Пираты, корсары, флибустьеры, каперы, приватиры, буканьеры, члены берегового братства, джентльмены удачи… Да сыщется ли в любом поколении на протяжении последних двух веков мальчишка, в чью душу не вошли бы эти пестрые толпы — статисты с повязанными неизменными платками головами, с серьгами в ушах и с абордажными саблями в руках, а на их фоне — герои в дорогих, серебром и золотом шитых камзолах, в шляпах, украшенных пышными плюмажами, со шпагой в одной руке и томиком Виргилия в другой? Книги, фильмы, песни приводят их на встречу с нами в тот импринтинговый миг, в момент формирования личности, когда на всю жизнь закладываются увлечения, пристрастия, интересы.

Я впервые столкнулся с ними на киноэкране — читатели старшего поколения с удовольствием вспомнят, должно быть, “Королевских пиратов”, “Остров страданий” или тот, довоенный еще “Остров Сокровищ”, в котором Джим Хокинс на поверку оказывался очаровательной девицей, без памяти влюбленной в ирландского революционера доктора Ливси. А потом были “Одиссея капитана Блада”, уже стивенсонвский, литературный “Остров Сокровищ”, “Энн Блайт” Джереми Прайса… И по сей день, завидев на прилавке книгу, имеющую к пиратской теме хоть малейшее отношение, я беру ее, не задумываясь, и читаю, не откладывая. А судя по тому, с какой фантастической скоростью исчезают они с магазинных полок и лотков — причем как до эпохи книжного бума, так и теперь, когда растут дефицит и инфляция, а спрос на книги ощутимо падает — популярность жанра (не жанров — ибо тут и проза, и поэзия, и документалистика, и мемуары, и серьезные исторические исследования) остается неизменной. Недаром, видно, пелось:

Вот давайте и поговорим чуть-чуть (больше все равно не позволят рамки коротенького предисловия) о неумирающих этих книгах и героях.

Оговорюсь сразу же: речь пойдет вовсе не об их исторических прообразах и прототипах. Конечно, пиратское ремесло древнее и вечное — оно родилось тогда же, когда вышел из первого порта первый корабль, а кончится… Бог весть, когда оно кончится; во всяком случае, сейчас ни о каком конце пиратства и думать нечего. Судно, на борту которого был мой добрый приятель и коллега Александр Снисаренко было атаковано пиратами не где-нибудь, а прямо в порту Рио-де-Жанейро — с тех пор не прошло и года. В былые времена пираты умудрялись даже основывать собственные государства, причем весьма различные — от деспотий восточного типа до утопических республик вроде мадагаскарской Либерталии. Но при всем при том реальные пираты всегда были и остаются, в сущности, просто-напросто грабителями — порой, правда, весьма преуспевшими. Дрейк был обласкан королевой-девственницей и возведен ею в рыцарское достоинство, а Генри Морган стал губернатором Ямайки. Но грабеж от всего этого отнюдь не перестает быть грабежом. И подавляющее большинство пиратов (да и некоторые корсары, каперы и приватиры, чье отличие от грабивших всех подряд пиратов заключалось в том, что они получали на занятие своим ремеслом патент от государства и нападали лишь на суда или города враждебных своей родине стран) кончали-таки виселицей. Вполне, замечу, закономерно и заслуженно.

Нельзя отрицать того факта, что пиратство вписало в историю вообще и в морскую историю (в том числе — и географических открытий) в частности немало страниц. И не меньше страниц исторических исследований (некоторые из них читаются не хуже лихих авантюрных романов) посвящено этим пенителям морей. И если вас интересует подлинная история пиратства — не читайте эту книгу. Отложите ее в сторону и возьмите, например, “Флибустьерское море” Жожа Блона, “В Индийском океане” Игоря Можейко или “Эвпатридов удачи” Александра Снисаренко (чей интерес к пиратству проявился задолго до бразильского абордажа) — я называю лишь наиболее доступные книги; перечень всех, посвященных этой теме — библиография, которая сама по себе могла бы составить целый том.

