Иисус, дав единое для всех правило, сразу относит его к личной сфере нравственной жизни:

Ибо, говорю вам, если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное.

Этим Он вовсе не хочет сказать, что Его ученики должны непременно превзойти фарисеев и книжников. Здесь речь идет о некой более совершенной нравственности, нежели та, что была известна официальным представителям религии и ревнителям морали, о том, что они должны превзойти идеал, который считался до сих пор высшим. Иначе они не будут сопричастны Царству Божьему. И тут надо обратиться к нравственности изначальной, первобытной.

Нравственность фарисеев и книжников служила для обуздания и культивирования варварской человеческой натуры, нравственность же Царства Божьего есть свободное нравственное бытие новой твари. О достижении этого по сути и говорят Заповеди, и где это получается, там исполняется закон и пророки, там и есть Царство Божье.

Итак, если бы личное «дело» Иисуса, заключалось, как нас учат, в совершенном, приносящем удовлетворение подчинении иудейскому нравственному закону, то Он не вошел бы в Царство Божие, ибо тогда только поднял бы нравственность ветхозаветного человека на небывалую высоту, а не исполнил ее. Но Он явил Собой абсолютную правду человека в ее незапятнанной славе и потому стал основанием и краеугольным камнем нового человечества.

Итак, если мы всего лишь хотим превзойти самых усердных, высоконравственных, благочестивых и благородных современников, то, даже достигнув величайшего совершенства, все равно будем жить так же, как ветхозаветные люди, не продвинувшись в становлении человека ни на шаг. Наша нравственность должна быть изначальной, но она не возникнет в результате упорной работы над собой, мы должны позволить ей родиться в нас самих по мере нашего обновления. Она должна быть здоровым плодом внутреннего преображения и в то же время доказательством того, что в нас возобладало изначальное естество. Вот в чем различие между нравственными состояниями инертных и Ищущих, которые идут путем становления. И неважно, насколько застыли в своем развитии инертные и преуспели в становлении Ищущие.

Весь следующий раздел (Мф 5:20–48) посвящен именно этой новой нравственности, а не новому закону. Иисус показывает нам, что означает для Него в данном случае исполнение закона, исполнение в соответствии с тем общим правилом и не сводящимся, скажем, к безупречному исполнению Заповедей. Трактующий это лишь как их углубление, осознание, одухотворение, демонстрирует собственное непонимание Иисуса. Тогда выходит, что Он реформировал бы закон, а не исполнил, сделал его более претенциозным, а не излишним. Тогда получается, что Иисус превзошел идеал фарисеев и книжников, возможно, чрезмерно прославив его, но так и не открыл нам его новой сути, перед которой этот идеал, сколь ослепительным бы он ни был, просто меркнет.

А посему следующие пояснения Иисуса назвать новыми заповедями нельзя. Такую непривычную нравственность никому насильно не привьешь и ее необычные плоды не навяжешь. Наше бытие не в нашей воле, и подобная нравственность в силу своих особенностей просто смеется над нашими попытками переделать себя. Ее можно только разъяснить, указывая пути ее становления. Это Иисус и делал, оставив нам Заповеди блаженства, притчу о соли и свече, общее для всех правило, а мы шаг за шагом следовали за Ним. Теперь Он приоткрывает завесу и позволяет нам заглянуть в неведомую страну, принадлежащую единому Богу. Он не возлагает на Ищущих никаких новых обязательств, а просто показывает, что открывает им начавшееся в них доселе неведомое становление.

А посему сказанное далее обращено не ко всем, в противном случае Его слова иначе как «непомерными требованиями» и «экзальтациями» не назовешь. Они адресованы только Ищущим, уже отправившимся в путь. В предложении «А я говорю вам» Иисус делает акцент не на втором слове, не противопоставляя себя древним пророкам, а, в отличие от них, скорее на последнем – «вам». И следует понимать, что здесь и далее имеются в виду те, кого Он характеризует все полнее, провозглашая одну за другой Заповеди блаженства.

Именно им Он разъясняет их способности и полномочия, и такое разъяснение – послание не менее радостное и восхитительное, чем сами Заповеди. Перед ними раскрывается великолепие и неисчерпаемость их сил. Не исключено, что это пока лишь только их задатки, доверенный им талант, который надлежит приумножить. Но по мере становления в них изначального естества эти задатки получат невиданное развитие, а силы возрастут по мере их переживания в себе и реализации в повседневной жизни. Новые возможности возникают исключительно из нового бытия, о котором здесь и идет речь, именно из него, и причем самым непосредственным образом.

А коли это так, значит, далее говорится вовсе не о десяти заповедях, а о различных сторонах новой нравственности, которую надлежит открыть людям, причем их суть, а не содержание, ответить на вопрос «как», а не «что». Иисус хотел разъяснить то существенное различие между старой и новой праведностью, которое одному тому же нравственному поступку в новой трактовке придает другой характер, нежели в старой. Десять заповедей Он провозглашает для наглядности, зная, что все это хорошо известно Его слушателям, то есть облекает новое, которое доносит до слушателей, в привычную и понятную им форму. Но это не более чем примеры, акцент же делается на том, что они должны сделать наглядным, на каждой отдельной особенности новой нравственности, о которой Он в данный момент говорит. Мы лишили бы себя всей широты открывающейся перед нами перспективы, если бы постоянно задерживались на том или ином примере, вместо того чтобы в зажигаемом Им свете обозревать всю сферу нравственного поведения.

 

1. Нравственность позитивного исполнения

Вы слышали, что сказано древним: не убивай, кто же убьет, подлежит суду. А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: «рака», подлежит синедриону; а кто скажет: «безумный», подлежит геенне огненной.

Итак, если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой.

Мирись с соперником твоим скорее, пока ты еще на пути с ним, чтобы соперник не отдал тебя судье, а судья не отдал бы тебя слуге, и не ввергли бы тебя в темницу; истинно говорю тебе: ты не выйдешь оттуда, пока не отдашь до последнего кодранта.

Весь этот отрывок настолько пронизан иудейскими образами и выражениями, настолько соответствует иудейскому мировоззрению, что изложить его в соответствии с менталитетом, например, современного западного человека крайне затруднительно. Нравственное поведение переплетается с правовыми инстанциями, самая высшая из которых – «геенна огненная». Жертвоприношение на алтаре, примирение с противником из-за страха перед наказанием – все это для нас звучит весьма непривычно. Но это делается исключительно ради придания иудейского колорита совершенно понятному и простому наставлению.

Убийство всего лишь крайняя и сильнейшая форма проявления возбуждения одного человека против другого. Но для людей, ступивших на путь становления, нравственной виной является не только любая вспышка раздражительности, выливающаяся в желание разрушить благополучие другого, задеть, осудить или оскорбить его, но и даже само состояние аффекта. Это возвышение праведности фарисеев, доселе существующей строгости нравственных норм до их сокровенной сути, углубление заповеди до показа самых основ зла. Но здесь еще нет того исполнения заповеди, которого Иисус ждет от Своих учеников. Этим новое естество в человеке еще не достигнуто, лишь старое приглушено настолько, что он становится предельно невозмутимым и хладнокровным. То всего лишь приглаженный, пребывающий в покое безмолвный хаос.

Исполнение наступает тогда, когда вместо инстинктивного «против других» в человеке оживает непроизвольное «для других». Их притеснения и нападки его к этому и побуждают. Вот что такое новый человек. Жизнь другого больше не отрицается, а утверждается. Мало не совершать зла и сдерживать его, требуется совершать нечто конкретное ради блага другого.

Теперь ясно, почему акцент в словах Иисуса падает на стихи 23 и 24. Важнее всего примириться с братом – перед этим отступает даже самое святое и величественное. Образное наставление, прежде чем принести дар свой на алтарь, помириться с тем, о ком вы вспомнили, что он на вас в обиде, делает данную обязанность почти безусловной, а проявления потребности «жить для других» практически безграничными. Раздражение или ненависть другого против нас не должны сдерживать порывы нашего сердца, бьющегося ради него. Они, напротив, должны побуждать его произнести искупительные слова. Тем самым на позитивное исполнение заповеди возлагается высокая задача. Примирение полная противоположность убийству, одно созидательно, другое – разрушительно.

Но мы просто обязаны дойти до самой сути этого процесса, иначе нам не постичь естественного закона нового человека, проявляющегося в нем. Люди, какими они пока что остаются, имеют обыкновение, сами того не желая, противопоставлять себя друг другу, что выражается в столкновении интересов, враждебной предвзятости и инстинктивной борьбе за существование. В результате они постоянно пребывают в напряжении, которое усиливается из-за разногласий совместной жизни. Когда же это напряжение внезапно достигает определенной амплитуды, наружу вырывается возбуждение, раздражение, гнев, ненависть, люди оскорбляют друг друга, клевещут на других, вредят им, вплоть до того, что у них возникает желание убить кого-то. Иисус учит, что мало лишь помешать этому напряжению смерти вырваться наружу, от него нужно избавиться. То есть сменить его напряжением жизни, стремлением жить для других.

Но на подобное способен лишь тот, для кого внутреннее стремление жить для ближнего так же естественно, как обычно для кого-то напряженные отношения с другими, противопоставление себя им. Стало быть, то исполнение, на которое здесь указывает Иисус, – есть жизненное проявление изначального человеческого естества, каковое, как мы видели, зарождается и проявляется во всей полноте в Заповедях блаженства. Тут возникает неумолимое стремление помогать ближним. Примирение с нашим раздраженным противником – это нечто иное, как мир, который творят своей жизнью чада Божьи.

