Воронин Геннадий Иванович родился и вырос в Уфе. Мать работала начальником лаборатории крупнейшего нефтеперерабатывающего завода, отец трудился там же в должности начальника смены, поэтому в выборе будущей профессии мальчика Гены никто не сомневался. После окончания школы Гену отправили в Москву учиться на нефтепереработчика в институте, который среди нефтяников именовался просто «керосинка». «Керосинка» была главным вузом страны, кующим кадры для нефтяной отрасли. Родители Гены решили дать мальчику самое лучшее образование. Конечно, при поступлении Гену подстраховывали через материнские московские связи, но Гена и сам старался, и не только с легкостью поступил, но и окончил «керосинку» с красным дипломом. Правда, отец шутил, что хороший студент – это хороший инженер, а плохой студент – это главный инженер. Тем не менее, вернувшись в Уфу, Гена сделал карьеру и к сорока пяти годам стал именно главным инженером того завода, на котором раньше работали родители.

О должности директора не могло быть и речи. В кресле директора завода с незапамятных времен утвердился Соломон Израилевич Штольц. До начала перестройки его, правда, звали Семен Иванович, но это к вопросу карьеры Гены Воронина не имело никакого отношения. Гене Воронину казалось, что Соломон Израилевич был директором завода всегда и будет им вечно. Слабая надежда на его уход появилась, когда завод вошел в состав крупнейшей в стране нефтяной компании. Однако авторитет и могущество Штольца были настолько велики, что даже строгий пенсионный закон компании, согласно которому весь топ-менеджмент безоговорочно отправлялся на пенсию по достижении 65 лет, в отношении Штольца был бессилен. По возрасту Соломон Израилевич уже устремился к семидесяти, но выглядел при этом чуть-чуть постарше пятидесятилетнего Гены Воронина. Воронин прозвал своего начальника Кощеем Бессмертным, смирился с карьерным потолком и направил свою энергию на науку. Он защитил все в той же «керосинке» сначала кандидатскую, а потом и докторскую диссертацию и вовсю применял свои знания на родном заводе. Штольц был очень доволен своим главным инженером, и всем казалось, что эта парочка (Штольц и Воронин) будет руководить заводом вечно.

Однако внезапно идиллия закончилась. Воронину из компании поступило предложение возглавить один из зарубежных заводов. Завод был гораздо крупнее родного уфимского и находился в непосредственной близости от столицы бывшего социалистического государства. Столица эта по праву считалась одним из красивейших городов Европы. Директор завода в строгом соответствии с пенсионным законом компании был с почетом отправлен на заслуженный отдых, и Воронину предлагалось занять его место. О таком предложении можно было только мечтать. Мать Гены Воронина считала, что случилось чудо и Бог наконец услышал ее молитвы. Однако Лиза, жена Геннадия Ивановича, ехать в Европу наотрез отказалась. Дочка заканчивала школу, ей надо было поступать в университет. Все в ту же «керосинку», которая стала теперь не просто университетом, а целой академией и постепенно превратилась в учебное заведение для детей топ-менеджмента нефтяной и газовой отраслей. Более того, Лиза была очень недовольна тем, что Воронин при таком важном событии в жизни дочки будет отсутствовать, шляясь по Европам. Она так и сказала – «шляясь по Европам», как будто он на увеселительную прогулку собирался.

– Лиза! Ты чего? Это же я счастливый лотерейный билет вытянул! Во-первых, это должность директора, о которой я мечтал, и не в Уфе, а в Европе. Там даже такая же должность, как у меня сейчас, расценивается как повышение. Люди, чтоб в Европу попасть, насмерть бьются. Во-вторых, там совсем другие деньги. И зарплата гораздо выше, даже больше, чем у нашего Штольца, да плюс к тому суточные, квартирные, представительские и подъемные! И в-третьих, оттуда только два пути – либо на пенсию, либо в Москву на повышение.

– Мне и в Уфе хорошо! – отрезала Лиза, хлопнув дверью.

К его отъезду они все-таки помирились, и Лиза пообещала, что вместе с дочкой навестит его в ближайшие школьные каникулы.

Завод Воронину понравился. Кое-что, конечно, необходимо было подремонтировать, модернизировать, реконструировать, а где-то даже и построить, однако в целом завод был хорош и полностью соответствовал давнишним мечтам Воронина о возглавляемом им предприятии. Топ-менеджмент целиком был набран из соотечественников, местное население трудилось в среднем звене и ниже. Правда, охрана и служба безопасности тоже целиком состояла из русских. Персонал был набран с разных заводов, некоторых Воронин знал по совещаниям в Москве и по учебе в «керосинке». Многие уже освоили местный язык, что было не так уж и сложно, все-таки братья-славяне кругом и корни у языков схожие. Кроме того, за время, прожитое под руководством прежнего директора, коллектив уже сложился и оброс своими привычками, историями и негласными правилами. Встретили Воронина хорошо, поселили в президентском номере пятизвездочного отеля в центре столицы. В номере были две спальни, гостиная и небольшой кабинет. Воронин подумал, что, когда Лиза приедет, ей в отеле должно понравиться. Как раз сама и квартиру подходящую подыщет. Того, что Лиза в ближайшее время не приедет, он даже не мог предположить.

