ворчание бабушки без внимания, заметить-то его он заметил. Он даже похвалил бабушку:

— Ты у меня смекалистая, — произнес Тоомас Линнупоэг, — отличаешь реактивную ракету от самолета. — И, невзирая на протесты бабушки, увлек ее танцевать и продемонстрировал ей новые танцевальные па, которым его научил в школе одноклассник Рафаэль Гольдберг, он же Глас Народа. После этого Тоомас Линнупоэг посмотрел телевизор и немного подрался с Протоном, который тоже хотел смотреть телевизор, хотя детской передачи сегодня не было и в помине. Когда же Тоомас Линнупоэг в конце концов сел за письменный стол, было уже очень поздно, и мама вскоре отправила его спать. Так и случилось, что Тоомас Линнупоэг географию и историю выучил, домашнее задание по математике выполнил, а по физике, увы, не успел.

Но Тоомаса Линнупоэга спросили именно…

…по физике, а не по тем предметам, которые он знал как свои пять пальцев.

— Почему у тебя домашнее задание не сделано? — спросил преподаватель физики.

— Оно у меня сделано, — возразил Тоомас Линнупоэг, верный своему принципу выкручиваться любого положения, — только я забыл дома тетрадь.

— А что, если я сейчас пойду к тебе домой и не найду там тетради? Что ты тогда скажешь, а?

Необыкновенное чутье Тоомаса Линнупоэга поде зало ему: «Не бойся, Тоомас Линнупоэг. Учитель физики не пойдет сейчас к тебе домой. Он не может пойти, ему надо провести еще несколько уроков», после чего Тоомас Линнупоэг соврал твердо и уверенно, как подобает кристально честному человеку:

— Тетрадь дома, на письменном столе.

— Ну, это мы еще посмотрим, — сказал учитель. Как только Тоомас Линнупоэг сел, его необыкновенное чутье начало, словно флюгер, колебаться и подало ему свои сомнения: «А что, если он все же пойдет — после уроков? Имей в виду, Тоомас Линнупоэг, учителя физики можно всего ожидать».

Тоомас Линнупоэг тихо вздохнул и обругал себя последними словами за то, что утром не поднялся с постели на десять минут раньше и не приготовил злополучное задание. И надо же было ему еще и выкручиваться с помощью лжи! Но что сделано, то сделано, и Тоомас Линнупоэг решительно принялся действовать: его душа никогда не позволяла ему пасовать перед трудностями.

На большой переменке Тоомас Линнупоэг вытащил из портфеля свою тетрадь по физике и без всяких затруднений и мук выполнил задание, которое не успел сделать дома. Затем он обратился к своему лучшему другу и соседу по парте Пеэтеру Мяги и спросил патетически:

— Друг ты мне или нет?

— Не треплись, — ответил Пеэтер Мяги.

— Я думаю, что могу считать тебя своим самым лучшим другом, — продолжал Тоомас Линнупоэг столь же пламенно, — поэтому слушай внимательно, что я скажу. Как только закончится последний урок, мчись стрелой к моему дому и положи эту тетрадь на письменный стол. Уловил? Сам я приду немного позже.

— Уловил, — ответил Пеэтер Мяги, который уже полгода как вышел из пионерского возраста и вполне мог принять на свою душу подобный грех. После такой операции сердце Тоомаса Линнупоэга успокоилось, и он вновь со свойственной ему активностью окунулся в школьную жизнь: помогал дежурным во время переменки держать двери, чтобы никто не проник в класс. Само собою разумеется, он помогал держать двери изнутри, отчего не смогла попасть в класс и дежурная учительница.

Когда же уроки кончились, произошло то, о чем Тоомасу Линнупоэгу тихонько нашептывало его необыкновенное чутье. В класс вошел учитель физики, взял Тоомаса Линнупоэга под локоток и сказал:

— Ну вот, а теперь пойдем к тебе домой.

Тоомас Линнупоэг и не подумал упираться.

— Позвольте, — сказал он, — только разрешите мне сперва взять в раздевалке пальто.

— Изволь, — ответил учитель.

Они вышли из школы.

— Ты домой добираешься пешком или на автобусе? — осведомился учитель.

— Пешком, — быстро сказал Тоомас Линнупоэг.

— Ну что ж, пойдем пешком, — сказал учитель, и они двинулись в путь. Но учитель физики имел изрядный рост, и шаг у него оказался широкий. Минут через пять такого темпа в сердце Тоомаса Линнупоэга закралось злое сомнение: так они, пожалуй, дойдут до дому быстрее Пеэтера.

— Нельзя ли идти немного потише, у меня ботинок жмёт, — попросил Тоомас Линнупоэг.

— А не жмет ли у тебя часом где-нибудь в другом месте? — усомнился учитель. — Скажи-ка лучше честно, что домашнее задание у тебя не сделано, и ты боишься идти домой. Никакой тетрадки на твоем столе нет.

— Домашнее задание сделано, — возразил Тоомас Линнупоэг, от души радуясь, что на этот раз ему не приходится лгать. Тоомасу Линнупоэгу очень нравилось быть искренним, поэтому он повторил еще раз, что у него вправду сделано домашнее задание.

Учитель ничего больше не спрашивал, и вскоре они дошли до дома Тоомаса Линнупоэга.

Но удар последовал с той стороны, откуда Тоомас Линнупоэг никак его не ожидал. А именно: двери им открыл…

…Протон и сразу же радостно затараторил:

— Знаешь, к нам приходил Пеэтер, он положил на твой письменный стол какую-то тетрадку. Пеэтер велел мне держать язык за зубами, а что это значит — держать язык за зубами?

Тоомас Линнупоэг почувствовал, как все вокруг потемнело, словно настала ночь, которую никогда уже не развеет дневной свет. По этой и только по этой причине Тоомас Линнупоэг не показал Протону кулак.

— Нам теперь вроде бы и незачем входить в дом, — сказал Тоомас Линнупоэг учителю физики странно упавшим голосом.

— Нет, почему же, — ответил учитель физики, который был их классным руководителем, — давай-ка поговорим разок, как мужчина с мужчиной.

 

Тоомас Линнупоэг организует вечер отдыха

После разговора с классным руководителем Тоомас Линнупоэг несколько дней ходил посерьезневший, болтал меньше, учился прилежнее и раздумывал над своей юной жизнью. Он и сам понимал, какой это позорный факт, что в его жизни нет должной цели, что он учится постольку, поскольку ему велят учиться, и так далее… что он проявляет инициативу только по части шалостей, и так далее… что он не бережет школьное имущество, которое в то же время является и государственным имуществом, ибо в предыдущей четверти сломал двери, и так далее… Он раздумывал над всем этим и пытался самоусовершенствоваться путем размышлений. Одним словом, старался быть таким, каким подобает быть образцовому подростку.

Тоомас Линнупоэг пошел и еще дальше. После разговора с классным руководителем он стал искать ясности в каждом вопросе, где у него раньше не было определенной позиции. Так, он как-то заспорил с отцом даже о том, действительно ли черчение такой важный предмет, каким его выставляет учитель.

— Учитель прав, — сказал отец. — Если бы люди не умели чертить, то не было бы ни машин, ни космических кораблей.

И отец принялся разъяснять Тоомасу Линнупоэгу, что все предметы важны и каждый школьник должен усердно учиться, потому что каждое поколение должно делать шаг вперед, и, если бы в свое время не появились топор и пила, то сейчас не летали бы сверхзвуковые самолеты… Но тут Тоомас Линнупоэг возразил, что, не будь топора и пилы, так были бы иные инструменты и они бы выполняли примерно ту же функцию.

В конце концов все эти рассуждения надоели Тоомасу Линнупоэгу, потому что его отец, также как и он сам, мог поговорить на любую тему, с той только разницей, что у отца запас примеров был заметно больше. Отец своей эрудицией то и дело укладывал Тоомаса Линнупоэга на обе лопатки, как принято говорить в спортивной борьбе. А это Тоомасу Линнупоэгу не нравилось.

Однако дух Тоомаса Линнупоэга отнюдь не был создан для аналитических исследований. Дух его жаждал действия и только действия. Отношения с Майей у Тоомаса Линнупоэга были сейчас на все сто, и ему не приходилось тратить в этом направлении усилий. Поэтому он направил свою энергию на стезю общественной деятельности. Тоомас Линнупоэг сказал на комсомольском собрании:

— Мы уже три месяца в комсомоле, а до сих пор не проявили никакой инициативы. Пора бы что-нибудь и придумать.

— Что с тобой, Тоомас Линнупоэг? Тебе нужен капитальный ремонт! — воскликнул Тойво Кяреда, как видно, забывший, где он находится.

— Давайте организуем вечер активного отдыха, — предложил Тоомас Линнупоэг, не обратив ни малейшего внимания на выкрик Тойво Кяреда.

— Вечер отдыха — это можно, — согласилась Вайке Коткас, — мы уже давно не танцевали.

— Нет! — прервал ее Тоомас Линнупоэг, все еще находившийся под влиянием беседы с классным руководителем. — Мы не должны ставить своей целью танцы. Можно организовать вечер отдыха и вовсе без танцев.

— Без танцев? — переспросила Майя, и в ее голосе послышалось разочарование.

— Можно и с танцами, — быстро поправился Тоомас Линнупоэг, — но основная тема вечера отдыха должна быть серьезнее. Скажем, можно провести вечер под девизом «Спорт в массы!». Пригласим в гости трех мастеров спорта и попросим их рассказать, чего они добились и как начинали.

— Меня лично спорт не интересует, — заявила Вайке Коткас и демонстративно зевнула.

Но Тоомас Линнупоэг уже увлекся своей идеей.

— Великолепно! — воскликнул он. — Вот он, человек, которого не интересует спорт! Великолепно!

— Что же тут великолепного? — возразила Вайке Коткас, оживляясь. — Вы организуете вечер, а мне скучно. Где же товарищеские взаимоотношения?

— Ну и несообразительная же ты! — Тоомас Линнупоэг вздохнул. — Как же ты не понимаешь, что я предлагаю полезное мероприятие! Раз тебя не интересует спорт, то мы посвятим этот вечер тебе, начнем воспитывать в тебе любовь к спорту.

Как только Вайке Коткас услышала, что вечер отдыха посвящается ей, она умолкла. Это значило, что она осталась чрезвычайно довольна. А Тоомас Линнупоэг выдавал все новые мысли, он уже был не в состоянии замолчать и предложил еще подготовить к вечеру самодеятельность.

— Должны же мы что-то показать спортсменам, — обосновал Тоомас Линнупоэг свое предложение. — И у нас есть что показать. Майя продекламирует стихотворение «Можжевельник». Или ты хочешь какое-нибудь другое, Майя?

— Премного благодарна, — ответила Майя, и это должно было означать, что она не испытывает ни малейшего желания декламировать стихи на вечере, который Тоомас Линнупоэг посвящает Вайке Коткас. Однако Тоомас Линнупоэг был настолько воодушевлен своими организаторскими способностями, что на этот раз оставил недовольство Майи без внимания.

— Тоомас Линнупоэг, — похвалила его Катрин Эхалилл, — твоя голова иной раз варит весьма недурно. — Тем самым вопрос о вечере отдыха был решен: если уж Катрин бралась провести что-нибудь в жизнь, то это обязательно проводилось.

 

Тоомас Линнупоэг на уроке русского языка

На следующий день все мальчики принесли в школу губные гармошки. То есть, те мальчики, которые состояли в комсомоле. Поскольку вечер отдыха был строго комсомольским начинанием, то по инициативе Тоомаса Линнупоэга было решено, что в самодеятельности должны участвовать только комсомольцы. Программа вечера получилась небольшая, поэтому добавили еще номер игры на губных гармошках. Оркестр с Тоомасом Линнупоэгом во главе браво репетировал нею переменку, так что некомсомольцы искренне сожалели, что им не пришло в голову тоже прихватить с собой в школу губные гармошки. Но они решили завтра же исправить свою оплошность.

Репетиция продолжалась и в начале урока, когда в класс вошла учительница русского языка, и, естественно, все быстренько спрятали свои гармошки, только Тоомас Линнупоэг, который, как известно, был душой этого необыкновенного предприятия, отнесся к делу несколько серьезнее. Он просто-напросто не заметил прихода учительницы и продолжал спокойно играть.

Учительница русского языка, разумеется, пожелала отобрать у Тоомаса Линнупоэга губную гармошку, и такой поворот дела не на шутку напугал Тоомаса Линнупоэга. Он сунул гармошку в портфель и сказал тоном невинного ребенка:

— Я уже не играю.

— Давай сюда твою губную гармошку! — потребовала учительница русского языка. — Давай, давай!

— Не могу, — возразил Тоомас Линнупоэг, чувствуя, что над его затеей нависла угроза срыва. Ведь Тоомасу Линнупоэгу с трудом удалось раздобыть эту гармошку, потому что Протон, которому она принадлежала, не любил расставаться со своими вещами.

— И от кого ты, Тоомас Линнупоэг, унаследовал эти замашки? — спросила учительница русского языка.

— От родителей, — ответил Тоомас Линнупоэг и быстренько сел за парту.

Учительница русского языка очень любила детей, она и с восьмиклассниками разговаривала так, словно они первоклашки. Она подошла к Тоомасу Линнупоэгу и…

…слегка потрепала его по волосам. Это значило, что учительница русского языка по-матерински прощает Тоомаса Линнупоэга. Но не мог же Тоомас Линнупоэг принять такое прощение. Он должен был показать свою независимость и самостоятельность. Поэтому Тоомас Линнупоэг демонстративно пригладил свои волосы. Учительница погрозила ему пальцем и начала объяснять новые слова.

Когда учительница русского языка объясняла новые слова, она старалась делать это возможно нагляднее. Произнеся слово «клетчатый», учительница обвела глазами класс, пока не отыскала жертву. Она подошла к Агу Райенди, опустила свой палец на ворот клетчатой рубашки мальчика и повторила «клетчатый», отчего у Агу Райенди уши и шея залились краской. Правда, никакой причины краснеть не было: у Агу Райенди как воротник, так и шея и уши были чистыми. Но Агу Райенди имел скромный характер и не любил привлекать к своей особе столь пристальное внимание. Однако учительница русского языка этого не замечала, она увлеченно вела свой урок и повторила еще раз «клетчатый». По мнению учительницы русского языка, теперь это слово должно было крепко-накрепко засесть в голове у всех учеников, и она могла двинуться дальше. Последовали слова «светлые волосы». Снова взгляд учительницы русского языка поблуждал по классу, и вот уже найдена новая жертва. Радостно устремившись к Майе, учительница возложила свою руку на ее голову и несколько раз повторила: «светлые волосы». Учительница велела повторить и классу. После того, как класс добросовестно это проделал, учительница хитровато добавила:

— Только волосы Майи — искусственно светлые. Это привело Майю в явное беспокойство. Учительница все еще не снимала своей руки с ее головы, чем лишила Майю возможности испепелить свою мучительницу разъяренным взглядом, — Майя была не на шутку разозлена. Ведь цвет ее волос был совершенно естественным, они были лишь начесаны, а вовсе не обесцвечены, но учительница русского языка, видно, в этом совершенно не разбиралась, иначе бы она сама не ходила с такой прической, какую носили во времена молодости Майиной бабушки.

Тоомас Линнупоэг нутром почувствовал мучения Майи и счел момент вполне подходящим, чтобы еще раз выказать Майе свою любовь. Поэтому Тоомас Линнупоэг крикнул:

— У Майи естественный цвет волос!

— Ого! — удивилась учительница русского языка. — Откуда ты, Тоомас Линнупоэг, это знаешь?

Тоомаса Линнупоэга такой вопрос отнюдь не привел в замешательство, и он ответил:

— Тоомас Линнупоэг знает все.

— Если ты все знаешь, то иди к доске.

Тоомас Линнупоэг вышел к доске, написал на ней упражнение, затем ответил на вопросы, и истины ради надо сказать, что ответил довольно хорошо, не зря же он в последнее время прилежно занимался. Тоомас Линнупоэг не знал лишь одного правила.

Учительница русского языка заметила:

— Тоомас Линнупоэг, как ты можешь не знать этого правила? У нас же будет на него контрольная.

Тоомас Линнупоэг улыбнулся и ответил:

— Но ведь контрольная только завтра. А к тому времени я его буду знать.

 

Тоомас Линнупоэг узнает правду

Случилось так, что Тоомас Линнупоэг растянул ногу и на уроке физкультуры не смог играть в волейбол. Случилось так, что Вийви порезала себе палец и тоже не смогла участвовать в игре. Поэтому оба они оказались сидящими на длинной скамейке под окном, откуда смотрели на игру остальных.

Тоомас Линнупоэг болел за мальчиков. Вийви за девочек не болела. Вийви было безразлично, кто победит, ее спортивный задор был еще на градус ниже, чем у Вайке Коткас, Вийви не нравился даже волейбол.

Тоомас Линнупоэг с интересом следил за игрой и не испытывал ни малейшей потребности поговорить. В противоположность ему, Вийви на игру не смотрела вовсе, а думала о том, как это хорошо, что девочки занимаются физкультурой в одном помещении с мальчиками. Благодаря этому она может без помех посидеть рядом с Тоомасом Линнупоэгом и поговорить с ним. Но Вийви не знала, с чего начать, разговор у нее намечался несколько щекотливый. Поэтому она начала издалека.

— Тоомас Линнупоэг, знаешь, что рассказал мне вчера мой брат? Один мальчик из его класса получил по географии двойку, после него учительница вызвала к доске девочку и поставила ей тройку, а девочка отвечала ничуть не лучше. Мальчики начали требовать справедливости. И того, кто шумел больше всех, учительница вызвала отвечать. А чтобы класс не подумал, будто учительница к ним придирается, она велела ребятам самим задавать вопросы этому мальчику. И знаешь, что у него спросили?

— Мгм, — машинально произнес Тоомас Линнупоэг, следя глазами, как его лучший друг Пеэтер Мяги подает мяч.

— Ему стали задавать вопросы вроде «Какое государство больше, Франция или Люксембург?»

— Хе-хе-хе, — засмеялся Тоомас Линнупоэг, не прерывая наблюдения за игрой.

Вийви вновь замялась. Она могла бы рассказать еще многое из того, что говорил ей брат. Могла бы рассказать о его учительнице русского языка, которая требовала, чтобы ученики читали и отвечали ужасно медленно, словно они в детском саду, а не в школе, могла бы рассказать о том, как один мальчик, не выучивший урока, решил разыграть эту учительницу и вместо ответа громко, по слогам, произнес: «Я не зна-ю». Еще Вийви могла бы спросить у Тоомаса Линнупоэга, не пропал ли у него учебник по химии, потому что Мари принесла в школу пять учебников, а чьи они, не знает. Но Вийви нечего не спросила, она видела, что Тоомасу Линнупоэгу не до разговоров, и только еще погрустнела.

И все-таки Вийви необходимо было поговорить.

Тоомас Линнупоэг — славный парень, и Вийви не хотелось, чтобы в классе над ним смеялись. Вийви было больно, когда над Тоомасом Линнупоэгом посмеивались за его спиной. Поэтому она хотела сказать Тоомасу Линнупоэгу правду. На переменке она не могла этого сделать, Тоомас Линнупоэг никогда не бывал один, и домой они никогда не ходили вместе. Единственная возможность представилась сейчас, на уроке физкультуры. Но выложить правду, которая может оскорбить, оказалось не так-то просто. Наконец Вийви удалось справиться со своей нерешительностью, и она произнесла, бледнея и запинаясь:

— Тоомас Линнупоэг, мне надо тебе кое-что сказать.

Хотя Катрин Эхалилл как раз в это время чертовски хорошо подавала мяч, Тоомас Линнупоэг прервал наблюдение за игрой и взглянул на Вийви.

Вийви немного осмелела и повторила:

— Мне надо тебе, Тоомас Линнупоэг, кое-что сказать.

— Ну так скажи! — поторопил ее Тоомас Линнупоэг.

— Это очень странное дело.

Тоомас Линнупоэг и сам понял, что речь идет о странном деле, очень уж долго Вийви собиралась с духом, у нее даже голос стал каким-то чужим.

— Я не решаюсь, — прошептала Вийви.

Тоомас Линнупоэг пожал плечами. Если Вийви не хочет говорить, пусть не говорит. Доверенное лицо он ей, что ли! Или она ждет, что он эту тайну клещами из нее выдирать станет? Тоомас Линнупоэг начал проявлять признаки нетерпения, то есть стал вновь поглядывать на игру. Вийви поняла, что либо сейчас, либо никогда, и выпалила, не переводя дыхания:

— Тоомас Линнупоэг, не ходи учиться на повара! Пожалуйста, не ходи! Все смеются над тобой и говорят, будто ты идешь на это только из-за Майи. А ты посмейся над этим сам и скажи, что ты просто-напросто пошутил, и тогда все они останутся в дураках. Ты спроси у них, неужто они и впрямь приняли все за чистую монету, я-то, мол, никак не думал, что вы такие кретины… Ну, да не мне тебя учить, тебе самому виднее, что сказать. Зазвенел звонок.

Как хорошо, что он зазвенел! Вийви мгновенно вскочила с места и выбежала из зала. Ей невмоготу было видеть глаза Тоомаса Линнупоэга, испуганные таким неожиданным проявлением ее дружеских чувств. Сейчас Вийви знала только одно: звонок зазвенел вовремя. Иначе она спросила бы у Тоомаса Линнупоэга, что такого особенного нашел он в Майе. Как хорошо, что она не посмела и не успела задать этот гадкий вопрос. Ведь Майя была все же ее соседкой по парте.

 

Тоомас Линнупоэг звонит Майе

Оставшееся время в школе Тоомас Линнупоэг пребывал в мрачном настроении. Его самолюбию был нанесен тяжелый удар. Говоря по правде, даже очень тяжелый, — Тоомас Линнупоэг привык, что объектом насмешек всегда бывал кто-нибудь другой. И вдруг такой прискорбный факт случился с ним самим.

Вообще-то мрачное настроение сослужило Тоомасу Линнупоэгу хорошую службу по той причине, что у всех других было идеальное настроение, вернее говоря, все другие после трудной контрольной работы словно с цепи сорвались и страшно шумели, так что учитель физики вынужден был то и дело призывать их к порядку. При этом — обратите внимание! — учитель физики ставил Тоомаса Линнупоэга другим в пример. В этот день значимость личности Тоомаса Линнупоэга заметно выросла в глазах классного руководителя, и он истолковал поведение Тоомаса Линнупоэга как результат своих педагогических усилий.

Разумеется, Тоомасу Линнупоэгу было приятно, что учитель такого высокого о нем мнения, но, увы, это не развеяло его мрачного настроения.

В этот день ничто не могло развеять невеселые думы Тоомаса Линнупоэга. Его мрачное настроение могло сделаться лишь еще мрачнее. Тоомасу Линнупоэгу все действовало на нервы. Черт бы побрал эту сердобольную Вийви! Она, видите ли, не хочет, чтобы над птенчиком смеялись! А может быть, никто и не смеялся, может быть, кто-нибудь просто так, без всякого умысла, обронил фразу, а Вийви придала ей значение? Но не идти же теперь к девочке спрашивать, что и как было сказано?

Дома тоже дела обстояли не лучше. Предусмотрительная бабушка уже готовилась к лету и сшила Протону новые штанишки. Протон бегал в них по комнате и сиял от счастья. Он хвастался обновкой перед Тоомасом Линнупоэгом и страшно действовал ему на нервы. Протон, конечно, ждал, что старший брат обратит на него внимание и скажет: «Какие у тебя красивые штаны!» Но старший брат не проявлял ни малейшего интереса к ситцевой обновке Протона, отчего Протон в конце концов поутих и спросил уже почти деловым тоном: «Почему бабушка называет эти штаны игрушечными? Они же совсем настоящие». Вместо ответа Тоомас Линнупоэг просто-напросто запер Протона в другой комнате, и рев братишки немного утешил его больную душу. Но этой забавы Тоомасу Линнупоэгу хватило ненадолго: бабушка выпустила Протона на свободу.

Тогда Тоомас Линнупоэг решил пойти в кино.

Но если уж повозка покатилась под гору, остановить ее никто не в силах. Так и с человеком. Если не повезет, то не повезет по всем статьям. В этот день все мало-мальски приемлемые фильмы были для взрослых. Только для взрослых! Малорослому Тоомасу Линнупоэгу нечего было и думать попытаться пройти. Другое дело, если бы стояла зима. Тогда Тоомас Линнупоэг засунул бы в ботинки толстые стельки от кед, надел бы отцовскую папаху и тем добавил бы себе роста. Шарф намотал бы до самого подбородка, по моде, так, чтобы его предательские детские щеки не слишком бросались в глаза. Прошлой зимой Тоомас Линнупоэг трижды прибегал к такой маскировке и каждый раз с полным успехом. Теперь же Тоомасу Линнупоэгу не оставалось ничего другого, как пойти к своему лучшему другу Пеэтеру, чтобы хоть немного развеяться.

— Что это ты сегодня такой кислый? — спросил Пеэтер.

Тоомас Линнупоэг пожал плечами.

— А каким же мне быть! — ответил он, зондируя почву. — Дома меня вконец извели: «Ну, Тоомас, скоро весна, куда ты пойдешь учиться?» А я не знаю, что отвечать. Взял да ушел из дому.

— А я слышал, ты уже решил, — сказал Пеэтер. Тоомас Линнупоэг насторожился.

— Что? — спросил он недовольно. Пеэтер Мяги прищурился и скривил рот.

— Ну, пойти вместе с Майей…

Ты что, рехнулся?! — вспылил Тоомас Линнупоэг.

— С чего ты это взял?

— Не разыгрывай дурачка, — сказал Пеэтер спокойно. — Выходит, весь класс рехнулся.

— Дурак, — сказал Тоомас Линнупоэг. — Я же пошутил.

В то время, как они таким образом вежливо и по-дружески обменивались репликами, зазвонил телефон. Пеэтер взял трубку и произнес деланным басом:

— Мяги слушает.

В трубке что-то сказали.

— Кого? Кого? — спросил Пеэтер все еще басом и крикнул словно бы в другую комнату: — Пеэтер, тебя к телефону. Какая-то Майя звонит. — Затем выдержал небольшую паузу и сказал уже своим обычным голосом:

— Пеэтер слушает. — При этом он пальцем поманил Тоомаса Линнупоэга поближе.

Тоомас Линнупоэг, сгорая от любопытства, прижал ухо к телефонной трубке. Он, конечно, понимал, что ведет нечестную игру, но разве Майя поступила честно, выболтав всему классу историю с кулинарным училищем? И что за нужда у нее звонить Пеэтеру?

— Это ты, Пеэтер? — спросила Майя. — Когда я услышала голос твоего отца, я чуть было не бросила трубку. У него такой сердитый голос. Но ты мне очень нужен. Ты не объяснишь мне кое-что по математике? Хотела сесть за уроки, да не знаю, с чего начать.

Пеэтер объяснил.

— Ты в субботу на вечер отдыха придешь? — спросила Майя.

— Не знаю, — ответил Пеэтер, — сегодня еще только вторник. У тебя еще есть вопросы?

— Нет, — ответила Майя.

— Всего хорошего, — сказал Пеэтер. В комнате воцарилась тишина.

— Она тебе часто звонит? — спросил Тоомас Линнупоэг с видом полного безразличия.

— Почти каждый день, — ответил Пеэтер Мяги, — и не только она. Все девчонки звонят, у кого дома есть телефон, того и гляди провода перегреются. Вот я и отвечаю отцовским басом, чтобы отвадить их, но ты же видел — и это не помогает.

Тоомас Линнупоэг молчал.

Пеэтер пояснил:

— Я уверен на сто процентов, Майя знала, как решать задачи, просто ей хотелось позвонить. Я ведь с девчонками не церемонюсь, говорю с ними — грубее некуда, ты же сам слышал, а они все равно звонят. Тебе хорошо, у тебя нет телефона.

Тоомас Линнупоэг продолжал молчать. Он был не на шутку уязвлен. Он, Тоомас Линнупоэг, ночи и дни напролет думает о Майе, только о Майе, водит ее в кафе, защищает в любом возможном и невозможном случае, хотя бы и в ущерб своей репутации, готов даже поступить вместе с нею в это проклятое училище и — на тебе! — такое предательство! Да еще почти каждый день! И Тоомас Линнупоэг решил отомстить за свои поруганные чувства, он не мог иначе. Он решил отомстить и за своего лучшего друга Пеэтера.

— Какой номер телефона у Майи? — спросил Тоомас Линнупоэг.

Пеэтер отыскал в телефонной книге номер Майиного телефона.

Тоомас Линнупоэг старательно набрал номер, следя, чтобы палец не дрогнул и чтобы не ошибиться цифрой, и спросил:

— Алло, это Майя?

— Майя, — послышалось в трубке.

— Это Тоомас Линнупоэг. Ты мне очень нужна. Ты не объяснишь мне кое-что по математике? Хотел сесть за уроки, да не знаю, с чего начать.

— Странно, с чего это ты вздумал у меня про математику спрашивать? Ты никогда ничего у меня не спрашивал. Позвони Пеэтеру.

— Я звонил. Телефон Пеэтера занят.

— Ну, шут с тобой, — сказала Майя и начала читать Тоомасу Линнупоэгу лекцию.

— Ха-ха-хаа, — рассмеялся Тоомас Линнупоэг.

— Что ты так странно смеешься? — удивилась Майя.

— Я звоню от Пеэтера. Ха-ха-хаа, — засмеялся Тоомас Линнупоэг еще неестественнее и бросил трубку.

— С Майей теперь покончено, — сказал Пеэтер Мяги.

— С Майей теперь покончено, — повторил Тоомас Линнупоэг, и они разом засмеялись. Пеэтер, этот неповоротливый, добрый, ленивый Пеэтер смеялся так, что дом дрожал. Тоомас Линнупоэг смеялся, разумеется, несколько тише, — в данный момент его организм не смог бы вынести такой сильной дополнительной встряски. Тоомасу Линнупоэгу даже хотелось бы не смеяться, а плакать, реветь, как ревел сегодня его братишка Протон, когда Тоомас Линнупоэг запер его. Тоомасу Линнупоэгу пришло в голову сравнение, что и он сам теперь — за запертой дверью, только вот спасительница-бабушка не придет и не откроет ее.

 

Тоомас Линнупоэг добывает тапочки

Когда на следующее утро Тоомас Линнупоэг пришел в школу, он наткнулся на небольшое препятствие — на лестнице возле раздевалки стоял контроль, то есть двое учителей, которые не пускали наверх учеников без тапочек. А Тоомас Линнупоэг грубо нарушил правила школьного распорядка: он был в ботинках.

Но Тоомас Линнупоэг не мог допустить, чтобы такой малозначительный факт выбил его из строя. Тоомас Линнупоэг, недолго думая, пошел под окна своего класса в полной уверенности, что кто-нибудь из мальчишек вызволит его из беды. То есть выбросит тапочки через окно. Но оказалось, что не он один додумался до этого, под окном стоял почти весь класс, исключая девчонок. Девчонки — этот образец аккуратности — сидели на подоконнике и хихикали:

— Хи-хи-хи! Тащите лестницу и лезьте через окно.

В ответ им мальчишки строили рожи. Тоомас Линнупоэг делал это с особенным презрением, потому что свою злость на Майю он распространил на всех девчонок.

— А наверху тоже проверяют? — спросили мальчики.

— Нет, — дали девочки точную информацию.

Но тут к школе подоспели трое мальчиков — Пеэтер Мяги, Агу Райенди и Рафаэль Гольдберг, он же Глас Народа, у которых тапочки оказались с собой, и положение дел моментально изменилось. Вбежав в класс, владельцы тапочек сразу же передали их во всеобщее пользование, то есть бросили в окно своим товарищам. Так в школу попали еще трое ребят, после чего тапочки снова полетели на улицу, и так вкруговую. Вскоре уже доброму десятку мальчиков удалось попасть в класс.

— Теперь моя очередь, — сказал Тоомас Линнупоэг, оттесняя других и создавая давку. — Во-первых, одни тапочки принадлежат моему лучшему другу Пеэтеру Мяги, а во-вторых, мне опаздывать нельзя, вы все это знаете.

— Слышали, что король опаздывающих говорит? — Тойво Кяреда засмеялся. — Даже и не заикайся! Каждый день тебе можно опаздывать, а сегодня вдруг нельзя. — И Тоомаса Линнупоэга, невзирая на его протест, хладнокровно оттеснили в конец очереди.

Девочки на подоконнике продолжали хихикать. Майя, все время упорно смотревшая мимо Тоомаса Линнупоэга, спросила вдруг, подзуживая:

— Послушай, милая Вийви, неужели тебе не жаль Тоомаса Линнупоэга? Я думала, ты бросишь ему свои тапочки.

По правде говоря, Вийви уже давно мучилась вопросом, бросить Тоомасу Линнупоэгу тапочки или нет. С одной стороны, Вийви очень не хотелось, чтобы Тоомас Линнупоэг опоздал и получил еще одно замечание, с другой же стороны, Вийви боялась бросить. Нет, не от застенчивости. В последнее время она довольно успешно преодолевала в себе нерешительность. Вийви боялась бросить совершенно по другой причине: на одной из ее тапочек против большого пальца была дыра.

— Бросай, бросай! — подстрекала Майя.

— Стоит ли, — сомневалась Вийви, но все же сняла тапочки.

— Эй, Тоомас Линнупоэг, дама твоей мечты посылает тебе тапочки! Не считай ворон, лови! — крикнула Майя, и пара красных тапочек, описав широкую дугу, шлепнулась к ногам Тоомаса Линнупоэга.

Тоомас Линнупоэг посинел. Не от холода — весеннее утро было довольно теплым. Он посинел от злости и чувства унижения. На кой черт эти девчонки суют свой нос, куда их не просят? Разве мало насмешек вынес Тоомас Линнупоэг из-за своего маленького роста, теперь он должен еще и девчоночьи тапочки надеть! Лучше уж опоздать!

Но Тоомас Линнупоэг сохранил видимость хладнокровия. Он поднял тапочки, почтительно поклонился и сказал с напускным достоинством:

— Ваш смиренный рыцарь Тоомас Линнупоэг благодарит вас и надеется, что ему удастся втиснуть свои ходули в ваши крохотные мокасины.

Теперь настала очередь Вийви измениться в лице, — все девочки в классе знали, что Вийви носит туфли не больше и не меньше как тридцать девятого размера. Ничего позорного в этом, разумеется, нет, но и ничего приятного тоже, в особенности, когда слышишь, как заливисто хохочет Майя.

 

Тоомас Линнупоэг принимает решение

Все было напрасно — Тоомас Линнупоэг не мог относиться к Майе равнодушно, хотя он настойчиво и внушал себе это. Он с огорчением обнаружил, что на практике всякое самовнушение — дело безнадежное, зря об этом всюду трубят как о мощном средстве самовоспитания. Тоомасу Линнупоэгу просто необходимо было знать, почему он не нравится Майе, точнее говоря, почему Пеэтер Мяги нравится Майе больше. Чем же они так отличаются друг от друга?

Тоомас Линнупоэг пошел еще дальше. Он хотел знать, почему и другие девочки вертятся вокруг Пеэтера, звонят ему каждый вечер по телефону, а на него, Тоомаса Линнупоэга, и внимания не обращают. Чем же они так отличаются друг от друга?

Перед глазами Тоомаса Линнупоэга стояла Майя и только Майя, и Тоомас Линнупоэг один за другим позабыл все другие факты. Позабыл, что ему улыбались гораздо чаще, чем Пеэтеру. Позабыл про Вайке Коткас, которая чуть ли не силком затащила его на свой день рождения. Позабыл чистую, самоотверженную дружбу Вийви. Позабыл о Катрин Эхалилл, которая хвалила его за инициативу и находчивость при организации вечера отдыха. Тоомас Линнупоэг помнил только одно: его лучший друг Пеэтер нравится Майе больше, чем он сам. Почему? Почему? Чем же они так отличаются друг от друга?

Они сидят за одной партой и дружат, любят пошутить, оба учатся, можно сказать, очень хорошо, он, Тоомас Линнупоэг, даже немного лучше. Пеэтер, правда, плавает в бассейне, зато он, Тоомас Линнупоэг, занимается легкой атлетикой, И ростом Пеэтер тоже не может похвалиться, но Пеэтер…

…толстый! В толщине и заключена самая большая разница между ними. Пеэтер — фигура представительная, не то, что он — тощий и щуплый. Вообще-то худоба — беда небольшая, у него силенки и выносливости хоть отбавляй, только это по нему не видно, не бросается в глаза.

Это было для Тоомаса Линнупоэга ошеломительным открытием. Ошеломительным и печальным. До того удручающе печальным, что под его грузом Тоомас Линнупоэг сгорбился, словно девяностолетний старичок. Но Тоомас Линнупоэг был все же значительно моложе и обладал такими положительными качествами, как настойчивость и предприимчивость, поэтому он не пал духом, а принял решение…

…раскормить себя и стать таким же толстым, как Пеэтер. Пусть на это уйдет неделя, две или даже месяц — Тоомас Линнупоэг должен понравиться Майе. Майя стоит того, чтобы ради нее стать толстым!

И все-таки… пойти на такой эксперимент — из-за девчонки?

Все существо Тоомаса Линнупоэга восставало против этого, и он лихорадочно искал выхода из дурацкого положения. Вообще-то к полноте особенной антипатии он не питал, — ведь Пеэтер был все же парень что надо, — не чтобы не уронить себя в собственных глазах и в глазах других, Тоомас Линнупоэг нуждался в более достойном обосновании решения растолстеть.

Тоомас Линнупоэг напряженно думал весь вечер. Делал домашние задания и думал, ел и думал, разговаривал с Протоном и думал, отпаривал брюки и думал, и в конце концов придумал: ему позарез нужен новый костюм к выпускному вечеру! А отец с матерью обещают купить костюм лишь к осени. Тоомас Линнупоэг гладил брюки и посвистывал, — благовидный предлог был найден! Он будет есть до тех пор, пока старый костюм не станет ему узок, и родители вынуждены будут купить ему новый уже этой весной.

Первый горный перевал был преодолен: теория создана и блестяще аргументирована. Предстояло преодолеть второй перевал, но это было уже потруднее, тут требовалось длительное напряжение сил. Надо было целеустремленно есть, ведь еда — основа полноты, — и лежать, лежать, лежать, чтобы экономить энергию, которую его внутренний аккумулятор вырабатывал с невероятным перевыполнением плана. Надо было на время отказаться от множества вещей: от маленьких и больших проказ, от поддразнивания Протона, от тренировок по легкой атлетике, одним словом, от всего, с чем Тоомас Линнупоэг свыкся и что помогало ему расходовать избыточную энергию. Теперь эта энергия должна преобразовываться в полноту — и только в полноту. А уж потом Тоомас Линнупоэг найдет время преобразовать жир в мускулатуру!

 

Тоомас Линнупоэг не в форме

На следующее утро Тоомас Линнупоэг надел клетчатую рубашку. Теперь ему надо было экономить силы, а стирка голубой рубашки — работа не из легких. Затем снял с вешалки плащ и вышел на улицу.

Тоомас Линнупоэг с вечера очень плотно поел, чрезвычайно плотно, и ночью его мучили кошмары. Тоомасу Линнупоэгу приснилось, будто он катит тяжелую тачку, на которой лежит гора всякой еды, потом он споткнулся, а тачка покатилась дальше сама, потянув его за собой, и они вместе скатились в зеленый пруд. Раздался громкий всплеск, вода сомкнулась у него над головой, и от Тоомаса Линнупоэга и нагруженной тачки не осталось ничего, кроме пачки печенья, которую волна выбросила на берег.

В результате всего этого Тоомас Линнупоэг с утра был сонным и вялым. Только потому он и не заметил дядю Беньямина, прогуливавшего на улице свою собаку.

— Здравствуй, Тоомас, — сказал дядя Беньямин. — Вижу по твоему лицу, что ты собираешься сыграть со мной апрельскую шутку. Хе-хе-хе! Я хоть и стар, но первое и последнее числа апреля помню. И обмануть меня не так-то просто.

— Честное слово, не собираюсь, — возразил Тоомас Линнупоэг, он чрезвычайно серьезно относился к зароку, который дал себе вчера, и теперь экономил силы. — Я даже забыл, что сегодня последнее число апреля.

— Ну, мне-то ты очки не втирай. — Дядя Беньямин ему не поверил. — Я старый учитель и знаю, что самое большое удовольствие для детей — апрельские шутки.

Тоомас Линнупоэг берег свои силы и не стал спорить.

А дядя Беньямин уже ударился в воспоминания. Он по своей привычке ухватил Тоомаса Линнупоэга за пуговицу и спросил:

— Хочешь, я расскажу тебе о самой интересной апрельской шутке из тех, что сыграли со мной ученики?

Тоомас Линнупоэг кивнул.

— В то время я был еще молодым учителем. Молодым и глупым, хе-хе-хе. Ну вот, велел я как-то мальчикам принести на следующий урок лягушек для препарации. Принести-то велел, да позабыл сказать, сколько именно. Думал, принесут две-три штуки. Но следующий мой урок пришелся как раз на первое апреля, ученики моего класса, все до одного, явились в школу, кто с ведром, кто с манеркой. Притащили больше тысячи лягушек. Вначале я чуть не до смерти перепугался — что скажет директор, когда узнает об этом! Школа находилась в центре города, и лягушек некуда было деть, но в конце концов все кончилось хорошо, а шутка эта мне до сих пор помнится. Наверное, до конца жизни не забуду.

Тоомасу Линнупоэгу стало очень жаль, что последнее число апреля пришлось на сегодня, а не на вчера, и он никого не сможет разыграть. Но у Тоомаса Линнупоэга была сильная воля, он подавил в себе чувство сожаления и зашагал в школу.

— Тоомас Линнупоэг, — сказала Катрин Эхалилл, — я хотела еще вчера спросить у тебя, ты разыскал мастеров спорта?

— Нет, — ответил Тоомас Линнупоэг и сел за парту.

— Как?! — возмутилась Катрин Эхалилл. — Это же твой долг! Ты что, ни одного не разыскал?

— Мастера спорта не пальто, на вешалке не висят, подошел да снял, — слабо огрызнулся Тоомас Линнупоэг, он еще не вполне вошел в роль невозмутимого человека.

— Но ты хотя бы пытался их разыскать? — Катрин Эхалилл насторожилась. А когда Катрин Эхалилл настораживалась, в ее голосе сами собой начинали звучать угрожающие басовые нотки.

Тоомас Линнупоэг приучал себя к новым условиям существования и молчал.

