Спаситель мягким движением открыл дверь приемной. Обычно те, кто видел его впервые, не могли скрыть удивления, если их не предупредили заранее.

— Мадам Дютийо?

Мать глядела на него во все глаза, дочь угрюмо уставилась в пол.

— Вам назначено на сегодня. Меня зовут Спаситель Сент-Ив. Прошу вас!

Он указал на дверь своего кабинета в конце коридора и посторонился, пропуская дам вперед. Проходя мимо него, мадам Дютийо, сорокалетняя шатенка в узких джинсах, нервно застегнула молнию кожаной куртки. Марго, девочка лет четырнадцати, откинув за спину длинные волосы и еще более длинный шерстяной шарф, плотнее закуталась в пуховик, будто спряталась в кокон.

Первый визит — момент ответственный. Для Сент-Ива, психолога, каждый бессознательный жест пациенток был говорящим. Марго и ее мать прошли всего несколько шагов по коридору, а он уже понял: старшая ему не доверяет, младшая настроена крайне враждебно.

— Ну и куда мне сесть? — высокомерно процедила Марго.

— Выбирайте, где вам удобнее, а мне оставьте мое кресло. — У Спасителя был мягкий, завораживающий голос Нэта Кинга Коула, он словно бы пел: «Unforgettable, that’s what you are…»

Мадам Дютийо уселась на краешек кушетки, выпрямилась, положила руки на тесно сведенные колени. Марго отодвинулась от нее как можно дальше, швырнула рюкзак на пол, развалилась, свесила руку с подлокотника. Длинный шарф подметал пол. Ни та ни другая не ожидали, что психолог окажется здоровенным чернокожим парнем под два метра ростом. Впрочем, одет он был в хорошо сшитый костюм, правда, без галстука, и держался непринужденно.

— Вы что, доктор? — спросила мать с наивной прямотой.

— Я психолог.

— Уф-ф! — выдохнула Марго, будто из воздушного шарика выпустили воздух.

Ей было ужасно жарко. Заклепки на воротнике врезались в щеки. Но пуховик она ни за что не снимет, не расстанется со своей броней.

— Да, жарковато тут, — посочувствовал ей Спаситель. — Позволь спросить, что случилось? Почему ты пришла ко мне? Твоя мама упоминала о каких-то «неприятностях в школе»…

— Ясно, что не сама сюда притащилась! — огрызнулась Марго. — Из-за нее все… Нашлась, тоже мне…

«Нашлась, тоже мне…» Кто? Мама? Скорей всего. Но нет!

— Вы только не обижайтесь, — поддержала дочь мадам Дютийо. — Я бы тоже, будь моя воля, к вам ни ногой.

— Выходит, вас обеих насильно заставили со мной общаться, — заключил Спаситель. — Поверьте, мне очень жаль.

Тихий ангел пролетел. Наверное, под самым потолком, потому что именно туда Марго вперила злобный взгляд.

— Нас прислала к вам школьная медсестра, — нарушила молчание мадам Дютийо. — Мадам Сандоз.

— Шпионка проклятая, — театральным шепотом добавила Марго.

— Она весь класс проверила… Всю школу.

Мадам Дютийо опасливо поглядывала на дочь, зная, что любое неосторожное слово подольет масла в огонь и последует взрыв.

— Велела ученицам закатать рукава… Ученикам тоже, но у мальчиков такое реже встречается…

— Реже! Ты-то откуда знаешь? — послышался ядовитый шепот.

— Это у них мода такая. Раньше тату увлекались, пирсингом, а теперь…

— Мода, мода! Ври больше! — проворчала дочь с противоположной стороны кушетки.

Бедная женщина никак не могла признаться, что же именно привело их к психологу. Сент-Ив пришел ей на помощь.

— Не тату, не пирсинг, а каттинг, да?

Он счел, что английское слово прозвучит мягче, чем «самоповреждение», мрачный канцеляризм.

— Медсестра не так это называла, — пролепетала мадам Дютийо. — Но вы ведь лучше нее разбираетесь…

Спаситель развернул кресло к Марго.

— У нескольких человек в твоем классе она что-то обнаружила, так?

Девочка вдруг расправила плечи и сообщила с гордостью:

— У меня и еще у троих.

Спаситель повернулся в другую сторону — теперь он обратился к мадам Дютийо:

— Вы не знали об этом?

Марго злорадно хихикнула:

— Нет, конечно! У дочки всегда рукава длиннющие, рук не видно.

Отвечая на вопрос, она судорожно теребила на запястье браслет из причудливо согнутой вилки.

— Как оригинально!

Спаситель старался каждому сказать что-нибудь приятное.

— Вы о чем? Ах, это! Спасибо, что заметили, хотя… — Мадам Дютийо неожиданно смутилась. — Я сама его сделала. Знаете, хобби у меня такое. Бижутерия. Для себя в основном. Но, бывает, продаю кое-что… Подругам.

— Пф-ф! — фыркнула Марго.

Они пришли сюда с ее проблемами разбираться или о маминых побрякушках болтать?!

Спаситель почувствовал: девочка вот-вот замкнется, отгородится полностью. Еще немного, и понадобится не вилка, а устричный нож… Он поспешил сменить тактику:

— Вы не могли бы ненадолго оставить нас, мадам Дютийо? Пожалуйста, подождите в приемной.

— Мне уйти? Уже? Да мы только начали!

— Не обижайтесь. Но, вполне возможно, Марго поначалу трудно при вас… высказывать свою точку зрения.

Мадам Дютийо медлила. Лучше бы ей остаться и посмотреть, как пойдет дело.

— Совсем ненадолго, минут на пятнадцать. Там много журналов. Обратите внимание, Национальное географическое общество целый номер посвятило обезьянам бонобо, интереснейшие статьи!

Он что, издевается? Или из вежливости советует?

Спаситель проводил мадам Дютийо до приемной, вернулся, не спеша закрыл дверь, медленно подошел к столу, взял ежедневник и принялся стоя его перелистывать. Затем снова уселся в кресло.

— Значит, ты считаешь, что тебе здесь делать нечего? — обратился он наконец к Марго.

— А меня никто не спрашивал. Медсестра объявила матери, что, если меня не покажут немедленно мозгоправу, поездка в Рим в марте месяце мне не светит.

— Школьная поездка?

— Для тех, кто учит латынь. Для девчонок наших. В группе у нас одни девочки.

— Ты и те трое?

— Не только.

Внезапно из кокона-пуховика проклюнулась совсем другая Марго. И умильно захлопала ресницами.

— Пожалуйста, доктор, выпишите мне справку! Типа «Марго не псих». Или «Марго — псих, но это лечится». — Она умоляюще сложила руки. — Без справки меня в Рим не пустят, и я повешусь! Поймите, я с десяти лет пламенная фанатка Нерона!

Спаситель одобрительно кивнул. Он всегда радовался, если подросток проявлял находчивость, чувство юмора, характер, а тут еще и кругозор…

— Ты чем режешься — ножом или лезвием? — спросил он так, будто осведомлялся, чем она предпочитает рисовать: гуашью или акварелью.

Марго опять зарылась в пуховик.

— Любопытных ненавижу!

И тут же спохватилась: испугалась, что все испортила, что справки ей не видать…

— Я не то хотела сказать…

— Нет, ты права. Любопытных лучше посылать куда подальше.

Тут его осенило, и он сообщил с улыбкой:

— Мои предки уж точно резали себя! Стоит придумать что-то прикольное, белые сейчас же всё слижут. Блюз, рэп, тату, пирсинг, каттинг — это же всё наша культура! — Он свирепо завращал глазами. — Негритянская!

Спаситель нарочно пошутил про негров, чтобы девочка расслабилась, перестала отгонять мысль о том, что он черный. Марго душил смех, но в ответ она снова только презрительно фыркнула.

— А что говорит о твоих шрамах школьная медсестра? — поинтересовался Сент-Ив.

— Что дело плохо. Что я веду себя плохо. Что мне самой плохо. Одно из трёх. Или всё вместе.

Марго яростно теребила левый рукав, будто выдирала из него, как нитки, короткие фразы.

— Так дадите мне справку?

— Поездка в марте? Что ж, времени у нас достаточно.

— Времени достаточно? Вы мне психоанализ не втюхивайте, я не за тем пришла!

Девочке действительно плохо? Если да, то насколько? За неё на этот вопрос могут ответить шрамы: они бывают на руках, на предплечьях, даже на бёдрах. Много ли ран, насколько они глубоки, как расположены… Возможно, она нанесла их себе, подражая кому-то, в знак принадлежности к некой группе. Или поддалась тяге к саморазрушению? Прежде у Сент-Ива не было пациентов с подобными проблемами, однако он знал о них куда больше, чем дал понять Марго. Статистика утверждает, что новоявленной «моде» следуют 5–10 % подростков, по преимуществу девочки от 13 до 15 лет. Впрочем, данные не вполне достоверны, ведь делается это втайне.

— Считаешь, много шума из ничего?

— Вот-вот. Нет бы реальными проблемами заняться!

— Реальными — это какими?

— Ну, к примеру, я задолбалась с матерью жить. Вот РЕАЛЬНАЯ проблема!

Спаситель понял, что ему удалось ухватить путеводную нить, и с тревогой взглянул на циферблат больших круглых часов, висящих напротив стола. У него осталось всего несколько минут на то, чтобы отыскать центр лабиринта.

— А твои родители давно развелись?

— Папа ушёл от мамы, когда мне было десять. — Она решительно вскинула руку, как бы заранее возражая. — Я на него не в обиде. Она его довела. Прямо со свету сживала.

— Сживала со свету?

— Ну да, мы с ним всё обсудили. — Марго опять преисполнилась высокомерия, гордясь доверием отца. — Вам когда-нибудь приходилось жить с депрессивной женщиной?

— Депрессивной? — удивился Сент-Ив.

Ни единого признака депрессии у мадам Дютийо он не заметил.

Его недоверие возмутило Марго, она принялась горячо доказывать, что её мать — редкая зануда и всех замучила постоянной подавленностью, тревожностью, мнительностью.

— Вечно за мной шпионит, шагу ступить не даёт. Пришла к подруге — отправляй эсэмэску, букву «д», то есть «добралась». Уходишь домой — шли «в».

— Кого? — растерялся Спаситель.

— Не кого, а что. «В» — «выхожу», значит.

— Большой беды не вижу, просто мама за тебя волнуется. Понимаю, иногда это бесит, но она желает тебе только добра.

— Желает добра? Ничего умней не придумали? Тоже мне, психолог дипломированный!

— Прости, — виновато кивнул Спаситель. — Постараюсь повысить свой уровень.

Кротость взрослого смутила Марго. К fair play девочка не привыкла. Заговори она подобным образом с учительницей, та бы вкатила ей замечание в дневник.

— А с отцом вы дружите? — поинтересовался Спаситель.

— Еще бы, он же мой отец! — выкрикнула Марго задиристо, будто Сент-Ив пытался оспорить этот факт. — Я живу неделю у него, неделю у матери.

Месье Карре — Марго носила его фамилию — работал судебным приставом, и, по словам дочери, «бабла у него завались», он покупает ей фирменные шмотки, и только он один ее понимает. Жаль только, что жена у него тупая лохушка.

— Тупая лохушка, — повторил задумчиво Сент-Ив.

— Зато они родили мне классного полубрата.

— Родили классного полубрата.

— Ему три года, он зовет меня Маго. А вы всех передразниваете или только меня?

— Я не передразниваю. Я проверяю, верно ли понял.

— Фишечка! Величайшее достижение психологии? — съязвила Марго. — Ну что, теперь поговорим о моей матери? Так вот, она преподает французский в профтехучилище в Саране. На уроках ее никто не слушает, у них там предел мечтаний — устроиться продавщицей в «Пимки». И каждый вечер она нам заявляет, что ей пора менять профессию. Но самое страшное я приберегла напоследок: у меня еще есть родная сестра, ей одиннадцать, она начиталась манги и теперь считает себя би.

— Ты пришла ко мне с мамой. А отец знает, что с тобой происходит?

— Вы ведь ему не скажете, обещаете? Он ничего не знает. Ни-че-го-шень-ки! — Отчеканивая каждый слог, она яростно проводила указательным пальцем по левому запястью, будто хотела его отсечь. — Папе и так достается от младшей с ее бреднями и от мамы — у той вечно бабок нету. Хватит с него! Оставьте человека в покое! И ко мне не лезьте. Вы мне справку дадите? Или как?

— Я знаком с мадам Сандоз и непременно черкну ей пару строк, — ответил очень ласково Спаситель.

— И что вы ей черкнете?

— Что ты можешь ехать с классом в Рим, никаких препятствий я не вижу.

Казалось бы, разговор окончен, цель достигнута, но Марго явно не испытывала ни малейшего облегчения. Напряглась еще больше, даже вперед подалась от волнения.

— Однако еще пара встреч со мной или с другим психологом тебе, на мой взгляд, не повредит. Нужно же с кем-то обсудить РЕАЛЬНЫЕ проблемы.

Девочка едва слышно пробормотала: «Да». Потом спросила:

— Ну а ее мы когда позовем?

— Хочешь, чтобы я сходил за твоей мамой?