Но параллельно с пиратством подлинным существовала и существует литературная традиция, романтизированная и поэтизированная, и если вас волновали когда-нибудь или волнуют по сей день Роберт Льюис Стивенсон, Рафаэль Сабатини и Эмилио Сальгари, Джереми Прайс или Де-Вер Стэкпул и капитан Мариэтт — что ж, тогда полный вперед! Потому что трое немецких мастеров приключенческого жанра, чьи повести объединены этим сборником, хотя и незаслуженно забыты у нас (но не у себя на родине!), участи этой, тем не менее, ни в коей мере не заслуживают. Да и причины забвения носят, прямо скажем, характер внелитературный. Карл Май, например, который умер, прошу заметить, в 1912 году и потому уже ни в коем случае заподозрить его в симпатиях к фашизму невозможно, в послевоенное время не издавался у нас, в отличие, скажем, от Сабатини, потому лишь, что его любил читать Адольф Гитлер… “Робера Сюркуфа” немцы даже распространяли во время Второй мировой войны во Франции, чтобы показать — подлинный, мол, враг Франции — это Англия, а вовсе не Германия. По разве в том вина Карла Мая? А ведь в результате сегодняшний наш соотечественник знаком с творчеством этого “немецкого Майн-Рида”, как нередко именовала его критика, лишь по кинофильмам, поставленным по мотивам его романов — “Верная Рука, друг индейцев”, “Виннету, вождь апачей”… И Теодор Мюгге, и Фридрих Герштеккер, если и уступали Карлу Маю в популярности, то ненамного.

И все-таки — что же привлекало (и привлекает!) к морским разбойникам интерес и симпатии писателей, причем отнюдь не только тех, кого мы традиционно относим к числу авторов развлекательной литературы, но и таких как Джорж Гордон Байрон (вспомните его “Корсара”!) или Фенимор Купер (“Красный Корсар”, например)?

Английская пословица гласит: “Кто в молодости не либерал — у того нет души; кто в зрелости не консерватор — у того нет ума”. “Пиратский роман” — это чтение молодых, если не по возрасту, то душой. Потому что в фигурах пиратов и корсаров видели писатели прежде всего символ мятежа, символ протеста против существующего миропорядка, того самого протеста, который лежит в основе писательского мировосприятия вообще. Как тут не вспомнить классическое: “Если тебе дадут линованную бумагу — пиши поперек!” И если в мире параллельных линий деваться тебе некуда — иди поперек. В пираты.

Но пираты облагорожены этой литературной, романтической традицией. Не зря ведь большинство, подавляющее большинство всех этих Питеров Бладов, Сак аль-Бакров и Красных Корсаров стали пиратами поневоле, вопреки собственному желанию, а не следуя темным инстинктам преступной души. Они тяготятся своим положением, даже когда бравируют им. И рано или поздно возвращаются в лоно того общества, которому в пиратскую бытность себя противопоставляли. Вот только возвращение это не прямое: либо общество за время пиратских странствий изменилось (так у Сабатини — Англия возмутилась, вышвырнула из страны развращенных Стюартов, на трон взошел король Вильгельм, и потому Питер Блад вполне может теперь стать губернатором Ямайки; заметьте, не вернуться к мирной врачебной практике в Бриджуотере, от которой оторвал его мятеж герцога Монмута, а сделать все-таки преизрядную карьеру!). Либо же — хотя и реже — меняются сами герои, принимая в конце концов общество таким, каково оно есть (наиболее ярким примером может здесь служить капитан Мариэтт и его “Мичман Изи”). Но мир никогда не меняется в результате действий пиратов, даже самых благородных, — увы, “мятеж не может кончиться удачей, в противном случае его зовут иначе”.

Говоря о героях этой книги, приходится признать, что Робер Сюркуф Карла Мая имеет очень мало общего с подлинным Робером Сюркуфом. Оба они каперы, но… Изображенный пером немецкого писателя Сюркуф — рыцарь без страха и упрека, до глубины души преданный идее величия Франции, враг диктатуры, в том числе — диктатуры Бонапарта. Он — в повести — капер чуть ли не поневоле: не дала ему Франция военного корабля, что ж, возьмем сами… Подлинный Сюркуф по сей день является национальным героем Франции, в составе ее военно-морского флота всегда есть корабль, носящий имя знаменитого приватира; сейчас это подводная лодка. Но был он не только удачливейшим капером, но и работорговцем, что в романтический образ укладывается, прямо скажем, плохо. И с Наполеоном у него были весьма неплохие отношения, Сюркуф даже дрался как-то на дуэли, защищая честь корсиканца; его называли в свое время “корсаром императора”. И — не знаю, правда или легенда — именно Сюркуф по слухам должен был вывезти императора-пленника со Святой Елены… Но такой Сюркуф не нужен художественной литературе — ей нужен герой лихой, но без малого идеальный. Как у Карла Мая. Такова уж романтическая традиция…

Почти то же можно сказать и о Джоне Поле Джонсе. Фигура эта привлекала внимание многих писателей — от Фенимора Купера, в чьем романе “Лоцман” описан, кстати, тот же эпизод карьеры Пола Джонса, что и в повести Теодора Мюгге, и до Валентина Пикуля, посвятившего Джонсу одну из своих исторических миниатюр. Герой многих стран, в том числе и России, где он командовал на Черном море галерным флотом, отличился у Кинбурна, обнимался с Суворовым и получил золотое оружие из рук Екатерины Великой, умер он в нищете в Париже, и могила его затерялась… Даже в Америке, любящей и почитающей своих героев, вспомнили о нем, “первом капитане Североамериканских Соединенных Штатов”, лишь готовясь к двухвековому юбилею независимости. Воздвигли памятник… Увы, не мы одни оказываемся нередко Иванами, родства не помнящими. Другие — тоже. Порукой чему судьбы гражданина Пейна и Джона Пола Джонса.