— Вечеру отдыха грозит срыв! — воскликнула Вайке Коткас. — А Тоомас Линнупоэг даже обещал посвятить его мне. Так-то он воспитывает во мне спортивный дух!

Тоомас Линнупоэг и эту атаку выдержал, не теряя хладнокровия. Ведь сохранение спокойствия не требовало от него никаких усилий.

Катрин Эхалилл шагнула к Тоомасу Линнупоэгу, и всем стало ясно, что она собирается основательно проработать его.

— Погоди, — остановила ее Вийви тихим и серьезным голосом. — Неужели ты не видишь, Тоомас Линнупоэг болен!

Тойво Кяреда трижды обошел вокруг парты Тоомаса Линнупоэга, оглядел его со всех сторон и в конце концов решился спросить:

— Ты что, вправду болен?

— Нет, — ответил Тоомас Линнупоэг.

— Ты сегодня не в форме, — сказал Тойво Кяреда, — что с тобой стряслось?

— Ничего, — ответил Тоомас Линнупоэг и…

…зевнул.

— Дурни, — сказала Катрин Эхалилл. — Тоомас Линнупоэг просто разыгрывает нас с апрелем, а вы жалеете его. Ой, дурни!

Катрин Эхалилл хотела еще сказать, что, затеяв стоящее дело, Тоомас Линнупоэг должен довести его до конца, и товарищи вправе от него требовать этого, тем более, что они усердно ему помогают. Пусть он знает, что сама Катрин Эхалилл уже организовала из девочек ансамбль, и те успели разучить полторы песни для вечера. Но ничего этого Катрин Эхалилл сказать не успела, в классе появилась учительница истории.

На учительницу истории нашло сегодня настроение спрашивать, и она одного за другим вызывала всех учеников. Когда Агу Райенди застрял с ответом — он не знал одной даты — учительница истории сказала:

— Тоомас Линнупоэг, а что бы ты сказал по этому поводу?

— Ничего, — ответил Тоомас Линнупоэг, не поднимаясь с места.

— Очень жаль, — настаивала учительница истории, — зато я хотела бы тебя послушать. — И Тоомас Линнупоэг назвал правильную дату.

Необычное поведение Тоомаса Линнупоэга удивило всех, и к концу урока всем стало понятно, что апрельский розыгрыш тут не при чем.

— Послушай, ты такой странный сегодня, — сказал соседу по парте Пеэтер Мяги.

— Я теперь всегда буду таким, — медленно выговорил Тоомас Линнупоэг.

— Ты что, шутишь? — спросил Пеэтер.

— Нет, мне сейчас не до шуток, — ответил Тоомас Линнупоэг рассеянно и вновь зевнул.

 

Тоомас Линнупоэг лежит на диване

Все предвечернее время Тоомас Линнупоэг пролежал на диване. День проехал по нему, словно дорожный каток, и невероятно его утомил. Выходило, что бездеятельный день гораздо тяжелее, чем деятельный. Но каждое новое начинание — дело трудное, и Тоомас Линнупоэг не сдавался.

Тоомас Линнупоэг устал лежать на одном боку и повернулся на другой. Но когда затек и этот, Тоомас Линнупоэг подоткнул под него новую мамину диванную подушечку, всю в ниточках-висюльках. У Тоомаса Линнупоэга прямо руки чесались — так хотелось оторвать висюльку и посмотреть, сколько узелков сможет он на ней завязать. Осенью, когда Тоомас Линнупоэг болел, он в первый день смог сделать лишь два узелка, а потом дошел до десяти. Но сейчас надо было экономить энергию.

К дивану подбежал Протон.

— Тоомас, помоги мне написать письмо в «Звездочку», — попросил он.

— Не могу, — сказал Тоомас Линнупоэг. Но Протон не унимался.

— В последнем номере «Звездочки» написано, что Антс станет шофером, а вот я, когда вырасту, стану летчиком, и я хочу написать об этом в «Звездочку».

Тоомасу Линнупоэгу вспомнилось, что он сказал Пеэтеру, будто не пойдет в повара. Это была ложь, явная ложь. Теперь, лежа на диване, Тоомас Линнупоэг имел время подумать о своей жизни, и он понял, что будет учиться только там, где Майя. Если Майя выберет кулинарное училище, Тоомасу Линнупоэгу придется сделать то же самое. Выход был лишь один: Майя должна прекратить свою забастовку и найти какой-нибудь третий путь. Тогда и Тоомас Линнупоэг сможет выбрать его же. Надо бы растолковать все Майе, но сейчас этого не сделаешь из-за их глупой ссоры.

— Тоомас, помоги в «Звездочку» написать, — уже в третий раз попросил Протон и сунул в руки Тоомасу Линнупоэгу карандаш и бумагу. — Напиши про то, как бабушка запрещает мне играть в самолеты, ей это надоело, а я ухожу в другую комнату и все равно делаю «у-у-у», как самолет, потому что я очень хочу стать летчиком.

— Не помогу, — возразил Тоомас Линнупоэг. — Давно ли ты собирался стать историком, уж больно быстро ты свои решения меняешь. Человек не должен быть флюгером. Не стану писать, — еще раз твердо, тоном воспитателя сказал Тоомас Линнупоэг и повернулся к Протону спиной. Но для Тоомаса Линнупоэга все же было бы лучше написать. Теперь его стала мучить мысль, а не похож ли и он сам на флюгер. Однако Протон скоро положил конец мукам Тоомаса Линнупоэга. Он вновь появился возле старшего брата и спросил:

— Тоомас, а ты знаешь, как делают молоко?

— Не знаю, — ответил Тоомас Линнупоэг.

— А я знаю, — похвастался Протон, — надо побольше еды запихать корове в рот, тогда корова даст больше молока.

— Дурачок, — сказал Тоомас Линнупоэг, поднимаясь с дивана. И хотя желудок его отнюдь не был пустым, спросил:

— Чего бы поесть?

Вначале мать Тоомаса Линнупоэга не могла надивиться на аппетит сына, — ведь каждая мать счастлива, когда ее ребенок хорошо ест. Но аппетит Тоомаса Линнупоэга все возрастал, и вскоре восторг матери сменился чувством некоторого удивления. В особенности после того, как Тоомас Линнупоэг в один присест уничтожил всю сметану, которую мать принесла домой. Взбил сметану с сахаром и, не моргнув глазом, съел.

— Смотри, как бы тебя не стошнило, — предупредила мать.

— Ничего, — успокоил ее Тоомас Линнупоэг и снова лег на диван. — Я бы мог и еще съесть, да дома нет больше сметаны.

По правде говоря, Тоомас Линнупоэг был рад, что дома сметаны больше не было. Иначе его желудок и впрямь не выдержал бы, Тоомаса Линнупоэга уже и теперь слегка подташнивало.

— С нашим сыном что-то неладно, — озабоченно сказала мать Тоомаса Линнупоэга его отцу.

У отца Тоомаса Линнупоэга были крепкие нервы, он ни о чем таком и слышать не хотел.

— Может быть, позвать врача? — спросила мать Тоомаса Линнупоэга.

— Глупости, — рассердился отец, — выкинь эти мысли из головы. У парня просто приступ лени.

— Что ты! — не сдавалась мать. — Это все неспроста. Мальчик целый день лежит на диване. Наш мальчик, всегда такой живой, что его и силой не удержишь! А теперь только и делает, что ест.

— Если ест, стало быть, все в порядке, — сказал отец Тоомаса Линнупоэга. — Вспомни, что гласит народная мудрость: «Если скотина ест, значит скотина здорова».

— Не болтай ерунду, — рассердилась мать Тоомаса Линнупоэга. — Наш ребенок не скотина. Это весеннее переутомление, не иначе. И в школе так много задают, ребенок совсем заучился. Ему бы надо больше витаминов.

 

Тоомас Линнупоэг перед лицом товарищей

— Встань, — приказала Катрин Эхалилл Тоомасу Линнупоэгу, — и отчитайся, где они, твои мастера спорта. А? Когда именно они обещали прийти. А? Может быть, ты их вообще не видел? А?

После каждого такого «а» голос Катрин Эхалилл становился все ниже, все грознее, и в конце концов она заговорила грохочущим басом:

— Неужели мы должны из-за тебя отложить вечер отдыха еще на неделю?

— Что ж, отложим, — коротко ответил Тоомас Линнупоэг, он все еще экономил силы и не мог позволить себе многословия.

— О небо! — загремела Катрин Эхалилл. — Ты — комсомолец, инициатор и душа мероприятия! Как можешь ты быть таким пассивным?!

— Могу, — ответил Тоомас Линнупоэг с прежней лаконичностью.

— Девочки разучивают уже третью песню! — воскликнула Катрин Эхалилл в надежде, что это ободряющее известие вытряхнет из Тоомаса Линнупоэга его безразличие, но Тоомас Линнупоэг остался холоден как рыба.

— Я составила уже две гимнастические программы, — продолжала Катрин Эхалилл, — с лентами и с мячом. А что сделал ты?

— Отлынивал от репетиций на губных гармошках, — услужливо подсказал Тойво Кяреда.

— Это правда? — спросила Катрин Эхалилл; как групорг, она обладала решающим правом голоса.

— Ага, — Тоомас Линнупоэг кивнул.

Катрин Эхалилл даже растерялась на мгновение и не сразу отреагировала на поведение Тоомаса Линнупоэга. Но придя в себя, обратилась к остальным:

— Скажите, наконец, что нам делать с этим пнем?

— Спишем его, — пошутил Пеэтер.

Вийви молча слушала и молча переживала. Вийви переживала каждый раз, когда над Тоомасом Линнупоэгом смеялись. И все-таки она не смела выступить в защиту Тоомаса Линнупоэга, в последнее время она вступалась за него так часто, что это уже бросалось в глаза. В особенности — Майе, она по этому поводу даже отпустила уже несколько желчных замечаний. Но когда лучший друг Тоомаса Линнупоэга Пеэтер сказал «спишем», благородство и самоотверженность в душе Вийви взяли верх над робостью, и девочка выпалила:

— Нельзя так над человеком издеваться. Может быть, Тоомас Линнупоэг нуждается в нашей помощи. Может быть, Тоомас Линнупоэг столкнулся с трудностями, а вы смеетесь.

Катрин Эхалилл перестала язвить и, сделав над собой усилие, заговорила спокойно, словно судья:

— У тебя действительно возникли трудности?

— Да, — ответил Тоомас Линнупоэг, и это была чистая правда, а то, что эти трудности несколько необычны и о них нельзя никому рассказать, значения не имело.

— Тебе нужна помощь? — спросила Катрин Эхалилл почти материнским тоном.

— Нет, — Тоомас Линнупоэг помотал головой, — я сам справлюсь.

После такой фразы Тоомас Линнупоэг в глазах своих товарищей превратился в героя. Каждому стало ясно, что парня гнетет что-то серьезное, но он не жалуется, а, напротив, старается сам преодолеть свои невзгоды.

Отношение Майи к Тоомасу Линнупоэгу тоже сразу изменилось.

— Может, будет лучше, если кто-нибудь пойдет вместе с тобой к мастерам спорта? — тихонько спросила Майя.

Тоомас Линнупоэг не поверил своим ушам. Майя взглянула на него своими голубыми глазами, и Тоомас Линнупоэг не поверил своим глазам.

— Может, будет лучше, если кто-нибудь пойдет вместе с тобой к мастерам спорта? — повторила Майя немного громче.

— Пойдем! — обратился к ней Тоомас Линнупоэг с такой поспешностью, что чуть было не вышел из роли. Но в последний момент ему удалось сдержаться, и он, хотя и с трудом, сохранил перед лицом товарищей мрачный и серьезный вид.

Комсомольская группа восьмого «а» класса постановила: Майя пойдет вместе с Тоомасом Линнупоэгом к мастерам спорта и поможет ему пригласить их на вечер отдыха в ближайшую субботу, чтобы не переносить больше это мероприятие ни на один день.

 

Тоомас Линнупоэг выполняет поручение

После уроков Майя и Тоомас Линнупоэг отправились на розыски мастеров спорта. Впереди — тук-тук-тук — стучали каблучки Майи, Тоомас Линнупоэг шел шага на два позади нее, он все время помнил о том, что чрезмерная поспешность требует дополнительного расхода энергии. Майя остановилась и спросила:

— А где они живут, ты знаешь?

— Знаю. — Тоомас Линнупоэг кивнул.

Снова — тук-тук-тук — стучали впереди каблучки Майи, снова Тоомас Линнупоэг шел шага на два позади нее. Майя опять остановилась и сказала:

— Сейчас только три часа, может, они еще не пришли домой?

— Вполне возможно, — ответил Тоомас Линнупоэг.

— Что же нам делать? Может, подождем? — спросила Майя.

— Можно и подождать, — согласился Тоомас Линнупоэг и остановился.

«С Тоомасом Линнупоэгом и впрямь что-то неладно, — подумала Майя. — Если бы у него все было в порядке, он позвал бы меня в кафе есть пирожные, а не стоял бы среди улицы как истукан. Его надо утешить». И Майя сказала:

— Программа вечера, кажется, бедновата.

Тоомас Линнупоэг кивнул. И подумал, что пожалуй, неловко стоять на улице и ждать, пока пройдет время.

— Если ты хочешь, я прочитаю на вечере стихи.

— Что?! — Тоомас Линнупоэг искренне удивился. — Ты ведь не хотела.

— Но ведь и ты тоже не выполнил своего обещания: собирался организовать вечер в честь Вайке Коткас, а сам до сих пор и пальцем не пошевелил. Так что: один — один.

Они дружно рассмеялись, и чувство неловкости испарилось.

— Подождем часок, да? — спросил Тоомас Линнупоэг.

— Пожалуй, — ответила Майя, — можно часок, а можно и побольше.

— Если побольше, то давай купим конфет и пойдем в парк, — предложил Тоомас Линнупоэг, чувствуя, как радость жизни в его душе оттесняет угрюмую серьезность.

Тоомас Линнупоэг купил самых лучших конфет, истратив деньги, выданные ему на кино, и по дороге в парк словно бы между прочим спросил у Майи:

— Тебе нравятся толстые?

— Что — толстые? — не поняла Майя.

— Ну, люди, толстые мальчики, — пояснил Тоомас Линнупоэг. Не мог же он напрямик спросить у Майи, нравится ли ей Пеэтер.

— Ха-ха-ха. Почему это мне должны нравиться толстые? С чего ты взял?

Они сели на скамейку.

— Я думал, девочки любят толстых, — сказал Тоомас Линнупоэг и почувствовал, что невероятно близок к своей цели. Ему уже незачем завидовать Пеэтеру, ведь Майя — рядом. Тоомас Линнупоэг почти поверил, что нравится Майе больше Пеэтера.

— Ты опять шуточки шутишь, — сказала Майя, хрустя конфетами и болтая ногами. — Толстые мальчики! С чего это в голову тебе приходят такие мысли?

— Я и сам не знаю, с чего, — ответил Тоомас Линнупоэг и засмеялся. И тогда засмеялась Майя, а потом Тоомас Линнупоэг, а потом они смеялись вместе, так что парк звенел. Стайка воробьев испугалась их смеха и вспорхнула. И Тоомасу Линнупоэгу почудилось, будто это вовсе не воробьи, а черные колдовские силы, которые бегут из его сердца. Как бы то ни было, на душе у Тоомаса Линнупоэга стало легко-легко. Даже Майя это заметила и спросила:

— Тебе теперь лучше?

— Да, — ответил Тоомас Линнупоэг.

— А у тебя и вправду неприятность была? — продолжала спрашивать Майя.

— Была.

— Большая?

— Огромная.

— Куда же она подевалась?

— Проглотил, словно конфетку, — Тоомас Линнупоэг хмыкнул и сунул в рот новую конфетку, не мог же он сказать, что его неприятность умчалась прочь верхом на метле.

— Не валяй дурака. Что за неприятность? — не отставала Майя.

— Не могу сказать.

— Ну скажи, я не разболтаю.

— Не могу, — повторил Тоомас Линнупоэг и протянул Майе кулек с конфетами.

— А когда-нибудь скажешь? Тоомас Линнупоэг подумал и ответил:

— Когда-нибудь, наверно, скажу.

— Когда? — спросила Майя.

Тоомас Линнупоэг еще подумал и ответил, проникновенно глядя ей прямо в глаза:

— После того, как мы поженимся.

Лицо Майи вспыхнуло, и она вскочила со скамейки.

— Отвратительный мальчишка! У меня за тебя сердце болит, а ты насмехаешься! Все беспокоятся, что с тобой случилось, а ты зубоскалишь! Ничегошеньки у тебя не случилось! Можешь и один сходить к своим мастерам спорта. — И Майя повернулась к Тоомасу Линнупоэгу спиной.

— Ты обязана пойти вместе со мной, — сказал Тоомас Линнупоэг с невинным видом, — ведь это твое комсомольское поручение.

— Не пойду, — твердо отказалась Майя. — Не хочу я больше твои глупости выслушивать.

— Я ведь не просто так брякнул, — объяснил Тоомас Линнупоэг, — я думаю об этом совершенно серьезно. Поверь мне! — И Тоомас Линнупоэг посмотрел в глаза Майи еще проникновеннее. Настолько проникновенно, насколько это вообще возможно. И вдруг перестал существовать, он…

…тонул в море Майиных глаз.

Майя не знала, что лучше — поверить или не поверить Тоомасу Линнупоэгу. В любом случае она попадала в неловкое положение. И так как Майя не нашлась, что ответить, она просто убежала.

Тоомас Линнупоэг мгновенно был спасен от смерти через утопление.

— Майя! — крикнул он вслед девочке. Майя обернулась.

— Я схожу один, а в школе скажу, что ты ходила со мной. До свидания!

И действительно, Тоомас Линнупоэг на радостях побывал у трех мастеров спорта. Всех он застал дома, все были очень приветливы. Двое из них не могли прийти, а третий обещал непременно быть. По мнению Тоомаса Линнупоэга, этого было вполне достаточно. Какая разница, трое придут или один, главное — вечер больше не надо отодвигать. Для Тоомаса Линнупоэга было гораздо важнее, что у Майи за него болело сердце.

 

Тоомас Линнупоэг беседует с матерью

Спустя несколько часов, когда Тоомас Линнупоэг добрался до дому, он, несмотря на свое радостное настроение, был голодным как волк и усталым как собака. Тоомас Линнупоэг открыл дверцу духовки и на этот раз уже без всякого научного обоснования съел все, что ему оставили. Затем Тоомас Линнупоэг открыл дверцу буфета и также без всякого научного обоснования уничтожил солидные запасы продовольствия, отложенные бабушкой на следующий день. Теперь, когда вопрос о полноте сошел с повестки дня, аппетит был Тоомасу Линнупоэгу вроде бы и ни к чему. Но в жизни всегда так получается: то, что тебе позарез нужно, никак не дается, а как отпадает в нем надобность — так оно само в руки плывет. Так и сейчас — Тоомас Линнупоэг был бы не прочь еще и на десерт что-нибудь умять, но решил подавить это желание усилием воли. Он лег на диван, чтобы вновь мысленно пережить чудесные мгновения сегодняшнего дня и помечтать о своем будущем…

…то есть об их общем с Майей будущем.

Но помечтать вволю Тоомасу Линнупоэгу не удалось, вернулась домой его мать и с решительным видом подошла к сыну.

— Ты витамины принял? — осведомилась она.

— Н-нет, не принял, то есть принял, конечно, — ответил Тоомас Линнупоэг, предоставив матери самой решить, как это понять.

— Расскажи-ка мне, наконец, откровенно, что с тобой стряслось, почему ты так много ешь? — Мать Тоомаса Линнупоэга присела на край дивана с таким видом, будто решила остаться тут навсегда. Тоомас Линнупоэг уловил в ее голосе сильную озабоченность.

Тоомас Линнупоэг был хорошим сыном, ему стало жалко маму, и он решил развеять ее тревогу.

— Ничего со мной не стряслось, я хочу потолстеть, вот и все.

Такая откровенность ничуть не уменьшила озабоченности матери, скорее, наоборот, усилила.

— П-потолстеть? — Мать Тоомаса Линнупоэга начала запинаться. Затем подумала, не ослышалась ли она, и переспросила: — Ты сказал, что хочешь потолстеть?

— Да, мама, потолстеть, — ответил Тоомас Линнупоэг невозмутимо.

— Зачем ты издеваешься надо мной, сынок, — горестно, чуть не плача, спросила мать Тоомаса Линнупоэга. — Ни один мальчик на свете не хочет быть толстым.

— Вовсе я не издеваюсь, мама. И я не хочу, да надо, — сказал Тоомас Линнупоэг серьезно. — У меня есть на то веские причины.

И Тоомас Линнупоэг объяснил, что выпускной вечер не за горами, все придут в новых костюмах, только он будет в старом, а все потому, что мать Тоомаса Линнупоэга считает неразумным покупать подрастающему мальчику темно-синий костюм к лету, мол, и старый вполне сойдет, если его хорошенько отгладить. Он же считает, что старый костюм никуда не годен, и выпускнику не пристало кончать восьмилетку в таком костюме, вот Тоомас Линнупоэг и ест, чтобы растолстеть и поставить свою маму перед печальным фактом: старый костюм ему узок.

— Ты говоришь всерьез? — спросила мать.

— Всерьез, — ответил Тоомас Линнупоэг и полушутя-полусерьезно продемонстрировал матери, как он закалывает булавкой брюки, которые на поясе уже не сходятся.

Мать Тоомаса Линнупоэга рассмеялась. От души рассмеялась. И хотя никакой воробьиной стаи в комнате не было, матери Тоомаса Линнупоэга почудилось, будто что-то улетает прочь, что-то, черным грузом лежавшее у нее на сердце. И на душе у матери Тоомаса Линнупоэга стало вдруг легко-легко. Так что же она думала о своем сыне? Она думала, что…

…но матери Тоомаса Линнупоэга лучше о своих страхах и не вспоминать.

Когда мать засмеялась, Тоомас Линнупоэг посмотрел на нее и внезапно с изумлением обнаружил, что у матери точно такой же безудержный смех, как и у него, Тоомаса Линнупоэга, и Тоомас Линнупоэг впервые в жизни осознал, что это за штука — наследственность.

— Ах ты, бедный мой дурачок! — воскликнула мать. — Такого глупого ребенка, как ты, я в жизни не встречала. Когда же ты поумнеешь!

И все-таки мать пообещала Тоомасу Линнупоэгу купить новый костюм к выпускному вечеру, она сообразила, что в конечном итоге это обойдется дешевле, чем кормежка при таком волчьем аппетите. И Тоомас Линнупоэг почувствовал себя самым счастливым человеком на свете: он нравится Майе, и у него будет новый костюм!

 

Тоомас Линнупоэг становится прежним

Тоомас Линнупоэг поклялся себе прийти на следующий день в школу пораньше, чтобы до начала уроков сообщить Майе о выполнении их общего комсомольского поручения, и все-таки опять все получилось по-другому. Тоомас Линнупоэг попросту проспал — ведь счастливым людям всегда сладко спится. Когда он примчался в школу и приоткрыл двери класса, все тихо сидели за своими партами и под диктовку учительницы записывали слова песни:

Тоомас Линнупоэг в растерянности огляделся, не ошибся ли он дверью. Затем пригладил ладошкой волосы, попросил извинения и принялся писать вместе со всеми:

«Что это еще за песня!» — не мог успокоиться Тоомас Линнупоэг. Но, помня о своем опоздании, счел за лучшее поначалу голоса не подавать.

Тоомас Линнупоэг нетерпеливо задвигался и громко спросил у Пеэтера:

— Что за ерунду вы пишете?

Но учительница очень спешила и продолжала диктовать:

— Благодарю вас, — сказала учительница, собирая листки со словами песни. Дойдя до парты Тоомаса Линнупоэга, она остановилась и спросила:

— Зачем же ты, Тоомас Линнупоэг, записал песню в тетрадь?

— Слова песни всегда записывают в тетрадь, — ответил Тоомас Линнупоэг, проворно вскакивая — беречь силы ему уже было незачем — ведь своей цели, Майиной любви, он почти достиг. И добавил: — Я, как всякий добросовестный ученик, всегда ношу тетрадь с собою.

— Ну хорошо, — сказала учительница, — оставь тогда эту песню о кукле и мишке себе на память. Пусть она напоминает тебе, что добросовестному ученику в школу полагается приходить вовремя.

Тоомас Линнупоэг с негодованием опустился на свою парту. По-видимому, он стал жертвой какой-то злой ошибки, но какой именно — этого Тоомас Линнупоэг никак не мог понять. И Тоомас Линнупоэг обратился за разъяснением к своему лучшему другу Пеэтеру.

— Это была песня для малышей к весеннему празднику, — добродушно ухмыльнулся Пеэтер. — «Протоны» сами ведь не в состоянии записать. Ну вот мы и пришли им на помощь.

После такого объяснения любой другой парень на месте Тоомаса Линнупоэга спрятал бы свою тетрадку для песен на самое дно портфеля, чтобы никогда больше не извлекать ее оттуда на свет божий. Но Тоомас Линнупоэг был сделан из другого теста, он поступил наоборот. Тоомас Линнупоэг демонстративно положил тетрадь для песен на край парты и продержал ее там до конца уроков.

Во время переменок Тоомас Линнупоэг расхаживал с молодецким видом, доложил Катрин Эхалилл, что данное ему и Майе комсомольское поручение выполнено, более того, что он получил согласие Майи декламировать стихи, и что сам он тоже не прочь бы спеть какую-нибудь песню, разумеется, если в этом возникнет необходимость. Затем он некоторое время ходил по пятам за Майей, но Майя сегодня была очень занята, и у нее не оказалось времени для Тоомаса Линнупоэга.

Подошел урок английского языка.

— Тоомас Линнупоэг, у тебя на парте слишком много вещей, — сказала учительница английского языка, дисциплина и порядок были для нее внутренней потребностью. — Прибери немного на своей парте.

— Не могу, — ответил Тоомас Линнупоэг. После того, как ему пришлось целую неделю держать себя в колее, он не мог удержаться от глупостей.

— Dear me! — учительница английского языка молитвенно сложила руки. — Как ты отвечаешь!

— Я отвечаю вполне серьезно, — Тоомас Линнупоэг не смутился, — я не имею права. Это — предупреждение грядущим поколениям, чтобы они не опаздывали в школу.

— Dear me! — вторично воскликнула учительница. — Твои шутки, Тоомас Линнупоэг, заходят слишком далеко.

Учителя издавна взяли себе за правило вызывать отбившегося от рук ученика к доске, чтобы тем самым обуздать его беспокойную натуру, не была исключением и учительница английского: она вызвала Тоомаса Линнупоэга отвечать.

Тоомас Линнупоэг ничего не имел против. За последнюю неделю он мало двигался, и теперь каждый лишний шаг, который надо было сделать, приносил ему радость.

Однако у доски не оказалось мела.

— Кто дежурный? — спросила учительница.

Никто не знал, кто дежурный. После долгих разбирательств выяснилось, что дежурный — сам Тоомас Линнупоэг.

— Dear me! — воскликнула учительница английского языка уже в третий раз за урок. — Учебный день скоро кончается, а ты до сих пор не знаешь, что ты дежурный! Куда подевался мел?

Тоомас Линнупоэг счел за лучшее на этот вопрос не отвечать. На переменке он запустил мелом в Глас Народа, но Глас Народа отпрыгнул в сторону, и мел вылетел в окошко.

 

Тоомас Линнупоэг пишет сочинение

Вайке Коткас вообще-то училась средне. Она бы охотно училась и лучше, да голова ее не очень варила. Особенно тяготили Вайке Коткас сочинения — приходилось много самостоятельно думать.

Тоомас Линнупоэг вообще-то учился хорошо. Он был бы согласен учиться и похуже, да голова не позволяла. Особенно легко давались Тоомасу Линнупоэгу сочинения — тут можно было самостоятельно думать.

Именно потому, что Вайке Коткас не умела писать сочинения, а Тоомас Линнупоэг, наоборот, умел, она и звонила сейчас в дверь Тоомаса Линнупоэга. К тому же она всегда была рада поводу поболтать немного с Тоомасом Линнупоэгом, хотя именно этот факт и возмущал его больше всего.

Тоомас Линнупоэг не любил Вайке Коткас. Не любил из-за фамилии, но это вовсе не означало, что он собирался порвать с Вайке Коткас всякие дипломатические отношения. Да если бы Тоомас Линнупоэг даже и попытался это сделать, ему бы не удалось, потому что Вайке Коткас училась с ним в одном классе, жила с ним в одном доме и к тому же приглашала его на свой день рождения.

Но на этот раз, по мнению Тоомаса Линнупоэга, Вайке Коткас перешла всякие границы, и он решил ее проучить.

— Так и быть, я напишу за тебя сочинение, — согласился Тоомас Линнупоэг, — приходи за ним через час.

И, не обращая больше внимания на свою одноклассницу, Тоомас Линнупоэг сел за письменный стол и принялся писать.

Но Вайке Коткас и не думала приходить за сочинением через час. Вайке Коткас…

…просто-напросто не ушла. Она присела на краешек мягкого дивана, того самого, на котором Тоомас Линнупоэг полеживал, чтобы пополнеть, и смотрела, как быстро бежит по бумаге перо Тоомаса Линнупоэга. Смотрела, удивлялась и вздыхала.

А Тоомас Линнупоэг, посапывая, писал:

«У свиньи дурной всякий день с бедой.

Я бы с удовольствием написала сочинение, но у меня есть опыт, и он напоминает мне, что ни за одно сочинение мне больше тройки не ставили. Выходит, я неспособная девочка?

Но это не так. Плоха не я, а темы, которые нам дают. Ни одна не зовет нас вперед, в них нет ничего прогрессивного. Каждый раз — либо пословицы и поговорки, либо описание природы. Чем больше я учусь, тем глупее становятся темы. Вот и теперь. Нам дали на выбор три: «Беда приходит, не постучавшись», «Интересный диалог» и «У свиньи дурной всякий день с бедой».

Некоторые решили взять тему «Беда приходит, не постучавшись», но, по-моему, об этом и писать нечего. Это же ясно, как день, что беда не может постучаться, ведь она не человек! А если бы и постучалась или даже явилась в сопровождении оркестра, все равно много о ней не напишешь, ведь несколько лет назад у нас уже было сочинение на такую тему.

Вторая тема — «Интересный диалог». Ну, разговаривали бы человек десять, тогда еще куда ни шло, кто-нибудь, глядишь, и сказал бы что-нибудь интересное, а от двоих чего же хорошего ждать? Один раз я слышала, как отец с матерью поспорили. Ну, думаю, сейчас начнется что-нибудь интересное. Кинулась искать карандаш и бумагу, чтобы все слово в слово записать. А когда нашла, мать и отец спорить уже перестали. Я просила их начать все сначала, а они ни в какую.

Остается только третья тема: «У свиньи дурной всякий день с бедой». Никак не возьму в толк, зачем нам для сочинения дают старые пословицы и поговорки, ведь мы-то живем в новое время! Учительница могла бы придумать какую-нибудь другую тему, пусть даже про свинью, но — про хорошую породистую свинью. С такой свиньей никаких бед не случается, потому что в наше время она живет в колхозе. Тогда можно было бы написать, где, когда и кем эта порода свиней выведена. А о чем писать, если свинья дурная?

И я решила написать сочинение против тем. А когда написала, не знала, как его озаглавить. И показала Тоомасу Линнупоэгу, потому что мы живем с ним в одном доме и я иногда захожу к Тоомасу Линнупоэгу посоветоваться. Тоомас Линнупоэг прочел мое сочинение и посоветовал озаглавить его «У свиньи дурной всякий день с бедой». По-моему, мое сочинение никакого отношения к этой поговорке не имеет, но я все-таки послушалась Тоомаса Линнупоэга — все равно все знают, что заглавие не так важно, как само сочинение».

Вайке Коткас прочитала, что написал Тоомас Линнупоэг.

— Это очень хорошее сочинение, — сказала она. — Только зачем ты написал, будто я показала его тебе?

— Это военная хитрость. Стратегия, — ответил Тоомас Линнупоэг. — Чтобы учительница не догадалась, кто его написал.

Нельзя сказать, чтобы Вайке Коткас эта военная хитрость понравилась.

— Только поэтому? — усомнилась она.

— А почему же еще? — спросил Тоомас Линнупоэг с невиннейшим видом.

Вайке Коткас хотела что-то сказать, но не сказала.

Еще раз попыталась сказать, но язык ее прилип к гортани. Ну как спросишь, дескать, не думает ли Тоомас Линнупоэг чего-нибудь другого, ну, того, что сама Вайке Коткас…

…и есть та самая дурная свинья, у которой всякий день с бедой? И Вайке Коткас не решилась спросить. Тоомас Линнупоэг тоже ничего больше не сказал, поэтому Вайке Коткас выдавила из себя «спасибо» и отправилась домой переписывать сочинение.

 

Тоомас Линнупоэг на уроке истории

Если бы Тоомас Линнупоэг сидел на последней парте, он бы наверняка не так мозолил глаза преподавателям. Но Тоомас Линнупоэг сидел впереди, и каждое его движение было как на ладони.

На уроке физики Тоомас Линнупоэг попытался читать газету и, хотя она была четырежды перегнута и аккуратно вложена в книгу, учитель заметил ее мгновенно. Ну, не совсем чтобы мгновенно, но очень скоро.

На уроке географии была не вытерта доска, и учительница обратилась к нему: «Тоомас Линнупоэг, вытри доску!», хотя дежурным был Тойво Кяреда.

На уроке русского языка учительница вызвала Тоомаса Линнупоэга, не называя его по имени: «Теперь пойдет отвечать самый непоседливый ученик в классе». Так и сказала.

На уроке истории для учительницы не оказалось стула, и она тоже обратилась к нему: «Тоомас Линнупоэг, ты сегодня такой оживленный, пойди, посмотри, куда девался мой стул».

И все это произошло за один день. На четырех уроках подряд. Разумеется, Тоомасу Линнупоэгу пришлось отправиться на розыски стула, он обнаружил его в коридоре. Но в душе Тоомаса Линнупоэга уже нарастало чувство протеста, и он поставил стул спинкой к учительскому столу.

— Тоомас Линнупоэг, ты, как видно, причислил и меня к учащимся, считаешь, что я должна сидеть лицом к доске? — спросила учительница.

— Да нет, — возразил Тоомас Линнупоэг вежливо, — это я по рассеянности.

И Тоомас Линнупоэг хотел поставить стул, как надо. Но учительница была, словно рентгеновский аппарат, и видела его насквозь.

— Спасибо, я поставлю сама. Но я хотела бы услышать от тебя, Тоомас Линнупоэг, когда наступит тот день, наступит тот час, та минута, когда ты станешь, наконец, прилежнее. Имей в виду, ты у меня давно на заметке, и если не исправишься, я тебе снижу годовую оценку.

Да, учителя к нему придираются, Тоомас Линнупоэг все больше убеждался в этом, и придираются только потому, что он сидит на первой парте.

Но Тоомас Линнупоэг был деятельный мальчик и решил покончить с таким положением. Он немедля приступил к разработке плана: первым делом — сразу же после урока истории попытаться совершить «товарообмен» с Гласом Народа — склонить его перейти с последней парты на первую, чтобы он, Тоомас Линнупоэг, смог соответственно пересесть с первой на последнюю. Ради этого Тоомас Линнупоэг был готов пожертвовать своей новой шариковой ручкой или даже… Но тут планы Тоомаса Линнупоэга были прерваны, дверь класса внезапно отворилась, в нее вошел семиклассник и обратился к учительнице:

— Разрешите, пожалуйста, Тоомасу Линнупоэгу на минутку выйти из класса.

— Хорошо, — ответила учительница.

Тоомас Линнупоэг встал из-за парты и вышел в коридор. Через несколько секунд он вернулся, взял свой портфель и, прежде чем учительница успела что-либо произнести, вновь исчез за дверью. Затем Тоомас Линнупоэг снова появился в классе, но уже без портфеля, и в свою очередь попросил учительницу:

— Разрешите, пожалуйста, Пеэтеру Мяги на минутку выйти из класса.

— Что там у вас происходит? — спросила учительница подозрительно.

— Ничего особенного, — ответил Тоомас Линнупоэг, садясь за парту.

Пеэтер Мяги поднялся, вышел из класса, и повторилась точь-в-точь такая же процедура: Пеэтер Мяги вернулся в класс, взял портфель и отнес его за дверь. Затем он вновь возвратился и сел на свое место.

— Нет, — сказала учительница — у вас там все-таки что-то произошло. Полагаю, что я, как преподаватель, имею право об этом знать. Не правда ли, Тоомас Линнупоэг?

Тоомас Линнупоэг поднялся, всем своим видом выражая беспредельное удивление царящей в мире несправедливостью. Почему спрашивают объяснений только у него? Пеэтер Мяги точно так же выходил из класса, и Пеэтер точно так же сидит на этой проклятой первой парте и перед учительницей истории — как на ладони. Но отвечать за все должен все-таки только он, Тоомас Линнупоэг!

Тоомас Линнупоэг испустил долгий и покорный вздох. Он понял, что нет никакого смысла вступать в переговоры с Гласом Народа, — до окончания школы осталось уже немного, да и неизвестно еще, соблазнится ли Глас Народа шариковой ручкой, у него самого их две. Чего доброго, за обмен партами он заломит немыслимую цену. Похоже, это совершенно неважно, где Тоомас Линнупоэг будет сидеть: впереди или сзади, возле окна или возле печки, в среднем ряду или в крайнем, все равно он у преподавателей — как соринка в глазу.

— Ты должен был мне ответить, — напомнила учительница истории, — я жду.

— Там и вправду не было ничего особенного, — сказал Тоомас Линнупоэг. — Просто мы с Пеэтером отнесли ребятам тренировочные костюмы. У них физкультура на улице, без тренировочных костюмов нельзя, а ребята забыли свои дома.

Если бы Тоомас Линнупоэг сообщил о таком факте учительнице английского языка, она сложила бы молитвенно руки и воскликнула: «Dear me!» Но это была учительница истории. Она никогда не пускалась в пререкания, она лишь посмотрела на Тоомаса Линнупоэга долгим взглядом, и Тоомас Линнупоэг как можно крепче уперся ногами в пол, чтобы взгляд учительницы истории не смел его с лица земли.

 

Тоомас Линнупоэг получает замечание

Беспокойный дух Тоомаса Линнупоэга создавал для него дополнительные трудности уже зимою, теперь же, с наступлением весны, да еще после недельной экономии энергии, Тоомасу Линнупоэгу уже и вовсе не было с ним никакого сладу. Тоомас Линнупоэг ни минуты не мог посидеть на уроках спокойно и для преподавателей превратился в полном смысле этого слова в наказание.

Он то ловил зеркалом солнечных зайчиков, чтобы направить кому-нибудь в глаза, то старался сидеть только в профиль к учителю, а теперь вот забавлялся красной повязкой дежурного, которую незадолго до этого отобрал у Катрин Эхалилл.

— Тоомас Линнупоэг, — сказала учительница эстонского, хотя она была чрезвычайно терпелива, — если ты сейчас же не оставишь в покое эту красную ленточку, я повяжу ее тебе на голову. Ясно?

— Ясно, — ответил Тоомас Линнупоэг и мгновенно отложил повязку. Он не хотел сидеть на уроке с бантом на голове. Но предприимчивому духу Тоомаса Линнупоэга пришлось не по вкусу послушание Тоомаса Линнупоэга. Поэтому нетерпеливый дух Тоомаса Линнупоэга исподволь начал действовать, тем более, что урок эстонского языка уже сменился уроком русского, а беспокойному духу всегда был не по нутру детсадовский тон учительницы русского языка.

Учительницу русского языка, как и всех других преподавателей в конце последней четверти, обуревало желание спрашивать. Но она вызывала не по имени, а, к примеру, так: «Теперь пойдет отвечать тот, кому за партой тесно». И тогда наверняка должен был отвечать кто-нибудь из мальчиков. Или: «Пойдет отвечать, кто сидит спокойнее всех». После чего наверняка вызывалась девочка. Или: «Теперь пойдет отвечать тот, кто спит». И это значило, что настал черед Гласа Народа, он прекрасно говорил по-русски, и на уроках русского языка ему было скучно. Во время одной из таких реплик беспокойный дух Тоомаса Линнупоэга спросил у Тоомаса Линнупоэга:

«Как ты думаешь, Майя все еще сердится из-за разговора о свадьбе?»

Тоомас Линнупоэг пожал плечами. Ему не очень-то нравились такие вопросы. Но беспокойный дух Тоомаса Линнупоэга не обратил на это внимания и продолжал:

«Ты уже пытался загладить свою глупую выходку?»

«Если и пытался, какое тебе до этого дело? — огрызнулся Тоомас Линнупоэг и помрачнел, ему стало неловко. — На кой черт ты лезешь не в свое дело?»

«Ничего я не лезу, — ответил беспокойный дух Тоомаса Линнупоэга, прекрасно знавший, что после совместного похода к мастерам спорта Майя явно сторонится Тоомаса Линнупоэга и что Тоомас Линнупоэг не знает, считать ему Пеэтера снова соперником или нет. — Ничего я не лезу. Я только хочу выразить свое мнение. По-моему, Майя замечательная девочка».

«Я это и сам знаю», — сказал Тоомас Линнупоэг.

«Вот и прекрасно, — решил беспокойный дух. — А что она каждый день звонит Пеэтеру, это ничего не значит. Всем девочкам нравится звонить. Будь у тебя телефон, Майя звонила бы тебе по два раза в день».

Тоомас Линнупоэг молчал.

«К тому же Пеэтер ни разу не провожал Майю домой, и в кафе они не ходили, и конфеты на скамейке в парке тоже не ели».

«Откуда тебе это известно?» — быстро спросил Тоомас Линнупоэг.

«Мне ничего не известно, я так думаю, потому что знаю Пеэтера, — ответил беспокойный дух Тоомаса Линнупоэга радостно. Он был доволен, что Тоомас Линнупоэг оживился. — Если ты напишешь Майе хорошее письмо, она опять станет тебе улыбаться. Знаешь, как надо написать?»

«Ну?» — спросил Тоомас Линнупоэг.

«Ты напиши ей на русском языке, но латинскими буквами».

«Ясно», — ответил Тоомас Линнупоэг и написал:

Dorogaja Maia!

To, nebos’, sovsem uvjala, slusaja ucitelnicu russkogo jazoka? Ucis’ prilezno I ne lodyrnicaj, potomu cto exameny na nosu.

