Вдруг Тори ахнула и села на кровати, повернувшись к Алану.
— Господи, Тори, что еще случилось, — испугался тот, увидев ее расширившиеся глаза.
— Подумать только, Алан, я могла стать клятвопреступницей! И только сейчас с ужасом это поняла, — покаянно проговорила она. — Ведь я обещала Магде, что долюблю за нее. Я тебе не рассказала, что Рамон ворвался как раз в тот момент, когда Аньоло раздел свою любимую и сам скинул с себя одежду. Они успели только увидеть друг друга обнаженными. И еще я обещала дожить за маму. В прошлом она была цыганкой Лией, ее, совсем юную, убил негодяй, которого она любила. Из-за него она предала Магду. И в этой жизни мама недолго прожила. Какое счастье, что ты вернулся, любимый. Я могла так и умереть без любви. А теперь я выполню все свои обещания.
Она снова легла и доверчиво положила голову на его плечо. Глубоко вздохнув от переполнявшего его блаженства, Алан обнял ее. Все-таки мужчины и женщины, определенно, существа с разных планет. Удивительно, что они вообще умудряются понимать друг друга! Как это часто бывает в такие минуты, ему хотелось молчать от счастья, а ей, напротив, без умолку говорить. Она рассказала ему обо всех своих цыганских снах. Но осталось еще столько тем!
— Скажи честно, Алан, ты очень рассердился, когда я так себя повела в день нашего приезда? — решилась наконец Тори спросить о том, что ее мучило.
— Совсем не рассердился. Огорчился, конечно, ужасно. Мне так хотелось побыть с тобой! Но я понял, что слишком поторопился и теперь придется все начинать сначала. Я же знал, что ты была напугана каким-то негодяем. Помню, как ты кричала, что мужчины вызывают у тебя только боль и омерзение. Ясно же: этот тип был груб и нетерпелив. Видимо, даже и не попытался разбудить в тебе женщину, а напал как зверь, удовлетворяя свою животную потребность. А я так истосковался по тебе за это время, что не смог скрыть свое нетерпение, вот и вызвал в тебе ассоциацию с этим гадом. Сам виноват.
— Все-то ты понял, дорогой мой... Скажи, а с чего это я вся стала как отмороженная?
Это тоже не удивительно, малышка. Твое «онемение» — это реакция на все стрессы последних дней. Ты разве не заметила, что так всегда бывает? Пока плохо, трудно, страшно — держишься, как стойкий оловянный солдатик. А все прошло, наступила тишина — тут накопившееся напряжение и сказывается. Начинаются болезни, нервные срывы и прочие гадости.
— Какой ты у меня умный-разумный. — Тори потерлась носом о плечо Алана. — Слушай, а ты правда собирался уехать от меня в пустыню? — Алан засмеялся и прижал ее к себе. — Эй, ну-ка отвечай! Уехал бы?
— Нет, это я тебя специально дразнил.
— Ах, дразнил! — Тори, сверкая глазами, привстала на постели и пристально посмотрела в его хитрые зеленые глаза.
— Ну да, ты же у меня дикая кошка. А им не нравится есть то, что им подают на блюдечке. Им надо жертву закогтить. Дождаться, пока она будет убегать, броситься вслед, поймать. И тогда уж кушать в свое удовольствие. Предварительно наигравшись, разумеется.
— Ну, держись, — медленно проговорила Тори-кошка, сузив мгновенно позеленевшие глаза. — Я тебя сейчас тоже дразнить буду. Поигра-аю сначала, а потом...
И она медленно развязала пояс на белом халате и грациозным движением лапки обнажила сначала плечо, а потом вызывающе напрягшуюся грудь. И взяв ее в ладонь, поднесла к губам Алана, словно румяное яблочко. Он тихонько зарычал рыком, зарождающимся где-то в глубине мощного тела, и слегка укусил этот нежный плод.
— Ай! — вскрикнула обиженная кошка. — За что?
— Мало! — плотоядно проворчал ягуар. — Я хочу видеть все, что мне принадлежит.
— Хорошо, — покорно пролепетала укрощенная укусом кошка, и медленно стянула белую махровую шкурку.