Стало быть, позитивное исполнение нравственных заповедей, столь важных для старого естества, есть не что иное, как созидательное, действенное проявление нового естества, которое люди в своем становлении не просто развивают в себе как таковое, но и противопоставляют нападкам естества старого. Против старого порядка вещей должен выступить новый – и преодолеть его. Укрощенный и хладнокровный хаос, подобный свирепому, несущему гибель чудовищу, должен быть побежден и преобразован все оживляющими и примиряющими проявлениями изначального естества.

Вот что хочет сказать нам Иисус своими пояснениями и примерами. Единичный случай не столь важен, нужно постичь общий принцип. Иисус не занимается казуистикой, а приводит примеры всеобщих законов, но мы не вправе останавливаться лишь на этих примерах, нам необходимо познать универсальный принцип. И не так уж важно, чтобы Ищущий на всякий случай помирился с ближним, имеющим что-то против него. Может быть, он внутренне к такому еще совершенно не готов, да у него и нет на то полномочий. И в этом Ищущий лишь внешне имитировал бы проявление изначального естества, но был бы неспособен показать свою созидательную силу, его действия не принесли бы результата, и это имело бы для него губительные последствия. А, может быть, это ему и вовсе не удастся, поскольку он лишь еще усилит гнев другого человека. Подумайте о тех случаях, которые, возможно, подразумевают эти стихи, и вспомните, что даже Иисус, насколько нам известно, совершенно не пытался примирять с Собой Своих рьяных противников. Ведь главное, чтобы в нас господствовал естественный закон новой жизни. Мы должны во что бы то ни стало жить для наших ближних, и любая враждебность с их стороны должна вызывать у нас лишь искреннее сострадание и стремление примириться с ними.

И как именно в отдельных случаях это станет поступком, сказать практически невозможно, ибо все зависит от восприятия положения вещей в сокровенной сути. У нас нет права конструировать его исходя из собственных умозаключений, ибо в таком случае оно утратило бы свою сокровенную суть, в которой и заключена его созидательная сила. Главное, чтобы новый тип ощущения жил и действовал в нас, когда только стремление любить ближнего и будет способно воздействовать на изначальное естество.

Иисус открывает нам одну сторону такой удивительной перспективы, но мы увидим ее со всех сторон, и перед нами откроется все необъятная область нравственного, если не задержимся на конкретном случае, а постигнем сам естественный закон нового естества, о котором здесь и идет речь.

Взять, к примеру, взаимоотношение полов. Бесспорно, подлинная культура основана на их взаимном дополнении, на взаимном влиянии женского и мужского естества. Здесь, конечно, скрыта тайна человеческого будущего. Но пока что между ними нет никакого плодотворного сотрудничества, и причина этого – напряжение в отношениях между полами, отчего они почти всегда при более тесном контакте чувственно воспламеняются. Поэтому нравственная заповедь гласит: никого не соблазняй; не сближайся слишком ни с одной девушкой. Если вникнуть в смысл этих слов, то окажется, по аналогии, что высказывание Иисуса о гневе и презрении как нравственном прегрешении относится и ко всякому кокетству и игре чувственными раздражителями. Однако позитивное исполнение идет намного дальше: если даже при твоем безупречном поведении у другой стороны возникло половое влечение, то ты, будучи далеким от мысли воспользоваться представившимся случаем или боясь прервать общение, обязан скорее погасить его чистотой своего существа и разрядить чувственное напряжение собственной гармонией. Если в дружбе между мужчиной и женщиной один из них оступится, то другой не должен, потеряв голову, вместе с ним катиться в пропасть страсти, но он и не станет позорно убегать, оставляя оступившегося на произвол судьбы. Он должен удерживать его подле себя и руководить им до тех пор, пока у того не пройдет приступ головокружения. Это и есть позитивное исполнение заповеди «никого не соблазняй» – позволять своему изначальному мужскому (или женскому) естеству чисто и непорочно служить другу противоположного пола, стать для него в итоге усладой в жизни и помощником в его становлении.

И так во всем: не пагубно влиять на ближнего, а поскорее избавлять его от всяческих жизненных затруднений, отвечать на недоброжелательство с его стороны благосклонностью к нему и содействием; не завидовать другому, а искренне радоваться его счастью, простодушно принимать любое его коварство и лукавую игру против тебя; не быть недоверчивым, а безоговорочно доверять ему; не наживаться на убытках и потерях других, а управлять своим имуществом, как вверенным нам достоянием, на благо им; не быть эгоистичным, а жить как подобает члену единого целого. Вот что такое нравственность позитивного исполнения, которому не нужно побеждать дурное в человеке, поскольку оно само от него избавлено и живет созидательной правдой.

Подобные нравственные проявления изначального естества не только свидетельствуют о новом порядке вещей, но и способствуют его распространению. Ибо они побеждают хаос и преобразуют его. Под их оживляющим влиянием все рано или поздно станет иным. Поэтому правила новой нравственности являются одновременно и естественными законами человеческого становления, которого мы так ждем.

 

2. Нравственность изначального чувства

Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй. А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем.

Противоречие между старым и новым, наглядно показываемое нам в этой заповеди, проясняет и новую сторону «лучшей праведности»: прежняя праведность подразумевает жизнь по нравственным принципам, а новая – жизнь по нравственным чувствам. У кого чувства безнравственные, тот и сам безнравствен, какую бы нравственную жизнь он ни вел. Поэтому нецеломудренное чувство равносильно прелюбодеянию, поскольку и то и другое – проявление одного и того же безнравственного естества, между ними нет качественного различия. Если некто решительно и твердо воздерживается от всего противоречащего морали и в своих поступках руководствуется исключительно нравственными требованиями, то он ведет нравственную жизнь. Но истинно нравственным является лишь тот, кто испытывает внутреннюю потребность проводить в жизнь нравственный идеал. Ибо он нравствен по своей сути, а вовсе не потому, что в своем поведении ориентируется на нравственные идеалы. Его поступки определяются изначальными чувствами, которые сами по себе уже нравственны, а не моральными принципами, противоречащими его собственным наклонностям, но вынуждающими его держать их в узде.

Нравственность Царства Божьего есть свободное нравственное бытие с характерными для него внутренне необходимыми жизненными проявлениями. Безнравственное чувство в нем не рождается, оно бьет ключом из поврежденной человеческой натуры, которая нуждается в исцелении и искуплении, иначе новое естество не возникнет. Изначальное естество непорочно в своем чувстве, а где оно властвует, там и непорочен половой инстинкт, играющий важную роль в жизни людей. Уважение к себе и другим делает любое извращение невозможным. Чувственные отношения между полами сохраняются, но они превращаются в чистый живительный источник взаимного притяжения. Грязные вожделения не возникают там, где люди испытывают глубокое уважение друг к другу.

Но и здесь высказывание Иисуса о прелюбодеянии всего лишь пример. Поясняемая им особенность новой нравственности многогранна.

Кто из вас добивается похвалы и одобрения, тот уже похитил славу у Отца Небесного. И ждущий благодарности – тоже. Ведь все жизненно важное мы можем совершить лишь по воле Бога, живущего в нас. Стало быть, если благодарность и похвала, почести и восхищение не вызывают у человека неловкости, значит, у него благоговение перед Богом – чувство отнюдь не изначальное.

Считающий кого-либо своей помехой на пути в душе уже вычеркнул его из своей жизни. Утверждение отнюдь не бессмысленное, такое вполне реально. Ощущающий себя членом единого целого в каждом конкуренте видит того, кто его дополняет, облегчает ему работу или берет на себя ее выполнение в процессе совместного труда на общее благо. И если его примирительная позиция окажется кому-либо хоть чуточку полезной, то одно это должно радовать его ничуть не меньше, чем если бы он оказал ему конкретную помощь. Такой человек никого своей помехой больше не считает.

Завидующий своему ближнему в душе его уже обокрал. Привязавшийся всем сердцем к каким-либо благам, интересам или привычкам и, предал и продал себя. Считающий другого плохим его уже проклял и над ним возвысился. Но тогда все мы – разбойники, убийцы, прелюбодеи, богохульники! Что ж, такие мы и есть, как бы ни старались жить добропорядочно и благочестиво, ибо таковы мы своих чувствах. Но Иисус говорит это не для того, чтобы нас сокрушить. Он разъясняет нам, кто мы такие на самом деле и кем можем стать, если будем честно искать. Это яркие лучи прожектора, указывающие нам землю обетованную, которой мы жаждем.

Чувства, вызываемые жизненными процессами изначального естества, сотканы из правды. Наше предназначение, с которым мы приходим в этот мир, оживает в нас, добиваясь своего воплощения. И тогда робость, самовольство, поверхностность и односторонность, смущающие и искажающие человеческую натуру, оказываются побежденными, и чистый источник возрождающегося бытия изливается мощным и прозрачным потоком. И поэтому пробуждающиеся в нас чувства простодушно-нравственны. Перед изначальностью и энергией их созидательного проявления меркнут все нравственные поступки, даже если ими движут глубочайшее понимание законов морали и самая что ни на есть зрелая воля. Так всякий плод человеческих размышлений и неустанного труда – сущий пустяк по сравнению с творениями гения, подобными вулканическим извержениям.

Нравственные чувства возникают и укрепляются в нас по мере развития изначального естества, наполнения его истинным содержанием в процессе жизни и переживания происходящего, проявления им правды во всей ее полноте. Но все это происходит лишь в беспрестанной борьбе с противоестественными, извращенными и испорченными чувствами, рождаемыми в нас старым естеством, которое необходимо преодолеть и исторгнуть. Вот почему жизнь человека, проникнутая изначальными нравственными чувствами, – это и есть его становление. Они – цветы обновления, которые станут зрелыми плодами жизни.