Вместо ответа Марго посмотрела психологу прямо в глаза и вдруг закатала рукав, выпростала левую руку из пуховика и свитера. Поморщилась, потому что ткань задела свежие порезы. Одна из ран открылась, выступили капли крови.

Спаситель скорей протянул девочке бумажный платок, не подавая виду, что ему больно видеть неровные полосы шрамов от запястья до самого локтя.

— Мать так психанула, что все ножи на кухне попрятала, даже тупые, — насмешливо процедила Марго, промокая кровь платком.

— И я бы попрятал на ее месте. Но у тебя есть свой, специальный?

— Да. Сначала полосовала руку циркулем. Еще в начальной школе, мне было лет десять. Наперегонки с подругой. Старались резать до крови и смешивали кровь… Теперь мы с ней кровные сестры.

При воспоминании о трогательных детских шалостях она улыбнулась.

— Вы дружите по-прежнему?

— Нет, она умерла.

Искреннее сочувствие Спасителя развеселило Марго.

— Купи-и-ились?! Нет, она просто переехала, мы теперь общаемся по скайпу. Недавно залила видос на YouTube: вырезает бритвенным лезвием на руке сердечко, кожу снимает на сантиметр, и видно точно, это ее рука; кровища хлещет, а она ею выводит «LOVE» по краю раковины. Под «Боль», представляете? 50 000 просмотров! «Would you tell me I was wrong? Would you help me understand?» — мечтательно пропела Марго вполголоса.

Взгляд застыл, сейчас девочка смотрела внутрь себя, и Спаситель догадался, что подобные сцены ее завораживают — правда, сама она никогда не решалась на такой подвиг, до подруги ей далеко.

— Слышали хоть раз? Конечно, это музыка не вашего поколения, но хоть имя Кристины Агилеры вам знакомо?

— Ты спросила: «Would you help me understand?» Отвечаю: «Да. Я помогу тебе понять». В этом смысл терапии. Мне кажется, тебе плохо, и уже довольно давно. Пора поделиться с кем-то, кто никому ни о чем не расскажет.

Марго открыла рот, будто хотела возразить или согласиться, но у нее задрожали губы, и она молча скрыла двойным рукавом запястье, обернутое бумажным платком. Спаситель выдержал паузу, затем отправился за мадам Дютийо — та с увлечением читала статью «Необычное сексуальное поведение обезьян бонобо» в журнале Национального географического общества.

Как только мама уселась на кушетку рядом с дочерью, психолог сообщил ей:

— Марго непременно поедет со школой в Рим. Но нам с ней необходимо многое обсудить. Жду ее в понедельник, в восемнадцать ноль-ноль, если не возражаете.

— Не имеет смысла вас больше беспокоить, раз вы напишете школьной медсестре!

— Мам! Ты что, врач? — подала голос Марго.

— Я не смогу ездить сюда каждый понедельник! — возмутилась мадам Дютийо. — У меня еще младшая дочь есть, Бландина. Она не любит долго оставаться одна, ей страшно.

— Марго может приходить и без вас, — терпеливо возразил Спаситель.

— Мы живем довольно далеко, — упорствовала мадам Дютийо.

— Мама, я доеду на автобусе без проблем! — прошипела девочка в крайнем раздражении.

— Сейчас на улицах небезопасно, сами знаете.

— Прекрати! «Боко Харам» меня не украдет! — завопила Марго, ее терпение лопнуло. — Пришлю тебе «д» и «в», успокойся!

Мадам Дютийо испуганно покосилась на Сент-Ива: как тот воспринял неприличный скандал? Неуловимая усмешка скользнула по его губам, обведенным тонкой линией усов и бородкой, словно заключавшими улыбку в скобки. Спаситель решил, что взрывов больше не будет, пробормотал: «Отлично!», сел в свое кресло, подъехал к столу, достал из папки бланк осмотра и в наступившей тишине написал заключение.

Запечатал его в конверт и передал мадам Дютийо.

— Вот, пожалуйста, для мадам Сандоз.

— Сколько я вам должна?

— Сорок пять евро.

— Полагаю, страховка ваших услуг не покрывает?

— Вы правы, не покрывает.

Марго тяжело вздохнула, ей было стыдно за мать.

— Итак, оставляю для вас время. Следующий понедельник, восемнадцать часов, — сказал Сент-Ив на прощание, проводив их до выхода. — Обсудите всё между собой и сообщите мне о своем решении.

На пороге мадам Дютийо шепнула дочери: «В следующий понедельник ты едешь к отцу. Может, скажешь ему?» Марго в ответ недовольно фыркнула. Это было последним, что слышал психолог. Придут ли они опять? Неизвестно. Между тем состояние девочки хорошим не назовешь. Спаситель поднял руки и с хрустом потянулся. Как же он устал! Потом миновал коридор и вошел в дверь, отделявшую его профессиональную жизнь от личной.

* * *

В светлой уютной кухне, выходящей на веранду, за потемневшим от времени простым деревенским столом сидел маленький темнокожий мальчик. Он вытряхнул из школьного рюкзака все содержимое и делал уроки. Но если бы Спаситель не был так озабочен судьбой резавшей руки девочки, он бы заметил, что сын его возбужден, запыхался и нервно теребит карандаш.

— Трудишься? С твоей учительницей лениться не приходится. — Сент-Ив ласково погладил курчавую головенку. — Слушай, а что, если мы поужинаем хот-догами с кетчупом? Идет?

— Идет! — обрадовался Лазарь — А можно… Можно я немножко посижу за твоим компом? Мне нужно кое-что найти.

— Что найти?

— Кое-что. Про кожу.

Спаситель удивленно вскинул бровь. Про кожу?

— Ну да. Потому что Поль, мой друг… Ты же помнишь Поля? Он упал на перемене и все руки себе ободрал. Тогда учительница велела, чтобы мы все узнали о коже. Как она заживляется.

Спаситель не верил в совпадения, такова привычка психолога. Но как связаны между собой Марго, которая нарочно режет руки, и Поль, который упал случайно? Непонятно. Сент-Ив не знал, что и сказать.

— Так можно мне за твой комп? Можно? — не отставал Лазарь.

— Можно. Только разбирайся с ним сам. Ко мне придет еще кое-кто. Ненадолго. А потом сварганим хот-доги, договорились?

Он думал, что сына огорчит его отсутствие, но тот лишь рассеянно кивнул в ответ. Так что огорчился и тяжело вздохнул не мальчик, а, идя к двери, Сент-Ив.

— Папа, стой! — вдруг окликнул его Лазарь. — Что такое желтое, страшное-престрашное?

— Сынок, не знаю, мне пора, — взмолился Спаситель, нажимая на ручку.

— Цыпленок с автоматом!

Сент-Ив хохотнул, чтоб не обидеть сына.

— До скорого! Я мигом.

Три стремительных широких шага, и он уже в приемной.

— Мадам Пупар, добрый вечер! А что Габен? Он сегодня задерживается?

— Габен не захотел со мной идти. Вы же знаете, какой он упрямый! А если не в настроении…

Габен Пупар уже перешел учиться в лицей. Лечащий врач направил его к Сент-Иву потому, что, какие бы ни назначал препараты, не мог справиться с хронической бессонницей подростка. Спаситель общался с Габеном дважды, но пока не определил, в чем причина недомогания. К тому же мать постоянно переключала его внимание на себя. Вот и сегодня она словно приросла к стулу, обвила себя руками и, раскачиваясь, как кобра, пожирала психолога темными глазами с лихорадочным блеском.

— Что ж, проходите, пожалуйста, в кабинет, — пригласил Сент-Ив, стараясь не утратить ласковой и проникновенной интонации лирического певца.

Спаситель и сам не понял, как дал себя заговорить мадам Пупар, но, как только она уселась на кушетку, сразу полился нескончаемый пересказ фильма с Анджелиной Джоли. Диск ей недавно одолжила сестра; так вот, там показана ее собственная история, точь-в-точь! Это случилось три года назад, вы ведь помните, доктор Спаситель, я вам в прошлый раз говорила, как меня положили в лечебницу из-за депрессии?

Оглушенного потоком слов, окончательно запутавшегося в коллизиях и сюжетных поворотах «Подмены», Сент-Ива так и подмывало спросить: «Что такое желтое, страшное-престрашное?»

— Полицейские приводят домой сбежавшего мальчика, а она, я про Анджелину Джоли, то есть в фильме ее, конечно, зовут иначе, она видит, что это не ее сын! Похож. Очень. Но не он. Анджелина говорит об этом полицейским, а они ей не верят. Никто не верит, представляете?!

— Так-так, — буркнул в ответ Спаситель, мучительно припоминая, остался ли еще в холодильнике кетчуп.

— То же самое случилось со мной! — с пафосом заключила мадам Пупар, ломая руки. — Три года назад моя сестра присматривала за Габеном, пока я лечилась…

— От депрессии? — подсказал Сент-Ив.

— От вечной моей депрессии. Я месяц провела в санатории, а когда вернулась, сестра привезла мне сына, только это был не он. Похож как две капли воды. Но совсем другой мальчик.

Спасителя словно окатили ледяной водой: «Эй, просыпайся!»

— Вы хотите сказать, что, когда сестра привезла вам Габена, у вас возникло ощущение, что это не Габен?

— Естественно! Потому что ЭТО НЕ МОЙ СЫН! Его подменили.

— Как?!

— И по моей истории сняли фильм. Ума не приложу, как они узнали?

Все ясно. У мадам Пупар обострение. Крыша едет. Придется вызывать скорую психиатрическую из Флёри… Бедный Лазарь не дождется своего хот-дога…

А в другой части дома Лазарь поднялся в отцовскую комнату и включил компьютер. Двигая мышкой, он вспомнил, что на перемене Поль задал ему шуточный вопрос: «Почему у слонов нет компов?» Нужно обязательно спросить про слонов у папы за ужином. А пока займемся научными изысканиями. Но… как пишется «самоповреждение», а? Гугл, на помощь! Ага, нашёл! Так Лазарь вышел на форум, где Скорбь 45 и Джен Эмар Делави делились опытом.

Скорбь 45: «Режусь уже года два. Сначала циркулем царапала, теперь бритвенным лезвием. Все время боюсь, что кто-нибудь заметит на руках шрамы, а скрывать все трудней, их так много!»

Джен Эмар Делави: «А я начала, когда стала подростком. Предки тупили, прикапывались, ничего не понимали. Когда делаю надрез, чувствую: я уже не я, моим сознанием завладела неведомая сила».

Вдруг голос снизу:

— Лазарь!

Мальчик вздрогнул от неожиданности и погасил экран.

— Да, папа?

— Мне нужно отправить пациентку в больницу, меня не будет еще с полчаса. Подождешь?

— Да, папа. — Лазарь снова зажег экран.

Пока не хлопнула входная дверь, возвещая, что Сент-Ив вернулся домой, его сын успел познакомиться с людьми-крокодилами из Новой Гвинеи, которым испещряют насечками спины, так что волдыри напоминают чешуйки и щитки крокодиловой кожи, и с мальчиками из папуасского племени баруйя, которым протыкают нос деревянными палочками.

Только в девять вечера Спаситель и Лазарь наконец поужинали. К сожалению, папа уже знал загадку про слонов (у них нет компов, потому что они боятся мышек), так что пришлось загадать ему про жирафов:

— Почему у жирафов длинные шеи?

— Потому что они едят листья с верхушек деревьев?

— Не-а. Потому что ноги у них воняют.

— А чем Лазарь похож на птичку? Не знаешь? Ты тоже клюешь носом, сынок. Пора баиньки, sleepy time!

— Спокойной ночи, daddy!

Мальчик обожал отца. У него больше не было никого на всем белом свете. Только папа и Поль. Его друг Поль.

— Папа, — спросил Лазарь, пока Спаситель еще не выключил свет, — а это ничего, что у меня всего ОДИН друг?

— У тебя есть ДРУГ? Да ты сказочно богат!

* * *

У папы-психолога прием пациентов начинался с раннего утра, так что в лицей Луи-Гийу Лазарь ходил один с ранцем на колесиках. Во вторник утром ученики второго класса начальной школы, где преподавала мадам Дюмейе, были крайне встревожены недавними событиями в Париже: террористическими актами 7 и 9 января. Многие уже побывали на площади Республики, принесли цветы или карандаши к пьедесталу Марианны в память о погибших журналистах.

— За рисунки правда могут убить? — испуганно спрашивал Поль.

— Они не просто рисовали, они дразнились, — ответила маленькая Осеанна. — Учительница говорила, что дразниться нехорошо. Правда, мадам?

— Вот я еврей, — с важностью заявил Ноам. — И есть такие негодяи, которые могут убить человека просто за то, что он еврей.

— Нацисты и Гитлер?

— Нет, арабы.

— Врешь! Я араб! — возмутился Нур.

Мадам Дюмейе попыталась честно ответить детям и все им объяснить, но поняла: ей это не под силу. Тогда она постаралась как можно скорей вернуть их к обычной школьной жизни. «Business as usual», как говорят американцы.

— Рассаживайтесь побыстрее! Жанна, не вертись! Матис, если хочешь что-то сказать, подними руку. Смотрите на доску, я пишу очередную пословицу.

Учительница вывела дату: «20 января». А под ней: «Не давши слова — крепись, а давши — держись».

— Кто мне скажет, что это значит? Да, Матис?

