Домой спешу изо всех сил, периодически переходя на бег, и, конечно, приложенных усилий оказывается недостаточно — за порогом стоит испуганная и злая мама. За ее спиной укоризненно качает крашеной головой тетя Света, мамина коллега и, по совместительству, лучшая приятельница.

— Говорила же, Даш, нагуляется и вернется, никуда не денется, — безжалостно заключает она. Звучит как эпитафия.

При виде загулявшей дочурки мама демонстративно схватилась за сердце. Прямо картина «Возвращение блудного сына» или что-то в этом роде. Пока я скидывала верхнюю одежду, тетя Света развела кипучую деятельность: накапала валокордина, помахала газетой. Сразу сложилось впечатление, что здесь хотят устроить комсомольское судилище.

Мама плачет.

Смотрю на свое отражение в зеркале: синяки под глазами, синие губы, короткие спутанные черные волосы, на брючине просмотренное пятно. Если подумать, ничего страшного.

Кроме меня зеркало отражает коридор в состоянии перманентного ремонта, гору раскиданной обуви и вешалку. Все слишком привычно, настолько, что нарушающие порядок вещей и фундаментальное представление о мире события предстают случайными наваждениями.

Закрыть на все глаза и притвориться, что ничего не было — просто, но глупо. Я знаю, что было.

Мне плохо: запоздалый ужас подкатывает к горлу, и осознание понятия «никогда» становится как никогда близко. Ни-ког-да — и на зубах хрустит пепел из крематория, часы навечно застывают, и остается пустота.

— Ну, что ты стоишь, скажи уже что-нибудь, — тетя Света кривит карминовые, вызывающе яркие губы, — видишь, до чего мать довела?

Рукав куртки порвался, собирать учебники некогда — беру не разобранный с вечера рюкзак, молча одеваюсь. Следовало нормально отоспаться, но для этого придется сначала пережить надвигающийся домашний скандал, на что совершенно нет сил. Обязательно сорвусь, впаду в истерику, немного поору — стоит ли тратить на нервы, если легче никому не станет?

— Вот бессовестная! Мать на нескольких работах горбатится, а ты…

Нотации — это надолго. Мама всхлипывает все сильнее, размазывая тушь по лицу, тетя Света в обличающем порыве напоминает инквизитора на процессе, старательно подбрасывая дрова в огонь семейного конфликта. Серьги в ушах осуждающе покачиваются, грамотно подведенные глаза мечут гром и молнии.

Мама не произносит ни слова, и это хуже всего.

— Куда это ты собралась? — спохватывается гостья.

Подальше отсюда, застывает у меня на языке. Так, все хватит: на глаза маман показалась, а на остальное я не подписывалась.

— Я — в школу, — подхватываю рюкзак и спасаюсь бегством. Давно промокшие кроссовки хлюпают, в спину летят укоры вперемешку с ругательствами.

Мама все равно потом простит, а выворачивать душу перед Светланой Николаевной не лучшая идея.

Безумно хочется спать — глаза слипаются так, что хоть спички вставляй. Химия, один из немногих предметов, ради которых можно ходить в нашу богадельню, усваивается с трудом. Если положить голову на парту, то немного легче, но возникает опасность заснуть.

Ольга Ивановна, педагог пожилой, заслуженный и крайне въедливый, неразборчиво бубнит тему, словно и ей не удалось поспать. На нас, отсиживающих урок с бессмысленными глазами подростков, она не обращает внимания. На моих отсутствующих одноклассников тоже.

Прогуливаю, конечно, не одна я, но сегодня трудные подростки побили все рекорды — класс, полупустой, поражает непривычной тишиной. Неужели все сговорились за моей спиной и решили «забить» на образование?

Мне страшно, как героине третьесортного фильма ужасов, на пятнадцатой минуте осознавшей, что что-то здесь не так. Если из коридора в кабинет вдруг заглянет парочка зомби или маньяк с бензопилой, не удивлюсь. В этом случае, мне даже станет в какой-то степени легче: настойчивое ожидание беды выматывало куда больше.

Сзади восседает Серега, известный ботаник и любитель компьютерных игрушек. Для такого как он, живущего в собственном мире грез и фантазий, проморгать начинающуюся вакханалию проще простого, вполне в его духе. А вот с остальными поболтать стоит, система ОБС — одна бабка сказала — еще сбоев не давала.