Лиза не приехала. Ни в ближайшие школьные каникулы, ни на праздники, ни просто на выходные дни, как это делали некоторые жены его сослуживцев, когда не могли оторваться от дел на родине. Но эти-то женщины работали, и Воронин понимал, что им не так просто бросить работу и годами выстраиваемую карьеру. Понятно, что тяжело изменить налаженную жизнь, оставить подруг и родственников, но карьера – это особая статья. Поэтому многие жены перебирались к своим мужьям постепенно. Однако в конце концов все-таки перебирались.

Лиза уже давно не работала, она занималась воспитанием ребенка. Воронина это поначалу умиляло, потом стало раздражать, и он никак не мог понять, чем Лиза будет заниматься, когда ребенок вырастет и поедет учиться в Москву. Хотя теперь, в свете последних событий, он уже предполагал, что Лиза может отправиться в Москву вместе с дочкой.

Воронин с таким нетерпением ждал осенних каникул, однако Лиза сообщила ему, что приехать они не смогут, так как им нельзя прервать занятия в секциях большого тенниса и верховой езды.

«Господи! Кого она из нашей дочки готовит? Жену олигарха, что ли? – запоздало спохватился Воронин. – И неужели эти занятия настолько важны? Неужели никто не соскучился по мужу и папе?»

На выходные Лиза приезжать тоже отказалась, ссылаясь на то, что перелеты на короткий срок без времени, достаточного на акклиматизацию, могут негативно отразиться на ее здоровье. И хотя жена с возрастом несколько расплылась, не любила готовить и постоянно была всем недовольна, он ее по-прежнему любил и никогда ей не изменял. Он видел в ней все ту же тоненькую и скромную Лизу, которую он привез в Уфу из Москвы, где та училась на фармацевта. Родом Лиза была из маленького областного центра в Белоруссии и воспринимала промышленную Уфу местом своей ссылки. Она не раз говорила супругу, что, как жена декабриста, поехала с мужем на край света и за этот подвиг он должен быть ей обязан по гроб жизни. Матери Воронина Лиза не понравилась сразу и бесповоротно. С подозрением она относилась и к своей внучке, как две капли воды похожей на Лизу.

– Балуешь ты своих баб! – укоризненно говорила мать. – Вон как разжирели, скоро на шее твоей уже не поместятся.

Мать за свою жизнь сделала очень приличную карьеру, и сколько Воронин себя помнил, вкалывала как лошадь, постоянно высказывая свое неодобрение замужним «захребетницам».

– Они же, Геночка, как ядовитый плющ! С виду красиво, а на деле душат своих мужиков почем зря. Это еще полбеды, когда плющ красивый. Твоя-то, Гена, красавица – чистая жаба!

Насчет жабы он с матерью никогда не соглашался. Однако то, что мама, как всегда, оказалась права и Лиза действительно очень похожа на тот самый ядовитый плющ, Воронин стал понимать только в этой своей такой долгой и одинокой командировке.

Постепенно его начали раздражать работающие на новом заводе люди, особенно женщины. А больше всех эта смазливая секретарша, доставшаяся ему в наследство от прежнего директора. В компании не так-то просто было уволить кого-то из персонала, за каждым кто-то стоял. Вот и за этой дурочкой наверняка чья-то мохнатая лапа имеется. Воронин даже не стал пытаться это выяснять, просто рычал на эту идиотку постоянно в надежде, что она сама не выдержит и уйдет.

Воронин сам не заметил, как стал срываться и на остальной персонал, секретарша несколько раз просто убегала от него в слезах, а главный инженер Сергиенко держался из последних сил. В глазах у него светилось явное желание набить Воронину морду. А тут еще эта модернизация завода, план которой он получил из компании. Автором программы числился некий Дубов, которого Воронин прекрасно знал как предприимчивого, но очень недалекого человека. Попытки поспорить с дубовской концепцией развития завода ни к чему хорошему не привели. Из компании он получил раздраженный ответ со строгим предписанием делать все по утвержденному вышестоящим руководством плану. Дубова тоже явно кто-то прикрывал. Причем с самого верха. Воронин попытался переговорить с самим Дубовым, аргументированно не оставив камня на камне от его концепции. Беседа закончилась страшным скандалом, когда уважаемые собеседники орали друг на друга матом так, что дрожали стены. И тогда Воронин принял решение не оплачивать уже практически выполненную Дубовым и его компанией работу.

