Образ Венеции теперь неотступно преследовал ее. Вот маленькая девочка входит в кабинет судьи, вот обвивает ручками шею Бартельми, целует его. Каждый раз те же кадры, и каждый раз та же мука. Эта девочка — это была ее малышка, та, в которой жизнь отказала ей. Жозиана хотела ее. Хотела всем нутром.

— Так что вы решили с опекой? — спросила она у Лоранс, стараясь не дать голосу дрогнуть.

В этот четверг, 20 января, Жозиана Морлеван сама попросила судью о встрече. По тому же адресу, в том же кабинете. Только вот она была уже не та.

— На данный момент мы предложили стать опекуном Бартельми, и он, кажется, склонен согласиться.

«Она называет его Бартельми», — немедленно отметила Жозиана. Жало ревности впилось ей в сердце. Почему все так любят Бартельми?

— Уверены ли вы, что это наилучший выбор? — голос у Жозианы предательски задрожал.

— Проблема в том, что выбора-то нет, — призналась Лоранс.

— А если бы я предложила себя?

Судья подняла брови. Глядите-ка, врач из престижного района передумала. Скоро у детей Морлеван отбоя не будет от опекунов. Однако Лоранс не забыла особый интерес Жозианы к маленькой Венеции.

— Вариант с разлучением детей даже не рассматривается, — напомнила она. — Они на редкость дружны.

— Это и меня чрезвычайно тронуло, — солгала Жозиана. — Хотя сначала меня пленила в основном маленькая Венеция, она такая…

Ей снова представилась Венеция на коленях у Бартельми, и дыхание перехватило от боли.

— …такая непосредственная, — закончила она, взяв себя в руки. — Но старшие зато показались мне очень…

Она отчаянно искала какого-нибудь лестного определения. Показались-то они ей невзрачными и нелепыми.

— …очень своеобразными, — заключила она твердо.

— Симеон — особо одаренный, — сказала судья с такой гордостью, словно это была и ее заслуга. — Я виделась с директором его лицея, г-ном Филиппом. Он уверен, что Симеон получит степень бакалавра с отличием. И это в четырнадцать лет!

— Удивительно! — восхитилась Жозиана, догадавшись, что г-жа судья неравнодушна к интеллектуальным достижениям. — А средняя сестра?

— Моргана? Она выводит из терпения свою учительницу, постоянно поправляя ошибки, которые та делает на доске.

Жозиана Морлеван рассмеялась, и смех разрядил атмосферу. Почувствовав это, г-жа офтальмолог решила пойти ва-банк: довериться судье как женщине.

— Я должна признаться вам, г-жа судья. У меня такое чувство, что само провидение послало мне этих детей. Вот уже три года мы с мужем пытаемся завести ребенка. Даже прибегли к искусственному оплодотворению. Но увы…

Лоранс склонила голову над досье. Ей-то беременность не грозила, не от шоколада же «Нестле».

— Мне тридцать семь лет, — продолжала Жозиана. — Время уходит…

Лоранс было тридцать пять.

— Понимаю, — холодно сказала она. — Но Барт более близкий родственник детям.

«Барт, она называет его Бартом!» Жозиана чуть ногами не затопала. Почему все больше любят брата? Так было с самого детства, с тех пор, как он влез между нею и матерью. Мать тоже его больше любила. Он всегда был всеобщим любимцем.

— А все-таки, г-жа судья, вы достаточно хорошо себе представляете, что такое Бартельми?

Давняя злость прорвала плотину, унося куда-то далеко пуловеры от Родье и хорошие манеры.

— Он ведь педераст, который снимает себе дружков в ночных клубах! Вы отдаете себе отчет, какой это пример для детей?

Лоранс все более непреклонно поджимала губы. Никто не смеет навязывать ей решения.

— Мадам, — ледяным тоном отрезала она, — я руководствуюсь интересами детей Морлеван. Ничего другого я не принимаю во внимание.

