1. Жизнь внешняя
В шестой главе Евангелия от Матфея Нагорная проповедь обращается к внутренней, индивидуальной жизни человека и показывает все неповторимое своеобразие его первозданного естества – в противопоставлении тому поврежденному естеству, которое и надлежит преодолеть. Мы видим, как живут люди, в корне изменившиеся.
Три первых раздела освещают подобно прожектору три отдельные области внутренней жизни человека: слово о милостыне разъясняет, как ему следует себя вести, когда он ее творит; рассуждение о молитве – как войти в контакт с Богом и, наконец, высказывание о посте – как жить в самом себе. И такая последовательность разделов обусловлена не только их смысловым единством. Есть еще одна причина.
Как бы ни разнились эти три области человеческой жизни, каждый раз мы слышим одно и то же наставление, звучащее совершенно одинаково: творить милостыню следует втайне, молиться и поститься надо не публично, не напоказ, как это делают лицемеры, которые уже получают свою награду. «Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно», – говорит Иисус.
Стало быть, речь здесь идет о некоем общем правиле, имеющем силу во всех областях внутренней жизни человека. Чтобы показать его универсальный характер, Иисус дает тому различные подтверждения, а идентичность используемых Им слов лишь подчеркивает значение этого правила, представляющего собой незыблемый естественный закон первозданного естества. И тем более мы не вправе относить его только к трем конкретным случаям, выбранным Им для обсуждения. Закон действует во всех сферах человеческой жизни, из которой они и почерпнуты. Доберемся и мы здесь до сути объяснений Иисуса, но лишь при условии, что не остановимся на примерах, которыми Он хотел показать это правило более наглядно, а постараемся понять, какое значение оно имеет для всех нас.
У иудеев, чья жизнь в целом утратила самостоятельный смысл, а если что-то еще и значила, то только в том, что касалось религии. Вся их внутренняя жизнь полностью сводилась к набожности. Будучи аскетичной, она стала частью морали и потому приобрела характер религиозной работы в сочетании с выполнением моральных обязанностей. В таком виде набожность слилась с понятием «праведность», объединявшим в себе все устремления иудеев к идеальному.
Однако при подобном смещении центра тяжести внутренней жизни в чисто внешнюю сторону она неизбежно искажалась, отдаляясь от заложенных в ней самой целей и подчиняясь однобоким религиозным интересам. Ее предназначением считалось уже не собственно исполнение, а соблюдение религиозных норм – вот с чем она отождествлялась и до чего была низведена. В результате люди делали то, что им надлежало делать, не ради самого дела, а чтобы угодить Богу и получить за это награду. То есть значимо было не дело, а цель, которой таким образом намеревались достичь. И эта цель была внешней.
К тому же по мере того, как проявления внутренней жизни все больше сводились к формальному соблюдению религиозных норм, оно стало казаться чем-то особенным, необычным, в чем самому человеку не разобраться. Тут возводилось некое особенное сознание, полное пленительного очарования, поскольку в нем, как казалось, отражались заслуги и величие его обладателя. Но каждый хочет, чтобы его заслугу признали другие. И потому необычное соблюдение религиозных норм в обычной внутренней жизни приучило людей, и это вполне естественно, постоянно помнить о том, какое впечатление они производят на других. Постепенно такая поначалу едва уловимая неискренность приобрела более явственные черты и превратилась в то, что Иисус называл лицемерием.
Все эти явления представляли бы для нас чисто исторический интерес, если бы эта болезнь была чуждой нам, а нарушения религиозной жизни, столь распространенные среди нас, не носили характер эпидемии. И в наших христианских кругах внутренняя жизнь верующих сплошь и рядом потонула в ханжестве и несет на себе все признаки вырождения. И там среди нас, где благочестие не спасается от этого глубокой искренностью и ясным осознанием того, что все есть милость Божия, там эта жизнь превращается в лицемерие. Но даже если подобного и удается избежать, ей все равно присуще сознание чего-то исключительного. Вот почему эти рассуждения Иисуса столь интересны сегодня для Ищущих, которые жаждут жизни и правды.
Смотрите, не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного.
Итак, когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою.
У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно.
Иисус, выражая иудейское представление о награде, выстраивает Свою речь так, чтобы заклеймить позором все безобразие, творимое лицемерием. Противопоставляя затем чистое отражение искаженному, Он Своим конкретным объяснением полностью отметает всякий расчет.
Все сказанное становится простым и понятным, стоит только освободить его от иудейского облачения. Остерегайтесь делать добро напоказ, иначе оно потеряет всякую ценность и в глазах Бога, и в жизни, не добивайтесь награды за это, иначе оно не принесет никакой пользы первозданному естеству в вас. Добро, творимое ради того, чтобы произвести впечатление на других, не имеет силы у Бога. Тогда никакой правды и никакой жизни здесь нет, а одна лишь видимость и чванство, тогда это служит не людям, а нашему тщеславию. Мы не исполняем некое предназначение, а просто хотим чего-то достичь, то есть руководствуемся не изначальным чувством, а расчетом. Но какова суть, таково и воздействие. Искажение смысла делает поступок бесполезным и приносит один лишь вред. Отвлекаясь посторонними мыслями, мы добро превращаем в зло.
А потому не трезвонь о своей помощи нуждающимся, как делают лицемеры, желающие этими деяниями лишь возвеличить себя. И действительно, они уже получили свою награду – произвели впечатление. В мире иллюзий подобное движение жизни, едва возникнув, тут же исчезает. Такие ее проявления остаются бесполезными и никакого значения не имеют.
Вполне очевидно, что данное предостережение Иисуса не утратило своего значения и в наши дни. И сегодня немало людей живут напоказ, только и думают о том, какое впечатление их поведение производит на других. Для большинства это играет определяющую роль. И не удивительно, что подобная озабоченность чаще всего бывает у тех, кто еще не нашел себя и не проникся интересом к своему Я. В таких людях уж очень много поверхностного, показного, слишком уж они зависят от мнения других и слишком неуверенны в себе, чтобы стать выше этого. Чем беднее духовная жизнь иного человека, тем важнее для него престиж, которым он упивается. Это и есть его богатство, которое доставляет ему радость, которым он и живет, инстинктивно заботясь о том, чтобы не ощущать себя духовно нищим, подавляя в себе жажду жизни и правды.
А коли вся наша культура пронизана стремлением к внешнему блеску, живет этими интересами, выстроена в соответствии с ними и ими пользуется, то это говорит о ее варварском характере. Мир иллюзорного ценится выше мира реального. Почет, престиж, имя, слава – вот охватывающие весь мир движущие силы, действующие и в маленькой деревушке, и в сфере искусства, науки и политики. Даже такое общепризнанное понятие, как честь говорит о том, какое значение придают все чужому мнению. А если публичное оскорбление воспринимается как нечто, задевающее нашу честь, то получается, что наша честь – это хорошее мнение о нас, доброе имя, вызывающее восхищение окружающих, а вовсе не ценность нашего Я, умалить которую не может никто, кроме нас, когда мы изменяем самим себе.
Но новому естеству чуждо повышенное внимание к внешнему впечатлению – оно ведь наивно. Кто придает ему значение, пребывает в дискомфорте и испытывает мучительную неловкость всякий раз, когда отблески окружающего мира высвечивают его внутреннюю жизнь. Но человеку, для которого важнее всего своя внутренняя жизнь, безразлично, какое впечатление он производит. Охваченный ощущением своей абсолютной нищеты, он не хочет привлекать к себе внимание, он чувствует себя неуютно, когда его поведение становится предметом обсуждения. Все, что он делает, кажется ему малозначительным и заслуживающим презрения. Ему хочется скрыться, чтобы никто его не видел. Да разве может такой человек что-либо делать и работать ради похвалы и признания! Чем сокровеннее его жизнь, тем равнодушнее он ко всему внешнему, поверхностному. Кто в состоянии сознавать все страдания человечества и одновременно вдохновляться чьими-то рукоплесканиями! Ищущий правды не спрашивает, что о нем думают, ибо в этом не находит для себя ни утешения, ни поддержки, ни подтверждения правоты своего внутреннего сознания. Кто в борьбе за правду одержал пусть даже небольшие победы, тот совершенно утрачивает вкус к иллюзорному. Чем благороднее человек, тем неприметнее он старается жить. Пошло прислушиваться к рукоплесканиям толпы, видеть в ее суждениях мерило ценности своих дел. К тому же ее одобрение подозрительно, поскольку чаще всего в нем кроется недоверие правдивости нашего поведения. Спору нет, мы воздействуем на других тем впечатлением, которое производим на них, но это происходит непроизвольно, без умысла. Ищущие должны светить, не сознавая этого, самим движением пробивающейся в них жизни, не создавая видимости и не выставляя себя в выгодном свете.
Если мы печемся о производимом нами впечатлении, то лишаемся душевного равновесия. Эта забота ослепляет нас и затуманивает взор, лишая его простоты и наивности, отвлекает от подлинной цели и расщепляет движение нашей души, она непроизвольно влияет и на наше поведение. Мы оглядываемся на других, отчего прямодушие и импульсивность проявлений нашей жизни нарушается, появляется неуверенность в себе. Изначальность исчезает. В этом самая суть предостережения Иисуса. Он говорит Ищущим: не мешайте зарождающемуся в вас новому естеству оставаться непосредственным в своих проявлениях, иначе вы погубите его изначальность, первозданность. И поскольку для Него это очень важно, Иисус идет еще чуть дальше: то, что делаете, делайте втайне, и не только от людей, но и от самих себя.
«Когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая». Согласованность в действиях левой и правой рук у восточных людей выражает теснейшую общность, основанную на самом глубоком взаимном доверии. И если одной руке не дóлжно замечать действий другой, то это означает, что проявления нашей жизни вообще не должны занимать наше сознание, а проходить сквозь него не задерживаясь, не затрагивая его и не вызывая никаких размышлений. Мы должны жить совершенно наивной жизнью, то есть ничего не домысливать, а оставаться всегда непосредственными, импульсивными, естественными. Когда внутренний порыв воплощается в действие непроизвольно, вот тогда левая рука и не знает ничего о движении правой, поскольку оно совершается инстинктивно.
Что бы мы ни делали, фиксировать на этом свои мысли не следует – ни во время действия, ни после. Рефлексии, сопровождающие, обсуждающие, «ощупывающие» наши поступки, только мешают нам, лишают наши проявления непосредственности, препятствуя ей так же, как и рефлексии нашего окружения. В результате наше поведение становится прямолинейным и лишается гибкости. Любая попытка выставить себя в выгодном свете бросает на нас тень. Являемое нами в жизнь теряет свое особенное очарование, свойственную источнику свежесть и прозрачность, первозданную силу и внутреннюю уверенность. Гениальные устремления всюду и везде неотделимы от непосредственности внутренних процессов. Именно она дает нашему первозданному естеству вспыхнуть во всем своем чистом великолепии и проявиться в созидательной мощи.
Стало быть, вовсе недостаточно делать добро анонимно и незаметно. Мы и сами не должны замечать этого. Конечно, оно неизбежно совершается с нашим личным участием, но испытывать при этом какие-либо чувства не следует. Делайте неприметно для самих себя. Это умеют очень немногие. Совершаемые людьми поступки обычно вызывают у них разные эмоции: они их словно ласкают, оглядываются на них с чувством бесконечного самодовольства. Они никак не могут отстраниться от них и почивают на лаврах, что не сочетается с чистотой и безыскусностью изначальной жизни. То, что люди творят по внутреннему убеждению, отличается целомудренностью. И поэтому мы не вправе превозносить наши достижения даже в собственных глазах, более того, нам следовало бы не просто гасить в себе даже самые слабые проблески самодовольства, думая про себя «ну и что тут особенного!», а совершенно простодушно выполнять то, что внутренне считаем необходимым.
Наше сознание должно в этом участвовать ровно настолько, насколько того требует само действие, но без пристального всматривания в него. Пусть сознание будет начеку, чтобы не допускать в себя ни малейшего впечатления о происходящем. Даже смотреть на свои поступки как бы со стороны уже нехорошо, так же, как и искать себе зрителей. В этом случае нарушается внутреннее единство движения жизни: каждый из нас ведь и герой, и зритель в одном лице. Но по мере превращения в зрителей мы перестаем быть героями, а потом становимся актерами, хотя и играющими для самих себя. Нарушение такого единства лишает наши искания правды, а вместе с ней – силы и плодотворности.
Можно ли, что-то делая, одновременно смотреться в зеркало, чтобы видеть, как ты при этом выглядишь! Движения обязательно станут вялыми, ведь отвлекаясь от дела, мы переключаемся на себя, а это неизбежно отразится на том, что мы делаем, и наша естественность исчезнет. Объективное течение нашей собственной жизни прервется. Если оглядываться на исполненное и упиваться результатами, то мы застынем на месте, жизнь собьется с ритма, и мгновение будет упущено. У нас нет времени праздновать победы. Нам нужно идти вперед, к тому нас побуждает бьющая ключом жизнь.
Люди нового становления никогда не воображают невесть что о характере и достижениях своей собственной жизни, ибо то, что в их глазах ценно, родилось и выросло само, а не придумано и не содеяно ими. Она будет радовать их лишь тогда, когда они превратятся в чистый инструмент Божественной силы. Тот, кто любит, не станет возвеличивать себя. Кто станет благодарить себя за то, что принял человека, пожелавшего помочь ему исполнить его предназначение? Для живущего изначальными чувствами такая неожиданным образом ниспосланная ему поддержка – движение чисто рефлективное. Уже одно это делает его счастливым – как реакция на самый сокровенный жизненный порыв, исключающий всяческое самолюбование. И что необычного в том, когда мы во благо другим добросовестно и тщательно управляем вверенным нам имуществом и делимся с нуждающимися? Смешон кассир, вздумавший ставить себе в заслугу выплату больших сумм! Но кто останется внутренне совершенно спокойным, принося «жертвы»? Ни у кого это естественным образом не получится, но произойдет само собой, если мы займем истинную позицию по отношению к жизни и изменимся настолько, что ощутим свою изначальность.