А потом она встала перед своим повелителем, подставляя зеленым фарам его жадных глаз все свое сладострастное тело. И поднесла его взгляду груди, подставив под них ладони. Изобразила нечто вроде танца живота, расставив ножки и покачав бедрами. Потом изогнулась, повернувшись бочком, и наконец предоставила изнемогающему взгляду замершего ягуара вид на аппетитные ягодицы, слегка нагнувшись и лукаво оглядываясь через плечо.
И вот ягуар — ой, простите, тогда уж — снежный барс — тоже скинул свою белоснежную шкуру и открыл взгляду бесстыдной кошки мощного рыжеватого зверя, устремленного к вершинам бесконечных побед. Кошка жалобно мяукнула и рухнула перед великолепным зверем на колени. Она смиренно прижалась к нему лицом, и позволила ему поласкать ее щечки, оставляя на них следы слез, вызванных страстью. А потом зверь оказался у самых ее губ, и кошечка, испрашивая прощения за дерзкое поведение, стала целовать его и ласкать розовым язычком, поглаживая робкой лапкой рыжую шерсть и осторожно сжимая в кулачок его округлые части. Ягуар хрипло дышал и постанывал, а его зверь все рос и рос под ласками кошки, хотя это казалось уже невозможным.
— Я хочу посмотреть, как из него выльется молочко, — попросила кошка, сужая зеленые глаза.
— А на вкус попробовать не хочешь? — вибрирующим басом спросил ягуар.
И когда кошка с готовностью кивнула, направил алую головку зверя прямо в ее открытый ротик. На этот раз она увидела брызги молочного фонтана, поймала их на язычок, а потом тщательно, как котенка, вылизала обессилевшего героя.
— Не очень вкусно, — разочарованно сказала Тори.
— Зато полезно, — утешил ее Алан. — К тому же ты, кажется, совсем перестала его бояться?
— Перестала. — Тори улыбнулась. — Совсем, совсем перестала! Он очень красивый и сильный. И он так удивительно себя ведет, что кажется мне настоящим чудом. Тебе было хорошо, когда я ласкала его?
Алан нежно поцеловал ее в губы и заглянул в затуманенные глаза.
— Мне было очень хорошо, а моя ненаглядная кошечка не получила свою порцию наслаждения. Признайся, ты не насытилась?
— Ммм, — пробормотала Тори, — кто-то обещал меня много-много целовать...
И Алан, как и обещал ей однажды, в минуту опасности, склонился над своей обнаженной невестой и стал ласкать губами и языком все ее тело, не пропуская ни единого дюйма. И продвигался все ниже и ниже, пока не дошел до раскинутых в истоме бедер. Он медленно и нежно обцеловал весь пушистый холмик, потом склонился к бедрам и гладил их внутреннюю сторону влажным и сильным языком так долго, что Тори охрипла от стонов наслаждения. Тогда он подложил под ее ягодицы маленькую подушку и еще сильнее раздвинул ножки, чтобы ее жемчужная раковина вся оказалась перед его взором. Осторожно разделив набухшие губки, он стал ласкать кончиком языка их перламутровую изнанку, а потом и саму жемчужину, отчего Тори вдруг перестала метаться и стонать и замерла, прислушиваясь к незнакомому сладостному ощущению, разливающемуся по животу, бедрам, ногам, пояснице, пленяющему все ее тело. И точно уловив этот момент, Алан медленно ввел в ее истекающую соком страсти раковину свой багровый цветок, своего могучего зверя, свое прекрасное орудие, созданное для того, чтобы делать счастливыми возлюбленных и дарить им детей. От равномерного движения внутри нее этого чудесного поршня Тори глубоко задышала, ощущая приближение чего-то небывалого еще по силе ощущений. И наслаждение столь сильное, что оно граничило с болью, потрясло все ее существо — ее тело, разум, душу. Она широко распахнула глаза и увидела над собой прекрасное, полное нежности и страсти лицо возлюбленного, а над ним, в алом свете, разлившемся по комнате — счастливые лица Магды и Аньоло. Наслаждение достигло высочайшего пика, из глаз Тори хлынули слезы восторга и она закричала:
— Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя!