— Я забыл пенал у папы!

— Я спрашивала не о пенале! Осеанна?

— Я забыла у мамы учебник по математике!

Мадам Дюмейе не сдавалась, она вглядывалась в учеников, искала поднятую руку. Нур сидел, уставившись в одну точку; он явно еще не проснулся. Ноам выуживал клей-карандаш, который закатился под парту Осеанны. Поль показывал Лазарю физический опыт: пластиковая линейка, наэлектризованная трением о свитер, притягивала клочки бумаги.

— Поль, немедленно отдай мне линейку! — рассердилась учительница и скрепя сердце объяснила смысл пословицы: «Обещания нужно выполнять».

В классе воцарилась тишина: дети переписывали пословицу в тетради так долго, будто это была «Декларация прав человека и гражданина».

— Если вы НАКОНЕЦ-ТО справились с пословицей, доставайте — только тихо — тетради по французскому языку! Помните, какую сказку мы с вами вчера прочитали?

Тут учительницу посетило странное, неуютное впечатление, будто перед ней двадцать шесть китайчат, не понимающих ни слова по-французски.

— Видно, вы и головы дома позабыли. — Мадам Дюмейе начала терять терпение. — Сказку про волка, ну же!

— Про во-о-олка! — спохватился класс, и кое-кто из учтивости даже театрально хлопнул себя по лбу.

Сказка «Глупый-глупый волк» всем понравилась. Беда в том, что теперь придется выполнять упражнение номер три на странице сорок два: «Как вы поняли прочитанное?»

— А чем я буду писать? — возопил беспенальный Матис.

— Языком. Он у тебя с утра мелет без передышки.

Взрыв хохота. Китайчата любят шутки. Лазарь с тяжким вздохом приготовился письменно отвечать на целых три вопроса:

1) В чем смысл названия сказки?

2) Эта сказка страшная или нет?

3) Знаешь ли ты страшные сказки про волка?

Поль, догадавшись, что краткость — сестра таланта, справился вмиг:

1) Волк глупый.

2) Нет.

3) Да.

Затем попытался доказать, что деревянная линейка Лазаря после трения тоже сможет притягивать бумажки. Но линейка почему-то оказалась непригодной для опыта; тогда ей нашлось лучшее применение: Ноам, сидящий перед Полем, получил отличный щелчок по спине.

— Мадам, Поль дерется линейкой!

Мадам Дюмейе питала слабость к Полю, гению в устном счете и отъявленному лодырю. Но сегодня он провинился дважды, и ее долг — написать ему красной ручкой замечание в дневник. Поль еще не освоил школьных приемов самозащиты, не закричал: «А почему всегда я?!» Он послушно полез в парту, вытащил из ранца видавший виды дневник и невозмутимо положил его на стол перед учительницей.

— Нет, ты посмотри, сколько раз я писала твоим родителям с начала года! — Мадам Дюмейе изобразила крайнее возмущение.

— Шесть, — бестрепетно ответил нарушитель.

Мадам Дюмейе написала седьмое, самое грозное замечание: «Поль на уроках только развлекается».

За десять минут до звонка класс возбужденно загудел: «Снег! Снег идет!» За окном кружились снежинки. Все повскакали с мест.

— Ладно уж, бегите, — вздохнула учительница. И неутомимо захлопотала в коридоре: — Нур, застегни куртку! Осеанна, надень капюшон! Поль, ты что, перчатки забыл?

— Забыл, мамочка, — ляпнул Поль по рассеянности.

Они шли рядом, плечом к плечу, Поль и его сосед по парте. Мальчики одного роста, оба худенькие, шагали в ногу. «Сладкая парочка!» — кричали им вслед придурки.

После перемены дети вернулись в класс замерзшие, промокшие насквозь, с красными руками и носами. В глубине души они радовались, что вновь оказались в сонном, привычном тепле.

— А теперь быстренько решаем задачу по геометрии. — Учительница пыталась перекричать взбудораженных учеников. — Осеанна, если твоя заметка готова, подходи к компьютеру и печатай.

Раз в два месяца выходила газета начальной школы, каждый уносил домой копию. Осеанна вызвалась написать про теракты, и учительница не стала возражать. Девочка нашла отличное название: «Перо сильнее меча». Привела факты: «Двенадцать человек убиты, из них двое полицейских; сорок шесть ранены, из них четверо в тяжелом состоянии». Сделала вывод: «Даже если вас обидели, людей убивать нельзя».

— Давай второе «из них» уберем, а то повтор получается, — посоветовала мадам Дюмейе, посмотрев на экран из-за плеча Осеанны. — Да, Лазарь, что ты хочешь?

— Можно я тоже напишу заметку?

— О чем?

— О самоповреждении!

— О чем, о чем?!

— О само…

— Нет, в газете места не осталось, — на полуслове оборвала его учительница.

В прошлый раз мальчик пытался сделать сообщение о школьной фобии… В глубине души мадам Дюмейе считала, что ребенку психолога не обойтись без проблем, но не признавалась в этом даже самой себе.

— Ты, Лазарь, лучше решай задачу.

По геометрии они сейчас проходили окружность. Читая условие задачи: «Начерти окружность диаметром 5 сантиметров», — Лазарь воткнул себе в указательный палец иглу циркуля. Вдавил ее поглубже. И еще. Он думал о Марго, рисуя кровью полоски на руке. Учительница, взглянув на его серьезное, страдальческое личико, решила, что он на нее обиделся.

— Лазарь, не отвлекайся.

Мадам Дюмейе подмывало написать красными чернилами послание отцу Лазаря, с которым она так и не познакомилась. Даже родительское собрание в начале учебного года месье Сент-Ив не соблаговолил посетить. Нет, все-таки надо бы его вызвать… Но что она ему скажет? «Вашему сыну необходима помощь психолога?..»

Тем временем, незаметно, пока возились с задачей по геометрии, размышляли о счастье на уроке этики и писали упражнения по французскому языку, школьный день подошел к концу. Учительница задала на дом выучить стихотворение; дети читали его прилежно, сложив руки на парте, глядя каждый в свою тетрадь.

Так ответила мадам Дюмейе на все вопросы учеников о январских терактах.

Во дворе перед школой мадам Рошто ждала сына, по обыкновению купив ему булочку с шоколадом. И, как всегда, Поль появился не один, а вместе с Лазарем Сент-Ивом. Дома мадам Рошто только и слышала: Лазарь сказал то, Лазарь сказал это… Схватив булку, Поль сразу разломил ее и протянул половину приятелю, будто иначе и быть не могло.

— Здравствуй, Лазарь, как поживаешь? — Мадам Рошто любезно сделала вид, будто не заметила невежливости сына.

— М-м-м, — промычал тот в ответ, набив рот булкой.

Ну разумеется, с набитым ртом не поговоришь, однако мог бы хоть улыбнуться… Нет, повернулся и пошел себе прочь, покатив неуклюжий ранец на колесах. Удивительно, как дурно воспитан сын психолога!

Лазарь спешил домой. По вторникам приходила Элла со школьной фобией. Ему не сразу удалось нарыть информацию об этой странной болезни, потому что поначалу он неверно ввел запрос в гугл: «Школьная мания». Потом все-таки выяснил, что бедная Элла честно заставляет себя ходить на уроки, но иногда из-за боли в животе или тошноты просто не может переступить порог школьного здания и вынуждена вернуться домой. В прошлый раз она торжественно пообещала, что больше не пропустит ни одного занятия… Смогла ли она сдержать обещание? Довольна ли теперь ее мама? Лазарь словно предвкушал новую серию увлекательного сериала.

* * *

Мальчик-метис по имени Лазарь, живший в особнячке под номером 12 на улице Мюрлен, никогда не входил к себе в дом через парадную дверь — она предназначалась для пациентов. Поэтому он завернул за угол и пошел по аллее Пуансо. Она привела к ограде небольшого садика. Лазарь прошел через сад, где слева от дорожки росла пальма и стоял сарай для хозяйственной утвари, а справа высился ржавый турник с качелями и канатом. Лестница в несколько ступенек вела на веранду, где хирели в горшках несколько растений, потому что им очень не хватало влаги. Лазарь толкнул дверь и вошел в уютную теплую кухню. Здесь он оставил ранец и, не снимая куртки, пересек границу, которая разделяла два мира: их, домашний, и рабочий, принадлежавший только отцу.

Лазарь проник в запретный для него отцовский мир месяц тому назад, темным декабрьским вечером, когда время тянулось медленно: он соскучился сидеть один на кухне и решил немного размяться, пройдясь по коридору. В коридоре он обратил внимание, что тупичок со стиральной машиной освещен — свет просачивался в коридор из-за приоткрытой двери. Она вела в отцовский кабинет и была со стороны кабинета завешена портьерой. Лазарь приблизился к двери на цыпочках. В щель проникал не только свет, но и звук голосов. Он уселся прямо на пол, и для него открылся волнующий и необыкновенный мир Сент-Ива, практикующего психолога.

Вот и в этот вторник Лазарь с осторожностью опытного домушника чуть приоткрыл волшебную дверь.

— Ну, как прошла неделя?

Лазарь улыбнулся, усевшись в полутемном коридоре поудобнее: повезло! Он успел к началу сеанса.

Лазарь никогда не видел Эллу Кюипенс, двенадцатилетнюю девочку из пятого класса, но представлял ее себе светловолосой, с большими светлыми глазами. Как его мама. Он чувствовал, что немного влюблен в нее.

— Держалась до вчерашнего дня, — ответила она. — А вчера… Сначала я собиралась не пропускать уроки, несмотря на тошноту и вообще все… К тому же папа довез меня до школы и не спускал с меня глаз…

— Сидел и смотрел из машины?

— Да. Пока я не вошла в школу. Но я не пошла в класс. Меня так тошнило, что я пошла в туалет.

— Ты пошла в туалет.

— Да. Потом прозвонил звонок, а я там заперлась.

Элла избегала взгляда Спасителя, боясь прочитать в нем осуждение и огорчение. У нее были каштановые волосы, подстриженные коротким каре, густые ресницы, твердый рот, на носу — очки в черной оправе, какие обычно носят умные девочки.

— Ты весь день провела в туалете?

Послышался короткий смешок.

— Не-а! Мне удалось сбежать.

— Сбежать с уроков?

Опять смешок. Она смеялась от смущения.

— С физры.

— И ты вернулась домой?

Элла вздохнула. Ну да, опять все то же. Она снова огорчила родителей. Из школы им звонили по мобильнику на работу: «Где Элла?» Раздули целую историю.

— А что ты делаешь, когда остаешься дома одна? — поинтересовался Сент-Ив.

— Чаще всего залезаю под одеяло и смотрю комиксы. Приношу себе из кухни что-нибудь вкусненькое.

— Позавидуешь тебе. А не скучаешь? Совсем? Ни капельки?

— Скучаю немного. Иногда смотрю телевизор. Или придумываю истории.

— Какие?

— Ну, просто истории… всякие…

Бледное личико Эллы порозовело.

— А выходные как провела? — задал новый вопрос Сент-Ив. — Сестра оставила тебя в покое?

У Эллы была старшая сестра, Жад, ей исполнилось уже семнадцать, и, судя по всему, она была очень ревнивой.

— Жад говорит, что мама меня балует, что не существует никаких школьных фобий. А в воскресенье она устроила скандал, потому что я, видите ли, рылась у нее в шкафу.

— А ты рылась?

Элла замялась, прежде чем ответить «нет».

— Ты рылась, но совсем чуть-чуть, — предположил Сент-Ив.

Она засмеялась, но отрицать не стала.

— Я вам кое-что скажу, но вы никому, да?

— Из этих стен — ни слова без твоего разрешения.

Элла приоткрыла рот и как будто сама удивилась, что из него не вылетело ни звука. В кабинете стало тихо-тихо, секунды превратились в минуту.

— Хочешь — напиши, — предложил Сент-Ив.

Элла схватилась за рюкзак, вытащила ручку, ежедневник и вырвала из него листок. Нацарапала несколько слов, потом смяла бумажку и поднесла ко рту, словно собиралась проглотить, но все-таки протянула Спасителю. Он развернул и прочитал: «В воскресенье у меня начались месячные». Впервые, понял Сент-Ив. Этим и объяснялись тошнота, плохое самочувствие, сидение в туалете, побег с урока физкультуры.

— Ты знала, что однажды это с тобой произойдет?

— Да.

— И как тебе это показалось?

— Ужасно.

Спаситель понял, что она сейчас расплачется.

— А что тебе сказала мама?

— Ничего.

— Как — ничего?

— Я ей ничего не сказала.

— И поэтому рылась в вещах сестры… Искала то, что тебе понадобилось.

Элла закусила губу чуть ли не до крови и кивнула. Больше она не хотела об этом говорить.

— А кому-нибудь из подружек в классе сказала? — настаивал Спаситель.

— Нет! — вскинулась Элла.

— А своей кузине в «Фейсбуке»?

— Да нет, с чего я буду об этом говорить?

— Чтобы узнать, как справляются другие девочки. Они тебе что-нибудь посоветовали бы. При месячных ведь бывают боли, да?

— Не хочу.

— Чего ты не хочешь?

— Не хочу об этом говорить.

— Ладно. А о чем хочешь говорить?

Снова повисло молчание. Прошла минута, другая.