Тем самым нам тотчас говорят, как к этому прийти: только через развитие в нас новой жизни. Все остальное бесполезно, нам придется снова и снова обращаться к тому становлению, о котором свидетельствуют Заповеди блаженства. Лишь так мы вновь обретем изначальные чувства, полные живого истинного смысла. Наша работа над собой может способствовать их развитию и довести их до полного созревания, но она никогда в нас не вызовет эти чувства, поскольку они должны быть изначальными. Чувства, вызываемые нашей нравственной волей, подлинными не назовешь, в них нет ни стихийно возникшей правды, ни глубокой убежденности, ни бьющей ключом жизненности и безошибочной уверенности, ни созидательной силы и все превосходящего полновластия.

И все остается как было. Лишь через становление изначального естества мы приходим к нравственности изначального чувствования, чем ускоряем развитие в нас нового естества. И это сразу же облегчает борьбу с дурными чувствами, буйствующими в нашем старом естестве. Наша праведность, а также страдания этого мира заставляют многие из них бесследно исчезнуть. Иных наша терпеливость лишает той атмосферы, без которой они не могут жить. Лишь малая часть их остается в человеке, жаждущем правды. Но хуже всего приходится дурным инстинктам, для которых пагубно все, что мы делаем ради непосредственности нашего внутреннего бытия, ради ухода за ребенком, развивающимся в нас. Для этих инстинктов вновь обретаемые нами искренность и простодушие просто невыносимы. И чем активнее заявляет о себе внутренний истинный человек, тем более шатким оказывается их положение.

Тогда что может быть глупее возражения, будто неизбежность обновления автоматически исключает работу над собой. Вовсе нет. Она просто ограничена условиями становления, на которые мы в состоянии повлиять, и тем, что нам под силу предпринять для его успешного развития. Такая работа не созидает новое, а лишь весьма успешно способствует ему. Она может ухаживать за изначальным естеством, лелеять его, но вызвать его к жизни не в ее власти. Оно должно родиться. Ведь Иисус не продолжает так: а посему пробуждай в себе нравственные чувства, Он говорит совсем иное:

Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну. И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну.

Глаз и рука ввергают нас в соблазн, если вызывают в нас дурные желания. А коли так, то их следует вырвать, чтобы они не лишили нас новой жизни. Лучше потерять их, нежели погибнуть вообще. Глаз всего лишь передает нам раздражения, он орган нашего восприятия. Глаз называется вместо той области, откуда происходят волнующие нас раздражения, отчего создается впечатление, что это требование призывает к радикальным мерам: выплесни вместе с водой из ванны и ребенка! Если увиденное вызывает у тебя хоть какое-то половое возбуждение, то сразу же вырви глаз. Так наглядно и образно показывается нам та абсолютная беспощадность и обстоятельность, с которой следует избегать любых впечатлений, подстегивающих половой инстинкт.

Естественно, данное наставление Иисуса применимо не только по отношению к распутным и безнравственным чувствам, оно универсально. Если мы хотим, чтобы в нас возникли нравственные чувства, которые исходили бы от нового естества, то нам следует лишить подпитки все не совместимые с ними инстинкты, лишить их стимуляторов и раздражителей, той среды и почвы, на которой они растут и процветают. Так мы заставим их умолкнуть. И если это сопровождается сильным негодованием, побуждающим кого-то чуть ли не вырвать сразу глаз, то дурные желания, ничем более не питаемые, умрут, а чистые чувства усилятся.

Итак, если тебя мучают похотливость и собственная порочная фантазия, то избегай всего, что их в тебе возбуждает. Может быть, их причина сама по себе прекрасна, чиста и невинна, но если ты воспринимаешь ее не с чистыми чувствами и по-другому не можешь, то отворотись от этого. Даже если великолепные произведения искусства, прекраснейшие творения поэтов и писателей разжигают в вас порочные желания, изгоните их из своей жизни. Многим приходится избегать невиннейших бесед с противоположным полом, поскольку они возбуждают их порочную фантазию.

И чем решительнее мы примемся отсекать подобным образом любые внешние раздражители, тем стремительнее станет нарастать возбуждение внутри нас. Тем более необходимо сразу же решительно подавлять в себе любые сладострастные порывы. Как? Закаляйте характер, укрепляйте физически свой организм, избегайте острой пищи, загружайте себя интенсивной работой.

Проявив таким образом твердость по отношению к внутренним и внешним причинам, мы постепенно облагородим наши чувства и преисполнимся чистой нравственностью изначального естества. Но речь идет не об аскетизме, он только разрушает. Нарождающаяся правда должна сама воссоздавать и развивать в нас все человеческое. Ведь цель – не разрушение в нас чего-то свойственного нашей природе, а возрождение ее во всей чистоте и возвращение ей превосходного здоровья, чтобы ей не приходилось больше чураться всего человеческого. Ведь теперь нашей природе уже ничто не повредит. Все отношения, которые нам прежде пришлось прервать, мы сможем теперь возобновить, нужно только целиком подчинить их изначальному естеству и взять под свой контроль.

Кто тщеславен и кокетлив, тому придется поменьше внимания уделять своей внешности, скрывая все, чем он обычно привлекает внимание. Он должен осознанно стать неприметным и равнодушным к впечатлению, которое производит на других. Ему следует избавиться от всего, что позволяет представать в выгодном свете и придает блеск. Ему предстоит также отказаться от общественной жизни или карьеры, обильно питавших его тщеславие, и посвятить себя серьезным жизненным задачам, которые потрясут его до глубины души и завладеют им. Лишь когда он полностью утратит интерес к чисто внешнему и центр тяжести сознания сместится в глубины его души, тогда оживет его правда и по мере своего развития станет преображать его самого. Если же он впоследствии возобновит прежние отношения, то его жизнь будет уже протекать в великолепнейших условиях, но уже в преображенном мире, и он привнесет в их обманчивый внешний облик свое новое естество.

Падкий на деньги должен выйти из-под их власти. У пребывающего в их плену изначальное естество не возникнет. Богатство задушит прорастающее растеньице, равно как многопопечительство и сладострастие. А посему нужно выхватить из кармана кошелек и забросить его подальше. Для этого вовсе не нужно в буквальном смысле раздаривать свое состояние, его лишь следует превратить в жизненные ценности, а не получать от него проценты. Итак, если тебя раздражают собственные деньги или имущество, если оно превратилось в оковы и мешает тебе, употреби его все без остатка на благо другим, ради которых оно тебе и было доверено. Ты с этим не покончишь, если не освободишься из-под его влияния и не станешь сопричастником новой жизни.

Довольно примеров. Каждому надлежит знать, от чего ему в своей жизни следует непременно избавиться. Знают это все, но немногие так поступают. Впрочем, как можно от кого-либо требовать, чтобы он отказался именно от того, что придает его жизни очарование? Кто во всем этом находит удовлетворение и видит свое богатство, тот скорее всего будет за это держаться. И погибнет. Но Ищущим до тошноты надоел весь подобный хлам, которым человечество заполнило свое жалкое существование. И тогда они должны сказать себе: избавься от того, что тебя раздражает и выводит из себя.

Но кто все еще медлит и уклоняется, тот до Царства Божьего пока не дорос. Как много не то что медлящих, а отвергающих это людей! По их мнению, все получится и без всяких жертв. Новое естество наверняка настолько сильно, что само справится с нашими нечистыми помыслами, пристрастиями и зависимостями, даже если мы не посодействуем ему насильственными мерами! Именно в этом якобы и должно проявиться Божественное превосходство, преодолевающее любые обстоятельства, сколь угодно неблагоприятные для нас! Иные же полагают, будто вполне достаточно того, что они постоянно внутренне противятся гибельному влиянию и соблазнам злого начала в них. Они считают это более трудным, нежели упрощенные радикальные методы, к тому же такое сопротивление служит своего рода упражнением для выработки собственной стойкости. Или же говорят: да, я бы весьма охотно этим занялся, но у меня столько других обязанностей, и было бы весьма эгоистично с моей стороны устраниться от них ради личного преуспеяния. Как убедительно и серьезно звучат эти отговорки, полные лицемерной нравственности! Но на деле все они просто не хотят, а проще говоря, не могут. Их жажда истинной жизни и правды еще недостаточно сильна, чтобы они отказались от всего для обретения того единственного, что все компенсирует и заменяет – изначального естества.

Кто способен выступить вперед и сказать: я это уже обрел, не ставя на карту ничего такого, что бы меня внутренне сдерживало и раздражало, не выбивая полностью почву из-под ног, которая меня кормила? Так дело не пойдет. Закон природы неумолим: покуда в нашем сознании вибрируют несовместимые чувства, изначальным не возникнуть. Но те вибрируют в нас, пока позволяем себя возбуждать. Поэтому и нужно избавиться от всего, что их может возбуждать. Лишь после этого мы ощутим в себе изначальные ростки нового естества.

Вот почему все уклоняющиеся от этого категорического требования, несмотря на нравственное оправдание своего отказа ампутировать отмершие члены, топчутся на одном месте – и в результате погибают. Старое естество заглушает новое. Божественное семя никак не пробьется сквозь сорняки и не может распуститься во всей своей красе, даже если изо дня в день с энтузиазмом упиваться своим творческим началом. Вот откуда берется вечное племя смертников, спокойно сносящих соблазны и находящих утешение в искуплении на том свете.

 

3. Нравственность неукоснительной строгости

Сказано также, что если кто разведется с женою своею, пусть даст ей разводную. А Я говорю вам: кто разводится с женою своею, кроме вины любодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведенной, тот прелюбодействует.

