На протяжении более чем тридцати лет я мечтал написать эту маленькую книжку. И вот почему.
В один из зимних вечеров я бродил по заснеженным улицам Страсбурга, пьяный от музыки, до потери рассудка очарованный дирижером, который открыл мне симфонию Брамса. Вдруг я поймал на лету диалог, врезавшийся в мою память.
- Великолепный концерт, - прошелестел капризный голос.
- Подумаешь, милочка, - возразил некий самоуверенный тип с убежденностью, пригвоздившей меня к месту. - Это же превосходный оркестр! Вообще не пойму, почему это принято, чтобы перед ним вечно торчал дирижер...
- Как раз это я говорила себе в течение всей симфонии Брамса, - добавил капризный голос с легким удовлетворенным смешком...
В это мгновенье я испытал неистовую потребность прекратить парою крепких слов болтовню капризной дамы и самоуверенного субъекта.
Спустя тридцать лет эта возможность представилась, но боюсь, что ответ будет чуть подлиннее.
Я хочу им сказать: да, вы правы! Быть дирижером - это ведь не профессия, это призвание, подчас священнослужение... и нередко болезнь; да, болезнь, от которой не излечит ничто, кроме смерти. Этого вам, господа, не понять.
И еще: десять или пятнадцать лет обучения в музыкальной школе или консерватории не принесут никакой осязаемой пользы, если нет в тебе той внутренней возбудимости, того всепоглощающего пламени, того магнетизма, которые должны одновременно околдовывать и оркестрантов, и аудиторию, пришедшую слушать музыку.
В самом термине chef d'orchestre есть оттенок приказа; но не так важно передать его словом, как суметь его выразить - жестом, позой, подлинной телепатией” лучеиспусканием, мягким и неотразимым. Стоя там, на эстраде, и отмеривая первые такты симфонии Шумана или Бетховена, вы становитесь мишенью для тысячи взглядов, вы - очаг, из которого каждый черпает свет и тепло. В это мгновенье вся мудрость музыкальной науки, какую вы можете аккумулировать, не представляет ни малейшего интереса; от вас требуют только жизни, биения вашего сердца, вибрации вашей души, мелодии вашего чувства.
Вы трудолюбиво и скрупулезно работаете на протяжении трех, четырех или пяти репетиций; вы рассудительно и терпеливо проанализировали партитуру тематически, гармонически, с точки зрения инструментовки. Все ваши знания, все способности вы ежедневно с той же добросовестностью и щепетильностью посвящаете служению искусству - и все же сегодня публика чествует вас, а завтра убивает вас холодом. Почему?
Винить ли в этом - публику, оркестр или дирижера? Ганс фон Бюлов утверждал, что нет плохих оркестров, есть лишь плохие дирижеры. Точно так же можно утверждать, что нет плохой публики. Ответственность капельмейстера - полная. В случае неудачи никто больше, чем он, не подвергается атакам критики. Охотно оценят технику, аппарат пианиста или скрипача, но дирижера судят не иначе, как в зависимости от художественных эмоций, которые он вызывает. Ибо я считаю не заслуживающей внимания ту часть слушателей, чьи симпатии привлекает красивый профиль, демонстрация мужества в поединке с тромбонами и умение завлечь сердца в складки хорошо сшитого фрака.
Не будем сгущать краски: большинство является на концерт, чтобы слушать, внимать музыке, которую любит. Люди не приходят смотреть.
Я советую всем моим ученикам проникнуться мыслью об ответственности дирижера. Ибо с самой ранней поры любая оплошность учитывается, чтобы более уже не забыться. Вы взбираетесь на помост, возвышающийся в самом центре сражения, как святой Себастьян под градом стрел, как Жанна д'Арк на костре, готовая жертвовать жизнью за то, что она любит. Если после сорока лет, отданных своему делу, вы все еще испытываете в это мгновенье страх, сжимающий горло, панический страх, нарастающий, словно внезапный и бурный прилип, если на каждом концерте вы все сильнее испытываете возбуждающий и грозный ужас, значит, каждый раз вы идете чуть-чуть вперед, каждый раз все яснее понимаете вашу миссию.
У этого ужаса много причин. Вы должны вдохнуть жизнь в партитуру: вы, именно вы один, должны объяснить ее, показать эту жемчужину в полном блеске и с наиболее выгодной стороны. Вот труд, столь же точный, как труд кинематографиста, который ощупью ищет конечную соразмерность, чтобы дать на экране идеальное изображение, дозируя размытость и резкость, тень и свет.
Уж это не так-то легко.
Но нужно еще внушить музыкантам ваши мысли, заразить их вашей силой - причем с такой ясностью, чтобы они, одновременно с вами, испытали те же желания и не медлили с их осуществлением. Вы должны навязать им свою волю.
Это не легкое дело - овладеть сознанием сотни музыкантов. Представьте на мгновенье, что сказал бы пианист, если бы вдруг, каким-то чудом, каждая клавиша его инструмента оказалась бы живым существом. Один из друзей, музыкант "Orchestre romand", сказал мне однажды: “Ты будешь дирижировать хорошо, если каждый оркестрант почувствует, что ты дирижируешь для него”. Это заставило меня призадуматься.