Когда звенит звонок, вздрагиваю от неожиданности. Ольга Ивановна забывает дать домашнее задание, автоматически снимает сумку со стула и уходит, не попрощавшись. Ей, очевидно, не до нас.

На перемену не выходит никто. Старательная хорошистка Леночка, пример для подражания и любимица учителей, буравит взглядом парту, крутой пацан Леха притворяется, что на экране его сотового отображается нечто важное и невидимое простым смертным. Мне усмотреть это нечто в разряженном приборе не удается, видимо, нет таланта.

— Ребят, — сажусь на учительский стол, — у вас ничего странного вчера не случалось?

Остальные старательно делают вид, что их ничего не касается, вопрос застывает в воздухе, витает между партами. И только Серега, который как всегда не в теме, вертит головой.

— О чем это ты, Ратульская? — подозрительно морщит длинный нос толстенькая Людка. Ей никогда не хватало терпения промолчать в нужный момент. А, может, ей злых чудес не досталось.

— О своем, о вечном.

Нас будто связали круговой порукой, омертой: мы, не договариваясь, притворяемся, что все хорошо и скорее готовы откусить себе язык, чем признаться.

Или мне только так кажется?

Тянущиеся резиной уроки заканчиваются раньше. Школа полупустая, непривычно притихшая без большей части школьников. Часть педагогов решила от своих учеников не отставать: не было русского, на английском нам дали на замену немку, а с алгебры, последнего урока, отпустили на все четыре стороны.

Последний час было невыносимо холодно, чуть теплый столовский чай согреться не помогал, в горле першило. С одноклассниками не только говорить, но и прощаться не хотелось. Хотелось спать и цитрамона.

Я выхожу на улицу, туда, где не прекращает падать снег и ощущение защищенности исчезает окончательно.

У ворот школы стоит Макс и курит какие-то длинные, типично женские сигареты, отдающие ментолом. Из-под шапки торчат волосы, на сером, обмотанном вокруг шеи шарфе остается пепел.

При виде меня вчерашний знакомый приветливо махает рукой. Жаль, я надеялась, у него здесь подружка. Хотя, по здравому размышлению, здешние нимфетки слишком юны для него, он-то явно закончил или заканчивает институт.

— Чего хотел? — грубо, конечно, но как есть.

— Поболтать, — выкинув сигарету, Макс тут же достает новую, вертит в худых пальцах, но не прикуривает, — только ты и я.

— Звучит как предложение озабоченного и не сильно трезвого типа. Учти, ты не в моем вкусе, — расставляю все точки над й во избежание недоразумений.

— Не переживай, мне малолетки тоже не интересны, я УК уважаю, — фыркает он, — поговорить надо. Завалимся в кафе, ладно?

— Не-а.

— Я плачу, — не успокоился парень.

Такая настойчивость достойна награды, не могу же я отказать страждущему в разговоре. Да и проголодаться уже успела, хотя, спать хочется куда сильнее.

— А ты у нас богатенький буратино? — вручаю навязчивому молодому человеку рюкзак. — Ладно, идет.

Ближайшее кафе в нескольких улицах от школы, в нем нельзя нормально перекусить, зато кофе там предлагают просто отменный. Макс честно тащит мой баул всю дорогу, и успевает выкурить четыре сигареты.

Заткнув уши наушниками, привычно пытаюсь отгородиться от мира музыкальным фоном: сначала Нирвана, потом перехожу на Тарью Турунен, которую сменяет неизвестным образом затесавшийся в плейлист Моцарт с его Реквиемом. Символично.

В кафе нет посетителей и играет приглушенная ретро музыка. Официантка с подозрением косится на ободранных и промокших клиентов, но ничего не говорит, пока мы устраиваемся за угловым столиком.

Макс заказывает обычный экспрессо, но я экономить чужие деньги не собираюсь.

— Почему ты решил пообщаться именно со мной? — прихлебывая кофе по-ирландски, заедаю его мерзким сахаром. Выбранное тирамису стоит нетронутым.

— Ну, как же, — удивляется собеседник, — мы же вроде товарищи по несчастью, в какой-то мере, избранные, столкнувшиеся со сверхъестественным. Думаю, мои друзья решили бы, что это прикол, глупый розыгрыш, или сочли жертвой белой горячки и отправили бы меня в психушку.

