Изо дня в день я ждала письма; так прошла неделя, вторая. Примерно тогда же мама начала заговаривать о моем дне рождения, то и дело повторяя примечательную фразу: «Все-таки семнадцать лет». Я догадалась, что это «все-таки» означает торжественный прием с гостями: мисс Дин, четой Саммерхилл, девицами Гардинер, преподобным Донованом, доктором Пайпером и еще парой-тройкой папиных рыбаков на мушку. Однако вкупе с новостью о том, что вместе с Саммерхиллами приедет их сын Генри, это «все-таки» стало звучать угрожающе. Очевидно, мама считала меня уже девицей на выданье. И потому я была обязана встречаться с молодыми людьми… Я так и представляла будущий прием: бедный мистер Генри ухаживает, я отвечаю ему любезностями; и вот уже мы оба непринужденно щебечем: «Очень рад нашему знакомству», «Премного благодарны за визит». Для того ли я провела семнадцать лет среди крыс, кроликов и пернатых, чтобы в день своего рождения терпеть все эти человеческие кривлянья?
Может, современные молодые люди сейчас вкладывают в слова «день рождения» особый смысл?
Но в 1887 году считалось крайне неприличным упоминать вслух причину торжества. Поздравить меня с днем рождения было бы бестактным напоминанием о досадной ситуации, в которой меня угораздило оказаться семнадцатью годами ранее. К тому же в присутствии свидетеля. Даже доктор Пайпер, который как раз и помог мне когда-то прийти в этот мир, изобразил при виде меня искреннее удивление: как это я тут оказалась?
Я никогда раньше не встречала сына мистера и миссис Саммерхилл. Землистого цвета лицо, серая, будто подернутая паутиной радужка глаз и покрытая перхотью одежда, которую мне все время хотелось отряхнуть. Похоже, ему уже сообщили, что суммарная рента моих родителей — две тысячи фунтов, так что весь вечер он без устали выискивал у меня всяческие достоинства. Выяснилось, что у меня «чарующий» голос, руки «художника» и «невиданная» чувствительность. Следует также отметить, что мама не упустила случая выставить меня напоказ и заставила показать гостям альбом с акварелями, а потом декламировать любой сонет Шекспира на их выбор. Я сгорала от стыда. К счастью, все вскоре переключились на мисс Дин, которая прочла знаменитые строки Альфреда Теннисона.
Мисс Дин (наизусть)
FB2Library.Elements.Poem.PoemItem
Все
Браво, очаровательно!
Мисс Дин
И как прочувствованно!
Все
Да-да, именно! Именно прочувствованно.
Мистер Генри Саммерхилл, ни секунды не сомневаясь в моих талантах, выразил желание послушать мою игру на фортепиано и — праздновать так праздновать! — еще и мое пение в придачу. Мой полный ненависти взгляд несколько его отрезвил, но его родители поддержали просьбу и упрашивали меня удостоить их несколькими отрывками. Мой голос, хриплый, когда я читала стихи, превращался в карканье, когда я пела. И тут меня осенило.
Я
Ой, погодите! У меня в классной комнате есть нечто подходящее.
Все подумали, что я иду за партитурами. Запыхавшись, я влетела в проходную комнатку, где штопала Табита.
Я
Табита, как у вас получается заставить Петруччо свистеть «Правь, Британия, морями»?
Табита (перекусывает нитку зубами)
Я его спрашиваю: «Петруччо, кто властитель морей?»
Заслышав эти слова, ворон, сидевший у нее в ногах, принялся насвистывать припев с патриотическим рвением: «Правь, Британия! Правь волнами: британцы никогда не станут рабами…».
Превосходно. Я впихнула Петруччо в клетку, что его не слишком обрадовало (а мне стоило удара клювом в запястье). Когда я возвратилась в гостиную с клеткой в руках, все умолкли. Я настолько верила в успех Петруччо, что перестала смущаться.
Я
Вот увидите, он необыкновенный! Петруччо, кто властитель морей?
Но ворон, разобиженный на то, что его так бесцеремонно засунули в клетку, в ответ только повернул клюв влево, потом вправо, потом вверх, вниз, вид имея при этом самый придурковатый.
Я
Петруччо, кто властитель морей?
Тут меня озарило, что ни один уважающий себя ворон не согласится исполнять «никогда, никогда, никогда не станут рабами», сидя за решеткой. Поэтому я открыла клетку, и, одним прыжком соскочив на пол, Петруччо моментально засверкал всеми гранями своего интеллекта.
Петруччо
Пожар, тетя Полли! Кар-кар, не вынуждайте меня, Роберт! Я — демон!