Деятельность дирижера окажется весьма неполноценной, если она не будет подкреплена магическим воздействием самой его личности. Иным достаточно появиться, и еще до того, как они поднимут руки, призывая к вниманию, настроение в зале меняется. Одним только присутствием своим они переносят в мир музыки, воздух как бы электризуется. Это похоже на какое-то чудо. Другие выходят, - и ни до, ни во время, ни после концерта так ничего и не случается.
Размышляя над этой проблемой, я порою пытаюсь найти определение дирижерской профессии. Кто он - человек, призванный координировать действия своего коллектива? Или его задача - дать общую эстетическую установку исполнителям, чьи темпераменты могут быть противоположны или нейтрализовать друг друга? Должен ли он занять позицию музыковеда, изо всех сил старающегося восстановить традиции, темпы, нюансы, которых, к примеру, пожелал бы сам Моцарт в “Свадьбе Фигаро”? Или же ему следует быть специалистом, который прощупывает музыку за своим рабочим столом перед каждой из репетиций, выискивая богатства, ловушки, сочленения и рельефы?
Да, все это нужно, чтобы быть дирижером, и неважно, с чего начать. Нужны лишь терпение и отвага, чтобы победить в тиши кабинета технические трудности, и тогда на концерте они окажутся незаметными.
Дирижер может досконально знать свое дело и все же не вызвать восхищения слушателей. Любое определение, учитывающее только знания и профессиональные навыки, может оказаться убийственно несостоятельным. Чего же все-таки недостает?
Я думаю, что в каждом человеке, наделенном памятью, интеллектом, своеобразием, есть и нечто сверхъестественное. Высвободить эту сверхчеловеческую энергию, излучить ее и околдовать ею музыкантов - вот конечная, высшая роль дирижера; остальное - лишь следствие, без сомнения, необходимое, однако способное сделать вас только профессионалом, а не служителем музыки, полным красноречивой влюбленности, которой музыка требует. Душа дирижера должна быть зеркалом, в котором музыка отражается так же, как природа во взоре художника. Когда Ренуар пишет пейзаж, он открывает в нем поэтичность, теплоту и таинственность. Но если воскресный мазила возьмется за тот же пейзаж, что и автор “Завтрака на солнце”, природа не раскроет ему ни одной своей тайны и на полотне появится лишь бездушная копия-стереотип. Точно так же плохой дирижер может иссушить и опошлить музыку, в которой другие услышат и скорбь, и радость, и человеческую нежность.
Музыка - это искусство выражать невыразимое. Ей дано поведать о многом, чего не высказать словами, не постичь разумом. Ее область - неуловимое, неосязаемое и привидевшееся. То обстоятельство, что человек получает возможность разговаривать на этом языке, представляется мне наиболее драгоценным из всех даров, ниспосланных небом. И мы не имеем права его опошлять.
Каждый раз, когда я готовлюсь начать концерт, когда музыканты уже затаили дыхание, смычки подняты на несколько миллиметров над струнами, в момент тишины, глубокой, как бесконечность, все эти мысли проносятся в моем сознании, подобно тому как в смертный час человек, говорят, видит в мгновенном свете всю свою жизнь.
Пусть же не удивляет, что я вижу в деятельности дирижера не профессию, а священнодействие: это не слишком сильное слово.
И как любое служение, творчество дирижера предполагает полную самоотверженность, глубокое смирение. Я сознательно подчеркиваю благородство этой миссии, дабы не останавливаться на ежедневных практических трудностях профессии. Ибо прежде чем получить право взойти на пьедестал, откуда вы созерцаете ваших музыкантов и тысячеголовую гидру, именуемую публикой, нужно неутомимо работать, нужно узнать и испытать неудачи и, если возможно, преодолеть их.
“Хочешь разумно командовать - научись подчиняться”: как и во всех прописях, в этой есть своя правда. Не летите стремглав - сожжете крылья. Сколько пианистов, скрипачей, инструменталистов всех разновидностей, прозябающих в консерваториях, утешают себя, повторяя: “Если не преуспею в своей специальности, сделаюсь дирижером”! И, действительно, порой делаются; но, не обладая исключительным даром, они очень скоро убеждаются в том, что ремесло дирижера требует техники, не приходящей экспромтом!
Нет в музыкальном искусстве профессии, кажущейся более простою. Примечательно, что эта сфера просто кишит вундеркиндами. А не строится ли популярность и слава некоторых из них на том, что они не знают даже сольфеджио?
