Как выяснилось, Джорджи так и не вернулась домой. Как только ко мне вернулся разум, я поехал к ней и долго барабанил в дверь, но мне никто не открыл. Затем направился в училище, но ее там не было, вообще не появлялась. Я возвратился к ней домой. И снова никто не откликнулся. Опять поехал в училище и зря потратил время, расспрашивая о ней. Я чувствовал себя подавленным и обиженным. Остаток вечера провел на Херефорд-сквер, составляя список мебели и время от времени пытаясь дозвониться до Джорджи. Конечно, я не думал всерьез, что ее похитили или она попала под машину. Наверное, ее оскорбило, что я едва ли не силком выпроводил ее из дома. Это и правда было отвратительно, однако я считал, что без труда сумею добиться ее прощения. Вечер, однако, выдался не из приятных. Я выпил много виски и завалился в постель.

На следующий день я проснулся поздно. Меня разбудил телефонный звонок. Когда человеку тяжело на душе, то обычно он крепко спит. Но это была не Джорджи. Звонила Антония. Она обрадовалась, что застала меня, и попросила приехать к ней на Пелхам-крессент перед ленчем, вместо того чтобы самой отправиться на Херефорд-сквер во второй половине дня. Я согласился. Поскольку я уже составил довольно полный список наших вещей, вопрос можно будет обсудить и там. Я снова позвонил Джорджи. И снова никакого ответа. Я решил, что заеду к Антонии, оставлю у нее список мебели, потом отправлюсь к Джорджи и позднее вернусь к Антонии. Я по-прежнему был обижен и рассержен, но отсутствие Джорджи меня не слишком тревожило.

Вымывшись и побрившись, я в очередной раз позвонил Джорджи, попытался связаться с училищем, но с тем же результатом. Когда собрался уходить, опять раздался телефонный звонок, но это оказался Александр. Он сообщил, что приехал в Лондон вместе с Роузмери и намеревается выступить в дискуссии в Институте современных искусств. Он переночевал на квартире Роузмери и хотел выяснить, когда мы сможем встретиться. Я ответил, что сам позвоню ему.

Впервые за долгое время утро выдалось ясное, морозное и очень холодное. От солнечных лучей ярко сверкала наледь на листьях в парке, и это напомнило мне Австрию, снег, лыжи и былое счастье. Болезненное возбуждение, пережитое вчера, когда я увидел Джорджи у себя дома, бесследно исчезло. Я был рассержен, подавлен, слаб и страшно нервничал. Переступив порог парадной двери Палмера, я почувствовал своего рода малодушное облегчение. По крайней мере, здесь со мной будут вежливы.

Я никого не обнаружил в гостиной, но, услышав голос Антонии из кабинета Палмера, постучал в дверь, открыл ее и вошел. Там я застал их обоих. Антония была в клетчатом халате, которого я прежде не видел. Она заплела волосы в две косы и перекинула их на грудь. При мне она так никогда не причесывалась, и это меня очень смутило. Высокая, похожая на античную статую, Антония стояла у края дивана, держась рукой за письменный стол Палмера. А сам Палмер сидел на диване, лицом к двери. Он был в свободном вязаном французском жакете, голубой рубашке и пурпурном галстуке. Вид у него был бодрый, свежий, лощеный, молодой и немного легкомысленный. Оба они внимательно и с явным волнением поглядели на меня — при солнечном свете это оказалось особенно заметно. Большие карие глаза Антонии были кротки, а голубые Палмера — ясны и холодны. За их спинами на стене белели пятна от снятых японских гравюр.

Случилось что-то странное, сразу догадался я. Никто из них не поздоровался со мной. Они просто смотрели, не улыбаясь. Но в доме все же сохранялась атмосфера вежливого участия. Я закрыл дверь. На мгновение у меня мелькнула дикая мысль, уж не собираются ли они известить меня, что передумали и готовы отказаться от женитьбы. Я взял кресло, стоявшее у стены рядом с дверью, поставил его в центре ковра и сел, в свою очередь окинув их взглядом.

— Ну как, друзья мои… — начал я. Антония покачала головой и слегка отвернулась.

Я ощутил тревогу.

— Сказать ему? — спросил Палмер.

— Да, конечно, — откликнулась Антония, не глядя на меня.

Палмер кольнул меня холодным взором.

— Мартин, мы узнали о Джорджи Хандз. Этот удар настолько застиг меня врасплох, что я внезапно прикрыл лицо рукой. Я тут же опустил ее и поменял позу. Так, чтобы выглядеть не убитым, а только удивленным. Но мне стало нехорошо.

— Вот как, — сказал я. — Откуда же вы о ней узнали?

Палмер посмотрел на Антонию. Она повернулась ко мне спиной. Помолчав, он произнес:

— Мы пока не будем об этом говорить. Это не имеет значения.

Я перевел взгляд на Палмера. Его ясное лицо пыталось одновременно быть ласковым и каменно-твердым. Он сидел очень прямо и смотрел на меня через всю комнату.