И вновь становится очевидным, что в этих изречениях Иисуса говорится о принципиальном различии между нравственностью пассивных, подразумевающих под ней честность и порядочность в рамках нравственных уложений и обязанностей, и нравственностью Ищущих – как внутренним неизбежным проявлением изначального естества. Там – нравственная обязанность совершения неизбежного развода по всем правилам; здесь люди сами нарушают супружескую верность, когда разводятся, и совершенно неважно, в чем провинилась другая сторона. Оговорка «кроме вины прелюбодеяния», вставленная позднее, убивает нерв наставления Иисуса, ибо именно на примере брака он хочет показать, что в случае, если природа нового естества предъявляет категорические требования, никаких исключений и оговорок быть не может.

Но и здесь чувствуется непонимание того, что Иисус в Нагорной проповеди дает особые пояснения лишь для избранных, которые свет мира. Слово Иисуса было умышлено искажено ради предположения, будто учредитель мировой религии в противовес неполному закону Моисея провозглашает совершенный всеобщий нравственный закон. И все ради того, чтобы иметь возможность полностью запретить расторжение браков, кроме случаев, когда супружеская верность нарушена одной из сторон.

Но при такой трактовке и практической оценке данного изречения они даже Иисусу дали возможность нарушить Свое собственное слово «Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить», позволив ему упразднить весьма полезный механизм расторжения брака, который не только необходим людям и обществу в том виде, в каком они пребывают до сих пор, но и является в высшей степени нравственным, имеющим воспитательное значение. Нет никаких сомнений, если это «А Я говорю вам» относится ко всем людям, а не только к «вам», слушателям Нагорной проповеди, то тем самым Иисус прямо-таки перечеркивает правила расторжения брака. Если же здесь дается специальное наставление Ищущим, общепринятый порядок расторжения брака нисколько не нарушается, как и законы о наказании за причинение вреда или оскорбление личности, когда Иисус призывает Своих учеников не пользоваться ими, а безропотно сносить зло. Но почему именем Иисуса Церковь запретила расторжение брака и в то же время сделала дозволительным наказывать обманщиков, мошенников, обидчиков и пр.?

Более того, в другом месте Иисус даже явно оправдывает расторжение брака. Когда он однажды говорил о нерасторжимом единстве людей, находящихся в браке, фарисеи его спросили: «Как же Моисей заповедовал давать разводное письмо и разводиться с нею?» Но обратите внимание: здесь речь вовсе не шла о внебрачных половых связях как причине развода, ибо за это полагалось побивание камнями виновного, а о совсем других поводах, отчасти весьма незначительных. На этот вопрос Иисус ответил следующее: «Моисей по жестокосердию вашему позволил вам разводиться с женами вашими, сначала не было так». Где, стало быть, находятся жестокосердные? Разумеется, в толпе пассивных, не захваченных движением жизни. Там расторжение брака явление неизбежное, и без уложений, подводящих под него основание, не обойтись. Это одна из необходимых воспитательных, временных мер в условиях хаоса, царящего в обществе. Но изначальное предназначение брака – нерасторжимое единство двух человек. По мере все более полного проявления изначального естества становится невозможным и любое расторжение брака.

В тех условиях, в которых пока что живут люди, значительная часть браков заранее обречена на ложь, в принципе невозможна и по сути безнравственна. Как только это становится ясным, продолжение брака – обман и низость. Такой брак приносит тонко чувствующему человеку невыносимые мучения, источник жизни превращается в источник невыразимых страданий, и этот ужасный рок преследует целые поколения. Расторжение брака – есть требование правды и нравственная обязанность, так же, как и оправданная самооборона. Это уже никакое не супружество, а противоестественное сосуществование двух людей, чуждых друг другу, фактически – принудительная проституция. И препятствовать расторжению таких неестественных отношений, прекращению внутреннего насилия людей над собой до тех пор, пока одна из сторон не будет объявлена виновной в прелюбодеянии, – это скорее коварное злодеяние, чудовищность которого тем более безмерна, что прикрывается именем Иисуса.

Но в среде Ищущих, чистых сердцем и алчущих правды, преисполненных сострадания и всем своим существом творящих гармонию, брак, разумеется, нерасторжим. Изначальное естество обнаруживает себя в браке – как и во всем. Здесь оно поначалу проявляется в неких жизненных условиях, в которых можно ожидать совершенно особой правды и величия человеческого существа, в той сфере, где рай становится живой реальностью и где возможны первые успехи в становлении человека. У таких людей истинная суть брака с естественной необходимостью воплощается в жизнь и в своем развитии охватывает все стороны их бытия, пока они остаются честно Ищущими. Мужчина и женщина образуют некое единство полноты человеческого существования, которое в результате их совместной жизни с каждым днем становится все более глубоким по смыслу и более широким по охвату, проявляясь во всем своем великолепии. Здесь уже нерасторжимость брака – вовсе не обязанность, а естественная необходимость. Как можно нарушить такое единство?! Даже если случится невероятное – мужчина или женщина вдруг оступится и упадет, тогда другой поможет ему подняться и тем самым еще крепче привлечет его к себе. Вставленная позже в текст Нагорной проповеди оговорка свидетельствует об уродливом непонимании подлинного существа брака.

А как быть, если Ищущий состоит в браке с инертным человеком, закосневшим в своем существе? Возможно, один пробудился, лишь вступив в брак, или другой только казался его единомышленником. Ответ чрезвычайно прост, и апостол Павел дал нам его: «Если какой брат имеет жену неверующую и она согласна жить с ним, то он не должен оставлять ее; и жена, которая имеет мужа неверующего и он согласен жить с нею, не должна оставлять его… Если же неверующий хочет развестись, пусть разводится; брат или сестра в таких случаях не связаны». Все будет зависеть от того, насколько их брак все же изначален по существу, иными словами, насколько ему присуще внутреннее единство.

Но по сути здесь речь идет вовсе не о разводе, а о новой нравственности, брак лишь выбран в качестве примера. Говоря о его нерасторжимости, Иисус хочет показать, что новой нравственности свойственна неукоснительная строгость, не дающая выбора и не имеющая пределов, безусловная и неумолимая в своем действии подобно законам природы.

Другое дело порядочность инертных. Нравственные принципы, являющиеся в данном случае определяющими, вынуждены, дабы слыть всеобщими, считаться с людьми таковыми, какие они есть на самом деле: пристрастными к ценностям, зависящими от своего извращенного существа и уродливых инстинктов, ограниченными в своих желаниях и уж тем более в своих возможностях. А посему завышать требования, добиваться от людей невозможного нельзя. Требования должны соответствовать уровню развития людей, иначе говоря, не превышать возможностей того неполноценного человеческого естества, которое наша «высокоразвитая культура» так до сих пор и не преодолела. В противном случае это вызовет в них протест и необходимость нравственного сопротивления станет для них иллюзорной.

Вот отчего расторжение брака обычных людей дозволено, право их собственности неприкосновенно, отмщение за причиненное зло допустимо, в борьбе за существование разрешено чуть ли не все и без всяких ограничений, тщеславию открыта зеленая улица, а эгоистическим семейным интересам придается исключительное значение. Именно поэтому в этой среде почти все требования сводятся к запретам, а заповеди – не более чем необязательные идеалы. Здесь радуются уже тому, что люди воздерживаются от всевозможных безобразий, и нельзя требовать от них чувств и действий, противоречащих их природе. Здесь все ограничивается подавлением самых дурных выходок, и часто небольшое зло считается допустимым, когда, например, проявляется снисходительность к приступам ярости и всего лишь требуют не гневаться на ближнего без видимой причины.

В случае с инертными вообще все имеет свои границы. Преувеличенная добродетель может стать пороком, а буквальное следование заповедям чревато недостойным поведением по отношению к другим. Все должно быть взвешено и выверено. Бывают исключения, лишь подтверждающие правила, но случается, что они их отменяют. Это нужно учитывать и избегать крайностей. Нужда не знает никаких заповедей, а справедливость в конечном счете никогда не причинит вреда. Нравственные предписания не могут охватить все многообразие случаев и принимать по каждому из них решения. Недопустимо заниматься казуистикой, нужно пробиваться сквозь трудности, насколько это удается. Несовершенство и недостаточность нравственных предписаний предоставляет широкую свободу выбора там, где можно поступать так или иначе. Можно разводиться, а можно и жить по-прежнему вместе. Можно снисходительно отнестись к ущербу, причиненному вам кем-то, а можно добиться его наказания.

Таким образом, главное в нравственном воспитании варварского существа – владеть искусством возможного. Что же касается нравственности изначального естества, то здесь безраздельно и безусловно господствует закон внутренней необходимости. Все проявляющееся в нем как инстинкт и потребность, воспринимаемое как право и обязанность совершенно предопределено и не может не произойти. Здесь нам не нужно имитировать некое воображаемое поведение, понуждая себя к нему, а потому неоправданны попытки сдерживать естественные проявления нарождающейся в нас правды, препятствовать им по каким-либо причинам. Мы должны быть достаточно тверды в новой манере своего поведения, но при этом нельзя принуждать себя к новому образу жизни, делая его просто привычкой и тем или иным способом уклоняться от обязанностей, которые налагает на нас принадлежность к славному роду чад Божиих.

И неважно, какие это будет иметь последствия, то не наше дело и не наша забота. Могут возразить, что так в жизни не получится, но это будет лишь свидетельствовать о том, что мы еще совершенно не ощущаем в себе движущей силы нового естества. Здесь творческий порыв должен беспрепятственно превратиться в созидательный поступок. Правда, рвущаяся в жизнь, не позволяет торговать собой. Приблизительного исполнения не бывает: то, чему суждено произойти, должно произойти в полной мере и без искажений, естественно и просто, то есть в самой совершенной форме.