Может быть, для того чтобы дирижировать оркестром, действительно вовсе не нужно знать ноты, уметь читать партитуру? Уверяю вас, что музыканты любого из парижских симфонических коллективов доведут до конца симфонию Бетховена, даже если дирижер будет суетиться впустую. Это не значит, правда, что мы сможем аплодировать потрясающему исполнению. Но представьте, что программа содержит первое исполнение современного сочинения: как оркестр выберется из запутанного клубка сложных гармоний и ритмов без помощи авторитетного руководителя? Короче, каждый музыкант, достойный так называться, может претендовать на дирижирование оркестром, но редко кто постигает все секреты этой профессии, внешне очень несложной, а в действительности - наиболее трудной. Вполне понятно, почему такой человек, как Рихард Штраус, мог сказать: “Дирижирование - это все-таки очень трудная штука, но надо дожить до семидесяти, чтобы понять, насколько она трудна”.
Трудно вообразить себе ту муравьиную работу, которой занимается настоящий капельмейстер, представить все его обязанности и весь объем знаний, которые он полагает для себя необходимыми. Он не имеет права не знать возможности каждого из инструментов оркестра; он не может не знать новейших открытий композиторов-современников и должен столь же хорошо преподносить поступенные секвенции в первых тактах Пятой симфонии Бетховена, как перуанские ритмы в партитуре Мессиана. Он не имеет права игнорировать традиции, но должен диагностировать их алогизмы, так как часто традиция оборачивается искажением. Он не имеет права пропустить ошибку переписчика в копиях оркестровых партий; он не имеет права позволить, чтобы оркестр погряз в привычном, впал в иссушающую рутину; он не имеет права хоть на секундную невнимательность, на спокойный сон перед репетицией, если не кончено изучение партитуры, на больной желудок в день концерта, на завтрашний отдых на лаврах и веру в то, что был полный успех, раз его заставили бисировать увертюру к “Мейстерзингерам” или “Вальс” Равеля - два его коронных номера. Есть лишь право иметь талант, любить музыку и свое ремесло, и есть долг рассматривать каждый концерт как сражение, исход коего сомнителен.
Пусть читатели мне поверят: каждый концерт требует невероятного умственного, физического и нервного напряжения. Каждый раз нужно жертвовать частицей жизни и сохранять хладнокровие, сознавая, что результат мог бы быть лучше. Для того чтобы стать дирижером, недостаточно проучиться десять лет и иметь кое-какие способности; нужно работать с первого утра, когда переступаешь порог консерватории, - до того вечера, когда, обессиленный, завершишь карьеру своим последним концертом.
Не парадоксально ли утверждать, что все мои обязанности, все мои разочарования более, чем успехи, составляют основу бесконечной любви, которую я питаю к моему делу? Ибо этот неистовый труд, на который я себя так давно обрек, все эти рукописи, над которыми я просиживаю целыми ночами, все эти оркестры, в которых нужно вызывать энтузиазм даже во время репетиций военной поры в обледенелых концертных залах, заполненных холодным утренним туманом, - все научило меня этой любви.
Моя профессия дарит мне возможность ярко выразить мою внутреннюю жизнь и свободу творческого воображения. Для существа сдержанного, замкнутого, застенчивого это возможность выразить звуками свои затаенные мечты. Слушатели их поймут различно, каждый по-своему, и найдут что-то общее со своими собственными мечтами, чувствами, мыслями. Вот почему, верно воспроизводя произведение и точно передавая то, что написано в нотах, возрождаешь мысли и чувства неведомого тебе существа, и в то же время передаешь свои собственные ощущения, которые могут быть не всегда идентичными авторским.
Часто во Франции, да и в Америке, журналисты задают мне вопрос: “Как становятся дирижером?”
Бог мой, сколько для этого нужно смелости, сколько энтузиазма, сколько любви и сколько терпения!
Разумеется, общеизвестно, что существуют более или менее эффективные методы для развития ваших данных, но это касается интеллектуальной деятельности человека, я не думаю, что возможно дать какой-то абсолютно непогрешимый рецепт. Рождение каждой творческой индивидуальности - это особый случай; одного увлекает современная музыка, другого тянет к музыке романтизма, третий не поймет ничего в душе Шумана, но расцветет после того, как постигнет конструкцию “Искусства фуги”. Необходим выбор: если не считать редчайших исключений, я не верю в универсальный дирижерский талант. Есть такие, кто построил всю свою карьеру на десятке партитур, и это не леность, а смиренное благоразумие.
Прежде чем рассказать вам, как я стал дирижером, я должен предупредить, что коэффициент “удачи” сыграл в моей жизни очень большую роль. Страстное желание дирижировать приводило меня за пульт доброй сотни оркестров; моя страстная любовь к музыке отозвалась в какой-то степени и любовью ко мне. Но я работал, я работаю и сейчас, размышляю, мучусь сомнениями и нередко инкогнито возвращаюсь на школьную скамью; правда, это уже другая история...
Единственная цель, которую я преследую, работая над этой маленькой книгой, в том, чтобы дать возможность воспользоваться моим опытом тем из будущих дирижеров, у которых пробудятся вера и желание служить музыке, а не заставить ее служить себе. Если помимо этого мне удастся объяснить, что эта профессия предполагает постоянный труд, значит, я дам ключ, открывающий храм бога музыки - требовательного бога, разочаровать которого было бы кощунством.