Быть беременной надоело до чертиков. Не то чтобы пузо очень уж сильно мешало. Полина с ним вместе легко могла взлететь по лестнице аж на пятый этаж. Только чуть-чуть задыхалась, но задыхание это докторша объяснила небольшой сердечной недостаточностью. Еще бы, ведь сердце Полины теперь работало на двоих. На нее и на того парня. Парень в животе у Полины вырос большой, и выходить на свет явно не торопился. Докторша уже даже начала беспокоиться, но все приборы показывали отличное состояние плода, и форсировать события не имело смысла. Это, конечно, кому как, а вот Полине уже очень хотелось поскорее разродиться. Она чувствовала себя женщиной-горой и очень завидовала всем девушкам на планете Земля, у которых имелась какая-никакая талия.

Однако, несмотря на огромное пузо, место в общественном транспорте Полине никто уступать не собирался. Причем не со зла. Полина вдруг поняла, что окружающие люди как бы даже и не замечают ее беременности. Это было очень странно. Хотя выглядела Полина просто прекрасно и никогда не надевала на себя эти жуткие сарафаны для беременных. Может быть, в этом все дело. Вот если бы она имела измученное лицо и ходила в беременном сарафане, всем сразу было бы ясно – человеку плохо, а значит, ему надо присесть. Полина же носила джинсы, которые приспособила под свой живот, а сверху надевала нечто размахаистое и свободное. На модное кожаное пальто она наматывала красивую белую шаль, и никто не обращал внимания на ее интересное положение. Вот только один раз в метро было неловко. Парень заприметил ее с другого конца вагона и кинулся к ней, явно чтобы познакомиться. Он быстро перемещался в ее сторону, ловко разгребая толпу, пока не увидел Полину во всей красе. В лице переменился, даже отшатнулся, а потом выскочил на ближайшей станции как ужаленный. Дурачок. Но очень симпатичный.

Она и раньше его видела, вот только не могла вспомнить где. Может, артист? Полина как-то целый год здоровалась с симпатичным парнем в метро, думала, что училась с ним вместе в институте, пока не увидела его по телевизору. Оказалось, он из группы «Секрет». Этот тоже, наверное, по телевизору мелькал, вот и примелькался. Ведь если б он был какой-то забытый знакомый, то точно подошел бы и поздоровался. Знакомому-то что за разница, беременная она или нет. А этот явно знакомиться хотел. Да уж! Кешка еще не родился, а уже от нее мужчин отгоняет. Полина твердо решила назвать парня в честь дедушки Иннокентием. И бабушке приятно будет. Но об этом говорить никому нельзя. Примета плохая. Вот родится, тогда и назовем. Интересно, как к этому Скворцов отнесется? Он в последнее время стал Полину жутко раздражать. Ведет себя как капризный подросток. Все время документы какие-то свои теряет и орет при этом на Полину как резаный. Ну зачем, спрашивается, ей нужен его пропуск на завод? Или проездной?

В журнале она читала, что мужчины во время беременности жены могут иногда покапризничать, привлекая к себе внимание сосредоточенной на будущем ребенке женщины. Но Полине почему-то казалось, что ее вниманием Скворцов никак не обделен. Особенно в последнее время, когда она ушла в декрет и сидит дома. Она все время старается ему чего-нибудь вкусненькое приготовить. Ну почему она виновата в том, что он никогда свой пропуск и проездной не кладет в одно и то же место? Последний раз проездной аж на шкафу обнаружился. Скворцов решил, что Полина его специально спрятала. Ну не дурак? Зачем ей подобными глупостями заниматься? Может, он Полину разлюбил из-за такого пуза огромного и придирается по любому поводу? Действительно, песен ей чего-то давно никаких не пел. Полине особенно нравилось, когда Скворцов поет про шесть тысяч над землей. У Сюткина, конечно, лучше получается, задушевней, но Полина все время представляет Скворцова за штурвалом самолета, спешащего перелететь океан, чтобы ее обнять.