«Теоретики хреновы! – думал Воронин. – Рисуют бумажки, макулатуру плодят, а настоящего производства не нюхали».

Однако беседа с Дубовым его насторожила. Никогда он еще не испытывал таких приступов неуправляемого гнева.

Неужели это все из-за Лизы? Из-за пресловутого «недотрахеита», как говорят ее подруги?

Воронин встречал по работе большое количество одиноких женщин и знал, как легко они впадают в истерику и скандалят, но чтобы такое происходило с ним! Геннадию Ивановичу было известно, что многие его сотрудники в отсутствие жен посещают местных дамочек, но его положение ко многому обязывало, да и какая-то подсознательная брезгливость не давала ему пойти по этому простому пути. И Воронин решил, что от избытка тестостерона еще никто не умирал. Живут же как-то полярники в своих длительных экспедициях. Вот и он как-нибудь приспособится к этой проблеме. И не такие проблемы решал.

Когда на завод от Дубова прилетела эта дамочка Панкратьева, Воронин старательно работал над собой и занимался изматывающим утренним бегом. Он уже практически выдержал это такое тяжелое совещание, но в конце все-таки сорвался. В Панкратьевой его раздражало абсолютно все. И костюм этот черно-белый, и туфли на огромных каблуках, и сумасшедший запах ее духов. А самое большое раздражение у Воронина вызвали ее портфель и дорогущие золотые очки.

«Возьми очки с портфелем, глядишь, за умного сойдешь!» – думал Воронин, разглядывая Панкратьеву.

То, что Панкратьева может быть действительно умной, в голове у Воронина никак не умещалось. Не бывает в природе умных с такими красивыми лицами. Ни среди мужчин, ни тем более среди женщин.

Воронин с раздражением наблюдал, как Панкратьева, разыгрывая из себя женщину-директора, разводит этих дураков – главного инженера и начальника установки. Вон слюней понапускали, только что хвостами не виляют. Кобели несчастные. Да уж, знал Дубов, кого прислать. Небось представляет, какая у мужиков на этих зарубежных заводах жизнь тяжелая. А эта дура и рада стараться, не понимает, что ее используют.

Когда дамочка явно уже решила, что выполнила поставленную перед ней задачу, Воронин все же слетел с катушек. Он высказал ей все, что думает, и про нее, и про придурка Дубова, и про всех остальных вертихвосток, которые лезут в мужские игры. Он даже увидел, как у нее на глазах стали наворачиваться слезы, а потом случилось что-то странное. Он почувствовал легкий щелчок по лбу, и его затопило жаром. Первая мысль, которая пришла ему в этот момент, была о климаксе. Он слышал от матери, что такое состояние называется приливом. Но у мужиков-то климакса не бывает. Или бывает? Эту замечательную мысль он так и не смог додумать, потому что вместе с теплом к нему пришло чувство стыда и вины. Зачем он орет на эту милую подневольную женщину? Она же просто выполняет свою работу и совершенно беззащитна перед ним.

Панкратьева отреагировала спокойно, достала из портфеля сигареты и пошла к выходу, за ней потянулись остальные, всем своим видом выказывая неодобрение поведению начальника.

Воронин тоже схватил сигареты, но идти вместе со всеми в курилку ему было неловко, и он отправился в свою личную комнату для отдыха. Открыл форточку и закурил.

«Надо бы показаться врачу, – решил он, – а то не ровен час так можно и копыта откинуть».

Однако, сколько он ни прислушивался к своим ощущениям, ничего странного больше не заметил. Более того, он испытывал огромное облегчение и легкую истому, как после хорошего секса.

Когда все вернулись к нему в кабинет, он кинулся извиняться перед Панкратьевой, а она начала говорить совершенно невозможные и правильные вещи. Ему стало совсем стыдно, ведь он увидел в Панкратьевой свою мать, которая тоже сделала очень даже мужскую карьеру, тоже всегда эффектно и красиво одевалась, была безукоризненно причесана, ненавидела свои высоченные каблуки, но вынуждена была их носить, и тоже выглядела моложе своих лет. Даже сейчас, уже выйдя на пенсию, мать иногда выглядела гораздо лучше своей невестки Лизы. Только если мать откровенно презирала пошлых домохозяек, то Панкратьева, по всему видать, наоборот, им завидовала.

«Да уж, эта бы не бросила мужа одного за границей», – думал Воронин, глядя на Панкратьеву совершенно другими глазами. Теперь он откровенно ею любовался и искренне завидовал тому, кому такая женщина досталась.

Конечно, он все ей подписал, даже больше, чем она ожидала. На прощанье поцеловал ручку и еще несколько дней после отъезда Панкратьевой с наслаждением вдыхал оставшийся в его кабинете запах ее дорогих духов и ментоловых сигарет.