Исключений не бывает, и от обязанностей нас никто не освободит. Нужно даже ценою жизни оставаться верным своему истинному Я, властно заявляющему о себе – как в большом, так и в малом, даже ценой жизни. Вольность здесь непозволительна, есть лишь одна прямая линия, и любое отклонение от нее – заблуждение, любая нерешительность – упущение и ошибка. Ко всему следует проявлять участие, все диктуется внутренней необходимостью. У каждого свои возможности, но одно каждому под силу: то, что необходимо. Его напор не ослабишь, его не обойдешь. Изначальное естество не менее строго, чем сама природа, поскольку оно и есть наша подлинная природа.

Честность и порядочность инертных – по сути некий компромисс между варварскими наклонностями и укрощающими принципами, между личными взглядами и общепринятыми нормами, между инстинктом самосохранения и уважением к другим. Различие интересов, точек зрения и обязанностей, с которым нельзя не считаться, постоянно дает о себе знать. Чтобы найти правильное решение, приходится идти на компромиссы, отчего поведение становится противоречивым и сложным.

Новой нравственности, напротив, присуща чистота и строгость. Ее суть одна и та же во всех измерениях жизни и во всех проявлениях изначального естества. По мере ее возрастания в нас наше поведение и образ жизни начинают соответствовать этим свойствам, и гармония ее чистоты обязательно сказывается на нашем внешнем облике и наших действиях. Оживление в нас нового естества еще не означает быстрого исчезновения старого. Даже будучи свергнутым со своего трона в центре нашего сознания, оно еще долго дает о себе знать, искушая компромиссами, которым надлежит стойко сопротивляться. Если мы хоть чуть-чуть им поддадимся, новое существо не сможет обнаружиться в нас во всей своей чистоте, ясности и силе. Любая нерешительность затуманивает его, а любая уступка равносильна прегрешению. Мы не раз убеждались, что становление нового должно идти естественным путем, но столь же часто выяснялось и другое: человек обязан посвятить собственному развитию всего себя, иначе новое зачахнет, не успев расцвести. Мы должны упорно сопротивляться всем чужеродным соблазнам, возникающим в нас или одолевающим нас со всех сторон. Без этого сопротивления новое естество никогда не проявится в нашем поведении во всей своей чистоте и силе.

Мы не можем служить и Богу, и маммоне, позволять этому служению проявляться в нас и в то же время добиваться почета и уважения к себе; жить как часть единого целого и думать о собственной выгоде; претендовать на свое достояние и всему предпочитать удовольствия. О какой чистоте чувств можно говорить, если мы падки на пошлости и охотно погружаемся в греховные картины нашей фантазии? Как можно быть правдивым, если посторонние мысли и цели мешают нашей непосредственности? Тяга к чужеродному искажает самобытность изначального. Наш облик не будет отличаться чистотой, если о нем не заботиться. Точно так же мы не вправе идти на поводу у господствующих взглядов и стилей жизни, у моды и обычаев, исторически сложившихся нравов и принципов. В своем поведении мы руководствуемся исключительно ощущениями зарождающейся в нас истинной гуманности. И даже если это тысячекратно вступает в вопиющее противоречие со всем традиционным и вызывает неприятнейшее раздражение, мы, не моргнув глазом, делаем то, что является нашей внутренней необходимостью. Мы, к примеру, будем всегда покорны велениям Бога, даже если они потребуют от нас чего-то совсем необычного. И не столь важно, даже если мы при этом дискредитируем себя в глазах общества, главное – не вступить в разлад со своим изначальным естеством.

Не обращать внимания на окружающих людей нетрудно. Пусть наше поведение кому-то не понравится, задевает его, более того, при известных обстоятельствах даже причиняет ему вред. Лишь бы мы не делали этого преднамеренно. Нам, к примеру, не избежать недоразумений со всеми последствиями, которые порой могут быть роковыми. Требования, предъявляемые к нам новым естеством, неумолимо строги, и приходится им безоговорочно подчиняться. Любая оглядка на кого-то искажает ход его развития. Правда беспощадна, как природа. А посему, если она открывается в твоем поведении, смети с ее пути все, что ей может помешать.

Возможно, нам возразят: существуют же и противоречивые обязанности! В рамках нравственного уклада варварского существа, пожалуй, да, но не в жизни существа нового. Здесь все противоречия рождающегося бытия как таковые преодолеваются еще в зародыше, и изначальное чувство очень просто разрешает труднейшие жизненные проблемы единственно возможным и присущим только ему способом: глубоко проникая в их суть и переживая в себе их решение. Так, например, противоречие между эгоизмом и альтруизмом заранее преодолевается в живом ощущении себя членом единого целого, неотделимом от ощущения своего Я. Поэтому все проблемы подобного рода разрешаются сами собой, без каких-либо размышлений и самоанализа. Мы становимся в высшей степени тактичными, а значит, способными на решительные действия.

И уж тем более новая нравственность никак не позволит в отдельных случаях, когда нам что-то уж слишком не нравится или невыгодно, руководствоваться обычными нравственными принципами, пренебрегая нашими подлинными чувствами и побуждениями. Всякая склонность к проявлению инертности заявит о себе еще не раз, но мы ни в коем случае ей не поддадимся, а будем всегда в каждой ситуации оставаться на высоте. И если к нашему естеству добавятся чуждые ему формы, на его облике проступит варварский отпечаток. Выходит, неукоснительная строгость новой нравственности немыслима и без того, чтобы все наши жизненные процессы в своем неразрывном единстве проистекали из живительного источника изначального естества. «Все, что не по вере, – грех». (Рим 14:23) И до тех пор, покуда откровения нового естества в нашей жизни будут всего лишь отрывочными и бессвязными звуками, проникающими к нам из высших сфер и тотчас вновь поглощаемыми варварским шумом, новая мелодия правды никогда не наполнит нашу жизнь.

 

4. Нравственность непосредственного проявления

Еще слышали вы, что сказано древним: не преступай клятвы, но исполняй пред Господом клятвы твои. А Я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий; ни землею, потому что она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя; ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным. Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого.

Здесь подразумеваются не те клятвы, без которых существующему порядку просто не обойтись, не клятвы перед судом или военная присяга – этого Иисус наверняка касаться не хотел, Он ведь не собирался нарушать и отменять закон. Он говорил о клятвах и о торжественных обещаниях в повседневной жизни. Иудейская казуистика разделяла клятвы на более обязательные и менее обязательные, в зависимости от того, клялись ли самим Богом или чем-то иным, но очень дорогим. Иисус сразу же предлагает покончить с лукавством и дурной лицемерной привычкой, подчеркивая при этом, что все высшее, к которому при клятве взывают, в конечном счете возвращается к Богу, и потому любые клятвы обязательны к исполнению, после чего говорит: вам вообще не следует клясться, пусть ваша речь будет правдивой и бесхитростной.

Если бы это наставление касалось лишь только клятвы, то мы вряд ли обратили бы на него внимание. Ибо насколько подобные ухищрения были распространены среди евреев, настолько же они непопулярны у нас и нам не свойственны. Но стоит только снять с этих слов иудейское облачение, как мы тотчас заметим, что оно касается и нас. Клятвы в деловой жизни или при личном общении служили особым поручительством искренности того, о чем шла речь, и заверяли в порядочности намерений. Потому и призывали в свидетели Творца Вселенной для подкрепления своих ничтожных человеческих дел. Какая чудовищная несоразмерность! Разве нам это неизвестно? И восточное незнание чувства меры тут ни при чем. Многие, что бы они ни делали, все сопровождают заверениями в своих добрых намерениях и искренности.

Против этого и возражает Иисус: но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого. Мы должны говорить без обиняков, называя вещи своими именами: да будет речь ваша проста и правдива.

Мы и так знаем, что следует говорить правду. Что тут нового? Но в большинстве случаев мы подходим к этому настолько формально, что произносимое нами только внешне выглядит правдой, а по сути – ложь. Как часто высказывание строится так, чтобы другой непременно понял наши слова совершенно иначе! Как часто нечто можно назвать правдой лишь с некоторой внутренней оговоркой, которая умалчивается. Сложно сформулированная правда на самом деле всегда ложь, какой бы неоспоримой она ни казалась. Но люди с чистым сердцем не станут говорить половинчатую, обманчивую, двусмысленную правду, они честно и прямо выскажут то, что есть на самом деле.

Но и этот частный случай – всего лишь наглядный пример, с помощью которого Иисус подводит нас к пониманию общего принципа. В нашей жизни «да» обязано означать «да», а «нет» – «нет». Она должна быть абсолютно правдивой во всех отношениях, являя собой незамутненный облик нашего существа, открытое выражение наших взглядов и убеждений, ничем не сдерживаемое проявление нашего внутреннего порыва, ясное выражение наших намерений, естественное развитие нашей внутренней жизни. Будь всегда во всем тем, что ты есть, – и для себя самого и на самом деле, и делай всегда то, что должен делать по правде – такова директива. Но для инертных это из области невозможного. Поступать по правде может лишь тот, в ком рождается правда.

Разве могут искренние и прямодушные люди быть в жизни иными, нежели открытыми и честными! В их словах и делах – ясная решимость, для них невыносимы туманные обстоятельства и неопределенные отношения. Где бы такие люди ни появлялись, они уже своим обликом вносят ясность, а о том, чтобы кого-нибудь оставить в неведении или озадачить недомолвками, и речи быть не может. Вся эта дипломатическая возня с ее двусмысленностью, обманчивым блеском и скрытничеством им чужда. На них всегда можно абсолютно положиться, ибо у них «да» неизменно означает «да», а «нет» – «нет». Их открытая натура и ясный взор незамедлительно возвещают каждому, кто вступает с ними в общение: здесь царят правда и ясность.

