Дверь открывается, и я вижу Бенгта в бордовом халате. Он удивленно смотрит на меня: я пришла без звонка, мы не виделись с той самой случайной встречи в залитом солнцем парке, когда он побоялся заговорить с Юдит.

— Как она? — тревожно спрашивает Бенгт. — Что-то случилось?

— Она тоскует по вам. Потому я и пришла. Рассказать, что она сильно по вам тоскует.

— Но она не болеет?

Я только качаю головой в ответ, еле переводя дух. Бенгт приглашает меня войти внутрь. Пока я раздеваюсь, он рассказывает о квартире, в которой живет вот уже тридцать лет. Я замечаю, что он волнуется.

— Хочешь позавтракать?

Я с готовностью киваю.

Бенгт варит яйца и поджаривает хлеб в тостере, достает красивые английские чашки, большие, как суповые миски.

— Она очень хочет с вами встретиться, — говорю я, дожевав тост с английским мармеладом.

— Это ты так думаешь, или она сама сказала?

— Она хочет знать, когда вы ее навестите. Дело спешное, — говорю я.

Бенгт встает и подходит к окну.

— А если мне это не по силам?

— Как это — не по силам?

Бенгт оборачивается и смотрит на меня, долго-долго.

— Значит, вы боитесь? Мне так и передать? Она скоро умрет, а вы боитесь ее навестить.

— О чем ты говоришь! Она не умрет.

— Не сейчас, но скоро. И она много думает о том, что не успела завершить.

Я вижу по лицу Бенгта, что он отказывается верить. Все это не укладывается у него в голове.

— Мне хотелось бы встретиться с ней в другом месте, не в доме престарелых, — Бенгт бросает на меня жалобный взгляд, как будто я могу помочь. — Не представляю себе Юдит в больничной палате.

— Она может приехать сюда на такси… — предлагаю я. — Вы могли бы пригласить ее на обед и…

Бенгт качает головой.

— Только не сюда! Ей это покажется… слишком… нет, не сюда.

Я так проголодалась, как будто не ела сто лет, так что проглотила еще два бутерброда, потом яйцо, и запила все это тремя чашками чая с молоком и медом.

— Молодые люди могут есть сколько угодно, а на внешности это никак не отражается, — улыбнулся Бенгт.

— Скоро на моей внешности все отразится, — ответила я, чувствуя необычайное спокойствие, как будто, сбежав от хирургических инструментов, я избавилась ото всех проблем.

Я рассказала Бенгту обо всем: как всего несколько часов назад была уверена, что не стану рожать ребенка, и как решила, что все-таки стану. Он ничего не говорит, только внимательно слушает, придвинув свой стул поближе к моему. А больше ничего и не надо. Я знаю, что ему можно рассказать все с самого начала. С той самой ночи, когда я ждала маму на берегу.

— Я закуталась в ее халат: думала, что она вот-вот выйдет из воды и обрадуется, что я согрела для нее халатик.

Бенгт не перебивал меня, ничего не спрашивал, просто слушал мой рассказ о Себе, о ночи в палатке, о брошенном в него кирпиче, который и привел меня в дом престарелых, к Юдит. О наших ночных разговорах, обо всем, что она поведала мне. Добравшись до событий прошлой недели, я чувствую, что во рту пересохло. Бенгт наливает еще чаю в большую голубую чашку. И все же я могу сказать только одно: неделю назад случилось нечто ужасное, и теперь я не хочу возвращаться домой.

— Можешь жить здесь. У меня есть гостевая комната.

Я слышу, что он предлагает это всерьез.

— Подумай, не торопись, — добавляет Бенгт. — Прости, что перебил.

Но он вовсе не перебил меня. Я просто перевожу дух, чтобы рассказать о том, что почувствовала в туалете гинекологического отделения сегодня утром.

— Когда я ждала своей очереди… почувствовала трепет… ребенка. Я понимаю, это какой-то бред, но ребенок как будто попросил меня бежать оттуда как можно скорей. Так что я поехала сюда.

Бенгт долго смотрит на меня, а потом обнимает и берет на руки, как маленькую девочку. Как свою дочку. А я кладу голову ему на плечо.