В первую же ночь, как только Тори легла на широкую кровать с бельем из нежнейшего шелка, как только коснулась головой мягкой подушки, она сразу заснула. Словно кто-то мгновенно отключил ее сознание так же, как она только что выключила ночник. Сон, который ей приснился в ту ночь, Тори запомнила до мельчайших подробностей. Она снова оказалась в таборе. Но уже была не Магдой, а вселялась поочередно в каждого персонажа этого странного сновидения, и видела происходящее десятками глаз.
Вот она в знакомом шатре. Магда крепко спит, разметавшись на пуховой перине. Ее черные волосы волнами покрывают цветастую подушку, ресницы во сне трепещут, словно крылья черной бабочки траурницы, светлые руки широко раскинулись по лоскутному одеялу. В шатре горит свеча. Около нее, низко склонившись, старая цыганка дошивает свадебное платье своей любимице. И Тори слышит ее мысли.
Это она выкормила и воспитала Магду, которая младенцем осталась без родителей. Убили их злые люди, обоих убили из ревности, из зависти к красоте и счастью. Вот и Магда выросла красавицей, вся в покойную мать. И жених ей нашелся под стать — сын цыганского барона, не кто-нибудь. Но отчего-то неспокойно на сердце у старухи. Что ж тревожиться? — ругает она себя. Завтра свадьба. И платье готово, и угощение будет на славу. А уж как Магда спляшет на своей свадьбе! Старуха улыбнулась и невольно повела плечами. Эх, и она когда-то была молода и плясала так, что у молодых цыган глаза звездами загорались. Правда, не была она так красива, как Магда, редко кому такая краса достается.
Старуха отложила шитье, выпрямилась, размяла затекшую спину и достала большой, редкий гребень. Спать уж пора... Она неторопливо подняла к голове жилистые руки и распустила свернутую на затылке косу. Улыбнулась горделиво, тряхнула головой, и упал черный водопад, прошитый серебряными струями, до самых пят. Долго расчесывала старая цыганка свои чудные волосы и вспоминала молодые дни. После заплела косу и провела рукой по горбоносому лицу с тяжелым, почти квадратным подбородком. Вздохнула. Она-то, носатая, до старости дожила, двух мужей схоронила. А подруга ее, мать Магды, красавица, и с дочкой понянчиться не успела. Ах, красота! То ли награда, то ли наказание...
Старуха наклонилась над Магдой, вскрикнувшей во сне, погладила ее по голове морщинистой ладонью, поправила разметавшиеся волосы. Та и затихла, заулыбалась. Должно быть, жених снится.
Усталые глаза цыганки тоже запросили отдыха. Она задула свечу и улеглась, тяжело ворочаясь, приспосабливая поудобнее ноющее тело.
Заснула старая нянька Магды, угомонились ребятишки, стихли поцелуи и стоны влюбленных, погасли костры. Все это наблюдала незримая душа Тори, для взглядов которой не было преград. Спит табор. Да не весь. Кто-то тихо откинул полу шатра, выскользнул в ночь. Молодая цыганка, стройная, гибкая, с шапкой вьющихся волос. Оглянулась вокруг: не видит ли ее кто? Бесшумными шагами, крадучись, пробежала мимо последнего шатра, углубилась в лес. Крикнула ночной птицей. В ответ ей тихо треснула ветка, зашуршали кусты. И рядом с маленькой тенью женщины возникла высокая мужская тень.
— Что скажешь, Лия?
— Завтра свадьба, Рамон!
Скрип зубов и глухое ругательство.
Что я делаю, что делаю? — ужасается про себя цыганка Лия. Теперь Тори слышит и ее мысли. Магда ничего плохого мне не сделала, а я гублю ее. Но Рамон! Не станет Магды, и он полюбит меня. Я буду самая красивая, и танцую я не хуже. Но как он бесится, слыша о свадьбе, как он любит ее...
— Ты любишь ее, Рамон? Я совсем не нужна тебе? — В шепоте Лии боль и отчаяние.