Пожимаю плечами: для таких моментов и нужна Сеть с ее анонимностью и толпой разномастных чудиков. Там всегда можно раскрутить на сочувствие, по крайней мере, я лично видела жалующуюся на похитивших ее пришельцев дамочку, и ей отвечали.

— В общем, мне больше не с кем откровенничать, — спокойно завершает он.

Общие тайны связывают, но у меня нет уверенности, что то, что с нами произошло — тайна.

— Это ты так думаешь, — тихо произношу в ответ, ковыряя ложечкой десерт.

— О чем ты?

— Мне почему-то кажется, что мы совсем не особенные и точно не единственные.

Не охота идти домой, не охота думать. Вспоминаю, что никого из своих друзей в школе не видела. Ладно, Мишка и Лена, они известные обалдуи. Но то, что там не оказалось и Аньки — странно: в последнее время она не пропускает уроки и с похмелья — готовится к сдаче ЕГЭ.

На мои звонки приходит равнодушный ответ «абонент недоступен», беспокойство не унимается, и я решаю проведать безголовую подругу. Живет Аня рядом, ехать на другой конец города не надо, да и дел-то на пять минут: забежать, поздороваться и со спокойной душой пойти домой.

Но план-минимум остается невыполненным: на мой стук в дверь никто не отвечает.

Конечно, Анька могла остаться у Славика, могла переночевать у друзей. Да мало ли, по какой причине ее нет дома. Не в первый же раз.

Стучу снова и снова, ибо «стучащему да отворят». Ничего, терпения у меня хватает.

Поэтому, когда из-за двери доносится слабый Анькин голос, мне хочется ликовать.

— Эй, давай открывай, — мне нужно проверить, что с ней все в порядке.

— Уходи.

Что-то подруга не сильно гостеприимна, что вполне можно объяснить тем, что мой визит не дал ей доспать.

— Вот откроешь дверь, и уйду, — обижаться глупо.

— Нет.

— Ань, что случилось?

— Ничего. Просто уходи, хорошо? — кажется, она всхлипывает. Неужели это та же железная Анька, которая только кривила губы, сломав руку, молчала, похоронив любимую бабушку, сжимала кулаки в ответ на претензии подъездных бабок-сплетниц?!

— Расскажи, что произошло, — только уверенности, что хочу знать, у меня нет.

Анька с другой стороны двери захлебывается плачем и смехом, как я вчера, переходит на вой. Так могла бы выть потерявшая стаю волчица или очнувшийся оборотень, загрызший кого-то из близких. Ассоциации мне не нравятся, остается надеяться, что так развлекается подсознание, а не начинает действовать интуиция.

Аня замолкает и наступает тишина.

Сижу, прислонившись спиной к двери на мерзком заплеванном полу, и чувствую, что произошло что-то непоправимое. Догадки, которыми я поделилась с Максом, сбылись как дурное пророчество, бедой пришли в мою реальность.

Пусть это будут выдумки, пусть Аньку бросит ее парень или ее кота задавит пьяный водитель. Дурно желать зла друзьям, но в стремлении обменять зло малое на большое — что плохого?

— Как ты там?

Она, Аннет, с другой стороны, я чувствую это, хотя не слышно ни дыхания, ни каких-либо звуков, доказывающих присутствие подруги.

— Я сожрала Славика, представляешь? — совершенно спокойно отвечает Анька.

Еще как представляю, подружка, еще как.

— Я его любила, — сознается она, — знаешь, плевать на все, но мне казалось, это настоящее. У меня ведь было много парней, но Славка — особенный, с ним хотелось прожить всю жизнь, и чтоб долго и счастливо, как в сказках.

От откровений остается горькое послевкусие, как от Русалочки Андерсена. Не выношу грустные истории, в этом смысле ужасы честнее, они не предполагают и не предлагают правильного и доброго завершения.

— Тогда зачем? — давлюсь словами.

— Не знаю. Я просто проснулась и увидела, как бьется синяя жилка у него на шее. От него так одуряющее пахло кровью, что я не удержалась, — несмотря на пережитое, в тоне чудится наслаждение.

Значит, не только оборотни, но и вампиры. И что самое примечательное, еще вчера один кровосос был вполне живым человеком и по совместительству моим другом.