Тоомас Линнупоэг свернул бумажку в шарик и бросил ее прямехонько на парту Майи, но так неудачно, что учительница заметила. За сегодняшний день Тоомас Линнупоэг порядком потрепал нервы всем учителям, и ему, естественно, не приходилось рассчитывать на милосердие. Учительница русского языка потребовала у Тоомаса Линнупоэга дневник и в графе замечаний записала: «Тоомас Линнупоэг вертится во время урока и посылает девочкам записки». И еще поставила ему двойку по русскому языку, потому что Тоомас Линнупоэг ни разу не поднял руку, хотя учительница весь урок спрашивала.

По мнению Тоомаса Линнупоэга, выставленная таким образом двойка являла собой величайшую в мире несправедливость, однако в настоящий момент Тоомас Линнупоэг был слишком благодушно настроен, точнее, находился под впечатлением написанного Майе письма — и поэтому не вступил в борьбу за правое дело. Но если бы бедняга Тоомас Линнупоэг догадывался о тех неприятностях, которые принесет ему эта двойка, он отнесся бы к данному факту своей биографии далеко не так легкомысленно.

 

Тоомас Линнупоэг на судилище

После уроков Катрин Эхалилл выскочила к учительскому столу и прогремела:

— Домой никто не пойдет! Никто! Проведем экстренное собрание.

— Экстренное собрание? — удивленно спросил Тоомас Линнупоэг и поднялся из-за парты. — А по какому случаю, можно узнать?

— Как?! — вскричала Вайке Коткас. — Вы слышали, что сказал Тоомас Линнупоэг? Получил двойку и еще спрашивает, по какому случаю! Неужели ты не помнишь о нашем решении — в последней четверти ни одной двойки! А ты снижаешь показатели всего класса.

— Я?! — изумился Тоомас Линнупоэг, и вдруг его охватила злость оттого, что именно Вайке Коткас на него накинулась. — Это поклеп! Я всегда повышаю показатели класса.

— Как это ты их повышаешь? — уже вопила Вайке Коткас.

— Ну, написал за тебя сочинение. Иначе ты получила бы двойку, — охотно объяснил Тоомас Линнупоэг.

Вайке Коткас вздрогнула, она так перепугалась, что мигом потеряла все свое орлиное достоинство, сделавшись куда меньше любого птенчика. Вайке Коткас, можно сказать, превратилась в крохотную мышку-полевку, которая ищет, куда бы спрятаться. Но Вайке Коткас вовсе незачем было прятаться. Никто, кроме Майи, все равно не поверил, что Тоомас Линнупоэг мог написать сочинение за Вайке Коткас.

Возникла небольшая пауза, и Тоомас Линнупоэг подумал, что самое страшное уже позади, но тут Катрин Эхалилл взяла бразды правления в свои руки.

— В последнее время ты такое выкидываешь, что, кажется, превзошел даже самого себя, по-моему, ты и не собираешься исправляться. Во-первых, ты умышленно опаздываешь в школу.

— Не умышленно, а непредумышленно, — поправил Тоомас Линнупоэг. — А насчет поведения ты ошибаешься, я единственный из всего класса добровольно пошел на выставку рисунков «протонов». А всех вас завуч ловил на лестнице и насильно затаскивал в зал.

Этого Тоомасу Линнупоэгу не следовало говорить. Такая критика разозлила девочек, и на Тоомаса Линнупоэга посыпался град обвинений. Да такой частый, что Тоомасу Линнупоэгу уже и защищаться было невозможно.

— На уроке истории ты выносил за двери тренировочные брюки!

— На переменке мел за окно выкинул!

— Спорил с учительницей английского языка!

— На уроке пения тебя выставили за дверь!

— На прошлой неделе забыл дома тетрадь по физике!

Открыла было рот и Майя, желая что-то добавить, но промолчала. Наверное, почувствовала, что в проступках Тоомаса Линнупоэга и она косвенно виновата. Зато не молчала Катрин Эхалилл.

— Тебе пришлось несколько раз напоминать о комсомольском поручении, и если бы не Майя, ты бы его до сих пор не выполнил.

Возможно, Тоомасу Линнупоэгу и удалось бы умело отбить атаку девочек, если бы Тойво Кяреда и лучший друг Тоомаса Линнупоэга Пеэтер Мяги не строили за спиной Катрин Эхалилл страшные рожи и не демонстрировали с помощью жестов, как его повесят. Это, разумеется, мешало Тоомасу Линнупоэгу собраться с мыслями.

Но зато собралась с духом Вайке Коткас. Когда она увидела, что девочки набросились на Тоомаса Линнупоэга и никто не собирается ставить на повестку дня вопрос об ее сочинении, то вновь из крохотной мышки-полевки превратилась в могучего орла и заговорила учительским тоном:

— Все это заставляет нас спросить у тебя, Тоомас Линнупоэг, что с тобой происходит? Ведь когда-то ты был очень неплохим учеником. Мы хотим знать, чем ты сейчас занят и почему ты перестал как следует заниматься?

— Я занимаюсь как следует, — возразил Тоомас Линнупоэг. — Я получил сегодня пятерку. По физкультуре.

— Покажи дневник! — энергично потребовали девочки. Тоомас Линнупоэг вытащил дневник, но никакой пятерки там, разумеется, не было. Да ее и не могло там быть, ведь преподаватели физкультуры никогда не ставят отметок в дневники учащихся, а записывают их в свои блокноты.

— Я получил пятерку, честное слово, — сказал Тоомас Линнупоэг, широко разводя руками. — Тоомас Линнупоэг никогда не врет. Я могу заверить пятерку своей подписью.

И, не ожидая ответа девочек, вконец разошедшийся Тоомас Линнупоэг вытащил из нагрудного кармана пиджака шариковую ручку и прямо под замечанием учительницы русского языка вывел крупными и ясными буквами:

«Я получил сегодня пятерку по физкультуре.

Т. Линнупоэг».

— Ой! — вскрикнула Вайке Коткас. — Теперь он вдобавок ко всему еще и дневник испортил. Послал нам бог сокровище! Вот и воспитывай его! — И Вайке Коткас с такой злостью затрясла головой, что челка у нее на лбу заплясала.

Никто уже не мог ничего добавить, возникла небольшая пауза, во время которой Тоомас Линнупоэг привел свое оружие в боевую готовность и спросил с предательской хитростью:

— Вайке Коткас, разве ты уже забыла, что значит «Per aspera ad astra»? Лично я терний не боюсь, мало того, я создаю их и для вас, иначе как же вы подниметесь к звездам?

Вайке Коткас безнадежно махнула рукой. Затем махнула еще раз и…

…вдруг отчаянно замахала обеими руками.

Вначале Тоомас Линнупоэг подумал, не спятила ли Вайке Коткас, но оказалось, что она отмахивается от осы. Все девочки завизжали и забегали. Вийви поняла, что оса и только оса может спасти Тоомаса Линнупоэга, она вскочила из-за парты и крикнула:

— Тоомас Линнупоэг, ты ведь храбрый, убей осу!

Тоомаса Линнупоэга не надо было просить дважды.

Тем более, что оса кружилась уже возле Майи. Тоомас Линнупоэг и следом за ним все мальчики принялись гоняться за осой, прыгая по партам и столам, так что из всего этого вышла мировая потеха.

 

Тоомас Линнупоэг накануне вечера отдыха

Вечер отдыха был объявлен на субботу, и перенести его уже не могла никакая сила. В пятницу Катрин Эхалилл подошла к Тоомасу Линнупоэгу и спросила:

— Стало быть, мастер спорта придет?

— Придет, — ответил Тоомас Линнупоэг твердо.

Но Катрин Эхалилл не успокоил ответ Тоомаса Линнупоэга, она подошла еще и к Майе.

— Стало быть, мастер спорта придет?

— Придет, — ответила Майя неуверенно. Неуверенный ответ Майи вполне успокоил Катрин Эхалилл, и она крикнула:

— А теперь всем желающим — украшать зал! Группа добровольцев во главе с Катрин Эхалилл ринулась в зал, потому что украшать помещение — работа веселая.

— Тоомас Линнупоэг, — прошептала Майя и потянула Тоомаса Линнупоэга за пиджак, так что тому пришлось остановиться.

— Ну?! — изумленно выговорил Тоомас Линнупоэг. Майя еще никогда не тянула его за полу пиджака.

— А вдруг мастер спорта обманет?

— Спортсмены никогда не обманывают, а мастера и подавно, — успокоил ее Тоомас Линнупоэг.

Но Майя была само сомнение. На сердце у нее кошки скребли: ну как могла она в тот раз вернуться с полудороги и доверить приглашение спортсменов одному Тоомасу Линнупоэгу! И теперь она недоверчиво выспрашивала у Тоомаса Линнупоэга:

— А ты сказал, когда надо прийти?

— Сказал, — ответил Тоомас Линнупоэг.

— И школу тоже назвал?

— Наверное, назвал.

— Как можешь ты так говорить, Тоомас Линнупоэг! Ведь это наше общее комсомольское поручение. Если что-нибудь случится, виноватыми окажемся мы оба. Понимаешь, оба.

Тоомас Линнупоэг улыбнулся. Он ничего не имел против того, чтобы оказаться виноватым за компанию с Майей. Но Майю такая перспектива совершенно не устраивала, и она предложила предоставить украшение зала другим, а самим удрать, чтобы еще раз наведаться к мастеру спорта. Тоомас Линнупоэг, разумеется, не смог остаться равнодушным к предложению Майи и чуть ли не на крыльях полетел следом за ней.

На улице Майя спросила:

— Ты адрес его помнишь?

— Помню, — ответил Тоомас Линнупоэг, — но это не имеет никакого значения.

— Как это, не имеет значения?

— Очень просто, — пояснил Тоомас Линнупоэг, — мы туда и не пойдем.

— Ты что, шутишь? — спросила Майя угрожающе и остановилась. — Тогда зачем же мы, по-твоему, из школы ушли? Может быть, прогуляться?

— Вот именно, прогуляться, — спокойно подтвердил Тоомас Линнупоэг. — Впрочем, если тебе это выражение не нравится, можно сказать иначе — например, подышать свежим воздухом.

Впервые в жизни Майя пренебрегла правилами поведения и прямо на улице основательно пробрала Тоомаса Линнупоэга.

— Погоди, да погоди же, — попытался остановить ее Тоомас Линнупоэг.

— У тебя вообще нет чувства ответственности, — кричала Майя. — Каждый за что-нибудь отвечает — Катрин Эхалилл, Тойво Кяреда и Агу Райенди отвечают за оформление, Вийви и Вайке — за кофе, Тийя Раяметс и ее подружки — за бутерброды, а ты… ты не хочешь отвечать ни за что и мне тоже не даешь.

— Погоди, да погоди же ты, — повторил Тоомас Линнупоэг, — ты даже не выслушала меня, а орешь, как Вайке Коткас.

Майя не хотела быть «как Вайке Коткас» и замолчала.

Тоомас Линнупоэг спокойно и толково объяснил Майе, что совершенно незачем еще раз идти к мастеру спорта, ибо его сегодня вообще нет дома, у него соревнования. Майя уже почти удовлетворилась таким ответом, как вдруг дух сомнения вновь заговорил в ней.

— А может, ты и впрямь забыл сказать, куда прийти, что тогда будет? — спросила она.

— Если бы я и не сказал, мастер спорта сам спросил бы про это, — не раздумывая, ответил Тоомас Линнупоэг, и между ними на мгновение воцарился мир. Но лишь на мгновение. Майя еще не избавилась от недавней агрессивности и продолжала с прежним пылом:

— Почему же ты сразу не сказал, что идти нет смысла? Ты пошел со мною, чтобы увильнуть от украшения зала? Так ведь?

Тоомас Линнупоэг только молча вздохнул. Он еще не забыл последствий недавнего разговора о женитьбе!

— Ну? — вызывающе спросила Майя. Внезапно щеки ее вспыхнули, и она быстро сказала: — Впрочем, мне это совершенно безразлично, я и знать не хочу, почему ты пошел.

— Ни от чего я не увиливаю, — заявил Тоомас Линнупоэг, — именно о вечере я и хотел с тобой поговорить.

— Почему именно со мной? — осведомилась Майя недоверчиво.

— Потому что в нашем классе нет артистки лучше тебя, — объяснил Тоомас Линнупоэг, и он говорил вполне искренне.

Майя, которая всегда была неравнодушна к любой, даже самой маленькой похвале, спросила кокетливо:

— Ты так думаешь?

— Думаю, — ответил Тоомас Линнупоэг и предложил Майе выступить на вечере отдыха с диалогом из жизни класса. Майя сыграет роль учительницы, а Тоомас Линнупоэг изобразит ученика.

Майя сразу оживилась, и это, по мнению Тоомаса Линнупоэга, еще раз подтверждало, что артистический талант у нее есть.

— Я уже знаю, что делать! — воскликнула Майя. — Я буду изображать классного руководителя, а ты — Тойво Кяреда. Скажем, учительница приходит в класс и спрашивает: «Почему тебя вчера не было в школе?» Тойво отвечает: «Проспал». Учительница удивлена: «Проспал? До двух часов дня?» Тойво уточняет: «Нет, я проснулся в половине одиннадцатого». Учительница удивлена еще больше: «Что же ты не пришел в школу?» Тойво возражает: «Как не пришел! Пришел». Учительница говорит: «Но тебя не было ни на одном уроке». И тут Тойво сообщает: «Я чинил в школьной мастерской парту, ту самую, что сломал на прошлой неделе».

Майя до того обрадовалась открытию, что даже в ладоши захлопала. Радость Майи подхлестнула Тоомаса Линнупоэга, и он с жаром подхватил:

— Знаешь, кого еще можно представить? Учительницу русского языка и моего лучшего друга Пеэтера. Учительница входит в класс и сообщает: «Тому, кто написал карандашом, оценка снижается на один балл». Пеэтер возмущается: «Но это несправедливо! Не могу же я каждый день покупать себе новую ручку!» Учительница поворачивается к нему: «Выходит, я должна приносить вам ручки и раздавать перед уроком? Но тогда вы, чего доброго, заявите, что никудышные ручки — дело рук учительницы».

— Знаешь, Тоомас Линнупоэг, от твоей идеи обалдеть можно, — засмеялась Майя. — Давай, переберем всех учителей и учеников! Вот занятная викторина выйдет. Пусть отгадывают!

Вдруг Майя погрустнела.

— Только где нам репетировать? В школе нельзя, увидят… а у нас тесно.

— Пошли к нам, в бабушкину комнату, — предложил Тоомас Линнупоэг. — Там никто нам не помешает.

И они отправились к Тоомасу Линнупоэгу. Вернее, помчались во весь дух, словно боялись опоздать.

 

Тоомас Линнупоэг на вечере отдыха

Вечер с самого начала удался на славу. Мастер спорта оказался человеком слова, настолько человеком слова, что пришел на четверть часа раньше, и Тоомас Линнупоэг, разумеется, не упустил случая представить это как свою заслугу. Он расхаживал по залу и сам себя похваливал:

— Видите, что значит, когда организация дела находится в надежных руках.

— Не болтай, побереги свой голос, — сказала Катрин Эхалилл, — тебе еще петь сегодня придется.

Одним словом, заслугу Тоомаса Линнупоэга свели к нулю. Но Тоомас Линнупоэг и не подумал падать духом, а стал искать новый способ выдвинуться на первый план.

Мастер спорта кое-что порассказал, правда, сам он был гораздо интереснее, чем его выступление, рассказчик он был не ахти какой, ответил на вопросы и торопливо ушел — его в тот же вечер пригласила в гости еще какая-то школа. Мастер спорта имел отзывчивое сердце и не решался подвести ту другую школу, поэтому он сам отказался от программы, которую здесь приготовили в его честь. Говоря по правде, это было очень мило с его стороны — без мастера спорта все чувствовали себя увереннее, да и выступления вышли лучше.

Организованный Катрин Эхалилл ансамбль девочек спел три песни, мальчики сыграли несколько пьесок на губных гармошках, Майя продекламировала стихи, Катрин Эхалилл исполнила гимнастический номер с мячом, после нее выступили девочки-гимнастки с лентами, затем Тоомас Линнупоэг спел песню, а затем программа кончилась. Однако когда вот-вот должен был закрыться занавес, на сцену выбежали Майя и Тоомас Линнупоэг и крикнули в один голос:

— Внимание! Внимание! Только что вышел номер живой сатирической газеты. Если публике угодно, мы можем ее зачитать.

Все бурно зааплодировали в знак того, что им угодно.

Майя водрузила на нос очки и мгновенно превратилась в учительницу. Она сказала артисту Тоомасу Линнупоэгу: «Ты уже несколько недель не показывал мне дневника. Ты хоть сам помнишь, когда это было в последний раз?» Артист Тоомас Линнупоэг ответил, что он, кажется, и впрямь уже давненько не показывал. «Принесешь дневник в понедельник, — потребовала учительница, — договорились?» Артист Тоомас Линнупоэг молчал, но вовсе не потому, что роль вылетела у него из головы, а потому, что в диалоге была предусмотрена именно такая пауза. «Ты сказал «да»?» — спросила учительница Майя. Артист Тоомас Линнупоэг начал переминаться с ноги на ногу, пожал плечами и в конце концов покорно сказал: «А что же мне еще остается».

Все мгновенно догадались, что учительница Майя изображает их доброго и любимого классного руководителя, а Тоомас Линнупоэг — это Глас Народа, который вечно теряет свой дневник.

Успех Майи и Тоомаса Линнупоэга был полным. Смеялись ученики, смеялся классный руководитель. Когда одного за другим разыграли всех восьмиклассников, классный руководитель спросил:

— Тоомас Линнупоэг, а что же ты себя в кривом зеркале не показал?

— Вы хотите? — спросил Тоомас Линнупоэг. — Пожалуйста!

Тоомас Линнупоэг подмигнул Майе и поднял воротник своей рубашки. Дело в том, что Тоомас Линнупоэг время от времени придумывал какое-нибудь изменение в своей внешности. Это у него вошло чуть ли не в привычку, иначе Тоомасу Линнупоэгу было бы чересчур скучно в школе.

«Dear me! — воскликнула артистка Майя и молитвенно сложила руки. — Что ты, Тоомас Линнупоэг, опять выдумал? Большой мальчик, а ведешь себя, словно младенец. Сейчас же приведи в порядок ворот! Dear me!»

Но гвоздем вечера были, разумеется, танцы. Тоомас Линнупоэг протанцевал с Майей пять танцев подряд и поклялся протанцевать с ней и все оставшиеся, так как отношения с Майей у него теперь наладились. Но в тот самый момент, когда Тоомас Линнупоэг поклонился Майе в шестой раз, приглашая на танец, то же самое сделал и Пеэтер, так что Майе не оставалось ничего другого, как засмеяться и отказать обоим.

Однако Майя почувствовала необходимость как-то сгладить неловкость положения и, так как была окрылена сегодняшней удачей на сцене, она вдруг быстро сказала:

— Знаете, мальчики, я все-таки одержала победу над родителями.

— Какую победу? — спросил Тоомас Линнупоэг рассеянно, у него несколько испортилось настроение из-за того, что его лучший друг Пеэтер помешал ему потанцевать с Майей.

— Отец разрешил мне пойти в театральное училище.

— В театральное?! — изумился Пеэтер, и Тоомасу Линнупоэгу стало ясно, что Пеэтер и знать ничего не знает о делах Майи.

— А разве ты этого не знал? — спросил Тоомас Линнупоэг с напускным удивлением. — Это ведь такая старая история. — И тем самым яснее ясного дал понять Пеэтеру, что у него, Тоомаса Линнупоэга, и у Майи есть свои секреты. Но Пеэтер на этот намек и внимания не обратил.

— Вначале я думала, что сразу пойду учиться на артистку, — защебетала Майя, — но в Таллинне нет театрального училища, куда принимали бы после восьмилетки, а ехать в Вильянди не хочется. Вот мы и решили на семейном совете, что вначале надо закончить десятилетку. Так что со мной теперь все ясно.

— Со мной тоже, — сказал Пеэтер, и Тоомас Линнупоэг знал, что это правда: Пеэтер уже давно интересовался медициной.

— А как твои дела, Тоомас Линнупоэг? — спросила Майя язвительно. — Ты тоже пойдешь в артисты? После сегодняшнего дебюта тебе стоит об этом подумать.

— Может, и пойду, если ты попросишь хорошенько, — сказал Тоомас Линнупоэг мрачно. Но он был мрачен вовсе не потому, что Майя в открытую заговорила о несамостоятельности его планов на будущее, о нет, это — пустяк! Тоомаса Линнупоэга раздражал Пеэтер — он вроде бы собирался век простоять возле них. «Погоди же!» мысленно угрожал ему Тоомас Линнупоэг, горя желанием расправиться со своим лучшим другом.

В это мгновение объявили дамский танец, и Майя прощебетала:

— Ты, Пеэтер, извини меня, но я должна отблагодарить Тоомаса Линнупоэга за все приглашения.

Тоомас Линнупоэг и Майя пошли танцевать, и мрачное настроение Тоомаса Линнупоэга растаяло, словно сахар в чашке кофе. После этого танца он уже ни на шаг не отходил от Майи и приглашал ее на все танцы.

— Я ужасно проголодалась, — вдруг сказала Майя, — давай съедим по бутерброду.

— Давай, — тут же откликнулся Тоомас Линнупоэг и повел Майю к столу. Но там уже словно армия солдат побывала. Майе и Тоомасу Линнупоэгу досталось на двоих только три бутерброда и немного печенья.

Вайке Коткас налила им кофе и сказала Тоомасу Линнупоэгу:

— Если не ошибаюсь, этот вечер должен был пробудить во мне любовь к спорту, но, как ни странно, никакой любви я не ощущаю. Так что давай, пробуждай, ты же обещал.

— Если уж мастер спорта не смог расшевелить тебя, то мне за это и браться не стоит, — отпарировал Тоомас Линнупоэг и…

…вновь увлек Майю танцевать.

 

Тоомас Линнупоэг сидит на хвосте крокодила

Тоомас Линнупоэг сидел в Клоога на хвосте крокодила и смотрел на море. Голова Тоомаса Линнупоэга была так же пуста, как небо, где не виднелось ни одного облачка. Только небо было голубое, а в голове Тоомаса Линнупоэга царила непроглядная мгла.

Всего лишь две недели тому назад его голова была переполнена светом и сиянием, — в то время рядом с ним сидела Майя. В своем золотисто-желтом купальнике она напоминала солнышко, и ветер развевал пряди ее длинных светлых волос.

…В то время они посиживали у самой кромки берега и, словно маленькие дети, выкапывали в мокром песке пещерки, лепили башенки, а после смывали их водой.

…В то время они плавали вдвоем вокруг буйка. Когда же Майя заметила, что его отнесло на мелководье, Тоомас Линнупоэг, не медля ни секунды, нырнул наподобие человека-амфибии, поднял со дна служивший якорем камень и оттащил его на несколько метров дальше, в глубину моря, а Майя толкала буй. Едва они установили буй на нужном месте, появилась спасательная лодка и вместо «спасибо» Майя и Тоомас услышали совсем иные слова. Но они не обиделись, они знали, что мир от века был неблагодарен.

…В то время они, шлепая по воде босыми ногами, дошли чуть ли не до Лауласмаа. На обратном пути Тоомас Линнупоэг преподнес Майе большой красный цветок шиповника, и Майя чмокнула Тоомаса Линнупоэга в щеку. Он хотел было вернуть поцелуй, но Майя кинулась наутек, и они всё бежали, бежали…

…когда же Тоомас Линнупоэг наконец, уже в Клоога, догнал Майю, вокруг были люди, и Тоомасу Линнупоэгу, к его огромному сожалению, пришлось оставить при себе поцелуй, который так и рвался с его губ.

…В то время они долго-долго загорали, лежа на полосатом надувном матраце Майи, и предавались безделью, лишь время от времени обсыпая друг друга горячим песком.

…Они загорали до тех пор, пока не подводило живот, и тогда принимались уничтожать припасенные Майей бутерброды. Тоомас Линнупоэг не помнил, чтобы он когда-нибудь прежде ел что-нибудь вкуснее. Оказывается, Майя умела делать бутерброды и без всякого кулинарного училища.

…Когда же солнце опускалось совсем низко, Майя и Тоомас Линнупоэг отправлялись домой. Поезд был набит битком, их прижимали друг к другу. Но по мнению Тоомаса Линнупоэга, пассажиров могло бы быть и еще больше, лично он в этом отношении не имел к железной дороге никаких претензий…

Тоомас Линнупоэг сидел, прикрыв глаза, и недавние прекрасные летние дни кружились вокруг него. Но стоило только ему открыть глаза, как он опять оказывался один, и прохладный морской ветер заставлял его еще больше съеживаться. Тоомас Линнупоэг уже не верил, что Майя придет. В ожидании ее прихода он просидел на хвосте крокодила целых тринадцать несчастных дней.

Именно тринадцать дней тому назад Майя не пришла, хотя они условились встретиться. Правда, в тот день шел дождь, и Тоомас Линнупоэг был единственной живой душой на пляже. Но на третий день дождь прекратился, а Майя все равно не появилась. Тоомас Линнупоэг позвонил Майе, но никто не поднял телефонную трубку. Тоомас Линнупоэг истратил на звонки все свои двухкопеечные монетки, — автомат, и тот, был настроен против него: не вернул ни одной двушки. На пятый день к вечеру Тоомас Линнупоэг отправился к Майиному дому и несколько раз прошелся возле него взад-вперед в надежде ее увидеть. Вечером шестого дня он подошел к дверям Майи, но постучать у него не хватило смелости. Ему вспомнилось, что у Майи сердитый отец. На исходе седьмого дня Тоомас Линнупоэг все же постучал в дверь, но никто ему не открыл. И в коридоре не появилось ни одной разговорчивой старушки, которая с превеликим удовольствием снабдила бы его необходимой информацией. На восьмой и на девятый день Тоомас Линнупоэг ничего не предпринимал, мучился своей душевной болью и ждал. На десятый день утром он увидел, как Майя садилась в автобус. Тоомас Линнупоэг кинулся к автобусу, но дверцы захлопнулись прежде, чем он успел в него впрыгнуть, и тут Тоомас Линнупоэг начал сомневаться, на самом ли деле он видел Майю. Следующие три дня им владела черная меланхолия, и теперь, сидя на хвосте крокодила, Тоомас Линнупоэг чувствовал, что ему самому хочется превратиться в это земноводное и проглотить весь мир. Но мир был для этого все же немного великоват, и, несмотря на свое желание, в крокодила Тоомас Линнупоэг не превратился.

Час спустя поезд отвез его обратно в город. Тоомас Линнупоэг сидел в вагоне и смотрел в окно. Но он не видел ни птиц на телеграфных проводах, ни желтеющих хлебных полей, ни начавших краснеть рябин. Он не видел ничего. Тоомас Линнупоэг и не хотел ничего видеть, потому что той, кого он с радостью бы увидел, не было в вагоне, не было за окном, не было нигде поблизости. Тоомас Линнупоэг начал даже сомневаться, существует ли вообще Майя на свете. Может быть, она была лишь галлюцинацией, призраком? Тоомас Линнупоэг встряхнулся, чтобы освободиться от нервного напряжения, — нельзя же опускаться до таких глупостей! Встряхивание…

…принесло пользу. Тоомас Линнупоэг сообразил, что для него еще не все потеряно. Послезавтра — первое сентября, не может же в самом деле Майя не прийти и в школу.

 

Тоомасу Линнупоэгу ставят телефон

Тоомас Линнупоэг получил от матери и отца строгий приказ сидеть дома, хотя родители прекрасно знали, что подошел последний день летних каникул. Но, по их мнению, Тоомас Линнупоэг непростительно много увлекался улицей, и теперь настал последний срок хотя бы ненадолго приобщить его к домашним делам.

Сегодня им обещали поставить телефон, и Тоомас Линнупоэг должен был сидеть дома, чтобы монтеры могли попасть в квартиру. К тому же родители Тоомаса Линнупоэга были на редкость предусмотрительные люди. Они предполагали, что монтерам может понадобиться помощь их сына.

По правде говоря, Тоомасу Линнупоэгу было глубоко безразлично, где находиться, дома или на улице. Предприимчивый дух и жизнерадостный оптимизм покинули Тоомаса Линнупоэга, окончательно покинули, его не радовало даже, что у них будет телефон.

Тоомас Линнупоэг просто-напросто развалился в кресле и ждал, когда техники справятся со своим делом, чтобы после их ухода продолжать ничегонеделание уже без помех. Помощь его потребовалась лишь затем, чтобы показать место, куда поставить аппарат. Монтеры были высокой квалификации, а может быть, просто дельные работники, — когда понадобилось закрепить проводку под потолком, они без лишних слов сами принесли из кухни табуретки.

Монтеры ушли, и Тоомас Линнупоэг остался в полном одиночестве. Бабушка и Протон совершали один из своих бесконечных походов в магазины и на рынок, и невозможно было предсказать, когда они вернутся. Лучше бы они и вовсе не возвращались. Небось, Протон опять притащит к ним свою Анне, — он теперь не в состоянии и дня провести без нее, — начнут играть, и тогда их крику конца не будет. А Тоомас Линнупоэг нуждался в покое, то есть его душа в этом нуждалась.

И лишь спустя четверть, а может быть даже и получаса, флегматично настроенный Тоомас Линнупоэг подошел к телефону, — все же было бы странно не воспользоваться аппаратом, когда до него можно рукой дотянуться. Тоомас Линнупоэг снял с рычага трубку и стал соображать, кому бы позвонить. Если бы Тоомасу Линнупоэгу, вернее, родителям Тоомаса Линнупоэга — но разница тут самая пустяковая! — поставили телефон две недели тому назад, Тоомас Линнупоэг не колеблясь позвонил бы в первую очередь Майе, и только Майе.

Но теперь он набрал…

…номер телефона Пеэтера.

— Алло, это Пеэтер? — спросил Тоомас Линнупоэг. — Говорит Тоомас Линнупоэг. Я проверяю, как работает наш новый телефон.

— Старик, что это с тобою стряслось, отчего глаз не кажешь? — послышалось на другом конце провода. — Ты же обещал хотя бы две-три последние недели провести с нами. Куда ты запропастился?

— Ну, да… никак было не вырваться, — промямлил Тоомас Линнупоэг, не мог же он сказать своему лучшему другу Пеэтеру Мяги, что он просто-напросто начихал на их совместные планы. Они, все трое — Пеэтер Миги, Тойво Кяреда и он, Тоомас Линнупоэг — еще с весны приняли решение устроиться летом на работу, копать, вернее, чистить канавы. Слышали от знакомых парней, будто на такой работенке можно зашибить хорошую деньгу. И теперь Тоомасу Линнупоэгу было немножко не по себе: как это могло случиться, что он, человек дела, сидел две последние недели на хвосте крокодила на пляже Клоога, а в это время его лучший друг Пеэтер Мяги, этот недотепа, которого, бывало, и клещами из дому не вытащить, чистил канавы и заработал себе кучу денег на карманные расходы?

— Что ты замолчал? — спросил Пеэтер Мяги.

— Это разговор долгий и не для телефона, — кое-как выкрутился Линнупоэг, в голову ему не пришло ни одной правдоподобной причины. Но его необыкновенное чутье подсказывало ему, что он должен перейти в наступление и сам задавать вопросы. Такая тактика была теоретически правильна, но практически невыгодна. — Тоомас Линнупоэг стал более подробно расспрашивать, Пеэтер и Тойво провели лето, и тем самым дал Пеэтеру возможность продемонстрировать свое превосходство Тоомасу Линнупоэгу было бы лучше спросить друга о чем-нибудь отвлеченном, но, как уже было сказано выше, предприимчивый дух покинул Тоомаса Линнупоэга.

Пеэтер изменился до неузнаваемости. Этот медлительный и чуточку даже туповатый Пеэтер! Он начал выкладывать всякие истории одну за другой, словно дрова в поленнице, и чем больше Тоомас Линнупоэг слушал, тем мрачнее становился.

— У нас там собрались мировые мужики, один другого занятнее, — начал Пеэтер рассказывать уже неизвестно в который раз. — Два студента и старикашка. Он на этих канавах собаку съел. Сам-то коротышка, и лет ему чуть не семьдесят, а рука набита — о-го-го! Больше всех заработал. Он и нас обучал разным ухваткам, а говорун — рта не закрывал. Разговор у него, конечно, был примитивный. Его послушать, так сегодняшняя наука не бог весть что, дескать, летают в космос, а из чего состоит ветер и что такое молния, никто не знает. Мы ему и так и сяк объясняли, а он только усмехается, дескать, парни, не надо мне мозги пудрить, я — человек, повидавший свет, у меня даже с московской прима-балериной интрижка была. И тут он начал читать нам лекцию, слушай внимательно, Тоомас Линнупоэг, тебе это в жизни пригодится. Старикан сказал нам: «Ребята, ни в какую не женитесь рано, не то — встанешь утром — перед тобой лицо жены, вечером отправишься спать — опять перед глазами женино лицо».

— О’кей! — сказал Тоомас Линнупоэг и положил трубку. До сих пор он сам подтрунивал над Пеэтером, а не наоборот. Но, как видно, Пеэтер в дни летнего заработка прошел курс подзуживания. Намек на Майю был чересчур прозрачен.

Тоомас Линнупоэг вовсе не имел намерения звонить Майе, но его рука сама собой подняла трубку и начала набирать номер. Уязвленное самолюбие подсказало Тоомасу Линнупоэгу даже вызывающие слова, которые он произнесет, когда Майя подойдет к телефону: «Алло, Майя, как ты жила эти дни? Прости, что я в последний раз не пришел, видишь ли, я вместе с Пеэтером и Тойво отправился копать канавы. Понимаешь, надо было немножко поправить свои финансовые дела. Надеюсь, ты без меня не очень скучала?» — Но и на этот раз к телефону никто не подошел. То ли аппарат был испорчен, то ли и впрямь у Майи по целым дням никого не было дома.

 

Тоомас Линнупоэг проявляет доброжелательность к Протону

Бабушка и Протон пришли, наконец, домой. Будь Тоомас Линнупоэг в обычном состоянии, он тотчас ринулся бы на кухню посмотреть, нет ли у бабушки в хозяйственной сумке чего-нибудь вкусненького, — надо сказать, что потребность Тоомаса Линнупоэга в сладком увеличивалась в обратной пропорции к замедлившемуся темпу его роста. Но сегодня он прилип к креслу, словно почтовая марка к конверту. Окружающее не имело в его глазах ни малейшей ценности. Тоомас Линнупоэг сидел в кресле и ругал сам себя: «Ты простофиля, ты последний дурак, ты поступаешь, словно дошкольник. Скоро даже Протон станет над тобой смеяться. Ты в самом деле глуп!»

— А я в самом деле глуп? — раздался вдруг за спиной Тоомаса Линнупоэга знакомый голос.

— Что? Кто глуп? — Тоомас Линнупоэг оторопело обернулся.

— Я — глуп? — снова спросил Протон.

— Нет-нет, — протянул Тоомас Линнупоэг, с трудом приходя в себя. Его ошеломило, что они, двое братьев такого разного возраста, одновременно думали об одном и том же. — Ты-то нет. — Тоомас Линнупоэг чуть не добавил: «Скорее я», — но вовремя прикусил язык и вместо этого спросил:

— Чего это тебе взбрело в голову?

— Бабушка сказала.

После ответа Протона было бы самое умное промолчать или произнести скупое «ааа…» Но Тоомас Линнупоэг искренне удивился:

— Бабушка?!

И в результате попал…

…в ловушку к Протону. Протон чутьем уловил, что Тоомас Линнупоэг потерял бдительность, а стало быть, его можно поэксплуатировать, и начал длинно объяснять, то есть поступил точно так же, как незадолго перед тем лучший друг Тоомаса Линнупоэга Пеэтер Мяги.

— Да, да, после рынка мы пошли к тете Тильде, и тетя Тильда угостила меня печеньем. Вначале тетя сказала «бери», и я взял одну печенюшку, мне больше и не хотелось. Но потом тетя сказала «возьми еще», и я взял, и тут мне печенье стало очень нравиться. Тетя Тильда завела разговор с бабушкой и не могла больше угощать меня, тогда я взял сам. Сразу две штуки. А когда мы ушли, бабушка сказала мне, что я глупый мальчик.

— Жизнь чертовски сложная штука, — начал философствовать Тоомас Линнупоэг, что было непедагогично.

— Видишь ли, на стол перед тобой ставят печенье, чтобы ты ел, а ты его есть не имеешь права. И имей в виду, чем старше ты будешь, тем меньше у тебя останется прав, потому что в конце концов ты еще и сам начнешь себе все запрещать.

Протон ничего не понял из этого разговора. Ему было ясно лишь одно: теперь самое время заявить о своем желании.

— Тоомас, давай поиграем в школу! — предложил он. Тоомас Линнупоэг мгновенно понял, какая над ним нависла беда. Самое простое средство отвести ее — оставить просьбу Протона без внимания. Тоомас Линнупоэг так и поступил. Но для Протона уловка брата была не в новинку, и он продолжал настаивать.

Протон за последнее лето стал невозможно упрямым. Он непременно хотел получить все, что ему вздумается, а если не получал, начинал так орать, что небо становилось черным. И Тоомас Линнупоэг вынужден был пустить в ход встречные меры. Он составил недавно руководство к противодействию из десяти пунктов, назначение которых — уменьшить чрезмерную активность Протона.

Чтобы иметь сегодня еще хоть чуточку покоя, Тоомас Линнупоэг решил прибегнуть к пункту седьмому — НУ (небольшая уступка).

Тоомас Линнупоэг взял карандаш и бумагу и написал на ней столбиком цифры для сложения.

— Сейчас будет урок арифметики, — сказал он и протянул бумажку Протону.

Две минуты в комнате стояло молчание, затем Протон произнес:

— Я не знаю, сколько будет семь плюс семь. У меня не хватает на руках пальцев.

— Посчитай пальцы и на ногах.

— Не могу. Ботинки мешают.

— Ну, тогда пуговицы на рубашке.

В комнате три минуты царила тишина. После чего Протон заявил:

— Я не знаю, сколько будет ноль плюс ноль. То ли два ноля, то ли ничего?

— Если ты хочешь играть в школу, — рассердился Тоомас Линнупоэг, — не задавай без конца вопросы. Школьники никогда ничего не спрашивают, они должны все делать сами. Потом учитель только проверяет их. Дошло?

— Дошло, — ответил Протон, — но как я могу делать сам, если я не знаю, сколько будет ноль плюс ноль?

Тоомас Линнупоэг понял, что седьмой пункт руководства к противодействию начинает его подводить, и без промедления перешел к третьему — МХ (маленькая хитрость).

— Знаешь, Протон, сказал Тоомас Линнупоэг, — тебе пора спать, настал твой «мертвый» час.

— Нет, — возразил Протон.

— Как это нет! Твой сон-старик сидит уже на краю трубы, дрожит от холода, и живот ему во-от как подвело. Тебе что, не жалко его?

На этот раз чутье не обмануло Тоомаса Линнупоэга. Протон вскочил из-за стола и быстро начал крошить булку для сон-старика. Хотя Протону исполнилось уже шесть лет, он все еще оставался круглым дурачком. Тоомас Линнупоэг не в состоянии был понять, как может братишка в таком возрасте все еще верить в сон-старика, но Протон — мог. Протон был уверен, что сон-старик каждый день появляется на краю трубы, сидит там, подогнув ноги, и дожидается, когда Протон заснет, чтобы принести ему сновидения и слопать накрошенную булку. И только один Протон точно знал, как выглядит сон-старик. Его сон-старик был таким же толстым, как Карлсон, только симпатичнее, с пухлыми розовыми щеками, и принимался плакать каждый раз, когда Протон не засыпал.

Через некоторое время пришла бабушка и сказала:

— В кои-то веки и от тебя польза, уложил спать братишку.

Тоомас Линнупоэг только плечами пожал, ничего другого такая похвала и не заслуживала. Несравненно больше его обрадовала возможность снова спокойно развалиться в кресле.

 

Тоомас Линнупоэг — ученик девятого класса

Когда Тоомас Линнупоэг добрался до своей новой школы, звонок еще не прозвенел. И хотя Тоомас Линнупоэг суеверием не отличался, такое предзнаменование было для него все же приятным — может быть, в новом учебном году он избавится наконец от титула короля опаздывающих.

Но когда он вошел в класс, там его ждало предзнаменование совсем иного рода и далеко не столь приятное. На первой парте сидела Вайке Коткас, она встретила Тоомаса Линнупоэга такой обворожительной улыбкой, словно между ними и не было девяностодевятилетней войны. Почему Вайке Коткас тут сидит? Что это значит? Она ведь собиралась пойти в школу с языковым уклоном. А рядом с Вайке Коткас расположилась Вийви, верная Вийви, она тоже улыбалась, правда, не столь вызывающе-демонстративно, зато с почти материнской нежностью и заботливостью, так что невольно вспоминалась манная каша. От этих глупых улыбок у Тоомаса Линнупоэга вдруг возникло предчувствие, что ему предстоит тяжелый, очень тяжелый год.

Майя еще не пришла, зато были на месте лучший друг Тоомаса Линнупоэга Пеэтер Мяги и сидевший позади него Тойво Кяреда.

— Чего ты думаешь, старик? Занимай свое прежнее место, — Пеэтер Мяги сделал приглашающий жест.

Тоомас Линнупоэг сел рядом с Пеэтером. Тойво Кяреда похлопал Тоомаса Линнупоэга по плечу и сказал:

— Старайся хоть сидеть попрямее. Не то мне в этом году за твоей спиной вообще никакой жизни не будет. Погляди на меня, видал, какие я плечи нарастил, не зря я копал канавы!

Тоомас Линнупоэг молча проглотил эту небольшую подковырку. Он успел порядком соскучиться по своим приятелям, и теперь у него было тепло на душе — он снова был с ними. Тоомас Линнупоэг чувствовал себя как за каменной стеной и — блаженствовал. Но долго блаженствовать ему не дали.

— Послушай, старик, что с тобою стряслось? — спросил Тойво Кяреда. — Ты так похудел, у тебя даже уши сморщились. Погляди на нас с Пеэтером! Какие у нас мускулы! Во!

Тоомас Линнупоэг попытался проглотить и вторую подковырку. Но она застряла в горле, словно горькая таблетка, и никак не исчезала. Пеэтер и Тойво правы. Если что-то вместе решили, надо вместе и осуществлять. Да, Тоомас Линнупоэг должен был пойти копать канавы. Теперь он мог бы гордо выпячивать грудь, а на заработанные деньги купить магнитофон или распределить их помесячно, чтобы всегда можно было брать деньги у самого себя. Тоомас Линнупоэг начал испытывать первые приступы мук совести. И его самочувствие становилось все хуже, — Тойво Кяреда нарисовал такую идиллическую картину жизни канавокопателей, что дух захватывало.