Мы только тогда будем явно и бесспорно правильными, когда станем людьми абсолютно непосредственными и будем жить бесхитростной жизнью. Что мешает нашей непосредственности, то искажает правду, замутняет ясность. Если происходящее внутри нас сразу же отражается в нашем внешнем облике, если мы тотчас откликаемся на внутреннее побуждение действовать и не скрываем своего впечатления, если благодатное переживание незамедлительно вызывает творческий порыв, как удар вызывает звук, тогда можно сказать, что правда сияет в нас во всей своей чистоте. Но как только нашу непосредственность нарушают сомнения и нерешительность, пугливая предосторожность и размышления с оглядкой на последствия, правда скрывается, и ясность исчезает. Непосредственность нашего бытия – источник искренности и прямодушия нашего естества, а непосредственность наших внешних проявлений – источник правдивости и ясности нашей жизни.

Но такая жизнь обязательно проста и скромна. Правду нужно говорить без стеснения и приукрашиваний, без обиняков, избегая многословия, комментариев и подчеркиваний. Все излишнее бессмысленно и абсурдно, и в чем нет острой необходимости, то и не нужно. Если иное проявление и размышление – следствие каких-то особых намерений, то чтобы оставаться честными и не быть превратно понятыми, нужно обязательно пояснять, какими мыслями мы руководствуемся. Но если у нас нет задних мыслей, а мы лишь просто оригинально выражаем свои чувства, то защищаться от недоразумений не следует, равно как и не нужно подчеркивать свою правдивость. Ведь произносимое нами уже воспринимается как правда, и наш образ мыслей обнаруживает себя самым непосредственным образом. Непосредственные проявления наших чувств, показывающие их исключительную бесхитростность и прямодушие, – простейшие откровения нашего естества, прямое понимание которых нельзя ни улучшить, ни гарантировать никакими дополнительными пояснениями. Ибо даже при всем несовершенстве выражения они напрямую говорят о том, о чем и наши слова, и наши движения, облик, взор, манера держать себя, мимика.

Проявляющееся столь простым образом не требует ни анализа, ни демонстрации перед другими, ибо это в корне противоречило бы сути изначального естества. Оно в своем выражении неприметно и просто, как явления и процессы природы. Оно наивно, девственно, прямодушно и откровенно. Если мы станем слишком пристально приглядываться к нему, то нарушим его очарование, и его цветки не смогут приносить плоды.

Это касается не только отдельных слов, но и всего, что мы произносим в нашей жизни. Новая нравственность есть совершенно прямое, откровенное и непосредственное выражение изначального естества. Нам нужно дать всему свободно плыть по волнам. Мы должны вести себя абсолютно просто и естественно, жить что ни на есть безобидной и наивной жизнью, следуя тому, что у нас на душе, действуя прямодушно и безоружно. Мы должны жить как бы обнаженными, то есть наше поведение в своей наивнейшей правдивости и прямодушии должно соответствовать облику изначального естества. Любые чужеродные примеси, будь то разъяснения или освещение нашего поведения, принятое облачение мыслей в слова и обстоятельность изложения, губят изначальность, поскольку разрушают прямое и ясное впечатление от нашего естества и не дают ему действенно проявиться. Они замутняют чистоту нашего внешнего выражения в его девственном своеобразии. Строгий стиль требует простых выразительных средств.

Конечно, нельзя требовать от всех людей, чтобы они жили исключительно открыто и прямодушно. Иначе начнется такое! Все их уродство и низость выплеснутся наружу! Их варварская сущность освободится от пут, и тогда всему конец. Непосредственность свободна в своих действиях лишь там, где властвует внутренняя необходимость изначального естества. Да ведь Иисус и говорит это лишь тем, к кому обращается в Заповедях блаженства.

А если все выражения нашего естества правдивы и ясны, прямодушны и просты, тогда любые клятвы ни к чему. Они не нужны, и от них мало толку. Это просто не подобает изначальному естеству. Они не более чем подсобное средство жалкого и низкого естества, которое само по себе ничего не гарантирует и лишено неотразимой убедительности, свойственной правде. Чада Божьи к тому же слишком благородны и слишком возвышены. Благородство внутренней правды придает их словам естественный вес, а их делам жизненную ценность. Поэтому не требуется поддерживать их, облекая в принятые формы. И это возвышает их слова над мелочным существом, которое своими неумными стараниями, многословием и суетой старается придать им вес и величие.

Благодаря непосредственному проявлению жизни, свойственному новой нравственности, Ищущие имеют своеобразную личную позицию, и это крайне важно. Прежнее «правосудие» не обходилось без клятв, но лишь требовало их исполнения. Ведь клятвы относились не только к настоящему и прошлому, но и к будущему. Люди клялись вести себя определенным образом, торжественные обещания были необходимы для взаимной гарантии, так как полагаться друг на друга было нельзя. В идеале законность требовала лишь неукоснительного исполнения клятвенных обещаний.

Сегодня все осталось по-прежнему. Люди с варварской натурой не могут обходиться без взаимных клятвенных заверений, иначе, как они считают, нельзя положиться ни на кого, и общественная жизнь разладится. Чиновники обязаны присягать на верность королю и закону, духовенство клянется не отступать от веры, супруги клянутся в верности перед алтарем и учреждением, регистрирующим акты гражданского состояния, а в личном общении люди связывают друг друга честным словом. То есть никому нельзя доверить тайну, нельзя получить гарантии, и приходится опуститься еще на одну ступеньку вниз, оговаривая штрафы за неисполнение обещанного.

Это настоящее варварство. В новом естестве подобное исключено. Поэтому Иисус не говорит: вы должны держать свое слово, а требует, чтобы мы его вообще не давали. Только: «да, да» или «нет, нет». И не более того, ни под каким видом. Для этого вы слишком благородны и клятвами только уроните свое достоинство. Это другим нужно связывать себя взаимными заверениями, вы же будете хранить верность по свободной воле. Ваша честь именно в свободе. Порукой должно быть ваша сущность, но никак не ваши слова. И никаких дополнительных гарантий от вас не требуется, ибо это было бы неправильно: тем самым вы превысили бы свои полномочия. Мы не вправе связывать себя обещаниями на будущее, ибо оно принадлежит Богу. Оно не в наших руках, и мы не можем им распоряжаться. Услышав вопрос, мы, пожалуй, должны сказать так: при известных условиях я это сделаю, если это будет входить в мои намерения и соответствовать моим убеждениям. Но ни в коем случае не говорить: я это непременно сделаю. Я выражаю свою нынешнюю позицию по отношению к чему-то в будущем, но не определяю свою будущую позицию в данном вопросе, так как не имею такого права, ибо она может и должна измениться в соответствии со сложившимися обстоятельствами. Ведь видение и понимание конкретного события, как правило, различны и не совпадают с тем, каким мы его предполагали. В результате мое отношение к нему в будущем может в корне отличаться от нынешнего.

 

5. Нравственность внутреннего превосходства

Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся.

Поддерживать заведенный среди людей порядок следует только руководствуясь принципом возмездия. Основа всего хорошего и плохого – взаимность, право которой формулируется словами «око за око, зуб за зуб». Ты должен любить своего друга и ненавидеть своего врага, иными словами, отвечать каждому взаимностью. Однако новому порядку вещей возмездие чуждо. Вместо «как ты мне, так и я тебе» оно устанавливает: каков я есть, таков я для тебя всегда, как бы ты ко мне ни относился.

Поэтому Иисус, вовсе не касаясь закона возмездия, полезного, хотя и варварского, говорит следующее: вам вовсе не нужно защищаться от несправедливости, спокойно сносите ее и превосходите ее непринужденной любезностью, что равносильно дать возможность оскорбителю нанести вторую пощечину. Если кто-то выдвигает необоснованные претензии на вашу собственность, лучше пойти еще дальше и удовлетворить его бесстыдные требования, дав ему вдвое больше.

Выходит, несправедливость должна не только оставаться безнаказанной, но даже может вымещаться на нас в любой мере. Пусть она истощается на нашей абсолютной непохожести на других и ее злые намерения разбиваются о нашу безмерную предупредительность. Это и есть активное терпение, которое не только мирится со всем, не защищаясь, но даже принимает агрессивную алчность других, удовлетворяя ее. Мало подавлять в себе желание нанести ответный удар. Навстречу старому естеству, вымещающему на нас свою гнусность и вседозволенность, должно выступить новое, со своими врожденными чувствами и изначальными внешними проявлениями. Стало быть, реагировать обязательно нужно, даже очень энергично, но только по-своему.

Но мы будем на такое способны лишь в том случае, если в нас безраздельно действует изначальное естество, если оно стало силой, которая управляет нашей жизнью. Никому не дано им повелевать, в том числе и Ищущим. Все должно получаться само собой и с безусловной необходимостью, тогда это будет неподдельным. И лишь когда новый образ жизни станет нашей новой натурой, тогда он будет проявляться в нас естественно и непроизвольно, именно так, как того ожидал от нас Иисус. Но если в таком поведении полновластие и своеобразие изначального естества никак себя не обнаруживают, значит оно фальшиво, не более чем жалкое притворство.

Но давайте все же убережемся от неправильного понимания Иисуса. Он не намеревался собрать вокруг Себя лицемеров, Он хотел сотворить правдивых людей. Если я делаю нечто такое, что мне внутренне чуждо, к чему я должен себя прежде принудить, меня иначе как лицемером (в строгом смысле этого слова) не назовешь. Суть старой нравственности – самопринуждение, новой – саморазвитие путем искупления, перерождение нашего естества, возвращение ему свойств естества изначального. Слова Иисуса раскрывают перед нами основные законы новой жизни, стремящейся к своему становлению в Ищущих. Но они не оживут в нас лишь потому, что мы, посчитав их неукоснительными требованиями, станем им буквально следовать, судорожно преодолевать наше бессилие. Нет, нам следует позаботиться об успешном развитии в нас изначального естества и дать полную свободу его импульсам.