Но поистине незаметно для нас и для других наша внутренняя жизнь протекает лишь тогда, когда она изливается из сокровенного источника. Мы живем простодушно и бесхитростно, когда все проявления нашей жизни диктуются не рефлексиями, а изначальными чувствами, когда они порождены не размышлениями, а живым контактом нашего естества со сложившейся ситуацией, с текущими запросами жизни, с людьми, ниспосланными именно нам. Источник нашей жизни должен находиться вне нашего сознания, в сокрытии, иначе мы никогда не придем к бьющей ключом, гениальной, созидательной жизни. Начало всего живого, способного приводить в движение, всегда сокрыто. Таков порядок, пронизывающий всю природу, а значит, и духовную жизнь людей. Он должен царить и в индивидуальной жизни человека, иначе она никогда не станет истинной, а будет убогой подделкой. Все результаты наших размышлений – искусственные образы, лишенные собственной, созидательной, зажигательной жизни. То не стихийные природные процессы, не откровения нашего существа и не подлинные плоды нашей жизни. Они ведь придуманы, а не возникли сами.
Различие очевидно. Одно дело видеть своего ближнего в нужде, ощущать его бедственное положение всей глубиной своего существа как свое собственное и, не долго думая, бросаться ему на помощь – я обязан ему помочь и не могу иначе. Чужие тяготы обращают силу глубочайшего сочувствия в незаметную для всех помощь, когда вряд ли кто узнает о содеянном. Другое дело, если чья-то нужда наводит меня на следующие рассуждения: прав будь, человек, милостив и добр. Я обязан помочь, я исполняю свой долг, я спешу на выручку ближнему, поскольку должен его любить, а вовсе не потому, что не могу его не любить. В первом случае я действую, руководствуясь изначальным чувством, во втором – соображениями морального характера.
Если мы не хотим погубить первые ростки жизни, то жить нужно, руководствуясь изначальными чувствами. Тогда сознание не то чтобы отключается, а скорее целиком и полностью подчиняется происходящим процессам. Наивность – не в бездумном действовании. Наивность – это когда все созидательные силы сознания так напряжены, что оно просто не в состоянии предаваться размышлениям, фантазируя и ожидая бурных аплодисментов. Наивность – не в бессознательной жизни, а в неповрежденной изначальности внутренней жизни, когда она ощущается настолько глубоко и настолько заполнена делом, что и представления не имеет о собственной привлекательности и красоте своих поступков и о значимости своего труда.
Тем самым необходимые для наших действий соображения не исключаются, а учитываются. Сознание благодаря изначальному чувству переживает требования жизни, побуждение к действиям, ощущает внутреннюю позицию, непроизвольно занимаемую нами, и без промедления реагирует своим суждением на то, что приводит в движение волю.
Это происходит тем непосредственнее и проще, чем живее наши чувства и чем отчетливее проявляется в нас наш дух, первозданное естество, как непроизвольный процесс, о котором мы впоследствии не сможем дать себе подробного отчета. Если ситуация не проясняется настолько, чтобы можно было быстро вынести суждения о ней, то этого надо добиваться внимательным изучением конкретного случая, что вполне естественно. При определенных обстоятельствах изучение потребует немалого времени, но у простодушных людей это строго подчинено делу и полностью сосредоточено на нем.
Разумеется, при такой изначальной, бьющей ключом и непосредственно воплощающейся в поступки жизни любая мысль о заслугах и вознаграждении совершенно исключена. Если правой руке не следует знать, что делает левая, то и рассудку не вычислить пользы ни для той, ни для этой жизни. Здесь отсутствуют мотивы, не относящиеся к самому делу. Все вызванное не изначальным ощущением того, что жизнь немедленно требует движущей силы, проходит мимо сознания. Поэтому я и говорю, что Иисус в своем назидании (Мф 6:3) отменяет вознаграждение в иудейском понимании, но использует это понятие прежде всего для того, чтобы донести до слушателей свою мысль.
И если проявления нашей жизни – тайные, то Отец, видящий тайное, воздаст нам явно.
Бог видит тайное, поскольку Он – тайный и владычествует в сокрытом, творит из него. Его соприкосновения с людьми скрыты: в глубинах нашего сокровеннейшего бытия мы ощущаем волновые удары Его жизни, приводящие в движение все. Мы распознали Его вибрации в том нашем непокое, который дает нам ощущение самих себя и понуждает нас к поиску. И эта глубокая, бьющаяся в нас взволнованность и есть некая упругая среда, которая вбирает в себя впечатления и требования жизни, проявляющиеся во внешнем мире. Она – сокровенный источник движений нашей жизни, источник наших поступков, которые и рождают непосредственный контакт с Богом. В рациональном сознании, в рассуждениях и планах, никакой прямой контакт с Богом зародиться не может. Это будут, по-видимому, лишь наши размышления о Боге, когда изначальность утрачена. Таково внутреннее положение вещей, о котором апостол Павел говорит: «А все, что не по вере, – грех», (Рим 14:23) то есть, что не рождено глубоким изначальным ощущением Бога, то грех.
Но если проявления нашей жизни исходят из этого источника, то Бог позволит им стать действенными. Ведь в них вибрируют Божественные волны, созидающие жизнь. И тогда нам не нужно беспокоиться об удачном исходе, результате, успехе. Все свершится по Его воле. Стало быть, чем меньше мы предаемся размышлениям о своих действиях, чем проще и наивнее живем, тем больше о них заботится Бог, тем больше Он воздает нам. Чем сокровеннее и естественнее наша внутренняя жизнь, чем больше в ней стихийного, сродни природным процессам, тем полнее открывается в ней Бог. Наивная объективность – вот самое подходящее для Него. И тогда чем более субъективно сокрыта наша внутренняя жизнь, тем объективно больше ее созидательное воздействие.
Из этого же ряда превращение тайного в явное. Совершающееся скрыто таковым навсегда не останется, ибо нет тайны, которая рано или поздно не откроется. Но это не наша забота – раскрытие тайны принадлежит Богу. Он открывает ее только в том случае, если мы сами не заявляем о сокрытом во всеуслышание. И для нас самое лучшее – полное отсутствие беспокойства.
И слова Иисуса о творении милостыни в конечном счете разъясняют нам то, как совершается внутренняя жизнь человека. Она непременно являет собой и хранит образ своего первоисточника. Это естественный импульсивный процесс, спонтанное развитие и действенное проявление ожившего первозданного естества, а не результат нравственной работы над собой. Тайно нарождающаяся в человеке правда находит свое полное и непосредственное выражение в его внутренней жизни и освещает его сознание. Теперь он избавлен от влияния не свойственного ему жизнепонимания и в своих действиях не ориентируется на достойных подражания людей, что раньше вызывало у него постоянное недовольство самим собой. Внутренняя жизнь людей, в которых растет и развивается первозданное естество, интуитивна, рефлексивна и потому не утомительна, а проста и необременительна, она подобна извержению вулкана, потому что не сконструирована. Она – вольное растение, а не результат наших усилий, плод расцветающей жизни, а не искусственное изделие, придуманное нами и вымученное. Единственное, что тут может сделать человек, – создать для этого благоприятные условия и выпустить на свободу свое изначальное чувство. Он должен отказаться от сдерживающих рефлексий и эмоций, избегать всего, что не дает ему быть наивным и простодушным. Его изначальное чувство должно воплотиться в поступок, а его созидательный порыв – действовать и творить как можно энергичнее.
Именно такой образ жизни и присущ развивающемуся в нас новому естеству, поскольку оно – первозданное, а значит таково его становление, развитие и действенное проявление. Сила и ясность раскрытия первозданного естества зависит от чистоты изначальной жизни. И обнаруживающееся в этом естестве созидательное движение Бога ощутимо проявляется только в наивности лично вашей жизни.
Там, где пробуждается новая нравственность, новое естество живет по своим внутренним законам. Там, где жизнь целиком подчинена изначальному чувству, его движение раскрывается во всем своеобразии. Одно предполагает другое. Новая нравственность неподдельна и может действительно украсить изначальное естество, только если приносит свои плоды инстинктивно и простодушно. Но в непосредственной жизни первозданное естество деятельно лишь тогда, когда раскрывает свои собственные чувства. Однако моральный принцип и с усилиями достигнутый идеал – это еще не новая нравственность, тут человек мало обновился, а его наивность и простодушие не принесли ему ощущения в себе движущих законов новой жизни. Новая нравственность там, где в корне изменилась природа человека, где в основе жизненной наивности – человеческая правда. Возрождение первозданного естества – явление глубоко личное, однако гениальная простота собственной жизни людей при этом проявляется не только в нравственных делах и поступках, но и во всем.
Например, их общение непринужденно, они легко достигают прямого контакта с другими. Их способность тонко чувствовать руководит ими подобно надежному инстинкту, и потому они всегда поступают правильно. Гибкость личной позиции, манера и темперамент поведения, тон и ритм общественной жизни, – все это результат невидимых отношений, которые возникают в результате непосредственного взаимного общения. Все сияет в золотом ореоле непосредственности, окрашивающей каждое движение в яркие тона и придающей ему свое восхитительное очарование, без какого-то ни было жеманства, самодовольного актерства, дипломатической осмотрительности и лукавого коварства. Лишь такое общение и есть подлинная жизнь, помощь в становлении и истинное содружество людей.
Таким же должен быть и наш поединок с жизнью. Если сталкиваясь с большими и малыми жизненными повседневными проблемами, мы не будем руководствоваться изначальным их восприятием, то их решение окажется не окончательным и неполным, поскольку мы не проявим в нем гениальности. Без наивности и простодушия жить созидательно невозможно. Пока наши дела и поступки не исходят из глубин нашей личности, нам будет нелегко справиться с возникающими задачами. Если, решая их, мы начнем долго размышлять, то никогда не достигнем результатов. Размышляя, сотворишь только халтуру. Происходящее не само собой – всегда фальшиво. Всякое несовершенство – следствие неразвитого чувства и отсутствия непосредственности.
Как мы уже видели, с исповеданием новой жизни и развитием первозданного естества дело обстоит точно так же. В конечном счете, на этом строятся все человеческие отношения, по крайней мере, если мы хотим, чтобы они были истинными, будь то брак и воспитание детей, деловое сотрудничество и права Ищущего по отношению к нам. Все наши нынешние беды объясняются тем, что по-юношески чистая, естественная и бьющая ключом жизнь задавлена старческим самоанализом, искусственными интригами и надуманной неестественностью.
Наивный, простодушный образ жизни возможен там, где новое естество человека обнаруживает свою силу и власть. Пока источник изначального чувства засорен, жить естественной жизнью невозможно. И вы, Ищущие, слышащие в себе его журчание, дайте ему пробиться сквозь слой мусора и разлиться во все стороны, чтобы творить и созидать.
2. Общение с Богом
И, когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно.
Здесь сказанное Иисусом о нашей внутренней, индивидуальной жизни в ее внешнем проявлении провозглашается нормой и в нашем общении с Богом. В обоих случаях должен преобладать один и тот же характер личного поведения. Люди, пребывающие в процессе становления, не должны привлекать к себе внимания своей жизнью по Богу, им нельзя также преследовать цели, выходящие за пределы чистых побуждений. Их задача – сохранять в строжайшей тайне свой контакт с Богом, ведь это интимнейшие процессы, происходящие в самых потаенных уголках сердца. Пусть лицемеры и язычники ведут себя в этом отношении, как им заблагорассудится, но те, кто встал на путь истины, не должны уподобляться им.
Яркий пример тому – молитва. Изначальная и подлинная молитва – это и есть личный контакт с Богом, эта связь оживает в Ищущих и со временем отчетливо ими осознается. Созидательные, движущие и формирующие волны могучих жизненных сил Вселенной пробиваются в наше сознание и воспринимаются нами как изначальное чувство. Если мы впускаем их в нашу внутреннюю жизнь, то в ответ наша душа начинает энергично вибрировать. В нас возникают движения новой жизни, наше первозданное естество оживает, на нас нисходит новый дух. Мы ощущаем себя в его власти и ясно чувствуем его побудительные импульсы. Такого рода переживания свидетельствуют о том, что с нами говорит Бог, воздействующий на нас. Мы воспримем Его через призму всех событий и требований нашей жизни, если только прежде подобно внимательным детям научимся понимать язык отеческой силы власти, в которой мы пребываем.
Но если с нами заговорил Бог, то рано или поздно и мы обратимся к Нему. Как действие вызывает ответное действие, так и проявление – ответное проявление. И если Он открывается нам, то и мы открываемся Ему, и все, что нами движет и в нас нарастает, притекает к Нему. Всевозможные испытания, вынуждающие нас все обращать во благо нашей жизни, свидетельствуют о Его доверии к нам, и это пробуждает нашу веру в то, что Он заботится о нас и всегда готов прийти нам на помощь.