— Летом ничего лучше копания канав и не придумаешь, — втолковывал он Тоомасу Линнупоэгу. — Ты сам себе хозяин, работаешь, когда захочешь, остается время и позагорать, и выкупаться. А каких анекдотов от мужиков наслушаешься! Во! И за все это тебе еще выкладывают кучу денег, хотя за такую мировую жизнь, по правде говоря, не грешно бы и самому приплатить.

Тоомас Линнупоэг слушал, слушал безудержную похвальбу Тойво Кяреда и не мог сообразить, как бы умерить его пыл. И тут предприимчивый дух Тоомаса Линнупоэга шепнул ему:

«Скажи, что ты с удовольствием бы присоединился к ним, но у тебя не было возможности. Ты в это время изучал интереснейшее явление. Жизнь йогов».

Тоомас Линнупоэг повторил, словно попугай:

— Я бы с удовольствием присоединился к вам, но у меня не было возможности. Я в это время изучал интереснейшее явление. Жизнь йогов.

— Да, жизнь йогов, — повторил Тоомас Линнупоэг с ударением, увидев, что у его приятелей от изумления округлились глаза, — надеюсь, вы знаете, кто такие йоги?

— Кое-что слышали, — неуверенно ответил Тойво Кяреда.

— Йоги — это философы, которые развили в себе особые качества, — снисходительно пояснил Тоомас Линнупоэг, выражая готовность пополнить запасы знаний Тойво и Пеэтера. — Кто хочет стать йогом, должен прежде всего научиться правильно дышать. Настоящие йоги делают лишь от трех до четырех вдохов и выдохов в минуту и владеют парапсихологическими приемами.

— К-какими приемами? — переспросил Пеэтер Мяги.

— Парапсихологическими. Ну, если говорить проще — приемами ясновидения, — Тоомас Линнупоэг почувствовал, как его паруса надуваются ветром. Тоомасу Линнупоэгу уже не нужна была помощь его предприимчивого духа. — Вначале, конечно, надо вдыхать чаще, тринадцать раз в минуту. Потом — двенадцать раз и так далее, на медленное дыхание нельзя переходить резко. Но когда привыкнешь, ритм дыхания сохраняется даже ночью, во время сна. Это очень важно, ведь учение йогов основывается на том, что человек производит в течение жизни известное количество вдохов и выдохов — чем меньше их будет в каждую минуту, тем дольше он проживет. Я…

Язык Тоомаса Линнупоэга продолжал рассказывать о йогах, но мысли его обратились на другое, а взгляд оказался прикованным к первой парте. С чего это Вийви села с Вайке Коткас? Майя и Вийви восемь лет были соседками по парте, почему бы и в этом году им не сидеть рядом? Не поссорились ли они летом? Нет, этого не может быть. С Вийви невозможно поссориться, она всегда все делает так, как хотят другие. Тот факт, что Вийви не дождалась Майю, мог означать лишь одно — Майя и не придет в эту школу!

Тоомас Линнупоэг испытал такое разочарование, такое горе, что готов был зареветь на манер Протона, но, к сожалению, не мог этого сделать — из его рта продолжали сыпаться таинственные термины йоговского учения. Тоомас Линнупоэг уже дошел до точки, выложил все, что знал о йогах, и скоро уже начал бы нести чепуху, но, к его счастью, на пороге класса появилась новенькая. Она быстро окинула взглядом парты, словно бы в поисках свободного места, и направилась прямиком к троим приятелям.

— Могу я сюда сесть? — с улыбкой спросила девочка у Тойво Кяреда.

Не успел Тойво ответить, как лучший друг Тоомаса Линнупоэга, медлительный Пеэтер Мяги мгновенно вскочил из-за парты, пересел на свободное место рядом с Тойво и сказал новенькой:

— Прошу, свободное место впереди меня. Оно тебе подойдет гораздо больше.

Девочка взглянула на Тоомаса Линнупоэга, пожала плечами и уселась рядом с ним.

Тоомас Линнупоэг был зол. На этот раз Пеэтер явно хватил через край. Тоомас Линнупоэг хотел было выдать Пеэтеру что-нибудь похлеще, но Тойво Кяреда уже успокоительно похлопывал Тоомаса Линнупоэга по плечу и шептал так, что все вокруг слышали:

— Пойми, мы с Пеэтером грубые мужики, канавокопатели, нам положено сидеть вместе. А ты в нашем классе — первый джентльмен. Усвоил обхождение с девочками.

И Тойво добавил еще громче:

— Ты можешь обучить ее дыханию. Во!

Тоомас Линнупоэг кипел от злости. Друзья открыто и подло предали его, отфутболили к какой-то чужой девчонке. К девчонке! Будь это Майя, Тоомас Линнупоэг, может быть, и сморщился бы для отвода глаз, но сердце в его груди ликовало бы. А теперь…

— Кюллики, — сказала девочка, поворачиваясь к Тоомасу Линнупоэгу.

— Что? — спросил джентльмен девятого класса.

— Меня зовут Кюллики, — повторила девочка.

— Ага, — произнес Тоомас Линнупоэг. — А я, стало быть, Тоомас. Но мое имя почему-то употребляют всегда вместе с фамилией.

— А твоя фамилия? — поинтересовалась Кюллики.

— Линнупоэг.

 

Тоомас Линнупоэг в водовороте школьного дня

В класс вошла еще одна новая девочка. Тоомас Линнупоэг решил, что для него настало время действовать — сейчас или никогда! Надо показать приятелям, что он все тот же, готовый к бою, Тоомас Линнупоэг, а вовсе не такая размазня, как они думают. И он громко крикнул:

— Опоздала, деточка! В нашем классе весь лимит вышел. Свободных мест, к сожалению, больше нет.

Однако новенькая и бровью не повела.

— Я все же вижу одно свободное место, — возразила она самоуверенно.

Тоомас Линнупоэг быстро посмотрел назад.

— А я не вижу, — стоял на своем Тоомас Линнупоэг, когда же он вновь обернулся, ему показалось, будто опять все пошло наперекосяк. Новенькая тем временем уселась за учительский стол и раскрыла классный журнал.

Кюллики прыснула. Это словно бы послужило сигналом для других, начал смеяться весь класс. Тоомас Линнупоэг знал, что смех полезен для здоровья, он сам не прочь был посмеяться, но на этот раз он при всем желании не смог присоединиться к смеющимся. В чересчур глупом он оказался положении. Единственной возможностью сохранить достоинство было публичное раскаяние. Тоомас Линнупоэг, ощущая в себе свой предприимчивый дух, вскочил на ноги и с подчеркнутой вежливостью поклонился.

— Простите, учительница, я по неопытности принял вас за новую ученицу.

Учительница выслушала извинение и слегка усмехнулась.

Когда Тоомас Линнупоэг вновь опустился на место, Тойво Кяреда похлопал его по плечу и прошептал:

— Браво, Тоомас Линнупоэг! Продолжай в том же духе, и успех в новой школе тебе обеспечен.

Тоомас Линнупоэг только засопел в ответ.

— Меня зовут Анне Кивимаа, — сказала учительница. — Я ваш классный руководитель. Кроме того, я буду преподавать химию. А теперь и я хотела бы познакомиться с вами.

«Какой дурацкий промах, — сокрушался Тоомас Линнупоэг, — в жизни бы не подумал, что учительница может выглядеть так возмутительно молодо».

Учительница дошла до фамилии Тоомаса Линнупоэга. Она сделала маленькую паузу и как-то загадочно улыбнулась:

— Я думаю, Тоомас Линнупоэг, ваше имя запомнится мне лучше всех других в этом классе.

Тоомас Линнупоэг хотел бы знать, что кроется за этой загадочной улыбкой: дружеское внимание, ирония, а может быть, намек на отмщение в будущем? Последнее предположение немного расстроило Тоомаса Линнупоэга, он уже не первый год учился в школе и знал, что ни одному школьнику пока что не пошло на пользу стать объектом чрезмерного внимания преподавателей. И все же Тоомас Линнупоэг был чуточку польщен словами учительницы. Она так мило улыбнулась ему! А возможно, Тоомаса Линнупоэга подкупило совсем другое — ведь Анне Кивимаа первая из учителей обратилась к нему на «вы»? Это «вы» так ласкало слух! Бедный Тоомас Линнупоэг, как же это он забыл о таком примечательном факте: к девятиклассникам все преподаватели обращаются на «вы». И вдруг до сознания Тоомаса Линнупоэга дошло — но не это, а совсем другое! — дошло, что учительница вовсе не назвала фамилии Майи, и, стало быть, то, чего он опасался, оказалось безжалостной правдой — Майя и не придет в эту школу, во всяком случае, в их класс.

Когда урок закончился, Тоомас Линнупоэг хотел сразу же кинуться к Вийви, только Вийви могла дать ему самую свежую информацию насчет Майи. Но его бывший лучший друг Пеэтер Мяги и теперешний лучший друг Пеэтера Мяги Тойво Кяреда внезапно возникли перед ним и преградили ему путь.

— Мы с Пеэтером решили сделать из тебя человека, — сказал Тойво Кяреда, — брось ты всю эту йоговскую ерундистику и дыхание. Мы предлагаем тебе кое-что получше, мы предлагаем тебе культуризм. Во!

— Твой бицепс и двадцати восьми сантиметров не натянет, — пренебрежительно произнес Пеэтер Мяги, сжимая плечо Тоомаса Линнупоэга. — Какой прок от всех твоих блистательных талантов, если тебя ветер может свалить с ног.

— Я согласен, только поговорим об этом после уроков, — сказал Тоомас Линнупоэг, пытаясь ускользнуть от своих приятелей.

— Никаких «после уроков», мы тебя уж знаем, — возразил Тойво Кяреда, удерживая его. — Такими отговорками ты нас больше не проведешь. Ведь мы заботимся о твоей же пользе. И летом, когда звали тебя копать канавы, тоже о тебе заботились.

Тоомас Линнупоэг терпеливо ждал удобного момента, чтобы исчезнуть, но момент не представлялся. Более того, Пеэтер вновь завел свою старую пластинку.

— Ну и дурак же ты, что не пошел с нами, — сказал он. — Мировая у нас была житуха! Посмеялись до упаду.

— Да, повеселились, — подтвердил Тойво и хохотнул, — с Пеэтером ведь не соскучишься. Вначале мы копали на пару, Пеэтер одну канаву, я — другую, а учет был общий. Подошел я через некоторое время к Пеэтеру и говорю с удивлением: «И всего-то у тебя накопано?!» Ну, после моих слов Пеэтер нажал, что твой бульдозер! Прошло еще немного времени, я снова подошел к Пеэтеру и опять говорю: «Ты вроде бы и с места не сдвинулся». Пеэтер и того пуще приналег на работу. Закончил он канаву и пришел взглянуть, как у меня дело движется, сам весь в поту, никак не отдышится. Он думал, у меня уже вторая канава начата. А я еще только полканавы осилил. Ну и ругался же Пеэтер, что я его провел. Я спрашиваю: «А ты эстонскую народную сказку про Хитрого Антса и про Старого Черта слыхал?» А Пеэтер в ответ: «И кто же, по-твоему, Старый Черт?» Я говорю: «Не знаю. А вот что я — Хитрый Антс, это точно».

Пеэтер ничуть не обиделся на доброжелательное подтрунивание друга, только двинул разок Тойво под ребро и сказал:

— Зато после ты и сам сплоховал…

Но рассказать, как сплоховал Тойво, Пеэтер не успел, потому что у Вийви тоже появилась настоятельная потребность переговорить с Тоомасом Линнупоэгом. Вийви возникла перед мальчиками и сказала:

— Тоомас Линнупоэг, Майя просила передать тебе привет. У нее теперь новый…

— Новый? Ах, у Майи новый кавалер?! — перебил Вийви Тойво Кяреда. — Майя бросила нашего птенчика. Ай-яй-яй! Ну, Вийви, ликуй, настал твой черед быть зазнобой Тоомаса Линнупоэга.

Лицо Вийви сначала сделалось красным, потом белым, потом пошло пятнами, и в конце концов она выпалила:

— Я больше вообще не стану говорить с вами. Все вы одинаковые… твердолобые!

Вийви повернулась кругом и — вжик! — умчалась.

 

Тоомас Линнупоэг снова джентльмен

Звонок на второй урок прозвучал, но второго урока не было. Учительница Кивимаа вошла в класс и объявила:

— Теперь пойдем на торжественное собрание, только дисциплинированно, без шума. Идите по двое, каждый со своим соседом по парте.

— Ого! В первый же день нас начинают дрессировать! — воскликнул Тойво Кяреда. — Имейте в виду, парни, когда мы придем в зал, нас заставят прыгать сквозь обруч.

— Тише, тише, — утихомирила его учительница Кивимаа, и все построились в колонну за ее спиной.

— Топай, Тоомас Линнупоэг, двигай, Кюлли, легконожка! — продекламировал Тойво Кяреда, когда все были уже в коридоре.

«Черт побери, что это произошло с Тойво за лето? — подумал Тоомас Линнупоэг. — Он уже и вовсе рта не накрывает. Наскок за наскоком!» — Но у Тоомаса Линнупоэга не было настроения отругиваться. Послушным пай-мальчиком плелся он рядом с Кюллики по направлению к залу и раздраженно ворчал себе под нос:

— Идешь, как в детском саду!

Однако дело обстояло далеко не так плохо. Будь они детсадовцами, им бы с Кюллики пришлось держаться за руки. Хоть этого им сейчас не предписывалось. И Тоомас Линнупоэг вздохнул с облегчением.

Но едва Тоомас Линнупоэг пришел к такому утешительному заключению, как вдруг Кюллики схватила его за руку. Тоомас Линнупоэг почувствовал — еще мгновение, и он покраснеет до корней волос. Он попытался тайком освободить свою руку, но ему не удалось. Случилось нечто противоположное: его руку, а заодно и его самого выдернули из колонны.

— Тоомас, помоги мне, — прошептала Кюллики, — ты должен мне помочь!

Тоомас Линнупоэг не сразу понял, что с нею стряслось. Не разыгрывает ли она его? Надо заметить, Тоомас Линнупоэг сегодня стал очень чувствительным ко всякого рода розыгрышам. Хотя, похоже — Кюллики и вправду попала в какой-то переплет.

— Моя мама сидит в зале, видишь, там, в первом ряду, на ней красное платье, — скороговоркой зашептала Кюллики. — Я говорила ей, чтобы она не смела приходить на торжественное собрание, это ведь не начальная школа. И мама обещала мне, что не придет, а сама уже сидит здесь.

— Чем же я могу тебе помочь? — Тоомас Линнупоэг удивился вдвойне. Во-первых, тому, что матери школьницы могло прийти в голову притащиться на торжественное собрание, и во-вторых — тому, что от него ждали какой-то помощи.

— Можешь, можешь! Подойдешь к моей маме и скажешь ей, что, по распоряжению директора, родители должны сидеть в самом заднем ряду. Запомни — по распоряжению директора! Иначе она не пересядет. Иначе она останется среди учителей и, кто знает, что им наговорит. Будь добр, поторопись, пока не пришли учителя.

Тоомас Линнупоэг, разумеется, предпочел бы отказаться от такого поручения, но увидел несчастное лицо Кюллики и…

…в нем проснулся задремавший было джентльмен. Он отважно подступил к величественно сидевшей мамаше, поклонился с наигранной учтивостью и сказал:

— Уважаемая родительница, по распоряжению директора первый ряд зарезервирован для педагогов. Родителям, желающим присутствовать на нашем торжественном собрании, отведены места в конце зала. Прошу вас следовать за мной.

Ох, лучше бы Тоомас Линнупоэг воздержался от последней фразы! Когда он с матерью Кюллики пробрался в самый конец зала, то с ужасом увидел, что никаких скамеек там нет, не говоря уже о стульях. Десятые и одиннадцатые классы стояли.

— Странные порядки в вашей школе, — заметила мать Кюллики, осматриваясь, — родителей надо все-таки уважать, их надо окружать вниманием.

— Я мигом организую вам стул, — пообещал Тоомас Линнупоэг. — Подождите, прошу вас.

И со скоростью ветра помчался в ближайший класс, схватил стул, стоявший возле учительского стола, и еще быстрее вернулся назад. Но активность мамаши Кюллики превысила всякие допустимые нормы — матрона уже успела представиться их классному руководителю. Когда Тоомас Линнупоэг со стулом в руках подошел к ним, поблагодарила его уже не мамаша Кюллики, а учительница Кивимаа.

— Тоомас Линнупоэг, вы и впрямь очень внимательны.

И она снова загадочно улыбнулась. Но на этот раз у Тоомаса Линнупоэга уже не возникло сомнений относительно улыбки. Похоже, улыбка обещала хорошие взаимоотношения, а может быть, даже и чуточку дружелюбия. И Тоомас Линнупоэг, успокоенный, вернулся на свое место рядом с Кюллики.

— Как прошла операция? Мама очень протестовала? — поинтересовалась Кюллики.

— Минимально, — ответил Тоомас Линнупоэг. — Попыталась было, но я сразу же поставил ее на место.

— Только бы мама не отыскала классного руководителя, — Кюллики вздохнула и суеверно зажала в кулаке большой палец.

— Не стоит палец держать, они познакомились.

— Как?! — испуганно воскликнула Кюллики. — Уже познакомились?!

Испуг ее был таким непосредственным, что Вайке Коткас, сидевшая впереди Кюллики и Тоомаса Линнупоэга, обернулась и сказала с иронией:

— Тоомас Линнупоэг, не будоражь свою соседку! Ей же хочется послушать выступление директора, неужели ты этого не понимаешь?!

— А тебе хочется, чтобы я будоражил тебя? — отпарировал Тоомас Линнупоэг, и Кюллики уже во второй раз за сегодняшний день прыснула.

Вайке Коткас вновь повернулась к ним спиной и раздраженно зашептала что-то Вийви. Тоомас Линнупоэг понял, что сейчас его сотрут в порошок, мелкий, словно космическая пыль, потом на него дунут и он бесследно исчезнет в бесконечном мировом пространстве. И когда Майя узнает, что с ним случилось, она поймет, наконец, каким отличным парнем был Тоомас Линнупоэг. Майя станет локти кусать, что она с ним так нехорошо обошлась, но исправить уже ничего будет нельзя. Поздно!

И тут Тоомаса Линнупоэга начали раздирать противоречивые чувства. Станет ли Майя его жалеть? Какие мысли придут Майе в голову, если Вайке Коткас и Вийви в один голос сообщат ей, что новая соседка Тоомаса Линнупоэга по парте — девочка, да к тому же еще и очень красивая? Может, Майя даже позлорадствует. Поделом Тоомасу Линнупоэгу, раз он такой флюгер! Сегодня — одна, завтра — другая! Нет, голубые глаза Майи не могут сверкать злостью, не могут! Она же знает, благодаря прекрасным воспоминаниям о прошедшем лете знает, что Тоомас Линнупоэг у нее на поводке, словно любимый Мурьян у дяди Беньямина.

Так как Тоомас Линнупоэг был стерт в порошок, он уже не видел вокруг себя своих одноклассников, не слышал речи директора, который желал учащимся в новом учебном году трудолюбия и сил, не заметил, как Тойво Кяреда хлопнул его по плечу и прошептал:

— Тоомас Линнупоэг, директор желает тебе много сил!

Тоомас Линнупоэг ничего не слышал, ничего не видел, только где-то далеко-далеко стояла Майя и печально махала ему рукой на прощание.

 

Тоомас Линнупоэг переворачивает страницу

Тоомас Линнупоэг поджидал Вийви возле ворот школы. Он рассчитывал здесь с Вийви нормально, то есть без помех, поговорить. Но если уж день не задался, то так и будет до конца неудачным. Вийви появилась не одна, она шла…

…под сенью оберегающего орлиного крыла агрессивной Вайке Коткас. Тоомас Линнупоэг мгновенно уразумел, что спрашивать сейчас что-нибудь о Майе — дело безнадежное, и даже не попытался заговорить с Вийви. Зато с ним самим заговорила Вайке Коткас.

— Тоомас Линнупоэг, ты небось ждешь свою новую соседку по парте? У тебя такой предупредительный вид, жених да и только.

Тоомас Линнупоэг прикинулся, будто и не слышал слов девочки, он разглядывал небо и насвистывал марш тореадора. Вид у него был такой вызывающий, что Вайке Коткас сочла за лучшее отступить, прежде чем разразится битва. Но столь легкая победа не доставила Тоомасу Линнупоэгу удовлетворения, он предпочел бы потрепать немножко перья Вайке Коткас. Вечно эта девица, эта жердь, путается у него под ногами — то в школьных воротах, то возле дома. Хотя кто знает, может, оно и к лучшему, что обошлось без кровопролития. Не то Вийви выболтала бы Майе, что Тоомас Линнупоэг из-за нее места себе не находит, и сознание этого, словно какой-нибудь едкий химикат, разъедало бы гордость Тоомаса Линнупоэга. А гордость Тоомаса Линнупоэга чего-нибудь да стоит! Теперь он был почти уверен, что Майя его предала. Все указывало на это. Правда, о том, что у Майи появился новый друг, сказала не Вийви, а Тойво Кяреда, но ведь Вийви не возразила, а Вийви — девочка прямолинейная, она-то темнить не станет.

«Ну и пусть, — подумал Тоомас Линнупоэг. — Только больше я над собой шутить не позволю. С сегодняшнего дня начну жить иначе».

Вийви с Вайке Коткас отошли уже на достаточное расстояние, и Тоомас Линнупоэг хотел было двинуться своей дорогой, но не успел — перед ним остановился Киузалаас.

— Послушай, Тоомас Линнупоэг, с чего ты такой надутый? Чего тебе не хватает? — спросил он.

— Ничего, — ответил Тоомас Линнупоэг, такое навязчивое дружелюбие пришлось ему не по нраву.

— Если бы тебе предложили или ум, или деньги, что бы ты взял? — не унимался Киузалаас. Вот прилипало!

— Ты бы, разумеется, взял деньги, а я, я бы предпочел взять ум, — раздраженно ответил Тоомас Линнупоэг.

— Ну что ж, каждый берет то, чего у него недостает. — Киузалаас захихикал.

— Сам шутишь, сам смеешься — полное самообслуживание! — Тоомас Линнупоэг презрительно фыркнул. — Если не можешь сказать чего-нибудь поумнее, сгинь.

Тоомас Линнупоэг пошел, еле передвигая ноги, в надежде отделаться от надоедливого приставалы. Но Киузалаас — ну и толстокожий парень! — двигался в том же темпе рядом с Тоомасом Линнупоэгом.

К счастью, в поле зрения появилась Кюллики.

— Тоомас, ты не проводишь меня? — защебетала она. — Я хотела бы с тобой немножко поговорить.

— Можно и проводить, — согласился Тоомас Линнупоэг с готовностью и без готовности одновременно. С готовностью — потому что освобождался от Киузалааса, без готовности — потому что опять позволил Кюллики быть с ним запанибрата.

Тоомас Линнупоэг думал, что у Кюллики к нему какое-нибудь серьезное дело, может быть, ее где-нибудь за углом подстерегает мамаша, чтобы идти домой вместе с дочерью, но ничего подобного не оказалось. Кюллики просто болтала о том, о сем, немного о своей прежней школе, немного о доме, немного о прошедшем лете…

— Я была в комсомольском лагере, — тараторила Кюллики. — Там было так интересно! Мы сами готовили еду. Кисель получился на славу, но когда остыл, в нем плавала тьма комаров, и мы его вылили. Вечером затеяли игру в волков, но я и Марика не принимали в ней участия, погуляли просто так. А потом мы принесли из лагеря полотенца и привязали мальчикам сзади хвосты. То-то потеха была! Сразу — столько волков! А ты тоже был в лагере?

Тоомас Линнупоэг был только на экскурсии, и то весною, но об этом и говорить не стоило. Да он бы и не смог ничего рассказать, он тогда был вместе с Майей. Эти воспоминания принадлежали только ему и Майе. Но хранит ли их и она? Может быть, уже проболталась какому-нибудь чужому мальчику, так же, как сейчас Кюллики рассказывает о своей жизни ему, Тоомасу Линнупоэгу. Правда, эта мысль лишь на мгновение мелькнула в его голове, но она была такая ясная и отчетливая, что Тоомас Линнупоэг тотчас в нее поверил. Поверил и стал вынашивать планы мести. Он решил, что пройдется вместе с Кюллики…

…мимо Майиного дома. Пусть Майя увидит, что Тоомас Линнупоэг не из тех, кого можно просто так взять и бросить. У Тоомаса Линнупоэга есть свой собственный путь.

— Пройдем по этой боковой улочке, — предложил Тоомас Линнупоэг Кюллики, — здесь очень интересные старинные дома. А один в особенности. Чуть ли не исторический. Я тебе его покажу.

Против более продолжительной прогулки Кюллики ничего не имела, и они пошли по Майиной улице. Кюллики с недоумением смотрела по сторонам. По ее мнению, тут не было ничего интересного. Старые деревянные домишки, и все.

Тоомас Линнупоэг понял, что ему надо было придумать какой-нибудь другой предлог, но теперь было уже поздно и следовало продолжать раз начатую игру. Когда они подошли к Майиному дому, Тоомас Линнупоэг остановился.

— Посмотри внимательно на этот дом. Этот — самый своеобразный из всех. Правда, на первый взгляд, архитектура его обычна, но у него есть свои внутренние достоинства.

Кюллики смотрела на серый облезлый дом, он скособочился, доски обшивки ссохлись и покоробились. Резные деревянные наличники, когда-то украшавшие этот дом, теперь делали его еще более неряшливым — тут и там висели куски разбитого деревянного кружева. Кюллики усомнилась, что у такой развалюхи могут быть внутренние достоинства. Уж не решил ли Тоомас Линнупоэг подшутить над нею? Но для этого у него был чересчур серьезный вид. Поэтому Кюллики спросила:

— Какие именно достоинства?

Тоомас Линнупоэг хотел было сказать, что здесь жил один революционер — и вправду ведь мог жить, почему бы и нет, революционеров было много, — но вовремя сообразил, что этим он Кюллики не удивит. Призвать на помощь привидения тоже было бы чересчур глупо. Но что же в таком случае придумать? Что?

— Скажи, скажи! — требовала Кюллики. — Не то я умру от любопытства.

— Ну, этот дом… ну, как бы это сказать… интересен в историческом аспекте… — Мозг Тоомаса Линнупоэга со скоростью электронной машины искал какую-нибудь необыкновенную мысль, пока наконец не поймал одну. — Говорят, в этом доме пророк Малтсвет построил белый корабль, то есть, придумал его.

— Вот уж никогда бы не поверила! — воскликнула Кюллики, и глаза ее округлились. — А это правда?

— Да! — подтвердил Тоомас Линнупоэг.

— Ну-ка, взгляни на тот, соседний дом! — приказала ему Кюллики. — Представь, я, в свою очередь, слышала, будто в нем жил Ной до мирового потопа и мастерил там свой ковчег. Но где он его проектировал, я точно не знаю, может быть, во флигеле.

И они оба дружно расхохотались.

«Смекалистая девочка, эта Кюллики, — подумал Тоомас Линнупоэг, — счет у нас 1:1».

— Ну что, двинемся дальше или сделаем историческим еще какой-нибудь дом? — спросила Кюллики.

— Так и быть, пошли, — согласился Тоомас Линнупоэг и бросил на окна Майи последний отчаянный взгляд. Но окна были такими пустыми, будто там никто никогда и не жил.

 

Тоомас Линнупоэг получает от Протона конфеты

Как только Тоомас Линнупоэг вошел в дом, он почувствовал, что ужасно проголодался. Каждый раз, когда Тоомас Линнупоэг возвращался домой, он прежде всего прочитывал газеты, потому что хотел быть в курсе мировых событий. Но сегодня живот у него особенно подвело — утром не было аппетита, да и домой он вернулся позже обычного. Поэтому в интересах рационального использования времени он прихватил газету на кухню и стал одновременно и читать и орудовать ложкой. Когда суп был съеден, а газета просмотрена, Тоомас Линнупоэг увидел на краю стола банку со сметаной.

— Сметану-то я и не заметил, — недовольно произнес Тоомас Линнупоэг, он очень любил добавлять в суп сметану.

— В следующий раз возьми во вторую руку вторую газету, тогда и суп тоже останется, — проворчала бабушка. В отличие от Тоомаса Линнупоэга, она не испытывала интереса к событиям мирового масштаба и ценила газеты лишь как растопку для плиты.

Тоомас Линнупоэг мог бы просто взять ложку и заесть суп сметаной, но не хотел доводить нервы бабушки до белого каления, сегодня ему нужна была ее помощь. А именно: штанины тренировочного костюма слишком растянулись в ширину, их надо было ушить.

Тоомас Линнупоэг пошел в комнату и увидел там Протона. И — о чудо! — перед Протоном на столе лежало шесть или семь конфет. Шоколадных конфет! Тоомас Линнупоэг сглотнул, он решил применить руководство к противодействию, пункт четвертый — ЛЗ (лесть и задабривание).

— О-о, Протон, где это ты раздобыл столько конфет?

— Бабушка купила, когда мы ходили в магазин.

— С чего это бабушка сегодня так раздобрилась?

— Не то я начал бы в магазине разговаривать, — объяснил Протон.

— Ты у меня смекалистый парень, — похвалил его Тоомас Линнупоэг. — А тебе не хочется и своему старшему брату тоже уделить конфетку-другую?

К величайшему изумлению Тоомаса Линнупоэга, на этот раз Протона и не пришлось больше задабривать.

— Бери, — великодушно разрешил Протон, — возьми сразу две штуки.

Тоомас Линнупоэг удивился, откуда это у такого жадюги появилась такая невероятная доброта, но конфету взял. Когда же он развернул обертку, то увидел нечто зеленое. Это была вовсе не конфета, а пластилин.

— Хи-хи-хи! — захихикал Протон, радуясь, что и ему в кои-то веки удалось провести брата.

Тоомас Линнупоэг состроил равнодушную, очень равнодушную мину — только таким образом можно было умалить ликование Протона. Надо сказать, маневр вполне удался. Лицо Тоомаса Линнупоэга не выражало ни малейшей досады, и в «хи-хи-хи» Протона сразу же поубавилось радости. Тактика Тоомаса Линнупоэга оказалась правильной. Если бы он дал Протону тумака или обругал его, тот получил бы лишь новый заряд энергии и раззвонил бы всему свету, что его старший брат попался на такую примитивную приманку.

Вдруг — словно зловещий порыв ветра скользнул по лицу Тоомаса Линнупоэга и мигом сдул с него равнодушие Конфетные обертки были подозрительно знакомы Тоомасу Линнупоэгу. Точно в таких же обертках купил он недели две тому назад конфеты для Майи и спрятал их в стол, в свой ящик.

Тоомас Линнупоэг подошел к письменному столу и рывком выдвинул ящик. Ящик, разумеется, был пуст.

— Это вовсе не те конфеты, которые лежали в этом ящике, — клялся Протон.

— Но тогда где же те, которые лежали в столе? — рявкнул Тоомас Линнупоэг.

— Те я уже давно съел. До того давно, что уже и не помню, когда. За это уже нельзя наказывать! — воскликнул Протон и вдруг нашел, как он думал, блестящий выход из положения. — Фантики я могу тебе вернуть. Они у меня все целы.

К такому воришке можно было применить лишь первый пункт руководства к противодействию — АВ (активное воспитание), то есть задать Протону трепку. Но в последний момент предприимчивый дух Тоомаса Линнупоэга мудро подсказал ему воздержаться от применения крайней меры. Во имя интересов самого Тоомаса Линнупоэга. Если уж предприимчивый дух столь деятельно себя проявил, надо было взвесить вопрос серьезно. Предприимчивый дух Тоомаса Линнупоэга считал, что в данной конкретной ситуации лучше не провоцировать возникновение цепной реакции. Протон, чего доброго, поднимет лишний шум, и в результате бабушка может проявить чрезмерный интерес к этим дорогим конфетам, а конфеты, в свою очередь, пробудят интерес к деньгам. Откуда взялись у Тоомаса Линнупоэга деньги на покупку конфет? Прислушавшись к такому вескому обоснованию, Тоомас Линнупоэг отказался от применения первого пункта руководства к противодействию — АВ, и Протон мог уже не бояться старшего брата. Но жизнь кое-чему научила Протона. На всякий случай он держался возле дверей и был готов к старту, чтобы при первых признаках опасности юркнуть в кухню к бабушке. Но так как эти признаки не появлялись, Протон улыбнулся всем своим круглым детским лицом и сказал сладеньким голоском:

— Тоомас, дядя Беньямин просил тебя зайти к нему. Он тебе хочет что-то дать. Может быть, конфет.

— Неужто?! — Тоомас Линнупоэг свирепо улыбнулся. — Ах, подумать только, дядя Беньямин хочет меня повидать! Хочет дать конфет, может быть, даже тех самых шоколадных конфет, которые ты умял?

С лица Протона исчезла сладенькая улыбка.

— Даст ли он тебе конфет, этого я не знаю, а видеть и вправду хочет, — начал горячо уверять Протон. — Когда я играл возле ворот, дядя Беньямин сказал мне, даже два раза сказал: «Пусть Тоомас зайдет ко мне, я хочу ему кое-что дать». Вайке Коткас тоже была там и слышала слова дяди Беньямина. Если ты мне не веришь, так спроси у своей Вайке Коткас.

Теперь Тоомас Линнупоэг разозлился уже не на шутку и начисто забыл советы своего предприимчивого духа. Только не хватало, чтобы какой-то карапуз совал ему в нос эту Вайке Коткас!

— А не рановато ли ты перенимаешь мой опыт? — рявкнул Тоомас Линнупоэг и угрожающе надвинулся на Протона. Не так давно он сам ради розыгрыша послал Протона к дяде Беньямину, и Протон, разумеется, побежал. Мало этому дурню украденных конфет, хочет ещё дурачить своего брата, его же, Тоомаса Линнупоэга, собственными методами!

Тоомас Линнупоэг хотел дать Протону щелчок по носу, но Протон оказался проворнее, он юркнул в кухню на бабушкину территорию, а Тоомас Линнупоэг так и остался без очень нужной для него информации.

Ох, если бы Тоомас Линнупоэг хоть чуточку представлял ценность этой информации, он бы не сделал ужасной ошибки, не остался бы дома. Тоомас Линнупоэг полетел бы к дяде Беньямину на крыльях и тем самым избежал бы многих ожидавших его неприятностей и передряг. Но откуда было бедняге Тоомасу Линнупоэгу знать, что на этот раз Протон говорил правду, чистую правду, и что визит к дяде Беньямину мог бы стать поворотным моментом в теперешней печальной жизни Тоомаса Линнупоэга.

 

Тоомас Линнупоэг и его антидруг Киузалаас

Когда Тоомас Линнупоэг на следующее утро спешил школу, на его орбите оказался Киузалаас, правда, вернее было бы сказать, что сам Тоомас Линнупоэг попал в зрения Киузалааса. Киузалаас стоял посреди школьного двора, расставив ноги циркулем, и как раз подносил ко рту бутылку. Увидев Тоомаса Линнупоэга, он перестал пить и с залихватским видом крикнул:

— Иди, глотни и ты разок!

Тоомас Линнупоэг был настроен благодушно. У него не возникло ни малейшего желания сводить старые счеты, он лишь махнул рукой и ответил:

— Побереги для себя!

Но Киузалаас решил, что Тоомас Линнупоэг отказался по причине слабости духа.

— «Вярска» — нет питья вкусней даже для грудных детей! — продекламировал Киузалаас и протянул Тоомасу Линнупоэгу бутылку. — Бери, бери! Я ведь с тебя за это ничего не возьму! Угощаю как друга!

Тоомас Линнупоэг уже знал цену такой дружбы, тем паче — с Киузалаасом. Какова фамилия — таковы и замашки! Тоомасу Линнупоэгу это было ясно уже со вчерашнего дня, и он решил впредь поменьше якшаться с этим парнем. Но теперь, когда Киузалаас протягивал ему бутылку с минеральной водой, Тоомас Линнупоэг — исключительно с целью поскорее избавиться от Киузалааса — бутылку принял, поклонился с подчеркнутой вежливостью и сказал приветливее обычного:

— Благодарю!

Однако за этим скрывалось не что иное, как злокозненное намерение торжественно вылить содержимое бутылки Киузалаасу за шиворот. Только коварная искорка в глазах Тоомаса Линнупоэга выдала его недобрый замысел, и Киузалаас предусмотрительно отпрыгнул в сторону. Возможно, это событие тем бы и закончилось, но Киузалааса как будто укусила какая-то муха, и он воскликнул:

— Только не пей до дна! Оставь глоточек и для Кюллики!

Вот тут-то Тоомас Линнупоэг и швырнул в этого противного Киузалааса бутылку. Тоомас Линнупоэг вовсе не собирался попадать в него, он хотел лишь немного припугнуть парня и блестяще справился со своей задачей. Киузалаас струхнул не на шутку и быстро присел, дав Тоомасу Линнупоэгу прекрасный повод разразиться унаследованным от матери хохотом. Но когда Киузалаас услышал за своей спиной оглушительный звон стекла, он помчался в школьное здание и протрубил на весь коридор:

— Тоомас Линнупоэг разбил окно! Тоомас Линнупоэг разбил школьное окно!

Но это было бы еще полбеды, если бы учительница Кивимаа случайно не оказалась возле дверей и не услышала крик Киузалааса. Когда спустя мгновение в дверях появился Тоомас Линнупоэг, красивая учительница строго ему сказала:

— Пойдемте в учительскую!

Тоомас Линнупоэг не споря последовал за классным руководителем — прикинувшись покорным, легче всего оправдаться. Но учительница не дала ему говорить, она сама стала задавать вопросы:

— Ваша мать на работе или дома?

— На работе, — ответил Тоомас Линнупоэг.

— Телефон там есть?

— Есть.

— Прошу вас, наберите номер.

Тоомас Линнупоэг набрал номер телефона матери, учительница взяла из его рук телефонную трубку и сказала:

— Здравствуйте! С вами говорит новый классный руководитель Тоомаса. Мне очень жаль в первые же дни огорчать вас, но ваш сын только что разбил школьное окно. Он сейчас поговорит с вами сам. — И учительница Кивимаа вернула трубку Тоомасу Линнупоэгу.

— Мама, знаешь… я ведь не…

Но у матери Тоомаса Линнупоэга на работе был как пал очень напряженный момент, и она сказала:

— Мне сейчас некогда выслушивать твои оправдания, гм мне изложишь их дома. Вечно с тобой что-нибудь случается. Мне это уже надоело. Я отнюдь не собираюсь оплачивать разбитые тобой окна! Найдешь работу, заработаешь деньги и сам разберешься со своими выбитыми окнами.

Щелк! Мать положила трубку на рычаг.

— Вот видите! — заметила учительница Кивимаа. — Сколько неприятностей вы доставили матери своим безответственным поступком. А теперь снимите с окна мерку и уберите осколки.

— Осколки я уберу, — сказал Тоомас Линнупоэг спокойно, — но мерку с окна снимать не стану. Окно целехонько.

— Что-о?! — вскричала учительница Кивимаа весьма непедагогично. — Минуту назад вы сообщили матери, что разбили окно.

— Я не сообщал, это вы сообщили, — уточнил Тоомас Линнупоэг еще спокойнее.

Учительница Кивимаа на мгновение лишилась дара речи. В первый день учебы Тоомас Линнупоэг весь так и светился, словно солнышко, как могло случиться, что на этом солнышке столько пятен?! Но учительница Кивимаа, невзирая на молодость, была очень хорошим педагогом, поэтому она быстро взяла себя в руки и сказала не менее спокойно, чем Тоомас Линнупоэг:

— Пойдемте во двор! Выясним все на месте. Что еще за новости — осколки есть, а окно цело?!

— Осколки от бутылки, — услужливо объяснил Тоомас Линнупоэг, — а очутились они там потому, что бутылка Киузалааса случайно разбилась в моих руках. Ученик Киузалаас просто-напросто развел панику. Когда вы узнаете его поближе, вы и сами увидите, что такая манера поведения вполне в его характере.

— Вот оно что, — задумчиво произнесла учительница Кивимаа, и ее раздражение окончательно улеглось.

— Да, да! — подтвердил Тоомас Линнупоэг, вживаясь в свою новую роль. Он чувствовал себя чуть ли не коллегой учительницы. — Ученик Киузалаас не заметил, что бутылка ударилась о раму, человек он недальновидный, вот и подумал, будто окно разбилось.

К изумлению учительницы Кивимаа, окно действительно оказалось целехоньким. И другие окна тоже, все окна школы были целы, нигде не обнаружилось даже маленькой трещинки, — ведь после окончания ремонта школы прошло каких-нибудь десять дней.

— Почему вы сразу не сказали мне, что окно не разбито? — недовольно заговорила учительница Кивимаа, и Тоомас Линнупоэг от положения коллеги вновь опустился до положения ученика.

— Я не мог сказать сразу. Простите, но вы не позволили мне говорить.

Возможно, учительница Кивимаа учинила бы Тоомасу Линнупоэгу более пристрастный допрос, у нее все же не было полной ясности, каким все-таки образом бутылка разбилась о переплет окна, но раздался звонок — этот извечный помощник и спаситель школьников — и учительница Кивимаа велела Тоомасу Линнупоэгу отправляться в класс.

 

Тоомас Линнупоэг пишет опровержение

Когда Тоомас Линнупоэг вошел в класс, Пеэтер Мяги изобразил на лице величайшее изумление и воскликнул:

— Старик, ты еще жив!

Тойво Кяреда пощупал щеку Тоомаса Линнупоэга и в свою очередь удивился:

— И шкура на тебе вроде бы цела! Стало быть, это и раки, будто с тебя снимали стружку? А Киузалаас кричал тут на весь класс, дескать, сейчас в учительской с Тоомаса Линнупоэга сдирают шкуру, дескать, даже в коридоре слышно, как он вопит.

— Ни за что не поверю, чтобы Тоомас Линнупоэг завопил, даже если бы с него и в самом деле снимали шкуру, — вступилась Кюллики за своего соседа по парте.

Тоомас Линнупоэг на такое заступничество и внимания не обратил, но зато обратила Вайке Коткас, она довольно воинственно спросила у Кюллики:

— Тебе-то откуда знать? Ты знакома с Тоомасом Линнупоэгом без году неделю.