— Я ненавижу ее! Она меня отвергла, унизила! Так не будет и ей счастья, Лия. Ты давно меня любишь, я знаю. Ты будешь моей женой. Только помоги мне, моя хорошая. Всю свадебную ночь в таборе будут гореть костры, из леса не выйдешь. Спрячь меня в своем шатре, Лия. Я буду любить тебя, а ночью прокрадусь в шатер Магды и отомщу ей. Иначе не жить мне!
Мужчина обнял маленькую цыганку, запрокинул ей голову и ожег поцелуем губы. Ни одной мысли не осталось после этого в кудрявой голове Лии. Только страсть томила ее гибкое тело. Только одного хотелось — во всем подчиниться возлюбленному.
— Я все сделаю, как ты скажешь, Рамон, — услышала Тори ее горячий шепот.
Тори проснулась посреди ночи в тоске. Вот, значит, как оно было. Одна из подруг предала Магду из любви к этому мерзкому Рамону. Она села на постели, взяла с прикроватного столика стакан с водой и медленно, небольшими глотками, выпила. Она оттягивала момент сна. Она боялась. Что еще ей покажут? Неужели придется заново пережить смерть возлюбленного? Но глаза смыкались, усталость брала свое, Тори снова опустила голову на подушку и мгновенно заснула.
На этот раз она увидела приготовление к свадьбе. Стоял солнечный день. На большой поляне накрывали длинные столы, сложенные из досок. Женщины готовили еду, между ними сновали юркие цыганята, ухватывая лакомые куски. Тори обратила внимание на девушку, ставившую на стол блюдо со спелыми яблоками. Тоненькая, гибкая, кудрявые волосы, словно роскошная шапка... Она, Лия! Но кого-то еще напоминала ей эта несчастная цыганка, плененная страстью к зверю. Отчего так знакомы Тори ее движения и осанка? Словно почувствовав ее взгляд, девушка обернулась. Круглое милое лицо, серые глаза, брови с надломом... Мама! Лия походила на ее покойную маму. Нет, нет, этого не может быть... Тори пыталась сквозь возникший откуда-то туман лучше рассмотреть ее черты: не показалось ли?
Но в это время к маленькой цыганке подошел тот самый старый цыган с седыми усами, старейшина табора. Он встал и заговорил с ней, видимо, отдавал какие-то распоряжения. И заслонил Лию от взгляда Тори. Что-то было знакомое ей и в этом человеке. Но туман все сгущался, изображение отдалялось. Видимо, тот, кто показывал Тори эти сказки о прошлом, пожалел ее и дал наконец заснуть крепким, освежающим сном.
Несмотря на это, утром Тори проснулась разбитой, как это бывало в старые времена. Она вдруг поняла, что все эти дни просыпалась счастливой и бодрой оттого, что знала: скоро она увидит Алана. Господи, как же она по нему соскучилась! По его зеленым глазам, озорной улыбке, горячим рукам...
— Милый мой, рыжий, ненаглядный, — тихо шептала Тори в подушку. — Все сделаю, чтобы тебя поскорее увидеть. Чтобы никогда больше не разлучаться. В экспедиции с тобой буду ездить, в эту пустыню треклятую!
Но для того, чтобы увидеть Алана, надо было скорее закончить портрет.
Тори позвонила приставленной к ней горничной и попросила чашку крепкого кофе. Двойной эспрессо, пожалуй, приведет ее в чувство.
Конечно, вчера после ланча она сразу же позвонила Алану, обрадовала его, что Филип жив и здоров. Бодрым голосом сообщила, что все в порядке, работа продвигается, Дон Кортесе — отличный парень. Конечно, Тори допускала, что телефон прослушивается, поэтому ограничилась только мажорной информацией. Алан, в свою очередь, бодро сообщил, что он в этом не сомневался, что у него тоже все в порядке. Разумеется, он был не глупее Тори и тоже допускал, что телефон прослушивается.
Но сегодня Тори плюнула на всякую осторожность. В конце концов, Дон знает о них с Аланом, похоже, даже больше, чем она предполагает. Поэтому Тори позвонила Алану и сказала ему то, что думала и чувствовала. А именно:
— Единственное, что меня может охладить, это если в Майами прямо сейчас пойдет снег. И то охладить чисто физически. Возможно, у меня начнется насморк. Но даже если меня завалит снегом до самой макушки, я все равно буду гореть и пылать, как десять тысяч костров при мысли о тебе, мой рыжий, моя любовь. О, Алан!