— Ну-ну, а вы не думали о том, что Бартельми попросту опасен для несовершеннолетних?

Намек был гнусный.

— Не говорите потом, что я вас не предупреждала, — заключила Жозиана. — Я, со своей стороны, тоже руководствуюсь интересами детей.

Она вышла, оставив судью, все это время не притрагивавшуюся к шоколаду, в состоянии жесточайшей ломки.

Но встреча ничего не дала. Она только настроила против себя судью. Оставалась социальная сотрудница.

— Я, должно быть, произвела на вас плохое впечатление при нашей первой встрече, — сказала Жозиана Морлеван, усаживаясь напротив Бенедикт.

Они договорились встретиться в одном из ресторанчиков XI округа.

— Да-да, знаю, я бываю невыносимой, — продолжала Жозиана. — Но у меня было чувство, что на меня оказывают давление. Я по натуре очень независима.

Бенедикт кивнула. Она и сама была такая.

— Но я не бесчувственная. Эта ужасная трагедия, которую сейчас переживают дети, глубоко меня взволновала, — добавила Жозиана. — Мне бы хотелось им как-то помочь.

Бенедикт попалась в ловушку. Добрые чувства — это была ее епархия. Она улыбнулась Жозиане.

— Нам действительно очень нужны люди, желающие помочь, чтобы составить семейный совет. Но Морлеваны вели такой уединенный образ жизни, что я пока никого не нашла, кроме няни маленькой Венеции. А эта женщина и читать-то едва умеет…

Жозиана не слушала, но выражение лица у нее было самое заинтересованное.

— Послушайте, а вам не кажется странным доверять детей такому человеку, как Бартельми?

— А? — отозвалась Бенедикт. — Да, я понимаю, что вы имеете в виду…

С судьей она не решилась поднимать этот вопрос. А сейчас попыталась укрыться за общими рассуждениями:

— Знаете, общество развивается, взгляды становятся шире. Есть уже PACS, а скоро, по-видимому, гомосексуальные пары получат право на усыновление.

— Я тоже придерживаюсь широких взглядов, — поспешила заверить ее Жозиана. — И вообще, личная жизнь Бартельми никого кроме него не касается.

Бенедикт, окончательно очарованная, только утвердительно кивала. Терпимость, права всех и всяческих меньшинств — это был ее катехизис. Так что следующие слова Жозианы резко вернули ее с небес на землю:

— Проблема в том, что Бартельми заводит случайные знакомства в ночных клубах и водит к себе кого попало. Вы представляете, как это может повлиять на детей? На маленькую Венецию?

Расстроенная Бенедикт теперь качала головой отрицательно.

— Не надо сгущать краски, — пролепетала она. — Барт ведет себя с детьми вполне нормально. В воскресенье водил их на Диснея. Очень хорошо все прошло.

«И она называет его Бартом», — отметила Жозиана, закипая. Но она не дала воли ярости и приняла озабоченный вид.

— Дай-то бог, чтобы вы оказались правы, — она вздохнула. — Никогда не задумывалась, насколько щекотливое положение у социальных работников. Ведь, в сущности, случись что с детьми — моральная ответственность ляжет на вас.

После этого ободряющего замечания Жозиана расплатилась за кофе и предложила взять на выходные Венецию.

— У меня вилла в Довиле. Девочке хорошо бы проветриться.

Она совсем заморочила Бенедикт голову, и та пообещала поговорить с малышкой.

Дети Морлеван не подозревали об опасности, угрожающей братству. Они узнали только, что Жозиана собирается пригласить Венецию в гости. В субботу директору приюта Фоли-Мерикур позвонил Барт. Венеция забыла у него одну Барби, а Симеон — «Общественный договор». Барт предложил занести их в приют.

— Поцеловать! — приветствовала его Венеция, вскинув руки как ведущая актриса на подмостках.

Все трое Морлеванов набились в каморку девочек, чтобы без помех пообщаться со старшим братом.