— Я люблю тебя! — ответило ей эхо голосом Алана.
Аньоло и Магда тихо ушли, взявшись за руки. Их брачная ночь наконец состоялась. А Тори еще долго всхлипывала. Ей нравилось, как Алан осушает губами ее слезы.
— Я так счастлива, Алан, — говорила Тори, лежа в объятиях любимого. — И ужасно тебе благодарна за то, что ты дал мне это испытать. Я два года была замужем, и все это время близость с мужем была для меня мукой. Все мужчины и женщины созданы примерно одинаково. Почему одни умеют дарить наслаждение, а другие — нет?
— Твой муж, маленькая, видимо просто не ставил перед собой такую цель. Ему довольно было получать удовольствие самому. А я люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива. Кроме того, мне нравится ласкать тебя, целовать и гладить твое бархатистое тело.
— А как ты всему этому научился? Или это само собой получается? — с любопытством спросила Тори и даже привстала на локте, чтобы лучше слышать ответ.
Алан засмеялся.
— А как ты стала художницей? Сама же рассказывала: в детстве у тебя проявился талант. Но ты его специально развивала, долго училась, прежде чем начала создавать свои шедевры.
— Но ведь любовь — не профессия! — возразила Тори. — Если, конечно, не считать «жриц любви».
— Это не любовь, а суррогат, — махнул рукой Алан. — Они просто используют технические приемы чувственной любви, лишив ее души. А настоящая любовь больше, чем профессия. Поскольку без любви, как ты, наверное, не хуже меня знаешь, жизнь просто теряет смысл. Значит, любовь — основа жизни, в том числе и ее чувственные проявления. Я прав?
— Прав, прав. Не могу не согласиться с уважаемым лектором.
— Ну вот. А невежды превращают эту чудесную вещь в скучное бытовое занятие. Значит, любви нужно учиться, как искусствам и наукам. Даже если у тебя есть к этому природный дар.
Может быть, достаточно просто очень любить? — подумала Тори. Но вслух лукаво спросила:
— А ты в любви кто: магистр или бакалавр?
— Предоставляю тебе об этом судить.
— Уважаемый доктор Алан Йорк! — торжественно произнесла голая Тори, — я прошу вас научить меня науке любви. Обещаю быть хорошей ученицей.
— Не сомневаюсь. Уже на первом уроке ты проявила незаурядные способности! — Но Тори вдруг отчего-то загрустила и даже отодвинулась от Алана. — Ты что, кошечка? — встревожился он. — Я тебя чем-то обидел? Или просто наскучил своей занудной лекцией?
— Нет, я же сама тебя на этот «научный диспут» спровоцировала, — печально ответила Тори. — Просто я вдруг подумала, что тебе надоест все время возиться с одной ученицей. Я покажусь тебе слишком однообразной, и ты найдешь себе кого-нибудь другого. Как делает твой друг Бобби.
— Обязательно, — серьезно подтвердил Алан. — Кого-нибудь с тощими ногами и полным отсутствием грудей и мозгов, беспрерывно жующего жвачку без отрыва от просматривания порнографических журналов.
— Ну не обязательно. — Тори фыркнула. — Может у тебя другой вкус, чем у Бобби.
— У меня вообще ужасно однообразный вкус, — доверительно сообщил Алан. — Мне нравятся брюнетки с сине-серо-зелено-фиолетово-голубыми глазами, которые любят носить тюрбаны и дружить с главарями мафий.
— Но вдруг тебе надоест моя фигура, лицо, цвет волос, — не сдавалась Тори, которой для разнообразия захотелось немного пострадать.
— Какие проблемы? Судя по твоему аппетиту, дорогая, спустя некоторое время ты превратишься в симпатичную толстушку с полненькими ножками, кругленьким животиком и сдобным бюстом.
— Какая гадость! — в ужасе завопила Тори.