— Тори, негодница! — зарычал этот бессовестный нахал. — Ты хочешь моей смерти? Зачем ты все это говоришь, находясь в таком растреклятом далеке? Знаешь ли ты, коварная соблазнительница, что я и без этого при мысли о тебе каждый раз бегу принимать холодный душ?
— Ты чересчур расточителен, — осуждающе сказала Тори, ликуя в душе. — Зачем зря расходовать воду, когда можно просто выйти на улицу без зонта. Кажется, в Майами еще не кончился сезон дождей.
Злодей Дон Кортесе, прослушивая этот разговор, качал головой и посмеивался. Славные ребята эти Тори и Алан. И потом, сидя в кресле перед Тори, он вспоминал это забавное объяснение в любви, и время от времени улыбался. А Тори довольно кивала головой, и улыбка на портрете проступала все более явственно.
На этот раз она была одета в свой любимый старый джинсовый комбинезон, вытертый на коленках, и клетчатую рубашку. Тори всегда надевала эту спецодежду, когда работала с красками. Да, сегодня старательная художница уже работала с красками. И делала это с вдохновением. Лицо, которое она писала, ее интриговало. Чем явственнее проступали черты на портрете, тем более знакомым казался Тори этот старый мафиози.
В течение дня они не раз прерывали работу, чтобы поесть или прогуляться по саду. Во время прогулок Дон Кортесе заботливо держал над ее головой огромный куполообразный зонт, похожий скорее на крышу небольшой ротонды. Благодаря этому, нескончаемый дождь был им не страшен. Но душный воздух, перенасыщенный влагой, угнетал Тори. Тело быстро становилось влажным и липким, и она скоро начинала проситься «домой», где сразу же принимала душ, переодевалась и радовалась такому замечательному изобретению, как кондиционер.
Беседовать с итальянцем оказалось неожиданно интересно. Во время сеансов и прогулок они затрагивали самые разные темы. И однажды, когда Тори сказала ему, будто ей кажется, что они когда-то были знакомы, они заговорили о реинкарнации. Тори уже заканчивала выписывать колоритную фигуру на портрете, оставался только фон. Дон Кортесе, как всегда устроившись в кресле, наслаждался сигарой.
— Все возможно, девочка, — покуривая сигару, говорил Кортесе. — Я слышал, что часто люди, которых ты встречаешь, это те, кто окружал тебя в предыдущей жизни. Только сейчас у них другие роли.
— Да, это так. А еще мой дядя Джеймс говорил, что судьба человека во многом зависит от его действий в прошлом воплощении. Злодеи рождаются в новой жизни несчастными калеками, людьми с тяжелой судьбой. А если человек творил добро, то в своем следующем воплощении он будет более счастлив. И если он не сделает шаг назад, то с каждым новым воплощением будет достигать все большего совершенства. И так до тех пор, пока не достигнет абсолютной чистоты духа, дающей право на вечное блаженство.
— Ты считаешь такое возможным? — усмехнулся итальянец.
— Не знаю. — Тори пожала плечами. — Но, наверное, надо к этому стремиться. Альтернатива уж очень страшна. Дядя рассказывал жуткую историю про одну старуху, внешне мерзкую и безобразную, которую все ненавидели. Причем всю ее жизнь, с самого разнесчастного детства. Даже родители. Никто не хотел разговаривать с ней, все гнали ее и плевали ей вслед, хотя она не делала ничего плохого. Тогда она накопила денег и пошла к известной гадалке, чтобы та объяснила, в чем дело. Ясновидящая заглянула в предыдущее воплощение этой несчастной и выяснила, что она была палачом. А все люди, встречающиеся ей в этой жизни, — ее бывшие жертвы.
— Брр, — вздрогнул Дон Кортесе. И Тори прикусила язычок, вспомнив, с кем она разговаривает.