— И что же вам известно? — поинтересовался я. Палмер опять поглядел на Антонию. Она бросила через плечо:

— Все, Мартин. Про ребенка и про все остальное. — Голос у нее был чрезвычайно взволнованный.

Мне хотелось бы рассердиться, но чувство вины полностью опустошило меня.

— Ладно, — проговорил я. — Не стоит поднимать из-за этого столько шума.

Антония издала какой-то неопределенный звук. Палмер продолжал смотреть на меня холодным взглядом и чуть заметно покачал головой. Все молчали.

— Думаю, мне сейчас лучше уйти, — сказал я. — Я принес список мебели, чтобы Антония с ним сверилась. — Швырнув лист бумаги на пол, я двинулся к выходу.

— Погоди, Мартин, — остановил меня Палмер голосом, которому я не смог противиться. Очевидно, он решил, что Антония заговорит первой, и помолчал минуту, а затем произнес: — Боюсь, мы не сможем оставить это без внимания. Ну сам подумай, Мартин, конечно, не сможем. Нам надо все обсудить. Мы должны быть честными. Нельзя притворяться, будто ничего не произошло. Антония вправе выслушать твои объяснения.

— К черту право Антонии, — вспылил я. — Антония лишилась своих прав.

— Мартин, — вступила в разговор Антония, по-прежнему не поворачиваясь ко мне, — не будь таким грубым и несправедливым.

— Прости мне эти слова, — извинился я. — Я еще не оправился от шока.

— Антония тоже пережила ужасный шок, — заметил Палмер. — Ты должен быть тактичным, Мартин. Мы не хотим вмешиваться в твою жизнь или осуждать тебя. Но следует это обсудить. Понимаешь?

— Понимаю, — отозвался я. — В таком случае, наверное, тебе лучше оставить меня вдвоем с Антонией.

— Полагаю, она предпочтет, чтобы я был здесь, — возразил Палмер. — Верно, дорогая?

— Да, — согласилась Антония. Она прижала к губам свой носовой платок, поднялась и пересела на диван рядом с Палмером. По-прежнему избегая глядеть на меня, она промокнула платком глаза. Палмер опустил ей руку на плечо.

— Послушайте… — начал я. — О чем нам говорить? Вы располагаете фактами, и я их не отрицаю. Зачем устраивать этот трибунал?

— Ты нас неправильно понял, Мартин, — сказал Палмер. — Речь идет не о трибунале. Кто мы такие, чтобы судить тебя? Напротив, мы желали бы тебе помочь. Но ты должен уяснить себе две вещи: во-первых, мы тебя очень любим, а во-вторых, ты обманул нас в исключительно важном вопросе.

— Мартин, я даже не могу передать, как мы расстроены, — сказала Антония. В ее голосе все еще слышались слезы. Потупясь, она крутила в руках влажный носовой платок.

— Я виноват, моя дорогая, — откликнулся я.

— О, так ты это признаешь? — продолжал Палмер. — Мы думали, что хорошо знаем тебя, Мартин. И очень удивились. Не стану утверждать, что разочарованы, скорее, нам просто больно. Придется все начинать сначала. Мы утратили точку опоры. Нам нужно понять, что с тобой происходит, понять, кто ты такой. Мы не собираемся тебя обвинять, просто постараемся тебе помочь.

— Я не желаю вашей помощи, — возразил я, — а что касается обвинений, то предоставь это мне самому. Я готов поговорить с Антонией, но не с вами обоими.

— Боюсь, что тебе придется говорить с нами обоими, — сказал Палмер. — Удар нанесен и ей, и мне, и мы оба заинтересованные лица. Ты должен поговорить с нами ради нас, так же как ради самого себя, и быть откровенным.

— Как ты мог лгать, Мартин? — спросила Антония и наконец взглянула на меня. Она вытерла слезы и овладела собой. — Я была так поражена! — проговорила она. — Я знаю, что тоже иногда лгала, но считала, что ты очень правдив. И думала, что ты меня по-настоящему любил. — Она всхлипнула, произнеся последние слова, и опять приложила платок к лицу.

— Я тебя очень любил, — сказал я. — И по-прежнему очень люблю. — Больше я не мог этого вынести. — Но я люблю и Джорджи.

— Ты ее любишь… — протянул Палмер.

— Люблю, — повторил я.

— Честно признаться, — сказала Антония, — не понимаю, не в силах даже вообразить, как ты на это способен. — Разумное негодование уберегло ее от слез.

— Ну конечно же, человек может любить двоих, — отозвался я. — Уж вам ли этого не знать.

— Ладно, — проговорила она. — Ладно. И ты меня обманывал. Я не в состоянии это понять, но могу себе представить. Но когда Палмер и я рассказали тебе о нас, как же ты мог после этого быть таким нечестным… Для меня непостижимо, как ты можешь сидеть здесь с добродетельным видом и обвинять нас во всех грехах! Не похоже на тебя, Мартин.