— Ничего так семейный склеп, — пошутил Барт. — Держи, одаренный, вот твой талмуд.

Симеон по своему обыкновению сидел на полу спиной к стене. Он протянул руку за книгой. Бартельми уселся на кровать, отодвинув плюшевые игрушки. На другой кровати по-турецки сидела Моргана и пыталась делать уроки. На подоконнике Венеция разложила пятерых Барби.

— Держи, дурилка, вот твоя Барби, — сказал Барт и кинул куклу Венеции.

— Спасибо, — девочка поймала ее на лету. — Она будет заниматься любовью вот с этой, которая без пары.

— Oh, boy! — воскликнул Бартельми, только сейчас заметив, что все Барби лежат парочками. — Ну вы, девчонки, не теряетесь!

— Кена-то у меня нет, — объяснила Венеция.

— Что ты можешь сказать о сестре? — спросил Барта Симеон.

Тот улыбнулся своей чарующей улыбкой с ямочками. Ему ужасно нравилась Венеция.

— Симпотная, — сказал он.

— Я спрашиваю про твою сестру Жозиану, — уточнил Симеон.

— Не симпотная, — припечатал Барт.

— Она хочет взять Венецию на выходные в Довиль.

— Стремно, — поморщился Барт.

— Ты можешь хоть иногда говорить по-человечески? — прикрикнул на него Симеон.

— Есть, босс. Жозиана просила у Деда Мороза мужа, телик с плазменным экраном, виллу в Довиле и белокурую дочурку. А Дед Мороз список не дочитал.

Жозиана терпеть не могла брата, и Барт платил ей тем же.

— От нее и киднеппинга можно ожидать, — предрек Барт, который был не таким идиотом, как могло показаться.

— А что такое киднеппинг? — спросила Венеция.

Моргана подняла глаза от тетрадки.

— Это когда детей похищают и держат в плену.

Венеция заревела:

— Не хочу в Довиль!

Симеон понял, что пора брать дело в свои руки.

— Пау-вау, — объявил он.

Все трое тут же уселись на ковер, заворачиваясь в одеяла.

— Что это вы делаете? — удивился Барт.

Моргана объяснила:

— Мы так принимаем решения.

— Класс, — одобрил Барт. — А меня возьмете?

— Да, — сказал Симеон. — Только дураки высказываются последними.

— Спасибо, что предупредил, — буркнул Барт, съезжая с кровати на пол.

Симеон начал с фактов:

— Жозиана Морлеван была признана нашим отцом.

— Где? — не подумав, ляпнула Венеция.

— Тебе уже объясняли! — в один голос прикрикнули двое старших.

Малышка обеими руками зажала рот, чтобы снова не оплошать.

— Т-т-т, ну до чего же некоторые бывают глупыми, — соболезнующе заметил Барт.

— Ну ты! — шикнула Венеция, делая ему знак заткнуться.

— Так что Жозиана — наша сводная сестра по усыновлению, — продолжал Симеон. — Она не станет похищать Венецию. Это было бы безрассудством.

— Глупостью, — перевела Моргана.

— Но мне лично не нравится, что она приглашает Венецию, а нас не приглашает.

Бартельми поднял руку, как в школе.

— Жозиана сноб. Ей совсем не гордо гулять по Довилю с тобой и Морганой, когда у вас уши как у Дамбо и носы как кувшинное рыло.

— А если бы ты нас не стыдился, — парировал Симеон, — то не выдавал бы нас за детей соседки. Ты сам сноб.

Взгляды братьев пересеклись, как это уже случалось однажды.

— Симеон, не говори плохо про Барта, — захныкала Венеция, — а то я нарисую тебе черта.

— Нарисуй, так ему и надо, — подначил ее Барт тоном обиженного ребенка.

Венеция вскочила, готовая повиноваться старшему брату. Симеону невыносимо захотелось плакать. Он стиснул руки, изо всех сил сдерживаясь.

