Родители выдавали мне так мало денег, что часто приходилось занимать шиллинг-другой у кухарки на подкуп Глэдис. Я тайком сбегала из дома, дабы не вызывать приступы ревности у мамы; втайне от родных решала свои денежные дела; давала тайные поручения Глэдис Гордон, которая даже разговаривать как следует не умеет, — все это рождало во мне чувство вины, какое мог бы испытывать убийца, загубивший всю свою семью и верного пса в придачу. Тем временем мама не покладая рук направляла ко мне легионы еще не пристроенных холостяков, где бы они ни жили — от Риджентс-парка до Западного Бромптона. Первым и необходимым условием для претендента на мою руку считалось отсутствие какой бы то ни было профессии; а если уж он непременно желал быть адвокатом или врачом — тогда полное отсутствие клиентов. Папа ни дня в жизни не работал. Сейчас молодым людям такое, пожалуй, сложно представить, но тогда это считалось главным свидетельством солидного положения в обществе. Второе мамино условие проистекало из первого: жених должен иметь виды на получение наследства в самое ближайшее время, а до той поры его должны щедро содержать родители.

После мистера Саммерхилла и мистера Брукса на очередном благотворительном чаепитии в честь наших друзей папуасов меня решили познакомить с мистером Джонни Джонсоном, крестником мисс Дин, у которого были часто мигающие глаза за круглыми очками. Его крестная говорила, что он «умнейший молодой человек», и я приготовилась к интеллектуальному турниру. Мистер Джонсон осведомился, как у меня дела, как дела у моих родителей; потом принялся за моих бабушек и дедушек («Они умерли, мистер Джонсон». — «Как, неужели все четверо, мисс Тиддлер?» — «Да, все четверо»). Потом, после некоторого размышления, — как дела у моих братьев и сестер («Мои сестры умерли, когда были совсем маленькими, мистер Джонсон». — «Как, неужели все ваши сестры, мисс Тиддлер?» — «Да, все до одной, мистер Джонсон»). Прощупав таким образом почву, мистер Джонсон поправил манжеты и ни с того ни с сего спросил, является ли зима моим любимым временем года.

Я

Зимой я бы предпочла впадать в спячку, как моя ежиха.

Мистер Джонсон пробормотал «ежиха», потом потряс головой, как картежник, у которого на руках не оказалось нужного козыря.

Джонни Джонсон (поправляет манжету на левой руке)

Вы любите танцевать, мисс Тиддлер?

Я

Любила бы, если бы умела.

Тогда мистер Джонсон снова бросил взгляд на левую манжету; и тут я заметила, что она исписана мелким почерком.

Джонни Джонсон

А петь вы любите, мисс Тиддлер?

Я

Прошу прощения?

Джонни Джонсон

Любите ли вы петь, мисс Тиддлер?

Я

Тот же ответ, что и на вопрос о танцах.

Джонни Джонсон

Фортепиано? Вышивка? Живопись? Ах да, живопись! Вам больше нравятся портреты или пейзажи?

Я

Простите мое любопытство… Но что это там такое у вас написано на манжетах?

Мистер Джонсон, крайне довольный проявленным интересом, немедленно предъявил манжеты.

Джонни Джонсон

Я придумал эту систему, чтобы облегчить общение с людьми. Правая манжета: общие вопросы. Левая манжета: личные вопросы (без фамильярности, конечно). Таким образом вы избегаете неловкого молчания в разговоре. Прежде, до манжет, я решительно не знал, как поддержать беседу, особенно с молодыми девушками. С молодыми девушками чрезвычайно сложно беседовать: они многого не знают, и еще больше им знать не дозволено, но они знают многое из того, что им знать не положено.

Я

Надо же…

Джонни Джонсон

До системы с манжетами все мои беседы с девушками превращались в череду глупостей и молчания. По-моему, нет ничего хуже, чем неловкая пауза в разговоре. Ровно в это мгновенье обязательно начинает урчать в животе, и приходится срочно громко кашлять… Но я не уверен, прилично ли мне обсуждать с вами подобные вещи, поэтому, с вашего позволения, перейдем к правой манжете.

Я

Общие вопросы?

Джонни Джонсон (польщенный)

Именно так. Что вы думаете о праве женщин голосовать?