— Я хочу домой, — пробормотала Элла и взялась за рюкзачок.

— Погоди немножко. Потерпи еще минут десять. Даже если я, здоровенный психолог, не смог уберечь тебя от месячных.

Она рассмеялась и тут же смахнула слезы, набежавшие на глаза.

— Это не ваша вина.

— Без моей вины тоже не обошлось. Я мог бы понять, что тебе не хочется говорить, и не настаивать. Я повел себя глупо, и потом, я считал, что все девочки рады, когда у них начинаются месячные. Но у меня же нет дочки, я, собственно, и не знаю, как чувствуют себя девочки.

Пока Сент-Ив ругал себя за бестолковость, Элла немного расслабилась; едва заметная улыбка тронула ее губы.

— Лично я не хотела с самого начала, — стала она растолковывать психологу, — никакой груди, волос, всей этой гадости.

— Всей этой гадости, — повторил Спаситель.

— Хотела остаться как есть.

— Маленькой девочкой.

— Да. То есть нет. В общем…

Элла снова замолчала.

— В общем? Договаривай, Элла. Ты можешь говорить тут все что хочешь. Это тебе никак не повредит. Так что же — в общем?

— В общем, глупость. В любом случае, это невозможно.

— Что невозможно?

— Перестать быть девочкой.

— Тебе не хочется быть девочкой?

— Мальчиком лучше, правда?

Она впилась в Спасителя взглядом, словно он должен был немедленно подтвердить, что так оно и есть.

— Значит, ты думаешь, что лучше быть мальчиком?

— Когда я рассказываю себе истории, то я в них всегда мальчик.

Тонкая белая кожа Эллы вновь порозовела, словно внутри зажглась лампочка под розовым абажуром.

— Вечером перед сном я ухожу в мечты. — Голос Эллы зазвучал восторженно. — Как будто меня зовут Эллиот, а не Элла. Я всемогущ. Я вижу людей насквозь, и, если у человека злое сердце, если он может причинить мне вред, я могу его уничтожить. Да-да, уничтожить! И как будто есть девушка, влюбленная в меня, она дочь короля, мы можем видеться только тайно, в темном-претемном погребе, потому что ее старший брат хочет завладеть моим даром.

Тут Элла очнулась и поняла, что сидит перед психологом, человеком из мира взрослых.

— В общем, ничего интересного, — прибавила она, усмехнувшись.

— Почему? Хорошая история. Это же счастье, что ты можешь рассказывать себе истории. Воображение — как волшебная палочка. Извлекает из глубин нашей души очень важные и интересные вещи.

Под бархатный, убаюкивающий голос Спасителя Элла заплакала; слезы текли, но она их не замечала.

— У каждого из нас есть двойник, который живет в каком-то ином мире. Мы читаем книги, ходим в кино, играем в компьютерные игры, странствуем в интернете по виртуальным мирам и воображаем себя кем-то другим. Ты создала свое собственное королевство, Элла, и стала в нем принцем Эллиотом.

— Не принцем, а рыцарем, — поправила Элла, шмыгнув носом. — Я — рыцарь Эллиот.

Сент-Ив протянул ей коробку с бумажными платками, и она машинально вытерла нос.

— А потом мне приходится расставаться с моим миром и идти в школу.

— Приходится, — подтвердил Спаситель.

— И мне не хочется туда идти.

— На это требуется немало мужества. Бери с собой своего рыцаря, неси его в своем рюкзаке.

Сент-Ив улыбнулся девочке, не слишком надеясь, что его рецепт будет одобрен.

— Я пробовала, — ответила она и тяжело вздохнула.

Задумавшись, они оба замолчали.

— Почему другие взрослые не похожи на вас? — спросила Элла вслух.

— Взрослые не видят настоящей Эллы. А ты? Ты видишь взрослых такими, какие они есть?

— Может быть, и не вижу, зато я их слышу, — ответила она. — И то, что они говорят, мне неинтересно.

— И что же они говорят такого неинтересного?

— Папа, например, говорит: «Ты меня огорчаешь, Элла. Старайся, как твоя сестра. У твоей сестры нет школьной фобии. Вообще все фобии — бабьи сказки. А все психологи — гомосеки». Ой, прошу прощения! Но папа так говорит.

Сент-Ив от души расхохотался:

— Ничего страшного. Нелюбовь к психологам — распространенное явление. А мама тоже говорит, что ты ее огорчаешь?

Элла на секунду задумалась, потом лицо ее осветилось улыбкой.

— Нет, мама так не говорит.

— Она за тебя волнуется, но не осуждает. Ей хочется, чтобы ты была счастлива. Именно это я от нее услышал, когда вы пришли ко мне в первый раз, — подтвердил Спаситель.

Лазарь в коридоре сообразил, что сеанс подошел к концу и ему пора закрывать дверь. Он вернулся на кухню очень взволнованный — его волновало все, что касалось Эллы. Он вытряхнул содержимое ранца на старый деревянный стол и взялся за фломастеры.

Когда Спаситель вошел в кухню, сын встретил его очередной смешной загадкой.

— Пап! Тили-бом! Тили-бом! Загорелся кошкин дом! Чем ты поможешь кошке?

На лице Спасителя изобразилось недоумение.

— Правильно! Прикинься шлангом!

Спаситель немного тормозил после трудного дня, так что включился не сразу.

— Понял! Понял! Пожарный шланг! Ну что? Пицца с ветчиной?

— Да! Вау!

За ужином Поль прочитал стихотворение, которое задала им учительница:

А отец попытался припомнить стихотворение, которое сам учил в начальной школе, когда жил в городке Сент-Анн и ему было столько же лет, сколько Лазарю.

— «Я родился на острове, любящем ветер»… М-м-м, потом, кажется, «он плывет в океане и пахнет ванилью», та-та, та-та-та, а дальше не помню.

Да, все это было там, на Мартинике, в городке Сент-Анн, где на морском кладбище спит Изабель Сент-Ив. Ее тень мелькнула перед отцом и сыном.

— Сколько мне было, когда мама умерла? — спросил Лазарь, помогая отцу справиться с нахлынувшими воспоминаниями.

— Два с половиной.

— Покажи, какого я был роста.

Спаситель показал ребром ладони: до половины бедра.

— Совсем маленький, — признал Лазарь, и ему стало жалко себя. — Я сильно плакал?

Изабель погибла в автокатастрофе на одной из извилистых дорог Мартиники.

— Ты вел себя очень мужественно.

— Даже такой маленький?

— Даже такой маленький.

— А правда у меня ее глаза?

— Да, правда. А теперь в постель! Быстро! — скомандовал Спаситель — утешительные бумажные платки полагались только пациентам.

Наконец и сам Сент-Ив улегся в постель и развернул «Монд». Он жил проблемами своих пациентов, своим сыном, но ему хотелось общения и с более широким миром. Внимательнее всего он читал про образование и научные открытия. В этот вечер, листая газетные страницы, он думал о девочке Элле. Он попросил ее прийти на следующий сеанс в будущий вторник вместе с родителями. «Я им скажу, — ответила она. — Но папа вряд ли согласится». Спаситель, раскинувшись на кровати, погрузился в собственные мысли, рассеянно блуждая взглядом по заголовкам. И вдруг очнулся. Его внимание привлек заголовок, набранный крупными буквами: «Транссексуалы: предоставить время для выбора». Продолжая размышлять о сеансе, об Элле и ее двойнике рыцаре Эллиоте, Спаситель принялся читать статью, в которой о себе рассказывали дети-трансгендеры: «„И вдруг она стала расти“, — сообщил Нильс (в обычной жизни Эльза), бросив косой взгляд на свою грудь. Лицо выражало отвращение, и не было сомнений, что новые ощущения ребенку неприятны. Лейла (по рождению Кевин), напротив, очень бы хотела, чтобы у нее увеличилась грудь. И огорчалась, что над верхней губой появился пушок». Спаситель прикрыл глаза и мысленно увидел опрокинутое лицо Эллы, когда она поделилась новостью о месячных. Если бы она жила в Штатах, о ней бы сказали, что она gender non-conforming kid, ребенок, не принимающий пол, который достался ему от рождения. Автор статьи подводил итог: Франция отстает в решении такого рода проблем и предлагает только малоэффективную психотерапию…

— Папа!

Спаситель так глубоко задумался, что от оклика чуть не подпрыгнул.

— Эй, малыш! Для шуток, пожалуй, поздновато.

— Какие шутки? — Лазарь уже забрался на отцовскую кровать. — Поль хочет пригласить меня завтра к себе домой.

Он написал Лазарю номер телефона на бумажке.

— Ноль два, тридцать восемь, — с трудом разбирал Спаситель детские каракули. — А как его фамилия?

— Рошто. Это телефон его мамы. Она очень хорошая.

Спаситель почувствовал, что Лазарь его подбадривает, словно догадавшись, что папе совсем не хочется просить о чем бы то ни было незнакомую даму.

— Уже девять, звонить поздновато, — вздохнул Спаситель, набирая номер.

И действительно, это был не лучший момент, чтобы беспокоить мадам Рошто. Она уже собиралась улечься в постель, приготовила себе травяной чай из мяты с вербеной, и тут ей позвонил бывший муж и сообщил, что его новая жена беременна. Мадам Рошто едва не наорала на него прямо по телефону. Он и сейчас в свою неделю не находит времени, чтобы заняться Алисой и Полем, а тут нате вам, у него на подходе третий!

Она и сама охотно завела бы третьего — она прямо чувствовала, как ей не хватает младенческого сопения. Но животом будет гордиться не она, а глупая гусыня двадцати пяти лет! Пэмпренель! Одно имечко чего стоит! Откуда вообще такие имена берутся?! В дурном сне не приснится! Пэмпренель!

И тут снова зазвонил телефон.

— Мадам Рошто? Надеюсь, я звоню не слишком поздно? Это Спаситель Сент-Ив.

— Спаситель? — повторила мадам Рошто в недоумении, оглядываясь вокруг себя и проверяя, не появилось ли у нее в спальне какое-то крылатое создание.

— Отец Лазаря. Друга вашего Поля. Или, может быть, я ошибся номером?

— Нет-нет, — спохватилась мадам Рошто. — Извините, я была занята другим. Конечно, Лазарь… Что-нибудь случилось?

Спаситель смутился еще больше: Поль, очевидно, ни слова не сказал маме о своем приглашении.

— Ах, вот в чем дело! Узнаю Поля! Он считает, что я рентген и вижу его насквозь, — добродушно рассмеялась мадам Рошто. — Мы будем очень рады увидеть у себя Лазаря завтра во второй половине дня. В три часа вам подходит? В первой половине я веду Алису к ортодонту.

Спаситель рассыпался в извинениях и благодарностях, говоря своим самым бархатным голосом с интонациями знаменитого певца, которых сам терпеть не мог. Всего вам доброго, еще раз благодарю, это так мило с вашей стороны, да нет, что вы, мы действительно очень рады. Уф!

С той и с другой стороны положили трубки, Спаситель почувствовал облегчение, в Луизе Рошто проснулось любопытство. Смуглый Лазарь с золотистой кожей и большими светло-серыми глазами был красивым мальчиком. А его папа? Он тоже метис? У него бархатный голос. Так он белый или черный? Скорее черный. Но все-таки какой: черный-черный или кофе с молоком? А еще интересно, почему ей это интересно?

— Мам, а мам! — Алиса влетела в комнату Луизы, даже не постучавшись, хотя поднимала страшный крик, стоило матери войти к ней без стука. — Я насчет кедов «Ванс»!

С тех пор как родители развелись, Алиса только и думала, что о кедах, сумках и мобильниках, словно решила разорить своих маму и папу.

— Я знаю, они дорогие, но папа сказал, что заплатит половину.

— Ты прекрасно знаешь, всегда плачу я, папа мне денег не возвращает.

— Значит, поставь себя с ним как следует!

— Спасибо за совет. В любом случае, твой отец сейчас будет тратить деньги не на кеды. Пэмпренель ждет ребенка.

— Что?! Эта идиотка? Ноги моей больше не будет у папы! НИКОГДА!

— Вот что, Алиса! Тебе тринадцать лет, и ты будешь делать, что скажут взрослые.

— Да? А если в семье все с ума посходили?! Если никакой семьи вообще нет? Будет восемнадцать — сразу от вас свалю!

С этим грозным обещанием Алиса понеслась к себе в комнату и — шарах! — со всего размаху захлопнула дверь. «А какая была маленькая лапочка», — со вздохом вспомнила ее мать.

— Что это с Алисой? — осведомился Поль, просунув голову в дверь.

— Ничего нового. Она самый несчастный ребенок на свете. А ты мог бы меня предупредить, что позвал в гости Лазаря. Звонил его отец и, думаю, счел меня полной идиоткой. Надеюсь, твой дружок не такой невежа, как кажется…

Поль узнал все, что хотел, и предпочел благоразумно удалиться.

* * *

На следующий день за Лазарем на улицу Мюрлен зашла Николь. Раньше она была его няней, а теперь приходила помогать Сент-Ивам по средам.