Несомненно, наша бойкая жизнь по старому образу нисколько не способствует росту в нас правды. Недостаточно просто не демонстрировать то, чего в нас нет. Если мы честны и вовлечены в поток жизни, несущий нас к цели человечества, то наше поведение станет определяться нашими стремлениями и естественным образом начнет приближаться к такому, которое свойственно чадам Божьим. Но кто действительно больше всего на свете безмерно желает обрести новую неизведанную доселе страну Божью, тот, сталкиваясь со всевозможными злыми искушениями, будет испытывать совсем другие чувства и действовать не так, как обычный человек. Уже одна наша духовная тоска побуждает нас невольно вести себя так, как подсказывает Иисус. И такое поведение весьма способствует успешному развитию в нас изначального естества, поскольку ему соответствует. Но из переизбытка и могущества заключенной в этом естестве движущей нами жизни рождается уже нечто иное, не имеющее с тоской ничего общего.

Такова простейшая реакция нашего изначального естества на ту несправедливость, с которой мы сталкиваемся. Здесь нет никакого героического сопротивления соблазну отомстить, противодействие возникает немедленно и непроизвольно. И это противодействие уже не месть, поскольку новое естество целиком и полностью соткано из «да» и никакого «нет» в нем быть не может. Когда бы мы ни обращались к нему, оно всегда при всех обстоятельствах позитивно. Оно творит только во благо, и все у него всегда получается наилучшим образом, как для себя, так и для других.

А потому новое естество не прибегает к самозащите и возмездию, а отзывается на все, оставаясь самим собой. И к каким бы злым искушениям старое естество ни прибегало, новое остается чистым и неповрежденным, таким, какое есть. И совершенно неважно, как к нам относятся. Просят ли нас и берут взаймы, или же вымогают и требуют через суд, на нашем поведении это нисколько не сказывается. Плохое, так же, как и правильное, – всего лишь проявление нового образа жизни, свойственного нам.

Любая несправедливость, случающаяся с нами, подобна прорвавшемуся нарыву внутренних бед наших противников. Поэтому для истинного человека помощь другим и избавление их от бед есть единственно возможное, чем он способен прельститься, и совершенно неизбежное, на что он непременно подвигнется. Но эту помощь и избавление он принесет другим только благодаря самобытному воздействию того естества, которое в нем есть. А чтобы оно проявило свое влияние во всей полноте и проникло в глубь другого, преодолев вспышку поверхностных чувств, нужно прежде всего как следует утихомирить его дурные требования. Поэтому пусть он наседает сколько ему вздумается, любые его претензии будут удовлетворяться беспрекословно и сверх всякой меры. Это охладит пыл другого и в тут же позволит ему ощутить новое естество.

Обветшалая и истинная гуманность противостоят друг другу, между ними нет никакой непрозрачной перегородки, скрывающей их друг от друга. Больной может ощутить здоровье как нечто изначальное в себе, и оно окажет на него свое целебное воздействие. Но исчезнут ли в результате его внутренние беды, это еще, конечно, вопрос. К тому же это будет зависеть в том числе и от силы нашей натуры. Что не происходит само собой, того нам не добиться намеренно кропотливым трудом. И это нам не вменяется в обязанность, мы должны лишь позволить ясно и полно проявиться тому, что мы есть на самом деле.

Вот что главное, а не внешняя схожесть нашего поведения в соответствующих случаях с примерами Иисуса. Один и тот же характер поведения может при разных обстоятельствах выглядеть совершенно иначе. Ибо его форма и образ определяются не только изначальным естеством, хотя оно и должно всецело рождаться из него. Тут сказывается и положение вещей, в рамках которого оно обретает свой облик. В наших нынешних сложных условиях все не так просто, как во времена Иисуса.

Сегодня готовность новых людей помогать другим тоже будет совершенно безграничной. Однако они не станут безоговорочно оказывать помощь каждому, кто их попросит, и не будут одалживать всем пожелавшим взять у них взаймы. Ибо это было бы неправильно. Так они только усугубят последствия злоупотреблений и произвола, их же задача – деятельно участвовать в формировании нового человека. Их безграничная щедрость, в точности соответствующая той, на которую указывает Иисус, сдерживается неизменной добросовестностью, которая контролирует надлежащее управление вверенным им имуществом и диктует новый порядок общения с ближним. Согласно этому порядку моим ближним всегда является тот, кому велено обратиться за помощью ко мне, кому в данный момент непостижимым образом указан именно я.

Несомненно, Иисус своими словами намеревался выделить безграничную щедрость и готовность помочь, именно их, и не более. Но в те времена при тогдашних обстоятельствах, в отличие от нынешних, не было особой необходимости указывать на разумные условия, при которых проявляются их качества. Вряд ли зажиточный человек в Иерусалиме получал со всех концов Палестины от совершенно незнакомых ему людей просительные письма. Тот, кого обстоятельства вынуждали просить о помощи, обращался, естественно, к родным, соседям и землякам, которые знали о его затруднениях. Стало быть, личные и доверительные отношения делали любую просьбу по-человечески понятной, и вряд ли кто-то думал, что можно нанести вред человеку бездумным оказанием помощи и одалживанием денег. Сегодня дело обстоит совершенно иначе. Люди обращаются за помощью даже к малознакомым, и они с легкостью оказывают ее, не вникая в обстоятельства того, кто ее принимает. Между тем обстоятельства бывают чрезвычайно запутаны, и к каждой просьбе о помощи следует подходить с величайшей тщательностью. С этим ничего не поделаешь, но если мы проникнемся духом Заповедей блаженства, то в полном соответствии со словами Иисуса безусловно предоставим себя в распоряжение всех нуждающихся в помощи. Это само собой разумеется. Сама по себе готовность помочь в своем изначальном порыве не может сдерживаться никакими обстоятельствами, иначе она будет в лицемерием. Если у дающего взаймы осторожность диктуется маммоной, а не любовью и стремлением помогать другим, то он обманывает самого себя.

Люди нового естества также вряд ли безоговорочно уступят вымогателю и не станут требовать подтверждения в судебном порядке правомочности его притязаний. Как только, к примеру, они узнают, что с каждой новой уступкой они лишь подталкивают кого-то к необузданному завышению его притязаний, более того, даже убеждают его тем самым в их правомерности, то очень может быть, что они, хотя и дадут высказаться суду, затем добровольно отдадут вымогателю вдвое больше того, что оспорили у него судьи. И здесь характер поведения благодетелей окажется различным, в зависимости от обстоятельств. Но в каждом случае в его основе должна быть безграничная предупредительность по отношению к нападкам зла.

Здесь, как, впрочем, и везде, важнее всего, чтобы та же самая внутренняя позиция, свойственная новой нравственности, в конкретных условиях обретала присущий только ей облик, непременно раскрывающий изначальное естество, но позволяющий ему свободно проявляться в существующих обстоятельствах. Внутренняя необходимость, властно действующая во всех проявлениях жизни новых людей, становится их изначальным чувством. Возникает она, однако, из непосредственного живого отношения к конкретной жизненной проблеме, которую надо решать, а поэтому всегда соответствует ей и отличается своеобразием.

То, как новая нравственность, с ее предупредительностью и полной готовностью помочь, откликается на любые посягательства и притязания, отражает лишь внутреннее превосходство нового естества над старым. Новое явно выше старого, как правда выше лжи, могущество – бессилия, жизнь – окостенения, свобода – пристрастности, изначальное чувство – обстоятельного размышления, безусловная необходимость – произвола, строгий стиль – любых варварских затей и образов. Поэтому любые попытки поврежденной человеческой природы извратить новое или ослабить его оказываются несостоятельными. Оно остается беспристрастным, несмотря на соблазны, и верным себе, поскольку зло не находит в нем отклика, а напротив, вызывает добро. Оно по сути неприкасаемо: людей правды не в чем обвинять, ведь любые нападки на них лишь открывают суверенную власть их нового бытия и бессилие любых злых происков.

А поскольку это не просто намерение вести себя каким-то определенным образом, а живая действительность, непроизвольно обнаруживающая себя по мере развития изначального естества, то и новая нравственность везде и во всем – нравственность внутреннего превосходства. Не только по отношению к несправедливости, но и ко всему. Она проявляет себя всеми гранями своего необычного облика.

Именно внутреннее превосходство позволяет правдивым людям разрешать самые натянутые отношения личного плана, поскольку наделяет их ничем не скованной непринужденностью, которая вызывает в них предупредительность, приносящую им удовлетворение и освобождение. Именно внутреннее превосходство нового существа придает его внутренним законам такую неистовую силу, что люди, находящиеся в становлении, не нуждаются в защитных барьерах, а находят достаточную поддержку и необходимые ориентиры в тех самых изначальных чувствах, в которых скрыт внутренний порядок вещей. Внутреннее превосходство правды и есть то, что позволяет каждому, в ком она властвует, жить непосредственно изначальными чувствами, ибо его живая сила легко справляется со всеми выпадами и недоразумениями.

Внутреннее превосходство изначального естества над всеми притязаниями жизни и дает ему гениальную особенность, неотразимую силу, стихийную уверенность и свежую, как роса, непосредственность его нравственной жизни. Благодаря этому оно везде и во всем принимает облик Царства Небесного.

 

6. Нравственность кипучей жизни

Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники?

Где безграничное терпение, там и безусловная любовь. Вот где наконец во всей полноте открывается противоречие между старым и новым. В основе того, какие мы есть, уже не взаимность интересов и отплата или возмездие, а истинная человечность, утверждающаяся и обнаруживающая себя при любых обстоятельствах, поскольку она жизненна. Наше поведение больше не меняется «в зависимости от ситуации», оно неизменно, каким ему и следует быть под действием движущей силы изначального естества, оно безусловно и решительно. Вот почему новые люди любят даже своих врагов и молятся даже за своих гонителей.