Ночью Тори снова приснился табор. Там, в XIX веке, тоже была глубокая ночь, так что цыгане спали, восстанавливая силы после потрясений прошедшего дня. Только в шатре Магды горела свеча. Девушка умирала. Нет, нож Рамона не затронул ее тело. Но зачем ей было жить, если умер любимый. Она была в горячке, в бреду. И старая нянька, вздыхая и плача, меняла компрессы на ее пылающем лбу и, беспамятную, пыталась поить отварами целительных трав. Но душа Тори искала виновников трагедии. И нашла их в лесу, довольно далеко от табора. Мужчина шел широкими шагами, неся за спиной узел с едой и вещами, видимо собранными ему в дорогу Лией. Лия, задыхаясь, едва поспевала за ним. Наконец она взмолилась:
— Подожди меня, Рамон. Я не могу идти так быстро.
Мужчина на миг остановился и повернулся к своей миниатюрной спутнице.
— Как, ты еще здесь? Разве я не сказал, что ты будешь мне обузой в пути. Возвращайся в табор.
— Но ты обещал жениться на мне, Рамон!
Мужчина презрительно засмеялся.
— Таких, как ты, много, Лия. На всех не женишься.
Она в отчаянии схватила его за руку.
— Нет, ты не можешь меня оставить. Мне нет жизни без тебя!
Он резко оттолкнул ее. Легкое тело цыганки, отброшенное сильной рукой, отлетело за поваленное дерево, и наступила тишина. Мужчина даже не наклонился, чтобы посмотреть, что с девушкой.
— Ну так не живи, — пробормотал он и ушел, не оглянувшись.
Тори резко села в постели. За окном занимался серый рассвет. На душе было горько.
— Все, — решительно сказала она, обращаясь к кому-то, кто заведовал этим ночным кинематографом, — не мучьте меня больше. Я все поняла. Я долюблю за тебя, Магда! И я доживу за тебя, моя бедная мамочка! Обещаю, что всегда буду помнить то, что мне позволено было узнать. А сейчас... можно, я еще немного посплю?
В этот день Тори к вечеру закончила портрет Дона Кортесе, итальянца, главу «семьи» местной, флоридской мафии. Хотя последние часы она работала над фоном картины и присутствие «модели» было не обязательным, Кортесе упорно оставался на своем месте. Сидя в кресле, он смотрел на Тори так пристально, словно это она была его моделью, а не наоборот. Наконец она отложила кисти, старательно вытерла тряпкой руки и кивнула ему:
— Можете посмотреть.
Дон Кортесе неторопливо загасил сигару и подошел к мольберту.
На картине была звездная ночь. Но свет костра отчетливо высвечивал фигуру на переднем плане. Старый седоусый цыган в красной рубахе, старейшина табора, неторопливо докуривал свою обычную вечернюю трубку. Его горящие черные глаза смотрели в будущее загадочно и мудро, а губы были чуть тронуты улыбкой надежды.
Молчание было долгим. Тори спокойно стояла и ждала. Наконец старик с седыми усами повернулся к ней и улыбнулся одними губами.
— Выходит, девочка, я не угадал в этой жизни свою судьбу?
— Похоже, вы сделали шаг назад, — печально подтвердила Тори.
— Но жизнь-то еще не кончена, пророчица? Что скажешь?
— Не кончена, — улыбнулась Тори.
Тут дверь распахнулась, и в нее ворвался, или, точнее сказать, ввалился, высокий молодой человек. Расхристанная рубашка, всклокоченные черные волосы и мутные глаза не оставляли сомнений в том, что он пьян. И пьян, очевидно, еще со вчерашнего дня.
— Ааа! — Он с пьяной хитрецой погрозил пальцем Кортесе, чье лицо при виде него мгновенно заледенело. — Я все знаю! Мне сказали... Ты отпускаешь Йорка из-за девки. Тебе девку подложили! Зачем тебе девка, старик? Если уж ты отбираешь у меня банк... а ты мне его обеща-ал... — он опять погрозил пальцем и пьяно захихикал, — то отдай мне девку! Хочу посмотреть на шлюху, которая стоит дороже банка!
Тут он заметил стоявшую у мольберта Тори, бледную как смерть. Некоторое время пьяно вглядывался в нее, то прищуриваясь, то откидываясь назад, а потом, согнувшись вдвое, захохотал так, что чуть не свалился на пол.
