За столиком у окна сидели трое мужчин. В это время дня в баре «Голова герцога» бывало тихо. Толстый бармен вытирал гладкую, залитую вином тиковую стойку. У края ее сидел изможденный человек и медленно потягивал уже выдохшееся пиво. Он был похож на одинокого кающегося грешника в соборе. В доме напротив играли на рояле. Трое за столом пили пиво и портвейн, и тихо разговаривали.

— Все очень просто, — сказал Мус. — Фрог останется на улице и держит свечу, а мы с тобой, Гарри, убираем сторожа. Гарри! Ты меня не слушаешь, черт побери!

Гарри слушал рояль. Музыка проникала в бар через раскрытое окно, то звеня, как тонкая фарфоровая чаша от падающих в нее капель, то сотрясая воздух гулом множества чудесных гонгов. Звуки то замирали, то, как гигантские волны, взмывали ввысь.

— Господи, как играют, — сказал Гарри, когда музыка постепенно утихла. — Вы слышали, ребята?

— Дрянь, — отмахнулся Мус. — Классика. Шума много, а толку мало. — Он отхлебнул пива, давая понять, что разговор на эту тему окончен. — А теперь слушай меня. Повторим все сначала…

— Да знаю, слышал, — перебил его Гарри. — Фрог сторожит на улице, а мы с тобой входим и расправляемся со сторожем. Во сколько встретимся?

— В девять, — ответил Мус. — Я заеду за Фрогом, а ты жди нас у магазина «Модерн».

— Сколько, по-твоему, возьмем? — спросил Фрог, потягивая портвейн. Снова донеслись звуки рояля — казалось, они осторожно вползали в окно. Будто не слыша их, Мус ответил:

— Фунтов сто сорок, а то и сто пятьдесят.

Один только Гарри был поглощен музыкой и, потягивая вино, самозабвенно слушал. Было в звуках рояля что-то изящное, совершенное, трогавшее душу. Странное чувство овладело им, но он не пытался его анализировать, а просто слушал. Стал было тихонько подпевать, но вместо пения получилось что-то вроде сиплого дыхания терьера, у которого горло стиснуто тугим ошейником. Тогда он решил слушать молча. А звуки рояля трепетали и колыхались. На какую-то секунду, они потонули в шуме промчавшейся мимо окна автомашины и тут же снова полились свободно, легкие, как слезы. Гарри не знал, что слушает «Ноктюрн № 2 фа мажор» Шопена.

Мус и Фрог говорили теперь о чем-то другом, а ноктюрн между тем как-то незаметно перешел в «Экспромт-фантазию». Музыка очаровала Гарри; будто связанный с ней невидимыми проводами, он почти физически ощущал пульсирующие звуки, которые увлекали его в фантастический мир то нарастающего, то затухающего ритма.

Звуки лились непрерывным, неиссякаемым потоком. Била, сокрушая все, «Венгерская рапсодия» Листа, тихо плакали мелодии Чайковского, кружились и прыгали вальсы и менуэты, мрачно вышагивали бетховенские сонаты, притопывали испано-цыганские танцы. В сгущающихся сумерках тоскливо взывала к неведомому возлюбленному Шубертова «Серенада». Потом снова заиграли ноктюрн. Звуки его, как шаги волшебницы, мягко ступали по залитой лунным светом траве.

Было уже шесть часов вечера. В бар все прибывали и прибывали вечерние посетители, и звуки музыки скоро потонули в сплошном гуле множества голосов. Гарри встал и медленно пошел к стойке. Мир фантазии исчез. Гарри стал тихо насвистывать, пытаясь воспроизвести какую-нибудь из слышанных мелодий, но память не успела их впитать. Протиснувшись вперед сквозь три ряда людей, выстроившихся у стойки, он заказал полпинты белого вина и, облокотившись о мокрую тиковую стойку, задумчиво пил, все еще стараясь вспомнить мелодию. Мужчины оживленно разговаривали, кто о чем: о работе, скачках, политике, женщинах, вине, кино, религии. Вошел грязный, растрепанный человек и стал предлагать маринованные огурцы и пирожки с карри. В одном конце стойки завязался спор, там уже не кричали, а ревели, толстому бармену пришлось наводить порядок.

Кто-то тронул Гарри за плечо. Обернувшись, он увидел Муса.

— Значит, в девять. Не забудь.

— Ладно. Ладно. Пока.

Гарри не стал смотреть вслед Мусу и Фрогу. Он допил свое вино, выбрался из толчеи, толкнул двустворчатую дверь и оказался на улице. Небо потемнело, зажглись фонари. На противоположной стороне улицы, наискосок от того места, где он стоял, играла музыка. Здесь, за стенами бара, она была слышна лучше. Играли в старом двухэтажном доме, ничем не примечательном, таком же сером и закопченном, как остальные строения на улице.

Он постоял еще немного, потом побрел по тротуару, не сводя глаз с дома. Музыка манила его, как манит бездомного кота запах мяса.

В. дверных проемах виднелись какие-то унылые, серые фигуры, напоминавшие поцарапанные изображения святых в заброшенных, полуразрушенных храмах. Женщины лениво судачили, а рядом в полутьме играли в войну тощие дети. Прячась за мусорные ящики, они стреляли из деревянных ружей.