Это и есть молитва. Она – самое изначальное движение жизни, помимо нашей воли направляющееся, как только мы улавливаем нечто исходящее от Него. Все больше веря, что мы понимаем Его в своей жизни, мы будем искренне, не скрываясь, высказывать движения нашего сердца и ощущать Его нарастающую отеческую власть во всем, что происходит с нами. Мы начнем говорить с Ним подобно любимым детям, беседующим со своим любимым отцом. Тогда нам станет родным и близким каждое слово Иисуса об Отце Небесном, и Его ободряющее приглашение приходить к Нему с любыми просьбами и нуждами увеличит наше доверие к Нему.
Но если для молитвы важней всего изначальное проявление чувства и импульсивное движение сердца, обращенное к Богу, если мы сознательно или бессознательно ощущаем Его побуждение к ней, тогда ее место – в самом потаенном уголке нашей души. Ибо она – отклик на живую первопричину всего бытия, уникальный интимный процесс в таинственных глубинах человеческого существа.
В молитве человек раскрывается перед Богом, и она звучит ответом на проявление Бога в человеке. Благодаря такому взаимодействию метафизического в нас с метафизическим во Вселенной, Божественная жизненная сила становится подлинной силой внутренней жизни. В основе этого взаимодействия – непосредственность нашего сокровеннейшего бытия. Благодаря ей мы воспринимаем эту силу, а ощущения нашего первозданного естества во всем, с чем бы мы ни сталкивались, улавливают дуновения Божьего духа. Поэтому отклик на молитву может быть услышан и понят лишь теми, кто живет девственно наивной, неискаженной изначальной жизнью.
Чем отчетливее в молитве слышен отклик нашего сознания на Божественные жизненные волны, накатывающие на нас со всех сторон, чем больше в ней непроизвольного движения души, чем полнее выражаются в ней наши сокровеннейшие чувства, тем она жизненнее, правдивее и объективнее. Потаенность молитвы – защита и гарантия ее чистоты. Поэтому все, что мы узнали о важности объективной и субъективной сокровенности исконных процессов своей внутренней жизни, относится, если не в большей степени, и к жизни в личном контакте с Богом.
Вот почему Иисус и говорит людям, избравшим путь становления: если вы ищете лика Божьего, делайте это втайне. Любое нарушение непосредственности разрывает контакт с Богом. Если защитная оболочка наивности и простодушия повреждается, изначальные звуки сердца замирают. Вмешательство в сокровеннейшие жизненные процессы губительно. Любые мысли и настроения, уклончиво, неполно и неточно отражающие наши чувства, любые побочные рефлексии, эмоции, суждения и косые взгляды парализуют нерв молитвы. Мы должны без остатка раствориться в движении нашего сердца. Но это получится, только если мы отсечем все, что этому мешает. А посему, собираясь довериться Богу, нужно прежде уединиться.
Творимая втайне молитва чиста и будет услышана. И здесь Бог взирает на тайное, потому что наш личный контакт с Ним живет и действует в сокровенных глубинах изначального чувства, и Он воздаст должное. Тогда молитва даст нам силы, откроет вечные истины и исполнит свое великое предназначение, которое оценит лишь испытавший это на себе. Молитва – это стихийный природный процесс в царстве высшей жизни, который согласно внутренним законам приводит в действие жизненные силы Вселенной во благо духовной жизни человека.
Поэтому, ради всего святого, оставайся один на один со своей молитвой и блюди целомудрие. Не поступайся своей Божественной взволнованностью и нарастающими в тебе сокровеннейшими чувствами ни перед кем.
Такое настоятельное напутственное предостережение Иисус дает всем томимым жаждой поиска. И не без причины. Ведь подобное совершение молитвы весьма необычно. Религиозность бесчисленного множества инертных людей требует от них молиться совсем по-другому. У них нет личного переживания Бога, и они пытаются постичь Его не своим изначальным чувством, а с помощью сообщаемой им некой теории, и их жизненные вибрации не заставляют трепетать их душу. А иначе бы они не оставались инертными! Само понятие Бога никого не приводит в волнение, а скорее успокаивает. При всей своей вере, они прониклись религией, но никак не Богом. Но насколько человек раскрывается перед Богом, настолько Он проявляется в нас. Поэтому молитва инертных людей всего лишь религиозное действо, богослужение, поддержание «связи с Богом», никакая не жизнь, а повинность. Их молитва рождается не в переживании Бога, к ней побуждают постоянными напоминаниями и толкованиями о Боге и Его отношении к нам. Такая молитва всего лишь демонстрирует набожность, к ней прибегают как к крайнему средству. По сути она бессодержательна и неизбежно выродится, превратившись прежде всего в искушение и суеверие. Но на этом Иисус подробно не останавливается. Он лишь подразумевает вырождение в случае, когда молитва перестает быть самоцелью, а становится средством для достижения неких внешних целей, когда молящийся выходит из укрытия и уже не пребывает наедине с Богом, когда в молитве ощущают или видят только себя. В то время как, представая перед Ним, нужно совершенно отрешиться от себя и молиться не потому, что это зачем-то необходимо, а потому что возникла потребность в молитве. И молиться не во всеуслышание, не для того, чтобы расположить к себе Бога, а без всяких задних мыслей и не ожидая каких-то эффектов. И здесь Иисус ограничивается предостережением – не превращать молитву в публичное мероприятие. Молитва, лишенная непосредственности и интимности, вырождается, что проявляется в самых разных формах в полном соответствии с нашей натурой, потому что без своей защитной оболочки она оказывается во власти человеческих инстинктов.
Как только молитва перестает быть импульсивным выражением и отзвуком интимнейшего движения души, она становится лицемерием. Молитва, совершаемая для того, чтобы произвести впечатление, – это надругательство над Божественным чувством, молитва для назидания – все равно что проституция. И не так уж важно, намереваются ли такой молитвой оказать религиозное влияние на других или возвысить собственную душу, приободрить или воодушевить ближнего или самого себя. В подобных случаях лишают себя прямой связи с Богом, достижение которой и является нашим предназначением, и пытаются установить этот контакт в своих интересах, играя на сокровеннейшем нерве собственной жизни. Публичная молитва как демонстрация своей веры Богу и миру, как манифестация своей причастности к Нему и выражение протеста против безбожия, молитва как проявление набожности и некое религиозное упражнение, как самоободрение и аскеза, как поучение других и попытка обращения их в веру, как размышление верующего и религиозная агитация, – все это прямой удар по истинной сущности и правде молитвы. Конечно, настоящая молитва может оказать на нас воздействие, даже когда мы призываем ее для чего-то, но все же молиться с определенной целью не следует. Конечно, порой внутренний порыв, подобно вулканическому извержению неистово рвущийся из глубин сердца, может стать всеобщим достоянием, как это произошло, когда Иисус воскликнул: «Славлю Тебя, Отче, Господь неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам» (Мф 11:25). Конечно, иногда можно огласить то, что одновременно движет группой людей, испытывающих душевное единство. Однако молитва как богослужебное действие, молитва как религиозное упражнение по программе направлена вовсе не туда, куда указал Иисус.
Но настоящая молитва невозможна, если нет изначального ощущения Бога там, где уважают идею Бога, весть о Его явлении и «веру», где блюдут должную набожность, а вся религиозная жизнь организована по-церковному. В этой ситуации молитва из естественного наивного процесса в недрах собственной жизни рано или поздно превратится в обязанность и упражнение, и тогда ее вырождение обязательно последует. Против этого Иисус ничего не говорит, возможно, на первых порах Он считал это неизбежным – до того времени, «когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине». (Ин 4:23) Стало быть, Он не собирался нарушать иудейскую практику молитвы. Поэтому Он и говорит Ищущим, чувствующим в беспокойстве своего сердца самого Бога: совершайте молитву в полной тайне, ибо только вы и можете по-настоящему молиться, другие пока еще нет. Они не способны к этому, а потому то, что они творят, прощается, Бог сострадает им. Но ваши молитвы должны быть незримыми лучами сокровенной связи с Богом, будь по-другому, для вас это было бы лицемерием.
Вот почему нынешние Ищущие инстинктивно отвергают христианскую практику молитвы, и заставить их молиться, как принято, решительно невозможно. Этому противится присущее им чувство истины, указывая правильный путь. Остерегайтесь молиться, не испытывая внутренней потребности в молитве. Молитесь втайне, чтобы ваша молитва была самым что ни на есть изначальным проявлением жизни в духе и истине, которая в девственном целомудрии ищет лика Божьего.
А молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны; не уподобляйтесь им, ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него.
Если в молитвах вся наша внутренняя жизнь возносится к Богу подобно туману над влажными полями, то они – лишь световые волны движений нашего сердца, возвращающиеся к своему источнику. Их течение непроизвольно, направлено только к Нему, в них нет экспрессии и стройного ряда представлений. Чувства, рождаемые в нас самой жизнью, ищут связующих нитей с Богом. И требуют своего выражения, пусть и не во всей их глубине. Им мало проявляться в одних лишь вздохах и стонах, в возгласах упоения обретенной свободой и радостью жизни, они хотят непременно облечься в слова. Молитва, как и всякое другое духовное движение жизни в нас, пытается всеми силами достичь доступных пониманию представлений и ясного выражения.
Но это не суть молитвы, а лишь ее внешний вид. Ее суть – непосредственное движение сердца, его чистый звук, который находит в нас Бог. Он воспринимает наши мысли с любого расстояния, наши тайно зарождающиеся ощущения, наши неясные, стесненные чувства, неловкие взмахи крыльев нашей тоски с такой отчетливостью, которая для нас недостижима. Бог понимает наши просьбы, освобожденные от тесных рамок человеческого, субъективного выражения, расплывчатости и чрезмерной краткости, понимает все в подлинной реальности, не скрытой покровом нашей ограниченности.
Богу слова не нужны, они нужны нам. Но когда мы и сами отчетливо не осознаем устремления нашего сердца, личный контакт с Богом вряд ли возникнет. Неясно выражая обращенные к Нему мысли, мы можем не понять ответа. Без должной ясности в обращении к Богу нам не удастся превратить Его импульсы в собственную жизнь. Требуется четкое его выражение в слове. И когда контакт с Богом достигает предельной ясности и понятности, нам повсюду слышатся Его «слова», которые Он «говорит» нам.
Главное, чтобы в нас реально и естественно жило то, что выражают наши слова, хотя они не способны полностью выразить это. Слово должно рождаться изначальным чувством, опираться на него, преисполняться им. Если же оно выражает то, чего в нас нет, молитва становится лживой. Тогда мы просто произносим слова. Говорят лишь наши уста, личный контакт с Богом прерывается. Тогда мы утверждаем нечто ложное, и наше «аминь» означает «нет». Мы дезавуируем нашу молитву, злоупотребляем именем Бога, святотатствуем и лицемерим.
Потому Иисус и наставляет: когда вы молитесь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны. Сегодня Он, возможно, сказал бы «как христиане», поскольку они молятся так же многословно, неважно, свободной или регламентированной речью. Они ближе нам, нежели язычники, о которых мы знаем лишь понаслышке. И сегодня многие считают, что пламенные слова равноценны бьющим через край чувствам, и Бог слышит их. Все как у язычников.
Вам, Ищущим, не следует уподобляться им, ибо ваш Отец знает о вашей нужде раньше, чем вы его попросите. Вам не нужно рассказывать Ему об этом подробно, достаточно лишь одного слова, и Он лучше вас поймет, что именно вам требуется. Нам нередко приходится подробно и витиевато излагать людям свои мысли, иначе нас могут не понять, поскольку здесь важнее всего найти для них правильное выражение, а слов порой не хватает. Для Бога это не нужно, Он и без того понимает все из Своих высот благодаря нашей личной связи с Ним. Давайте же, ощутив потребность излить словами тоску по Богу, будем говорить с Ним откровенно и прямо. Будем беседовать с Ним, как дети беседуют со своим отцом, не вдаваясь в подробности и не распространяясь. И прежде всего нужно остерегаться такого молитвословия, которое напоминает упражнение в ораторском искусстве, избегать пафоса и не упиваться собственными словами. Не шум назойливого фонтана, а голос невидимого родника должен звучать в молитве, к нему нужно прислушиваться, иначе его не услышишь.
За наставлением следует пример:
Молитесь же так:
Отче наш, сущий на небесах!
Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого.
Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.
Действительно ли «Отче наш» послужил Иисусу дополнением к Его рассуждениям о молитве, или же эта молитва была произнесена Им в ответ на просьбу учеников научить их молиться, сегодня не так уж важно. В любом случае это та самая молитва, какую хотел услышать от нас Иисус, а не наглядный урок на тему «текст молитвы и ее форма». Но вот вправе ли мы следовать Ему в своей молитве, зависит от того, способны ли мы на это, иначе говоря, является ли наша молитва точным выражением наших чувств во всей их абсолютной изначальности. Ведь выразительно декламируя «Отче наш», мы станем походить на молящихся язычников, разве что будем не столь многословны. Поэтому каждый раз, произнося «Отче наш», нужно ясно представлять себе, о чем же эта молитва.
Есть и еще одно немаловажное обстоятельство. Иисус вкладывает «Отче наш» в уста Ищущих, которые идут по Его стопам. И тогда эта молитва действительно то, чем ей и следует быть, выражение их мира чувств, через нее видится этот мир как бы глазами Иисуса, каким ему и надлежит быть. Поэтому она имеет для нас исключительное значение. В ней, как в зеркале, отчетливо видно, сколь успешны наши искания и насколько мы продвинулись по пути к правде.
