На столе — плетка из желтой, крест накрест кожи. Рахимов коварно улыбается, в руках письмо с конвертом на скрепке. Ну и такой примерно диалог. «Как дела?» — спрашивает. «Как сажа бела», — отвечаю. «Грев идет?» — «Что вы, гражданин начальник! Откуда?» — «Есть, есть добрые люди, у тебя же родственники в городе». Рахимов покосился на плетку, обнажил оба ряда белых зубов и поднялся со стула. Я стою у края торцевого стола. Рахимов берет плетку, встряхивает с усмешкой и поворачивается к сейфу, где, как говорят, лежат перчатки, которыми он зеков правит. Плетку в сейф, а меня приглашает садиться. Показывает письмо: «Ты писал?» Будто не знает моего почерка, все письма мои и ко мне через них. «Но под твою диктовку?» Говорю, что не имею никакого отношения. «Кто писал, с тем мы еще поговорим. Тут вообще-то ничего особенного, хочешь, я сейчас при тебе порву?» — и берет карповское письмо пальцами на разрыв, но рвать не стал, положил на стол. Настроение у Рахимова игривое, включаюсь в игру: «Вы же знаете, письмо не мое, почему со мной говорите?» — «А там твоя фамилия, вот в самом конце — «отдаст Мясникову» и чей-то адрес указан, не знаешь?» — смеется Рахимов. «Не знаю этого письма, это какая-то провокация», — а сам думаю: теткин адрес, но какого черта Карпов написал все фамилии? Это было совсем не нужно и вообще в зековских письмах, особенно стремных, чьи-то фамилии без особой нужды называть не принято. А тут полный расклад, как донос. Как? А, может, и есть донос, может, вся затея и была провокация? Тогда зачем Рахимов раскрывает своего агента, Карпова? Не трудно было Рахимову догадаться, о чем я подумал.

— «Зачем так плохо о нас думаешь — провокация? На чай, что ли — какая мелочь! Это письмо мне по почте прислали — вот штамп на конверте». — Мелькнул перед глазами конвертом, что не успеть разглядеть. — «Куда оно адресовано, знаешь? На «химию», у нас тут есть «химия». В комендатуре прочитали и переслали мне». Я возразил: «На «химии» нет цензуры». — «Есть. Переписка отрицательных элементов просматривается, тот «химик», кому письмо, наверное, плохо себя ведет». Рахимов, скорее всего, врал. Все, кто попадал к нам в зону из «химии», а это и были «отрицательные элементы», их закрывают за нарушения, в один голос утверждали, что письма там не вскрывают, получают запечатанными. Да и как письмо попало на почту, не для того ведь прапор его забрал? Рахимов зарапортовался. За давностью очевидно забыл, что письмо не было отправлено. Похоже, он почувствовал неувязку, переменил тему: «Чай — пустяк, хоть залейтесь. Если я за чай всех буду сажать, на зоне никого не останется. Но дорóгой можно не только чай направлять, верно?» Я жму плечами, догадываюсь, к чему он клонит. Рахимов лезет в стол и ставит одну за другой разнокалиберные пачки чая, кофе — по лагерным ценам богатство несметное. «Только за сегодняшний день, — гордится Рахимов. — Каждый обход столько и больше, Рахимова трудно обмануть. Слышал, я машину с чаем поймал? Нет? Килограмм десять под машиной провезли и водка в сиденьях. Шофера мы, конечно, уволим… за водку. Знаю, кому вез, все знаю, но за чай я не наказываю, я наказываю за дорогу. Сегодня чай, завтра водка, послезавтра — что?» Согнав зловещую улыбку, Рахимов вонзился черными зрачками в меня: «Писульки передаешь этому мудозвону?» Я покачал головой: «Не-а». — «Смотри, я все равно узнаю и тогда…»

В кабинет вошел хозяин, Зырянов. Рахимов смахнул коробки обратно в стол, даже смутился на мгновение, будто застали его за чем-то непотребным. Перед хозяином он явно не хотел хвастать своей добычей. Ведь все изъятое надо оформлять и сдавать, а это обычно не делается, присваивают себе, а кое-кто из ментов обратно продает другим, а то и тем же зекам втридорога. С серьезным видом переговорили о чем-то своем, потом Зырянов кивнул в мою сторону: чего натворил? Рахимов показал письмо. Зырянов понимающе мотнул головой и вышел. Значит, он тоже был в курсе.

Рахимов моментально преобразился: только что был спокойно серьезен, с уходом Зырянова плотоядно оскалил зубы и вот уж опять смуглое лицо беспощадно жестоко: «Установлена твоя связь с вольнонаемными. Для начала 15 суток». — И снова гнев на зловещую милость: — «Пока не буду сажать, Рахимов не такой зверь, как болтают. Пей чай, пусть таскает, чай я не запрещаю, я ему так и сказал. На, хочешь, я сам тебе чай дам? — В широкой улыбке Рахимов запустил было руку в стол и, опять рассвирепел. — Но если хоть маленький клочок бумажки, узнаю — сгною, из ПКТ не выйдешь, понял?»

Давно уж понял, к чему он клонит, в чем смысл провокации с Карповым. И почему никого не вздули за стремное письмо, и почему больше месяца никак не реагировали, и почему на чай им наплевать, хотя обычно за дорогу, за чай неизбежно следует наказание — все стало ясно. Их интересовала не столько дорога, сколько то, для чего она мне нужна, как ею буду пользоваться. Больше всего их интересует моя писанина, мои диссидентские связи. Они меня проверяли. Ведь для того и посадили, чтоб не писал, и если бы то попало на волю и стало б известным, то КГБ взгреет в первую очередь Рахимова, администрацию лагеря, а потом уж меня. Я мог повредить их карьере, помешать очередной звездочке на погонах, этого они и боялись. Все остальное — чай, мелкие нарушения — для их карьеры не имело значения. Может быть, потому и заигрывали, не зверели со мной, чтоб не было у меня лишнего повода обращаться к друзьям-диссидентам. Администрация боится нагоняя от КГБ. На первый взгляд логичней подстраховаться, скажем, запереть меня в ПКТ, чтоб и света белого не увидел, так им было бы спокойней. На практике получается наоборот. Когда зеку нечего терять, когда он в отчаянии, хлопот у администрации больше. В отчаянии зек способен на все: голодает, вскрывает вены, ударяется в бега, уголовники набрасываются на ментов, политические заставляют говорить президентов. Куда ни запри, в ПКТ ли, в тюрьму, возможность отправить письмо, информацию о себе, так или иначе, находится. А спрос за нелегальщину с администрации: плохо охраняете. Абсолютно же изолировать человека на долгое время практически невозможно. Разве что в одиночке, но на это нужна особая санкция и, пока дойдет до одиночки, шуму не оберешься. Вот почему зря терзать политзека не выгодно, администрации важно, чтоб политзек сидел тихо, нет забот у КГБ, нет забот и у администрации, и пока он не баламутит, с ним остерегаются крайних мер. Время не то.