Чем полнее мы отдаемся жизни, позволяя всем обстоятельствам управлять ею, тем сильнее наше поведение зависит от внешних причин, тем отчетливее оно становится просто ответной реакцией, которая целиком определяется тем, что его вызвало. Но чем полнее мы живем сами, тем больше наше поведение зависит от чисто внутренних причин, тем оно самостоятельнее в своем проявлении и свободнее в саморазвитии. Стало быть, чем сильнее наше Я и чем активнее оно заявляет о себе в жизни, тем слабее влияние на него окружающих, тем скорее оно остается верным себе. Оно не может оказаться не таким, каким ему положено быть. Именно его безусловность и делает истинных людей благородными и свободными, дает им превосходство над другими.

Изменившийся облик этих людей и есть их изначальное естество. Проявляя себя, они всегда и везде раскрывают правду человека. Любое требование жизни, которое им надлежит исполнить, любое впечатление, не оставляющее их равнодушными, любое переживаемое ими событие обнажают их величие – созидательное и освобождающее. В хорошие и плохие дни, среди друзей и врагов, испытывая любовь и уважение к себе, сталкиваясь с клеветой и ненавистью, их новая жизнь по мере своего развития остается возвышенно величественной, отчего любое общение с другими людьми – как причиняющими им боль, так и доставляющими радость – вызывает в них чувство любви.

Такова особенность их происхождения, их Отца. Как «Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных», так и жизнь подлинных людей осеняет всех ярким светом в новой стране Божьей. Они не отплачивают ни добром, ни злом, для этого они, чада Божьи, слишком благородны, они совершенно равнодушны к тому, какие они есть и какими им подобает быть. Никому не дано ослабить жар их души и погасить их спокойный, неизменный свет. Ведь такие люди абсолютно независимы и беспристрастны к тому, как относятся к ним окружающие. Это не может ни вывести их из устойчивого равновесия, ни помешать им жить своей жизнью, ни затуманить их облик. Ибо благородное превосходство делает их неуязвимыми перед любыми соблазнами и нападками старого естества. Поведение окружающих не способно ни исказить, ни ограничить совершенно необычные проявления их естества, оно лишь этому способствует. Их манера держать себя определяется постоянно нарастающим напором их жизни, а не внешними поводами и здравыми рассуждениями. А на тех, кто оказывается в их атмосфере, они изливают одну только любовь.

Конечно, любовь эта в корне отличается от той, что известна людям старого естества. Она не отождествляется с нравственным поведением, которого можно достичь, нацелено стремясь к добру, это изначальное естество, стихийная сила природы нового существа, устремляющаяся навстречу каждому, кто попадает в зону ее действия. Это не расположение к привлекательным или достойным сочувствия людям, а чрезмерность души, бьющая ключом, и переливающаяся через край внутренняя жизнь, переизбыток собственного Я, оно выплескивает свое зрелое изобилие, потому что не может удержать в себе такое богатство. В этой любви лучится счастье, оно наполняет людей, находящихся в процессе становления; это жизнерадостность, сквозящая отовсюду, жизненная сила и созидающая энергия, которая накапливается внутренней жизнью души и разряжается, достигнув высочайшего напряжения. Так она превращается в огонь и жар, непреодолимый напор, пленительную мощь человеческой личности. И она обволакивает людей подобно лучистым вибрациям солнечного света и трепетанию палящего зноя, наполняя их жизненной силой и радостью.

На ближних она изливается страстным чувством, выражается сильным биением сердца, безоговорочно, энергично и бурно подтверждающим ее и вступающимся за нее самолично, проявляется как жгучая потребность в людях, в их благе, их росте, их величии. Но такая утверждающая воля изначального естества, содрогающегося в созидательном движении, простирается, конечно же, не на всех подряд, кого достигает, и только потому что она обязана действовать. Ведь любовь желает людей не такими, какие они есть, а какими должны и могут стать, ей нужен не их случайный облик, а их изначальное предназначение, не их заблуждения, а их правда. Но будучи действенной в своем утверждении, она укрепляет силы возлюбленных, помогает им справиться с бедами, устраняет препятствия и срывает с них оковы предвзятости и заблуждений, без всяких дополнительных условий делая их такими, какие они есть по сути и по своему величию. Стало быть, любовь – это передача силы и жизни, созидающая власть, излучение своего Я; сама по себе и в своем действенном проявлении она есть отображение Божественного прообраза.

Вибрации, возносящиеся от нашей любви к Богу, суть ходатайство и просьба. Ведь жить – значит получать от Бога, а страстно желать чего-либо для другого – вымаливать это для него у Бога. Мы лишь посредники. Такое заступничество – не что иное, как обращенная к Богу сторона нашей любви и ее обратное воздействие на Него. Своей любовью чада Божьи связывают с Богом всех, кого любят, и погружают их в атмосферу собственной жизни, ибо их любовь – созидательное Божественное движение жизни. Изливая на людей свое изначальное естество, они пробуждают внимание Бога к своим возлюбленным. Поэтому, если они любят своих врагов, то возносят молитвы за них, своих гонителей.

Любовь – как кипучая, переливающаяся через край жизнь изначального естества – есть ничем не ограниченное исполнение заповеди: ты должен любить. Контраст между нарастающей изначальной любовью и любовью искусственной, взращиваемой в себе необходимостью следовать нормам морали, Иисус отчетливо выражает словами: «а Я говорю вам: любите врагов ваших». Ведь ее безграничное проявление по отношению ко всем без исключения – верный признак ее неподдельности. А это возможно только в случае, если она – сила и мощь новой жизни, а не предупредительность и любезность, если она самостийный порыв личности, не нуждающийся ни в каких побудительных импульсах, изначальное движение бьющего ключом нашего Я, выходящего за собственные пределы и не спросясь захлестывающего каждого. Человек старого естества, чья любовь не более чем реакция на внешние впечатления, вызывающие в нем сочувствие или побуждающие к удовлетворению чьих-то желаний, на такое не способен. В лучшем случае он, нравственно пересиливая себя и «становясь на голову», лицемерно изобразит любовь к врагу. Ведь истинная любовь – это когда не любить не можешь. Поэтому любовь к врагам тогда подлинна, когда это импульсивное выражение изначального чувства. Для людей старого естества это было бы против их натуры, а для людей нового естества – безусловная необходимость. Есть нечто особенное в способности любить своих врагов, потому что любовь эта рождается совершенно импульсивно, по первому побуждению. Вот оно – величие изначального естества во всей его красоте.

Можно было бы бесконечно долго говорить о сущности, облике, происхождении и важности такой любви, которая является неподражаемой сутью родившихся чад Божьих. Но это увело бы нас слишком далеко. Давайте попытаемся возродиться, и тогда мы сами испытаем это на себе.

Итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный.

Так Иисус завершает свое разъяснение новой нравственности. Иного понимания этих слов быть не может. Иначе нам пришлось бы их отвергнуть, или же мы о них споткнулись бы. Как можно требовать от человека быть совершенным, когда несовершенство – органически присуще ему. «Никто не благ, как только один Бог», говорит Иисус. Но если мы все же мы дерзнем соответствовать этим словам и устремимся в религиозном экстазе к безгрешности, то только обманемся своим совершенством, и все закончится плачевно.

Однако смысл этих слов Иисуса вовсе не таков. Совершенство, которого здесь требует Он, выражает собой не бóльшую праведность, обрести которую Он нам настоятельно советует в данной главе, не количественное различие, а качественное. Речь идет об абсолютности не меры, а сути. Изначальная, исполняющая закон, созидательная нравственность нового естества соотносится с несовершенной, скупой нравственностью старого существа как совершенное с несовершенным. Ибо она по-своему совершенна, каким бы маленьким, чахлым росточком еще ни была, в то время как старая нравственность по-своему несовершенна и таковой останется, сколько бы мы себя ни пересиливали в своем стремлении довести ее до абсолютной.

На этом круг разъяснений Иисусом о новой нравственности замыкается, и Он возвращается к тому, с чего начал. Если ваша нравственность не намного превосходит нравственность фарисеев и книжников, то вы не войдете в Царство Божье, ибо там властвует совершенная нравственность. Как только Царство Божье – в его личностном, индивидуальном проявлении в качестве изначального естества – оживет в человеке, тогда в нем родится и совершенная нравственность, в том виде, как ее подробно раскрывает перед нами Иисус. Она тогда начинает проявлять себя с безусловной необходимостью, подобно зарождающейся жизни. Вот почему Иисус говорит: будьте совершенны. Ибо это не приказ, а призыв к Ищущим всеми силами способствовать процветанию того, что пускает первые ростки с пробуждением в них действительно изначального естества. И каждый до конца перерождающийся человек несомненно почувствует в себе зарождение новой нравственности. Но пусть тот, кто почувствует это, всегда содействует ее развитию и неустанно заботится о том, чтобы совершенство правды человека беспрепятственно открывалось в нем и признавалось другими.

Но говоря: «итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный», Иисус дает характеристику абсолютной нравственности нового естества, указывая на ее происхождение. Ей свойственны черты Отца. И особенно это касается любви. Мы должны любить всех без исключения и безгранично, как любит Отец наш, чье солнце светит и злым, и добрым. Его любовь всеобъемлюща. Как кипучая жизнь любви, так и внутреннее превосходство, непосредственность выражения, строгая закономерность, изначальность чувства и творческое исполнение закона свойственны именно Отцу. Каков Отец, таковы и чада, но только те, которые рождены Им. А потому прежде в нас должно возродиться изначальное естество, происходящее от Отца, и тогда в нас оживет Его образ.