Вот чем «Отче наш» дополняет Заповеди блаженства. Там, услышав, кого же Иисус нарекает блаженными, мы увидели суть внутренних переживаний и начинающегося обновления Ищущих, когда они возвещением о Царстве Божьем вовлечены в движение жизни. Здесь мы всматриваемся в поток чувств и желаний, вызванных рождающимся в нас первозданным естеством и нарастающих по мере его развития. Поначалу эти чувства и желания еще очень слабы, но по мере его возрастания разворачивается их сила, полнота и важность для нас.
Когда эту молитву читают по духу и по правде, уровень развития выражаемой ею жизни не столь уж важен. Главное, чтобы эта жизнь в нас вообще возникла.
Если бы мы смогли услышать «Отче наш» как бы впервые, она произвела бы на нас впечатление чего-то первозданного, изначального. Эту молитву читают так, что мы не видим в ней ничего особенного, она стала привычной, восприятие ее притупилось. Но даже если услышать ее, как в первый раз, было бы непросто увидеть в ней жизнь. Это возможно, если в нас живет то, что она собой выражает. Лишь когда ее просьбы сольются с нашими душевными устремлениями, мы узнаем, в чем же ее смысл.
Отче наш, сущий на небесах!
Сколько ликующего счастья в этом возгласе! Меру его может знать только тот, кто испытал это чувство. Бесконечный жизненный жар Вселенной, пронизывающий и наполняющий нас, отчего мы содрогаемся в новом, доселе неведомом движении жизни, жар действующий и созидающий, опаляющий нас своим огнем, который мы ощущаем во всем происходящем, – его мы воспринимаем как источник нашего существа и благо нашей жизни. Есть всего лишь одно слово, которым мы можем выразить, да и то не полно, эту чудесную тайну: «Отец». Жизненная сила Вселенной в нашем ощущении и есть тот нескончаемый жар, он – наша жизненная сфера, ей мы принадлежим и воспринимаем его мощь как бесконечно мудрую и терпеливую отеческую власть, которая поддерживает, ведет, оберегает нас и нам помогает. Мы произошли от Него, и то, что возникает в глубинах нашей души, – лучи Его существа. Мы всецело принадлежим Ему, Он наш Небесный Отец, ведь Он первоисточник зарождающегося в нас первозданного естества. Наше страстное желание обрести это естество, достичь совершенства и исполнить свое предназначение – вот что делает нас подобными Ему. А как же иначе, ведь мы Его дети, рождены Им, потому что мы – Ищущие и не успокоимся, пока напор Его жизни не исполнится в нас. Мы чувствуем биение Его пульса. И чтобы разрядить напряжение переполняющих нас чувств, мы восклицаем: «Отче наш!»
Но кто способен выразить словами все, что заключено в этом возгласе? Дневное сознание подавляет нас, но когда приходим мы к ощущению Бога как нашего Отца, нам после ночного мрака вдруг открывается целый мир, утопающий в сиянии Его славы; приходит ясное понимание смысла Бытия, ибо это Он лучится в глубинах правды нашего Я и пронизывает Своим светом всю нашу жизнь; появляется чувство абсолютной защищенности, ибо в руках Отца мы чувствуем себя уверенно; и наступает блаженство рая, ибо мы вновь обрели Его, вернувшись в сферу Его жизни. «Отче наш, сущий на небесах!», – ликуя восклицаем мы, ибо небеса для нас на земле.
Вот что происходит с нами, когда мы предстоим Богу и взираем на Него, вне себя от жизни, даруемой нашим Отцом, охваченные и вознесенные Его бесконечной милостью, счастливые от Его любви, полные предощущения Его великолепия и пребывающие в потоке жизни, исходящей от Него и несущей нас к цели человечества.
И этот ни с чем не сравнимый звук пробивающегося в нас Божественного начала станет камертоном всего бытия лишь там, где человек через непостижимое внутреннее волнение поиска пришел к ясному переживанию Бога, где Бог открылся жаждущим сердцам в Христе и этим возгласом, полным созидательной силы, пробудил к жизни первозданное естество. Назвать Бога Отцом можно только через Христа. Только увидев Его, мы сумеем заглянуть и в сердце нашего Отца, сущего на небесах, и став через Иисуса зрячими, избавимся от того смятения чувств, которое притупляет наше восприятие Бога, затуманивает реальный мир и скрывает от нас его правду. И тогда все предстанет перед нами в сиянии света нашего Отца, сущего на небесах.
И когда нас, представших перед Его взором, охватит невыразимый детский восторг, мы совершенно забудем о Его величии, и нахлынувшее блаженство само собой сольется с нашим духовным томлением.
Да святится имя Твое
Имя Бога выражает, раскрывает Его сущность. Именно так об этом говорится в Ветхом Завете. Стало быть, «имя Твое» здесь означает: Ты – первоисточник всей жизни и Отец всякого первозданного естества. И мы молимся о том, чтобы имя Бога было свято во всем Его невыразимом величии, дарующем нам блаженство!
Выражение «да святится», конечно же, не означает обособления от всего мирского, обычного, слишком человеческого. В нем нет поклонения и религиозного торжества; робости и благоговения; желания уберечься от непочтительного отношения к Богу и употребления Его имени всуе. Имя Бога свято, и всякий, в ком оно не вызывает радостного, торжественного настроения, останется глух к тому откровению, которое оно собой выражает. Да оно, в конце концов, и не нуждается в освящении. Нет, Иисус подразумевает нечто иное, нежели обращение с именем Его как со святыней. Он выражает здесь высшее богослужебное уважение к имени иудейского Бога, настолько глубокое, что даже не отваживается произнести его вслух: Он ведь открыл Его Своим обликом и делами, Он был подлинным инструментом Его власти. Иисус свято чтил имя Бога, которого Он возвещал.
«Да святится» – это значит, что мы прославляем имя Его, каждой частичкой своего существа и каждым движением своей души все более оживляем Его образ в себе. И когда мы молим «да святится имя Твое», мы просим, чтобы Он, Отец наш небесный, везде и повсюду являл Себя нам во всей Своей чистоте и полноте. Это и есть то стремление к Нему, что воспламеняет нашу душу, когда мы ощущаем себя Его детьми и осознаем, что Он значит для нас. Это желание, этот порыв должны быть преисполнены той любовью в нашем сердце, которую Он нам заповедал.
И когда мы представляем себе, как Он постоянно открывается нам в природе и истории, свидетельствует о Себе в жизни людей, как Он явился среди нас в облике Христа, дабы помочь нам, Своим детям, но при этом вдруг осознаем, что люди остаются глухи к этому в своей жизни, наше сердце вскипает, и мы восклицаем: «Да святится имя Твое!».
И тогда христианская община, с ее организованным по церковным законам прославлением святости имени Божьего на иудейский манер, представляется бесконечным надругательством над этим именем, постоянным сокрытием его сути! Как Его исповедующие, сами того не подозревая, втаптывают это имя в прах собственного убожества! Не является ли то, что творят с Его именем и от Его имени, непрекращающимся насилием произвола нечистых страстей над Богом? Неужели сегодня для христиан ничего не значат слова апостола Павла: «Ибо ради вас, как написано, имя Божие хулится у язычников» (Рим 2:24)? Разве не живут по сути во мраке атеистической жизни как сторонники, так и противники Бога, несмотря на то, что повсюду господствует христианская религия! И только испытывая от этого стыд и боль, можно страстно возжелать, чтобы все люди наконец-то ощутили Господа своим Отцом и свидетельствовали, возвещали о Нем, как и подобает Его детям!
Если в нашем существе и в нашей жизни Бог проявился бы как наш Отец во всем своем всемогуществе, то люди с чистым сердцем, глядя на нас, узрели бы Бога, тогда именно к нам пришли бы заблудшие и обрели Отца. Тогда повсюду наступил бы день – благодаря откровению жизни, а вовсе не учениям и речам. И пока о Боге теоретизируют, рассуждают, спорят, вместо того чтобы Бога переживать в себе и, проявляя Отца жизнью, вести к Нему других, Он никогда не окажет на людей живого и всеохватного воздействия. Но кто сегодня видит и ощущает Бога в Его изначальности, наблюдая природу, историю, жизнь людей и вслушиваясь в возвещение о Нем? Разве все проявляемое Богом не выглядит в речах и поступках, уложениях и религиозной суете так, будто мы Его по сути отрицаем? Ведь все, что хотят подкрепить именем Бога, так далеко от Него, противоестественно, ложно и пошло…
Произнося «Да святится имя Твое», мы даем Ему возможность проявляться во всей чистоте и целостности, абсолютности и беспредельности, не смешивая с чем-то ему несвойственным, не искажая половинчатостью, противоречивостью и фальшью, отметая все небожественное. Все это, подобно воде и огню, друг с другом не уживается, а где уживается, там места Богу нет, как бы Его ни призывали, ни восхваляли, как бы ни поклонялись Ему. Тут мы сталкиваемся с поразительным равнодушием и бесчувствием, приходя неизбежно к выводу, что Божественная природа в людях скрыта очень глубоко и почти неразличима. И это для нас – никакое не святотатство, не оскорбление, не осквернение Его. Столь ужасное искажение облика в Его исповедниках никого не задевает, ведь мы привыкли к человеческому несовершенству, как к чему-то вполне естественному. Так официальное христианство, само того не замечая, организованно и с энтузиазмом лишает святости имя Бога.
Но вопреки всему этому сердца тех, кто обрел Отца, пылают страстным желанием: Да святится имя Твое и —
Да приидет Царствие Твое
Где Отец проявляется истинно и энергично, там рождается первозданное естество, там все люди и каждый в отдельности переходят в новое духовное состояние, там из ночного хаоса поднимается новая земля Божья.
И в этой просьбе звучит стремление сделать замысел Иисусов собственным переживанием и историческим событием, страстное желание ускорить становление человека, достичь такого духовного состояния, которое способно воплотить Его правду в жизнь, сделать общественную жизнь органичной и гармоничной, установить новый порядок вещей, основанный на Божественном устроении человеческого бытия.
Все, в ком зарождается образ Отца, страстно хотят того, чтобы человечество ощутило в себе созидательное движение Бога живого, чтобы первозданное естество обрело силу и его природные законы возобладали в жизни, чтобы внутренняя необходимость его развития и действенного проявления обнаруживалась повсюду свободно и без ограничений, пока Божественная власть не войдет в плоть и кровь человечества.
И это их неистовое желание – не абстрактный энтузиазм, который каждый выражает по-своему и осмысливает, основываясь на личном переживании. Они уже отчасти ощутили новое состояние, так как жаждут его развития. Они познали что-то и от первозданного естества, с его обостренным чувством правды, порывы души, в которых открываются внутренние законы новой жизни, закономерности развития в происшедших с ними радикальных изменениях, новый образ жизни и удивительное, живое отношение к ближнему и как следствие – коренное изменение условий жизни, сила и ясность, необходимые им для жизни. Все это дает возможность представить колоссальную важность и неизмеримую значимость зарождающегося в них естества. Вот почему всякое постижение новой жизни на личном опыте вызывает у подобных людей неукротимое стремление ко всему этому в его полном проявлении: да приидет Царствие Твое!
Это стремление тем сильнее, чем меньше успокоения дает им так называемое «распространении Царства Божьего на земле», как мы об этом знаем. Ибо то не более чем распространение христианства как мировоззрения и образа жизни, пронизанного христианскими идеями, которые никакого нового порядка вещей не создают, и все по сути остается по-прежнему – как сам человек, так и его суетная жизнь. Присущее Ищущим чувство правды не позволяет им довольствоваться ни спасением через Христа, которое по сути таковым не является, ни воскресением, которого в действительности нет, ни новой жизнью, начисто лишенной естественных законов первозданного естества, ни собственным духовным состоянием, так и не преодолевшим внутренний разлад. Не могут они довольствоваться и чтением теологических трудов, распространением веры путем вербовки новых прозелитов, религией, переносящей Царство Божье в неведомый нам потусторонний мир, поскольку Ищущим хорошо известно, к чему все это сводится. И потому их душа вопиет: да приидет Царствие Твое!
Таких людей обвиняют в восторженности и заносчивости, а они хотят одной только правды. Они не видят ни в одном естественном законе действия Царства Божьего ни покорности всему ради собственного спасения и исполнения своего предназначения; ни принципиального, позитивного, творческого отношения человека ко всему, что с ним происходит; ни обращения с имуществом как с вверенным благом, а не личной собственностью, ни абсолютного права ближнего на каждого из нас; ни первенства внутреннего единства новых людей над кровным родством; ни подавления любых интересов во имя Царства Божьего; ни нового порядка, при котором человек – член единого организма и никто не может достичь величия и благородства иначе, как только подчиняясь и служа всем. Там, где эти и другие природные порядки первозданного естества творчески не преобразуют жизнь людей, нет никакого Царства Божьего, там властвуют законы отгородившегося от Бога существа, идущего навстречу своей погибели и ведущего к ней других. И то новое, что ощущают в себе люди, идущие путем становления, восстает против совершенного христианством искажения сущности Христа, страстно пробиваясь к Царству Божьему, которое есть истина и жизнь.
Да будет воля Твоя и на земле, как на небе.
Как в мире бесконечном, где все ничто перед Богом и не вправе возвышать свой голос, так и в мире конечном все должно подчиниться Его воле, ей одной, целиком и полностью. Эта часть «Отче наш» естественным образом следует за предыдущей просьбой, поскольку взгляд с духовного устроения жизни переводится на те процессы, которые в ней происходят. И тут в нас вспыхивает желание, чтобы все бесконечное богатство движений жизни на Земле было непременно проявлением и исполнением оживляющей и определяющей воли Божьей, чтобы всем людям в каждое мгновение и в каждом порыве их жизни хотелось быть послушным и чистым инструментом этой неумолимой силы, чтобы воля Отца стала главным нервом органической ткани нового человечества.