Когда в доме Николь появился Спаситель со своим малышом, откликнувшись на объявление «Опытная няня готова позаботиться о ребенке», Николь не обрадовалась, поскольку, как она сказала вечером мужу, «не очень-то ей нравятся черномазые». Она была твердо убеждена, что от них плохо пахнет. Но от малыша Лазаря, когда Спаситель приносил его на руках поутру, пахло только гелем после бритья, которым пользовался его папа. Николь опасалась, что темнокожий малыш распугает всех других родителей. Но и тут она ошиблась: мамочки нашли, что Лазарь просто прелесть. В общем, в конце концов Николь признала, что Лазарь «не хуже других», и, увеличив плату для Сент-Ива на двадцать процентов, почти совсем примирилась с его сыном.

— Ну сегодня и холод! — сказала Николь, входя в кухню. — У тебя в Африке, небось, куда теплее.

— Я не африканец, — миролюбиво ответил Лазарь, трудясь над рисунком для Поля.

— Может, ты и не черный?

— Черный, но я родился на Мартинике.

— И что? Там, что ли, солнца мало?

Николь всегда умела оказаться правой. Она поставила прямо на карандаши большую черную коробку.

— Что это? — удивился Лазарь, увидев крест, нарисованный белой краской на крышке.

— Откуда я знаю? Ты только посмотри, как я вымазалась, — пробурчала Николь. — Лежало у вашей калитки, я споткнулась, чуть ногу себе не сломала.

Вообще-то это была всего-навсего обувная коробка, покрашенная в черный цвет. Лазарь хотел посмотреть, что там внутри, но Николь — она старательно мыла руки с мылом под краном — закричала:

— Не смей! Она пачкается! Отнеси ее сейчас же в мусорку!

Взяв коробку кончиками пальцев, Лазарь поставил ее на крышку мусорного бака из нержавейки и сразу позабыл про нее — пора было идти в гости к Полю.

Мадам Рошто со своими детьми, Полем и Алисой, жила на улице Льон. Она только что вернулась с дочерью от ортодонта. Дочь пребывала в мрачнейшем настроении: ей не купили не только фирменных кроссовок, но даже чехла для айфона. Луиза Рошто едва успела причесаться перед зеркалом в ванной, как раздался звонок у входной двери. Она была уверена, что мальчика приведет отец, и очень удивилась, увидев перед собой неказистую женщину средних лет.

— Мадам Сент-Ив? — обратилась она к ней.

— Вот уж нет, — обиделся Лазарь.

— Я няня, меня зовут Николь.

— Очень приятно. А меня — Луиза. Проходите, пожалуйста.

— Красивое имя, — одобрил Лазарь.

Он усвоил от папы привычку говорить людям приятное, если представляется случай.

Для мадам Рошто комплимент Лазаря был большой неожиданностью — она уже поместила мальчугана в разряд угрюмых пожирателей чужих булочек с шоколадом.

— Поль у себя в комнате, — сказала она и закричала, глядя наверх: — Поль! Поль!

— Сейчас! Я какаю, — немедленно последовал ответ.

Смущенно улыбнувшись, Луиза Рошто пригласила гостей в гостиную — просторную комнату, залитую золотым зимним солнцем.

— У вас все так и светится, — похвалил дом Луизы маленький Лазарь.

А у хозяйки перехватило горло. Да, она так и хотела: дом, полный тепла, света, красок, чтобы жить в нем дружной семьей… Но теперь она вынуждена с ним расстаться.

— Спасибо, — тихо сказала она.

Поль обрушился с лестницы и кинулся обнимать друга; Луиза никогда не видела, чтобы сын так бурно радовался. Мальчуганы исчезли, будто их ветром унесло.

Вторая половина дня в среду у Луизы была свободной, и она предложила Николь выпить чашечку кофе, надеясь побольше разузнать о семействе Сент-Ив. Няня не заставила себя просить и с большим удовольствием рассказала все, что знала о Спасителе. Жена у месье Сент-Ива, «белая, белее некуда», погибла в автокатастрофе, и он через несколько месяцев уехал со своего острова.

— Он спросил, не соглашусь ли я приглядывать за его сынком, а я против черномазых ничего не имею, вот и согласилась, — прибавила она, убеждая себя и Луизу в своих добрых чувствах. — Не знаю, как вы относитесь, когда черные с белыми мешаются, но, на мой взгляд, Лазарь славненький на мордашку. Когда они не слишком черные, они ничего.

Луизу покоробил откровенный расизм Николь.

— Вот только имя у мальчика никудышное, — продолжала няня.

— Какое имя?

— Да Лазарь! Как вокзал Сен-Лазар! А отца вообще Спасителем зовут. Мой муж знал одного негритоса по имени Напраз, потому как родился он в национальный праздник. Мне-то что, пусть делают что хотят. У себя дома, конечно. Но теперь их у нас в Орлеане стало что-то многовато. Мы теперь сами в своем доме не хозяева. Я не про доктора Спасителя, он платит вовремя, моется, с ним нет никаких неприятностей. И среди черномазых бывают приличные люди.

Луиза поспешила распрощаться с няней Николь как можно скорее. Ей было противно, что она молча слушала расистские речи. Зато она одержала маленькую победу: убедила Николь не приходить за мальчиком в шесть часов, пообещав, что сама отведет его домой. Ничего особенного, десятиминутная прогулка по холодку.

Лазарь взял Луизу за руку, когда они переходили улицу. Луиза была уверена, что у чернокожих руки влажные, но нет, ладошка Лазаря была совершенно сухая. Луиза с недовольством подумала: интересно, откуда она успела набраться всяких предрассудков?

— Желтое и грустное? Что такое? — задал ей вопрос малыш, шагая рядом с ней вприпрыжку.

Луиза уже знала эту загадку — Поль ей загадывал, — но сделала недоумевающее лицо.

— Не знаешь? Выжатый лимон!

Вот они уже на улице Мюрлен у дома № 12 с красивой табличкой «Сент-Ив, клинический психолог». Луиза потянулась к дверному молотку в виде руки, сжатой в кулак, но Лазарь дернул ее за пальто.

— Нет, я хожу через сад.

Аллея Пуансо, по весне зеленая и щебечущая птицами, в январе месяце выглядела грязной и мрачной, в саду тоже было темно и сыро.

— Неужели ты не боишься, когда приходишь из школы в сумерки? — с удивлением спросила Луиза.

— Я привык. И потом, папа оставляет на кухне свет.

Маячок, чтобы корабль благополучно прибыл в гавань.

— До свидания, Лазарь. Скажи папе, что ты можешь приходить к нам играть, когда захочешь.

Лазарь толкнул калитку, потом дверь на веранду — они не были заперты на ключ, и Луиза подумала, что такая доверчивость к соседям, несомненно, прибыла с Антильских островов. «Так думать — это расизм? — спросила себя Луиза, ставшая необычайно щекотливой в вопросах толерантности. — И не признак ли расизма постоянно спрашивать себя, расист ты или нет?»

* * *

Рабочий день Сент-Ива, клинического психолога, еще не кончился, бурный рабочий день: кто-то из пациентов пришел раньше, кто-то опоздал, кто-то отменил сеанс, а кто-то попросил принять его вне очереди, и это не считая телефонных звонков, среди которых далеко не все приятные.

— Алло, это кабинет доктора Сент-Ива? Это вы доктор психолог? Меня зовут месье Оганёр. Я звоню вам по поводу наших дочерей, они нас очень беспокоят.

— Сколько у вас дочерей?

— Три, но беспокоят старшие, четырнадцати и шестнадцати лет.

— Чем именно они вас беспокоят?

— Делают что хотят. Приведу вам пример: вчера Марион, ей четырнадцать, запустила в меня стаканом. Она промахнулась. Но намерение тоже что-то значит, не так ли?

— Несомненно. И ни вы, ни ваша жена не можете с ними справиться?

— Видите ли, есть нюансы. Мы с женой расстались… да мы и не были женаты… Значит, формально она не жена, а мать моих детей. Но как-никак мы прожили вместе восемнадцать лет.

— Понятно. А расстались вы?..

— Года не прошло.

— Совсем недавно. Ваши дочери, вероятно… еще не пришли в себя?

— Именно. Потому что я живу со своей новой подругой, и моя жена, то есть мать моих детей, тоже.

— У нее появился спутник жизни?

— Нет. Спутница.

— Ах, вот как? Понял. Мадам живет с дамой, так?

— Да. И Люсиль, наша старшая, не хочет у них появляться. Ей это, думаю, не нравится.

— Возможно.

— В общем, мы бы хотели обсудить все это вместе, а то увязли и ни с места.

— «Все вместе» — это значит вы, ваша подруга, ваша бывшая жена с ее подругой, то есть четверо? И еще все три дочери?

— Нет, с Элоди нет проблем, ей пять лет, с ней можно договориться.

— Но ваш семейный совет ей тоже, думаю, небезразличен.

Спаситель, невольно улыбаясь, попытался себе представить, как разместятся у него в кабинете семь человек, и отвлекся на секунду от мадам Пупар, которая сидела напротив него. Мадам Пупар совсем недавно обнаружила тайную ячейку «Аль-Каиды» в лицее Ги-Моке, где учился ее сын.

— Они собираются похитить директора, — сообщила мадам Пупар, ломая руки.

— Одну секундочку, мадам Пупар, я договариваюсь о встрече. Завтра в восемнадцать пятнадцать вас устраивает? Хорошо, тогда до завтра. Ну а теперь займемся ячейкой «Аль-Каиды».

В случаях, как с мадам Пупар, главное — плавно перейти от одной проблемы к другой.

— Вы уже начали пить лекарства, которые вам прописали в больнице, мадам Пупар?

Часы показывали восемь, когда Спаситель появился на кухне, где сидел Лазарь.

— Карбонара?

— Вау! Да!

Собираясь выбросить пустой стаканчик из-под сметаны, Спаситель заметил на крышке мусорного бака черную обувную коробку.

— Откуда это? — удивленно спросил он сына.

— Осторожно, не испачкай руки! — предупредил Лазарь. — Николь подобрала ее у нашей калитки.

Спаситель взял коробку кончиками пальцев, встряхнул и поставил обратно.

— Порча вуду, — с недоумением пробормотал он себе под нос.

— Что ты сказал? Повтори! — попросил Лазарь.

Но Спаситель ограничился тем, что процедил сквозь стиснутые зубы «чип» — странное словечко, привезенное с Антильских островов. Лазарь знал: если папа «чипнул», значит, разговор окончен. Психолог Сент-Ив никогда бы не отказал в объяснении восьмилетнему пациенту. Но одно дело психолог, а другое — папа.

Лазарь дождался, пока отец вернется в кабинет и займется бумагами, и набрал на компьютере «пор чавуду». Гугл любезно исправил ошибку и предоставил сведения, от которых мальчику всю ночь снились кошмары.

«Магическое влияние недоброжелателя через пищу или вещи. Изображение гроба, мертвая жаба или черная курица, подвешенная за лапки, помещаются у дверей дома, где живет человек, которому хотят навредить. Если он переступает через подложенный ему поклад, то становится жертвой колдовства».

* * *

В этот четверг у Луизы свободной минутки не было. С утра — интервью с одной парикмахершей, которая по выходным подрабатывала стриптизершей, потом надо съездить в Больё-сюр-Луар на Праздник кровяных колбасок. Луиза была журналисткой и работала в газете «Репюблик дю Сантр».

— Прибавь шагу, Алиса!

— Не могу. Мне больно, кроссовки жмут, они мне малы…

Поль, повиснув на маминой руке, старался говорить как можно громче, чтобы заглушить Алисины жалобы.

— Мама! Лазарю папа купит хомячка!

— Лазарь! Лазарь! Только от тебя и слышишь! — тоже закричала ему в ответ Алиса. — У тебя что, других друзей нет?

— Лазарь сказал, что один друг — это очень много.

— Он прав, — подтвердила Луиза. — Настоящая дружба — редкость. И любовь тоже.

— Мам! Дашь мне пятьдесят евро на кеды? Остальные я у папы попрошу.

Луиза застыла посреди тротуара: это уж слишком!

— Алиса! Когда ты прекратишь выпрашивать у меня деньги?! Я уже отказалась от машины, мы будем менять квартиру, мы…

— Как менять? — в один голос воскликнули Алиса и Поль, не веря своим ушам.

— Очень просто, — объявила Луиза. — У меня не хватает денег на этот огромный домище!

— Ты что, хочешь запихнуть нас в жалкую дыру вроде той, где папа живет?! — возмутилась Алиса. — Караул! На помощь!

Не желая слышать о таких ужасах, она пустилась бежать, позабыв, как невыносимо ей жмут кроссовки.

— Алиса! Алиса! — закричала ей вслед Луиза.

— Куда это она? — встревожился Поль.

— В школу, можешь не беспокоиться. Хоть один раз в жизни придет вовремя.

Перед школьными воротами мама поцеловала Поля на прощанье, и он почувствовал, что у нее мокрая щека. «Когда вырасту большим, — пообещал он себе, входя в школьный двор, — заработаю кучу денег и куплю маме дом. А Алисе — никаких кедов, она вредина!»

Мадам Дюмейе продиктовала очередную поговорку. На этот раз она выбрала «На обмане далеко не уедешь».

— Кто скажет, о чем эта поговорка? Слушаю тебя, Осеанна!

— О том, что лучше ездить на машине.