Чтобы сделать свои утверждения более убедительными, он как следует долбанул мисс Дин клювом в щиколотку. Потом взлетел на стол, подкрепился тостом, перевернул чашки и засвистел «Правь, Британия, морями! Кар-кар!». Истерический смех перемежался воплями ужаса. Четверо рыбаков на мушку под командованием папы окружили Петруччо, пытаясь загнать его назад в клетку. Но ворон не сдавался без боя, он был готов дорого заплатить за свою свободу. Чтобы с ним совладать, пришлось позвать на помощь Табиту. Меж тем мисс Дин упала в обморок, а у мамы случился нервный припадок.
Этот день круто изменил мою жизнь. До сих пор родственники и друзья видели во мне безобидную дурочку, что сильно повышало мои шансы выйти замуж. Теперь же коллекция дрессированных зверей и, как некоторые утверждали, исключительная память создали мне худшую из возможных репутаций — чудаковатой девицы. А все чудаковатые девицы, как известно, в один прекрасный день вливаются в армию чудаковатых старых дев. В день семнадцатилетия я в этом уже нисколько не сомневалась. В последующие два месяца утешением служило только одно: никто больше не заговаривал со мной о Генри Саммерхилле.
Совсем другое занимало мои мысли. Я не понимала, почему нет новостей ни от Бланш, ни от герра Шмаля. Поехал ли он ее искать, нашел ли, успел ли, а главное, самое главное: почему же он мне не пишет?! Я снова воспользовалась услугами Глэдис. Она отправилась по адресу герра Шмаля и разузнала у его домовладелицы, что несколько недель назад он, оставив плату за несколько месяцев, уехал, не сообщив куда. Прочитав разочарование на моем лице, Глэдис принялась расхваливать Джека Борроу, одного из ее дружков, чистильщика обуви — вполне презентабельного, «когда не на службе». Я поблагодарила Глэдис за заботу и, ввиду того что деньги закончились, расплатилась с нею вышитым носовым платочком, одним из тех, которыми финансировалось обращение папуасов в христианскую веру.
И еще одно не давало мне покоя: Табита. Вначале соседство с Петруччо пошло ей на пользу. Она заботилась о ком-то, кто, в отличие от Милли или Панкраса, не являлся плодом воображения. Петруччо в ответ слушался только ее. Увы, Табита неколебимо уверовала в то, что Петруччо — птица грешная. Вор. Я многократно объясняла ей, что вороны просто следуют инстинктам, присущим их виду. Но она и слышать ничего не хотела.
Табита
Порочный! Учтите, он украл даже мой медальон.
Петруччо прятал на черный день все, что блестело и до чего дотягивался клювом. Время от времени мы натыкались на один из его тайников. Видя, как мы грабим его сокровищницу, он начинал зловеще каркать.
Табита
Вот хулиган! Я целую неделю искала эти пуговицы.
Петруччо
Я демон, тетя Полли.
Табита
Вот именно. Вас непременно повесят!
Петруччо
Не вынуждайте меня, кар-кар.
Табита
Вот видите, он неисправим!
Тут Петруччо начинал насвистывать «Правь, Британия, морями!», что Табита находила совсем уже вызывающим. А однажды вечером она пришла ко мне в классную комнату с загадочным видом и горящими глазами.
Табита
Он знает.
Я
Кто что знает?
Табита (кивает в сторону двери)
Он. Знает. Идите послушайте. Идите, идите…
Казалось, она не в себе. Глаза сверкали огненными искрами. Вздохнув, я отставила микроскоп и последовала за Табитой в ее закуток.
Петруччо, сидя на стуле как на насесте, тихонько чистил перья.
Табита
Петруччо, что вы знаете о Табите?
Петруччо перестал прихорашиваться, повернул клюв вправо, потом влево, словно изучал окрестности.
Петруччо
Табита — пожар. Табита — демон.
Табита (грозит ему кулаком)
Он знает, он знает! Он всем расскажет. Меня арестуют. Чудовище, демон!
Петруччо (хлопает крыльями, страшно довольный собой)
Табита — демон.
Мне показалось, что она сейчас бросится и свернет ему шею. Я удержала ее за руку и в эту минуту отчетливо поняла, что она готова ударить меня.
Я
Табита, нет, не делайте этого…
Вспомнила ли она все годы, проведенные вместе, увидела ли снова во мне ту девочку с мышками, чьей единственной компанией она была? Кулак разжался. После она так часто повторяла «Я его прибью», что Петруччо внес эту фразу в свой репертуар с небольшими изменениями («Я его убью, тетя Кар-кар!»). Он и сам, видимо, немного тронулся.
Наконец однажды утром Глэдис поднялась в классную комнату, чтобы вручить письмо.
Глэдис
Красавчик господин Шмаль вспомнил о вас, мисс… чхи!
Я вздрогнула, узнав почерк герра Шмаля; потом сурово посмотрела на Глэдис.
Я
У вас снова нет платка? Куда делся тот, что я вам отдала?