— Настолько-то уже знаю, — ответила Кюллики с улыбкой, улыбка была ее оружием, и Вайке Коткас почувствовала укол зависти — у нее появилась достойная противница.

В класс вошла преподавательница, легкие страсти улеглись, начался обычный школьный день. Учительница учила, ученики учились, только Тоомас Линнупоэг бил занят посторонним делом. Но для него самого это дело, разумеется, не было посторонним, наоборот — он сочинял жизненно важное для него письмо, которое собирался представить дома матери. Письмо было такое важное, что Тоомас Линнупоэг составил несколько вариантов, прежде чем получилось, как ему надо. Вот это письмо:

Опровержение

Уважаемая мать Тоомаса Линнупоэга!

С большой радостью сообщаю вам, что ваш сын не разбивал окна. Я очень сожалею, что произошла ошибка, в результате чего я напрасно обеспокоила вас во время работы.

Тоомас Линнупоэг немного передохнул, подумал и в конце письма добавил:

Вообще же я Тоомасом Линнупоэгом довольна. Он, правда, мальчик с очень живым характером, но не злонамеренный.

С уважением,

Классный руководитель

Перед началом последнего урока Тоомас Линнупоэг положил опровержение на учительский стол, чтобы учительница Кивимаа скрепила бумагу своей личной подписью и тем самым придала ей законную силу. Но учительница Кивимаа не спешила узаконивать бумагу или просто не обратила на нее внимания. Хотя в последнем Тоомас Линнупоэг все же сомневался. Не могло быть, чтобы такая глазастая учительница чего-нибудь не заметила, даже если она в это время самозабвенно рассказывала о химии и о значении этого предмета. В конце концов учительница Кивимаа объявила, что собирается организовать в школе химический кружок.

— Кто в вашем классе испытывает интерес к химии? — спросила она.

— Интерес-то есть, — подал голос Тойво Кяреда, — да времени не хватает.

— Может быть, найдутся и такие, у кого хватит времени?

Катрин Эхалилл подняла руку. У нее, как у активной ученицы, всегда на все находилось время. Учительница записала Катрин Эхалилл.

— Больше никого? — спросила она. Больше никто не вызвался.

Учительница Кивимаа была весьма удивлена таким отсутствием интереса к ее предмету. Она думала, что ее ученики все же увлекаются химией, хоть немного. В том классе, где ей самой довелось учиться — всего лишь несколько лет тому назад — картина была совсем иная. И учительница Кивимаа разочарованно пожала плечами.

— Ну что тут поделаешь, — коротко сказала она и поджала губы.

Но эта короткая фраза заключала в себе гораздо больше, чем просто четыре слова. Тоомас Линнупоэг уловил в ней оскорбительное сожаление о том, что она, учительница Кивимаа, вынуждена иметь дело с таким убогим коллективом. Поэтому он сделал все возможное, чтобы немедленно развеять неверное представление учительницы Кивимаа о классе.

Тоомас Линнупоэг поднялся из-за парты. Он поинтересовался, будут ли в кружке заниматься только теорией или станут проводить и опыты.

— Опытов будет все же больше, чем теории, — ответила учительница Кивимаа. — У нас даже внесено в план — посетить этой зимой несколько лабораторий.

— В таком случае, прошу, включите и мое имя в список, — произнес Тоомас Линнупоэг и слегка поклонился.

Учительница Кивимаа мгновение колебалась, можно ли всерьез воспринять слова Тоомаса Линнупоэга, затем решила вопрос в пользу серьезного отношения и наставительно сказала:

— Я рада, что вы записываетесь в кружок химии, маша избыточная энергия будет, наконец, направлена на полезное дело.

Тоомасу Линнупоэгу следовало бы сесть на место, набор в кружок был закончен, но он не сел.

— Садитесь, садитесь, — велела ему учительница Кивимаа, — ваше имя уже в списке.

Но Тоомас Линнупоэг продолжал стоять.

— Прошу извинить меня, — учтиво произнес он, — но я бы хотел обратить ваше внимание на бумагу, которая лежит перед вами на столе. Не можете ли вы поставить на ней свою подпись?

Учительница Кивимаа снова улыбнулась своей загадочной улыбкой. Но на этот раз улыбка не сделала ее ни на йоту добрее, хотя Тоомас Линнупоэг с такой готовностью и пошел ей навстречу в отношении кружка по химии. Все еще улыбаясь, она перегнула листок пополам, сунула его в записную книжку и опять же с улыбкой ответила Тоомасу Линнупоэгу:

— Неужели вы действительно думаете, будто я не заметила ваше сочинение? Я увидела его, едва вошла в класс. Такой неповторимый документ никак нельзя не заметить. Думаю, вы ничего не будете иметь против, если я оставлю его себе на память.

Класс ничего не знал о содержании документа, и все были заинтригованы странными взаимоотношениями Тоомаса Линнупоэга с новым классным руководителем. Но ни учительница Кивимаа, ни Тоомас Линнупоэг не стали раскрывать этих взаимоотношений. Учительница вновь окунулась в химию, а Тоомас Линнупоэг стал соображать, как бы поправдоподобнее преподнести матери сегодняшний инцидент.

— У тебя тоже нелады с матерью? — спросила Кюллики. Ей, как соседке по парте, единственной удалось мельком увидеть все варианты «опровержения».

Тоомасу Линнупоэгу вспомнилась мамаша Кюллики, и он ответил:

— Пустяки! Я написал это, в общем-то, смеха ради.

Тоомас Линнупоэг ничего больше не произнес. Но Кюллики решила, что между ними завязался разговор, и через некоторое время вновь прошептала:

— Тоомас, ты что сегодня вечером делаешь?

— Ничего особенного.

— Мне надо отнести одной старушке котенка. Пошли со мною! — предложила Кюллики.

— Котенка?! — Тоомас Линнупоэг с удивлением взглянул на Кюллики. Не ослышался ли он? С котятами возятся обычно сверстники Протона.

— У нашей кошки — котята, — шепотом объяснила Кюллики, — но мама не любит их топить и рассовывает по знакомым. А вам котенок не нужен?

— Нет. — Тоомас Линнупоэг помотал головой.

— Я буду ждать тебя в шесть часов на углу, возле киоска, — прошептала Кюллики.

— Если я почему-нибудь не смогу прийти, ты меня не жди долго. — Тоомас Линнупоэг пошел на попятную.

Кюллики поняла его маневр по-своему.

— Тебя тоже не пускают по вечерам из дому? — спросила она.

— Ме-ня-а? — Тоомас Линнупоэг возвысил голос, он даже забыл, что находится на уроке, и начал тараторить, словно Протон: — Я могу пойти гулять хоть в полночь, если захочу.

— Тише, тише, — попросила учительница Кивимаа и порекомендовала Тоомасу Линнупоэгу и Кюллики продолжить беседу после урока, когда условия для этого будут благоприятнее. Но Тоомас Линнупоэг не нуждался ни в каких условиях, он не нуждался и в самом разговоре, поэтому, как только прозвенел звонок, Тоомас Линнупоэг исчез из поля зрения Кюллики. Он просто-напросто взлетел на верхний этаж и стал там выжидать удобный момент. То есть стоял возле окна и наблюдал за расходившимися по домам учениками. Вскоре показалась Кюллики, она постояла минутку возле ворот, посмотрела вокруг, словно искала кого-то, и зашагала прочь. Тоомас Линнупоэг мог беспрепятственно отправляться домой.

 

Тоомас Линнупоэг на пути к дому

И все же Тоомасу Линнупоэгу не удалось уйти из школы беспрепятственно. Возле ворот стояла…

…Вийви. Та самая Вийви, с которой накануне Тоомас Линнупоэг безуспешно пытался остаться с глазу на глаз.

Тоомас Линнупоэг должен бы обрадоваться — Вийви стояла у ворот одна — но между ним вчерашним и сегодняшним легли полные суеты и передряг сутки, и Тоомас Линнупоэг в связи с этим претерпел небольшую метаморфозу. А именно — своим собственным умом дошел до понимания, что девочкам нельзя открывать душу, а тем паче показывать, как ты в них нуждаешься. Поэтому, и только поэтому, Тоомас Линнупоэг хотел пройти мимо Вийви. Он боялся выболтать Вийви ненароком правду. Но маневр ему не удался. Вийви ждала именно его.

— Тоомас Линнупоэг, не злись на меня, — сказала Вийви просительно. — Я вовсе не хотела обострять с тобою отношения. Ты же знаешь, я всегда относилась к тебе по-доброму. Но Вайке Коткас не разрешает мне с тобой разговаривать, а у меня не хватает духу ей перечить.

Тоомас Линнупоэг ждал от Вийви хотя бы словечка о Майе, но — безрезультатно. Душу Вийви обуревали лишь ее собственные заботы. Тогда Тоомас Линнупоэг начал обиняком наводить о Майе справки, ведь напрямик он спросить не мог, боялся уронить свое мужское достоинство.

— Может быть, ты хочешь объяснить мне еще что-нибудь? — задал Тоомас Линнупоэг наводящий вопрос.

— Нет, — ответила Вийви, она не догадывалась, каких объяснений ждет от нее Тоомас Линнупоэг.

Тоомас Линнупоэг соображал, как бы поэффективнее перенаправить мысли Вийви со своей собственной особы на особу Майи. Вдруг прямо возле его уха раздался резкий голос Тойво Кяреда:

— Тоомас Линнупоэг, оставь наконец в покое девочек! — После чего бывший лучший друг Тоомаса Линнупоэга Пеэтер Мяги добавил:

— Послушай, джентльмен, сегодня в шесть часов вечера состоится первое занятие культуристов в домашней спортколыбели Пеэтера Мяги.

Растерявшийся Тоомас Линнупоэг промямлил:

— Не знаю, смогу ли я прийти сегодня.

— Послушай, старик, забудь свое «не знаю»! В шесть ноль-ноль будешь на месте, как гвоздь! Никаких отговорок! — предъявил Тойво Кяреда ультиматум. И Пеэтер Мяги вновь его поддержал:

— Скажи своей Вийвичке «прощай», и пошли.

Но Вийви тем временем уже и сама незаметно исчезла.

Мальчики опять шли из школы домой втроем, как давно уже не ходили.

Хотя Тоомас Линнупоэг был компанейским парнем и друзья всегда ценили его за это, на сей раз между приятелями не возникло атмосферы непринужденности. Была ли в этом виновата Майя или Кюллики, или Вийви, или просто-напросто сам он вращался уже по другой орбите — этого Тоомас Линнупоэг не знал. Да и не хотел знать. Он злился на приятелей, зачем они так бесцеремонно вмешиваются в его дела.

— Тоомас Линнупоэг, что это у тебя ноги заплетаются, шагай по-спортивному, как я! — поддел его Пеэтер Мяги.

Тоомас Линнупоэг и ухом не повел. Тойво подмигнул Пеэтеру и предложил:

— Старики, сыграем в «американку»! Кому выпадет жребий, тот проскачет на одной ноге сто метров. Идет?

— О’кей! — быстро откликнулся Пеэтер.

Мнения Тоомаса Линнупоэга приятели даже не спросили. Они и так знали, что оно отрицательное. Поэтому Тоомас Линнупоэг очень обрадовался, когда жребий выпал самому Тойво. Но Тойво проскакал сто метров без особого труда, словно прыгал вовсе не на одной ноге. В следующий раз жребий вновь выпал Тойво. Затем пришлось прыгать Пеэтеру, потом Тойво, потом опять Пеэтеру, даже два раза подряд, так что оба друга начали уже уставать и лица их раскраснелись. А Тоомасу Линнупоэгу жребий все не выпадал.

— Кончим эту игру, — великодушно предложил Тоомас Линнупоэг.

— Не выйдет! — зло отрезал Тойво Кяреда.

— Старик, не забывай, что у проигравшего всегда есть право на реванш, — добавил Пеэтер Мяги немного спокойнее, однако для него достаточно воинственно.

— Вот как?! — удивленно произнес Тоомас Линнупоэг с тем самым видом, который всегда помогал ему оставаться победителем. — Во-первых, у нас не было уговора, как долго мы будем играть, а во-вторых, мне пора сворачивать. Но идя навстречу желанию общественности, я для вашего удовольствия могу проскакать оставшиеся мне сто метров.

И Тоомас Линнупоэг проскакал на одной ноге от угла улицы до своего дома. Затем крикнул Тойво и Пеэтеру о’кей, и покинул арену.

 

Тоомас Линнупоэг помогает относить котенка

Тоомас Линнупоэг колебался — как ему поступить? И хотя он понимал, что единственно верный путь — пойти к Пеэтеру Мяги и лично участвовать в закладке краеугольного камня культуризма, Тоомас Линнупоэг все же принял решение в пользу другого пути. И в этом была повинна одна лишь сказанная Кюллики фраза: «Тебя тоже не пускают по вечерам из дому?» Эта фраза все время напоминала о себе, точно камешек в ботинке, который натирает ногу. И чем ближе время подходило к шести, тем больше раздражали Тоомаса Линнупоэга слова Кюллики, — в конце концов он решил положить этому конец и доказать ей, что он, Тоомас Линнупоэг, сам себе хозяин, идет куда хочет и когда хочет.

Но к своему неудовольствию, Тоомас Линнупоэг не обнаружил Кюллики на углу, где она должна была его ждать, хотя опоздал всего-навсего на пять минут. Тоомас Линнупоэг чувствовал себя оскорбленным. Конечно же, он сам просил долго его не ждать, но разве пять минут — долго? Как же он теперь продемонстрирует свою самостоятельность?

Уязвленный, Тоомас Линнупоэг провел в одиночестве несколько минут, в течение которых он раздумывал, что ему делать: идти к Пеэтеру Мяги или вернуться домой. Второй вариант был не очень-то перспективный, дома пришлось бы объясняться с матерью по поводу истории с окном. Тоомас Линнупоэг знал: когда дело доходит до объяснений, может всплыть на поверхность и кое-что неожиданное. Поэтому он уже склонялся к тому, чтобы решить вопрос в пользу Пеэтера, как вдруг появилась Кюллики и с невинным видом спросила:

— Я что, опоздала?

— Нет, — ответил Тоомас Линнупоэг мрачно. — Я всего полминуты как пришел.

— Правда? Ах как славно! — обрадованно воскликнула Кюллики с еще более невинным видом, и в ее темных глазах сверкнула ирония.

Тоомас Линнупоэг уловил иронию и подумал, что с этой девочкой надо быть осторожным, даже сверхосторожным, иначе его свяжут таким узлом, что и сам черт не развяжет.

— Где же твой котенок? — поинтересовался Тоомас Линнупоэг.

— Тут, внутри, — ответила Кюллики и протянула ему кошелку. Тоомас Линнупоэг кошелку принял, хотя только что мысленно дал себе клятву, что кошку он не понесет, он будет сопровождать Кюллики просто так, для компании или, если хотите, для смелости. Но ведь кошелка — не котенок. Однако именно в тот момент, когда Тоомас Линнупоэг взял кошелку, из нее послышалось…

…долгое и жалобное мяуканье, такая элегическая рулада, что Тоомас Линнупоэг пришел в ужас.

«Вот черт хвостатый! — выругался он про себя. — Нашел время концерт устраивать!»

Кюллики, как видно, почувствовала душевные муки Тоомаса Линнупоэга и сказала:

— Пойдем скорее!

Но кошелку себе все же не взяла. Тоомас Линнупоэг почти всю дорогу молчал, Кюллики это не смущало, ей ничего не стоило говорить за двоих.

«Автомат да и только! — думал Тоомас Линнупоэг. — Брось пять копеек и — получай новую песню».

— Знаешь, Тоомас, какая забавная история случилась со мною сегодня? — начала Кюллики рассказ о своем очередном приключении. Но Тоомаса Линнупоэга приключения девочки не волновали, он изо всех сил старался ни на секунду не забывать, что с Кюллики надо быть осторожным.

— Я ходила в магазин за молоком для котят, — продолжала трещать Кюллики. — Заплатила деньги, сунула кошелек в карман и чувствую, что там уже какой-то кошелек лежит. Вытащила я оба и говорю продавщице: «Интересно, каким это образом у меня в кармане оказались вдруг два одинаковых кошелька?» Позади меня стояла женщина, она сразу начала рыться в своей сумке — ее кошелек исчез. Наверное, женщина по рассеянности положила свой кошелек на прилавок, а я, тоже по рассеянности, его взяла. Потом мы с этой женщиной никак не могли разобраться, который кошелек чей, оба они были одинаковые и оба — новые. Я сказала: «У меня там только мелочь». Женщина сказала: «У меня тоже мелочь». Тогда мы сосчитали деньги, в одном было рубль пятьдесят две копейки, а во втором — рубль сорок. Правда, забавная история, а? У меня целый день такое ощущение, будто в кармане у меня чужой кошелек.

Кошка, вероятно, задремала, во всяком случае не подавала голоса, и настроение Тоомаса Линнупоэга стало улучшаться. К тому же Кюллики своими рассказами основательно притупила бдительность Тоомаса Линнупоэга. И его переутомленная осторожность спала теперь, словно котенок в кошелке, то есть, не в кошелке, а в самом Тоомасе Линнупоэге. И Тоомас Линнупоэг обрел возможность оставшуюся часть пути активно участвовать в разговоре.

Старушка жила на окраине города, в маленьком пряничном домике коричневого цвета — домик едва был виден между деревьями и кустами. Кюллики нажала на кнопку звонка. Молчание. Тоомас Линнупоэг энергично постучал в дверь, постучал еще раз, в доме по-прежнему было тихо. Кюллики беспомощно взглянула на Тоомаса Линнупоэга, но на этот раз он был бессилен помочь девочке. Откуда ему было взять эту старушку, Тоомас Линнупоэг даже никогда ее не видел. Единственное, что Тоомас Линнупоэг мог сделать, — это походить вокруг дома, заглядывая в окна, не заснула ли старушка. Но ее не было видно ни на кровати, ни в кресле. Вообще никого не было, да и не могло быть, ведь она жила одна.

— Подождем немного, — предложила Кюллики, — наверное, она скоро придет.

— Подождем, — согласился Тоомас Линнупоэг, и они уселись на скамейку под кустом сирени.

— Тоомас, — спросила Кюллики, — а ты не хочешь посмотреть на котенка? Он весь серенький, словно зола, только маленькое белое пятнышко на грудке. Я покажу тебе.

И Кюллики хотела открыть кошелку. Тоомас Линнупоэг быстро прикрыл застежку ладонью.

— Не надо. Я насмотрелся на всяких котят. — А про себя подумал: «Чего доброго, выскользнет из рук, лови его тогда».

Они только минутку посидели спокойно, а может быть и полминутки. Кюллики стала рассказывать о фильме, который она на днях видела. Она говорила с таким воодушевлением, словно это она сама была той девушкой, которая играла роль в фильме. Тоомас Линнупоэг вдруг вспомнил, что надо быть осторожным, поэтому он слова Кюллики в одно ухо впускал, а в другое быстренько выпускал, сам же в это время мысленно отправился к Пеэтеру. Кюллики спросила:

— Правда, я немного похожа на эту девушку из фильма?

— Мгм? — неопределенно хмыкнул очнувшийся Тоомас Линнупоэг.

— Я спросила тебя, правда, я похожа немного на девушку из кинофильма?

Теперь Тоомас Линнупоэг вынужден был повнимательнее оглядеть Кюллики.

— Немного, пожалуй, похожа, да, — произнес он, хотя и не обнаружил никакого сходства. Но красивая-то она и впрямь была. Со сверкающими глазами, смуглая и экзотическая, словно южная ночь. Тоомас Линнупоэг, правда, на юге не был, зато про него читал, а это почти одно и то же.

Но тут перед мысленным взором Тоомаса Линнупоэга возникла Майя. Светлые, пшенично-желтые волосы, открытая, дружеская улыбка… Ах, как бы Тоомас Линнупоэг хотел, чтобы сейчас рядом с ним была Майя! Рядом с Майей он бы мог сидеть хоть ночь напролет, рядом с Майей даже и помолчать хорошо. Но темные, роковые силы разлучили Майю и Тоомаса Линнупоэга, может быть — навеки, и Тоомас Линнупоэг чувствовал, как эти таинственные силы сжимают его сердце.

— Что ты так странно на меня смотришь? — спросила вдруг Кюллики.

Каждому понятно, что Тоомас Линнупоэг смотрел новее не на Кюллики, но говорить об этом девочке было бы нетактично. Поэтому Тоомас Линнупоэг ответил наобум, первое, что пришло в голову:

— Я… я гипнотизирую тебя.

— Ой, как интересно! — Кюллики оживилась. — Меня еще никто никогда не гипнотизировал! И я стану делать все, что ты захочешь?

Тоомас Линнупоэг кивнул.

Кюллики пришла в еще большее оживление и воскликнула, почти как ребенок:

— Давай, загипнотизируй! Давай, загипнотизируй! Мне ужасно интересно, что ты прикажешь мне делать!

И Кюллики приблизила свое лицо к лицу Тоомаса Линнупоэга, чтобы Тоомасу Линнупоэгу было легче ее гипнотизировать.

Тоомас Линнупоэг вздохнул и…

…приступил к сеансу гипноза. Он состроил самую серьезную мину и уставился в глаза Кюллики. Он смотрел пристально и повелительно, словно индийский факир. Лицо Кюллики придвинулось еще ближе к Тоомасу Линнупоэгу. Казалось, будто ее глаза все увеличиваются, зрачки расширяются. Длинные вздрагивающие ресницы мерцали перед глазами Тоомаса Линнупоэга и шептали, нет, это шептали губы Кюллики, ресницы только вторили этому таинственному шепоту. А может быть, этот шепот возник внутри самого Тоомаса Линнупоэга? Тоомас Линнупоэг уже ничего не понимал, он почувствовал, что кто-то приказывает ему поцеловать Кюллики, и нежно коснулся губами ее губ. Вдруг рука Кюллики обвилась вокруг его шеи, глаза Кюллики полузакрылись, и она возбужденно зашептала:

— Целуй меня еще, целуй меня страстно, как в том фильме…

Тоомас Линнупоэг попытался поцеловать страстно. Но у него отсутствовал опыт страстных поцелуев. У него даже не было опыта обыкновенных поцелуев — в результате Кюллики вдруг вскрикнула, Тоомас Линнупоэг укусил ее за губу.

На этом сеанс гипноза закончился. Они оба вновь очутились на земле, на скамейке в саду старушки, а рядом стояла кошелка с котенком.

Кюллики-автомат непривычно замолчала, но и джентльмен Тоомас Линнупоэг тоже не знал, как полагается джентльмену вести себя в такой ситуации, — протянуть ли даме носовой платок или самому смахнуть с ее верхней губы крошечную капельку крови.

Кюллики на этот раз оказалась находчивее. Она поднялась со скамейки и сказала:

— Боюсь, старушка придет еще не скоро. Давай-ка, пойдем домой.

Тоомас Линнупоэг взял кошелку, и они молча пошли. В голове у него была такая неразбериха, такой кавардак, что там уже не оставалось места ни для одной разумной мысли. Когда они дошли до угла, где пути их расходились, Кюллики вдруг посмотрела на Тоомаса Линнупоэга затуманенным южным взглядом, расхохоталась и убежала. Просто-напросто убежала, а он стоял на улице и глупо смотрел ей вслед.

 

Тоомас Линнупоэг решает жизненное уравнение

Тоомас Линнупоэг долго смотрел вслед Кюллики с таким чувством, будто он очнулся от гипнотического сна. Что все это значило? Кто кого загипнотизировал? Он — Кюллики или Кюллики — его? Вопросы, словно рогатые козлы, атаковали Тоомаса Линнупоэга, и всю дорогу он бесстрашно с ними боролся, как Дон Кихот — с мельницами. Но победа не спешила к нему, и Тоомас Линнупоэг отступил за спасительные стены своего дома. Но на этот раз его не защитили и домашние стены.

В прихожей его встретил Протон и по своей протоновской привычке полюбопытствовал, что это за странная сумка в руке Тоомаса Линнупоэга. Лишь теперь Тоомас Линнупоэг с ужасом увидел, что забыл вернуть Кюллики ее кошелку с котенком.

— А-а, это просто так, чужая кошелка, — Тоомас Линнупоэг попытался изобразить на лице равнодушие, — я ее завтра отнесу. — И он осторожно поставил кошелку в уголок. Но осторожность не помогла. Тому, кто был в кошелке, как видно, не понравилось, что его опустили на пол, и он стал громко протестовать.

— Ой, там внутри кошка! — оживился Протон. — Ты что, принес ее мне? — И не ожидая ответа, Протон схватил кошелку за ручку и принялся вытаскивать из угла.

— Ничего я тебе не принес! Оставь кошелку в покое! Но Протон не выпускал сумку из рук.

— Я слышу мяуканье. Там внутри кошка! Покажи ее мне! Покажи мне хоть чуточку-у-у-у… — И Протон завыл, словно сирена «скорой помощи».

На этот раз Тоомас Линнупоэг мог бы с успехом применить пятый пункт руководства к противодействию — УТ (устрашение таинственным), но нервы Тоомаса Линнупоэга были так взвинчены, что он начисто забыл об изобретенном им методе воспитания. А когда вспомнил, было уже поздно.

В прихожую вышла мама и стала ему выговаривать:

— Опять ты дразнишь Протона! Ты ведь уже большой мальчик!

— Но в душе я еще совсем ребенок, — Тоомас Линнупоэг попытался умерить недовольство матери с помощью шутки. Обычно это ему удавалось, мать Тоомаса Линнупоэга всегда очень снисходительно относилась к шуткам своего сына, мать Тоомаса Линнупоэга и сама любила пошутить, но сегодня из-за этой несчастной истории с окном ей было не до того.

— Иди в комнату! — сурово приказала мать Тоомаса Линнупоэга. — Я как раз хочу серьезно поговорить с тобою о твоей детской душе и твоих детских проделках.

Тоомас Линнупоэг понял, что теперь в его душе произведут генеральную осеннюю уборку и вытащат на свет божий все его прегрешения, которые пылятся в закоулках. Поэтому Тоомас Линнупоэг решил пойти по широкой дороге чистосердечных признаний. На этот раз инстинкт не обманул его. Тоомас Линнупоэг очень хорошо запомнил, как Кюллики своими разговорами усыпила его бдительность, и… превратился в говорильный автомат. Тоомас Линнупоэг все говорил и говорил, спокойно, не горячась, он вообще не дал матери возможности произнести обвинительную речь. Вначале мать вынуждена была оставаться слушающей половиной, а потом ей уже не оставалось сказать ничего существенного, ее Тоомас говорил так искренне и чистосердечно, что она поверила истории с окном, поверила истории появления котенка, одним словом, всему, что ей наговорил сын. Тоомас Линнупоэг уже мысленно поздравлял себя с успешным решением этого жизненного уравнения и прокричал себе троекратное «ура!». Однако, как всегда, он слишком поторопился радоваться. Но откуда было бедному Тоомасу Линнупоэгу знать о существовании неизвестного ему сомножителя?!

Неизвестный сомножитель подал о себе весть лишь несколько минут спустя, когда зазвенел дверной звонок.

Тоомас Линнупоэг без всяких дурных предчувствий пошел открывать. На мгновение в голове у него мелькнула мысль, не Кюллики ли это пришла за котенком, но вошла вовсе не она, а…

…ее мамаша вместе с папашей.

— А-а… ты и есть тот самый негодник?! — воскликнула мамаша Кюллики, она сразу узнала Тоомаса Линнупоэга. — Я хочу поговорить с твоими родителями.

Тоомас Линнупоэг не мог вспомнить ни одного поступка, способного настолько взволновать мамашу Кюллики, чтобы она пожаловала к ним домой. Вряд ли причиной этого послужил случай на торжественном школьном собрании. К тому же он был уже суточной давности и потерял актуальность. Но когда Тоомас Линнупоэг провел посетителей в комнату, он услышал, в чем его обвиняют.

— Знаете ли вы, куда ходил ваш сын сегодня вечером? — спросила мамаша Кюллики с вызовом и сама себе ответила: — Он ходил на прогулку с нашей дочерью.

— Что же в этом плохого? — наивно спросила мать Тоомаса Линнупоэга. — Такие большие мальчики иногда прогуливаются с девочками.

— Но он поцеловал нашу девочку! — вскричала мамаша Кюллики.

Мать Тоомаса Линнупоэга навострила уши. Ее Тоомас ни словечком не заикнулся ей о поцелуе. Отец же Тоомаса Линнупоэга удивился.

— Ну и ну, видали парня!

— И так поцеловал, что прокусил ей губу. Вижу, приходит Кюллики домой, на губе — ранка. Спрашиваю, что это у тебя — снова простуда высыпала? Иди сюда, я наложу лекарство. Девочка — ни в какую не соглашается. Тут-то мне и ударило в голову — подозрительно это! Пригляделась я — никакая это не простуда, а, похоже, след укуса. Кюллики отрицала, но куда ей было деться, если уж я взялась расследовать дело! Все, все выплыло наружу! Ну, отец, скажи и ты свое слово! — Мамаша Кюллики подтолкнула локтем своего мужа. — Что ты молчишь, словно пень!

— Насколько я понимаю, ты уже все сказала, — сдержанно возразил отец Кюллики.

Но мамаша Кюллики никак не хотела примириться с молчанием мужа. Если уж они проделали такой путь, надо выложить все до конца. И мамаша Кюллики растолковала родителям Тоомаса Линнупоэга, какой у них негодный сын и как с ним следует поступить. Мать и отец Тоомаса Линнупоэга признали себя перед мамашей Кюллики виновными в том, что не сумели правильно воспитать своего сына, так как его очень трудно воспитывать. А мамаша Кюллики на эти их слова кивала головой — уже менее раздраженно. Она хотела заговорить снова, но, к счастью, в комнату вошел Протон с котенком под мышкой. В кои-то веки сообразил появиться вовремя!

— Я сделал котенку паспорт. Точно такой же, как Анне — своей Мурке, — сообщил Протон со счастливой улыбкой. — Обмакнул лапку в чернила и приложил к бумаге — настоящая печать, вместо подписи. Анне тоже обмакивала в чернила.

На секунду в комнате воцарилось неловкое молчание. Тоомас Линнупоэг моментально этим воспользовался. Он выхватил из рук Протона котенка с перепачканной чернилами лапой и сказал:

— Это котенок этой тети, она за ним пришла.

Протон хотел было запротестовать, но увидел сердитый взгляд незнакомой тети и поперхнулся своим криком.

На этом разговор о Тоомасе Линнупоэге был исчерпан и визит закончен. Родители Тоомаса Линнупоэга вежливо проводили мамашу и папашу Кюллики. Сам Тоомас Линнупоэг оставался на втором плане, то есть в комнате. Он дружески похлопал младшего брата по плечу и сказал:

— Не грусти, Протон! Что толку от кошки! Царапается да мяучит, а вот щенок — это уже другое дело! Во! Если мама разрешит, я куплю тебе щенка.

— Щенка?! — радостно вскричал Протон, но тут же спросил с недоверием: — А у тебя много денег?

— На щенка хватит, — великодушно пообещал Тоомас Линнупоэг. Ничего больше он пообещать не успел, родители вернулись в комнату и отослали Протона на кухню. Ясное дело, это не предвещало ничего хорошего.

— Когда-то в молодости я тоже довольно часто гулял с девочками, — отец Тоомаса Линнупоэга приступил к своей воспитательской миссии, — но такого курьеза, чтобы отец и мать девочки пожаловали из-за этого к моим родителям, со мной не случалось.

Тоомасу Линнупоэгу очень интересно было узнать, что его отец тоже был в молодости джентльменом, и у Тоомаса Линнупоэга не возникло ни малейшего поползновения подвергать это сомнению. Он бы с удовольствием слушал и дальше откровения отца, однако мать Тоомаса Линнупоэга промолчать не смогла. Она воскликнула точь-в-точь так же агрессивно, как Вайке Коткас:

— Вот как! Ты гулял со многими девочками! Странно, почему ты никогда мне об этом не рассказывал?

— Нет… ну… это ведь было просто так, невинные прогулки. Ты для меня всегда была единственной, — отец усмехнулся и обнял мать. — А ты еще не забыла, как мы в первый раз встретились?

Тоомас Линнупоэг тихонько вышел из комнаты. Когда папа и мама начинали вспоминать дни своей юности, небо становилось безоблачным. Так было и на этот раз. Грозовая туча, правда, надвинулась, но грозы не было, а скоро и от самой тучи следа не осталось.

 

Тоомас Линнупоэг принимает твердое решение

Тоомас Линнупоэг решил как можно меньше общаться с Кюллики. Если у девочки такая активная мамаша, самое разумное — соблюдать дистанцию. На всякий случай. Но попробуй соблюсти дистанцию, если эта девочка — твоя соседка по парте и все время смотрит на тебя из-под черных ресниц с мольбою о прощении? Тоомас Линнупоэг сидел за партой, словно на муравейнике. Однако он был мальчиком с твердым характером и весь первый урок успешно отбивал атаки муравьев, но только — первый урок. Ведь Тоомас Линнупоэг все же был не настолько бездушным, чтобы просьбы девочки о прощении не тронули его. В его твердом характере возникли маленькие трещинки, с каждым новым взмахом ресниц Кюллики они увеличивались, и к началу второго урока Тоомас Линнупоэг уже миролюбиво сдался.

— Если бы мне хоть на секунду пришло в голову, что мама отправится к вам, — объясняла с несчастным видом Кюллики, — я бы вообще рта не раскрыла. Она еще никогда таких фортелей не выкидывала. Правда, мама всегда меня контролировала, объяснялась с педагогами и даже тайком от меня читала мой дневник, но домой ни к кому пока что не ходила. А читать мой дневник она больше не будет! Я его заперла и спрятала ключ в надежном месте. Может быть, оттого мама и стала такой нервной…

В Тоомасе Линнупоэге подняла голову осторожность.

— Что ты в своем дневнике пишешь? — спросил он, зондируя почву.

— Ну, пишу просто так, обо всем, о своих мыслях и о том, что случилось за день.

— А о вчерашнем вечере ты тоже там написала? — поинтересовался Тоомас Линнупоэг и вновь почувствовал под собою муравьев.

Кюллики вдруг превратилась в прежнюю, чуть озорную, чуть ироничную и даже чуть опасную Кюллики.

— А как ты сам думаешь? — ответила она вопросом на вопрос.

— Я думаю, что нет. Чего об этом писать! — сказал Тоомас Линнупоэг, но на самом деле он думал как раз наоборот. Да и по лицу Кюллики было видно, что написала.

Вообще Тоомас Линнупоэг к ведению дневников относился пренебрежительно. Он считал, что у девочек это — пунктик. Записывать всякие глупости! Но он не успел высказать Кюллики свое отрицательное отношение к дневникам, в класс вошла учительница английского, и Кюллики заохала:

— Ой, что будет, если меня вызовут! Учебник я даже не открывала, времени не было.

— Зря ты дрожишь. — Тоомас Линнупоэг успокоил ее. — Чтобы в первую неделю спрашивали — такого не бывает.

И все же Кюллики волновалась не без основания. Учительница сказала:

— Меня очень интересует уровень ваших знаний по английскому языку. Но у меня нет возможности потратить на опрос целый урок, я проведу выборочную контрольную.

Тойво Кяреда ткнул Тоомаса Линнупоэга в спину:

— Сиди прямее, старик!

Тоомасу Линнупоэгу было трудновато сидеть прямо, он ведь и сам урока не приготовил, а прошлогодние знания по английскому языку вылетели из головы, словно птички. Однако самоуверенная поза, которую он принял по настоянию Тойво Кяреда, спасла Тоомаса Линнупоэга. Взгляд учительницы, правда, на мгновение задержался на Тоомасе Линнупоэге, но, обманутый видом его готовности, тут же скользнул дальше и остановился на Кюллики.

— Прошу вас, напомните мне ваше имя!

— Кюллики Саар, — ответила Кюллики и медленно поднялась с места.

Второй жертвой стал Киузалаас, третьей — Вийви, четвертой — один из новеньких учеников, фамилию которого Тоомас Линнупоэг еще не запомнил. Все они должны были перейти на первые две парты, за исключением Вийви, — она и так уже там сидела. В этой школе была такая традиция: те, кто пишет на уроке контрольную, должны находиться в поле зрения преподавателя.

Кюллики успела вырвать из учебника по английскому языку лист, но не смогла захватить его с собою. Учительница была все время начеку.

— Тоомас, перешли мне этот листок немного погодя, — шепнула Кюллики перед тем, как уйти.

Соседкой Тоомаса Линнупоэга по парте временно стала сидевшая с Вийви Вайке Коткас, которой пришлось уступить свое место Кюллики. Вайке Коткас своим орлиным глазом заметила вырванный из книги листок и предупредила:

— Не смей пересылать! — В голосе ее звучала угроза.

— Не возникай! Где была твоя принципиальность в прошлом году, когда я за тебя сочинение писал?! — отрезал Тоомас Линнупоэг и осторожно передал листок из учебника впередисидящему, а тот в свою очередь — Катрин Эхалилл. Но она проявила такую поразительную беспомощность в делах конспирации, что учительница без особого труда стала обладательницей листка.

— Откуда взялся этот листок? — спросила она. Катрин Эхалилл ничего ответить не смогла. Тоомас Линнупоэг понял, что учительница станет спрашивать дальше и непременно доберется до него, поэтому он решил опередить ее и тем самым сохранить в ее глазах свое ученическое достоинство. Тоомас Линнупоэг встал с места и признался:

— Это я послал.

— Вот уж никак не ожидала, что вы способны рвать свой учебник, — сказала учительница. — В начале урока вы произвели на меня лучшее впечатление.

— Благодарю вас, — ответил Тоомас Линнупоэг. Момент был самый подходящий, чтобы восстановить хорошее впечатление учительницы, но разве найдется хоть один ученик, в учебниках которого все страницы целы! К тому же Тоомас Линнупоэг действовал в соответствии с самым главным законом школьников — выручал попавшего в беду.

— Что же вы можете сказать по поводу своего поступка? — требовательно спросила учительница.

— Ничего, — ответил Тоомас Линнупоэг. Но, взглянув на лицо учительницы, понял, что ему все же следовало ответить как-нибудь иначе и хотя бы немного сгладить конфликт, поэтому он поспешно добавил:

— У Кюллики вчера были затруднения с приготовлением уроков.

— Если вы об этом знали, то почему не помогли?

— Впредь я постараюсь всегда помогать, — быстро пообещал Тоомас Линнупоэг, и учительница, видя такую готовность помочь, посчитала инцидент исчерпанным. Но едва Тоомас Линнупоэг сел на место, как понял, что «сгладил конфликт» слишком дорогой ценой, и тихонько начал себя ругать.

«Ты, Тоомас Линнупоэг, жалкий болтун, — сказал он себе, — только сегодня утром ты принял твердое решение поменьше дел иметь с Кюллики, а уже в начале второго урока дошел до того, что открыто, перед всем классом, даешь обещание учить вместе с нею английский язык. Ты неисправимый осел! Если бы от тебя этого требовали, то тебя еще можно было бы как-то извинить, но ты сам, добровольно, предлагаешь себя, словно жареного индюка на блюде, в помощники!»

До конца урока Тоомас Линнупоэг сидел мрачный.

— Тоомас Линнупоэг, — Тойво Кяреда похлопал его по плечу, — ты у нас герой, ты заслонил своим тщедушным телом раненого льва! Если бы меня на уроке английского языка вызвали, я был бы теперь мертв, поэтому мы с Пеэтером великодушно забудем, что ты не пришел к нему вчера вечером. Но ты придешь сегодня! Ждем тебя в то же время и на том же месте.

 

Тоомас Линнупоэг сосредотачивается

Хотя с начала учебного года прошла едва лишь неделя, Тоомас Линнупоэг решил начать заниматься всерьез. Надо создать о себе хорошее впечатление у преподавателей новой школы. Если это удастся, выигрыш будет стократный — на этом хорошем впечатлении можно будет потом ехать полгода. Прием, уже не раз испробованный наиболее сообразительными школьниками, надо было взять на вооружение — какая же польза от опыта, если его не использовать.

Однако едва Тоомас Линнупоэг пришел домой, как понял, что на сегодняшний день условия для учебы были далеко не блестящие. Протон и его подружка Анне завладели большой комнатой и играли там в плотогонов. Стулья были перевернуты, диванные подушки — на полу, а сами они со счастливым видом размахивали палкой от швабры. Тоомас Линнупоэг подумал, что Протон совсем отбился от рук, и виданное ли это дело, чтобы бабушка позволяла возить по полу диванные подушки?! Тоомас Линнупоэг решил взять бабушкины обязанности на свои плечи и гаркнул:

— Мигом приведите в порядок комнату и отправляйтесь играть во двор! Мне надо заниматься.

— Мигом не выйдет, — возразил Протон. — Мы еще находимся в открытом море, нам надо сначала добраться до берега.

— Не то мы утонем, — добавила Анне.

— Бог с вами! — сказал Тоомас Линнупоэг, смягчившись. — Так и быть, добирайтесь до берега. Только гребите побыстрее.

«Что же это со мною происходит», — подумал Тоомас Линнупоэг, усаживаясь за письменный стол. Опять он уступил. Он уступает даже Протону! Но он не стал утверждать свой авторитет в глазах малышей. Долго ли они проплавают! Известное дело, дети. Сейчас увлечены игрой, а через пять минут она им надоест до смерти.

Тоомас Линнупоэг старался сосредоточиться. Ведь он принял решение блестяще выучить уроки к завтрашнему дню. А если Тоомас Линнупоэг к чему-нибудь очень стремился, то по большей части это ему и удавалось. Так же случилось и на этот раз. Вскоре он тоже греб веслами далеко в открытом море, только это было не игрушечное море Протона, а огромный океан знаний. Остров Химия остался уже позади, а вскоре и маяк История и низменность Ботаника, но вблизи рифов Алгебры Тоомас Линнупоэг вновь услышал голоса, которые мешали ему. Что? Эти «протоны» так и не убрались во двор?!

— Решено! — сказал Протон.

— Решено! — отозвалась Анне.

— Что такое у вас решено? — спросил Тоомас Линнупоэг недовольно, потому что рифы Алгебры требовали особого внимания.

Протон обрадовался, что старший брат проявил интерес к его и Анне делам, и торопливо начал объяснять:

— Анне ради меня бросит специальность художника и тоже станет изобретателем, как я. Только мы еще не знаем, что будем изобретать: машины или очень большие телевизоры. И тогда мы купим себе по синему автомобилю и станем вместе ездить на работу, и если кто-нибудь спросит, где мы познакомились, мы скажем, что это было давно, еще в детстве.

