Когда Воронин приехал на работу и вошел в собственную приемную, он сразу уловил знакомый аромат духов Анны Сергеевны Панкратьевой.

«Вернулась, что ли?» – подумал он, но потом понял, что аромат исходит от Лидочки. Лидочка уже не казалась ему смазливой. Очень красивая умненькая девушка. Главное, старательная и исполнительная. Пожалуй, Воронин был уже почти доволен своей секретаршей.

– А что это у вас за духи, Лидочка? – спросил он, проходя в свой кабинет. – Уж больно запах знакомый. Кого-то он мне напоминает.

При этих словах Воронин хитро прищурился и внимательно посмотрел на Лидочку. Та почему-то вдруг переполошилась и начала испуганно лепетать, что духи очень хорошие, французские, называются «Шанель».

«Ага! – догадался Воронин. – Не иначе, Панкратьева ей подарила. Боится теперь, как бы я этот мелкий подхалимаж за взятку не посчитал».

Он прошел в кабинет, поставил портфель и вдруг почувствовал какое-то странное головокружение.

«Чегой-то я как барышня беременная?» – подумал он, усаживаясь в кресло.

– Лида! – вызвал он по селектору секретаршу, – позовите-ка мне нашу Тимофеевну с реестром платежей, а потом Сергиенко. Там сегодня этот Копейкин от Панкратьевой прилетит, организуйте встречу.

К горлу подкатила легкая тошнота. Воронин решил, что надо бы у Лиды попросить кофе, но в этот момент в кабинет ввалилась веселая Тимофеевна. От Тимофеевны волнами расходился аромат тех же самых духов. Воронин хотел было пошутить, что Панкратьева, как дикий кот, метит его территорию, но успел только сказать «Панкратьева!» – и в этот момент мир вдруг свернулся в точку, как в старом черно-белом телевизоре.

Пришел в себя Воронин уже в больничной палате. Он был пристегнут к капельнице и каким-то приборам, которые тикали, пикали и чавкали. Разглядеть, что это за приборы, он не мог. Он вообще ничего не мог и чувствовал себя совершенно беспомощным. Потом он заснул, а когда проснулся, то обнаружил, что рядом с ним сидит женщина, похожая на ангела. «Доктор Немкова», – прочитал Воронин на ее беджике.

– Здравствуйте, доктор Немкова! – Воронин попытался улыбнуться. Вышло криво.

– Здравствуйте, Геннадий Иванович! – Доктор Немкова старательно выговаривала слова.

– Вы хорошо говорите по-русски.

– Люди нашего поколения все хорошо говорят по-русски. В школе учили. А я еще в Ленинграде училась, в первом медицинском.

«Сколько же ей лет? – подумал Воронин. – С виду такая молодая».

Доктор Немкова засмеялась, как будто прочла его мысли.

Видимо, в этот момент на его физиономии было написано сильное недоумение.

– Мне уже сорок пять, – сказала она улыбаясь.

Ему очень нравился ее мягкий акцент. Он завораживал, и Воронину вдруг захотелось под эти звуки идти за доктором Немковой на край света. Тут он вспомнил, где и по какому поводу находится.

– Что со мной случилось, доктор? Мне на работу надо. – Воронину почему-то хотелось аргументировать доктору Немковой свой мысленный отказ от желания идти за ней на край света.

– С вами случился сердечный приступ. А на работу вам категорически нельзя. Строгий постельный режим. Мы вас полностью обследуем, так что даже не рассчитывайте уйти от нас раньше, чем через две недели. И я бы еще рекомендовала вам после этого поехать в санаторий на реабилитацию. А работа ваша не волк, как говорится, и от вас никуда не денется.

– Это раньше так было, а теперь на мое место желающих, как тех самых волков, полная Сибирь. Зубами щелкают, за границей работать хотят.

Доктор Немкова опять рассмеялась:

– Там у вашей палаты ваш заместитель дежурит. Он тоже зубами щелкает? Если так, то я его к вам не пущу.

– Нет, Сергиенко хороший парень, да он и не потянет. У меня зубов больше. Так что смело запускайте.

Доктор Немкова открыла дверь. В палату как-то бочком, виновато просочился Сергиенко.

– Пять минут! Не больше, – строго произнесла доктор со своим волшебным акцентом. – Телефон больному не давать!

Она вышла из палаты и закрыла за собой дверь.

– Геннадий Иванович, как вы? – Сергиенко уселся на краешек стула.

– Слушай, Сергиенко, давай без этих книксенов, чего там у тебя?

– Да в принципе все в порядке, только Панкратьева из-за своего Копейкина бучу подняла, вот факс прислала.

Сергиенко протянул Воронину бумагу. Воронин прочитал и захихикал. Сергиенко удивленно смотрел на него.

– Молодец она, эта Анна Сергеевна! Это ж она тебя от меня прикрывает, ну и свою фирму выгораживает. Знаешь что, я тут почти помер, а ты ко мне с этими глупостями. Иди работай. Исполняй обязанности, раз ты и. о. Ты мое видение реконструкции завода знаешь?