Я напустила на себя негодующий вид и заявила, что девушкам не пристало о таком думать; покрасневший и смущенный мистер Джонсон мысленно вычеркнул злосчастный вопрос из манжетного списка.

Той зимой я выходила в лондонский свет только из-за таких вынужденных знакомств. Ничто не отвлекало меня от моего призвания — рисования. Чем больше я рисовала, тем яснее осознавала, что если мне и удается довольно точно воспроизводить грибы, то вдохнуть жизнь в портреты я, увы, не могу. Бедный Питер под моей рукой превращался в жертву таксидермиста. Моей излюбленной моделью стала Табита, которая позировала без возражений. Прежде живая и порывистая, теперь она по большей части сидела неподвижно, погрузившись в себя. Если бы мне удалось передать на бумаге то, что я читала в ее глазах, это была бы картина ужаса.

Последний акт драмы разыгрался, когда зыбкий разум Табиты окончательно растворился во мгле одной зимней ночи 1888 года. В тот вечер перед сном я совершила привычный обход своего зверинца. Кук, Милдред, Маэстро, Дорогуша Номер Два и Джулиус по-прежнему проживали в классной комнате, а Петруччо — в закутке у Табиты. Сквозь запертую дверь я пожелала им спокойной ночи.

Петруччо

Не вынуждайте меня, Роберт.

Я легла спать, забрав Питера, как обычно, с собой в спальню. Я чувствовала себя уставшей и встревоженной. Сон не шел, и, ворочаясь в постели, я старалась думать о чем-то приятном: о пляже в Брайтоне, о морских купаниях, о встречах с друзьями на пирсе… пока наконец не заснула. Во сне я продолжала видеть пляж, слышать крики чаек над головой. На фоне синего неба небрежно и изящно шел мне навстречу мистер Эшли. Я собралась помахать ему, как вдруг подумала: как это мистер Эшли оказался в моей спальне и почему чайки кричат так громко и тревожно, словно зовут на помощь? Но я никак не могла выбраться из пелены сна. Вокруг меня прыгали малыши Картеры и странно галдели: кря-кря, у-ух-ух, чирик-чирик… Наконец мне удалось открыть глаза. Надо мной возвышалась фигура с мертвенно-бледным лицом и рыжими волосами.

Я

Табита? Который час?

Я села в кровати. Крики были наяву, они доносились из классной комнаты.

Табита (шепотом)

Она устроила пожар. Она же говорила, что сделает это. Вас предупреждали.

Я отбросила одеяло и спрыгнула с постели, в противоположную от Табиты сторону, чтобы она не смогла меня остановить. Я бросилась к двери. Огонь с подожженной шторы уже перебросился на мебель, заполнив классную комнату языками пламени и дымом. Еще несколько мгновений — и мне не спастись. Кук душераздирающе кричал в кольце огня. Я услышала предсмертный хрип Маэстро. Милдред, Джулиус и Дорогуша Номер Два наверняка уже погибли: их клетки пылали. Нужно спасти тех, кого еще можно, и разбудить родителей! Я бегом вернулась к кровати. Питер стоял настороже на задних лапах, но не двигался, ожидая моего решения. Я схватила его в охапку и потянула за рукав Табиту. Она легко подчинилась и как в прострации побрела к двери, подталкиваемая мной сзади. Но увидев пламя, увидев несчастного Кука, превратившегося в факел, она внезапно бросилась к нему с криком «Кук!». Задыхаясь и плача, я успела выдернуть ее из огня, но пламя уже охватило ее волосы. Я набросила ей на голову платок и снова принялась толкать к выходу. В комнатке у Табиты Петруччо беспокойно хлопал крыльями и насвистывал «Правь, Британия». Я вытащила его из клетки и получила в награду удар клювом в плечо. Тут я хватилась Питера! Я выпустила его из рук, когда тащила Табиту из классной. Я позвала его по имени, я уже собиралась броситься в пламя, как заметила его у своих ног. Я выскочила на лестницу, зажав Петруччо под мышкой, толкая впереди себя Табиту; Питер скакал за мной сам. Я позвала на помощь, ко мне присоединился Петруччо: «Пожар, кар-кар!»

Прибежали папа, Мэри, Глэдис и мама. В этот момент Табита споткнулась и кубарем полетела вниз. Мы подбежали к ней; она лежала без сознания у подножья лестницы, лицо в крови, тело неестественно вывернуто.