— Впусти меня, — требую.

— Нет. Не хочу.

— Почему? Ты голодна? — в квартире упырь, а я жажду с ним пообщаться. Неужели последние события повлекли за собой необратимые изменения в моем мозгу?

— Иди, Славка, погуляй, это не твое дело и в сочувствии я не нуждаюсь, — обрезала Анька. Вот стерва.

Бью по железной двери ногой со всего размаху, пока не выскакивает соседка и не начинает орать о том, что у нее больной и маленький ребенок только что заснул, и что я «нехорошая гулящая девка».

Я посылаю ее к черту, она меня в ответ еще дальше. Переход на личности и маты чуть не заканчиваются дракой, но в коридор выглядывает упомянутый больной ребенок, мальчик лет девяти, и женщина успокаивается. В результате, тетка заявляет, что еще раз, и она вызовет милицию. Показываю ей средний палец, и мы расходимся с миром.

Что-то сегодня на меня все орут, что за день-то такой?

Анька, и не подумавшая влезть в скандал, презрительно замечает, что умнее быть надо.

— Слушай, а свет на тебя действует? — мне внезапно приходит в голову, что если оборотня удалось пристрелить обычными пулями, то для Ани все не так плохо. То есть, плохо, конечно, но…

— Заинтересовалась практической стороной дела? Молодец, — саркастично буркнули в ответ, — от света моя кожа покрывается волдырями, как я убедилась, по глупости открыв шторы, но ждать дальнейшего развития событий не стала, серебро не влияет — на мне сейчас серебряные сережки, с чесноком не экспериментировала. Что-то еще?

— А Славик… он мертв? — в конце концов, в желудок почти четыре литра крови всяко не поместится.

— Ратульская, ты совсем без тормозов, да? — взвизгивает Анька.

Не стоило спрашивать, но язык без костей, м-да.

— Нет, черт тебя дери, — зло заканчивает она, — он жив и сейчас слушает, как мы тут с тобой мило болтаем о его смерти.

— Извини, я не хотела.

И, все-таки, она выпила всю кровь или Слава умер по другой причине? Возможно из-за разодранной шеи или потери энергии…

— Свали, а? — тоскливо просит она, и я ухожу.

Все равно ничего не исправить, сочувствие неуместно и нелепо, это тебе не дружеская поддержка при окончании очередного романа или провале контрольной, это слишком личное и настоящее. Мне жаль, что ты выпила своего возлюбленного — даже не звучит…

Кажется, у меня только что умерла лучшая подруга.

Она умерла и ее даже нельзя похоронить.

У профессора дверь мне отрывает «зомби-оборотень», и я машинально бью его сумкой по голове. Мертвец не обращает на агрессию внимания, вежливо отступая в сторону.

Швейцар из него, признаться, вышел жуткий, если бы голос профа не донесся из глубины квартиры, решила бы, что мертвец старика сожрал и теперь поджидает новые жертвы.

— Добрый день, — проф занят: он сидит за компьютером, что-то увлеченно выискивая, — решили оставить усопшего себе?

С профессора бы сталось…

— Мне давно нужен был помощник, — невинно замечает профессор, красноватые отблески с экрана танцуют на стеклах песне, придавая старику демонический вид, — по хозяйству и прочее.

Проф ненормальный, не удивлюсь, если он начнет проводить над оживленным оборотнем эксперименты. На ум приходит доктор Фауст, не хватает только Мефистофеля.

Вдруг это проф во все виноват, он заключил сделку с дьяволом и тот превратил наш город в филиал Лысой горы? Догадка безумная, но не безумней действительности.

— Кстати, вчерашний случай не единичный, вот посмотри, что выложили в Ютубе, — отодвигается от стола, открывая обзор, старик. Гуль застыл соляным столбом сзади, заставляя нервничать.

— Ну, что стоишь, принеси гостье чаю с шоколадкой, — прикрикнул старик, — а ты садись, давай.

На клипе несколько обывателей стали свидетелями буйства на кладбище: покойники решили, что лежать смирно в могилах слишком скучно и благополучно отрылись.

А вот и зомби.

— Владивосток, — констатировал проф.

Стоило догадаться, что наш город не единственный.

— А вот еще один случай, на это раз в Америке.