И это страстное желание самым естественным образом возникает из переживания детей Божьих, происходящего в них каждое мгновение. Внутренне ощутив отеческую власть, руководящую нашей жизнью, мы вдруг замечаем в каждом предъявляемом жизнью требовании, в каждом событии, происшедшем с нами, даже в каждом впечатлении и душевном порыве желание и волю нашего Отца, побуждающего нас к их исполнению. Повсюду в нашей жизни до нас доносится Его голос, а мы, прислушиваясь, стараемся понять, о чем Он нам говорит. И чем внимательнее вслушиваемся, тем яснее Его язык, и вот уже повсюду мы слышим то, что Он доносит до нас. Постепенно наше бытие наполняется светом, жизнью, смыслом и значением, ибо в нем постоянно выражается воля Божья.
Но это вовсе не исполнение нравственных требований, не следование твердым религиозным заповедям в повседневной жизни. Это созидательная энергия жизненной мощи Вселенной, которая беспрерывно побуждает человечество к совершенству, чтобы мы везде и во всем проявляли и претворяли в жизнь правду человека, в каждом повседневном требовании к нам видели возможность решения проблемы бытия и добивались небывалого развития ростков становления, таящихся во всех жизненных обстоятельствах. Где нас к этому влечет, там мы слышим живой призыв Отца, исполняя Его уроки и не упуская ни единой возможности, даваемой нам каждым мгновением, чтобы стать созидательным инструментом Бога, самим добиваться воплощения нового порядка вещей, который хотел нам принести Иисус.
Переживание, рождаемое в нас голосом Отца, становится источником страстного желания, заполняющего все клеточки нашего существа: да будет воля Твоя! По мере ощущения, понимания и осуществления воли Божьей в ее живой актуальности люди и их жизнь обретают новое устроение, присущее Царству Божьему, и Отец все полнее открывается нам в своей чистоте и безгрешности. Такова взаимосвязь этих трех просьб. Они выражают духовную жажду, переполняющую нас, когда мы взираем на Отца, и являются прямым выражением чувств, которые рождают в человеке его обновление в Боге.
Хлеб наш насущный дай нам на сей день
Предыдущая просьба возникла под влиянием непомерного числа разнообразнейших требований, ежедневно предъявляемых нам жизнью, – так Бог говорит с нами на Своем языке. В просьбе о хлебе насущном содержится то необходимое условие, без которого нам с этими требованиями не справиться. Ведь человек живет благодаря тому, что Отец проявляет Свою жизнь и волю, живет «словом Божьим», которое мы каждое мгновение переживаем в себе, однако исключительно в рамках отведенных нам условий существования в материальном мире. И все они заключены в просьбе о хлебе насущном, хотя подробно в ней не излагаются.
Это бесхитростная детская просьба, в ней нет ни душевного смятения, вызванного страхами, заботами, страстями, ни возмущения нуждами и бедами. Отец сам знает наши нужды, прежде чем мы попросим Его. Отец верит, что мы видим и исполняем Его волю, а мы в ответ верим, что получим от Него необходимое нам. Зачем об этом подробно говорить, достаточно намекнуть, ведь мы хотим выразить Ему свое доверие. Краткость просьбы – доказательство нашего доверия. В длинном и назойливом изложении нужд скрыто недоверие, более того, оно противоречит нашей просьбе «Да будет воля Твоя!» А так она означает только это: что нам необходимо для жизни, решай Сам, ведь Ты лучше всех знаешь это.
И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим
Наш взгляд вновь возвращается к предназначению становления детей Божьих. И ощущение, насколько мы далеки от его исполнения, прозвучавшее еще в трех первых просьбах и вызвавшее в нас тоску, перерастает в мучительный стыд за самих себя. И мы вновь обращаемся к Отцу: прости нас, не воззри на это, пусть не станет препятствием оно на Твоем пути к нам и ко всему сущему.
Судя по всему, речь здесь идет об «обязанностях» детей Божьих. Высокое звание обязывает. Обязывает помогать людям воспринимать Отца в истинном и неизменном Его образе; обязывает быть образцом человеческого естества и каждым движением жизни творить Его волю. У тех, кто уже пришел к Отцу, эта обязанность живет в сознании, пронизывает все их существо. Отсюда и чувство глубокого стыда за то, что мы так далеки всего этого. И тогда мы с мольбой обращаемся к Отцу: прости нас, не исполняющих Твою волю и виновных за это перед самими собой, перед ближними и перед жизнью. Прости, что уклоняемся от исконных требований, предъявляемым нам первозданным естеством. Будь милосерден к нам – отсталым, слабым, незрелым, половинчатым и ленивым, все еще пребывающим в старом естестве и подчиняющимся ему. Но принимай в расчет то, насколько и мы снисходительны к своим ближним, не исполняющим своего долга перед нами.
В этой просьбе речь вовсе не о том, что наша связь с Отцом нарушена и ее нужно восстановить. Здесь скорее звучит детская доверчивость к Нему и ощущение полной близости. Иначе она прозвучала бы еще в начале «Отче наш», а не почти в конце молитвы. По-другому и нельзя. Страстное желание, высказанное в первых трех просьбах, только подтверждает нашу живейшую связь с Отцом. Ведь в них слышится пульс Его пробивающейся к нам жизни, их освещает жар Божественной милости, они исполнены Его духа. Они ясны в своей сокровенности, и это видит лишь тот, в чьем взоре отражается Отец.
Стало быть, эта просьба вовсе не догматическая отправная точка для оживления абстрактного понятия «грех». Непосредственно выраженная в ней детская доверчивость стыдится своей ограниченности и неполноты, но, будучи изначальной по своей сути, большого значения этому не придает. И потому тотчас переходит к обстоятельствам, делающих нас виновными, и просит о помощи в наивной уверенности, что Отец совершенно не злопамятен и в помощи не откажет:
И не введи нас в искушение
Это значит, не дозволяй ничему искушать нас, а это может быть все что угодно. Даже те самые события и вердикты жизни, в которых мы слышим слово и волю Отца нашего, чтобы повсюду открывать Его людям, проявлять новый строй нашей души и каждым своим поступком, каждым своим действием воплощать Его замыслы, – даже все эти впечатления и жизненные испытания зачаровывают нас. Они отвлекают от нашего предназначения, которое требует осмысливать события и вердикты жизни, судить о них, руководствуясь исключительно изначальным чувством. Все это может легко сделать нас на редкость пристрастными и робкими, вызвав страх, тревогу, разочарование, грусть или пробудить в нас страсти и непомерные запросы, нарушить ясность мысли, понятливости, парализовать нашу энергию, подчинить произволу всего противоестественного и бессмысленного.
Стоит нам только прельститься всем этим, как мы лишимся своего ощущения Бога, разрушится наша связь с Ним, прервется стремительный поток живительных соков первозданного естества, затормозится его развитие и сойдет на нет его воздействие. Вот какие опасности постоянно подстерегают тех, кто идет по пути становления. Эти чудовища постоянно пытаются возмутить, одурманить, пропитать нашу душу и потянуть за собой наперекор оживляющему влиянию Бога, губя тем самым наше подлинное естество. Эти искушения знает каждый, кто очнулся от них, и ощущение их не покидает его. Какими бы здравомыслящими и бдительными по отношению к его козням мы ни были, мы не можем освободиться от присущей этим искушениям силы, воздействующей на нас подобно гипнотизирующему взгляду отвратительного монстра, поджидающего нас на нашем пути. И из сердца рвется мольба: Отец, не дай искушениям возобладать надо мной! Мы просим Его сделать нас стойкими против любых впечатлений, безразличными к призрачному и иллюзорному, противостоять превратностям жизни, пытающимся властвовать над нами. Отец, будь рядом, чтобы все противящееся Тебе в этом мире разбивалось о нашу собственную твердость. Дай нам ясное видение истинных жизненных ценностей и самого важного на свете. Дай силы противостоять всем искушениям и покажи превосходство нового естества, чтобы все дурное, соприкоснувшись с ним, потерпело позорное поражение.
Но избавь нас от лукавого
Когда мы испытываем искусительное влияние прелестей жизни, страдая от их колдовской назойливости, мы постепенно начинаем осознавать ту чудовищную, всепроникающую и всеразрушающую власть зла, которая лишает нас покоя, вводит в заблуждение и разрушает нашу жизнь. Мы видим ту печать вырождения, одичания, одряхления, отравления, самоуничтожения, которой отмечено все присущее человеку. Мы видим власть, завладевшую нашим хаотичным и суматошным миром. И мы, потрясенные осознанием этой зловещей силы, толкающей нас к погибели, обеспокоенные судьбой развивающегося в нас первозданного естества, такого беззащитного перед ней, страстно желая спасения от этого ужасного устроения земной жизни, возрождения всего свойственного человеку и раскрытия его Божественного величия, восклицаем, прося Отца: избавь нас от лукавого!
Эти семь просьб – возносящийся к Отцу поток наших чувств, рождающихся из нашей живой связи с Ним. В них – пульс движения жизни, о котором возвестили Заповеди блаженства. Они свидетельствуют о внутренней жизни, совсем не похожей на привычную нам. В них – напор жизненных соков и первые ростки первозданного естества. Это – страстное желание искать и возрождаться. Люди, которые молятся нелицемерно, в ком это желание с неистовой силой вырывается наружу, внутренне стали совсем другими, они родились заново.
Я полностью отступает на второй план. И хотя каждая просьба пронизана жаром собственной страсти, наше Я – всего лишь горнило, из которого вырывается ее пламя. Вырвавшись наружу, молитва проникает повсюду и служит всему. Эгоистические заблуждения преодолены. Собственные интересы исчезли. Мы охвачены объективными устремлениями, но объективность – чувство изначальное. «Отец» – вот основной тон, который теперь до конца наших дней будет с неизменной силой звучать в нас. В сердце, способном так молиться, его звук полнее и чище. Он слышится совсем рядом, ведь все растворилось в наивном детском чувстве. Осознание Бога стало самосознанием. Внешнее, поверхностное, преходящее рассеялось перед Ищущим, и его взору открываются волнующие глубины, источающие творческое начало, слышится отзвук созидательной жизни Божества. Судьба человечества, его сотворение и будущее вышли на первый план. В центре внимания – цель всего становления. Каждый человек по-своему и в себе самом переживает извечную тоску по искуплению, дающую ему уверенность и надежду. Из источников нашей основной – внутренней жизни, подобно извержению вулкана, под напором переполняющих нас чувств поднимается молитва.
Мы неверно оцениваем «Отче наш», если нас не поражает, сколько можно вложить в эту молитву, если мы полагаем, что истинно молящиеся, читая ее, способны умом постичь ее широту и глубину. Значит, мы так и не поняли, что же сказал Иисус об этой молитве. Это вовсе не чудо, что вся неисчерпаемость ее содержания заключается в семи просьбах, ибо каждая из них подобна взгляду в необозримые просторы и в бесконечные дали. Но эти страстные устремления могут быть, только если рождены изначальным чувством. Стоит только начать над этим размышлять, как интимнейшие жизненные процессы искажаются, и мы выпадаем из правды жизни. У каждого истинно молящегося желания, которые выражаются в отдельных просьбах «Отче наш», рождаются из ярких впечатлений действительности, пережитых и выстраданных. Но это дает нам лишь общую, обзорную картину, будто мы, окидывая взором всю местность, упускаем из вида отдельные детали. Просьбы должны образовывать нечто целое, а не представлять собой набор частностей.
Простые и обычные впечатления раскрывают суть и особенности каждого отдельного человека. Они и делают молитву стихийным, естественным процессом сокровенной жизни. И нам не обязательно знать, что открывалось внутреннему взору Иисуса и Его учеников, когда они читали «Отче наш» и другие молитвы. Нам важны содержащиеся в них, освобождающие слова сокровеннейшего напряжения нашей жизни. Но это возможно лишь если в нас живут такие же искание и устремления, что и в тех людях, которые избрали путь становления, пусть это и отражается в нашем сознании совсем по-другому. Главное, чтобы в нас развивался аналогичный, хотя и внешне отличный, объективный созидательный процесс.
Только при таком восприятии «Отче наш» нам откроется смысл слов Иисуса о молитве. От всякого иного способа молитвы Иисус предостерегал Своих учеников.
Славословие «Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь», которым иногда завершают «Отче наш», по-видимому, чисто литургическая концовка, которой по церковному обычаю Господню молитву превращают в хвалебную песнь. Но, возможно, Иисус и Сам прибавил еще одно пояснительное предложение, принципиальная важность которого до сих пор не получила достойной оценки:
Если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный, а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших.
Итак, существуют условия, при которых наша молитва может быть услышана. И кто их не выполняет, тот не вправе ожидать от Бога ответа на свои просьбы. Бог внемлет нашим просьбам о прощении, даруя нам по Своей великой милости и безграничной силе, лишь в том случае, если мы сострадательно и со всей открытостью нашей жизни относимся к ближним, провинившимся перед нами. О такой взаимосвязи внутренних процессов мы уже знаем из Заповедей блаженства, об этом речь пойдет в главе «Общественная жизнь». Но данная закономерность проявляется во всем. Мы познаем ее на собственном опыте: Бог исполняет наши просьбы, лишь когда мы праведны, когда живем по законам Божественных сфер. Он слышит нас, лишь когда наша жизнь позволяет нам слышать Его.