— Да ты чего, я пошутил! — опомнился Барт.

Он хлопнул Симеона по плечу.

— Ты так все близко к сердцу принимаешь… Что, уж и пошутить нельзя?

В ответ Симеон ткнул его кулаком в грудь. Себе он сделал больнее, чем брату, но Барт согнулся пополам, как будто из него дух вышибли. Венеция кинулась ему на помощь и принялась дубасить Симеона. Моргана же горько заплакала.

— Кхм-кхм, извините… Извините, — повторил чей-то голос.

Это оказалась г-жа судья. Симеон снова откинулся к стенке. Бартельми сгреб Венецию в охапку, чтобы она прекратила брыкаться. Но Моргана продолжала рыдать.

— У тебя что-нибудь болит? — испугалась судья.

— У меня, у… у меня… у… — всхлипывала Моргана.

— Перестань, — шепнул ей Симеон.

— Уши как у Да-а-мбо! — провыла девочка.

— А Симеон стукнул Барта, — наябедничала Венеция.

— Барт, он… Барт гадкий! — плакала ее сестра.

Г-жа судья повернулась к старшему брату.

— Может быть, вы объясните мне, что происходит, г-н Морлеван?

Барт спрятал руки за спину, как нашкодивший ребенок, и весь его вид говорил о крайней растерянности. Симеон предпочел взять объяснения на себя.

— Ничего страшного, — сказал он, приняв немного виноватый вид. — Мы с Морганой поссорились, Бартельми вмешался, и я его стукнул.

Братство Морлеван подтвердило ложь Симеона почтительным молчанием.

— Нехорошо, — мягко укорила Лоранс, подумав, что у одаренных детей, видимо, рок такой — иметь плохой характер. — Раз уж вы здесь, Бартельми, я хотела бы и с вами тоже поговорить.

Г-н Морлеван снова превратился для судьи в Бартельми. Все уладилось. Барт воспользовался этим, чтобы подмигнуть Лоранс, но она сделала вид, что не заметила.

— Пойдемте, Симеон, — позвала она.

Все перешли в кабинет директора.

— Симеон, — начала судья, — я зашла сообщить вам, что у нас уже два потенциальных опекуна для вас и ваших сестер. Этому можно только порадоваться: чем больше доброжелателей, тем лучше.

Она улыбнулась братьям, которые отреагировали на удивление одинаково, — скрестили руки на груди и сдвинули брови.

— Что это еще за фигня? — проворчал Барт. — Какой еще другой опекун?

— Ваша сестра.

— Ой, я вас умоляю! — взорвался Барт. — Всю жизнь она так, с тех пор как я родился. Только у меня заведется новая игрушка — сразу ей надо именно ее! Но опекун ведь я. Правда же, я?

Симеон и судья беспомощно переглянулись.

— Нет, погодите-ка, — вдруг забеспокоился Барт. — Что-то я не врубаюсь. Это ведь мой брат, мои сестры.

— Никто этого и не оспаривает, — сказала Лоранс. — Но опека — это большая нагрузка, можно поделить обязанности. Закон предусматривает такую возможность: бывает опекун и опекун-надзиратель.

— Это надо мной, значит, надзирать? — взвизгнул Барт. — Oh, boy! Ну вот, опять Жозиана будет командовать.

Г-жа судья кое-как успокоила Бартельми. Никто не может лишить его статуса старшего брата. Что касается опеки, то ничего пока не решено, и пожелания детей тоже будут учитываться. Потом Лоранс зашла к Моргане и объяснила ей, что забирать волосы в тугой обруч за ушами, может быть, не лучший для нее вариант. Потом похвалила чертика, которого нарисовала Венеция, не заостряя внимания на корявой подписи: «Симеон жопа». И на последок посоветовала Симеону сходить к врачу. Вид у него был действительно неважный.