— А-га, — кисло произнес Тоомас Линнупоэг и стал соображать, вышвырнуть ли этих «протонов» из дому силой или избрать более мирный способ. А может быть, прибегнуть к хитрости? Хитрость всегда давала самый высокий коэффициент полезного действия, и Тоомас Линнупоэг спросил, по его мнению внушительно:

— Анне, а твоя мама знает, что ты тут?

— Конечно, знает, — ответила Анне. — Я еще утром хотела прийти к Протону, но она не разрешила. Она сказала, что без приглашения идти нельзя. Когда мама послала меня играть во двор, я схитрила. Я крикнула голосом Протона: «Анне, иди к нам!» Потом крикнула в ответ своим голосом: «Сейчас приду!» А потом крикнула маме: «Протон позвал меня к себе!» И тогда мама разрешила.

Тоомас Линнупоэг был уязвлен. Он считал себя смекалистым парнем, но из слов Анне стало ясно, что подрастающее поколение еще смекалистее. Так как Тоомас Линнупоэг в этот момент имел дело с алгеброй, он начал вычислять, какими хитрыми станут ребятишки через тысячу лет. Результат получился удручающим. Расчет показал, что даже грудные дети к тому времени превзойдут его, Тоомаса Линнупоэга, уровень.

Несмотря на опасно отвлекающие помехи в лице Протона и Анне, Тоомас Линнупоэг выполнил план приготовления домашних заданий на сто семь процентов. Семь процентов составили расчеты смекалистости последующих поколений. Конечно, результаты этих расчетов ни в прямом, ни в переносном смысле не могли понадобиться в школе, но они все же обогатили общие знания Тоомаса Линнупоэга, дали ему четкую картину его возможностей.

Тоомас Линнупоэг запихал школьные принадлежности в портфель и собрался идти к Пеэтеру.

— Тоомас, ты куда идешь? — окликнул его Протон.

— Куда я иду-у? — переспросил Тоомас Линнупоэг, растягивая слова, словно бы раздумывал, стоит ли удостаивать Протона ответом. — Я иду заниматься культуризмом.

Протону такой ответ ничего не говорил.

— Что это такое — культуризм? — поинтересовался он.

Тоомас Линнупоэг хотел было сказать Протону «дурак», но, поскольку пребывал в этот момент в хорошем настроении, то проявил снисходительность и стал соображать, как бы понятнее объяснить такому карапузу суть незнакомого термина.

— Ну, — сказал он, — культуризм делает тело здоровым и собранным.

— А разве твое тело нездоровое и разобранное? — Протон удивился и с недоумением оглядел фигуру брата.

— Нет, — возразил Тоомас Линнупоэг, — но я хочу, чтобы мое тело было еще здоровее. Тогда у меня хватит сил как следует тебя отдубасить, если ты опять станешь задавать мне свои дурацкие вопросы.

Вот и снисходи до разговоров с малышней! Тоомас Линнупоэг пожал плечами и ушел, а Протон так и остался в неведении, что же это такое — культуризм.

 

Тоомас Линнупоэг в спортивной колыбели Пеэтера Мяги

Точно в шесть ноль-ноль вечера Тоомас Линнупоэг вошел в домашнюю спортивную колыбель Пеэтера Мяги и в первое мгновение даже не узнал его комнату. Можно было подумать, что здесь орудовал добрый десяток Анне и Протонов и они перевернули все вверх дном.

Посередине комнаты стояло какое-то невозможное сооружение — наклонная деревянная плоскость. Одна стена была превращена в шведскую стенку, на полу лежали — мат, разной величины гантели и другие спортивные снаряды, назначения которых Тоомас Линнупоэг поначалу не понял.

Тоомас Линнупоэг осматривал комнату с большим интересом, но вскоре у него отняли эту радость — Пеэтер и Тойво приказали ему разоблачиться до трусов. Сами они были уже в трусах и делали разминку.

Тоомас Линнупоэг стянул с себя рубашку и брюки и тоже приступил к разминке. Но его хватило ненадолго, он быстро вспотел. Отлынивание от спорта этим летом не прошло ему даром.

— Ну как, Тоомас Линнупоэг, довольно или поразминаемся еще? — спросил Пеэтер.

— Довольно, — ответил Тоомас Линнупоэг. Пеэтер взял сантиметр и начал обмеривать бицепсы.

— Ну-ка, Тоомас Линнупоэг, согни руку, — приказал Пеэтер.

Тоомас Линнупоэг согнул.

— Только двадцать девять с половиной? — К ним подошел Тойво. — Да, ты, брат, хиловат!

— Зато жилистый, — отпарировал Тоомас Линнупоэг. Ему начинал действовать на нервы тон превосходства, которым говорили его приятели.

— Ну поглядим, натянешь ли ты к концу тренировки полных тридцать, — сказал Пеэтер, и тут Тоомас Линнупоэг допустил ошибку. Он по-глупому, с детской наивностью, удивился:

— А разве можно нарастить бицепсы так быстро?

Будь на его месте Протон, Тоомас Линнупоэг не упустил бы случая показать ему свое пренебрежение. Но Пеэтер Мяги этого не сделал, Пеэтер Мяги охотно объяснил своему бывшему лучшему другу:

— Да, они быстро наращиваются, но потом снова опадают.

Тоомас Линнупоэг сделал новую ошибку. Все с той же протоновской непосредственностью он спросил:

— Зачем же измерять, если они снова опадают?

Тойво раскатисто рассмеялся.

— Ха-ха-ха! Ты, Тоомас Линнупоэг, в этом деле ни бум-бум! Чтобы знать, достаточно ли интенсивной была тренировка. Надо ли увеличить нагрузку или, наоборот, уменьшить. Во!

Тойво и еще посмеялся бы, но Пеэтер Мяги дал ему хорошего тумака и велел помолчать — кто же смеется во время тренировки! Пеэтер Мяги увлекся культуризмом всерьез и всерьез решил завербовать Тоомаса Линнупоэга в ряды почитателей этого вида спорта. Но Пеэтер Мяги хорошо, даже чересчур хорошо знал своего бывшего соседа по парте и понимал, что еще одна насмешка Тойво — и для культуризма Тоомас Линнупоэг будет навеки потерян. Поэтому-то Пеэтер Мяги и выбил тумаком из Тойво Кяреда всякое желание насмешничать. Мальчики приступили к тренировке.

Тоомасу Линнупоэгу казалось, будто он находится в средневековой камере пыток. Только во времена средневековья в камеру пыток не приходили добровольно. Он висел на шведской стенке, словно преступник на колесе, и делал все, что ему приказывали. Когда Тоомас Линнупоэг уже порядком повытягивал и повыворачивал свои суставы на перекладинах шведской стенки, он должен был перейти на наклонную плоскость и махать там гантелями. Затем, лежа спиной на мате, выжимать пятидесятикилограммовую штангу, затем работать с эспандером, поднимать рывком гири, выполнять упражнения, лежа на животе, на боку и стоя на корточках. После этого все началось сначала и повторялось до тех пор, пока каждый мускул Тоомаса Линнупоэга и проработан отдельно.

К концу тренировки Тоомас Линнупоэг до того вымотался, что уже и пальцем не мог шевельнуть. А Пеэтер и Тойво — хоть они и проделали те же упражнения, были все еще в полной форме. Пеэтер вновь измерил сантиметром бицепсы Тоомаса Линнупоэга и сделал вывод, что до тридцати сантиметров тот все же не дотянул, нужно еще миллиметра два. Пеэтер сказал:

— В следующий раз придется тебе увеличить нагрузку.

— Увеличить?! — Тоомас Линнупоэг даже охнул. По его мнению, нагрузку уже невозможно было увеличивать, и он поднял голос протеста, но приятели и слушать его не стали.

— Старик, тебе необходимо поскорее нарасти мускулы, — наставительно произнес Тойво Кяреда, стать таким же, как наш друг Пеэтер. Во!

Хотя Тоомас Линнупоэг и был вконец вымотан, никоим образом не относилось к его духу. Тут резервы Тоомаса Линнупоэга были неисчерпаемы.

— А вам зато не мешало бы укрепить свой интеллект. Стать такими, как я! Во! — Тоомас Линнупоэг передразнил Тойво Кяреда. — И к вашему великому огорчению, я должен сказать, что достичь этого еще труднее. Потому что духовный багаж сантиметром не измеришь. Во!

 

Тоомас Линнупоэг делает стенную газету

Тоомас Линнупоэг вынужден был признать, что учительница Кивимаа — большой знаток людей, иначе как бы она сумела из числа тридцати шести учеников назначить редактором газеты именно Катрин Эхалилл.

Катрин Эхалилл всегда относилась к общественным обязанностям со всей серьезностью, а на этот раз превзошла самое себя. Дело в том, что за летний период в ней скопился огромный запас энергии. И первым, кого Катрин Эхалилл остановила, был Тоомас Линнупоэг.

— Тоомас Линнупоэг, мы станем выпускать стенгазету! — воскликнула она.

— Да, я слышал, что ты будешь, — ответил Тоомас Линнупоэг. — Но лично я читаю настоящие газеты, прими это к сведению.

— Не валяй дурака! Мы все их читаем, — сказала Катрин Эхалилл раздраженно. — Ты необходим редколлегии как карикатурист, и тебе это прекрасно известно. Карикатуры в стенной газете — самое главное. Они — гвоздь стенгазеты.

— Конечно, известно, — ответил Тоомас Линнупоэг спокойно, — но мне известно и то, что тебе нравятся тупые гвозди. Ты захочешь, чтобы я нарисовал тебе ухо, в котором растут грибы, что должно означать грязные уши. Ты захочешь, чтобы я нарисовал какую-нибудь кокетливую девочку с перстеньками, с кольцами в ушах и в ожерелье, чтобы ты могла внизу подписать: «Реклама ювелирного магазина». Но чьи это грязные уши и кто именно эта модница, никто так и не узнает. Нет, дорогая Катрин, Тоомас Линнупоэг не станет рисовать в угоду тебе всякую ерунду, он должен беречь свою репутацию.

— Ну так нарисуй что-нибудь конкретное. — Катрин Эхалилл пошла на попятную, испугавшись, как бы Тоомас Линнупоэг не выскользнул у нее из рук.

— Помнишь, в прошлом году я нарисовал карикатуру на волосатика Тиммо Тийду, изобразил его рядом с обезьяной и подписал: «Прошу не путать, Тиммо Тийду — справа». Ты эту карикатуру в газету не взяла.

— Как же я могла ее взять, если справа была обезьяна. Это выглядело бы издевательством над парнем.

— Но, милочка, в том-то и заключается сатира, — объяснил Тоомас Линнупоэг. — Подумай, как убийственна была бы такая карикатура! И сколько принесла бы пользы! Тиммо Тийду хотя бы причесал свои космы.

Но Тоомасу Линнупоэгу все же не удалось отвертеться. Катрин Эхалилл кроме организаторских способностей обладала еще даром нажать на нужную кнопку, в запасе у нее имелась тема, перед которой Тоомас Линнупоэг не смог устоять. Объектом критики должен был стать его антидруг Киузалаас — накануне, подметая в классе пол, он поленился вынести мусор и запихал его под паркетину, которую ради этого отодрал от пола.

Тоомаса Линнупоэга история с Киузалаасом воодушевила, что он решил пустить в ход свой тал карикатуриста уже на уроке физкультуры. В результате вчерашних занятий культуризмом суставы Тоомаса Линнупоэга так одеревенели, а мышцы так болели, что он не смог вместе со всеми заниматься физкультурой. Учитель проявил необычайную человечность и позволил Тоомасу Линнупоэгу просто наблюдать за ходом занятий. Тоомас Линнупоэг сидел на скамейке возле спортивной площадки, положив блокнот для рисования на колени, и пытался схватить характерные черты внешности Киузалааса — в случае, если Катрин Эхалилл нарушит свое обещание, всем и без подписи должно быть понятно, кто есть кто. Усилия Тоомаса Линнупоэга уже стали приносить плоды, когда к нему подбежала Кюллики.

— Тоомас, подержи мой ключ! Он все время выпадает у меня из кармана. Чего доброго, потеряется.

Тоомас Линнупоэг сунул ключ к себе в карман и продолжал рисовать. Карикатура была закончена, и после урока физкультуры Тоомас Линнупоэг торжественно показал ее Катрин Эхалилл.

— Почему ты нарисовал Киузалаасу такое уродливое лицо? — спросила Катрин Эхалилл. — Сделай немного посимпатичнее.

Но Тоомас Линнупоэг отказался наотрез.

— Я не стану замазывать недостатки. Я не салон красоты, — сказал он твердо. До того твердо, что Катрин Эхалилл оставалось лишь согласиться, она не хотела потерять материал для стенгазеты.

— Тоомас Линнупоэг, что это ты опять с девочками улаживаешь? — Возле них появились Пеэтер Мяги и Тойво Кяреда.

— Деловые вопросы, — ответил Тоомас Линнупоэг с небрежной беспечностью и сунул карикатуру своим приятелям под нос. Но тут же изменил тон и спросил уже в своей обычной манере, то есть немного хвастливо:

— Ну, как сработано?

— Ого! — воскликнул Пеэтер Мяги и присвистнул.

— Ого! — воскликнул Тойво Кяреда. — Старик, ты у нас народный талант. Вундеркинд! Во!

Там, где собиралось трое парней, непременно оказывался и Киузалаас. Беспокойный и суетливый по натуре, он всегда должен был все знать и все видеть. Появился он и на этот раз. А Тойво Кяреда вместо того, чтобы отогнать Киузалааса, наоборот, стал разжигать по любопытство.

— Иди сюда смелей! Ты шагаешь прямиком в историю. Посмотри на эту картину! Гениальный Тоомас Линнупоэг тебя увековечил, такое счастье выпадает не каждому.

Увидев рисунок, Киузалаас хотел выхватить его из рук Тойво Кяреда, но Катрин Эхалилл проявила верх бдительности в деле сохранения материала для стенгазеты. Девочка завладела карикатурой и просто-напросто ушла с нею.

Киузалаас поклялся жестоко отомстить Тоомасу Линнупоэгу и кинулся следом за Катрин Эхалилл.

— Ну, теперь пойдет торговля, — Пеэтер Мяги усмехнулся, — Киузалаас поставит на карту половину своего состояния.

— Старики, а может, и нам тоже поставить кое-что на карту? — предложил Тойво Кяреда.

— Я ставлю на Катрин Эхалилл, — сказал Тоомас Линнупоэг. — Ее принципиальность тверже гранита!

Но Тойво и Пеэтер тоже хотели поставить на Катрин. Так что пари не состоялось по техническим причинам. К тому же зазвенел звонок, и мальчики направились в класс. Портрет Киузалааса очень помог им сплотиться.

 

Тоомас Линнупоэг опускается до уровня Протона

Тоомасу Линнупоэгу было сегодня немного скучновато на уроках, он все знал и ни один преподаватель не представлял для него ни малейшей опасности. Тем не менее, придя домой, Тоомас Линнупоэг снова принялся усердно учить уроки — чтобы завтра стало еще скучнее. Ему позарез нужно было произвести хорошее впечатление на преподавателей, и Тоомас Линнупоэг решил вытерпеть скуку. Надо заметить, Тоомас Линнупоэг был очень последователен в своих стремлениях. Он занимался как проклятый целых два часа, если не считать маленькой паузы, когда ему вспомнилась Майя и отвлекла его от учебы.

Тоомас Линнупоэг приготовил все уроки и сложил школьные принадлежности. Он уже не был поглощен напряженной умственной работой и стал слушать дискуссию, которая как раз происходила на кухне.

— Бабушка, отгадай, что это я нарисовал? — спрашивал Протон.

— Самолет, — предположила бабушка.

— Нет, не самолет.

— Ну, вертолет.

— Нет, не вертолет. Подумай еще!

— Птицу, — сказала бабушка после недолгого молчания.

— Нет, не птицу. У птицы есть крылья.

— Я решила, что ты нарисовал птицу по-новому. У тебя ведь это запросто получается. — Бабушка засмеялась.

— Ничего я по-новому не рисовал! — Протон рассердился. — Подумай еще.

— Хватит уже, — сказала бабушка, и в ее голосе появилась чуть заметная нотка раздражения.

Но Протон был неумолим.

— Подумай один-единственный разок, — настам вал он.

— Я уже несколько раз подумала, — возразила бабушка, и нотка раздражения в ее голосе зазвучала явственнее.

Нервы Тоомаса Линнупоэга не выдержали, вернее, ему стало немного жаль бабушку, ведь бабушка Протона была одновременно и его, Тоомаса Линнупоэга, бабушкой и у него с нею были неплохие взаимоотношения.

— Ракету! — крикнул Тоомас Линнупоэг из комнаты. В следующее мгновение ошеломленный Протон был уже в комнате.

— Откуда ты узнал, что я нарисовал ракету? Ты что, в замочную скважину подглядывал?

Тоомас Линнупоэг осуждающе посмотрел на своего младшего брата и сказал с достоинством:

— Я так низко не опускаюсь.

— Замочная скважина вовсе не низко, — возразил ему Протон, в ответ на что Тоомас Линнупоэг произнес единственное и очень обыденное слово:

— Дурень!

Мать Тоомаса Линнупоэга только что пришла домой, она услышала это слово и стала выговаривать Тоомасу Линнупоэгу:

— Как ты обращаешься с ребенком! Я тебе сто раз повторяла, ты — старший, ты должен быть для него примером, а ты как поступаешь? Наоборот!

— Ребенок должен с ранних лет привыкать к суровой действительности, — оправдывался Тоомас Линнупоэг, — иначе у него потом могут возникнуть трудности в жизни.

— А разве у тебя возникли трудности? — спросила мать Тоомаса Линнупоэга, и Тоомас Линнупоэг уловил в ее словах легкую иронию.

Тоомас Линнупоэг благоразумно не обратил на это внимания. Он предпочел продолжать беседу о воспитании Протона, но зазвенел дверной звонок, и мать пошла открывать. Через минуту она вернулась вместе с гостьей и — о ужас! — этой гостьей была…

…опять мамаша Кюллики.

— Дай ключ сюда! — прошипела мамаша Кюллики, обращаясь к Тоомасу Линнупоэгу.

— Какой ключ? — испуганно спросил Тоомас Линнупоэг. Он был так ошарашен появлением неожиданной гостьи, что потерял способность логически мыслить. В его мозгу не числилось ни одного проступка, который мог бы послужить причиной такой ожесточенной атаки со стороны мамаши Кюллики.

— Ах, ты еще и притворяешься, будто не знаешь! — воскликнула мамаша Кюллики с угрозой. — Но мне все ясно. Все выплыло наружу! Твое отнекивание тебе уже не поможет!

Мать Тоомаса Линнупоэга смотрела попеременно то на сына, то на мамашу Кюллики и ничего не понимала. Когда же Тоомас Линнупоэг хлопнул себя ладонью по лбу, вынул из кармана ключ и с чувством облегчения протянул его мамаше Кюллики, мать Тоомаса Линнупоэга, в свою очередь, потеряла способность логически мыслить и дальнейшими событиями дирижировала уже мамаша Кюллики.

— А теперь ты выйди из комнаты! — приказала о Тоомасу Линнупоэгу. — Я хочу поговорить с твоей матерью с глазу на глаз.

Тоомас Линнупоэг вышел из комнаты с видом спокойного безразличия, но когда закрыл за собою дверь, его спокойствие как ветром сдуло, и настолько сдуло, что он опустился до уровня Протона и — наклонился к замочной скважине. Правда, полностью протоновского уровня он не достиг — ведь Тоомас Линнупоэг вовсе не смотрел сквозь замочную скважину, у него не было ни малейшего желания созерцать мамашу Кюллики. Он лишь приложил к замочной скважине ухо — надо было узнать, в чем его на этот раз обвиняют. Да, он забыл в кармане ключ, но нельзя же считать это преступлением!

— Мадам Линнупоэг, вы, как я понимаю, сторонники свободного воспитания, но я не собираюсь вмешиваться в вашу семейную жизнь, я хочу только, чтобы мою семью оставили в покое.

— Простите, я вас не понимаю, — сказала мать Тоомаса Линнупоэга, — объясните же мне наконец, в чем дело?

— Терпение! Сейчас вы все узнаете. — И мамаша Кюллики начала рассказывать. — Моя дочь вернулась из школы и позвонила в дверь. Я открываю ей и спрашиваю: «Почему ты звонишь? У тебя же есть свой ключ!» — «Ах, я забыла!» — отвечает Кюллики. Меня сразу взяло сомнение, как это можно — забыть такое? Я потребовала у дочери: «Покажи мне свой ключ!» Разумеется, ключа у нее не оказалось. Кюллики объяснила: «Я, наверное, потеряла его на уроке физкультуры, когда мы играли в волейбол». Как я ни старалась, ничего больше я из нее в тот раз не вытянула. Но когда Кюллики села писать свой дневник, я сразу подумала: запиши, запиши в него все как следует, а я пошлю тебя потом в магазин и все прочту!

— Вы что, тайком читаете дневник своей дочери? — Мать Тоомаса Линнупоэга на мгновение прервала повествование мамаши Кюллики.

— Разумеется! Это очень некрасиво — скрывать что-то от своей матери и от отца! Она еще так молода, она должна любить только своих родителей и рассказывать им все, что лежит у нее на сердце. А Кюллики в последние дни стала запирать свой дневник в ящик стола, только она, глупышка, не знает, что ключ от секретера отпирает и замок ее ящика. Ну так вот, отослала я ее в магазин и — представьте себе, мадам Линнупоэг, что я в дневнике прочла!

— Что же? — испуганно спросила мать Тоомаса Линнупоэга. Она инстинктивно почувствовала, что ее сын замешан в какую-то весьма неприятную историю.

— Кюллики отдала ключ от нашей квартиры вашему сыну! Вашему сыну! А знаете ли вы, что это значит? Когда девица в таком раннем возрасте уже дает парню ключ от своей комнаты? Кюллики, правда, написала, что отдала ключ просто так, на хранение, только на время урока физкультуры, но кто же в дневнике пишет правду?! Самые тайные мысли все же оставляют при себе. Подумайте, мадам Линнупоэг, что могло бы произойти, уйди мы с мужем из дому надолго — ведь наша Кюллики так доверчива, так ребячлива, и вдруг пришел бы знающий жизнь парень и погубил бы ее!

— Вы что, подразумеваете моего сына? — в замешательстве спросила мать Тоомаса Линнупоэга.

— Конечно! Кого же еще?!

— Наш мальчик — и знающий жизнь! — воскликнула мать Тоомаса Линнупоэга, и Тоомас Линнупоэг почувствовал, что она улыбнулась. — Простите, но я никак не могу в это поверить. Ведь он у нас еще совсем ребенок, наверняка точно такой же, как ваша Кюллики.

Тоомас Линнупоэг тихонько вздохнул и отошел подальше от двери. Он не мог больше слушать, он не хотел больше слушать, он был наполнен яростью, словно боксерская перчатка, но противник был для него недосягаем. Если бы это было в его, Тоомаса Линнупоэга, власти, он отослал бы мамашу Кюллики на необитаемый остров, а еще лучше — в бескрайний космос. Но, к счастью мамаши Кюллики, Тоомас Линнупоэг был лишь жалким школьником и не имел такой власти, он вообще не имел никакой власти и даже вынужден был вежливо поклониться мамаше Кюллики, когда она, обозленная, и конце концов удалилась.

 

Тоомас Линнупоэг познает печаль и радость

На следующий день Тоомас Линнупоэг старался избегать каких бы то ни было разговоров с Кюллики. Если же Кюллики что-нибудь у него спрашивала, отвечал немногословно или же вообще не отвечал — он боялся дать мамаше Кюллики хотя бы малейший повод для третьего визита. Тоомас Линнупоэг даже стал подумывать, как бы перебраться на другую парту. Если он будет и дальше сидеть с Кюллики, инцидентов, судя по всему, не избежать. Но кого бы определить вместо себя? И как это сделать, чтобы ее не обидеть?

Вначале поведение соседа по парте забавляло Кюллики, и она лукаво спросила, с какой ноги Тоомас Линнупоэг сегодня встал, но постелено его мрачный вид породил в ее душе отчуждение. Когда же Тоомас Линнупоэг из просто молчаливого превратился еще и в уклоняющегося, обиженная Кюллики взяла верх над веселой и любознательной Кюллики и девочка до конца дня даже не смотрела в сторону соседа по парте. Для Тоомаса Линнупоэга такая линия поведения Кюллики была наиболее приемлема.

Настало время идти домой, и Тоомас Линнупоэг решил, что по крайней мере на сегодня он, умело лавируя, счастливо миновал опасные рифы. Но на улице к нему вдруг подбежала Кюллики и с улыбкой предложила:

— Помиримся!

Тоомас Линнупоэг в ответ ей гаркнул:

— Ты вчера забыла взять у меня свой ключ!

— Ах, черт побери! Я ведь и сегодня чуть не ушла без него! — воскликнула Кюллики. — Отдай мне его скорее!

— Я уже отдал. Твоей мамаше, в ее собственные ручки.

— Не валяй дурака! — Кюллики протянула руку в ожидании ключа.

Тоомас Линнупоэг недоверчиво посмотрел на Кюллики. Неужели она ничего не знает? Неужели мамаша Кюллики ни слова не сказала дочери? Тоомас Линнупоэг никак не хотел в это поверить. Тут наверняка скрывалась какая-то каверза.

— Разве твоя мамаша не доложила тебе, куда она ходила вчера вечером?

— Не-ет.

Кюллики ответила с таким видом, что сомнений не оставалось — она действительно и понятия не имеет о маневре своей мамаши. Тоомасу Линнупоэгу вдруг сделалось очень не по себе, потом его бросило в жар, а потом он откровенно рассказал Кюллики обо всем услышанном через замочную скважину: и то, что мамаша Кюллики каждый день читает дневник дочери, и то, что ключ от секретера подходит к ящику письменного стола, и то, что все самые сокровенные мысли Кюллики известны ее мамаше. Тоомас Линнупоэг закончил свою длинную тираду советом:

— Вообще, лучше бы ты не вела дневника или хотя бы не писала в нем ничего обо мне.

Лицо Кюллики побелело как полотно, в ее больших черных глазах сменяли друг друга выражение негодования, стыда, обиды и беспомощности. Кюллики не в состоянии была произнести ни слова. Тоомасу Линнупоэгу тоже нечего было больше сказать, и он счел за лучшее уйти. Но когда он отошел шагов на десять, что-то заставило его остановиться. Тоомас Линнупоэг испугался, как бы Кюллики не потеряла вдруг сознания. Тоомасу Линнупоэгу никогда в жизни не доводилось видеть, как падают в обморок, и он не знал, что в таких случаях надо делать. Поэтому он решил просто-напросто предотвратить возникновение такой сложной ситуации. Тоомас Линнупоэг хотел было вернуться к Кюллики, чтобы утешить ее доступными ему средствами. Но, как это ни странно, Кюллики не нуждалась в утешении. И падать в обморок она не собиралась. Вместо этого она не спеша зашагала домой, и Тоомас Линнупоэг увидел лишь ее спину. От спины исходила бесконечная печаль. Волны этой печали достигли сердца Тоомаса Линнупоэга и всю дорогу до самого дома колыхались там и порождали смутное чувство вины. Тоомас Линнупоэг пытался уверить себя, что он не имеет никакого отношения к переживаниям девочки, но ощущение вины не исчезало. Поэтому Тоомас Линнупоэг чрезвычайно обрадовался, когда встретился с дядей Беньямином, прогуливавшим своего пса.

— Здравствуй, мой юный друг! — воскликнул дядя Беньямин не менее радостно, словно он тоже освобождался от какой-то тяжести. Но такая уж у дяди Беньямина была натура: он каждый раз радовался, стоило ему встретить кого-нибудь из школьников.

— Тебя целую вечность не было видно, — продолжал дядя Беньямин. — Правда, я и сам в последнее время все больше в комнате сидел. Болею, совсем расклеился.

Тоомас Линнупоэг почесал загривок Мурьяна и поинтересовался, что именно у дяди Беньямина болит. Скорее всего, Тоомас Линнупоэг задал такой вопрос из смутного желания отвлечься от своих невеселых мыслей; если бы не это обстоятельство, Тоомас Линнупоэг ни за что на свете не был бы настолько предупредительным.

— Да все он, ревматизм, — начал было жаловаться дядя Беньямин, но вдруг хлопнул себя ладонью по лбу и воскликнул: — Ах, старая моя голова! Тыква пустая, да и только! Опять чуть было не забыл! Я должен кое-что тебе отдать, мой юный друг.

На лице дяди Беньямина появилась лукавая улыбка, но у него хватило выдержки оставить свой секрет при себе. В дяде Беньямине проснулся бывший учитель: ученика надо подвести к правильному ответу с помощью наводящих вопросов.

— Разве Протон ничего тебе не говорил? — спросил дядя Беньямин.

Словно далекое эхо, прозвучали в памяти Линнупоэга слова Протона о том, что дядя Беньямин приглашает его, Тоомаса Линнупоэга, зайти, те самые слова, которые не были приняты им всерьез.

— Да-да, он говорил что-то… э… э… о конфетах, — брякнул Тоомас Линнупоэг и тут же понял, что его ответ был бы смешон даже в устах Протона.

— О конфетах?! — Дядя Беньямин удивленно поднял брови, но тут же кивнул понимающе. — Иносказательно их можно, пожалуй, назвать и конфетами, в особенности если тебе нравится получать письма от девочек.

Наступила очередь Тоомаса Линнупоэга поднять брови.

— Письма от девочек?

— Да, — подтвердил дядя Беньямин, — девочка по имени Май прислала тебе два письма.

— Май? — переспросил Тоомас Линнупоэг, и вдруг его сердце запрыгало в ритме летки-енки. — А не Майя?

— Майя? Конечно же — Майя! У меня самого когда-то в молодости была невеста, которую звали Май. И даже хотел на ней жениться, но моя Май была девица с фокусами, она пожелала выйти замуж только за человека по фамилии Пырникас, считала, что это будет очень красиво звучать — Май Пырникас. А моя фамилия — Пост, вот я и остался старым холостяком. Май ни за что не хотела иметь такую фамилию — Пост. По её мнению, все столбы ужасно прозаичны, будь то хоть столб от ворот, хоть телеграфный столб, хоть километровый столб, хоть просто столб. Видишь, мой юный друг, какую важную роль в жизни человека играет его фамилия.

Тоомас Линнупоэг был того же мнения, что и дядя Беньямин. Тоомас Линнупоэг, хотя его жизнь была еще совсем молодая, тоже порядком натерпелся из-за своей фамилии, но сейчас он не стал заострять внимание на этой теме. Сейчас он думал только об одном: как бы поскорее заполучить письма Майи. Он не осмеливался попросить дядю Беньямина отдать их ему сразу, вместо этого Тоомас Линнупоэг сказал:

— Мурьян какой-то беспокойный. Может, ему уже пора домой?

— Ну нет, — возразил дядя Беньямин, — мы только что вышли на прогулку. Он оттого нервничает, что я остановился поговорить с тобою. Мурьян в последнее время стал меня ревновать.

Однако дядя Беньямин ничего не имел против ревности Мурьяна, наоборот, стал ласково его пошлепывать по спине и делал это до тех пор, пока Тоомас Линнупоэг не кашлянул.

И тут дядя Беньямин произнес, по мнению Тоомаса Линнупоэга, самую замечательную фразу в своей жизни:

— Ну, Мурьян, как ты полагаешь, не пойти ли нам назад? Нашему юному другу не терпится получить письма, ведь и мы сами в молодости тоже были не очень-то терпеливыми.

Мурьян понимающе завилял хвостом. Тот самый Мурьян, который, как считал Тоомас Линнупоэг, был упрямцем, каких свет не видел.

— А как эти письма к вам попали? — спросил Тоомас Линнупоэг, когда они вошли в ворота дома дяди Беньямина.

— Они прибыли на мой адрес, — объяснил дядя Беньямин. — Твоя девочка забыла после номера дома поставить эту маленькую буковку «а». Написала просто двенадцать, вот письма и сунули в мой почтовый ящик. Одно письмо пришло уже давно, а когда появилось и второе, я попросил Протона передать, чтобы ты зашел.

— А-га, — произнес Тоомас Линнупоэг и весь задрожал от нетерпения. Интересно, о чем же написала ему Майя?

Попасть в дом дяди Беньямина оказалось не так-то просто. Первое препятствие возникло возле входных дверей.

Дядя Беньямин один за другим обшарил все свои карманы: карманы пиджака, карманы жилета и карманы брюк.

— Куда это я сунул ключ? — спросил он сам себя и начал снова рыться в карманах.

— Странно, куда же ключ подевался? Я точно помню, что положил его, как полагается, в карман…

— Дядя Беньямин, проверьте верхний карман жилета. Вы его пропустили. — Тоомас Линнупоэг поспешил на помощь дяде Беньямину.

— Ага! И вправду тут! — обрадованно воскликнул дядя Беньямин, отпер дверь, и они вошли в прихожую.

В прихожей возникло второе препятствие. Дядя Беньямин отыскал тряпку и принялся вытирать дочиста лапы Мурьяна. У Мурьяна было четыре лапы, а дядя Беньямин был очень аккуратный, вытирание лап заняло невообразимо много времени, и Тоомас Линнупоэг начал уже бояться, что не получит писем до самого вечера поди знай, какая еще могла появиться помеха! Но судьба уже столько раз выкидывала с Тоомасом Линнупоэгом всякие штуки, что ей в конце концов надо, водить его за нос. А может быть, у нее просто-напросто не осталось в запасе ни одной стоящей внимания проделки. Как бы то ни было, Тоомас Линнупоэг вскоре вышел от дяди Беньямина с двумя драгоценными письмами в руках.

 

Тоомас Линнупоэг читает письма

Тоомас Линнупоэг вошел в ворота своего дома с двумя драгоценными письмами в руках. Первой его мыслью было — прочесть их тут же, прямо во дворе, но вторая мысль остановила его: «Тоомас Линнупоэг, у дома много глаз-окон и одно из них может оказаться оком Вайке Коткас, а она не такая-то тихая птица. Ты должен найти какой-нибудь укромный уголок, где сможешь погрузиться в чтение без помех. Иди, загляни в комнату, не ушел ли Протон погулять».

Но Протон был в комнате, и его обуревала неуемная жажда деятельности. Как только Протон увидел Тоомаса Линнупоэга, он вскричал:

— Ура! Ты пришел домой! Мне надо нарисовать на картоне волка, а бабушка не умеет.

— Сейчас не могу, — сказал Тоомас Линнупоэг, но сразу же понял, что допустил тактическую ошибку. Лицо Протона предвещало резкое понижение давления, если не шторм.

— Мне нужен волк из картона! Мне нужен волк из картона! — начал канючить младший братишка. Скоро придет Анне, и мы станем играть в кукольный театр.

Тоомас Линнупоэг быстренько переключился на другую волну. Он употребил шестой пункт руководства к противодействию — ОВ, что значит: обещай все, чтобы получить покой. Отступить никогда не поздно.

— Хорошо, я сделаю тебе волка из папки, я сделаю тебе такого злого, с такими клычищами волка, что все до смерти испугаются, только уйди на полчасика к бабушке. Я должен сначала сосредоточиться.

Протон не спешил уходить. Он недоверчиво смотрел на старшего брата.

— Что значит — сосредоточиться?

— Я должен вникнуть, ну, подумать, — объясним Тоомас Линнупоэг и добавил: — Если хочешь, я даже раскрашу твоего волка, только немедленно уматывай в кухню.

И Протон умотал. Как видно, объяснение брата его убедило.

Едва Протон ушел, Тоомас Линнупоэг распечатал первое письмо. Как хорошо, что Тоомас Линнупоэг этот момент не был способен на самокритику, иначе б он заметил, что его всегда уверенные руки от нетерпения дрожали, словно лапы у зайца. Лохматая голо Тоомаса Линнупоэга наклонилась чуть ли не вплотную к письму Майи, хотя он вовсе не был близоруким так было удобнее поедать глазами крошечные иероглифы Майиного почерка. Во всяком случае, он в первое же мгновение заметил, что письмо написано в тот сам день, когда они с Майей в последний раз ездили на пляж в Клоога.

«Тоомас Линнупоэг! Пишу тебе второпях — две-три строчки. У нас дома произошло такое — в жизни бы не подумала! Моя мама собиралась поехать со своей сестрой в Крым — я тебе уже говорила об этом — но мы неожиданно получили новую квартиру в районе Мустамяэ. Нет, наша очередь еще не подошла, но кто-то из тех, у кого подошла, в последний момент от квартиры отказался. Решил, что еще подождет, не стал брать двухкомнатную, у него большая семья. А нам это квартира очень даже подходит, нас только трое, а самое главное — наш старый дом идет на снос, и нас все равно скоро переселили бы на маневровую жилплощадь. Теперь мы должны за одну неделю перебрались на новую квартиру, и поэтому мама не может ехать в Крым. Мне повезло! Я поеду вместо нее.

Ура! Держи мне на счастье палец, чтобы погода там стояла такая же хорошая, как здесь.

Майя».

Значит, вот отчего Майя не пришла больше на пляж в Клоога! Такая простая причина! Да, причины всегда просты, только сами люди — существа сложные и потому любят все усложнять. Вот и он тоже ничего путного не придумал — одни глупости. Где же было его, Тоомаса Линнупоэга, необыкновенное чутье? Он должен был бы знать — и прекрасные летние дни служат тому порукой — что Майе с ним интересно, что он нравится Майе. Тоомас Линнупоэг проклинал и свою превратную судьбу, которая заслала письмо Майи в чужой почтовый ящик, и рассеянность дяди Беньямина. Да и Протон тоже, как назло, выложил свое известие в самый неподходящий момент. Ни один нормальный человек не поверил бы в тот раз словам Протона, а Тоомас Линнупоэг был человеком нормальным.

Тоомас Линнупоэг вскрыл второе письмо. Руки его дрожали уже заметно меньше.

«Тоомас Линнупоэг! Я должна тебя ужасно огорчить. Я не стану больше учиться в одной школе с тобою. Да, да, не стану! Когда я была в Крыму, мама и папа взяли из этой школы мои документы и отнесли в другую — в нашем новом районе. Я даже и возразить не смогла, все произошло без моего ведома. Они-то думают, что сделали доброе дело, а в результате я должна идти завтра в чужую школу, где я никого не знаю. Тоомас Линнупоэг, я надеюсь, ты меня не забудешь и мы все равно останемся друзьями, правда? Пиши мне. Жаль, что нас пока что нет телефона. Но скоро нам его наверняка поставят, тогда ты сможешь мне звонить.

Твоя грустная и печальная Майя».

Тоомас Линнупоэг прочел письмо до конца и некоторое время сидел ссутулившись, в полной неподвижности, но зато мозг его работал с бешеной скоростью. Мысли Тоомаса Линнупоэга мчались, словно храбрые сказочные принцы на спинах огненных коней. Ему казалось, что принцесса его сказки, Майя, была далеко-далеко, за семью горами, за семью морями, и ей грозила беда, а он, Тоомас Линнупоэг, должен победить семерых драконов, чтобы найти ее и спасти. И, как всегда в сказках, у него тоже имелся талисман, который его выручал. А находился он — в письме Майи. Последняя строчка письма — «твоя грустная и печальная Майя» и стала для Тоомаса Линнупоэга волшебным талисманом.

Тоомас Линнупоэг вновь и вновь перечитывал эту строчку и понемногу из сказочного принца превратился опять в обыкновенного Тоомаса Линнупоэга — он взял листок бумаги, чтобы написать Майе ответ. Только Тоомас Линнупоэг никак не мог сообразить, с чего ему начать. Ему хотелось бы написать «Моя дорогая любимая Майечка» — но он не осмеливался. Такое он дерзал начертать лишь мысленно, в воздухе. Тоомасу Линнупоэгу хотелось бы дать в письме обет вечной любви, верности и дружбы — но он не решался. Об этом он мог лишь, вздыхая, думать про себя. Тоомасу Линнупоэгу хотелось бы описать долгие, мучительные дни, когда он ждал Майю в Клоога, сидя на хвосте крокодила, и тосковал по ней. Тоомасу Линнупоэгу хотелось доверить Майе свои самые сокровенные мечты, но все слова казались ему тусклыми и невыразительными, и чувства так и остались невысказанными. Когда письмо было готово, оно выглядело таким же будничным, как и сам Тоомас Линнупоэг. Но, поди узнай, может быть, именно такой Тоомас Линнупоэг был для Майи гораздо милее? Слишком чувствительный Тоомас Линнупоэг, возможно, вызвал бы в Майе отчуждение.

«Приветствую тебя, Майя!

Мне ужасно жаль, что тебе пришлось перейти в другую школу. Как было бы славно учиться вместе, мы могли бы даже сидеть на одной парте, в нашей школе так заведено: девочки сидят с мальчиками, и я уже сижу не с Пеэтером Мяги.

Знаешь, с Пеэтером вышла забавная история. Недавно мы с ним шли из школы домой вместе. Пеэтер ведь сладкоежка, каких поискать, он предложил мне купить на двоих триста граммов конфет «Березка». Мы сложились и купили. Но Пеэтер, бедняжка, не мог за мной угнаться: я съедал две конфеты, он — одни, я — опять две, он — опять одну, и так, пока кулек не опустел. Пеэтер не мог мне помешать, кулек был у меня в руках. Потом Пеэтер поклялся, что никогда больше не станет покупать конфеты на паях со мною разве только ириски.

Хоть бы тебе поскорее провели телефон, у нас ведь телефон теперь тоже есть, мы смогли бы каждый день разговаривать. Но, боюсь, вам его поставят не так-то скоро. Может быть, мы до этого встретимся? Например, послезавтра? Послезавтра — суббота. Мне есть о чем порассказать тебе. Я бы приехал в Мустамяэ, но не знаю, где там удобнее встретиться. Позвони мне.

Твой Тоомас Линнупоэг».

Оставалось только быстренько сунуть листок в конверт, надписать адрес и сбегать к почтовому ящику, чтобы Майя получила письмо завтра же. Но не успел Тоомас Линнупоэг отыскать конверт, как в комнату порвался Протон вместе с Анне и закричал:

— Полчаса давно прошло! Начинай рисовать волка!

Тоомас Линнупоэг сказал нетерпеливо:

— Побудь еще десять минут на кухне, и я нарисую тебе двух волков.