Огонь распространялся медленно, и до прибытия пожарных к нам на помощь прибежали соседи, они выстроились в цепь и передавали друг другу ведра с водой. Мы спасли все, что можно было спасти. Но четвертый этаж, свидетель моего детства, был полностью уничтожен. Уничтожены мои акварели, сгорели дотла коллекции цветов и бабочек, обращены в пепел скелеты на проволоке, дневники (которые я вела с восьми лет), книги Шекспира, «Книга новых чудес», письма от Бланш и записка от мистера Эшли (спрятанные в корзинке Питера). От восемнадцати лет, прожитых мною на этой земле, не осталось ровным счетом ничего. Но страшнее всего была жуткая смерть Кука, Милдред, Джулиуса, Дорогуши Номер Два и Маэстро. В ушах звучали их предсмертные крики. В первую ночь после пожара я слышала во сне, как они зовут меня на помощь, и просыпалась, чтобы броситься к ним. Ни Питер, ни Петруччо не пострадали. Я лишь немного обожгла руки. Табита пострадала до неузнаваемости: обгорели волосы и часть лба, нос сломан, лицо в отеках. Руки, ноги, ребра были переломаны; доктора сомневались, сможет ли она вообще ходить. Позже один из них зашел к нам сообщить, что Табита называет себя «мисс Финч» и требует отдать ей тело погибшего в пожаре сына по имени Кролик Панкрас. Помешательство Табиты объяснили пережитым ужасом и падением с лестницы. Про пожар я сказала так, что все посчитали его причиной уголек из камина, попавший на шторы. Табита была вне подозрений: я заявила, что она обгорела в попытке спасти животных. Даже в горе я не могла обвинить Табиту. Я уже давно (возможно, всегда) знала, что она не в себе. Но я привыкла к ней и не считала опасной. Она меня по-своему любила. И я по-своему отплатила ей взаимностью.

Теперь нашему дому был нужен ремонт, а мне — успокоение, поэтому крестная предложила меня приютить. Так мы с Глэдис переехали в роскошный особняк Бертрамов с видом на Риджентс-парк. Мне выделили просторную спальню с ванной комнатой. Петруччо и Питер не могли пользоваться такой же свободой, как у меня на четвертом этаже, поэтому почти все время сидели в клетках. То ли потрясенный разлукой с Табитой, то ли от пережитого ужаса, но ворон онемел. Папа, который был сам не свой от случившегося, однажды принес мне мольберт, краски, кисти и бумагу. Я снова начала работать; крестная позволила пользоваться библиотекой, где провел свои последние дни Филип. Мной овладевало какое-то мрачное спокойствие в окружении книг, где рукой Филипа были сделаны пометки на полях, загнуты уголки страниц.

В первый день Энн бросилась ко мне с бурными выражениями соболезнования. Главным образом ее интересовало, не оказалась ли я на улице в одной ночной рубашке. После этого она, как и все, кто считает горе заразным, держалась от меня на расстоянии, посылая издалека воздушные поцелуи перед тем, как по лондонской, вечно промозглой погоде выпорхнуть из дома в подбитой мехом одежде и ботиночках.

Лидия при встрече удостоила меня лишь парой незначащих фраз, выразив таким образом сочувствие по поводу произошедшего. Но, к моему удивлению, она стала иногда навещать меня в библиотеке, где гладила Питера и хвалила первую акварель, которую мне удалось нарисовать после утраты остальных. Как-то раз я услышала звуки рояля в гостиной; отрывок был мне знаком — его уже играли в стенах дома Бертрамов.

Лидия

Это можно играть в четыре руки. Иногда мы играли вместе с Филипом или…

Она резко захлопнула инструмент и присела возле меня на диван.

Лидия

Давно уже хочу вам сказать, Черити… Не думайте, что я забыла. Вы были так добры к Филипу. И так терпеливы. А он был таким эгоистом.

Я

Как и все, кто болеет. И я не была ни доброй, ни терпеливой. Просто мне нравилось то же, что и ему.

Но Лидия, очевидно, уже вбила себе в голову, что у меня золотое сердце.

Лидия

Когда вокруг нас столько самовлюбленных и злых людей, приятно видеть таких, как вы. Не хочу ничего сказать о моей сестре, но… Полагаю, вы его очень любили?