– Знаю.

– Ты, как главный инженер, специалист-нефтепереработчик с огромным стажем и опытом, с моими техническими решениями согласен?

– Согласен, но Дубов… – замялся Сергиенко.

– Пошел он, этот Дубов. Ты мне ответь, мы с тобой в одной команде или ты у Дубова работаешь?

– Ну что вы, Геннадий Иванович, конечно, мы в одной команде.

– А если так, то иди и работай с Копейкиным. Да так, чтобы максимально приблизить утвержденную компанией программу к нашему плану реконструкции завода. Не мне тебя учить, как это делается. На каждом этапе по чуть-чуть – глядишь, а результаты совсем другие. Тут изменим, там изменим. Анна Сергеевна ведь нам с тобой обещала своего Дубова слегка нейтрализовать. Я ей верю, она тетка ответственная.

Сергиенко заулыбался:

– Там Лидочка вашей маме позвонила, та завтра вылетает. А Лидочка теперь волнуется, что вы ее ругать будете.

– Лидочка умница. Мать у меня в номере поселите. И давай каждый день ко мне с докладом. Время согласуй с доктором Немковой. А теперь проваливай, чего-то устал я. Да, и завтра мне телефон все-таки принеси.

– Никаких телефонов! – раздался от двери завораживающий голос доктора Немковой. – Как дети малые. Я вам скажу, когда можно будет телефон.

Доктор подошла к кровати Воронина и посмотрела на приборы.

Сергиенко пятился к двери, делая Воронину знаки, которые наверняка должны были означать, что Сергиенко такого красивого доктора одобряет, а Воронину в его положении даже завидует. Потом Воронин заснул, и ему приснилось, что он гуляет по облакам вместе с доктором Немковой. Облака пружинили под ногами, а Воронин нежно держал доктора Немкову за руку. При этом он чувствовал, какая у нее теплая и мягкая рука. Сверху они вместе разглядывали завитушки на знаменитом городском фонтане. Завитушки были очень замысловатые, местами покрытые зеленью. Доктор Немкова что-то говорила со своим милым акцентом, а Воронину все время хотелось ее поцеловать.

Мама прилетела на следующий день, к вечеру. В больницу уже не успела, зато наутро она примчалась к Воронину ни свет ни заря. Она вошла в комнату, как всегда подтянутая, элегантная, на высоких каблуках. С размаху бухнулась в кресло рядом с кроватью сына и скинула туфли. Потом босиком подошла к кровати и уселась на краешек.

– Допрыгался! – сказала она, целуя сына в лоб.

Воронина обдало запахом духов, и он не смог удержаться от смеха. Мать пахла духами Панкратьевой.

– Это, надо понимать, ты от радости, что к тебе мамаша приехала? – спросила она строго.

– Мам, я очень рад, что ты приехала, просто у тебя духи как у одной моей знакомой.

– Ну слава богу! Мой сын наконец отвернулся от своей жабы и стал смотреть на других женщин. Она хорошенькая?

– Очень хорошенькая, только у нас с ней сугубо деловые отношения.

– Ну и дурак! Кстати, секретарша мне твоя очень понравилась. Молоденькая, правда, но умница. Сразу матери позвонила, а не жабе твоей.

– Мам, перестань называть Лизу жабой.

При этих его словах мать аж подпрыгнула, вскочила с кровати и забегала босиком по комнате.

– Гена, а кто же она, как не жаба? Она что, примчалась к супругу, у которого сердечный приступ? Что-то я ее тут не вижу! Она, видишь ли, дылду нашу, дубину стоеросовую, прости господи, внучку мою, оставить ни на минуту не может! Она ее сколько лет рожать не хотела, все тебе голову морочила, а теперь ни на минуту с ней не расстается. Как будто бабка родная за ней приглядеть не может!

– Какая бабка? – удивился Воронин.

– Какая, какая? Такая! Мать твоя! Она дочке твоей бабкой приходится! Не знал? Так жаба твоя все сделала, чтобы внучку единственную от меня подальше держать. «Ой, Надежда Алексеевна, летите уж лучше вы к Геночке. У нашей Светочки такой важный период, вы не управитесь, а Геночка меня поймет и не осудит». Прости господи! Не управлюсь я! Я сына директором завода вырастила, а со Светкой, с коровой нашей, не управлюсь! Я б ее, конечно, в первую очередь на диету бы посадила, на раздельное питание. А то раскормила девчонку! Как ее только конь выдерживает! Хотя за деньги теперь даже конь слова поперек никому не скажет! А Геночка-то, конечно, жабу свою никогда не осудит. Потому что Геночка, сынок мой любименький, самый настоящий непроходимый дурак! Валяется тут на краю света один, вот-вот дуба даст!

– Так! Что тут у вас? Почему крик и шум? – В дверях стояла доктор Немкова. – Нашему больному нельзя нервничать.

При этих словах мать Воронина замерла на полуслове и радостно заулыбалась, разглядывая доктора Немкову.

– Это моя мама прилетела, познакомьтесь. Ее Надежда Алексеевна зовут. Мам, а это доктор Немкова.