— Не хочу двух волков! Хочу одного — сразу! — требовал Протон, он и не думал уходить. Но точно так же не думал ему уступать и Тоомас Линнупоэг.

— Я хочу сра-азу-у! — заорал Протон.

— Сра-азу-у не выйдет! — заорал ему в ответ Тоомас Линнупоэг.

Разъяренные братья в упор уставились друг на друга, и Протон сделался вдруг удивительно похож на Тоомаса Линнупоэга, а Тоомас Линнупоэг — на Протона, словно у них и не было никакой разницы в возрасте. Прошло уже десять минут, но все еще было неясно, у кого терпение лопнет раньше.

И тут Анне предприняла дипломатический шаг.

— Давай уйдем, — сказала она Протону. — Подумай, мы получим два волка! Два волка! Ты дашь второго мне. Насовсем. — И Анне утащила заколебавшегося Протона на кухню.

Тоомас Линнупоэг приступил к поискам конверта. Его корреспонденция была более чем скромной, вернее, ее почти не существовало, поэтому прошло много времени, прежде чем ему удалось наконец выудить один конверт из недр нижнего ящика стола. Но когда конверт был найден, все пошло как нельзя лучше. Тоомас Линнупоэг всунул в него письмо, надписал адрес и сбегал на угол, чтобы бросить конверт в почтовый ящик. Назад Тоомас Линнупоэг вернулся в таком приподнятом настроении, что даже не воспользовался примечанием шестого пункта руководства к противодействию — «отступить никогда не поздно» и нарисовал Протону двух обещанных волков. Одного — злого, с огромными клыками, второго — доброго, с улыбающейся мордой.

 

Тоомас Линнупоэг разговаривает по телефону

Протон с поразительной быстротой научился пользоваться телефоном, ему до смерти нравилось хватать телефонную трубку и кричать в нее: «Алло! Алло!» Он впадал в такой азарт со своим аллоканьем, что никак не мог уразуметь, кого именно просят к телефону. Если просили Тоомаса Линнупоэга, Протон обязательно звал отца, а если маму, то непременно приглашал бабушку.

И Тоомас Линнупоэг принял решение сегодня самому дежурить возле телефона, нельзя допустить, чтобы Протон поднял трубку, когда позвонит Майя. Но Протон был назойлив, словно муха, все время вертелся возле телефона, и его никак было не отогнать.

Тоомас Линнупоэг пошел на кухню и сказал бабушке:

— Будь добра, позови Протона к себе. Нам на завтра много задали. Протон мешает мне заниматься.

Тоомасу Линнупоэгу уже не раз удавалось освободиться от присутствия Протона с помощью такой уловки. Когда внук проявлял желание заниматься, в глазах бабушки неизменно вспыхивала искорка радости.

Избавившись от Протона, Тоомас Линнупоэг стал рисовать в черновой тетради всякие, то есть Майины, лица. Но он привык делать карикатуры, поэтому ни одна нарисованная им Майя не получилась такой же красивой, как Майя настоящая, и Тоомас Линнупоэг со вздохом отложил в сторону карандаш и бумагу. Взял книгу и попытался читать. Но из чтения тоже ничего не вышло. Тоомас Линнупоэг, правда, дочитывал страницу до конца, но когда ее перелистывал, в голове возникало ощущение пустоты — он не помнил, о чем только что прочел. Смысл до него не доходил. Тоомас Линнупоэг вздохнул, поднялся со стула и, как это бывает с нервными людьми, стал ходить взад-вперед по комнате.

Чем дольше он ходил, тем больше всяких мыслей роилось у него в голове, и в конце концов он стал сомневаться, дошло ли до Майи его письмо. То есть, он сомневался не в том, что Майя вообще не получит его письма, а в том, что она получила его сегодня, а если это так, Майя позвонит ему только завтра. Получи Майя письмо сегодня, она наверняка сразу бы и позвонила. Как только прочла бы письмо, так и позвонила бы, это ясно, как белый день. Тоомас Линнупоэг стал прикидывать, не пойти ли ему вообще к Пеэтеру, не позаниматься ли культуризмом? Но едва он об этом подумал, как сразу понял, что не обретет покоя и у Пеэтера. Там его сердце будет еще больше не на месте. У Тоомаса Линнупоэга пересохло в горле от этих тревожных мыслей, и он пошел на кухню попить. Но стоило ему пустить воду из крана, как послышался звонок. Тоомас Линнупоэг оставил кран незакрытым и с быстротой молнии подлетел к телефону.

— Тоомас Линнупоэг слушает, — крикнул он в трубку.

Но в ответ ему раздался лишь гудок. Только тут Тоомас Линнупоэг понял, что звонили в дверь.

Тоомас Линнупоэг и тут действовал подобно молнии. Он отшвырнул в сторону Протона и ринулся к входной двери — его внезапно поразила догадка — а вдруг за дверьми Майя. Зачем ей звонить, если Майя знает, где Тоомас Линнупоэг живет! Тоомас Линнупоэг железным голосом приказал Протону исчезнуть из прихожей и мужественно открыл дверь. Но за дверью стояла…

…маленькая Анне с мячом в руках. Она вежливо сделала книксен и протянула мяч Тоомасу Линнупоэгу.

— Протон забыл его у нас. Я принесла.

Анне снова ушла, никакого другого дела у нее не было, а Тоомас Линнупоэг остался посреди прихожей в оцепенении, словно соляной столп. И лишь услышав крик Протона:

— Бабушка, тебя к телефону! — Тоомас Линнупоэг словно хлебнул живой воды.

Разумеется, он очутился возле телефона прежде бабушки. Он выхватил у Протона трубку и назвал себя.

— Это ты, Тоомас Линнупоэг? — спросила трубка голосом Майи.

— Разумеется, я! — Тоомас Линнупоэг ухмыльнулся и вдруг почувствовал, что становится легким-легким, словно все шестьдесят шесть килограммов его веса превратились в ничто.

— А почему Протон позвал бабушку?

Тоомас Линнупоэг все еще был во власти ощущения своей изумительной невесомости.

Вдруг Майя звонко засмеялась и спросила:

— Бабушка, а почему у тебя такие большие уши?

— Что-о?

— Бабушка, почему у тебя такие большие уши? — повторила Майя. До Тоомаса Линнупоэга наконец дошёл смысл вопроса, и он тоже рассмеялся.

— Чтобы лучше слышать тебя, Красная Шапочка, — ответил он.

Они продолжали игру, и Тоомас Линнупоэг испытывал приятное смущение от предвкушения последнего вопроса. И когда Майя спросила:

— Почему у тебя такой большой рот? — Тоомас Линнупоэг не мог поступить иначе и выпалил: — Чтобы лучше целовать тебя.

Майя, как и следовало ожидать, возмутилась.

— Послушай, Тоомас Линнупоэг, — сказала она, — кажется, начинаю тебя бояться. А если я стану тебя бояться, то не смогу прийти на встречу с тобой. — И эти ее слова снова спровоцировали Тоомаса Линнупоэга ответить:

— Приходи все же, мой рот мигом станет маленьким. Но если ты не придешь, я сам тебя разыщу, снова сделаю свой рот большим и проглочу тебя, как волк Красную Шапочку.

Такая игра доставила Тоомасу Линнупоэгу огромное удовольствие.

Майя опять засмеялась.

— Ты не сможешь меня проглотить. Ты даже не знаешь, где я завтра буду.

— Где же ты, интересно, будешь?

— Сказать?

— Скажи.

Майя помолчала, притворяясь, что думает, и выговорила:

— Я завтра буду в том маленьком кафе, куда мы заходили весною есть пирожные.

— В какое время ты там будешь?

— Сказать?

— Скажи все-таки. Обещаю вести себя, как образцовый пай-мальчик.

Майя снова притворилась, будто раздумывает, и произнесла:

— В пять часов.

До сих пор, разговаривая с Майей, Тоомас Линнупоэг словно бы мчался, охваченный восторгом, на машине по прямой и широкой асфальтированной дороге, но внезапно ему пришлось сбавить скорость. Впереди показались первые крутые повороты.

— Тоомас Линнупоэг, ты написал, что в вашем классе девочки сидят с мальчиками. С кем сидит Вийви?

— Вийви сидит с Вайке Коткас.

— А с кем сидит Катрин Эхалилл?

— С одной новенькой.

— Ты написал мне, что уже не сидишь с Пеэтером. С какой же девочкой сидит Пеэтер?

— Э… э… Пеэтер сидит с Тойво Кяреда.

— А ты?

— Я… Рядом со мной оказалась одна новенькая. Больше не было свободных мест, вот она и оказалась рядом. Я не хотел с ней сидеть, только это не помогло.

В телефонной трубке возникла маленькая пауза.

— Красивая девочка? — спросила Майя.

— По-моему, нет. Во всяком случае, с тобой ее нельзя и рядом поставить.

— А вот теперь ты, Тоомас Линнупоэг, заливаешь. Вийви сказала, что Кюллики очень красивая девочка. У нее черные как смоль волосы.

— Вийви эта смоль может нравиться, а мне — нет. Я люблю желтый цвет. Золотисто-желтый и солнечно-желтый и…

Майя засмеялась и перебила:

— До встречи завтра! Мне пора кончать разговор, какой-то толстяк уже в третий раз стучит в дверь телефонной будки.

 

Тоомас Линнупоэг ждет наступления вечера

Тоомас Линнупоэг шагал в школу в приподнятом настроении. Все его мысли были связаны с Майей, только с Майей. Тоомас Линнупоэг блаженствовал в теплых лучах предстоящего свидания, словно котенок на солнце. Даже монетки, позвякивавшие в кармане Тоомаса Линнупоэга, напоминали о Майе. Вдобавок к жалким шестидесяти семи копейкам, которые у него имелись, он, подольстившись к бабушке, выпросил еще рубль. Правда, рубль получился не совсем полный, у бабушки просто-напросто не оказалось рублевки, а давать трешку она не хотела, но ведь девяносто пять копеек почти то же самое, что рубль. Тоомас Линнупоэг шел и мысленно представлял себе, как покупает Майя пирожные — эклеры, буше, трубочки с кремом — всё, что она пожелает — и как они исчезают в милом Майином ротике. Тоомас Линнупоэг чуть ли не подпрыгивал от радости, но ему приходилось себя сдерживать, он ведь не Протон, да к тому же на улице было много народу.

Вдруг Тоомас Линнупоэг заметил идущего впереди него Пеэтера. Долго сдерживаемая радость Тоомаса Линнупоэга вырвалась наружу, он догнал Пеэтера и дал ему ладонью хорошего шлепка по спине.

— Старик, надо и назад поглядывать!

Пеэтер медленно обернулся, и Тоомас Линнупоэг с ужасом увидел, что это вовсе не…

…Пеэтер. Незнакомец посмотрел на Тоомаса Линнупоэга и спросил:

— Ты что, не узнаешь меня?

— Не узнаю, — пролепетал Тоомас Линнупоэг.

Незнакомец сказал:

— Я тоже тебя не узнаю.

Сказал и пошел своей дорогой. А Тоомас Линнупоэг двинулся с места лишь спустя минуту, когда здоровенный детина был уже на безопасном расстоянии и тормозная система Тоомаса Линнупоэга вновь переключилась в нейтральное положение. Он понял, что легко от «делался только благодаря своему наивному ответу, я если бы стал перед этим верзилой хорохориться, наверняка получил бы по шее.

«Тоомас Линнупоэг, будь поосторожнее со своими эмоциями, — наставлял сам себя Тоомас Линнупоэг. — Если ты будешь и впредь так неосмотрителен, то лишишься возможности пойти сегодня в кафе. Вместо кафе, чего доброго, окажешься в травматологическом пункте».

Импульсивное «я» Тоомаса Линнупоэга приняло это наставление к сведению и за весь долгий школьный день не выкинуло ни одного фортеля, хотя искушения были чуть ли не на каждом шагу.

Первое искушение возникло еще с утра, возле стенда, посвященного Лермонтову. По причине недостатка материала там оставалось пустое место, и Киузалаас предложил заполнить его портретом красивой женщины. На голове женщины была сверхмодная прическа, а на губах — обольстительная улыбка. Киузалаас запросил за портрет женщины бессовестную цену — шестьдесят копеек. Мальчики сразу начали собирать деньги, но набрали лишь сорок пять. Это составляло три четверти требующейся суммы, и деньги были немалые (Тоомас Линнупоэг мигом подсчитал, что их хватило бы на два с половиной пирожных по восемнадцать копеек), однако Киузалаас ни за что не хотел снизить цену. В конце концов он побоялся слишком уж разозлить одноклассников и заявил, что смиряется с обстоятельствами и согласен недостающие деньги подождать до завтра. Картинку мигом водворили на стенд. Мальчики стали просить Тоомаса Линнупоэга — у него был каллиграфический почерк — сделать под картинкой надпись: «Любовь Лермонтова в молодости. Обнаружена Киузалаасом случайно в 1970 году». Но Тоомас Линнупоэг наотрез отказался исполнить их просьбу. Он ничем не объяснил свой отказ, сказал только «нет» — и все. Никого другого с красивым почерком под рукой не оказалось, и дело просто-напросто застопорилось. Вдобавок ко всему, в класс вошла Катрин Эхалилл, она сорвала картинку со стенда и заявила, что все мальчишки — бессовестные болваны.

Другое искушение возникло на уроке химии. Тойво, Пеэтер и еще несколько парней начали состязаться — кто дольше всех просидит, задержав дыхание. Время намечали по секундомеру, который принадлежал Тойво. Тоомас Линнупоэг отказался участвовать в состязании, хотя в прежние времена показывал по этой части экстра-класс. В самый напряженный момент соревнований учительница Кивимаа вызвала Тойво. Он поднялся из-за парты, но так как его рекорд был в опасности, Тойво не смог сразу ответить.

— Скорее! Скорее! — поторопила его учительница Кивимаа. — Я начинаю нервничать. — Тоомасу Линнупоэгу не нравилась нервная учительница Кивимаа, он предпочитал видеть учительницу Кивимаа улыбающейся, его так и подмывало крикнуть ей: «Берегите свои нервы! Все болезни начинаются из-за них!» — Но он не крикнул, он был нем как рыба… Таким образом искушения, то и дело возникавшие в течение школьного дня, одно за другим превращались в дрейфующие острова и неизменно проплывали мимо Тоомаса Линнупоэга к другим ученикам и ученицам, а Тоомас Линнупоэг благодаря своей силе воли удостоился похвалы всех учителей.

Кюллики тоже сегодня была погружена в себя, она словно прониклась настроением соседа по парте. Тоомас Линнупоэг испытывал признательность к девочке за сдержанность, он был не настолько глуп, чтобы думать, будто Кюллики просто подражает ему. У Кюллики могли быть свои переживания, и Тоомас Линнупоэг прекрасно понимал это. Несколько раз она посмотрела на него особенным взглядом, и Тоомас Линнупоэг сразу уловил — Кюллики хочет что-то ему сказать или, наоборот, спросить что-то у него. Но если она не сделала ни того, ни другого, значит не пожелала, и у Тоомаса, Линнупоэга нет ни малейших оснований проявлять любопытство. По его убеждению, каждый человек должен сам переболеть своим горем, непрошеные помощники могут лишь ухудшить дело.

Сегодня Тоомас Линнупоэг казался своим приятелям флегматичным, мало сказать флегматичным — он был бесчувственным и скучным, точь-в-точь как прошлой весной, когда задался целью растолстеть и экономии свою энергию. Но на этот раз его флегматичность была чисто внешней, внутри же бушевал огонь, словно в вулкане, и Тоомас Линнупоэг никак не мог дождаться конца уроков, чтобы начать извергаться. Но уроки все не кончались и не кончались. Время словно остановилось, хотя часы продолжали тикать. Тикали и тикали, пока не дотикали до двух часов. Потом дотикали до половины третьего, потом — до трех. Тоомас Линнупоэг утюжил дома брюки, чистил пиджак, наводил окончательный лоск на свою внешность. Часы дотикали до половины четвертого. Еще оставалось ждать девяносто долгих минут. Тоомас Линнупоэг подошел к зеркалу и во второй раз причесался. Затем взял отцовскую бритву и, мурлыча себе под нос песенку, принялся вторично скоблить подбородок, хотя тот был настолько свободен от каких бы то ни было признаков растительности, насколько это вообще возможно. Вдруг зазвонил телефон.

Тоомас Линнупоэг прекратил скоблить щеки и поднял телефонную трубку.

— Тоомас у телефона? Это говорит Кюллики.

— Да-а?

— Я знаю, ты на меня сердишься из-за моей мамы. Но тебе не нужно больше ее опасаться. Я хотела все рассказать тебе в школе, но там не было возможности. Приходи сегодня в пять часов в маленькое кафе в парке. Я буду там тебя ждать.

— К-как? К-куда?!

— В пять часов в кафе, в парке.

— В пять часов? — переспросил оторопевший Тоомас Линнупоэг. — Почему именно в пять?

— Потому что в это время там мало народа. Слушай, Тоомас, почему у тебя такой испуганный голос? Не бойся, я приду туда без мамы. Она об этом ничего не узнает. Я уже сказала, тебе не надо больше бояться мою маму. До свидания!

Тоомас Линнупоэг услышал гудок отбоя. Кюллики положила трубку на рычаг.

Когда Тоомас Линнупоэг вновь обрел способность логически рассуждать, он мигом сообразил, что ему надо делать — позвонить Кюллики и попросить ее не ходить в кафе, потому что он, Тоомас Линнупоэг, никак не может туда прийти. Тоомас Линнупоэг схватил справочник телефонов и лихорадочно начал его листать. Саар, Саар… просматривал он букву «С»… Но в телефонной книге, к величайшей растерянности Тоомаса Линнупоэга, было ровным счетом тридцать три фамилии Саар, и все это оказались не те Саары — никто из них не жил на улице Аасхейна. Тогда Тоомас Линнупоэг набрал ноль девять, но справочная ответила, что на улице Аасхейна нет ни одного абонента с фамилией Саар. Тоомас Линнупоэг так и не смог позвонить Кюллики.

Тоомас Линнупоэг был на грани отчаяния. Обе девочки придут в одно и то же кафе, в одно и то же время, будто в Таллинне вообще нет никакого другого места, будто и не существует другого времени! На мгновение в голове Тоомаса Линнупоэга мелькнула мысль — что если ему и не ходить в кафе, а поехать к Майе домой? Но мысль эта улетучилась так же быстро, как и возникла. Было уже почти четыре часа, и Тоомас Линнупоэг понимал, что в оставшееся время он не сможет отыскать дом Майи в неразберихе нумерации домов нового района.

Что же все-таки делать? Что предпринять? Тоомас Линнупоэг ходил взад-вперед по комнате, словно маятник, с той лишь разницей, что маятник движется спокойно, а Тоомас Линнупоэг нервно. Положение становилось все более безнадежным: идти он не может, не ходить тоже не может.

Когда нервы Тоомаса Линнупоэга уже готовы были лопнуть от напряжения, в комнату вдобавок ко всему заявился Протон.

— Тоомас, дай десять копеек!

— Не мешай мне! Попроси у бабушки. — Тоомас Линнупоэг отмахнулся от Протона. Но тот привык к отказам старшего брата и даже внимания на это не обратил.

— Я уже спрашивал. Бабушка не дает.

— Я тоже не дам.

— А мне надо. Мы с Анне хотим купить диафильм про Буратино.

Похоже, Протон пребывал в таком же душевном смятении, как и его старший брат. Протон даже не стал по своему протоновскому обыкновению верещать, а принялся клянчить самым униженным тоном:

— Тоомас, дай, прошу тебя. Я сделаю все, что ты захочешь.

Тоомас Линнупоэг презрительно взглянул на младшего братишку и усмехнулся — чем может быть полезна ему, Тоомасу Линнупоэгу, такая козявка? Но именно в тот момент, когда он усмехнулся, Тоомаса Линнупоэга подтолкнул его предприимчивый дух и прошептал: «Только Протон сможет тебе помочь».

 

Тоомас Линнупоэг пользуется услугами Протона

Да, помочь ему мог только Протон.

— Я дам тебе десять копеек. Я дам тебе даже двадцать копеек, — пообещал Тоомас Линнупоэг. — Но ты должен пойти вместе со мною и сделать в точности то, что я скажу.

— Ладно, — согласился Протон, но тут же начал торговаться, словно какой-нибудь Киузалаас в миниатюре.

— Сначала дай деньги, не то ты меня обманешь.

Тоомасу Линнупоэгу не оставалось ничего другого, как вынуть из кармана десятикопеечную монету.

— Это тебе аванс, — сказал он. — Ты знаешь, что такое аванс?

Протон кивнул.

«Черта с два он знает! — подумал Тоомас Линнупоэг. — Протону важно одно: получить деньги и смыться». Но у Тоомаса Линнупоэга не было времени пускаться в объяснения, он просто-напросто взял Протона, словно котенка, за шкирку и бдительно его держал.

— Смотри, — произнес Тоомас Линнупоэг и показал Протону второй гривенник. — Ты получишь его, как только выполнишь мое задание.

Протон начал скулить, он хотел идти в киоск за диафильмом немедленно, потому что сейчас диафильмы в продаже есть, а потом их раскупят. Но и Тоомас Линнупоэг, в свою очередь, именно сейчас никак не мог упустить Протона из виду, у Протона не было ни малейшего ощущения времени — вместо получаса он мог запросто отсутствовать и все полтора.

— Так и быть, — сказал Тоомас Линнупоэг, уши которого не могли долго выдерживать протоновский скулеж. — Я пойду вместе с тобой.

Но поход за диафильмом прошел вовсе не так гладко, как думалось. Сначала пришлось зайти за Анне, Протон никак не соглашался покупать диафильм о Буратино без нее. Затем мать Анне взяла с Тоомаса Линнупоэга обещание доставить Анне обратно домой в целости и сохранности — мать Анне очень боялась автомобилей, хотя на их улице они, можно сказать, и не появлялись. Вдобавок ко всему в киоск, как назло, привезли вечернюю газету, возле него толпился народ, и у киоскера не было времени искать диафильм о Буратино среди многих других. Киоскер должен был продавать газеты нетерпеливым покупателям.

Часы тикали. Если всю первую половину дня они тикали возмутительно медленно, то теперь им просто удержу не было. Стрелки часов показывали уже три четверти пятого… Вот до пяти осталось всего десять минут, а желающие купить газету подходили и подходили… К счастью, старик-киоскер сжалился наконец над детьми и все же отыскал диафильм о Буратино.

Тоомас Линнупоэг поспешил со своими помощниками к кафе. Он остановился за углом павильона и сказал Протону:

— Иди, загляни в дверь кафе, кто там есть.

Протон ушел и через несколько мгновений вернулся назад.

— За одним столиком сидит дяденька, за другим — две тетеньки. И еще там есть две большие девочки.

— А эти девочки сидят за одним столиком? — спросил Тоомас Линнупоэг.

— Нет, — ответил Протон.

— У одной девочки черные волосы, а у другой — светлые, да? — попытался уточнить Тоомас Линнупоэг.

Протону и в голову не пришло обратить внимание на такие вещи.

— Я пойду еще посмотрю, — сказал он быстро, такая конспирация пришлась ему по душе. Когда спустя некоторое время Протон вернулся из разведки, он сообщил:

— Да, одна девочка с черными волосами, а другая — со светлыми.

Тоомас Линнупоэг набрал в легкие воздуха и сказал:

— Теперь ты, Протон, как следует запоминай, что я тебе скажу. Подойди к девочке со светлыми волосами и скажи ей потихоньку, так, чтобы никто не слышал: «Тоомас Линнупоэг ждет тебя на улице. Он не может войти». Понял?

— Понял. — Протон кивнул и повторил слово в слово: «Тоомас Линнупоэг ждет тебя на улице. Он не может войти».

— Порядок! — Тоомас Линнупоэг вздохнул с облегчением. Но пока что до порядка было еще далеко.

В дела Тоомаса Линнупоэга вмешалась злая судьба в лице Анне.

— Я тоже хочу позвать, — заявила Анне.

— Ты?! — воскликнул Тоомас Линнупоэг более чем презрительно, но его презрение не произвело на Анне ни малейшего впечатления.

— Да, я, — ответила девочка заносчиво.

— Сейчас нельзя, — объяснил Тоомас Линнупоэг. — Это привлечет нежелательное внимание.

— Нет, не привлечет! — Анне не унималась. — Я тоже умею говорить шепотом.

Тоомас Линнупоэг так и не смог утихомирить эту пигалицу. Ему не оставалось ничего другого, как позволить Анне идти в кафе вместе с Протоном.

Маленькие лазутчики стремглав кинулись ко входу в кафе, но вдруг — уже в дверях — заспорили. Тоомас Линнупоэг напряг слух, пытаясь разобрать, что они там выясняют, однако ничего не услышал.

Тоомас Линнупоэг делал им рукой знаки, чтобы они, наконец, вошли внутрь, но ведь «протоны» часов не наблюдают. Тоомаса Линнупоэга так и подмывало пантерой выскочить из-за угла и силой затолкать их в кафе, но ему пришлось остаться в укрытии. Не мог же он обнаружить свое присутствие! Анне и Протон спорили еще целую минуту, прежде чем скрылись за дверью.

Тоомас Линнупоэг не знал, может ли он вздохнуть с облегчением. Он уже не был уверен в том, что только Протон может ему помочь. Черт знает, какую штуку способен выкинуть братишка, и все из-за того, что за ним увязалась эта Анне. Предчувствия Тоомаса Линнупоэга, как всегда…

…оправдались.

Правда, в первое мгновение, увидев, как дверь кафе отворилась и оттуда с торжествующим видом появился Протон, а следом за ним — с растерянным видом, Майя, Тоомас Линнупоэг улыбнулся. Но когда дверь открылась снова и из нее вышла Анне, ведя за руку Кюллики, Тоомас Линнупоэг уже не улыбался. Тоомасу Линнупоэгу захотелось стать невидимым. Но Тоомас Линнупоэг не был героем из сказки, он был обыкновенным мальчиком из плоти и крови и превратиться в невидимку не мог. Поэтому он просто застыл на месте, он стоял до того неподвижно, будто его по колени вкопали в землю, будто он столб с необыкновенным дорожным знаком, показывающим направление лишь в сторону самого себя. А они подходили все ближе. Кюллики с сияющей от счастья Анне, которая настояла-таки на своем и тоже позвала девочку, шагала быстрее и обогнала Майю.

Если бы Майя и Кюллики были незнакомы Тоомасу Линнупоэгу, если бы он видел сейчас девочек впервые, то подумал бы, что одна из них — светлая и лучистая, словно солнце в летнем небе, а вторая — смуглая, как августовская ночь, освещенная туманным и таинственным светом луны. Но сейчас Тоомас Линнупоэг мыслить столь лирически был не в состоянии, он вообще не был в состоянии мыслить — одновременное созерцание этих двух девочек для него сейчас было равносильно космической катастрофе.

— Тоомас, почему ты не идешь в кафе?! — воскликнула Кюллики и подхватила Тоомаса Линнупоэга под руку. — Что случилось? У тебя что, денег нет? Не бойся, у меня хватит.

Но Тоомас Линнупоэг ничего ей не ответил, он даже и не слышал ее слов, Тоомас Линнупоэг смотрел замученным и умоляющим о прощении взглядом на Майю. Майя же, не дойдя до него нескольких шагов, остановилась и на глазах у Тоомаса Линнупоэга медленно повернула назад.

— Майя! — вскричал Тоомас Линнупоэг и мгновенно преодолел свое остолбенение. В следующую секунду он был уже возле Майи.

— Майя, позволь, я тебе все объясню, — умолял Тоомас Линнупоэг в отчаянии.

— В другой раз, — оборвала его Майя, глядя куда-то в сторону, — мне как раз вспомнилось, что я должна зайти сегодня к Вийви.

— Я провожу тебя, — быстро предложил Тоомас Линнупоэг.

— Вместе со своим детским садом? — спросила Майя с усмешкой.

— Можно и вместе, — ответил Тоомас Линнупоэг, но тут же понял нелепость своих слов и, будто утопающий за соломинку, ухватился за новую мысль. Он добавил: — Я попрошу Кюллики отвести их домой. Я сделаю все, что ты захочешь. Только прикажи!

Майя стала вдруг очень женственной, то есть она улыбнулась так обворожительно, как только она умела, и спросила полуизумленно:

— Сделаешь все, что я захочу? Честное слово? Тоомас Линнупоэг поспешил подтвердить:

— Даю тебе самое святое слово, слово Тоомаса Линнупоэга.

— Прекрасно! — Майя засмеялась и сказала: — А теперь возьми своих детишек за руки и по-хорошему отправляйся домой.

Такого приказания Тоомас Линнупоэг, естественно, не ожидал. Но слово было дано, пришлось его сдержать. Майя пошла направо, Кюллики уже ушла налево, только Тоомас Линнупоэг все стоял и стоял. Кто знает, сколько времени он бы проторчал на месте, если бы Протон не вернул его обратно, в реальный мир житейской прозы. Протон дернул Тоомаса Линнупоэга за руку и потребовал:

— Отдай мне теперь второй гривенник.

— Что? — переспросил Тоомас Линнупоэг, не понимая.

— Ты обещал дать мне еще десять копеек, когда задание будет выполнено.

 

Тоомас Линнупоэг неожиданно становится другом Киузалааса

Тоомас Линнупоэг провел беспокойную ночь. Ему все время снилась Майя, но стоило Тоомасу Линнупоэгу к ней подойти, как она превращалась в Кюллики. Он проснулся утром усталым и разбитым. И все-таки, по его мнению, мир уже был далеко не таким мрачным и беспросветным, каким казался с вечера. Несмотря на ранний час, Тоомас Линнупоэг решил отправиться к Майе и откровенно все ей рассказать. Майя должна его выслушать хотя бы во имя прекрасных дней прошедшего лета.

Тоомас Линнупоэг уже дошел до автобусной остановки, но начал сомневаться в успехе своей миссии. Действительно ли Майя его выслушает? А вдруг она, увидев его, просто-напросто захлопнет дверь перед ним, тогда он, Тоомас Линнупоэг, должен будет, в свою очередь, обидеться, и примирение отодвинется на неопределенное время. Нет! Все-таки будет вернее написать письмо. Какой бы гордячкой ни была девочка, все равно любопытство заставит ее прочесть письмо.

Тоомас Линнупоэг вернулся домой. Он исписал одну страницу, потом вторую, потом третью, но на сердце по-прежнему было тяжело. Камень с души Тоомаса Линнупоэга свалился, лишь когда он закончил шестую страницу и поставил точку. Тоомас Линнупоэг сунул письмо в конверт, но оно показалось ему чересчур толстым, и он засомневался, не мало ли четырехкопеечной марки. Чего доброго, Майе придется за его письмо доплачивать! Тоомас Линнупоэг торопливо приклеил на конверт еще одну марку того же достоинства и отнес письмо на почту, точнее, опустил его в ящик главного почтового отделения, чтобы Майя непременно получила письмо в понедельник.

Утром в понедельник Тоомас Линнупоэг отправился в школу весь во власти сумбурных и противоречивых чувств. Как отнесется к нему Кюллики? Тоомас Линнупоэг не то чтобы сердился на Кюллики, скорее он перед нею немного робел. И не только немного, а даже порядком — Кюллики была очень уж своеобразная, ни на кого не похожая девочка.

Когда Тоомас Линнупоэг дошел до школы, он увидел, что Кюллики прогуливается по двору в обществе Вийви и они так душевно беседуют, словно всю жизнь были друзьями. Надо сказать, такой поворот событий насторожил Тоомаса Линнупоэга. О чем это они разговаривают? Не о нем ли? Если бы Кюллики прогуливалась с Вайке Коткас, Тоомас Линнупоэг на девяносто девять процентов был бы уверен, что именно он объект их беседы. Но тут он не знал, что и подумать. От Вийви он не ожидал никакого подвоха, но когда Вийви вместе с Кюллики — поди знай!

Внезапно перед Тоомасом Линнупоэгом возник Киузалаас и сказал:

— Послушай, Тоомас Линнупоэг, будь другом, мне позарез нужен рубль — купи у меня карманный фонарик. Если он тебе не понравится, я через неделю откуплю его обратно, даже дам тебе сверх рубля еще пять копеек. Фонарик — мировой! Смотри, какой он маленький, даже в нагрудный карман влезает.

Киузалаас был уверен, что Тоомас Линнупоэг фонарик не купит, Тоомас Линнупоэг никогда ничего у него не покупал, но такая уж у Киузалааса была натура: он должен был испробовать все возможности, даже и заведомо нереальные.

Однако, как это ни странно, невозможное стало на этот раз возможным. Тоомас Линнупоэг без единого слова выложил на ладонь Киузалааса пять двадцатикопеечных монет и сунул фонарик себе в карман с такой небрежностью, словно это какой-нибудь старый автобусный билет. Минуту спустя Тоомас Линнупоэг уже забыл о своей покупке, он произвел ее совершенно механически. Мыслящее «я» Тоомаса Линнупоэга не принимало в этой сделке ни малейшего участия, действовало только его деятельное «я», которому хотелось поскорее отвязаться от Киузалааса любой ценой, в этом все и заключалось.

Зато Киузалаас вдвойне радовался своей удаче. Нужный ему рубль был у него в руках, можно бы и отказаться от дальнейших сделок, но, окрыленный блестящим коммерческим успехом, Киузалаас решил истребовать у мальчиков деньги, недополученные накануне за портрет любимой Лермонтова.

— Ну и дурак же ты! С какой стати я стану платить тебе за портрет, — возмутился Тойво Кяреда. — Ведь Катрин Эхалилл сняла его со стенда! С нее и спрашивай.

Доводы Тойво Кяреда не убедили Киузалааса.

— Я продал портрет вам, — возразил он.

— Кто торгует, тот иной раз и прогорает, — утешил его Пеэтер Мяги, но Киузалаас продолжал крутить все ту же пластинку.

— Послушай, парень, ты действуешь на нервы! — Тойво Кяреда стал закипать. — В нашей бывшей школе был один ученик по прозвищу Глас Народа. Так ты — Глас Денег.

— А ты не надувайся на рубль, если у тебя копейка в кармане, — Киузалаас в свою очередь разозлился.

Тойво Кяреда схватил его за отвороты пиджака.

— Слушай, ты, «черная» касса! А что, если из тебя вытрясти жадность, может, ты еще и человеком станешь. Снаружи ты вроде бы парень как парень.

Тойво Кяреда напряг свои культуристские мышцы и в самом деле стал трясти Киузалааса. Тот как-то по-лягушачьи квакнул, а потом заверещал, словно кролик, которого схватил бульдог.

Тоомас Линнупоэг не испытывал злорадства, не испытывал ни малейшего злорадства при виде того, как его недругу дают встрепку. Наоборот, Тоомас Линнупоэг даже немножко жалел Киузалааса, но не потому, что тот попал в переплет, а по причине его испорченности вообще. А может быть, просто оттого, что сам Тоомас Линнупоэг был сегодня в печальном, в плачевном состоянии.

Прозвенел звонок, и школьный двор стал пустеть. Тоомас Линнупоэг тоже хотел войти в здание, но вдруг заметил, что Киузалаас растянулся на земле. Тоомас Линнупоэг подошел к Киузалаасу. Тот лежал с закрытыми глазами и не проявлял признаков жизни.

Подошли и Кюллики с Вийви. К ним присоединилась Вайке Коткас и еще несколько учеников, из тех, что запаздывали на урок.

— Что случилось? — спрашивали все в один голос.

— Вышла небольшая потасовка, — неохотно ответил Тоомас Линнупоэг и наклонился над Киузалаасом.

Вайке Коткас не далее как прошлой весной посещала занятия по оказанию первой медицинской помощи, поэтому она решительно оттолкнула Тоомаса Линнупоэга в сторону и принялась действовать. Она приложила ухо ко рту Киузалааса и произнесла два слова:

— Еще дышит.

Затем Вайке Коткас взяла руку Киузалааса, нащупала пульс и вновь выговорила два слова:

— Пульс слабый.

Вийви тем временем сбегала в учительскую и вернулась назад с классным руководителем Анне Кивимаа.

— Что случилось? — спросила учительница Кивимаа в свою очередь.

— Киузалааса поколотили, он без сознания, — ответила Вайке Коткас.

— Кто поколотил?

— Тоомас Линнупоэг, кто же еще! Они старые враги, — заявила Вайке Коткас без тени сомнения.

Учительница Кивимаа помогла уложить бесчувственного Киузалааса на скамейку и вздохнула.

— Неужели опять вы, Тоомас Линнупоэг? — спросила она.

Но прежде чем Тоомас Линнупоэг успел что-нибудь ответить, Киузалаас приподнялся на локтях и произнес:

— Тоомас Линнупоэг не колотил. Тоомас Линнупоэг — мой друг.

Сказав это, Киузалаас вновь погрузился в беспамятство.

К месту происшествия подоспела завуч с нашатырным спиртом в руках, она поднесла бутылку к носу Киузалааса. Мгновенно очнувшийся Киузалаас подскочил чуть ли не до неба и твердо встал на обе ноги. Больше он уже не решался терять сознание, ему не нравилось, когда под нос суют бутылку с нашатырем.

Хотя Киузалаас вновь пребывал в полном здравии и обе учительницы догадались, что ничего серьезного с ним не произошло, они все же решили во имя поддержания школьной дисциплины расследовать это происшествие. Они даже не посчитались с тем, что уроки уже начались и часы тикали, отсчитывая драгоценные минуты. Однако Киузалаас не пошел навстречу преподавателям в их расследовательской деятельности, он никак не мог вспомнить, кто его отдубасил и с чего началась ссора. Учительницы расспрашивали и других учеников, но Вийви и Кюллики были в момент ссоры в стороне, Вайке Коткас и еще некоторые школьники подоспели позже, а Тоомас Линнупоэг заявил, что ничего не знает.

Учительница Кивимаа снова взялась за Киузалааса.

— Возможно ли такое — вас трясут и колотят, а вы не знаете, кто это делает?

— Я тут не всех мальчиков знаю, — нехотя объяснил Киузалаас. — Я совсем недавно начал ходить в эту школу.

— Но лицо обидчика вы, конечно, помните?

— Э-э… нет. Я в это время смотрел в другую сторону. Для учителей так и осталось тайной, кто именно поколотил Киузалааса. А часы продолжали тикать. Часы тикали, драгоценные минуты безвозвратно проходили, и учителя закончили расследование.

Тоомас Линнупоэг отправился в класс. «На кой черт понадобилось Киузалаасу прикидываться, будто он потерял сознание? — думал Тоомас Линнупоэг. — Может, он хотел отомстить ребятам? Но тогда почему он не довел игру до конца? То ли испугался за свою шкуру, то ли все еще надеется выудить у парней деньги за «симпатию» Лермонтова?»

 

Тоомас Линнупоэг не хочет быть героем

Во вторник, на первой переменке, Вийви подошла к Тоомасу Линнупоэгу, одну руку она держала за спиною.

— Мне очень жаль, Тоомас Линнупоэг, но я вынуждена тебя огорчить. — Вийви начала издалека. — Мне очень неприятно, что именно я должна это сделать, а, с другой стороны, может, это даже и к лучшему, что я. Больше никто знать не будет.

Тоомас Линнупоэг удивленно поднял брови. Ну чего она мямлит, словно тянучку сосет. О чем это никто знать не будет?

— Я ведь тут не при чем. Я говорила Майе, что это несправедливо, но она меня не послушала.

Тоомас Линнупоэг оставил свои брови в покое, зато навострил уши. И не только уши, он сконцентрировал все доступное ему внимание на том, что скажет Вийви. Но Вийви ничего больше не сказала. Она вынула руку из-за спины и протянула Тоомасу Линнупоэгу письмо. То самое толстое письмо с двумя марками на конверте, которое Тоомас Линнупоэг не далее как позавчера послал Майе. Письмо было нераспечатанное — Майя отослала его назад, не прочитав. Тоомас Линнупоэг так сконфузился, что невежливо выхватил из рук Вийви письмо и без единого слова спрятал его в нагрудный карман. Только когда начался урок, Тоомас Линнупоэг смог подумать над случившимся. Почему Майя отослала письмо назад с Вийви? Могла бы дойти и до почтового ящика. Может быть, этим Майя хотела его, Тоомаса Линнупоэга, унизить? И что вообще об их отношениях известно Вийви? Она наверняка знает подозрительно много. Может быть, Вийви выболтала что-нибудь и Вайке Коткас? Скорее всего, нет, иначе Вайке Коткас не смогла бы скрыть злорадства. Но почему Вийви вдруг подружилась с Кюллики? Может быть, они затевают что-нибудь против него?

Тоомас Линнупоэг украдкой взглянул на Кюллики. Но лицо Кюллики было непроницаемо, она с серьезным и сосредоточенным видом слушала, как учительница анализирует взаимоотношения Бэлы и Печорина. Странная девочка эта Кюллики. Тоомас Линнупоэг не мог понять, что у нее на уме, — она обращалась с Тоомасом Линнупоэгом так свободно и естественно, словно между ними никогда не возникало никаких неприятностей, словно той проклятой субботы и не было вовсе. И все же, зачем Кюллики пригласила его в кафе? Что такого важного хотела она ему сообщить? Кюллики не заговорила об этом ни вчера, ни сегодня, а спросить Тоомас Линнупоэг не решался.

Кюллики почувствовала на себе пристальный взгляд Тоомаса Линнупоэга и повернула голову, но Тоомас Линнупоэг успел вовремя отвести глаза на несколько градусов в сторону и сделал вид, будто смотрит в окно. Кюллики тоже стала смотреть в окошко.

— Ой, белка! — прошептала вдруг Кюллики и легонько подтолкнула локтем Тоомаса Линнупоэга. — Какая прелесть!

Теперь и Тоомас Линнупоэг увидел белку — она резвилась на вершине дерева, и ее рыжий хвост метался, как пламя. Тоомас Линнупоэг смотрел на белку, и ему казалось, будто это и не белка вовсе, а Кюллики, переполненная энергией и радостью жизни.

Минуту назад Кюллики была погружена в трагический мир «Героя нашего времени», а теперь ее мысли вместе с белкой резвились на дереве. Кюллики, наверное, и сама бы на него влезла, если бы не было урока и учительницы. По мнению Тоомаса Линнупоэга, метаморфоза с Кюллики произошла с поистине космической скоростью, Кюллики была словно радиоприемник: поворот ручки — щелк! — и она уже настроена на другую волну.

— Что там у вас происходит? — спросила учительница. — Почему вы все в окно смотрите? Что интересного вы там увидели?

— Белка! — крикнул кто-то из учеников.