Гарри перешел на другую сторону и, будто завороженный, остановился в нерешительности напротив дома, из которого доносилась музыка. Она лилась из полуоткрытого окна в первом этаже и напоминала прохладный пузыристый родничок в пустыне. Гарри вдруг решился. Он поднялся по разбитым ступеням парадного крыльца и вошел в дом. В коридоре было почти темно. Пахло несвежей едой и карболкой. С верхней лестничной площадки музыка текла вниз по старой лестнице, отдаваясь эхом в мрачных углах и высоком грязном потолке. Гарри стал медленно подниматься навстречу крешендо равелевского «Болеро».

Дойдя до двери, он остановился в волнении и страхе. «Болеро» завершилось бурным аккордом, но музыка не прекращалась, она лилась, неутомимая и нежная, как полоска лунного света, трепетно касающаяся тихой водной глади, прибрежных деревьев и травы, как вздохи любви. Гарри решительно взялся за дверную ручку.

Музыка постепенно угасала. Так угасает водопад, теряющийся где-нибудь в горном ущелье. У рояля сидела девушка и с удивлением смотрела на Гарри.

— Если я напугал вас — извините, — сказал он, не закрывая двери. — Я слушал, как вы играете, когда был на той стороне улицы. Очень хорошо играете. Правда.

— Благодарю. Вам нравится?

— Я ничего в этом не понимаю, но звучит красиво.

— Входите и садитесь, если желаете. Соседи частенько приходят послушать.

— Благодарю, мисс. — Гарри неуклюже вошел, как входят в богатые дома бродяги, приглашенные на чашку чая, и вдруг почувствовал, что от него разит вином. Он осторожно сел, словно опасаясь, что стул рухнет под ним, и осмотрелся. Комната была аккуратно прибрана. Нигде ни пылинки, мебель блестела. На столиках лежали разные безделушки, на стенах, оклееных обоями, висели вставленные в рамки дипломы музыкального училища, портрет королевы Виктории, фотографии новобрачных, картинка с надписью «Возлюби Господа». Вторая дверь вела в соседнюю комнату. Все говорило о том, что здесь стараются выстоять перед наступающими со всех сторон грязью и запустением. Так чистится сиамская кошка, попав в канализационную трубу.

— Вы сами научились играть? — тихо спросил Гарри. Он почему-то боялся разговаривать громко.

— Нет, что вы. Я в монастыре училась.

— Что вас прельстило в музыке? Это, конечно, красиво, но все же, что вас прельстило? Деньги?

— Деньги — это не все. Приходят люди и слушают. — Она улыбнулась ему и провела пальцами по клавишам. Ее прекрасное смуглое с тонкими чертами лицо чем-то напоминало дорогую скрипку.

— Что вам сыграть?

Гарри прочистил горло и ответил:

— То, что вы играли, когда я входил. Хорошо звучит.

— Это была «Лунная соната». — И опять хлынула музыка. Она ласкала Гарри, как теплые струи дождя. Сначала он сидел выпрямившись, потом как-то весь обмяк, нервы расслабились, и он откинулся на спинку стула.

— Впервые слышу такую музыку, — сказал он, когда она кончила играть. — Ведь в «Сити-Холл» ходят только большие шишки. — Гарри вытер рот тыльной стороной ладони. — Мне вот еще что понравилось. — Он стал насвистывать. Она слушала. После нескольких попыток ему удалось достичь отдаленного сходства с мелодией, но на большее он был не способен. Он застенчиво улыбнулся и покачал головой. Но она поняла, чего он хочет. Пальцы ее снова задвигались, они касались клавиш с легкостью упавшего с головы волоса.

— «Ноктюрн» Шопена.

— Это так называется? Да, как раз то, что я имел в виду. — Он зажмурился и беззвучно насвистывал. Она снова заиграла ноктюрн, а он все слушал и кивал головой.

Музыка кончилась. Гарри машинально взглянул на старинные часы на буфете и спохватился, его, должно быть, уже ждут Мус и Фрог. Он быстро встал и сказал:

— Не буду вам мешать. Да мне и самому пора.

— Вам понравилось?

— Очень. Хотелось бы еще как-нибудь у вас побывать.

— Милости прошу. Приходите в любое время вечером.

— Спасибо, мисс. Желаю удачи.

— До свидания. Спасибо, что пришли послушать.

Он вышел на темную улицу и быстро зашагал. Женщин у подъездов уже не было. Желтели от света ламп окна. Где-то хныкали дети, к стенам домов жались какие-то темные фигуры, в подъездах целовались парочки. Пасмурное небо над домами зловеще светилось От неоновых реклам.

Мус и Фрог уже ждали его в условленном месте. Стоя у освещенной витрины, они нервно курили и бранились.

— Где ты пропадал, черт тебя дери? — спросил Мус. — Мы тут ждем, ждем…

— Ну, ладно. Пришел ведь, — сказал Гарри. — Пошли.

Все трое зашагали по улице. Гарри все еще думал о музыкантше, он так и не узнал ее имени. Он тихонько насвистывал нок… Как бишь это называется? Смешное название. «А ведь это здорово, — растроганно подумал он, — когда есть девушка, которая так играет на рояле».