— Ну почему же? — удивился Алан. — Лично я не имею ничего против такой трансформации. Это будет выглядеть весьма сексуально. А потом ты спохватишься и сядешь на модную диету. После чего я получу новую партнершу — с осиной талией, ножками-прутиками и горящими от страсти к булочкам глазами. Тоже очень впечатляет.
— Алан, прекрати рассказывать всякие ужасы! — сквозь смех протестовала Тори.
— Но это еще не все, — невозмутимо продолжал Алан. — Пройдут годы, у тебя на лице появятся трогательные морщинки, в волосах — серебряные нити, а на животике — милые складочки...
— О нет! — закричала Тори, пытаясь заткнуть уши.
Алан перехватил ее загорелые ручки и стал их целовать, приговаривая:
— Но и тогда я буду любить тебя точно так же, как сегодня. Потому что ты всегда будешь моей единственной, неповторимой, горячо любимой цыганочкой, цынгареллой, с которой я навеки обручен таинственным золотым кольцом.
— Ой, и правда, — облегченно засмеялась Тори. — Действительно, куда ты теперь от меня денешься!
Давно пора было встать, заняться делами, но они никак не могли друг от друга оторваться. Так и лежали, голые, то и дело лаская и целуя друг друга в губы, щеки, плечи, сплетаясь руками и ногами, наслаждаясь соприкосновениями тел. Но в комнату заскребся рыжий котенок, плача и жалуясь.
— Про Ушастика-то мы забыли, — всполошилась Тори. — Надо его скорее накормить.
— Я бы тоже не отказался от обеда, — очнулся Алан. — Все, решительно встаем!
Он бодро вскочил, надел халат, помог одеться разомлевшей от ласк Тори. И они опять обнялись, не в силах отпустить друг друга.
— Тори! — вдруг с ликованием в голосе сказал Алан, — Тори, ты понимаешь, что у нас теперь будет много-много времени? Мы с тобой все-все сможем — любить, разговаривать, вместе делать кучу дел, которые одному не осилить...
— ...Кормить Ушастика! — напомнила трезвая Тори.
И они дружно пошли кормить котенка.
В кухне на полу лежал объемистый мешок.
— Что это? — удивилась Тори, потрогав его носком ноги. Похоже, в нем было много-много банок.
— Консервы, — пожал плечами Алан. — Ты же не любишь готовить, вот я и накупил вам с Ушастиком кучу консервов. Ты что, Тори? — Та смотрела на него, побледнев и сжав губы. — Да что с тобой, кошечка? — встревоженно допытывался он.
— Значит, ты соврал, что хотел меня только подразнить? Значит, ты и в самом деле хотел уехать?
Алан виновато вздохнул и кивнул головой.
— Понимаешь, мне ведь тоже было не просто. Ты говорила мне о любви, дрожала от страсти в моих объятиях. Я не сомневался, что мы оба хотим одного и того же. Когда я увидел, что ты меня боишься и не хочешь видеть, это был удар, конечно. Нет, я все правильно понял. Но просто не знал, что делать. Видеть тебя каждый день, холодную, неприступную, после всего, что уже было... Короче, это оказалось выше моих сил. Я решил, что если ты встретишь меня безразлично, сразу же уеду в пустыню. А там видно будет. Если судьба — найдем друг друга.
Тори молча, с каменным выражением лица, налила Ушастику молока. Алан торопливо вскрыл консервы для котят и протянул ей банку. Она положила мясные кусочки в миску. Поставила еду для котенка в его уголок. Выпрямилась, не глядя на Алана, сунула руки в карманы и подошла к окну, зябко сведя плечи.
— Тори!
Молчание.
Алан решительно подошел к этой заледеневшей фигурке и крепко обхватил ее за плечи.
— У тебя отвратительный характер, цынгарелла, — прошептал он ей на ухо. — Просто невыносимый характер. Учти, я больше не собираюсь извиняться в тех случаях, когда виновата ты. И уезжать отогреваться в пустыню, когда ты обливаешь меня холодом, тоже не собираюсь. Просто заведу большую плетку и буду тебя пороть, пока твой характер не станет шелковым. И я добьюсь, чтобы ты знала свое место, женщина.