То, о чем мы молимся, непременно отражается на нашей жизни. Если же такого не происходит, значит, наша молитва неистинна, пуста, ничтожна и является прямым выражением нашей жизни. Как себя ведем – такова и наша молитва. Ведь изначальные чувства возникают и осознаются без нашего вмешательства, они нераздельны, как свет и пламя, как вкусовое ощущение и суждение о нем. Значит, чтобы нас услышал Бог, никакого особого поведения не требуется, здесь нам указываются лишь особенности данной молитвы. Молитвы никогда не будут созвучными жизни, если мы только имитируем, пусть и старательно, нужное поведение.
Если мы называем Бога Отцом, то надо быть Его чадом. Если страстно желаем, чтобы Отец во всем открылся нам в Своей безгрешности и полноте, надо воплощать в жизнь Его определяющую и созидающую силу. Жаждать Царства Божьего – значит выстраивать свою жизнь по Его законам. Мечтать об исполнении воли Божьей – значит дать ей импульсивно проявляться в собственной жизни. Если уж полагаться во всем на Бога, то нельзя ни бояться, ни тревожиться. Всякая истинная молитва – движущая сила нашей жизни. Бог внимает лишь истинной молитве, той, которую доносит до Него сама жизнь, и в ней мы слышим Его голос. Слова – пустой звук, если в них нет жизни, воспламеняющей нас и открывающей нам их смысл. Так заботьтесь же о том, чтобы молитва пылала в вашей душе ярким огнем, и тогда скрытая в ней сила расцветет в вашей жизни.
Не будем забывать, что молитва – лишь одно из жизненных проявлений личной связи с Богом и что естественный закон истинной жизни, раскрываемый перед нами Иисусом на ее примере, действителен для всего. Это всеобщий порядок жизни по Богу. Поэтому давайте еще раз коротко поговорим о его непреходящем значении для всех.
Коль скоро личная связь с Богом – объективное состояние и объективный процесс, который приводит в движение внутреннюю (духовную) жизнь человека и поначалу проявляется в его недовольстве собой, в беспокойстве поиска, а затем при определенной интенсивности переживаний проникает и в его сознание, то эта связь не что иное, как особые жизненные отношения и процессы в основах человеческого бытия. Если Бог в нас – объективная, волнующая, искупляющая, движущая, созидательная и просвещающая сила, то Его энергия должна проистекать из сокровенных глубин нашего существа, непосредственно и действенно проявляясь во всем. Если же наша «общность с Богом» – сила субъективная, то есть некая «вера», идея, направленность воли, настрой души, тогда это состояние и производная нашего сознания, постоянно поддерживаемая нами, лишь некое образное представление, бесполезное для нашей жизни, но важное для наших воззрений, которыми мы воздействуем на самих себя и которые намеренно с огромными усилиями пытаемся выразить в нашей жизни.
А потому вы, Ищущие, изначально ощущающие в себе энергию жизненной силы Вселенной, не позволяйте вашей жизни по Богу выродиться в то, что некоторые считают связью с Ним, а в действительности превращают идею Бога в культ и подчиняют этому свою жизнь. Остерегайтесь выставлять на всеобщее обозрение зарождающееся в вас созидательное начало. Не приносите его в жертву ни другим, напуская на себя благочестие и кротость, ни собственному религиозному умствованию, пускаясь в голые теории. Ибо в одном случае вы убиваете своим набожным поведением свободную жизненную силу этого чувства, а в другом – лишаете его собственной жизни и души, превращаете в субстрат своих же мыслей. Пусть вечный двигатель вашего первозданного естества скрыто работает сам, и тогда повсюду и во всем проявится его созидательное действие.
Не распространяйтесь об этом и ничего не домысливайте. Не возноситесь ни перед собой, ни перед другими. Связь с Богом либо простодушна и наивна, либо ее вовсе нет. Не раскрывайте перед всеми Божественные истоки вашей новой жизни, не выставляйте на показ ее Божественный характер, храните в тайне возникновение в вас первозданного начала, не говорите о своем возрождении. Пусть этим, как неосознанной красотой, светится ваша жизнь, тогда люди увидят правду и по ней узнают Бога. Не превращайте свое переживание Божественного в игру мыслей, не тешьте им свое самосознание, не делайте из него умственное развлечение на досуге, пусть оно в своей беспорочной первозданности подобно солнцу озарит всю вашу жизнь и царит в ней.
Не думайте, будто ваша жизнь по Богу непременно должна открыться всем. Напротив, она должна быть скрытой во всем. То же мы наблюдаем и в природе. Бог пронизывает все, вплоть до тоненькой былинки. Он повсюду открывается тем, кто ищет, кто чувствует Его, но повсюду остается тайной. Везде он не осязаем и не доказуем. И Он никогда не откроется тем, кто не придет к предчувствию Бога, однажды пробудившись и изумившись всему, а от предчувствия – к созерцанию Его во всем, чего прежде не замечал. Такой же должна быть и наша жизнь по Богу. Она должна безмолвно свидетельствовать об Отце, пылая невидимым огнем во всех своих проявлениях. Но если заявить о своей связи с Ним во всеуслышание, мы ее тотчас потеряем, и что бы потом о нем ни говорили и как бы ни жили, это уже будет не сам Бог, а лишь некая идея о Нем.
И потому остерегайся желания произвести впечатление, что в тебе действует Бог, и следить за тем, чтобы каждое проявление твоей жизни непременно свидетельствовало о Нем. Такая искусственная жизнь «по Богу» – святотатство, она убивает в нас ростки Его первозданной жизни. От источника лишь то, что притекает самостийно. Зачем же выстраивать свою жизнь «по Богу», когда она должна сама родиться из Бога. Не делай ничего «ради Бога», если желаешь жить по Богу. Дай Ему свободно проявляться и открываться в тебе, не подменяй Его свободное действие в тебе религиозно-нравственным притворством, сколь бы прекрасно это у тебя ни получалось. Самый мощный прожектор – еще не солнце.
Не думай о Боге больше того, что приходит к тебе через переживание Его. Почитай скрытность и не пытайся постичь Его с помощью понятий. Рассудком не раскрыть таинственную сущность Бога в себе, равно как и тайну своего Я. Остерегайся теологии, даже своей собственной, – она засыпает собой источники, постоянно желая знать и проповедовать о Боге больше, чем открыто людям. А правда открывается ровно настолько, насколько она возрастает в тебе, и ты можешь познать лишь то, что переживаешь сам. Все придуманное – лишь фантазии.
Если от тебя потребуют отчета о происходящем в тебе, не пускайся в рассуждения и не поучай, просто скажи то, что есть. Твоя исповедь может быть краткой, но должна точно выражать то, что живет в тебе, что испытано и пережито тобой. Они сами должны почувствовать это, и тогда рассказанное тобой прояснит их смутные ощущения или же убедительно засвидетельствует то, чего они так хотят увидеть сами. Это признание может лишь выражать проявления новой жизни, твои впечатления от нее, быть чистым звуком, невольно возникающим при каждом касании предельно натянутых струн, и не чем иным, как вибрацией этих проявлений.
Бог не нуждается в религиозном попечении. Не сотвори себе из Него (и уж тем более из Иисуса) кумира, не уподобляйся язычникам, а стремись стать чистым инструментом Его творения и культуры. Твое служение Богу заключается в том, чтобы ты проявлял Его в чистоте и полноте каждым мгновением своей жизни. Религиозность Ищущих – вибрирующая жизнь вездесущего Отца в них. Если Бог царит в каждом явлении жизни, то зачем особое религиозное усердие? Не превращайте свою жизнь по Богу в некое особенное занятие, в страсть к своему предназначению. Это должно непроизвольно возникнуть в вашей жизни и остаться тайной для других. Остерегайтесь самодовольного самосозерцания, высокой самооценки. Удовлетворение приносит лишь беспрестанное исполнение Его воли, ощущение сокровенного смысла каждого мгновения, назначенного Богом, постоянное пребывание в поиске и становлении, неуклонное стремление к Царству Божьему. Молитвы, богослужения и религиозные упражнения только нарушают «обмен веществ» этой жизни. Вы нигде не услышите слов и воли Божьей, если не внемлете этому в каждом требовании жизни.
И для свершения великого события никаких особых усилий не требуется. Труд во имя Царства Божьего – это всякая деятельность человека, в которой проявляется новый порядок вещей и правда человеческой жизни принимает ясные черты. Такой и должна быть человеческая деятельность, и возможно, ее легче выполнять с именем Божьим на устах. Во всяком случае, каждодневный труд социального организма, основанного на жизненных принципах Иисуса, более приближает к Царству Божьему, нежели усилия миссионеров, занимающихся вербовкой новообращенных. Эти вербовщики не только не способствуют, но скорее препятствуют ему. И чем напряженнее отношения между Церковью и Царством Божьим – ведь не только церковное право, но и сама суть Церкви противоречат жизни и законам, которые открыл нам Иисус, – тем труднее Церкви своими делами проявлять на Земле становление Царства Божьего и творить Его власть. Но такое наверняка возможно, если только люди, избравшие путь становления, будут «исполнять» церковные предписания и назначения как нечто исходящее от источников своей новой жизни.
По мере того, как личная связь с Богом становится жизнью и правдой, творя в человеке первозданное естество и новую природу, показная религиозная жизнь и суета прекращаются, а с ними исчезают язычники и лицемеры.
3. Жизнь в самом себе
Также, когда поститесь, не будьте унылы, как лицемеры, ибо они принимают на себя мрачные лица, чтобы показаться людям постящимися. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. А ты, когда постишься, помажь голову твою и умой лицо твое, чтобы явиться постящимся не пред людьми, но пред Отцом твоим, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно.
Поститься – значит воздерживаться. Постигший истину не посчитает для себя неинтересным данный раздел. Бесполезно обезличенное, внешнее и привычное телесное постничество как предписанная Церковью религиозная повинность, но очень важно для человека свободное воздержание, когда он при известных обстоятельствах и по определенным причинам отказывается от чего-то даруемого ему жизнью ради своего собственного развития, ради своей жизни и созидания. Я не призываю вас мучить себя голодом и жаждой. Поститься – значит воздерживаться от того, без чего можно обойтись, – от всяческих удовольствий, чтения, услаждения себя искусством, развлечений, общения, удобств и роскоши, а если потребуется, то и от еды и питья. Все зависит от того, нужно ли нам в данный момент воздержание, налагаемое на себя без всякого принуждения, по внутреннему велению. Оно – главная движущая сила собственной жизни, ее сильнейший рычаг в наших руках, оно подтверждает свободную и мощную власть нашего Я в его внешнем и внутреннем деятельном проявлении.
Это можно и не говорить Ищущим, они приходят к нему сами. Им хорошо известно, что подавляет нас и пытается нас подчинить себе, укрепляет эту власть нашего Я. Они засвидетельствуют, что, практикуя воздержание, человек тренирует свою личность, чтобы она стала еще выносливее, ловчее, искусней, живей и энергичней. Они прекрасно осознают, что выполнить задачу и достичь высокой цели можно, только отказавшись от всего мешающего, отвлекающего и отнимающего силы. Их воздержание вполне естественно, когда они разрывают жизненные отношения, которые нарушают их связь с Богом, когда они уединяются, чтобы сосредоточиться, когда ради самого необходимого – своего становления отказываются от всего наносящего этому вред.
Иисус желает нам сказать не то, что мы должны поститься, а как нам следует это делать. И здесь мы слышим точно такое же наставление: не публично, а тайно, не выделяясь перед всеми, а неприметно, не на показ, а в глубине себя. Пусть это видит один лишь Бог, для которого нет тайн.
Нам скорее всего возразят: но ведь это невозможно! Если я откажусь от общения с людьми, поскольку оно обольщало меня и было пустой тратой времени, или откажу себе в наслаждении искусством, которое на самом деле было мне безразлично, или стану воздерживаться от алкоголя, лишавшего меня выносливости, то наверняка мое окружение это заметит – такое бросается в глаза. Но речь сейчас о другом. Да, изменения своего образа жизни утаить трудно, но то, что этот акт самоотречения держать в тайне необходимо, сомнений не вызывает. Само соблюдение поста должно быть незаметным. Пусть другие объясняют причины явных изменений в тебе как им заблагорассудится, главное, не позволяй заглядывать в свою душу, не открывай движущие мотивы своего поведения. Оберегай свой внутренний мир от назойливого любопытства тех, кто постоянно наблюдает за ближними, выискивая причины их непохожести на других.
Иисус ратует именно за это и даже советует принимать защитные меры, чтобы сохранить свое постничество в тайне. Он говорит: к чему напускать на себя мрачный вид, лучше укрась свои волосы и умой лицо, иными словами, сияй от счастья, радуйся жизни и наряжайся, как на праздник. Тогда люди твоего постничества и не заметят. Не показывай своим внешним видом свою внутреннюю жизнь.
А не подменяется ли одно лицемерие другим, когда мы стараемся казаться иными, чем есть на самом деле? Неужели Иисус требует от нас притворства, неискреннего поведения? Если правду понимать традиционно, формально, то это действительно так. Но у Иисуса другое понимание правдивости, он ведь тонко чувствовал лицемерие, скрывающееся под личиной внешней искренности, и процветающую за ней куда большую внутреннюю ложь.