Тори заметила, что телохранители Дона Кортесе, которые обычно во время сеанса стояли за дверью, бесшумно вошли в комнату и замерли за спиной кривляющегося парня. Наконец хохочущий и икающий тип обрел дар речи и, указывая на Тори, проквакал:
— Это она! Говорили: красотка, цыганка. Врут! Все врут! И ты врешь. Вре-ешь, отец! И банк будет мой, и девка моя. Плевать, что замухрышка — трахну и выброшу!
Дон все это время стоял неподвижно и смотрел на паясничающего перед ним парня с холодным презрением. Но тут его лицо вспыхнуло от гнева, и он сделал резкое движение в сторону пьяного негодяя.
— Стоп! — Парень неожиданно выпрямился и заговорит вполне трезво. — Кончилось твое время, отец. Сейчас сюда приволокут эту Анджелу, Филипову шлюху. Тут он у меня и скиснет. Все подпишет, когда увидит, что мы с его лупоглазой сделаем. А ты мне лучше не мешай, отец. У меня тут ребятишки по всей лестнице — твоим отморозкам не чета. Кстати, можешь пойти отдохнуть, пока я с твоей девочкой развлекусь.
Взмахнув длинными руками, одним громадным прыжком, словно дикий зверь, негодяй ринулся на Тори. Он обхватил ее так, что она не могла пошевелить руками и впился ртом в ее губы. Это было больше похоже на укус, чем на поцелуй.
— Назад, ублюдок! — В громовом голосе было столько силы, что мучитель Тори отвалился от нее, как отваливается насосавшаяся крови пиявка.
Но поведение пьяного негодяя было непредсказуемым. В один миг он выхватил откуда-то пистолет и с кривой усмешкой направил его на отца.
— Ты зажился, папочка, — торжествующе сказал он. — У тебя вырос достойный преемник. А ты и не заметил. Больше ты не будешь мне мешать.
И он прицелился. Но за секунду до выстрела ожили оба телохранителя Дона, стоявшие за спиной отцеубийцы. Из их рук одновременно вылетели два ножа. Один выбил пистолет с уже взведенным курком, другой до самой рукоятки вонзился под левую лопатку Рамона.
— Да, тихо сказала Тори, вытирая струйку крови, стекавшую из укушенной губы. — На этот раз убили Рамона.
Он лежал вниз лицом, и нож торчал у него из спины, точно в том же месте, что и у Аньоло, возлюбленного мужа Магды. Только Рамон был одет. И на его белой рубашке расплывалось кровавое пятно. Дон Кортесе посмотрел на Тори. Его лицо было спокойным до жути.
— Почему ты называешь его Рамоном? — буднично спросил он. — Это был Дик.
У двери снова послышался шум, кто-то распахнул ее пинком ноги, и двое громил в черном втащили в комнату Анджелу.
— Отпустить девушку! — приказал Дон Кортесе тем же тоном, который заставил Дика отвалиться от Тори.
Молодчики повиновались, растерянно глядя на труп своего главаря. Анджела тоже увидела высокого брюнета, лежащего с ножом в спине.
— Филип! — Она бросилась к нему, но Тори быстро перехватила подругу, приговаривая:
— Это не Филип, милая, не Филип. Твой муж жив, успокойся.
— Уберите его, — обращаясь к телохранителям, устало сказал Кортесе. — Этих тоже. — Он кивнул на поникших громил, притащивших Анджелу. — Надеюсь, сегодня посетителей больше не будет.
Но он ошибся. Дверь в очередной раз широко открылась, впуская запыхавшегося Алана.
Дон усмехнулся:
— Насколько я понимаю, ребятишки, выставленные моим сыном на лестнице, приказали вам долго жить.
— Да нет, — пожал плечами Алан. — Они просто отдыхают. Боюсь только, не в слишком удобных позах.
— Понятно, — кивнул головой Кортесе, — вы не убиваете. — И, заметив расширившиеся глаза Алана, устремленные на труп, который телохранители несли к двери, держа за ноги и за руки, любезно пояснил:
— Не волнуйтесь, это не Филип. Это мой сын.