Выйдя на улицу, Лоранс подумала: а может, это и хорошо, что у нее нет ни детей, ни братьев, ни сестер. Плитка шоколада — тут хоть сразу видно, где начало, где конец; а семейные дела…

Жозиана Морлеван не замедлила объявиться. Уже в понедельник вечером, когда в приюте ужинали, она позвонила и пригласила Венецию в Довиль. Малышка, весьма польщенная персональным приглашением, вернулась к столу и объявила старшим:

— Я поеду с Жозианой смотреть море.

— Это хорошо, — сказал Симеон. — Но если ты будешь слишком милой, она захочет, чтобы ты все время была с ней. И мы тебя больше не увидим.

Венеция чуть не заплакала. Ей хотелось увидеть море и не хотелось, чтобы ее похитили. Она нашла выход:

— Я буду немножко милой.

Но Венеции было всего пять лет. Поцелуи и нежности восторжествовали над ее решимостью, а может быть, и красивый автомобиль, и вилла, и сад… Что касается Жозианы, то ей открылось, что такое счастье: гулять по улицам Довиля с маленькой девочкой, держащейся за ее руку. Все оглядывались на Венецию, любуясь ее разрумянившимися на ветру щечками, сияющими при виде каруселей глазами, ее позами маленькой кинозвезды.

— Какая она прелесть, — говорила Жозиана мужу. — Правда, Франсуа?

Поначалу Франсуа Танпье отнесся к девочке более чем сдержанно. Он не ожидал ничего хорошего от Морлеванов. Бартельми со своей серьгой, жеманным голосом и идиотскими выражениями был для него настоящим воплощением кошмара. Но когда Венеция вручила Франсуа нарисованное сердце (потому что я тебя люблю), бедняга не устоял перед голубоглазой чаровницей. К вечеру субботы малышка порхала между месье и мадам, по возможности поровну раздавая поцелуи. У Жозианы сердце кровью обливалось, когда пришлось везти девочку обратно в приют.

— Бедняжка моя! В это ужасное место! — Жозиану даже дрожь пробрала.

По дороге, пока Венеция мирно дремала, Жозиана с мужем обсуждали вопросы опекунства и усыновления. Когда речь зашла о Бартельми, девочка прислушалась, не открывая глаз…

— До свидания, мое сокровище, — шептала Жозиана сквозь слезы. — Я приеду за тобой в следующие выходные. Будь умницей и хорошо кушай!

Франсуа Танпье, окончательно потеряв голову, назвал ее: «Моя розовая принцесса».

— Поцеловать, — сонно потребовала Венеция.

Она рада была вновь оказаться в своем закутке с сестрой.

— Ну как? — спросила Моргана. — Понравилось море?

— Угу, — сонно промычала Венеция.

Она начала раздеваться, как вдруг, полуголая, села на постели.

— Что такое педик?

Моргана не была уверена, что знает ответ.

— Спроси Симеона.

За завтраком Венеция представила брату и сестре подробный отчет о своем уик-энде.

— На следующие выходные я опять туда поеду, — сказала она в заключение.

Симеон озабоченно покачал головой.

— Вот видишь, Жозиана начинает нас разлучать. Ты была слишком милой.

— Но я же нарисовала Франсуа только одно сердце, — оправдывалась Венеция.

Симеон и Моргана обменялись мрачными взглядами. Наивность сестренки уже не забавляла их. Взрослые начинали расшатывать братство Морлеван.

— Это правда, что Бартельми педик? — вдруг спросила Венеция своим звонким голоском.

— Тс-с, — сказал Симеон, оглянувшись на соседние столики. — Где ты это слышала?

— В машине. Жозиана говорила.

Судя по всему, девочка мало что поняла из услышанного.

— А это что такое, педик? — шепотом спросила она.

Симеон думал дольше обычного. Наконец нашелся:

— Это парень, который носит серьгу в ухе.

В светлой головке Венеции все сразу же встало по своим местам.

— А, понятно, — сказала она. — Жозиана не любит серьги.