Я (предпочитаю обратить все в шутку)

Ну если я такая добрая и терпеливая, то люблю всех без исключения.

Лидия

Если бы вы только знали, что Энн болтает о вас! Что вы причислили себя до срока к старым девам, что вы чудачка, от которой несет крысами!

Слова Лидии удивили меня меньше, чем тот глухой гнев, с которым они были сказаны.

Лидия

Она прилипла к вам в Брайтоне только потому, что хотела встрять между нами. Она отнимает все, что только может мне понравиться. Или пытается отнять.

Я догадалась, что в этом представлении мне отводится малозавидная роль «доверенного лица королевы». Мне пришлось выслушивать все, что я не имела ни малейшего желания знать: что Энн с раннего детства завидовала старшей сестре, что она не выносила, когда Лидию хвалили за красоту, музыкальные таланты или умение держаться в седле.

Лидия

И, конечно, все еще ухудшилось с тех пор, как умер Филип и я стала наследницей. Она потешается над моими поклонниками, но не упустит случая с ними пофлиртовать, чтобы выставить меня на посмешище. Я совсем не умею защищаться от ее нападок…

Мне не хотелось слушать продолжение, и я сделала попытку встать с дивана. Не тут-то было: Лидия вцепилась в мою руку, в точности как Энн.

Лидия

И то же с мистером Эшли. Она хочет вскружить ему голову, а на самом деле его не любит.

В роли доверенного лица мне бы следовало спросить: «О моя королева, что подсказывает вам ваше сердце?»

Я

Прошу прощения, Лидия, но я… я здесь в гостях и совсем не могу…

Лидия (сухо)

Понимаю. И это мне следует просить у вас прощения.

Я была рада вернуться в свою комнату, к Питеру и Петруччо. Не выношу, когда люди друг друга мучают. Я подошла к клетке Петруччо.

Я

Повтори: «Я демон, я демон». Ну же, постарайся!

Но Петруччо лишь поднял клюв, повернул голову вправо, потом влево, прикидываясь самым беспамятным вороном на свете.

Я и сама искала забвения в книгах. В библиотеке Бертрамов их было не счесть. Французские романы в желтых переплетах с историями вечной любви уносили меня далеко отсюда. Я представляла себя на месте героев. Признаюсь, мне нравилось все подряд, лишь бы история была со счастливым концом. Будь моя воля, я бы ввела закон, запрещающий романы, где все заканчивается плохо. Я читала — и страстно влюблялась в людей, которых никогда в жизни не видела, но которым так желала счастья.

Однажды после обеда, когда я читала в библиотеке, кто-то тихо постучал в дверь и вошел.

Кеннет Эшли

Нет-нет, не вставайте, мисс Тиддлер!

Он шагнул ко мне, присел, чтобы посмотреть в глаза, запустил руку в карман и выудил оттуда маленькое серое обезумевшее от страха существо, которое он опустил мне на юбку.

Кеннет Эшли

Ее зовут Дезире.

Он поднялся при звуке голоса, который звал его по имени из коридора, прижал палец к губам и повернулся на каблуках.

Кеннет Эшли (во все горло)

Иду, мисс Энн! Я как раз вас искал!

Мне пришлось поймать мышку в складки юбок, чтобы она не убежала. В этом весь Кеннет Эшли — он делал подарок так, словно хотел над вами подшутить. Как и тогда, в пять лет, я взяла мышь в ладони и побежала наверх, к себе в комнату, где посадила ее в шляпную картонку. Глэдис раздобыла старую клетку, в которой Энн когда-то держала канареек. И я смогла поближе рассмотреть свою новую подружку.

Я

Так-так, Дезире… Боже мой, как вы похожи на Мадам Петипа! Вы, случайно, не ее дочь?

И тут я сделала то, чего не делала со дня пожара. Я заплакала. Я плакала навзрыд по своим сестричкам и по мышкам, по Клювохлопу и Филипу, по жабам и акварелям, по Джулиусу и Маэстро, Милдред и Куку, по Табите и Бланш Шмаль, которая никогда уже не станет снова моей мадемуазель.

Мне повезло с Дезире. Она легко дала себя приручить и повадилась спать, свернувшись клубочком под боком у Питера.