И все-таки… Нет, не был этот блистательный, неуживчивый, горячий, вспыльчивый, резкий, честолюбивый до тщеславия человек похож на свой литературный портрет пера Теодора Мюгге (впрочем, и на других тоже). Ну и что? Таким он нужен был все той же романтической традиции. И таким остался в душах тысяч и тысяч читателей.

В этом есть своеобразная психологическая правда, отличная от правды истории и документа. Ведь не сетуем же мы на то, что господин д’Артаньян у Дюма совсем не похож на подлинного лейтенанта серых мушкетеров, оставившего нам свои мемуары, а Сирано де Бержерак, рожденный талантом Эдмона Ростана вызвал бы лишь смех у гасконских гвардейцев роты Карбона Кастель де Лану, прекрасно знавших носатого поэта-дуэлянта…

Эту романтику, пожалуй, наиболее емко и лаконично, пусть и не слишком умело сформулировал в стихах Павел Коган:

Вообще, должен признаться, этому обаянию пиратско-мятежной романтики не смогли не поддаться едва ли не все писатели, хоть краешком цеплявшие тему. Исключения можно перечесть буквально по пальцам. Одним из подобных исключений был Жюль Верн — у него если уж пираты, то такие бандюги, что клейма ставить некуда. Вот только капитан Немо… Но он не совсем пират, он скорее капер, ибо топил только английские корабли (традиция Сюркуфа?). Правда, капер без патента, но если учесть, что он сам был раджой… Принц Даккар вполне мог выписать себе патент сам. И все-таки во всем творчестве Жюля Верна это опять же исключение — из тех, что лишь подтверждают правило.

Но романтика мятежа — лишь один из китов, на которые опирается пиратский литературный мир. Есть — по традиции — и два других.

Второй — это романтика моря. Писать о ней пространно нет нужды. У кого не забьется сердце от вида океанской волны, от ощущения шаткой надежности палубы под ногами, от поскрипывания такелажа над головой… Пусть немногим из нас в жизни далось испытать все это, но во снах, но в мечтах, но в книгах… И тогда не так уж и важно — капитан ли Кук, Беллинсгаузен ли, Крузенштерн, или же капитан Блад, Роберт Сюркуф или Пол Джонс.

О третьем ките хочется сказать чуть больше. Ибо по сути своей это удивительно стойкий миф, миф поиска добра во зле. Вот пример, простите уж, совсем не из пиратской области. Вспомните ранние романы Ремарка — “На западном фронте без перемен”, “Возвращение”… Да, война — это зло, это ужас и грязь. Но! Есть в ней и добро — фронтовая дружба. Та, что лишь в таких экстремальных, чудовищных условиях и проявляется в полную силу. Этот миф лежит и в глубине “пиратского романа”. Хотя опять же точнее всех выразил это ощущение не прозаик, а поэт (но такова уж природа поэзии) — Джордж Стерлинг:

и пусть морские разбойники, пусть сброд, лишенный родины, стоящий вне закона — главное здесь, вот оно: спиной к спине.

Есть здесь некое созвучие (или родство?) с воровской легендой о братстве. Ведь сегодня все мы знаем ей цену, умные стали, наслышались, начитались, а скольких покупает, берет за душу, даже приводит — увы! — в уголовный мир… Правда, литературная традиция облагорожена, она в уголовный мир не приведет, да и в пираты нынче бежать все-таки сложно, хоть и живучи они, и процветают сегодня не хуже, чем во флибустьерском море XVII века. Нет, не уйти — по Стерлингу — “корсаром вольным на простор волны морской” никому из нас…

Но!

Не случайно, совсем не случайно собирался когда-то бежать в пираты житель маленького городка на берегу великой реки, мальчишка, предусмотрительно заготовивший себе даже громкое пиратское имя — Том Сойер, Черный Мститель Испанского Моря.

И я — каюсь, был грех! — в детстве мечтал об этом и даже прикидывал так и этак план захвата катера, пришвартованного у причала морского училища — того, что возле моста Императора Петра Великого (в быту — Большеохтинского).

И если когда-нибудь кому-то из моих внуков придет в голову та же идея, я не стану его отговаривать. Я даже подсуну ему книги. “Морские рассказы” Артура Конан Дойла, романы о капитане Бладе… И в их числе — эту.