И он задрал на Тори халатик, надетый на голое тело, и, несмотря на ее сопротивление, хорошенько отшлепал. Так что обе половинки хорошенькой попки стали малиновыми. Тори отчаянно ругалась, но когда он наконец отпустил ее, притихла и только жалобно сказала:
— Больно же! Прямо горит все!
— Это поправимо, — невозмутимо сказал Алан. Сейчас я тебя полечу. Ну-ка наклонись. Он заставил ее опереться руками о кухонный стол, снова поднял до пояса халатик, достал из холодильника банку с мороженым и щедро смазал пломбиром покрасневшие ягодицы.
— Холодно! Алан, ты с ума сошел! — вопила Тори, впрочем, уже не пытаясь сопротивляться.
— Сейчас согреем, — покладисто обещал Алан и, встав на колени, тщательно слизал мороженое теплым языком.
— Ну все, отпусти меня, — жалобно попросила его жертва, которую он продолжал прижимать к столу левой рукой.
— Подожди, лечение еще не закончено, — со знакомой ей хрипотцой в голосе сказал ее изобретательный и неутомимый любовник.
И Тори почувствовала, как ее шелковистый коридорчик охотно расширяется, впуская желанного гостя.
...Вернувшись из ванной, где она приводила себя в порядок, Тори застала Алана в клетчатом фартуке Анджелы, колдующим над плитой. Консервы были убраны с пола, стол накрыт. Придраться совершенно не к чему.
— Ну и гад же ты, оказывается, — все же не удержалась она.
— Еще какой гад! — весело подтвердил он.
— Ты же обещал быть ручным и послушным!
— А ты от скуки не умрешь?
— Не беспокойся, не умру! — пообещала Тори и осведомилась: — Что, порка тоже имеет отношение к науке любви, которую ты изучаешь?
— А как же, — усмехнулся этот кулинар-супермен, — секс без порки все равно, что суп без перца.
— Отныне я ем только пресную пищу, — решительно заявила она.
— Посмотрим, — загадочно отозвался ее любимый, невозмутимо переворачивая жаркое.
Тори вздохнула и тоном пониже сообщила:
— Я тебе там вещи постирала, повесила сушиться на веранде. И ботинки тоже.
— Вот спасибо! Ты у меня просто золото, — улыбнулся Алан.
— Ладно, — сказала Тори. — Честно говоря, характер у меня действительно не подарок. Может, и правильно ты меня отлупил. Но только учти: чтобы это было в первый и в последний раз.
Алан рассмеялся:
— Ты так уверена, что мне удалось за один раз исправить твой характер?
Он аккуратно составил с плиты большую глубокую сковородку, на которой скворчало жаркое с овощным рагу. Пахло все это просто восхитительно. Тори постояла, молча наблюдая, как он хлопочет, ловко нарезая хлеб, раскладывая приборы. Потом подошла к нему сзади и крепко обняла за талию.
— Алан, делай что хочешь. Только знай: мне без тебя не жить. Если ты уедешь, я просто умру.
— А я и не сомневаюсь, моя ненаглядная. Ты без меня от голода умрешь. Это я уже слышал. Только я от тебя никогда и ни при каких обстоятельствах не уеду. Тем более что теперь знаю, как справляться с твоим плохим настроением. Вот еще только попробуй на меня надуться.
И он, обернувшись, обнял ее крепко-крепко, нежно поглаживая ладонью пострадавшую попку.
— Алан, — попросила Тори, — я тебя очень прошу, переезжай жить ко мне. Я хочу засыпать с тобой и просыпаться тоже. Иначе я все время буду бояться, что ты куда-нибудь денешься.
— Договорились, малыш. Как только высохнет одежда, отправлюсь за своими вещами, — легко согласился он.
Вечером Алан съездил в коттедж Филипа, забрал все свои вещи и вернулся к Тори. Та ждала его, стоя на веранде, и, не успел он выйти из машины, бросилась ему на шею.