— Откуда быть в городе белке? Это рыжий котенок, — высказал свое мнение Тойво Кяреда. Замечание его всех развеселило, и учительнице понадобилось немало усилий, чтобы переключить внимание класса с белки обратно на Лермонтова.

— Как вы думаете, почему все же Печорин засмеялся после того, как Бэла умерла? — спросила учительница.

Девочки ответили, что Печорин разочаровался в жизни, очерствел, и это был горький смех. Одним словом, их мнение полностью соответствовало учебнику.

— Мальчики, а вы что молчите? — спросила учительница. — Тойво Кяреда, где же теперь ваше мнение?

Тойво Кяреда медленно поднялся и произнес:

— По-моему, это был счастливый смех. Печорин радовался, что избавился от Бэлы. От женщин вообще трудно освободиться.

Принципиальная Катрин Эхалилл не смогла промолчать:

— Что знаешь ты о женщинах?! Ты не имеешь права даже и заикаться о таких вещах, у тебя нет никакого опыта.

— Ну… да… у меня, конечно, нет, мне это ни к чему, зато опыт есть у моего друга Тоомаса Линнупоэга. Он герой нашего времени, то есть, ну, не времени Лермонтова, а теперешнего.

— Что ты городишь! — Тоомас Линнупоэг вспылил, ведь на него обратилось тридцать две пары глаз, а сверх того еще и глаза учительницы.

— Ну… я сказал это не в плохом смысле, это — признание твоих достоинств… — начал было Тойво Кяреда комментировать свои слова, но, к счастью Тоомаса Линнупоэга, учительница решительно пресекла эти комментарии, и урок продолжался вновь в духе полной серьезности. Только в глазах Кюллики сверкали искорки сдерживаемого смеха, когда она время от времени поглядывала на Тоомаса Линнупоэга.

 

Тоомас Линнупоэг занимается химией

Несколько дней прошли без особых событий. За это время Тоомас Линнупоэг успел написать Майе новое письмо и получить его обратно, он даже рискнул наведаться к Майе домой, но никого не застал, кроме Майиного отца — не изливать же было в самом деле Тоомасу Линнупоэгу перед ним свои чувства!

В бездействии Тоомас Линнупоэг пребывать не мог. И если до последнего времени он весьма умеренно занимался химией, то теперь погрузился в нее с головой. Если человеку не везет в любви, он должен утешиться чем-нибудь другим. Тоомас Линнупоэг избрал для этого крутой и тернистый путь ученого.

К сожалению, химический кружок собирался лишь раз в неделю, и жажда деятельности Тоомаса Линнупоэга удовлетворялась далеко не до конца, он вынужден был искать добавочные возможности. Учительнице Кивимаа такое исключительное усердие Тоомаса Линнупоэга было, как елей на сердце, и она иногда разрешала ему оставаться после уроков в лаборатории, в то время как сама подготавливала опыты на завтра.

Тоомас Линнупоэг уже чувствовал себя зрелым молодым химиком, талантливым химиком, почти гениальным химиком. Он мечтал, как с помощью какого-нибудь чудесного случая откроет новое вещество с необыкновенными свойствами и его открытие вызовет колоссальный интерес, а может быть, даже произведет революцию в химии. Имя Тоомаса Линнупоэга поместят в газетах, и Майя об этом узнает. Ей станет жаль, что она так жестоко обошлась с Тоомасом Линнупоэгом. Майя подойдет к нему, обхватит его шею руками, поцелует и скажет: «Прости меня, Тоомас Линнупоэг, я была к тебе несправедлива. Теперь я вижу, что ты действительно великий человек». Тоомас Линнупоэг, разумеется, понимал, что его мечта о революционном открытии была не более, как глупостью, случайно и просто так ничего не откроешь, тем более в крошечной школьной лаборатории, но Тоомасу Линнупоэгу было приятно помечтать.

Не иначе как эта мечта и породила в Тоомасе Линнупоэге веру в свои силы. Может быть, этой веры было лишь полпроцента, но Тоомас Линнупоэг позволил себе ее излучать, и Киузалаас обостренным чутьем это уловил. Однажды он сунул свой буратинообразный нос в двери лаборатории и с любопытством ее оглядел. Учительницы в этот момент в лаборатории не оказалось, поэтому Киузалаас смело подошел к Тоомасу Линнупоэгу и произнес:

— Я достал мировую книгу. По химии. В ней все опыты и все такое. Хочешь купить? Тебе я отдам по дешевке.

Тоомас Линнупоэг притащил из библиотеки груду всякой литературы по химии, поэтому он не проявил ни малейшей заинтересованности в покупке. К тому же предлагаемая Киузалаасом книга оскорбляла его эстетические чувства. Не книга, а какая-то засаленная капуста, да еще без обложки и без титульного листа.

— На кой черт тебе обложка?! — убеждал Тоомаса Линнупоэга Киузалаас. — Обложка тебя ничему не научит. Ну да ладно, пусть! Не хочешь, как хочешь! У меня для тебя есть чтиво еще интереснее. — И Киузалаас извлек из-за пазухи какой-то старинный журнал.

— Тут описано, как в прошлые времена ярмарочные шуты приготовляли веселящий газ и какая это была потеха. Может, испробуешь? Приготовь к завтрашнему дню порцию веселящего газа и принеси в класс, а?

Но Тоомас Линнупоэг и на эту удочку не клюнул.

— Подумай, какая потрясная штука — веселящий газ! — продолжал нахваливать свой товар Киузалаас. — Этот газ может служить для защиты. Идешь вечером по улице, навстречу тебе — грабитель, а ты ему под нос — пых! пых! — пускаешь из резинового баллона газ, и парень принимается ржать, словно жеребец. Уже ничего тебе сделать не может, только ржет.

Тоомас Линнупоэг, который во время тирады Киузалааса просматривал статью, с удивлением обнаружил, что изготовить веселящий газ проще простого. Тоомас Линнупоэг мгновенно забыл, что должен для смягчения затвердевшего Майиного сердца открыть неизвестное до сих пор вещество, и пошел по пути наименьшего сопротивления. Решил изготовить веселящий газ и заставить Майю засмеяться. А если уж Майя от души расхохочется, то мигом выхохочет всю свою обиду и станет прежней Майей.

Киузалаас понял, что рыбка клюнула.

— Только журнал этот дорогой. В букинистическом магазине за него берут полтора рубля. Книгу я бы отдал тебе за двадцать пять копеек, а журнал — не могу.

Но видя, что Тоомас Линнупоэг собирается вернуть ему журнал, Киузалаас быстро добавил:

— Так и быть, оставь себе. Я вообще не возьму с тебя денег, ни копейки, верни мне карманный фонарик — и журнал твой.

Киузалаас получил назад свой карманный фонарик и попробовал его включить.

— Ты почти начисто пережег мои батарейки.

— Но, дорогой мой, не забывай, что фонарик был некоторое время моей собственностью, — возразил Тоомас Линнупоэг.

— Да, но я рассчитывал, что батарейки сохранились лучше. Тебе придется доплатить мне за них еще десять копеек.

— Киузалаас, что вы тут делаете? Почему вы еще не дома? — послышался голос учительницы Кивимаа, которая незаметно вошла в лабораторию.

— Мой карманный фонарик был у Тоомаса Линнупоэга, — объяснил Киузалаас и мигом исчез.

— Тоомас Линнупоэг, нам тоже пора кончать, на сегодня хватит, — сказала учительница Кивимаа. — Приведите в порядок стол.

Тоомас Линнупоэг с сожалением поставил в шкаф спиртовку, штатив, колбы и пробирки. Ему не терпелось немедленно, уже сегодня, приступить к изготовлению веселящего газа, но Тоомас Линнупоэг знал, что учительница Кивимаа ни в коем случае не позволит ему остаться одному в лаборатории. Тоомас Линнупоэг был даже настолько умен, что не задал учительнице Кивимаа ни одного вопроса по поводу деталей изготовления веселящего газа, а доверился своим собственным силам. Если бы он стал задавать вопросы, учительница Кивимаа, чего доброго, заподозрила бы неладное и запретила бы ему вообще всякие опыты. Мнение учительницы могло быть только однозначным: веселящий газ в руках школьника — источник беспорядка и всяких проделок. Поэтому Тоомасу Линнупоэгу не оставалось ничего другого, как подождать удобного момента.

 

Тоомас Линнупоэг достигает своей цели

Тоомас Линнупоэг лежал на диване, правая рука его была забинтована. Тоомас Линнупоэг считал, что вполне мог бы уже пойти в школу, держать авторучку ему, конечно, было бы еще трудновато, зато слух восстановился полностью. Но врач предписал Тоомасу Линнупоэгу еще два-три денька посидеть дома.

Виною всему был этот проклятый веселящий газ, приготовить который — как думалось! — ничего не стоило. Вообще-то это и впрямь была не ахти какая сложность, но Тоомас Линнупоэг не располагал резервами времени, приходилось спешить, чтобы закончить изготовление газа до возвращения учительницы Кивимаа. В результате спешки химическая реакция протекала слишком бурно, баллон для сбора газа не выдержал сверхнормативного давления и взорвался с оглушительным грохотом. Вообще-то сам по себе грохот был бы небольшой бедой, но Тоомас Линнупоэг как раз перед взрывом хотел отодвинуть колбу подальше от спиртовки — теперь он не мог даже точно вспомнить, каким образом колба лопнула и горячая смесь пролилась ему на руку.

В лаборатории мгновенно появилась учительница Кивимаа. Губы ее шевелились, словно она что-то говорила Тоомасу Линнупоэгу, но голоса не было слышно. Тоомас Линнупоэг подумал — учительница до того испугалась, что даже лишилась дара речи, но тут же понял — это он сам лишился слуха.

Насмерть перепуганная учительница Кивимаа повела Тоомаса Линнупоэга, словно маленького, за руку в травматологический пункт, где ему наложили повязку. Когда Тоомас Линнупоэг пришел домой, он уже чувствовал себя вполне здоровым, настолько здоровым, что оказался в состоянии успокоить разохавшихся маму и бабушку. Тоомас Линнупоэг даже разыграл перед ними роль мученика. Он сказал:

— Наука требует жертв во имя блага человечества.

Только что проведать Тоомаса Линнупоэга приходила Вайке Коткас и очень его удивила необычным поведением. На этот раз она вполне соответствовала своему имени Вайке — разговаривала так ласково и тихо, словно она к орлам не имела ни малейшего отношения. Вайке Коткас принесла Тоомасу Линнупоэгу два яблока, два больших красных яблока — больной должен набираться сил! Потом она поведала ему, какие жуткие слухи ходили по классу: говорили, будто Тоомас Линнупоэг начисто оглох, будто лицо его сожжено, а Киузалаасу было известно из достоверных источников, что взрыв чуть ли не пополам разорвал Тоомаса Линнупоэга, Тоомас Линнупоэг лежит весь забинтованный и даже врачи не знают, будет он жить или нет. Когда же стало известно, что Тоомас Линнупоэг находится вовсе не в больнице, а дома, все поняли, что Киузалаас немного преувеличивает.

Пеэтер и Тойво тоже навестили Тоомаса Линнупоэга, они заявились как раз в тот момент, когда Протон делал ему «уколы». Протон сиял от счастья — наконец-то на его попечении находился настоящий больной, и еще какой больной! Пациент безропотно переносил любые процедуры и не убегал.

— Ты чертовски быстро поправился, — сказал Пеэтер Мяги, окидывая взглядом Тоомаса Линнупоэга.

— Ну… отчего же не поправиться, если врач всегда под рукой и каждые пять минут делает укол. — Тойво Кяреда засмеялся.

Приятели Тоомаса Линнупоэга поговорили немножко о школьных новостях, рассказали, как перед началом урока Пеэтер обучал Тойво приемам каратэ и как раз в тот момент, когда ударял в прыжке ногами врага, то есть дверь, учительница Кивимаа открыла эту дверь с другой стороны и спросила: «Что тут происходит?» Пеэтер ей ответил: «Я споткнулся и ударился об дверь». Но учительница Кивимаа проявила недоверие и заметила: «Подозрительно крепко ударились».

Вскоре мальчики собрались уходить, Тойво Кяреда уже в дверях обернулся и сказал с пафосом:

— Не падай духом, старик! В трудный час твои верные друзья всегда будут рядом с тобой!

Тоомас Линнупоэг вновь остался один, то есть не так-то уж один — он был во власти Протона. Тоомасу Линнупоэгу без конца делались уколы, измерялась температура, выслушивались легкие… Когда же Протон отправился звать на подмогу еще и Анне, Тоомас Линнупоэг сказал себе: «Стоп! В эту игру мы больше не играем!»

Тоомас Линнупоэг посмотрел на два красных яблока и подумал, что был несправедлив к той, которая их принесла. Вайке Коткас оказалась все же лучше, чем он считал. Тоомас Линнупоэг хотел было, выполняя желание Вайке Коткас, съесть их — чтобы набраться сил, но этим двум яблокам была предопределена более высокая миссия.

Дверной звонок вновь зазвонил. Тоомас Линнупоэг подумал, что это Протон привел Анне, и продолжал спокойно лежать на диване — небось, бабушка в конце концов услышит. Бабушка, разумеется, услышала и пошла открывать. И тут из прихожей до слуха Тоомаса Линнупоэга донесся подозрительно знакомый голос, пульс Тоомаса Линнупоэга забился с удвоенной быстротой, и температура поднялась сразу на три деления. Тоомас Линнупоэг вскочил с дивана, но не успел он дойти до двери, как она открылась и на пороге появилась Майя с тремя гвоздиками в руке.

Майя тоже растерялась, она была уверена, что застанет Тоомаса Линнупоэга в постели, с забинтованными руками и головой. Во всяком случае, именно такие сведения дошли до нее через Вийви. Майя сделала неопределенное движение, словно натолкнулась на ловушку и должна повернуть назад, но бабушка, стоявшая за спиной Майи, сказала ей ободряюще:

— Проходи, проходи, деточка!

Затем бабушка обратилась к Тоомасу Линнупоэгу, и в ее голосе зазвучали более строгие нотки:

— Вот видишь, Тоомас, какое ты всем доставил беспокойство. Сколько человек к тебе сегодня уже наведывались. А все твои дурацкие проделки! Если ты их не бросишь, так скоро и без головы останешься.

Тоомас Линнупоэг сидел на краю дивана, а Майя — в кресле напротив, она все еще держала цветы в руке. Тоомас Линнупоэг не знал, что ему сказать, но, похоже, Майя и не ждала, чтобы он заговорил. Вот тут-то и настала очередь яблок выполнить предназначенную им высокую миссию.

— Не хочешь ли попробовать, — прервал наконец молчание Тоомас Линнупоэг, и протянул одно из них Майе. — Мне кажется, яблоки сладкие.

Майя взяла яблоко и откусила. Тоомас Линнупоэг вонзил зубы во второе яблоко. Тоомас Линнупоэг и Майя ели яблоки и время от времени поглядывали друг на друга. Чувство неловкости постепенно оставило Майю, Тоомас Линнупоэг тоже становился все естественнее, казалось, они заодно с яблоками проглотили и возникшее между ними отчуждение.

— Ой, цветы надо поставить в воду! — воскликнула Майя. — Где мне взять вазу?

Тоомас Линнупоэг нашел вазу, и Майя сама пошла в кухню за водой.

Когда Майя вернулась, они стали беседовать, совершенно непринужденно беседовать, доверительно беседовать, словно между ними никогда и не было никаких недоразумений. Майя рассказывала о своей новой школе, школа эта ей не нравилась.

— Я, конечно, понимаю, все дело в привычке, но мне и не хочется привыкать. Наш классный руководитель называет нас желторотиками, хотя хорошо, если сам лет на десять старше нас — неприятный человек. Девочки до того ограниченные, до того инфантильные, словно только что из детского сада. Моя соседка по парте Тийя вклеивает портреты актеров в песенник, мечтает о путешествии по джунглям, а сама даже муравьев боится. Без конца приглашает меня то туда, то сюда, точь-в-точь как тебя твоя соседка по парте.

— Значит, ты все же… — начал было Тоомас Линнупоэг, но вовремя осекся. Он хотел сказать Майе, что она, выходит, все же прочла его письма, ведь именно в письмах Тоомас Линнупоэг всячески подчеркивал, что это Кюллики его приглашала, а не он ее. И тут Тоомас Линнупоэг сделал самый блестящий ход в своей жизни, самый гениальный тактический маневр, и закончил фразу совершенно иначе:

— …Значит, ты все же… иногда ходишь куда-нибудь с этой твоей Тийей, если она так часто тебя зовет?

— Разочек ходила, — ответила Майя уже более примирительно.

— А мальчики тоже скучные? — спросил Тоомас Линнупоэг, ему очень хотелось услышать положительный ответ. Но Майя сказала:

— Мальчики не такие скучные. А некоторые очень даже остроумные. Например, три рыбы нашего класса: Сярг, Сяга и Ахвенас. Нет, это вовсе не прозвища, это их настоящие фамилии, и самое странное — они всегда ходят втроем.

«Ну, раз уж они втроем ходят, пусть себе ходят на здоровье и дальше, — подумал Тоомас Линнупоэг, — по крайней мере не станут моими соперниками».

Послышался дверной звонок.

— Тебя еще кто-то идет проведывать, — предположила Майя.

— Не думаю, — возразил Тоомас Линнупоэг, — это Протон со своей Анне.

Действительно, появились Протон и Анне, но вместе с ними в комнату вошла и…

…Кюллики. Своенравная судьба Тоомаса Линнупоэга во что бы то ни стало хотела перенести к нему на дом не состоявшееся в кафе свидание.

Кюллики покачала кошелкой и сказала:

— Ты что, и не болен вовсе?

— Д-да, ничего серьезного, — растерянно пробормотал Тоомас Линнупоэг, но быстренько вошел в роль джентльмена и познакомил девочек друг с другом.

Когда Кюллики протянула Майе руку, из кошелки вдруг послышалось жалобное и протяжное «мяу».

— Я пошла отнести котенка. Того самого, — объяснила Кюллики и заговорщически подмигнула Тоомасу Линнупоэгу.

Спина Тоомаса Линнупоэга покрылась испариной. Он, правда, в своих письмах рассказал Майе, как они с Кюллики относили котенка, все рассказал, утаил только эпизод с поцелуем. Если Кюллики сболтнет сейчас что-нибудь лишнее, то все снова рухнет. Но Кюллики его не предала, она даже показала себя настоящим другом — спустя несколько минут ушла вместе со своим котенком.

— Тоомас Линнупоэг, я должна сделать тебе замечание, — сказала Майя, — ты вел себя невежливо. Не предложил своей соседке по парте присесть.

— Неужели ты хотела, чтобы она тут засиделась? — спросил вместо ответа Тоомас Линнупоэг.

И Майя рассмеялась, рассмеялась звонко, и Тоомас Линнупоэг понял, что она окончательно простила ему все его грехи.

 

Тоомас Линнупоэг становится прежним Тоомасом Линнупоэгом

Два-три последующих дня Тоомас Линнупоэг находился под животворным и укрепляющим воздействием Майиного визита, и надо сказать, дела его шли прекрасно, то есть его рука прекрасно заживала, и вообще все было в порядке.

Тоомас Линнупоэг только что вернулся из поликлиники, куда ходил на перевязку. Новая повязка была гораздо меньше, пальцы оставались свободными, закрыта была только ладонь. Ему позволили пойти в школу, и Тоомас Линнупоэг решил осуществить это немедленно, не беда, что он успеет лишь к четвертому уроку.

Тоомас Линнупоэг шагал не спеша, радовался хорошей погоде и хорошей жизни и вспоминал, наверное уже в двадцатый раз, посещение Майи. Он помнил каждую мелочь: как Майя вошла с гвоздиками в руке, как они ели принесенные Вайке Коткас яблоки, как Майя рассмеялась и как перед уходом попросила письма, которые сама же отослала через Вийви назад Тоомасу Линнупоэгу. И как Майя вдруг закричала: «Загадай скорее что-нибудь! Скорее! Скорее! У тебя ресничка упала на щеку. Ресничку надо сунуть за пазуху и загадать желание». Тоомас Линнупоэг не очень-то разбирался во всяких девчоночьих суевериях, но ради Майиного удовольствия он готов был вырвать и сунуть себе за пазуху хоть половину своих ресниц. «Что ты загадал?» — спросила Майя, но Тоомас Линнупоэг не сказал, он не решался сказать. Майя очень настаивала, и он в конце концов открылся: «Я загадал желание, чтобы ты завтра снова пришла меня проведать».

Тоомас Линнупоэг был далеко не суеверным, но оказалось, у такого пожелания все же была тайная сила. Правда, на следующий день Майя к нему не пришла, только позвонила по телефону, но это почти одно и то же. Они долго разговаривали, они и еще поговорили бы, но кому-то понадобилось вызвать по автомату «скорую помощь», и Майе пришлось прервать разговор.

Когда Тоомас Линнупоэг пришел в школу, третий урок еще не закончился, и он, как дисциплинированный школьник, не хотел мешать занятиям, остался за дверью ждать звонка на переменку. Его терпение было вознаграждено: одноклассники встретили Тоомаса Линнупоэга бурными овациями.

— Старик, у тебя бравый вид! Может, это вовсе не ты целых три дня был в клещах медиков? — воскликнул Тойво Кяреда вместо приветствия.

— Да здравствует Тоомас Линнупоэг? — закричал друг-самозванец Тоомаса Линнупоэга Киузалаас.

Вийви пожала Тоомасу Линнупоэгу левую руку.

— Я рада всем сердцем, что ты поправился. Я бы тебя навестила, да помешать боялась. Тебе понравились яблоки, которые я послала тебе с Вайке Коткас?

Все кричали, перебивая друг друга, каждый чего-нибудь желал Тоомасу Линнупоэгу. Тоомас Линнупоэг не был ни гордецом, ни тем более любителем славы, однако от такого необычного внимания к своей особе он стал расти, как на дрожжах. Он почувствовал себя чуть ли не богатырем, чуть ли не великаном, его голова уже касалась потолка — того и гляди, набьешь на лбу шишку. Но Тоомас Линнупоэг не успел набить себе шишку, прошло несколько минут, и напор воодушевления, уже достигший было ста атмосфер, понизился почти до нормального — вновь вступили в свои права другие интересы, и Тоомас Линнупоэг опять обрел свой естественный рост. К чести Тоомаса Линнупоэга надо сказать, что это нимало его не огорчило, он и в роли обыкновенного мальчика чувствовал себя преотлично.

Следующим был урок классного руководителя. Когда учительница Кивимаа вошла в класс, выражение ее лица было полутаинственное-полуторжественное.

— У меня есть для вас приятная новость, — сказала она.

— Знаем — что Тоомас Линнупоэг здоров. Он уже в классе! — крикнул Тойво Кяреда.

— Я очень рада, что Тоомас Линнупоэг поправился, — произнесла учительница Кивимаа с улыбкой, — и это прекрасно, что вас радует выздоровление вашего товарища. Но я имела в виду другую новость. И вот какую: через несколько дней нашей школе исполняется пятьдесят лет. Дирекция решила отметить это событие торжественным собранием и праздничным вечером. В связи с этим каждый класс получает какое-нибудь задание: одни приведут в порядок территорию школы, другие — помещения, третьи — декорируют зал и так далее. Вашему классу поручено разнести приглашения бывшим преподавателям и бывшим выпускникам школы.

— Кто же в состоянии разнести такую уйму приглашений! Мне это задание не нравится! — крикнул Киузалаас. — Выпускников ведь тьма-тьмущая!

— Я вижу, Киузалаас, вы не патриот школы, — заметила учительница Кивимаа и добавила: — Тут я должна еще кое-что уточнить. Общее собрание бывших выпускников состоится в воскресенье, а на субботний вечер, где вы сможете немного и потанцевать, мы из выпускников пригласим лишь человек двадцать. Но бывших учителей пригласим всех. Однако вы, Киузалаас, можете не волноваться, их отнюдь не тьма-тьмущая. К тому же несколько приглашений я отнесу сама — заслуженным учителям Хильде Мятлик и Беньямину Посту.

— Дяде Беньямину?! — невольно и несколько громче, чем приличествовало на уроке, воскликнул Тоомас Линнупоэг, но упоминание о Беньямине Посте для него, действительно, было неожиданностью.

— Тоомас Линнупоэг, мальчику вашего возраста не пристало с такой фамильярностью говорить о пожилом человеке, тем более вам незнакомом.

— Как это незнакомом?! Он — друг моего детства!

— Что-о?

— Я знаком с дядей Беньямином с самого детства. То есть, когда он был ребенком, я его, конечно, не знал, но когда ребенком был я, то уже знал, — объяснил Тоомас Линнупоэг несколько запутанно, — он живет в соседнем с нами доме. Я знаком даже с его собакой.

— В таком случае, Тоомас Линнупоэг, я считаю возможным приглашение Беньямину Посту отослать с вами, но собаку мы, разумеется, приглашать не станем.

Тоомас Линнупоэг по тону учительницы понял, что она простила ему и эмоциональный мини-взрыв и последовавшее за ним макси-объяснение, и Тоомас Линнупоэг спросил с видом полного безразличия:

— А сами мы тоже можем кого-нибудь пригласить?

Хотя, разумеется, Тоомас Линнупоэг был далеко не безразличен, что ему ответят.

— У нас не так-то много места, но если чьи-нибудь родители, или сестра, или брат очень захотят прийти, мы, естественно, не станем отсылать их назад, — ответила учительница Кивимаа, и Тоомас Линнупоэг так и остался в неведении, можно приглашать или нельзя.

— Майю-то, конечно, можно позвать, что ты об этом спрашиваешь, — прошептала Кюллики. — Кто же в такой толпе разберет, где свой, где чужой.

Тоомас Линнупоэг хотел было на подковырку ответить подковыркой, но, взглянув на Кюллики, понял, что она говорит вполне серьезно, и не нашелся, что сказать, лишь неопределенно усмехнулся. Кюллики и впрямь ни на кого не похожая девочка, никогда не поймешь ее до конца: она то остроумная, то проказливая, то становится грустной, чтобы тут же вновь расхохотаться, а теперь она так доверительно дает тебе совет, словно она — твой лучший друг. Тоомас Линнупоэг искренне пожалел, что Кюллики не парень — какой бы прекрасный товарищ из нее вышел! Куда лучше Пеэтера Мяги и Тойво Кяреда, вместе взятых!

После школы Тоомас Линнупоэг первым делом зашел к дяде Беньямину.

— Ну, мой юный друг, какая забота у тебя сегодня на сердце? — спросил дядя Беньямин.

— Погода что надо, какая же может быть забота, — ответил Тоомас Линнупоэг.

— Да, пожалуй, так оно и есть, неприятности любят больше старых людей. Мой Мурьян заболел, уже второй день почти не ест, и хорошая погода не помогает, и вообще ничего. Ну, да и болезнь у него не настоящая. Я купил Мурьяну шарик от пинг-понга, поиграть, а он, дурень, возьми да и проглоти его. Пошли мы с Мурьяном к ветеринару, ветеринар заглянул ему в рот, пожал плечами и говорит: «Я тут ничем помочь не могу. Если шарик пролез внутрь, так небось и наружу вылезет!» А шарик, видишь ли, никак не хочет выходить, и если уж специально обученный ветеринар не может помочь Мурьяну, то где же это сделать мне!

— Дядя Беньямин, я пришел пригласить вас на праздничный вечер. — Тоомас Линнупоэг перевел разговор на более приятную тему. — Скоро будет пятидесятилетняя годовщина нашей школы, вот вам пригласительный билет.

Дядя Беньямин разыскал свои очки. Разумеется, он нашел их не сразу, но все же довольно быстро — с помощью зорких глаз Тоомаса Линнупоэга.

— Мне ясно помнится время, когда эту школу еще только строили, я был мальчиком твоего возраста, ну, может быть, года на два постарше. Я целое лето работал на этой стройке. Мне в тот раз неплохо заплатили, и осенью я смог без особых забот продолжать учебу… Аа… тут еще и письмо, просят, чтобы я выступил от имени прежних учителей, чтобы я произнес целую речь. Ох-хо-хоо! Если надо, я могу хоть два часа выступать, что-что, а поговорить дядя Беньямин мастер.

Последняя фраза обеспокоила Тоомаса Линнупоэга. А вдруг дядя Беньямин и вправду станет говорить два часа — когда он увлечется, то забывает обо всем на свете.

— Дядя Беньямин, вы лучше так долго не говорите, — попросил Тоомас Линнупоэг, — мы ведь и потанцевать хотим.

— Сколько же ты мне отведешь времени? Час или только полчаса?

Тоомас Линнупоэг хотел бы сказать «десять минут», но не осмелился предложить дядя Беньямину такое малое время и ничего не ответил.

— Ну что ж, я не хочу мешать вашим танцам. Я знаю, для молодежи танцы — всегда самое важное. Как только вы решите, что мне пора кончать, просто-напросто подайте мне, старику, знак. Либо позвоните в колокольчик, либо ударьте в гонг, одним словом, пошумите.

— Это очень великодушно с вашей стороны, — обрадованно произнес Тоомас Линнупоэг. — Не бойтесь, мы непременно воспользуемся вашим любезным разрешением.

 

Тоомас Линнупоэг добивается счастливого финала

На праздничный вечер Тоомас Линнупоэг пришел загодя, хотя знал, что Майя появится попозже. Она почему-то не захотела, чтобы Тоомас Линнупоэг зашел за нею домой, и он охотно с этим согласился. У Тоомаса Линнупоэга, правда, не было оснований бояться Майиной матери, он ее и не знал вовсе, но жизненный опыт подсказывал ему, что в поле зрения мамаш лучше все же не попадать — в особенности, мамаш заботливых. Майя обещала прийти вместе с Вийви либо к самому началу вечера, либо чуть позже, так что на этот счет сердце Тоомаса Линнупоэга было спокойным, настолько спокойным, насколько вообще способно ждущее и тоскующее сердце.

Тоомас Линнупоэг стоял в зале, душа его была переполнена ликованием и трепетом, как вдруг в дверях зала появилась Кюллики и рядом с нею…

…Тоомас Линнупоэг зажмурился и посмотрел снова, нет, это была явь: рядом с Кюллики стояла ее мамаша, губы ее были ярко-красные, словно стоп-сигнал, на лице торжественная улыбка. Ни дать ни взять — лакированная картинка!

Первой реакцией Тоомаса Линнупоэга было исчезнуть. К счастью, в зале имелся еще и второй выход. Тоомас Линнупоэг втянул голову в плечи, потихоньку выскользнул в коридор и укрылся в своем классе. Тоомас Линнупоэг был уверен, что мамаша Кюллики вскоре усядется где-нибудь в первом ряду рядом с какой-нибудь учительницей, и он вновь получит возможность свободного передвижения. Но Тоомас Линнупоэг не учел одного психологического момента: прежде чем прочно усесться на место, мамаша Кюллики хотела обозреть класс, где учится ее доченька, и парту, за которой она сидит. Минуту спустя мать и дочь вошли в класс, и на этот раз у Тоомаса Линнупоэга уже не было возможности исчезнуть — в помещении имелась лишь одна дверь.

— О-о, Тоомас Линнупоэг, здравствуй! Рада тебя видеть! — воскликнула мамаша Кюллики, протягивая ему руку.

— Здравствуйте, — автоматически ответил Тоомас Линнупоэг. Он и руку протянул автоматически, неожиданная метаморфоза мамаши Кюллики лишила его способности логически мыслить, и не только логически, то и просто мыслить.

— Я, кажется, была немного несправедлива к тебе, — продолжала мамаша Кюллики, — но я из тех людей, которые не боятся признавать свои ошибки, настоящий советский человек никогда не боится признавать их. Но мой тогдашний визит к вам можно извинить, ведь я тогда еще и понятия не имела, что это был поцелуй в знак благодарности, Кюллики не сразу мне об этом поведала. Не знаю, как тебя и отблагодарить, мы с Кюллики обе в долгу перед тобою.

Будь это какой-нибудь другой случай, Тоомас Линнупоэг за время такой длинной тирады уже пришел бы в себя, но на этот раз каждая фраза мамаши Кюллики заново сбивала его с ног, он боялся, что в следующее мгновение та, чего доброго, упадет ему на шею и станет его целовать. Да и как было Тоомасу Линнупоэгу собраться с мыслями, если Кюллики беззвучно хихикала за спиной своей мамаши и показывала ему язык.

Возможно, мамаша Кюллики и еще поговорила бы, но испугалась, как бы не потерять свое место в первом ряду. Она быстренько осмотрела парту своей дочери и отбыла обратно в зал.

— Ты, наверное, ничего не понял? — спросила Кюллики, все еще смеясь.

Тоомас Линнупоэг, действительно, ничего не понимал, но ведь и он тоже был настоящим советским человеком, не боялся высказать то, о чем думает, а стало быть не побоялся и попросить:

— Может быть, ты объяснишь мне, Кюллики?

— Все проще простого, — Кюллики снова засмеялась, — у меня теперь два дневника, один пишу для себя, а второй — для мамы. Отныне у нее самая распрекрасная дочь, такая, какой она ее хочет видеть. Если бы ты только знал, как счастлива мама и как мы теперь с нею ладим!

— А о каком это поцелуе в знак благодарности она говорила? — спросил Тоомас Линнупоэг все еще недоверчиво.

— Ну, это тот самый поцелуй. — Кюллики усмехнулась. — Я задним числом приготовила к нему гарнир. Описала в дневнике, как ты спас мне жизнь, выдернул меня чуть ли не из-под колес автомашины, вот я и поцеловала тебя в знак благодарности. Теперь этот поцелуй в глазах мамы стал таким благородным, что она разрешила бы мне и еще раз тебя поцеловать.

Тоомас Линнупоэг мигом перевел разговор на другую тему.

— Зачем ты позвала на вечер свою маму?

— Так не я же ее звала! Она — выпускница этой школы да еще и патриот ее, каких поискать.

— Выпускники ведь приглашены на завтра, — заметил Тоомас Линнупоэг.

— Плохо же ты знаешь мою маму! Она и завтра будет на месте первой. — После небольшой паузы Кюллики спросила: — А Майя придет сегодня?

— Да, — ответил Тоомас Линнупоэг.

— Так чего ты тут торчишь?! Ведь она не знает нашей школы, не сообразит, куда пойти, — пожурила Кюллики Тоомаса Линнупоэга и потащила его из класса.

Тоомас Линнупоэг совершил круговой обход, Вийви и Майи еще не было видно, и, чтобы наверстать потерянное время, Тоомас Линнупоэг занялся делом. Он прошел за сцену проверить, на месте ли гонг, которому предстояло укоротить речь дяди Беньямина. Сцена была полна музыкантов, они пробовали свои инструменты. С гонгом все было в порядке.

— Не вздумайте его трогать! — наказал Тоомас Линнупоэг мальчикам.

Затем он разыскал Киузалааса, именно Киузалаас, по договоренности с Тоомасом Линнупоэгом, должен был ударить в гонг, и Тоомас Линнупоэг несколько раз повторил ему для верности:

— Запомни, ровно через двадцать минут! Ни раньше, ни позже. И не бухай так, чтобы вся школа гудела, ударяй с толком.

— Не бойся, Киузалаас не оставляет в беде своих друзей.

Появилась Майя, и в зале сразу стало светлее и теплее, словно само солнышко пожаловало на праздник. В действительности же настоящее солнце находилось за облаками и собиралось опуститься за горизонт. В зале зажгли все лампы, и праздник мог начинаться. Едва только Тоомас Линнупоэг успел вместе с Майей и Вийви усесться, как директор взошел на трибуну и начал речь. О чем он говорил, Тоомас Линнупоэг не слышал. Слова пролетали сквозь него и мимо него, ни одно из них не достигало сознания Тоомаса Линнупоэга. Вначале, правда, он пытался придать своему лицу выражение внимания, но это ему никак не удавалось, его глаза сами собою обращались в сторону Майи.

— Не смотри на меня все время, — прошептала Майя.

— Отчего это мне нельзя на тебя смотреть, — тоже шепотом возразил Тоомас Линнупоэг, — мы же не на уроке. Мы на празднике.

Но Тоомас Линнупоэг все же учел желание Майи и стал косить на нее лишь уголком глаза. Майино плечо прикасалось к плечу Тоомаса Линнупоэга и все время его электризовало. Тоомас Линнупоэг жалел, что они сидели не в кино, где темнота, — как было бы приятно взять руку Майи в свою! Но в школьном зале было возмутительно светло, к тому же позади них сидела Кюллики, а рядом с нею — Тойво Кяреда и Пеэтер Мяги. И то хорошо, что хоть Вайке Коткас пристроилась в передних рядах зала.

После директора выступило еще несколько гостей, незнакомых Тоомасу Линнупоэгу. Они говорили очень корректно, то есть коротко. Потом выступал ансамбль, потом что-то декламировали, потом…

…потом на трибуну поднялся дядя Беньямин.

Тоомас Линнупоэг думал, что его речь сейчас польется, словно бурный водопад, но дядя Беньямин некоторое время не мог выговорить ни слова.

— В этом здании, среди вас, и я чувствую себя молодым, — начал наконец дядя Беньямин свою речь, и его голос слегка дрожал, дядя Беньямин никак не мог справиться со слезами умиления.

Он рассказывал о том времени, когда был еще молодым учителем. Тоомасу Линнупоэгу эти речи были знакомы, но дядю Беньямина можно бы и послушать, он всегда говорил с приятным юмором. И Тоомас Линнупоэг слушал. Слушал, и ему даже не верилось, что этот прекрасный оратор его хороший знакомый, но как раз в тот момент, когда Тоомас Линнупоэг шептал об этом Майе, за сценой вдруг послышался оглушительный звон, словно там разбили целый сервиз.

— Неужто уже прошло двадцать минут? — Тоомас Линнупоэг с испугом повернулся к своим друзьям Пеэтеру Мяги и Тойво Кяреда.

— Только семь, — уточнил Пеэтер Мяги.

— Этот Киузалаас что-то напутал, вот чугунная голова! — выругался Тойво Кяреда.

— Какая там чугунная! — возразил Тоомас Линнупоэг. — У него в голове только H2O!

Дядя Беньямин оборвал речь на полуслове и с удивлением огляделся, затем он все же закончил фразу и добавил:

— Я, правда, собирался говорить немного дольше, но так и быть, моим юным друзьям, как видно, не терпится потанцевать. Предоставим молодости ее права. Счастливых вам танцев!

И дядя Беньямин, сопровождаемый бурей аплодисментов, сошел с трибуны, но аплодисменты никак не смолкали. Они прекратились лишь после того, как занавес поднялся и на сцене заиграл оркестр.

Когда уже отодвигали скамейки, чтобы освободить центр зала для танцев, к Тоомасу Линнупоэгу подошла Вайке Коткас.

— Ну и влетит же тебе теперь! — сказала она, и в ее глазах мелькнула искорка злорадства. — Я сидела позади учительницы Кивимаа и слышала, как твой любимый дядя Беньямин сказал: «Я ведь и так обещал произнести короткую речь, но, смотрите-ка, выходит, она вышла все же длинноватой, раз мне знак подали». Учительница Кивимаа спросила, кто же его ограничил во времени, и дядя Беньямин рассказал все, как было. И директор тоже слышал.

— Чертов Киузалаас! Ох, добраться бы мне до его ушей! — высказал Тоомас Линнупоэг пожелание, и — можно было подумать, что он обратился к золотой рыбке, — в следующее мгновение Киузалаас стоял перед ним.

— Я не виноват! — уверял Киузалаас. — Честное слово! Я все время смотрел на часы, но ударник нечаянно уронил тарелку, не мог же я, в самом деле, высунуться из-за занавеса и крикнуть: «Товарищ Беньямин Пост, это ложная тревога!»

Тоомас Линнупоэг не знал, что и сказать. Майя схватила его за руку.

— Пойдем, извинимся перед дядей Беньямином, может быть, удастся еще что-нибудь исправить.

Они разыскали дядю Беньямина, но дядя Беньямин даже и не думал возмущаться, он выслушал извинение и сказал:

— Ах, так это и есть тот самый майский жучок, чьи письма попали в мой почтовый ящик?!

Майя слегка покраснела, откуда ей было знать, что дядя Беньямин под майским жучком подразумевал нечто очень привлекательное. Майя узнала об этом несколько позже, а сейчас к ним подошла учительница Кивимаа и хотела взять Тоомаса Линнупоэга в оборот из-за злополучного гонга. Однако дядя Беньямин, воспользовавшись правами почетного гостя, быстро ликвидировал опасность.

— Мы уже этот вопрос решили как мужчина с мужчиной, — сказал он. — В сущности, здесь имело место лишь взаимное недоразумение.

— Но что же я все-таки скажу директору? — спросила учительница Кивимаа.

— Если вы ничего не имеете против, я поговорю с директором сам, — ответил дядя Беньямин.

Учительница Кивимаа ничего против этого не имела, а Тоомас Линнупоэг и того меньше.

Заиграл оркестр, возвещая начало танцев, и дядя Беньямин галантно поклонился учительнице Кивимаа, приглашая ее на первый вальс. Тоомас Линнупоэг последовал примеру дяди Беньямина и увлек Майю в центр зала.

Поначалу танцевать было просторно, и Тоомас Линнупоэг стремительно кружил Майю. Майя так легко повторяла его движения, что Тоомасу Линнупоэгу стало казаться, будто он может поднять ее в воздух одним пальцем. Но вскоре количество пар превысило всякую норму, и Тоомас Линнупоэг должен был пустить в ход всю свою виртуозность, чтобы вести Майю сквозь извилистый и изменчивый лабиринт танца.

Оркестр исполнял все новую и новую музыку, Тоомас Линнупоэг не пропустил ни одного танца, и каждый раз его партнершей была Майя. И хотя, танцуя, Тоомас Линнупоэг видел одну лишь Майю, он все же успел краем глаза заметить, что Тойво Кяреда уже в третий раз приглашает Кюллики. Проплывая мимо них, Тоомас Линнупоэг задорно крикнул:

— Старик, будь осторожен, от женщин трудно освободиться!

Тойво Кяреда со смехом отпарировал:

— Ну и остер же у тебя язык, дома, небось, за консервный нож сходит!

Майя удивленно подняла брови, и Тоомас Линнупоэг поспешил ей объяснить, что фраза эта — насчет освобождения от женщин — принадлежит вовсе не ему, Тоомасу Линнупоэгу, а самому Тойво Кяреда — это он сморозил такое относительно Бэлы на уроке литературы. И больше Майя и Тоомас Линнупоэг к этой теме не возвращались. Они танцевали и чувствовали себя как никогда чудесно.

1965–1974.