— Бабушка! — кричит Фридер и дергает бабушку за юбку. — Бабушка, когда же ты мне дашь что-нибудь поесть? Я голодный!
— Да отстань ты от меня ради бога, внук! — ворчит бабушка. — И вообще, как ты со мной разговариваешь? Так послушные дети не разговаривают, если хочешь знать!
И она энергично мешает ложкой в кастрюле. Там варится манная каша, но она еще не готова.
— Бэээ, бэээ, бэээ! Я голодный, голодный, голодный! — весело горланит Фридер, скачет вокруг бабушки и барабанит по столу кулаками.
— Ну, сейчас я тебе задам! — кричит бабушка и вся краснеет. — Сейчас же замолчи, а не то дом обрушится!
— Бэээ, бэээ, бэээ, а вот и нет, а вот и нет! — продолжает вопить Фридер и барабанит по столу так, что тот весь трясется.
Тут бабушка хватает его, выпихивает из кухни и тащит в детскую.
— Сиди тут, — говорит она и сердито смотрит на Фридера, — пока снова не станешь послушным и не успокоишься! И чтоб ни звука, ты меня понял?
С этими словами она плотно закрывает за собой дверь и снова идет на кухню.
Фридер стоит в детской и сердится.
Вот всегда нужно быть послушным! Никогда нельзя шуметь, ну просто совсем никогда. А ведь шуметь и быть плохим гораздо интереснее!
Фу, какое все противное! И бабушка тоже противная! Фридер сердито топает ногами, но не громко — так, чтобы бабушка не услышала.
Только если она не услышит, тогда и делать это незачем. Фридер перестает топать ногами и размышляет.
Быть плохим интересно, когда кто-нибудь все это видит, и слышит, и сердится.
Фридер вздыхает. И вдруг ему кое-что приходит в голову. Ну хорошо, если ему не разрешают быть плохим, тогда он будет хорошим и послушным! Да еще каким!
Вот бабушка удивится! Пусть узнает, каково это!
Фридер ухмыляется сам себе и выбегает из комнаты. Перед кухонной дверью он глубоко вздыхает, а потом стучится — тихо и осторожно.
Очень нежным и очень тонким голоском он говорит:
— Добрый день, дорогая бабушка, можно мне, пожалуйста, войти? Большое спасибо!
С этими словами он сам открывает дверь и на цыпочках подходит к бабушке.
Она стоит у стола, в руках у нее — миска с манной кашей и соусник со сладким малиновым соусом.
— Оооо, какая замечательная кашка, — говорит Фридер сладким голоском, сделав губки бантиком, и три раза хлопает в ладоши, но совсем-совсем тихо и нежно, как самый что ни на есть приличный мальчик.
— Можно мне, пожалуйста, спасибо, получить совсем-совсем немножечко этой кашки, о, большое спасибо!
И он отвешивает бабушке глубокий поклон, склонившись почти до пола.
Бабушка смотрит на него большими глазами, а потом говорит:
— Да ты что, с ума сошел?
Но Фридер уже семенит на цыпочках к раковине и там принимается долго и тщательно мыть руки, а по: том и шею, и при этом сюсюкает ласковым голоском:
— Ах ты, Фридер, ах ты, грязнуля. Давай-ка, умойся как следует! Вот так хорошо! Вот так правильно!
Потом он садится за стол, держась очень прямо, складывает ручки на коленках, хлопает глазами и невинно смотрит на бабушку.
— Какая муха тебя укусила, — говорит бабушка растерянно, ставит миску с кашей и соус на стол и садится, — Может, у тебя температура, внучек? — спрашивает она испуганно и тянется пощупать Фридеру лоб.
— Нет, большое спасибо, — отвечает Фридер, и голосок у него еще тоньше, чем раньше.
Он пищит на самой высокой ноте:
— Я просто очень послушный и хороший. Приятного аппетита.
— Ну надо же, — удивляется бабушка, и оба принимаются за еду. Точнее сказать, ест одна бабушка. Фридер кушает.
Он накладывает совсем по чуть-чуть каши ножом на вилку и отправляет ее в рот. От малинового соуса он отказывается. Потому что соус нельзя есть ножом и вилкой. Даже одну только кашу есть так довольно трудно…
И при этом он сладким голоском все время поет — к месту и не к месту — «пожалуйста», и «большое спасибо», и «любименькая бабулечка».
До тех пор, пока бабушке это не надоело совершенно.
— Черт побери! — кричит она и швыряет свою ложку. — Прекрати! Мы же не в сумасшедшем доме! Сейчас же веди себя снова так, как полагается!
Фридер смотрит на бабушку укоризненно, возмущенно качает головой, говорит «тц-тц-тц!» и указывает на ложку, которую бросила бабушка.
С ложки капает манная каша. Прямо на стол. На скатерть!
— Да что за черт! — снова кричит бабушка и принимается вытирать скатерть. — Это все из-за тебя! Ты виноват! Потому что ты такой отвратительно послушный!
Она с упреком смотрит на Фридера и на пятно на скатерти.
Фридер усмехается, потом вскакивает, идет к бабушке и шепчет ей в правое ухо:
— Ну ладно, тогда я больше не буду хорошим!
Потом чмокает бабушку в щеку и шепчет ей в левое ухо:
— Значит, теперь мне можно быть немножко плохим?
Бабушка глубоко вздыхает:
— Ладно, раз надо — значит, надо! Главное, что ты снова здоров. Ты же вел себя так, как будто заболел. Это было ненормально!
Фридер сияет, хихикает и громко объявляет:
— Тогда теперь я буду есть, как свинья!
И немедленно залезает пальцами в кашу, так что брызги летят в разные стороны, запихивает ее себе в рот, а соус лакает языком прямо из соусника.
— Ха! — вскрикивает бабушка. — Что, обязательно вот так себя вести?
Фридер яростно кивает. На рубашке у него пятно от соуса.
— А то я ведь снова могу стать послушным, бабушка, вот увидишь! — говорит он и с сияющей улыбкой смотрит на бабушку.
— Только не это, — вздыхает бабушка, — лучше уж так!
И усмехнувшись, она принимается выковыривать пальцами изюм из каши.
До самого конца ужина бабушка и Фридер ведут себя так, как, наверно, и свиньям не снилось. Свиньи ведут себя за едой обычно гораздо приличнее, чем бабушка и Фридер в этот вечер.