Радетели о чести Иисуса высказывали мнение, будто Он таким предостережением хотел лишь сказать, что праведному перед Отцом дозволяется в случае крайней внутренней необходимости в невыносимых стесненных обстоятельствах изображать из себя радостного человека, поскольку праведные по сути и есть таковые. Да, дети Божии стремятся к радости. Вот только самоотречение с привкусом горечи и настраивающее на мрачный лад полноценным не назовешь. Показное сковывает душу. Полностью избавиться от чувства досады можно, лишь ощутив, насколько оно для тебя бесполезно. И когда мы самозабвенно устремимся к цели и ради ее достижения даже с радостью пожертвуем всем, это придаст еще больше душевных сил, мы не будем считать подобное жертвой. Но судя по контексту и тому, как бесхитростно выражена мысль, Иисус здесь имеет в виду другое. Он просто советует нам не выражать внешним видом свое внутреннее самоотречение. Вести себя нужно так, словно мы закрываем за собой дверь, чтобы в уединении молиться Отцу. Сокрытие – лишь вынужденная защитная мера.
И тогда нет ничего неискреннего в том, что мы прихорашиваемся во время своего поста. Ведь этим мы не пытаемся изобразить чувства, которых у нас на самом деле нет. Таким своим внешним поведением мы уберегаем происходящее в нашей душе от людского любопытства. Конечно, мы кажемся другим иными, чем есть на самом деле. Но у нас и в мыслях нет обманывать ближних, применяя эту вынужденную меру для защиты своего Я. А если кто-нибудь кажущееся принимает за истинное, скорлупу за ядро, то здесь нет нашей вины. Мораль нас вовсе не обязывает обнажаться перед каждым. Во всяком случае, ущербное представление о нас обусловлено не нашей скрытностью, а человеческой ограниченностью.
Но здесь налицо совсем иное понимание правды, которое и определяет поведение. Если понимать ее внешне, формально, то наши слова и поступки должны строго соответствовать действительности. Это значит, что мы правдивы, когда выражаем лишь то, что есть на самом деле. Это можно сравнить с фотографической точностью воспроизведения. Но тогда, строго говоря, все сказки, рассчитанные на детское восприятие, лгут, а беглый ответ «все в порядке» на вопрос о нашем самочувствии, когда на самом деле это не так, не что иное, как обман. По такой логике, детям дозволительно рассказывать только об исторически достоверных событиях, давать одни только научно обоснованные ответы, а на вопрос о самочувствии следует пускаться в детальный анализ своего общего состояния.
Напротив, объективное, сокровенное и органичное понимание смысла правды обязывает нас говорить и делать именно то, что наиболее полно отвечает данной жизненной ситуации и помогает радикально решить именно данную проблему, честно и полно исполнить наше предназначение именно в это мгновение. Такое происходит не абстрактно, а исключительно конкретно, в соответствии с нашим внутренним состоянием, сиюминутным отношением к тому, кто к нам обратился, с условиями и обстоятельствами, при которых это произошло, с правами и обязанностями, вытекающими из всей ситуации. Лишь то, что стало органичным, – истинно, сконструированное механически – ложно. Любое проявление жизни, рождаемое самим изначальным ощущением предъявляемого к нам конкретного требования, истинно, неважно, отвечает ли оно формально действительности, главное, чтобы оно соответствовало этому требованию. Истинным будет лишь тот ответ человеку, который ему понятен и полезен, глубоко и искренне удовлетворяет его потребность, а правдив ли он объективно, – вопрос второстепенный. Вот почему первые разъяснения о жизни, которые мы даем своим детям, – вовсе не ложь, хотя это, как правило, сказки. Ложь – это когда жажду детской фантазии пытаются утолить сухими историями.
В органичном понимании ложно скорее не слово, выражающее то, чего нет в реальности, а совет или рекомендация, которые пусть и соответствуют действительности, но в данный момент и в данной ситуации проблемы не решают, которые лишены внутренней необходимости, бессмысленно и произвольно врываются в жизнь, разрушая ее. Вот что имеет в виду Иисус, когда говорит, что нам придется отчитаться за каждое бесполезное слово, произнесенное нами.
Иисус добивался от нас именно органичной правдивости, которая и является нашим нравственным долгом, так же, как и исполнение всего, что открывает Он нам в Нагорной проповеди. И поведение, рекомендуемое Иисусом на время поста, – не что иное, как пребывание правды, ибо только скрытое постничество истинно. Тогда я вправе скрывать это и с помощью своего внешнего облика – пусть он будет безмятежным, чтобы ничто в нем не выдавало, какие волнения переживает моя душа. Это защитная мера, позволяющая в любых условиях сохранять все в тайне. Если потребуется, будем внешней веселостью заглушать даже рыдания души.
При этом мы вовсе не относимся с пренебрежением к претензиям, которые предъявляют нам ближние, – ведь никто не разрешал им вторгаться в тайную жизнь нашей души и пытаться разузнать о ней. Искренность вовсе не означает, что нужно распахивать перед всеми душу. Соблюдая пост, человек обычно сосредоточен на самом себе, и всякая оглядка на других делает этот пост лицемерным. Создаваемая мною видимость никакая не ложь и не обман, подобные иллюзорной скорлупе несправедливости, жестокосердия и суровости, присущей светской жизни и скрывающей от нас любовь и милосердие Божье.
Но понять правдивость такого способа защиты можно, лишь уяснив себе всеобщий естественный закон новой жизни, о котором здесь и идет речь.
Поводов и причин для соблюдения поста немало. Необходимая самодисциплина делает его первоклассным средством самовоспитания и в высшей степени действенным рычагом для обретения личной свободы. Это оружие, всегда готовое к борьбе за наше бытие, за то, чтобы отстоять самих себя. Это наша единственная собственная помощь себе, чтобы стать выносливее и сильнее. Это отражение внутренней собранности и осознание себя во внешнем мире. Это, наконец, часто прямой суд над собой, происходящий в нашей душе. Тогда пост – это выражение изначальной жизни, а не исполнение некой религиозной заповеди или церковной морали, это единственное в своем роде, высочайшее проявление сокровенной жизни в самом себе. Призывая нас всеми силами оберегать свое постничество от посторонних глаз, Иисус на его примере хочет показать нам, что жизнь человека в самом себе возможна лишь, когда он остается один на один с самим собой, только тогда она правдива и плодотворна. И тогда Отец воздаст нам явно.
Жизнь человека в самом себе – это сокровенный родник его личного существования. Здесь от самых таинственных основ его бытия устремляются вверх соки, несущие ему подлинную жизнь. Здесь из глубины до него доносятся голоса и сокровенные истины. Здесь дает о себе знать первозданное естество, пытаясь перекричать бушующие волны инстинктов и соблазнов. Здесь накапливаются впечатления, несущие жизнь, именно здесь они вступают в живую связь со всем прежним нашим живым опытом – он безмолвствует в этих глубинах, но вызывает в нас чувства, из которых пробивается собственная жизнь. Судьба подобно ударам молнии врывается в нее, будоража и достигая сокровеннейших уголков души. Под натиском житейских невзгод и проблем возникают колоссальные напряжения, вызывающие мощные разряды накопившейся в нас энергии. На поверхность поднимаются могучие импульсы, пробуждаются доселе неведомые ощущения, возникают необычные предчувствия. Под влиянием всего этого в нашем сознании одно напряжение сменяется другим, оно старается осмыслить, переработать и оценить идущее в нас обновление и наши переживания. И здесь все происходящее с нами погружается в горнило личной жизни и, очищаясь от внешнего шлака его жаром, переплавляется в чистую жизнь. Жизнь человека в самом себе – это труд его сердца: из него все исходит и к нему все возвращается.
Эта жизнь – материнское лоно, в котором идут процессы зарождения собственной, личной жизни. Осознанная, ясная, энергичная жизнь, развивающаяся продуманно и целеустремленно, основана исключительно на чувствах, которые воспринимаются самым непосредственным образом и беспрестанно оплодотворяются нашими переживаниями. Именно они – исток творческих озарений, побуждений, сил и собственного могущества. Это не итог здравых рассуждений, а некий процесс становления, который сам все осмысливает, проясняет, преобразует и создает, это постепенное созревание и вынашивание того, что, оформившись в нас, стремится вырваться наружу. Насколько эта зарождающаяся жизнь неподвластна нам, настолько к нам требовательна. Мы переживаем ее в себе, отдаемся ей всей душой, окутываем теплом своего ненасытного стремления к ней и подчиняем своей страстной жажде. Порой она развивается почти незаметно, в тиши терпеливого ожидания, когда мы торжественно сосредоточены и пребываем в отрешенном уединении. Порой же все наше существо бывает охвачено невиданным волнением, и то, что требует своего появления на свет, сотрясает его глубины родовыми муками, и тогда страдания и напряжение души становятся почти невыносимыми.
Но потаенные уголки нашей души хранят не только тайны зарождающейся жизни, именно здесь происходит то, что мы называем глубоко личным. Обостренными чувствами мы не только пытаемся разобраться в происходящем, нам приходится и вести борьбу со своими проблемами, доставляющими нам душевные страдания, и сражаться с ними до победного конца. И эту ношу мы должным нести, с тяготами справляться, напряжение – снимать, оковы – разрушать, путь – находить, судьбу – преодолевать. Здесь – собственное поле битвы, которую ведет наша внутренняя жизнь. То, что здесь не разрешится, останется неразрешенным и во внешней жизни, и тогда у нас не будет иного выбора, как только примириться с этим. То, что не побеждено здесь, останется непобежденным навсегда. Победы одерживаются только здесь, только здесь отыскиваются решения, которые можно выполнить.
И зарождающуюся жизнь, и внутреннее преодоление собственных переживаний и проблем крайне необходимо защитить, скрывая их в тайниках своей души. Стоит только откинуть покров тайны с нашего зарождающегося становления, как все пойдет прахом. А если мы не справимся с проблемами, сокрытыми в нашей неприступной для всех жизни, то останемся с ними навсегда. Любое нарушение внутреннего уединения наносит непоправимый вред. Любое преждевременное раскрытие тайны обнажает все незрелое, еще ни на что непригодное. Все должно вынашиваться незаметно для других, тогда оно родится, все должно решаться и переживаться втайне, тогда оно творчески, полновластно и уверенно войдет в жизнь. Таков главный порядок правдивой жизни, и это основа наставления Иисуса.
Наш внутренний мир – наше святилище, и приходящий к себе не жалеет сил для его восстановления после долгого самоопустошения, о котором он даже и не подозревал. Этот мир мы охраняем, усердно защищая от осквернения чужими, не понимающими нас людьми. Только родственники и доверенные лица могут войти в него, но лишь те, с кем мы можем быть откровенны. Но есть в нем святая святых, вход куда запрещен всем без исключения. Все происходящее там, ужасные беды и невыразимые печали, наш суд над собой, сопровождаемый стыдом и раскаянием, борьба с сомнением и отчаянием, чрезмерность веры и терпеливейшее ожидание, Божьи испытания и демонические искушения, небывалые переживания, глубокомыслие и прозорливость, – все это должно быть абсолютно недоступным для других. Конечно, нам не избежать таких ситуаций, когда очень близкие нам люди поймут что-то из происходящего внутри нас, сколь бы ни были скрыты от них сами процессы, как, впрочем, нередко и от нас, как бы мы ни содрогались от их подземных толчков и ни поражались тем извержениям, что за ними следуют. Но этого мы не вправе сказать даже им. Они сами должны прочувствовать это благодаря прямой связи, существующей у нас с ними. Если же такого не происходит, то их тактичное молчание лишь поможет нам хранить тайну, от которой зависит спасение нашего Я.
Мы же, со своей стороны, непременно должны контролировать и направлять все усилия на то, чтобы собственная жизнь нашего Я протекала совершенно незаметно. Иначе мы ее лишимся. Не скрывающий мук внутреннего становления, возрождения первозданного естества, печалей самоутверждения и исполнения своих жизненных задач оскверняет святая святых своей души и разглашает тайны своей личности.
Зачем, собственно, об этом говорить? Наша стыдливая душа сама предостережет себя от этого. Обычный человек не в состоянии рассказывать о том, что происходит в его душе, до тех пор, пока все эти процессы не вызреют и не станут созидательными факторами жизни. Но, к сожалению, в кругах, где к своей внутренней жизни относятся как к спорту, бесстыжая болтовня лишила многих людей сдержанности, и им ничего не стоит публично говорить о своих самых сокровенных чувствах и переживаниях. Они выставляют себя напоказ якобы во славу Божью и во благо другим, ради пустого самовозвеличивания, от скуки, совершенно не осознавая своей связи с Богом и не понимая, что их легкомыслие непростительно. Иисус строго наказал людям, испытавшим на себе помощь или откровение Божье, никому об этом не рассказывать. Христианство совершенно утратило это чувство!
Молчание – целомудрие души. Говорить имеет право лишь тот, кто любит. Но любить по-настоящему способен лишь человек, чью жизнь переполняет любовь. Как же можно любить, скрывая до времени свою любовь? Как говорить прежде, чем можно будет довериться ближним, прежде, чем обретем то, что сможем отдать другим! Источники должны сначала подняться из глубин нашего существа, и уж потом пусть изливаются в мир.
Обнажая свою внутреннюю жизнь, происходящую в самом себе, мы все равно что занимаемся проституцией. Душа утрачивает стыдливость, а с нею и способность тонко чувствовать, лишаясь таким образом органа глубоких и необычных переживаний. Нарушаются непосредственность и изначальность происходящего, и становление как естественный процесс прекращается. Хрупкая органичная жизнь не выносит публичности. Извлеченная на свет из тайников души, она чахнет, и ее волей-неволей приходится подменять искусной имитацией. На смену утраченной непосредственности приходит рассудительное поведение, а изначальности – ощущение чего-то вторичного, манерного и обыденного. И в конце концов человек оказывается вовлеченным в лживую, показную, суматошную жизнь, наполненную фантазиями, имитациями и актерством. Собственную жизнь приходится играть как роль, поскольку жить по законам первозданного естества уже не получается.