– То, что это доктор Немкова, я и без тебя вижу, на бедже написано. Скажите, доктор, а как вас зовут? – спросила она, протягивая руку.

– Петра!

– Вот, сынок, познакомься, эту милую девушку зовут Петра.

– Можно Петя, меня так все мои русские друзья зовут еще с институтских времен.

– Нет. Ни за что. Нельзя такую прекрасную девушку называть мужским именем, да еще Петя! Это ж практически Вася! Можно я буду звать вас Петрушей?

Доктор Немкова рассмеялась:

– Конечно можно! Мне даже понравилось!

– Скажите, Петруша, а вы замужем? – Надежда Алексеевна Воронина со свойственной эй энергией сразу взяла быка за рога.

– Нет. – Петра вздохнула.

– А почему? Вы такая красивая.

– Я была замужем, но развелась. Не сложилось. Сын у меня вырос, в институте учится, в Лондоне. Сейчас молодежь хочет учиться на Западе. А я одна. Вот принца все жду, а его нет.

– Знакомое дело! – Мать глубоко и горестно вздохнула. – Они, принцы эти, на лягушках разных женятся, а потом ждут, когда из этих лягушек царевны появятся. А жизнь, она штука совсем не сказочная. В жизни из лягушек получаются жабы. Такая вот биология.

– Надежда Алексеевна, а вы почему босиком? – Доктор Петра Немкова с недоумением разглядывала роскошные туфли, валявшиеся около кресла.

– Ой, Петруша, это я по привычке многолетней, когда в люди выхожу, каблуки надеваю. Только дома-то у себя в Уфе я все больше на машине передвигаюсь, а у вас тут, хоть мне Геночкиного шофера и прикрепили, кругом пешеходные зоны, да еще и брусчаткой выложены. А каблуки и брусчатка – две вещи абсолютно несовместимые с моим возрастом.

– Никогда бы не подумала, что у вас такой взрослый сын может быть, – сказала Петра, – очень хорошо и молодо выглядите.

– Спасибо, я стараюсь, но я бы тоже не сказала, что у вас такой взрослый сын. Сам в Лондоне живет. Вам на вид лет тридцать пять, не больше.

– Петруша хвалит кукуха, за то, что хвалит тот петрушу! – продекламировал Воронин. – Эй, тетеньки, вы про меня не забыли? Я больной! Давайте уже вокруг меня хлопотать начинайте.

Ему очень нравилась атмосфера, возникшая в его палате. Он гордился за свою такую моложавую и умную мать и почему-то гордился за совершенно постороннюю ему доктора Петру Немкову.

– Сейчас, сейчас, – сказала Петра, подтыкая ему одеяло, – пришлю сестру с большим шприцем, она вам укол сделает.

– Зачем сестру, лучше вы сами. Мне будет приятно.

– Не надейтесь, мне по штату не положено. Я начальник. – С этими словами Петра вышла за дверь.

– Сундук ты! Сундук и есть! Кто так за девушкой ухаживает? Очень надо такой красивой девочке показывать свою волосатую задницу! – Материнскому возмущению не было предела. – Лежи и думай теперь, как ее не упустить. Времени у тебя вагон, две недели. А мы с Лидой пока тебе квартиру подыщем. Кстати, надо бы по этому вопросу с Петрушей посоветоваться, она ж местная как-никак.

Две недели пролетели очень быстро. После больницы Воронин чувствовал себя сильным и отдохнувшим. Кроме того, доктор Петра Немкова в ближайшую субботу согласилась с ним поужинать.

Провожая мать в аэропорту, он поцеловал ее и попросил:

– Мам! Ты там узнай, какие документы надо для развода. Чтоб я прилетел на пару дней и все сразу оформить.

– Слава тебе господи! – Мать троекратно перекрестилась. – Конечно, сынок, я все узнаю и подготовлю. А ты жабе уже говорил?

– Нет пока. Мне почему-то кажется, что решить с Лизой этот вопрос мирно мне не удастся. Так что ты все разузнай, какие там варианты есть. Я тебе через пару дней позвоню и буду действовать, уже имея какую-то информацию.

– А ты не передумаешь? Она кинется тебе в ноги, сопли-вопли, ты и растаешь.

– Мам! Ты же меня знаешь – если я что-то решил, то я своего добьюсь.

Мать обняла его и крепко поцеловала.

– Я всегда верила в тебя, сынок, гордилась тобой. Одна у меня была беда – твоя жизнь семейная. Мы с отцом твоим очень переживаем. Ты же знаешь, как надо, видел, как мы в семье живем. До сих пор ночью спим и за руки держимся. Не соглашайся на меньшее. Никогда. Жизнь так быстро летит, а ты и не радовался-то по-настоящему! Удачи тебе! И Петруше от меня привет передавай. Она славная.

Когда Воронин вернулся домой, в новую квартиру, найденную для него мамой, Лидочкой и Петрой, и уловил в воздухе аромат тех самых духов, он почувствовал себя совершенно счастливым.