Глэдис
Джек Борроу у меня его выпросил. Говорит, у него на службе как увидят такой господский платок — все рты пооткрывают.
Она сделала вид, что чистит башмак. Я только вздохнула: Глэдис — как мой вышитый платок, ее не переделаешь. Как только она направилась к двери, я бросилась распечатывать конверт; с первых же слов мне показалось, будто герр Шмаль стоит со мной рядом.
Моя дорогая, дорогая мисс Тиддлер,Ульрих Шмаль.
Вы, вероятно, досадовали на меня, что я так долго молчал, впрочем, знали бы Вы, как я сам на себя досадовал. Но ничего хорошего поведать я Вам не мог, и каждый раз, как я брал в руки перо, меня охватывало отчаяние: к чему заставлять Вас страдать, довольно того, что страдаю я сам! И если я осмеливаюсь писать Вам сегодня, то исключительно потому, что надежда вернулась ко мне: наша Бланш спасена!
Как только благодаря Вам я узнал, где находится наш дружочек, я уложил багаж и взял с собой сбережения. Я хотел удостовериться, что собой представляет школа для девочек в Стоунхеде. В приемной я представился и попросил о встрече с директрисой. Бедняжка, открывшая мне дверь, жестами показала, что не слышит. Поэтому я написал на визитной карточке: «Мадам, я хотел бы записать к Вам ученицу». Это сработало как волшебное слово. От силы через пять минут та особа (именем которой я не желаю марать свое перо) влетела в приемную. Когда она узнала, что я приехал к мадемуазель Легро, она пустилась расспрашивать: кто я такой, кем прихожусь, отцом ли, братом ли, да что я себе вообще позволяю, не боюсь ли я за репутацию молодой женщины и тому подобное. На все это я отвечал: «Я хотел бы увидеться с мадемуазель Легро и убедиться, что она в добром здравии. Я пообещал это молодой леди, ее ученице». Тогда директриса начала угрожать вышвырнуть меня и вызвать полицию. Точнее, если в точности описывать произошедшее, она пригрозила меня вышвырнуть, я сломал два или три стула, по-моему, еще я перевернул стол и этажерку, и вот тут она заговорила о полиции… Потом эта… дама (хотя она недостойна так называться) потеряла сознание. Или притворилась. Признаюсь, я не стал задерживаться, чтобы проверить.
Я побежал по коридорам заведения, открывая каждую дверь, с сумасшедшими криками: «Мадемуазель Легро! Мадемуазель Легро!», пока одна болезненного вида девочка не направила меня в лазарет. Какой там лазарет!.. Вы и представить себе не сможете, мисс Тиддлер. Ну и вонь там стояла! Не лазарет, а мертвецкая. Ваша несчастная гувернантка лежала там, но Вы бы ее не узнали. От нее осталась только тень, она бредила в лихорадке и тряслась; правая рука раздулась и почернела… Но мне не пристало рассказывать Вам такие вещи! Прошло много дней и недель, но я все еще не могу прийти в себя. Тогда я чуть не сошел с ума. Я сорвал с себя пальто, укутал в него мадемуазель Легро и унес оттуда. Она совсем ничего не весила, сердечная! Я не знал, переживет ли она дорогу до гостиницы. Но я говорил себе: «Боже, пусть, если она умрет, это случится хотя бы на чистых простынях, в светлой комнате с потрескивающим камином, рядом с кем-то, кто станет ее оплакивать». Я послал за доктором, и он приехал. Чудесный человек, спокойный, рассудительный, не такой сумасшедший, как я. Днями и ночами напролет я сидел у изголовья Бланш, хотя доктор посоветовал мне передохнуть, а потом я сам свалился с ног, безумец. Пришлось нанять сиделку, которая сменила меня у постели Бланш. Как я страдал от того, что не могу находиться рядом с ней! Итак, все это должно объяснить Вам мое долгое молчание, мисс Тиддлер. Я тоже боролся с болезнью. Теперь мы с Бланш поправляемся и поговариваем о возвращении в Лондон. Как мы ждем того счастливого момента, наш драгоценный, драгоценный дружочек, когда мы сможем снова втроем встретиться в зале тератологии! С уважением прижимаю Вас к сердцу.
Навсегда преданный Вам,
Я почти задыхалась, дочитывая письмо. В конце нетвердой дрожащей рукой кто-то приписал еще несколько строк.
Моя Черри,Ваша Бланш Шмаль.
спасибо, что прислали Ульриха. Он приехал как раз вовремя, чтобы спасти мне жизнь. Я всего лишь потеряла правую руку, ее пришлось ампутировать. Ульрих не хотел, чтобы я Вам говорила. Но мне кажется, лучше Вам это узнать до того, как мы увидимся. Прошу Вас, не нужно жалеть меня. Я так счастлива! Ульрих теперь моя правая рука, и я могу сегодня подписать это письмо