Спаситель в это время наслаждался единственной спокойной минутой своего суматошного дня — смотрел в окно на свой сад и пил третью чашку кофе. Сад был грустным, неухоженным и напомнил ему о черной коробке, которую Николь нашла у калитки. На Мартинике так наводили порчу: подбрасывали изображение гроба. Сент-Ив, дипломированный психолог, разумеется, не верил в порчу, а точнее, знал, что такие вещи существуют для тех, кто в них верит. И все же недоброе суеверие оставило осадок. Лазарь возвращается из школы, когда смеркается, а в потемках как раз и случается всякая чертовщина.

В кабинете зазвонил телефон, и Спаситель вернулся к действительности. Взять трубку он не успел — включился автоответчик:

— Доктор Спаситель? Вы дома? Нет? Жаль. Это Габен. Хочу вас повидать… Ну да ладно.

Клик.

Сент-Ив сел и стал просматривать еженедельник, ища просвет, чтобы принять сына мадам Пупар. Дверной молоток в виде кулака трижды постучал в дверь. 8:25.

— Точность — вежливость королей, — заметил про себя Сент-Ив.

Мадам Куртуа, женщина по натуре деликатная, сразу почувствовала, что психолог не одобрил ее ранний приход.

— У меня через час уже смена, — извинилась она.

Она работала сиделкой в больнице Флёри. Мать-одиночка, сына зовут Сирил, ему девять лет. Две недели тому назад она пришла посоветоваться по банальному поводу: Сирил пи´сал ночью в постель, и это крайне травмировало его маму. Она сказала, что перепробовала все: поощряла конфетами, наказывала, будила ночью, не давала пить вечером. Попробовала даже лекарство, которое задерживает мочеиспускание, но его нельзя принимать долго. Пока она подробно рассказывала о неприятностях сына, тот, казалось, отсутствовал: не смущался и не стыдился. Только был очень грустный. Сент-Ив сказал Сирилу, что он ничуть не виноват — ведь он писает в постель, когда спит, — и что наверняка такое бывает и с другими ребятами из его класса.

Когда мать с сыном уселись на кушетку напротив доктора, он спросил, как прошли эти две недели.

Сирил, худенький мальчик, смотрел куда-то в сторону, и Сент-Ив напрасно старался поймать его взгляд.

— Ты заполнял календарик, который я дал тебе в прошлый раз?

Сирил поерзал на стуле и вытащил из кармана курточки сложенный в восемь раз листочек. Сент-Ив попросил его на прошлом сеансе рисовать солнышко, когда он не писал в постель, и зонтик, если… случится сбой. Так они решили наблюдать за улучшением.

— Что ж, посмотрим, — сказал Сент-Ив и прибавил вполголоса: — Зонтик у нас во вторник, в среду, в субботу и воскресенье. А на следующей неделе — только во вторник и пятницу, а выходные солнечные.

— Он ночевал у моей сестры, она подкладывала ему пеленку, но все обошлось.

— Наберемся терпения, — обратился Сент-Ив не столько к мальчику, сколько к матери. — Система контроля за мочеиспусканием по мере взросления налаживается.

Но мадам Куртуа больше не могла выносить всех этих стирок, вони с утра пораньше, а теперь еще и постоянных замечаний ее нового друга. «С ним надо построже», — сказал он ей. Сент-Ив прекрасно понял, что мадам Куртуа требует от него быстрейшего излечения Сирила, и почувствовал подспудное раздражение. Мы излечиваем себя сами. Никто не может излечить нас как по волшебству. Слово «волшебство», мелькнувшее у него в мозгу, вызвало картинку: малыш лет трех-четырех стоит голышом в хижине старухи негритянки. Она раскалила на жаровне кирпич, потом взяла его голыми руками, так, будто совсем не чувствовала боли, и бросила на земляной пол у ног перепуганного Спасителя. Потом взяла двумя пальцами его писюльку и стала приговаривать «пись-пись», чтобы он пописал на дымящийся кирпич. Так лечила ночной энурез Манман Бобуа, известная на весь Сент-Анн колдунья.

— Я очень терпеливая, поверьте, — заговорила мадам Куртуа. — До шести лет Сирила я вообще ни о чем не беспокоилась. Но в последнее время, когда все возобновилось…

Сент-Ив нахмурился. Что? Что? Он не ослышался?

— Возобновилось? Значит, какое-то время этого не было?

— Ну да, два года не было. А вы не знали?

— Вы сказали мне, что Сирил похож на вашего брата, который покончил с мокрой постелью в тринадцать лет.

— Не вижу, что это меняет? — поджала губы мадам Куртуа.

Сент-Ив повернулся к Сирилу, который теперь прислушивался к их разговору гораздо внимательнее, чем раньше.

— Ты помнишь, когда снова начал писать в постель?

— Не помню, — отвечал, сгорбившись, Сирил.

— Как это не помнишь? — с раздражением спросила мадам Куртуа. — Когда мы вернулись после отпуска. С начала сентября, так мне кажется.

Сент-Ив поинтересовался, как мать с сыном провели отпуск. Вроде ничего особенного. Поехали к сестре, она сняла на август маленький домик неподалеку от Руайана, Сирил записался в детский клуб «Микки» на пляже, весело проводил время.

Сент-Ив попробовал подойти с другой стороны. Поинтересовался: что было в школе в начале года? Не слишком ли строгой была учительница? Может, кто из ребят приставал к нему или дразнил?

— Нет, нет, — повторял мальчик, опустив голову.

Сеанс закончился, мадам Куртуа спешила на работу. Сент-Ив чувствовал: что-то очень важное от него ускользает, — но пока вынужден был ограничиться тем, что снова вручил мальчику календарик и стал прикидывать, когда назначить новую встречу.

— Опять через две недели? — спросила мадам Куртуа.

И тут Сент-Ив увидел глаза Сирила, они молили о помощи.

— А не могли бы вы прийти в четверг? — спросил он.

Спаситель проводил мать с сыном до входной двери. Он это делал всегда, когда надеялся, что в последнюю минуту еще что-то откроется. На крыльце Сирил едва не столкнулся с очередной пациенткой, которая уже взялась за дверной молоток.

— Кто это тут толкается? — недовольно спросила она.

Мадам Угно, дама лет пятидесяти, служащая мэрии Сен-Жан-ле-Блан, вот уже второй месяц приходила к психологу, и Сент-Ив никак не мог понять, что же ей все-таки от него нужно.

— Прошлой ночью глаз не сомкнула, — начала мадам Угно, даже не поздоровавшись. — Был такой ветер! Вы заметили, доктор?

— Гм-м-м, — промычал в ответ Сент-Ив, с трудом подавив зевок.

После получаса пустых разговоров о невестке мадам Угно и жалоб на начальника мадам Угно Сент-Ив назначил ей новый сеанс на четверг, надеясь, что она наконец-то признается: «Я заморозила мужа в холодильнике».

На протяжении всего дня Сент-Ива не оставляла мысль о Габене, но свободной минутки позвонить ему пока не нашлось. Он тратил примерно по 45 минут на пациента, и «окон» у него не было. Спаситель с удовольствием отмечал, что цвет его кожи никак не влияет на поток пациентов. И понятия не имел, что порой говорится у него за спиной: хоть черный, но психолог хороший. А сам он не раз себя спрашивал: уж не помогает ли ему имя? Мадам Угно и мадам Пупар даже называли его «доктор Спаситель».

В 18:10 семейство Оганёр с подругами заполонило приемную. Пять минут спустя цветник блондинок расцвел в кабинете Сент-Ива: три сестры, их мама и ее подруга и еще подруга месье Оганёра, которую поначалу Сент-Ив принял за его старшую дочь, к ее большому неудовольствию. Сент-Ив принес еще три стула, и на них разместились три сестры: Люсиль шестнадцати лет, Марион четырнадцати и Элоди пяти, зрители эротико-сентиментальной драмы, которую разыгрывали их родители. Николя Оганёр, пухлый, круглолицый, с небольшим носиком и редкими волосами, был похож на младенца, который вырос до размеров взрослого и сам этому крайне удивился. Он сел в кресло, и к нему на колени уселась его подружка Милена, небрежно одетая прыщавая девица. Она сидела, сгорбившись и держа ноги носками внутрь. На кушетку уселись бывшая мадам Оганёр и ее подруга, тесно прижавшись друг к другу, словно притянутые невидимым магнитом. Марион, не желая на них смотреть, с головой ушла в чтение и отправку эсэмэсок. Элоди встала за спинку стула и начала играть в «ку-ку».

— Предупреждаю сразу, — обратилась к Сент-Иву старшая из сестер, — я понятия не имею, зачем меня сюда притащили. И к ним я не приду никогда!

— К ним — это к вашей маме и ее подруге? — уточнил Спаситель, хотя всё и так было ясно.

— И к ним тоже, — прибавила Люсиль, показав на парочку, устроившуюся в кресле.

— Но тогда у вас возникнут трудности с жильем, — уточнил Сент-Ив. — Давайте все-таки сначала познакомимся. Элоди, не стоит дергать портьеру, она может оборваться. Марион, оставь в покое свой телефон и побудь с нами. Итак, начнем. Месье Оганёр… Николя, не так ли? Может, вашей подруге приличнее пересесть на стул?

— Приличнее! Вот правильное слово! — подчеркнула Люсиль; гнев в ней просто клокотал.

Сент-Ив устремил внимательный взгляд на девицу, дожидаясь, когда она решится оставить своего милого и пересядет на стул. Наконец можно было приступить к знакомству. Николя, 39 лет, работал электриком. Милена заканчивала курсы косметологов. Сент-Ив невольно вздернул бровь — неожиданно для столь неухоженной особы. Александра, бывшая жена Николя, тоже косметолог. Красивая женщина, но ее как раз портил излишний макияж. Подруга Александры Шарлотта, кудрявая, с короткой стрижкой и пирсингом на бровях и в носу.

— А вы, Шарлотта, вы…

— Стажерка, — отозвалась она безразличным тоном.

И тут Элоди свалила на себя портьеру с карнизом вместе. Николя и Александра ринулись к ревущей дочери, мгновенно позабыв своих подруг, и принялись утешать испуганную малышку. Спаситель обратил внимание, что дверь за портьерой приоткрыта, и тоже поднялся, собираясь ее закрыть. Он не подозревал, что с другой стороны, в коридоре, сидел, прижавшись к стенке, его сын.

— Извините нас за этот… за карниз, — пробормотал Николя.

— Нам очень, очень жаль, — подхватила Александра.

— Вам очень, очень жаль, — повторил Сент-Ив, с удовлетворением отметив, что неприятность позволила малышке вернуть свое законное место: она уселась отцу на колени.

— Семья чокнутых, — вывела заключение Марион, оторвавшись на секунду от «Фейсбука», — мне с ними делать нечего.

— Ты тоже член семьи, — одернул её Сент-Ив. — Месье Оганёр… Николя… Попросите, пожалуйста, вашу среднюю дочь выключить мобильник.

— Я?! — воскликнул месье Оганёр, изумившись донельзя предположению, что он может что-то приказывать. — Марион, давай, это… выключай мобильник.

— Не дождешься.

По тому, в каком тоне говорили друг с другом члены семейства, Сент-Ив понял, что границы отсутствуют не только между поколениями, то есть между родителями и детьми, но и между вновь образовавшимися парами.

— Слушай, ты скоро от нее отделаешься? — спросил Николя у своей бывшей жены.

— Ты что, не понял, папа?! — взорвалась старшая дочь. — Теперь ты со своей кралей с одной стороны, а мама со своей цыпой — с другой!

— Спасибо, Люсиль, — заговорил Сент-Ив, — но я надеюсь справиться без вашей помощи. Итак, в четверг, двадцать девятого января, я жду у себя Николя, Милену и трех девочек, а в следующий четверг, пятого февраля, — Александру, Шарлотту и снова трех девочек.

— Нас-то зачем каждый раз таскать? — возмутилась Марион.

— Марион, я хочу вам всем помочь, но мне нужна и ваша помощь. Мы продвинемся, если все будут приходить вовремя, сидеть прилично и выключать мобильник.

— Да, папочка, — кивнула Марион.

Спаситель записал даты двух будущих сеансов в свой рабочий план и мысленно подвел итог прошедшему. Он поговорил со всеми тремя девочками, почти наладил контакт с их отцом, но подружка отца смотрела на него недоброжелательно, а пара Александра-Шарлотта заняла оборонительную позицию, считая, что он их осуждает. Спаситель привык, что пациенты превращают его то в папу, то в маму, то в начальника отдела, как мадам Угно, то в самого Господа Бога.

Он чуть ли не бегом побежал по коридору в кухню, чтобы стать папой одного-единственного Лазаря. Когда он вошел в кухню, сын сидел за столом и рисовал.

— Как день прошел?

— Пап, а ты знаешь, какое главное веселье у садовника?

Спаситель прислушался: у него в кабинете звонил телефон.

— Не знаешь? Танцевать голышом перед помидорами, чтобы они покраснели.

— Очень смешно… Подожди, я подойду к телефону.

Спаситель вбежал в кабинет, но снова был вынужден выслушать автоответчик: «Вас все еще нет? Это Га…»

Спаситель срочно набрал номер.

— Да, Габен, извини. Сегодня очень много работы. Что там у тебя?