Пока в нас не возникнет совершенно новое ощущение личного становления и его первых результатов, все это должно оставаться в тайне. Пока происходящее – бесформенная клокочущая масса из впечатлений и чувств, которую мы не можем осмыслить, пока она не оформится в нечто определенное и не обретет в нас ясный облик, доступный нашему переживанию и оценке, пока все это еще не выношено нами до стадии жизненной зрелости и не превратилось в живую составляющую нашего опыта, мы должны терпеливо постигать возникающее в нас и вести себя сообразно происходящему, помогая ему созреть, всеми силами стараясь молчать об этом, чтобы во всей полноте и глубине пережить совершающееся и помочь стать ему плодотворной жизнью.
Таите в себе все, что внутренне еще не свершилось, не решено, не исполнено, и, тщательно скрывая от других, добивайтесь, чтобы это произошло. Великое рождается в глубоком молчании. До времени рассказывая о нем, пытаясь эгоистически впустить его в свою жизнь, мы превращаемся в расхитителей. В итоге – не только лишаемся новых переживаний, сил, ясности понимания, душевных порывов и плодов, дожидающихся своего проявления в том великом, но и не можем справляться с тем, что происходит в нас. Половинчатость тут ни к чему. А коль скоро всякое истинное решение, исполнение, созидание и победа рождаются лишь в изначальном ощущении всей проблемы, будем же гореть огнем этого чувства – и проблема разрешится. Любое поспешное проявление губит это ощущение изначальности, и мы лишаемся того источника сил, который дает нам власть над всем.
Известно, что тревоги и беды легче перенести, если кому-то рассказать о них. Так мы обычно и поступаем, но все равно они остаются с нами – ведь мы при этом ничего не совершаем, не исполняем, не решаем. То есть, как ни привлекательно для нас это явление, оно не принесет нам никакой пользы. Говорить можно лишь о том, с чем мы уже справились. Стоит только показать другим зарождающееся в нас, как оно тотчас же увядает, потому что мы этим отчуждаем его от себя. Потом мы, обливаясь слезами, кинемся его искать, но вряд ли найдем снова, поскольку наше чувство к нему растворилось в словах. Возможно, оно когда-нибудь вновь появится в нас и станет крепнуть, но мы ведь его уже однажды утратили, отчего поступательное развитие и причинные связи процесса становления нарушились.
Иное дело – житейские проблемы, нужды и беды. Они останутся с нами, сколько бы мы ни жаловались на них другим и ни изливали им свою душу. От их постоянного переживания нам никуда не деться. Выговорившись очередной раз, мы немного успокаиваемся, на душе становится легче, ощущение их притупляется, и они кажутся уже не такими серьезными. Но тогда прежнее внутреннее напряжение, душевные муки и приступы уныния оказываются бесплодными. Печаль неизбежно будет возвращаться к нам вновь и вновь, однако с каждым разом ее острота снижается. Но чем слабее толчки этих чувств, тем меньше у нас шансов найти нужные решения. Учитесь страдать не жалуясь, чтобы ваши страдания принесли плоды.
Особый случай, когда мы сами не в силах справиться и приходится просить о помощи. И если это настоящая помощь, то она, на первый взгляд, от внутренних бед не освобождает, а скорее еще глубже погружает в них, однако указывает при этом, как лучше их преодолеть. Истинный помощник погружается в наши беды, сочувствует, страдает и сражается вместе с нами, разделяя наше бремя. Обращаясь к нему за советом, мы доверительно посвящаем его в свои переживания, и он сопереживает. И тот, кому мы доверяемся, помогает нам скрывать наши душевные тайны.
Лишь когда что-то зародившееся в нашей душе пустит свои ростки, когда смутное влечение или предчувствие, сломив все препятствия, станут нам совсем понятны и мучительное напряжение разрядится в движении жизни, когда переживание Бога окажет на нас свое созидательное воздействие, когда облагораживающее душевное страдание нас окрылит, а страшные муки приведут к победе и проблема, казавшаяся неразрешимой, разрешится, вот только тогда зародившееся в нас и победившее может выйти вовне.
Плоды жизни в самом себе – всеобщее достояние, чего нельзя сказать о бедах и муках, сопровождающих это. Пусть каждый, кто страждет, узнает о плодах нашей внутренней жизни, но не о сокровенных жизненных процессах, их породивших, и не тех обстоятельствах, что позволили им вызреть. Мир должен увидеть творение нашей личности, но не те глубины, из которых оно возникло, сколь бы значительными они ни были. Кому захочется рассказывать впоследствии о родовых муках, в которых появилось творение, словно похваляясь охотничьими успехами! Это должно навсегда исчезнуть в сокровеннейшем святилище нашей души, иначе все происходившее в ней – напрасно. Ему надлежит осесть глубоко в нас, чтобы стать для нас неистощимым запасом жизненных сил.
Но подчас держать свое святилище закрытым совсем не просто. И не только от назойливых малознакомых людей, докучающих своими расспросами, но и от участливых друзей, готовых прийти на помощь. Если от первых вполне можно освободиться, то от близорукого попечительства, наивно желающего облегчить нам родовые муки, от преданной любви, что-то подмечающей и только мешающей своими утешениями и советами, уклониться довольно трудно. Попытки делать вид, будто ничего особенного не происходит, мало помогут, поскольку внешние причины душевных мук, как правило, всем хорошо известны. Вот и приходится прибегать к различным способам и защитным мерам, чтобы как-то утаить происходящее в душе. А посему «помажь голову твою», украшайся тем усерднее, чем серьезнее ты постишься. У целомудренного человека это происходит непроизвольно, он «делает вид» и отвлекает пристальные взгляды от главного, сбивает с толку участливых, одолевающих его своим вниманием, и изображая веселость, разочаровывает любопытных. Поступать именно так – наш прямой долг, не исполнив его, не достигнем самоутверждения. А поэтому отложи сомнения и всем своим видом уподобься безмятежной морской глади – тогда ты утаишь от всех те неведомые процессы, что происходят в безмолвных глубинах твоей души.
Эта мера вынужденная, она – наше единственное спасение в те мгновения, когда взбунтовавшиеся чувства готовы разорвать нас изнутри, когда еще немного – и мы перестанем контролировать себя, когда бушующий в сердце прибой грозит вырваться наружу. Порой достаточно кому-нибудь невзначай коснуться нашего чувствительного места, и нашего самообладания как не бывало. Поток чувств, подобно разбушевавшейся стихии, сметает все на своем пути, и наша душа превращается в сплошную пустыню безмерной тоски и безысходности. Многим приходилось наблюдать, как одно единственное слово выводило из себя измученного невыносимой болью человека, и из его груди, подобно лаве из вулкана, извергались душераздирающие стенания. Это ужасно и означает конец, поскольку сопротивление сломлено и снова взять себя в руки уже невозможно. Взбунтовавшиеся и вышедшие из-под контроля чувства неминуемо губят его. Нет ничего труднее, как выносить то, когда другие смотрят на муки твоей души словно на театральное действо. Это недопустимо. Бушующий в душе прибой нужно укрощать, и тогда, справившись с ним, мы сохраним человеческое достоинство. А потому никому не позволяйте касаться своих чувствительных мест, иначе можно не справиться с собой. Отсекайте попытки сближения, напуская на себя вид, совсем не соответствующий тому, что происходит в душе. Вот что поют бродячие музыканты: «Смеются уста, и часто лицо смеется, когда сердце плачет, когда сердце на части рвется». И слова эти имеют еще один смысл, совершенно отличный от того, что здесь, на первый взгляд, подразумевается, и задуматься над ним нужно всем. Порой приходится шутить, чтобы не выдать свою боль, и веселить целую компанию, лишь бы никто не заметил, как тяжело у нас на душе. Не умеющий скрывать свои переживания никогда не останется наедине с собой, находясь среди людей. А кто не умеет оставаться наедине с собой в обществе других, тот неизбежно затеряется среди них. Скрывая от всех тайную историю своей души, не дай никому увидеть жизнь твоего Я в себе самом, если хочешь сохранить ее для себя.
Конечно, было бы абсурдно, защищая себя, пользоваться приемами, противоречащими природе и истине, не говоря о том, что в этом случае мы никогда не достигнем цели и обречены на провал. Любое актерство и любая сознательная хитрость кончаются ничем, они несут один лишь вред, поскольку губят изначальный характер происходящих в нас процессов. В корне неверно полагать, будто здесь речь идет об искусственном поведении, рассчитанном исключительно на внешний эффект. Вовсе нет, здесь имеется в виду всего лишь то, что целомудренный человек делает все это совершенно бесхитростно и неосознанно, еще задолго до того, как уяснит себе его смысл.
Мы уклоняемся от бестактных вопросов и избегаем назойливых людей. Мы встречаем сочувствие своему несчастью, поймав на себе жалостливый взгляд наших дорогих друзей, когда они справляются о нашем здоровье и расспрашивают о делах. В принципе можно отделываться шутливыми разговорами о погоде, о важных и маловажных событиях, чтобы скрывать за ними свои душевные муки. Но прятать свою боль в шутливых непринужденных разговорах может только человек, наделенный чувством юмора и умеющий даже в трудные времена подмечать светлые моменты в калейдоскопе дней.
Такой способ самозащиты покажется трудным тому, кто не умеет сочетать в себе разнородное, не видит разницы между глубиной и поверхностностью. Не понимающий близкого родства между серьезностью и веселостью не сможет шутить в минуты испытаний. Не владеющий собой настолько, чтобы сохранять невозмутимый вид, когда в душе буря чувств, не станет, превозмогая боль, вести пустые разговоры. Просто многим не достает находчивости и внутреннего превосходства, без которых укрыться от людей не так-то просто. Неуклюжим, закомплексованным натурам подобное вряд ли удастся. Но этим не ставится под сомнение ни право на самозащиту, к которой мы прибегаем, ни сама возможность с чистым сердцем отгораживаться от всех непроницаемой стеной.
Скрывая свою внутреннюю жизнь от других, мы помогаем Отцу проявиться в нас. Он откроется нам во всем нашем бытии, только если сможет свободно действовать в нашей тайной жизни в самих себе. Отец взирает именно на тайное, ибо только в нем Он может обнаружить себя, и, появившись изначально в нем, стать силой, которой подчинятся все.
Созидательное начало нашей собственной жизни – вибрирующее движение жизненной силы Вселенной, действующей в нас. Это она заставляет нас беспокоиться, искать, она наделяет способностью глубоко чувствовать и переживать, дает зародиться в нас первозданному естеству, из нее возникает чистый образ нашего Я. Именно она делает нас восприимчивыми к правде и позволяет извлекать жизнь из всего происходящего с нами. Но эта мощь и созидание Отца станет органично нашим становлением, нашим собственным бытием лишь в уединенной жизни в самом себе, тщательно скрываемой от окружающих. Только такая жизнь даст полностью раскрыться и проявиться этой мощи и созиданию. Насколько она проявится в Его детях, зависит от целомудренной скромности и потаенности их внутренней жизни.
Итак, источники внутренней жизни невидимо распределены по всему ее трехмерному пространству и должны оставаться тайными, тогда она будет накапливаться в них, рождаться в своей первозданности и раскрываться во всей полноте своих сил. Поэтому Иисус, показывая Ищущим гармоничность действия этого естественного закона во всех сферах жизни, призывает их при любых обстоятельствах тщательно оберегать источники своей жизни от посторонних глаз.
Так же несомненно и то, что данное наставление обращено исключительно к тем, кто идет путем становления. И до тех пор, пока в них не появятся первые ростки первозданного естества и не откроются источники новой жизни, побуждать кого-либо строить ее, основываясь исключительно на том, чего у него нет, бесполезно. Человеку все дает Бог. Без зачатия нет рождения. Значит, наставление Иисуса адресовано только Ищущим, в ком первозданное естество уже возникло.
Все другие просто не умеют жить изначальным чувством, ибо таково их восприятие – противоестественное, неверное. Им приходится все обдумывать, проверять и принимать решения, руководствуясь некими принципами и критериями, чтобы не навредить ни себе, ни другим. Они не воспринимают Бога как нечто изначальное, не способны принять Его «в духе и истине», иначе говоря, жить одной лишь верой. Им приходится выстраивать свои отношения с Богом, равняясь на тех, кто лишен подлинной, живой, личной связи с Ним. К тому же они не умеют жить глубоко сокровенно и щедро для самих себя, потому что в них нет еще собственной, бьющей ключом жизни, отчего и вынуждены оглядываться на других, подражать им, подстраиваться под них, чтобы не умереть с голоду, будучи предоставленными самим себе. Но если бы те, кого слова Иисуса не касаются, вздумали и в самом деле последовать Его наставлению, то они только изнурили бы себя никчемными фантазиями и исчезли в собственной пустоте. Но это им не грозит, ведь Иисус для них непонятен, поскольку у них нет опыта той жизни, в которой действует этот естественный закон.
Однако для Ищущих речи Иисуса о милостыне, молитве и посте – это очередной этап на пути к раскрытию удивительной тайны нового рождения. Они открывают им, что же будет дальше, когда первые проявления первозданного естества, движения нарождающейся в человеке правды, пробуждаемой его исканиями, накопятся в достаточной мере и органично сольются в подлинной жизни. Мы вглядываемся в основы и устройство всего нашего бытия, в глубинные источники собственной жизни. Из них она стихийно устремляется вверх, в своей истинности, чистоте и совершенстве первозданного естества, если только тщательно скрывается от посторонних глаз. Ибо «нет ничего тайного, что бы не стало явным».