Дверь открывается, и я вижу Бенгта в бордовом халате. Он удивленно смотрит на меня: я пришла без звонка, мы не виделись с той самой случайной встречи в залитом солнцем парке, когда он побоялся заговорить с Юдит.
— Как она? — тревожно спрашивает Бенгт. — Что-то случилось?
— Она тоскует по вам. Потому я и пришла. Рассказать, что она сильно по вам тоскует.
— Но она не болеет?
Я только качаю головой в ответ, еле переводя дух. Бенгт приглашает меня войти внутрь. Пока я раздеваюсь, он рассказывает о квартире, в которой живет вот уже тридцать лет. Я замечаю, что он волнуется.
— Хочешь позавтракать?
Я с готовностью киваю.
Бенгт варит яйца и поджаривает хлеб в тостере, достает красивые английские чашки, большие, как суповые миски.
— Она очень хочет с вами встретиться, — говорю я, дожевав тост с английским мармеладом.
— Это ты так думаешь, или она сама сказала?
— Она хочет знать, когда вы ее навестите. Дело спешное, — говорю я.
Бенгт встает и подходит к окну.
— А если мне это не по силам?
— Как это — не по силам?
Бенгт оборачивается и смотрит на меня, долго-долго.
— Значит, вы боитесь? Мне так и передать? Она скоро умрет, а вы боитесь ее навестить.
— О чем ты говоришь! Она не умрет.
— Не сейчас, но скоро. И она много думает о том, что не успела завершить.
Я вижу по лицу Бенгта, что он отказывается верить. Все это не укладывается у него в голове.
— Мне хотелось бы встретиться с ней в другом месте, не в доме престарелых, — Бенгт бросает на меня жалобный взгляд, как будто я могу помочь. — Не представляю себе Юдит в больничной палате.
— Она может приехать сюда на такси… — предлагаю я. — Вы могли бы пригласить ее на обед и…
Бенгт качает головой.
— Только не сюда! Ей это покажется… слишком… нет, не сюда.
Я так проголодалась, как будто не ела сто лет, так что проглотила еще два бутерброда, потом яйцо, и запила все это тремя чашками чая с молоком и медом.
— Молодые люди могут есть сколько угодно, а на внешности это никак не отражается, — улыбнулся Бенгт.
— Скоро на моей внешности все отразится, — ответила я, чувствуя необычайное спокойствие, как будто, сбежав от хирургических инструментов, я избавилась ото всех проблем.
Я рассказала Бенгту обо всем: как всего несколько часов назад была уверена, что не стану рожать ребенка, и как решила, что все-таки стану. Он ничего не говорит, только внимательно слушает, придвинув свой стул поближе к моему. А больше ничего и не надо. Я знаю, что ему можно рассказать все с самого начала. С той самой ночи, когда я ждала маму на берегу.
— Я закуталась в ее халат: думала, что она вот-вот выйдет из воды и обрадуется, что я согрела для нее халатик.
Бенгт не перебивал меня, ничего не спрашивал, просто слушал мой рассказ о Себе, о ночи в палатке, о брошенном в него кирпиче, который и привел меня в дом престарелых, к Юдит. О наших ночных разговорах, обо всем, что она поведала мне. Добравшись до событий прошлой недели, я чувствую, что во рту пересохло. Бенгт наливает еще чаю в большую голубую чашку. И все же я могу сказать только одно: неделю назад случилось нечто ужасное, и теперь я не хочу возвращаться домой.
— Можешь жить здесь. У меня есть гостевая комната.
Я слышу, что он предлагает это всерьез.
— Подумай, не торопись, — добавляет Бенгт. — Прости, что перебил.
Но он вовсе не перебил меня. Я просто перевожу дух, чтобы рассказать о том, что почувствовала в туалете гинекологического отделения сегодня утром.
— Когда я ждала своей очереди… почувствовала трепет… ребенка. Я понимаю, это какой-то бред, но ребенок как будто попросил меня бежать оттуда как можно скорей. Так что я поехала сюда.
Бенгт долго смотрит на меня, а потом обнимает и берет на руки, как маленькую девочку. Как свою дочку. А я кладу голову ему на плечо.