Жаль все-таки, что Скворцов не летчик. Ему бы пошло. Лицо у него мужественное, если б еще фуражку…. Красота, да и только. А так мастер на заводе. Денег там толком не платят, завод потихоньку перепрофилируют, но как-то ни шатко ни валко. Однако Скворцов уходить не собирается, так как у завода есть Дом культуры, где своя самодеятельность, и пансионат отдыха на озере. Там удобно очень фестивали бардовской песни устраивать.

А еще Скворцов говорит, что неизвестно, как у нас в стране с капитализмом сложится. Вернется все обратно, вот тогда он над всеми этими новыми русскими и посмеется. Он-то всяко при стабильной работе останется, и пенсия от государства ему обеспечена. Все-таки он странный, чего в его возрасте-то о пенсии беспокоиться? Тем более что это за пенсия такая, смех один. Бабушка и то свою пенсию целиком себе на похороны откладывает. Доллары на пенсионные деньги покупает и складывает их в коробку из-под конфет. Потом просит Полину обменять мелкие купюры на крупные. Папа бабушку зовет «наш коммерсант». Бабушка ворчит, что, коммерсант она или нет, станет ясно, когда папа пойдет ей гроб покупать на свои профессорские гроши. У папы в больнице зарплаты стали и вовсе никакие. Вот только благодарные пациенты несут разные дорогие подарки типа заграничного коньяка. А некоторые так и вовсе в конверте деньги ему в карман пихают. В иностранной валюте. Коньяк мама складывает в шкаф, а конверты поступают нерегулярно. Так что у Полины странным образом образовалась самая большая зарплата в семье.

На работе к беременности Полины отнеслись, ясное дело, без восторга, но она пообещала Петровичу после родов выйти работать, как можно быстрее, так как мама согласилась сидеть с ребенком. Вот только когда уже эти роды наконец начнутся? Полина подозревала, что теперь всю свою оставшуюся жизнь она так и будет теперь ходить с огромным пузом.

Роды, конечно, в конце концов начались. Иначе ведь не бывает. Случилось это как раз в воскресенье в конце апреля. На улице было тепло, и Полина со Скворцовым спали при открытой форточке. Проснулась Полина оттого, что кто-то стучит в окно. Она очень удивилась, ведь стучать в окно на пятом этаже смог бы только альпинист. Полина посмотрела в окно, никакого альпиниста не увидела, и в этот самый момент ей стало тепло и сыро. Она даже слегка испугалась, решив, что ни с того ни с сего описалась. Потом вспомнила, что ей говорили на лекции для беременных, и поняла, что у нее отошли воды. Полина все равно перепугалась. Еще бы! Ведь это означало, что роды начались, и неизвестно еще, сколько времени у нее есть, чтобы добраться до роддома. Спящему Скворцову, видимо, тоже стало тепло и сыро, он вскочил как ошпаренный, накинул халат и умчался в ванную. Неужели тоже решил, что она описалась? Хотя какая разница, отчего тебе вдруг стало тепло и сыро. Все равно неприятно.

Полина прислушивалась к своим ощущениям и боялась пошевелиться. Никакой боли не было. Иногда только по животу проходила какая-то слабая рябь. Вернулся Скворцов и испуганно уставился на нее. Полина велела ему срочно одеваться и идти ловить машину. Скворцов заикнулся, было, про «скорую», но Полина его отчитала, как неразумного дитятю, и напомнила ему, что в нужный роддом ее никакая «скорая» не повезет. «Скорая» повезет в дежурный. Скворцов, одеваясь, заметался по комнате. Как ни странно, и его кошелек, и ключи, и все документы нашлись моментально. И не на шкафу, а на тумбочке около кровати. Лежали там себе сложенные аккуратненько. Ведь может же, когда захочет, не раскидывать свои вещи по всей квартире! Сама Полина направилась в ванную, приняла душ, посмотрела на себя в зеркало и решила голову не мыть. Наверняка рожать можно и без красивой прически. Она заплела косичку и отправилась в свою комнату одеваться. В квартире было тихо. Отец сегодня дежурил в больнице, а мама, пользуясь случаем, заночевала у подружки на даче. Полина быстро оделась, взяла заранее приготовленную сумку для роддома, которую папа именовал «тревожным чемоданом» и направилась в прихожую. Там она встретила бабушку.