Еще лучше — разгул нечисти захватил не только Россию, но и другие страны. Стоило бы позлорадствовать, если бы все было не так паршиво.

Большинство комментариев пестрило веселыми замечаниями, недоуменно-возмущенными воплями и обсуждениями «прикола». Следовательно, с паранормальным столкнулись еще не все — оно и правильно, иначе правительство успело бы среагировать.

Вернувшийся из кухни гуль бестолково толпился с подносом в руках, будто не знал, что с ним делать. Скучают ли по нему его родственники, или он — чудовище из ниоткуда?

Отломив кусочек от шоколадки и забрав чашку чая, снова напряженно уставилась в экран. Там купающихся в озере девиц нечто утащило под воду. Нечто с щупальцами.

Вода окрасилась красным, оператор орал и наводил панику, что, впрочем, не помешало ему выложить запись в Интернет.

Долька шоколада таяла, чай остывал — было не до них.

— Судя по всему, все началось пару дней назад. Точно сказать не могу, но вряд ли позже восемнадцатого.

— Почему? — выдыхаю, вцепившись в чашку.

— Именно тогда впервые удался один из моих опытов, — пожал плечами проф.

— Ясно. Кстати, по меньшей мере, некоторые из тварей были людьми, — поставив чай на стол, делюсь новостями. Как могло получиться, что обычные люди превратились в персонажей мифов и легенд? Почему именно сейчас? Почему именно эти люди?

— Я думаю продолжить опыты. Стоит определить, какие именно из магических систем работают и что точно проникло в наш мир.

И как это уничтожить, хочу добавить я.

Гуль продолжает стоять, пожирая меня красными голодными глазами. Начтет ли он разлагаться, или подобным ему законы природы не указ?

— Мне больше интересно, почему.

— Да, моя дорогая, это стоит изучить, — соглашается профессор.

— Когда начнем? — мило улыбаюсь. Мне надо знать.

Домой попасть так и не удалось: сначала мы разговариваем с профессором, а потом я иду встречать маму. Она должна вернуться в шесть, обычно в это время еще светло, но сейчас это не имеет значения. Неизвестно, сколько нелюдей теперь бродит по улочкам нашего тихого городка? Кто там у нас не боится света? Те же зомби, демоны, убыры, пепелюшки, гремлины, гоблины, демоны, йети, аякаши и еще добрая половина нечистой силы. Добрая, но очень злая половина.

Раньше мне и в голову не могло прийти забирать маму с работы, но не сейчас. Я за нее боюсь.

Проехав в полупустом трамвае пару остановок, успела как раз ко времени закрытия магазина. Отдел бижутерии, в котором посменно торговала родительница, порой заканчивал работу чуть раньше, но мне повезло. Даже вдвойне: ничего странного по дороге не попалось.

Магазин без посетителей нелеп и печален, мои шаги раздаются по всему помещению.

— Что ты тут делаешь? — сухо спрашивает мама. Радости при появлении любимой дочери не чувствуется.

— Тебя жду. Слушай, не злись, а? Я могу объяснить…

— Что объяснить, — обрывает она, — почему тебя не было дома всю ночь? Почему ты пришла грязная, в порванной куртке, невесть откуда? Знаешь, мне надоели твои вечные сказки, ты — как твой папаша, вечно врешь и оправдываешься, ни слова правды от вас не дождешься.

Когда-то в далеком детстве, когда отец еще жил с нами, мне довелось посмотреть эпатажный клип Пинк Флойд. Вышло так, что пятилетний ребенок контркультурные изыски не оценил, зато критика современного образования оставила яркий след в детской психике. В дальнейшем дети, перекрученные на фарш, претерпели в моем сознании некие трансформации — в семь лет я сообщила одноклассникам, что учеников убивают в кабинете музыки, а потом делают из них пирожки. Да, те самые вкусные пирожки с мясом, которые нам выдавали в столовой.

Наверное, это смешно, но в свое оправдание замечу, что они так душераздирающе орали, что мои догадки оказались не так далеки от истины — там, в классе, убивали музыку. Вот только родители части одноклассников шутку не оценили и не преминули пожаловаться классной руководительнице о том, что их детки боятся ходить в школу.

В общем, мама так и не поверила, что я не специально. Она никогда мне не верила.

Да и подходящий ли момент для таких откровений?