— С мамой что-то не то. Она вошла сегодня ночью ко мне в комнату и меня не узнала. Вот это был номер! — От волнения у Габена перехватило горло, и Спаситель едва его слышал. — И… и потом…

— Что?

— Она сказала: «Я пойду за хлебом». Прошло уже два часа…

Спаситель посмотрел на часы. 19:20.

— Что мне делать? — спросил Габен, торопясь переложить свои беды на широкие плечи Сент-Ива.

— Приготовь себе ужин. Что-нибудь горячее. Например, свари макароны. А я пока поищу твою маму. Как только будут новости, позвоню.

— Да? Ну спасибо…

Вернувшись на кухню, Спаситель набрал по мобильнику телефон психиатрической скорой.

— Лазанья! — объявил он Лазарю.

— Вау!

— Накрывай на стол… Алло! Говорит Спаситель Сент-Ив. Это ты, Брижит? Я разыскиваю одну даму, мы с ней приходили к вам в понедельник. Возможно, она почувствовала себя плохо и… Да, загляни, пожалуйста, в приемную. Ее зовут мадам Пупар. Перезвонишь? Спасибо.

Спаситель зубами открыл целлофановый пакет с мытым салатом.

— Пап, а ты знаешь, какой главное веселье у электрика?

— Передай мне, пожалуйста, оливковое масло.

— Ловить пробки, когда они вылетают.

Заверещал мобильник, и Спаситель едва не выронил масло.

— Черт! Так… И что? Она у вас?

Брижит рассказала, что полицейские обнаружили мадам Пупар на перекрестке: она регулировала движение и раздавала водителям листовки. Ее тут же усадили в скорую и привезли к ним в больницу. Больная крайне возбуждена, у нее бред. Психиатр наверняка уже осмотрел ее, но сегодня вечером домой ее не отпустят.

Спаситель вставлял в рассказ Брижит «так-так», зажав телефон между плечом и ухом. Он полил салат маслом и сунул лазанью в микроволновку.

— Все понял, спасибо, — сказал он. — Узнай еще, пожалуйста, в какое отделение ее поместили: ПГ или ДГ?

Спаситель обратил внимание, что у сына округлились глаза — он не понимал, о чем идет речь.

— Извини, малыш. У одной моей пациентки вылетели пробки, как у твоего электрика. Но ее будут лечить. Я сейчас сделаю еще один короткий звоночек и успокою ее сына.

— Габена?

— Да-да…

Спаситель искал номер Габена в телефонной книге и не мог отделаться от какого-то подспудного недоумения. Что-то его смущало. Но что?..

— Алло! Да, Габен, твоя мама нашлась.

— Папа! Готово! — крикнул Спасителю Лазарь, услышав пиканье микроволновки.

Но папа продолжал говорить по телефону.

— Нет, тебе не стоит сейчас бежать в больницу, ты с ней все равно не увидишься. Да, она проведет ночь там, а ты… Бери тарелку, малыш. Нет, это я своему сыну. Да, у меня есть сын. В общем, сиди спокойно дома, завтра непременно отправляйся в школу, а я быстренько поужинаю и загляну в больницу. Потом тебе позвоню.

Спаситель затормозил на парковке больницы Флёри одновременно с полицейским фургоном, очевидно, таким же, какой привез сюда мадам Пупар. Два полицейских вытащили из него пьяного мужчину с лицом, залитым кровью, и поволокли в отделение скорой помощи. Сент-Ив придержал им дверь, и пьяница поблагодарил его следующей тирадой:

— Иди ты на… И все пошли…

Похоже, его словарный запас был крайне ограничен, потому что примерно теми же словами он поприветствовал дежурную сестру Брижит.

— Думаю, вы его знаете, — сказал дежурной сестре один из полицейских.

— Конечно, — кивнула Брижит. — Добрый вечер, месье Антельм.

— Иди ты на…

— Врачи вас предупреждали, месье Антельм, что с вашими лекарствами пить нельзя.

— Пошли они на… ваши врачи.

— Если бы вы их слушались, не попали бы опять к нам, — продолжала Брижит самым мирным тоном и получила от обиженного пьяницы очередное смачное ругательство.

Брижит наконец заметила Спасителя и дружески ему кивнула. Они были земляками: Брижит родилась в городе Ривьер-Пилот на Мартинике.

— Мадам Пупар все еще у вас? — осведомился Спаситель вполголоса.

— На втором этаже. Ее поместили в изолятор. Она рвалась в Елисейский дворец, чтобы предупредить Франсуа Олланда…

— О чем?

— О заговоре имама Йемена, если я правильно поняла. В приемной сидит ее сын.

Сент-Ив недовольно покачал головой: он же просил Габена не ездить в больницу. Габен дремал, прикорнув возле батареи, так что Спасителю пришлось потрясти его за плечо.

— Эй! Что ты тут делаешь? Завтра глаз не разлепишь!

— Почему они арестовали мою мать?

— Не арестовали, а спасли от машин, которые могли ее сбить.

Габен наклонился и подобрал с пола несколько бумажек, похожих на политические листовки.

— Вот что она раздавала.

Как 82,5 % французов, вы понятия не имеете, что творится в вашей стране. От вас скрывают ПРАВДУ! «Аль-Каида» Йемена устроила плацдарм вооруженной борьбы исламистов в лицее Ги-Моке. Тайная ячейка, преподаватели и часть учеников, ожидает сигнала от имама Йемена, чтобы похитить директора, переправить его в Курдистан и обменять на семью Кулибали, которую держат в республиканских застенках.

Встанем на защиту!

Защитим директора лицея Ги-Моке.

Скажем «нет» кулибализации нашего общества!

— Ничего не скажешь, печально, — вздохнул Спаситель. — Недавние трагические события потрясли многих очень глубоко.

— Террористические акты?

— Да. Они дали пищу их… н-ну…

Спаситель проглотил слово «паранойе».

— Моя мама ненормальная? — спросил Габен.

— Нет. Ее положили, чтобы посмотреть, пьет ли она нужные лекарства. Вот увидишь, скоро она будет в норме. Да и что значит норма? У каждого из нас есть какие-то особенности. Нельзя всех… — Он нарисовал в воздухе кавычки и добавил: — Нормировать.

Но чем больше старался Сент-Ив убедить Габена, что происходящее — дело житейское, тем мрачнее становился подросток. Спаситель искоса взглянул на часы. 22:15.

— Мне пора, Габен. Сын остался дома один.

— Сколько ему?

— Восемь.

— А как же я? — требовательно спросил Габен.

— Завезу тебя домой по дороге.

— Я тоже один.

Спаситель едва удержался, чтобы не сказать: ты же старше моего сына вдвое, Габен! Но этот паренек со светлой кудрявой головой, мягким носом и ямочкой на подбородке показался ему юным боксером, которому жизнь нанесла свой первый удар.

— Будешь спать на кушетке у меня в кабинете? — предложил он Габену, прямо скажем, без большого воодушевления.

Они приехали на улицу Мюрлен, и Спаситель отвел Габена к себе в кабинет.

— Здесь я работаю, — сказал он и положил на кушетку плед и подушку. — Туалет рядом.

Убедившись, что Лазарь спит, Сент-Ив и сам наконец улегся в постель. Он уже начал засыпать, но внезапно вспыхнувший вопрос разбудил его. Откуда Лазарь знает, что Пупара-младшего зовут Габен? Спаситель был уверен: он ни разу не упоминал при сыне это имя. Или упоминал?.. Спаситель провалился в сон.

* * *

На следующее утро Лазарь, войдя в кухню, перепугался: кто-то незнакомый стоял и шарил у них в шкафчиках.

— Ты кто?

— Привет! — отозвался парень, даже не повернув головы. — А где у вас кружки стоят?

Однако Лазарь не собирался впускать чужих на свою территорию.

— Кто ты?

— Габен.

— А-а-а, — кивнул Лазарь, словно бы говоря: вот ты какой!

Он представлял себе Габена не таким высоким. Скорее такого же роста, как был он сам.

— Ты большой.

— Только кажется. А тебя как зовут?

— Лазарь.

— Лазарь, — повторил Габен. — Вроде как того парня, который воскрес, кажется.

— Нет, меня как вокзал.

Вокзал Сен-Лазар. Так когда-то сказала про его имя няня Николь. Он сам достал из шкафа кружки, конфитюр и шоколад в порошке.

— А почему твой отец не встает? — удивился Габен.

— Он встает позже, чем я. Он не жаворонок.

— Я тоже.

— Для тебя это нормально. Мозг подростка. У всех в мозгу находится мелатонин, он помогает засыпать, но у подростков мозг его вырабатывает в другое время, чем у взрослых. Вечером подростки не хотят спать, а утром хотят.

Читая лекцию, Лазарь резал хлеб, подогревал молоко, а Габен смотрел на него во все глаза. Ну и гном! Откуда такой взялся?

— Мне это папа объяснил, — сказал Лазарь.

Он сказал не совсем правду. Отец объяснял это не ему. Сент-Ив рассказывал, как работает мозг подростка, успокаивая родителей, которые пришли к нему посоветоваться: они никак не могли по утрам добудиться своего сына.

— Хорошо, когда у тебя папа — доктор, — заметил Габен.

— А твой кто?

— Никто.

— Как никто?

— У меня нет отца.

— Как это нет? Отец есть у всех, хотя бы только биологический!

— Ой-ой-ой. — Габен в притворном ужасе взялся за голову.

Медленные шаги в коридоре возвестили о приближении Спасителя. Он остановился в дверях кухни, потянулся, зевнул и, ни слова не говоря, даже не поздоровавшись, включил кофеварку. Габен снова удивился. Неужели этот небритый дядька в майке — его психолог?

— Пап, что такое: желтый и проходит сквозь стену? — заторопился Лазарь, полный сил в 8 часов 10 минут (спасибо детскому мелатонину).

— Н-ну-у-у… — отозвался Спаситель, опустившись на стул.

— Волшебный банан. А что такое: красный и расшибся о стенку? А-а-а, не знаешь? Помидор, который решил, что он волшебный банан.

— М-м-интересно, — с трудом выдавил из себя Спаситель.

Габену тоже захотелось поучаствовать в разговоре, и он, ни секунды не задумавшись, спросил:

— А что такое: синее, белобрысое и плюется стружками?

Спаситель и Лазарь с недоумением переглянулись.

— Это смурфетта дрючит Пиноккио.

Лазарь расхохотался такому непонятному ответу, потом спросил Спасителя:

— А что смешного?

— Ничего, — буркнул Спаситель, про себя пожалев, что пустил к себе в дом этого дылду.

Но позже, когда смотрел в окно, как ребята шли рядышком по саду, наоборот, порадовался: ему показалось, что у его малыша появился телохранитель.

— У тебя что: руки себе режешь, фобия на школу или еще что-то? — расспрашивал Лазарь своего спутника, заведя разговор скорее из вежливости, чем из интереса.

— Ты двинутый? — вскинулся Габен.

— Папа говорит, что люди, у которых что-то не в порядке, помогают нам многое понять про самих себя.

— Вы оба двинутые.

Мальчики вышли из аллеи Пуансо на улицу Мюрлен, и Габен сказал Лазарю, что еще ни разу не выходил из их дома через заднюю дверь.

— Смотри, а что это там такое?

Габен остановился, и Лазарь, тянувший, опустив голову, свой ранец на колесиках, уткнулся в него. Габен смотрел в сторону парадного входа. Лазарь тоже посмотрел туда. На ручке двери висел белый пластиковый пакет, из него торчало что-то очень странное. Габен поднялся на крыльцо — всего-то две ступеньки — и заглянул в пакет, не трогая его.

— Кла-а-асс, — выдохнул Габен и сделал гримасу, словно его сейчас стошнит.

— Что там? Что? — спрашивал Лазарь, не поднимаясь на крыльцо.

Медлительный Габен не успел ответить: Лазарь сам вспрыгнул на крыльцо и понял, что торчало из пакета, — это был куриный клюв. В пакете лежала дохлая черная курица, ее удушили красным шнурком, обвязанным вокруг шеи.

— Там еще бутылка, — сказал Габен. — Это что? Покупки для твоего отца?

Лазаря вдруг осенило. В голове будто молния вспыхнула.

— Порча! Бери быстро пакет. Надо его выбросить.

— Что-что? — переспросил Габен.

От волнения Лазарь двигался все быстрее, а Габен становился все медлительнее. Он посмотрел направо, потом налево. Улица была пустынной. Сент-Ив снял себе квартиру в очень тихом квартале. Не обнаружив свидетелей, Габен решился: он снял с ручки пакет и даже вытащил бутылку, чтобы как следует рассмотреть ее.

— Класс, — опять повторил он, довольствуясь весьма скупым словарем для выражения самых разных чувств и эмоций.

На бутылке была этикетка мартиниканского рома «Ла Мони», но рома в ней не было. Бутылка была наполовину заполнена коричневатой жидкостью, в которой плавали трава, водоросли и мертвые головастики.

— Давай скорее все выбросим, — умоляющим голосом просил Габена Лазарь. — Это черная магия. На нас может перейти порча.

— Ты думаешь? А твоего отца предупредить не нужно?

— Нет! Нет! Просто выбросим, — упрямо твердил Лазарь.