– Началось? – тревожно спросила та, надевая пальто.

– Угу. Воды отошли. Все удачно складывается. Сегодня доктор наша, Тамара Михайловна, как раз дежурит, – доложилась Полина.

– Муж твой где?

– Побежал машину ловить. А я вот думаю, может, позавтракать пока.

– Ни в коем случае. Рожать надо на пустой желудок.

– Почему?

– Там узнаешь. Пойдем, я тебя вниз провожу до машины.

– Я и сама дойду.

– Еще чего! – Бабушка решительно взяла «тревожную» сумку Полины. Полина со вздохом потащилась следом.

Когда они вышли из парадной, к ней подъехала машина, из которой выскочил Скворцов. Полина поцеловала бабушку. Скворцов открыл заднюю дверцу и заботливо усадил Полину.

– Вадик! Ты уж береги там нашу девочку. – С этими словами бабушка их перекрестила и направилась к парадной.

Скворцов плюхнулся на сиденье рядом с Полиной и посмотрел на нее. Взгляд его был несколько ошарашенным. Еще бы! Ведь бабушка старалась с ним вообще не разговаривать, а уж Вадиком и вовсе ни разу не называла.

Всю дорогу до роддома Полина опять прислушивалась к своим ощущениям и никак не могла понять, отчего рожениц в кино обычно показывают страшно орущими. Никакой такой особой боли она не чувствовала. Ну были, конечно, неприятные ощущения, но вполне терпимые. Полина поглядела на встревоженное лицо Скворцова, который заботливо обнимал ее, крепко держа за руку, и слегка застонала. Подумает еще, что рожать – это плевое дело, раз она не орет благим матом. Скворцов сжал ей руку еще сильнее, поцеловал Полину в висок и тяжело вздохнул. Полина перепугалась, а вдруг она помрет при родах? Вон сколько таких случаев в кино показывают. Однако, увидев в приемном покое медсестру, похожую на унтер-офицера, Полина помирать передумала.

– Направление есть? – рявкнула медсестра.

– Нет! – честно признался Скворцов.

– Тогда вызывайте «скорую». У нас только по направлениям. Для сердечников.

– Доктора Андрееву позовите, пожалуйста, – попросила Полина. – Она дежурит сегодня.

– Вот еще, – сказала медсестра и уперла руки в бока.

Скворцов посмотрел на Полину несчастными глазами.

– Вадик, все будет хорошо! – пообещала ему Полина и направилась к местному внутреннему телефону. И тут ее резануло вполне приличной болью. Заорать Полина не заорала, но скрючилась и охнула.

Скворцов подскочил к Полине, обнял ее и завопил на медсестру:

– Делайте, что вам говорят, зовите доктора! Или я за себя не ручаюсь. Расхреначу тут у вас все к чертовой матери.

У Скворцова от ярости аж глаза побелели.

– Видала я таких, – нагло заявила медсестра и скрылась в недрах приемного отделения.

После недолгого ожидания и отсутствия признаков жизни в приемном покое, Скворцов сказал:

– Ей богу, расхреначу!

– Давай еще минут пять подождем, – предложила Полина. – А потом вместе погром начнем.

Ей стало весело. Она представила, как здорово будет расколотить все эти стенды с умными советами. Ну не заберут же роженицу в милицию!

Через минуту в дверях появилась доктор Тамара Михайловна, улыбнулась Полине и кивнула Скворцову.