Они решили, что спать будут в разных спальнях, чтобы семейная жизнь не слишком быстро приелась. Вечером чинно пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим комнатам. Тори закрыла за собой левую дверь, Алан — правую. Если бы двое бездельников поспорили о том, кто из этих двух влюбленных не выдержит первым, то проспорили бы оба. Через десять минут двери одновременно распахнулись, и Алан с Тори бросились друг другу в объятия.
Сначала они пошли в комнату Тори, где, сбросив по дороге одежду, упали на кровать и стали покрывать друг друга поцелуями.
— Алан, — шептала Тори, — ты так прекрасен! Ты — как греческий бог!
— Какого из них ты имеешь в виду? — задыхаясь, уточнил Алан.
— Гермеса, конечно, какие могут быть сомнения: такой же врун, мошенник, по небу летаешь туда-сюда, то ты над пустыней, то над Бермудами...
— А ты — Медуза Горгона! У тебя и локоны, как змеи, и язычок змеиный, и взгляд бывает такой, что того и гляди в камень обратишься.
— Мы друг друга стоим. Где там твой волшебный посох, Гермес, что-то я давно его не видела...
— А ты подавай сюда свой змеиный язычок. Ох, и сладкий у тебя яд, Медуза моя медовая...
— А может, ты Гелиос, солнцеголовый бог? Вон как волосы у тебя пылают, и поцелуи — как солнечные ожоги.
— Глупая, где ж ты Гелиоса видела ночью. Гелиос днем только показывается.
— Сам глупый. Днем он на небе показывается, рыжими волосами перед девушками красуется. А ночью занимается любовью со своей единственной...
— Единственная моя, красавица, ни одной богине с тобой не сравниться... Глаза твои — как синие проталины в грозовом небе, соски — как красные угольки в ночи. Темно, а я всю тебя вижу: ноги и руки твои, как лунные лучи, а роза твоя упала прямо с планеты Венеры. Ты как раз мимо пробегала, она тебе и досталась. Ни у кого больше такой нет. А внутри у нее — жемчужинка...
— Целуй меня, мой сладкий, целуй сильнее, жарче. Ты только подумай: двадцать пять лет я без твоих поцелуев на свете прожила! Ох, бедная я, бедная...
— Давай, я тебя пожалею, приласкаю, поглажу... И здесь, и здесь, и вот здесь...
— Ох, я не могу больше! Войди в меня, любимый, глубже, глубже... Еще, еще, умоляю... Люблю тебя...
— Люблю тебя...
Потом они немного подремали. Но желание преследовало их даже во сне. И, одновременно проснувшись, они решили пойти в комнату Алана. Кто знает, может, это комната Тори действует на них так возбуждающе, не дает им спать?
Они улеглись на широкую прохладную постель и отвернулись друг от друга.
— Спокойной ночи, Алан.
— Спокойной ночи, Тори.
Но эта неугомонная кошка начала возиться, устраиваясь поудобнее. И надо же ей было коснуться Алана своей круглой попкой.
— Я тебе покажу, как толкаться, — ужасно разозлился Алан.
— Ой, только не шлепай меня, — взмолилась Тори. — Я больше не буду.
— Зачем шлепать, — успокоил ее Алан. — Я тебя просто привяжу к кровати, чтобы ты не возилась и не мешала трудовым людям спать.
Он взял пояса от их халатов, и несмотря на возмущение Тори, привязал ее руки к спинке старинной кровати.
— Так, — удовлетворенно сказал он, — маленькая пантера обезврежена. Можно не бояться ее когтей.
И он улегся, отвернувшись от Тори, поливающей его самыми изобретательными ругательствами, какие только могла придумать.
— Что-то не спится, — задумчиво заявил этот негодяй, будто вопли его подружки были всего лишь кошачьим мяуканьем.
Он сел на кровати, взъерошил волосы и будто случайно взглянул на привязанную Тори.
— О, — обрадовался он, — я же могу бессовестно воспользоваться беспомощностью этой кроткой малышки.
И он ею воспользовался так, что вскоре крики Тори приняли совсем другой характер. После чего он отвязал бедные ручки, покрыл их поцелуями и сделал массаж. И не только ручкам. Массаж закончился новым слиянием этих двух ненасытных тел. А после они наконец заснули, так и не разжав объятий.