— Да, действительно не похоже на тебя, — подтвердил Палмер. — Но должно быть, в тебе это есть. Даже психоаналитиков иной раз подстерегают сюрпризы. Мы поступили с тобой очень честно и прямо. Нам просто не пришло в голову обманывать тебя. Как говорит Антония, ты, по крайней мере сейчас, мог быть искренним. Однако это все унизительно. Мы должны разобраться и снова тебя понять. Мы здесь, чтобы понять тебя.

— Я не могу объяснить, — ответил я. — Хотя объяснение существует. Да это и не имеет значения.

Я смутился и почувствовал себя виноватым. Как растолковать им причины, по которым я держал в тайне отношения с Джорджи? Они не смогли бы этого понять. Вдобавок я страстно желал остаться непонятым.

— Нет, это имеет значение, Мартин, — возразил Палмер. — Это очень много значит. И мы никуда не торопимся. Мы можем говорить об этом хоть целый день, если понадобится.

— Ну а я не могу, — парировал я. — Что вы хотели бы знать? Джорджи двадцать шесть лет. Она преподает в Лондонском экономическом училище. Мы любовники почти два года. Она забеременела от меня и сделала аборт. Вот и все.

— О Мартин! — вскинулась Антония. Теперь она полностью владела собой. — Не пытайся быть циником и прикидываться, будто тебе все равно. Я не ощутила в твоих словах никакой правды. Мы знаем, что ты любишь эту девушку, и хотим тебе помочь. Мы знаем, что ты не завел бы любовницу просто так, если бы не любил ее. Признаюсь, я испытала шок, когда услышала об этом. Но я смогу его преодолеть и сумею быть великодушной. Конечно, я ревную. Да иначе и быть не могло. Я только что говорила об этом Андерсону. Но вполне искренне желаю тебе добра. Только ты должен сейчас вести себя с нами более просто и правдиво. Ну пожалуйста…

— Антония была предельно честной по отношению ко мне и к самой себе, — заявил Палмер. — Ты знаешь, как она тебя любит. Это, разумеется, ее потрясло. Я говорю не только о твоем обмане, но и о самом существовании этой девушки. Естественно и закономерно, что это открытие вновь пробудило в Антонии любовь к тебе и она ревнует. Для всех нас подобная ситуация весьма болезненна. Но Антония прекрасно, разумно держится, и ты не должен опасаться, будто мы обижены. На самом деле мы желали бы тебя благословить. Теперь ты видишь, как ты заблуждался и был к нам несправедлив!

— Мы поддержим тебя, Мартин, — подхватила Антония, кивавшая в знак согласия головой. — Кто знает, может быть, это странное переплетение судеб в конце концов пойдет нам на пользу? Мы поможем тебе и Джорджи. Вот это я и хотела сказать. Мне жаль, что поначалу я выглядела такой удрученной и сердитой. Меня страшно обидело, что ты меня обманывал. Но я все-таки верю, что ты меня любил. Так что не чувствуй себя виноватым и не расстраивайся, Мартин, дорогой.

— Я не чувствую себя виноватым и не расстраиваюсь. Я просто вне себя от ярости, — сказал я. — И вовсе не желаю, чтобы меня поддерживали. Я хочу, чтобы вы оба оставили меня в покое раз и навсегда.

— Ты не понимаешь, чего на самом деле хочешь, — вмешался Палмер. — Тебе не удастся так легко ускользнуть от любовных передряг. Дело в том, что это известие бросило тень на каждого из нас, и придется что-то с этим делать.

— По-твоему, я должен убрать с пути преграды, чтобы вы с Антонией могли идти вперед?

— Тебе нужно, как ты выразился, убрать с пути преграды и для самого себя, — пояснил Палмер. — Ложь можно искупить только правдой, правдивой исповедью. Я уверен, что Джорджи с нами согласится. И тогда мы будем счастливы, все четверо.

— До этого ты говорил только о троих, — ехидно заметил я. — Теперь уже о четверых. Почему ты не подключил свою сестру? В результате получился бы настоящий квинтет.

— Замолчи, — довольно резко оборвал меня Палмер. — Речь идет о серьезных вещах, Мартин. Ты должен отвечать за свои поступки. Как я сказал, мы пытаемся тебя понять. И поймем тебя гораздо лучше после того, как встретимся с Джорджи.

— Через мой труп.

— Отнесись к этому трезво, — начал убеждать меня Палмер. — В конце концов, твоя позиция весьма уязвима. Хотя бы поэтому тебе следует рассуждать здраво. Антония лишь сейчас узнала об этой молодой женщине. Вполне естественно, ей хочется с ней познакомиться. Вы оба должны быть благодарны, что Антония намерена встретить ее с миром.

— Мне говорили, что она хороша собой и умна, — вставила Антония. — И молода. Тебе это и нужно, Мартин. Неужели ты не понимаешь, что я говорю совершенно искренно? Неужели у тебя не хватит великодушия достойно принять мое благословение, оценить мою добрую волю?

— По-моему, я скоро сойду с ума, — вырвалось у меня. — Можно подумать, что вы устраиваете мою свадьбу. Слава Богу, вы все-таки не мои родители.

Палмер улыбнулся своей широкой белозубой американской улыбкой и прижал к себе Антонию.