– Все в порядке, – сказала она в глубь приемного покоя. – Это моя пациентка. Оформляйте срочно.

– Но главврач…строго-настрого! – раздалось из-за двери.

– Это моя проблема. Оформляйте, – рыкнула в ответ Тамара Михайловна.

– Пройдемте. – Недовольная медсестра высунулась из дверей. – Документы давайте.

– Полина! Оформляйтесь, встретимся с вами в родильном отделении, – сказала доктор и ушла, оставив Полину наедине с суровой медсестрой.

Медсестра долго заполняла какие-то формы, ворчала что-то о блатных, от которых нет покоя, а потом выдала Полине больничное белье. Рубашку и халат. И то и другое было Полине невозможно мало.

– А в своем нельзя? – поинтересовалась Полина.

– В своем после родов щеголять будешь, а пока казенное положено. И кольца с серьгами сними. Нельзя с этим.

Полина послушно надела на себя сиротскую больничную амуницию и во всей красе выкатилась в коридор к Скворцову, чтобы попрощаться с ним и отдать ему кольца. На Скворцова было жалко смотреть. Он сидел понурый и несчастный.

– Полюшка, если что, я тут всех поубиваю на хрен, – испуганно прошептал он Полине на ухо.

Полина отметила это «Полюшка». Так Скворцов ее никогда не называл. А когда появилась медсестра с каталкой и сказала Полине: «Залазь!» – Полине показалось, что Скворцов сейчас упадет в обморок. Полина поцеловала Скворцова в щеку и послушно взгромоздилась на каталку. После этого началось самое страшное, а именно, роды!

Полина долго маялась в предродовой палате. Она уже прекрасно понимала, почему это роженицы в кино орут благим матом. Боль была нестерпимая, но орать Полина стеснялась. Потом пришла акушерка и повела Полину в родильное отделение. Там рожало сразу несколько женщин и все кричали. От самого этого зрелища Полине сделалось дурно и захотелось убежать. Полина легла на стол и поняла, что все только начинается. В смысле самое нестерпимое. Тамара Михайловна всячески подбадривала Полину и нахваливала ее, ставя в пример женщине, рожающей на соседнем столе за шторкой. Та громко кричала и визжала. Полина молчала, как партизан. Только изредка постанывала. Наконец все прекратилось. И врач, и акушерка на тот момент уже казались Полине самыми родными и близкими людьми. Они радостно кричали Полине, что у нее мальчик. Полине было все равно. Хоть неведома зверушка! Главное, что боль отступила и что у нее теперь есть талия. Полина водила рукой по своему животу и сама себе не верила.

Ей сунули в руки сверток, из которого торчало сморщенное обезьянье личико. Полина поглядела на незнакомое ей существо и подумала, стоило ли так мучиться ради этой обезьянки?

Тамара Михайловна хвалила Полину и гладила ее по голове:

– Ваши роды, Полина, своего рода образцово показательные. По ним надо было снять фильм и показывать его студентам медицинских ВУЗов. Большой плод – и никаких разрывов! Да еще практически молча! Вам, деточка, рожать и рожать! У вас фигура для этого как нельзя лучше приспособлена.

– А он разве большой? – удивилась Полина, скосив глаза на свой сверток.

– Огромный! 60 сантиметров. Настоящий богатырь!

Ребенка у нее забрали, а саму отвезли в палату. Всю ночь Полина спала крепким сладким сном, а проснувшись, прислушивалась к себе в поисках материнского инстинкта. Ничего такого не было.

Однако буквально через несколько минут, когда ребенка принесли кормить, и Полина приложила его к своей груди, она внезапно вдруг почувствовала, что является самым счастливым в мире человеком. Ребенок сладко чмокал губами, а Полина глядела на него и твердо знала, что он не какая-нибудь сморщенная обезьянка, а именно Иннокентий, и что она любит его больше всех на свете, и что за него перегрызет глотку любому. Даже порычать захотелось для порядка.