Мусоровозы уже проехали, но владельцы домов еще не завезли обратно во дворы большие мусорные баки на колесах. Габен и Лазарь выбрали самый дальний. Габен прочитал имя владельца дома на почтовом ящике.

— Лионель Кудрек… Повезло ему сегодня утречком!

— Отведает курятинки!

Мальчишки захихикали.

Лазарь, все еще озабоченный утренним происшествием, вошел в ворота школьного двора. Поль стоял с Нуром, Ноамом и Осеанной; увидел его и побежал навстречу.

— Мне надо сказать тебе три вещи, — сообщил Поль, обняв Лазаря.

Он выставил большой палец, показав: первая.

— У меня будет маленький братик.

К большому пальцу присоединился указательный: второе.

— Папа купит Алисе ее обожаемые кеды «Ванс».

К большому и указательному прибавился средний: три.

— Твоя няня — расистка.

— Ты ее знаешь?

— С ней разговаривала моя мама. Твоя няня сказала про черных «черномазые негритосы». Мама в шоке.

Прозвонил звонок, и они вошли в класс вместе с мадам Дюмейе.

— Какую еще она нам задаст поговорку? — тяжело вздохнул Поль. Он не ценил народной мудрости.

Усевшись за парту и списывая с доски «Лучше поздно, чем никогда», Поль и Лазарь дружески пинались под партой. Им было просто необходимо чувствовать, что они рядом, что они вместе, они друзья. Между тем Лазарю даже в голову не пришло, что он может поделиться утренним событием со своим единственным другом Полем. И дохлая черная курица, и черная обувная коробка в виде гроба принадлежали миру, запретному для детей. Вести из него просачивались через щелку приоткрытой двери.

* * *

Утром в пятницу первой пациенткой доктора Сент-Ива была молодая мать с орущим младенцем. Малыш совсем не спал по ночам, и на прошлой неделе матери захотелось выкинуть его в окно. Теперь хотелось выпрыгнуть самой.

Спаситель задумался: считать это прогрессом или не стоит?

После молодой мамочки пришли дедушка с бабушкой, которым невестка не разрешала видеться с внуками. Причина? Старики ели мясо и ходили в церковь. Невестка была вегетарианка и атеистка.

— Но мы ради нее на голову не встанем, — заявили обиженные старики.

Каждые сорок пять минут перед доктором Сент-Ивом разворачивалась новая драма, а его коробка с бумажными платками постепенно пустела. В 16:15 пациентка, которая часто отменяла сеансы, словно в самую последнюю минуту бросала монетку, решая, идти ей лечиться или нет, позвонила и сообщила, что не придет. Спасителю выпала свободная минутка, и неожиданно для самого себя он решил зайти за Лазарем в школу.

Луиза пришла встречать Поля, как всегда, с шоколадной булочкой. Глаза у нее были красные. Дома она долго плакала, вспоминая — нет, не бывшего мужа, она его уже не любила, — а свою прошлую жизнь, когда они жили семьей. «Мы не были счастливы, мы делали вид», — подумала она по дороге себе в утешение. У булочной Луиза заметила чернокожего мужчину: он стоял, опираясь на стену, и тоже, как видно, ждал. «Наверное, месье Сент-Ив, — предположила Луиза, — они с Лазарем похожи». Очень высокий, не по сезону легко одетый: в темном, хорошо сшитом, но слегка помятом костюме и белой рубашке, — очень красивый мужчина, «если кто любит черных», как сказала бы Николь. Луиза прогнала эту мысль, как навязчивую муху. Сама она не расистка, ясно?

Дверь лицея Луи-Гийу распахнулась, и первыми выбежали Поль и Лазарь. Они кинулись к Луизе, крича:

— Можно мы поиграем в субботу?

Спаситель направился к ним, руки в карманах, пиджак нараспашку. Когда Лазарь его заметил, то чуть не подпрыгнул от изумления.

— Папа?

И тут же пришел в неописуемый восторг:

— Папа! Это же папа!

Сент-Ив представился Луизе, и она слегка покраснела. Лазарь дергал отца за руку и кричал на весь двор:

— Пап! Ну пап! Мы хотим с Полем увидеться! Хотим поиграть в субботу!

Взрослые исполнили небольшой балет, обмениваясь любезностями: будет ли для вас удобно — разумеется, с большим удовольствием — не хотелось бы вас беспокоить — что вы, что вы, нисколько, нисколько. Под неумолчное трещание мальчишек Луиза и Спаситель договорились, что Луиза приведет завтра Поля к Сент-Ивам.

— В два часа, — предложил Спаситель.

— Йес! — завопили Поль и Лазарь, хлопая в ладоши.

Вечером Спаситель пребывал в мечтательной задумчивости, несмотря на все усилия сына его рассмешить. А когда уложил Лазаря спать, то открыл ящик тумбочки у кровати и вытащил из него крафтовый конверт. Конверт показался ему очень легким. В нем — все его прошлое. Спаситель сунул в конверт руку и наугад вытащил фотографию: муж и жена, оба белые, пожилые, горделиво застыли навсегда на пороге отеля-ресторана. Мишель и Мари-Франс Сент-Ивы, владельцы «Бакуа». Спаситель вглядывался в фотографию, пока туман не застлал ему глаза. Он вслепую вернул ее обратно в конверт, а конверт спрятал под подушку, потому что услышал шаги Лазаря.

— Почему ты не спишь?

— Папа, а почему Николь сказала, что черные — черномазые негритосы? — спросил Лазарь.

Спаситель не ожидал вопроса.

— Прости, не понял!

— Почему Николь сказала, что черные — черномазые негритосы?

— Она тебе так сказала?

— Нет. Она так сказала маме Поля. Меня она называет африканцем и еще говорит, что меня зовут как вокзал.

— Ах, вот оно что. Понятно.

Спаситель всегда чувствовал неискренность приторной вежливости няни Лазаря.

— Что ж, Николь права. Мы дуа бедных ниггера. Едуа слезли с деева.

Спаситель заговорил с креольским акцентом и услышал в ответ нервный смешок Лазаря.

— Ты так говоришь, потому что смеешься над Николь?

— Если человек сказал глупость, ему нужно ответить ЕЩЕ БОЛЬШЕЙ глупостью, и тогда он, возможно, поймет, чтó сморозил. И еще: из уст белого слово «негр» звучит как оскорбление, но на Антилах чернокожие между собой называют себя неграми. Если бы тебя укладывала спать моя няня, то приговаривала бы: «Суадко спи, мой негитеночек!»

— Ты меня научишь говорить по-креольски, папа?

— Я знаю всего с десяток слов, не больше, — покачал головой Спаситель. — Мои родители не хотели, чтобы я говорил по-креольски.

— Почему?

— Потому что тогда бы они меня не понимали, — ответил Спаситель и прижал коленом подушку, словно хотел ею что-то раздавить.

— Твои белые родители были ненастоящими родителями. А кто были настоящие?

— Я тебе уже рассказывал, — ответил Спаситель, которому было неприятно от того, что ему было неприятно.

— Рассказывал, — согласился Лазарь, — но я не запомнил.

— Мою маму звали Никез. Никез Бельроз, но я совсем не знал ее. Она умерла вскоре после моего рождения. А отца у меня не было.

— Был, — напомнил ему Лазарь, — отец есть всегда, пусть только биологический.

— Биологический был, — согласился Спаситель. — А теперь марш спать, а то как вы завтра будете играть с Полем?

«Меня это мучает, поэтому я не хочу об этом говорить», — внутренне огорчился Спаситель, глядя, как Лазарь, сгорбившись, идет к двери, всей своей фигуркой выражая неодобрение. На пороге он обернулся и спросил:

— А у Габена?

— Что у Габена? Лазарь, не суй нос не в свои дела!

Лазарь обиделся.

— Ты злой, — сказал он тихо — и сам испугался того, что у него вырвалось.

Спаситель протянул к нему руки, очень-очень огорченный.

— Да нет же, не обижайся! Я не хотел тебя обидеть. Габеном занимаюсь я. Вполне достаточно одного Спасителя в семье.

* * *

«Почему мне так грустно?» — подумала Луиза в субботу утром, усевшись завтракать на кухне. И сама себе ответила: «Потому что сегодня суббота, а завтра уже воскресенье». В воскресенье вечером бывший муж заберет детей. Все вокруг воспринимали поочередное проживание как дело разумное и естественное, а для Луизы оно было ужасной бедой и мукой. Не для того она рожала Алису и Поля, чтобы каждую вторую неделю их у нее отбирали. Никакой человеческий закон не должен такого позволять! Две ее лучшие подруги, Валентина и Тани, одна — мать-одиночка, другая вообще бездетная, твердили: мол, пользуйся своей свободой. Но Луиза хотела «пользоваться» своими детьми, слышать, как они смеются, играют, ссорятся, пусть даже иногда Алиса становилась просто невыносимой!

— День! Настал чудесный день! — громко пропел Поль у Луизы за спиной, и от неожиданности она чуть не выронила чашку с чаем.

— Что в нем такого чудесного? — спросила она.

— Как? Ты забыла? Я иду сегодня к Лазарю.

— Понятно, — равнодушно уронила Луиза. — Во что будете играть? У Лазаря есть игровая приставка?

— Лазарь сказал, что игры на компе не творческие.

— Повторяет слова отца, — пробурчала себе под нос Луиза. Ее раздражал этот образцовый сыночек.

А ведь в начале года, когда, встречая Поля, мадам Рошто поняла, что ее сын выбрал в лучшие друзья мальчика-метиса, она почувствовала гордость. Значит, она правильно его воспитывает. У Поля нет расистских предрассудков. Будь Луиза более внимательна к тому, что рассказывал ей сын о своем друге, она бы заметила, что он ни разу не упомянул о цвете кожи. Вопрос пигментации занимает взрослых гораздо больше, чем детей. Детей интересует другое: например, Лазарь в субботу после обеда пойдет покупать хомячка!

Перед дверью дома номер 12 на улице Мюрлен Поль попробовал попытать счастья.

— А можно мне тоже хомячка? — спросил он.

— И когда тебя нет, я целую неделю буду за ним ухаживать? Нет, спасибо!

«Я сказала ребенку страшную глупость!» — корила себя Луиза, стуча в дверь.

Гостей встретил Лазарь. Он повел их по коридору, объясняя по дороге:

— Тут пока папина работа, а там, за дверью, уже наш дом.

Луиза с некоторым удивлением оглядела большую кухню, за которой виднелась веранда. Лазарь чувствовал себя в доме хозяином.

— А что, папы нет? — осведомилась Луиза.

— Он наверху. Говорит по телефону с Габеном.

— Твоим старшим братом?

— Нет, — улыбнулся Лазарь. — Габен — это мальчик, который не спит. У него мама в больнице — кажется, проглотила что-то острое.

За завтраком Спаситель говорил по телефону с дежурной сестрой больницы Флёри, узнавал новости о мадам Пупар и упомянул об остром психозе. А Лазарь, вытаскивая косточки из рыбы, истолковал его слова по-своему.

Луизе сделалось не по себе. Что-то в этом доме не то раздражало, не то тревожило ее. В любом случае, она не могла оставить тут сына без надзора взрослых. Почему она должна ждать, когда этот месье Сент-Ив изволит показаться?

С тех пор как от Луизы ушел муж, она вспыхивала от гнева всякий раз, когда мужчина — будь то даже разносчик на улице — не оказывал ей должного уважения.

— Добрый день. Извините, пожалуйста, — послышался бархатный голос со стороны лестницы.

Спаситель спешил вниз. Он только что говорил с Габеном, объяснил, что мама в отделении ГПТ, госпитализации по просьбе третьих лиц, что ее осматривал лечащий врач и в ближайшее время она из больницы не выйдет.

Луиза и Спаситель возобновили балет любезностей: извините, простите, я пренебрег своими обязанностями, что вы, что вы, это мы вторглись в ваш дом, ну и так далее. Мальчуганы принялись щекотать друг друга, чтобы не заскучать.

— Покажи Полю свою комнату, — предложил Сент-Ив сыну.

А Луизе он предложил выпить с ним чашечку кофе.

— У вас наверняка есть дела поинтереснее, — для виду заскромничала Луиза.

Сент-Ив, в свою очередь, сделал вид, что размышляет, и ответил:

— Нет. Не нахожу.

Если и была насмешка в его тоне, то совсем незаметная. Усевшись напротив Луизы с чашкой кофе в руке, Спаситель заговорил с несколько наигранной веселостью:

— Я слышал, что Николь величает нас с сыном черномазыми?

— Кто это вам… Ну конечно, Поль! — воскликнула Луиза в смущении. — Нет, не то чтобы… Но у нее такие взгляды и такие выражения. Неужели вы не замечали?

— Что Николь — расистка?

— Она ведь так давно у вас работает…

Сент-Ив помолчал, вздернув бровь, — он понял упрек, но не сразу нашел что ответить.

— Знаете, когда срочно ищешь помощника, как-то не очень присматриваешься к людям. Но Лазарь никогда мне не жаловался.

— А он часто вам жалуется?

— Никогда. Лазарь — мой антидепрессант.

Спаситель не успел даже удивиться, что заговорил так откровенно. В ответ он услышал от Луизы, что Поль — ее главная радость в жизни, особенно сейчас. Будь Луиза пациенткой доктора Сент-Ива, он бы повторил: «Особенно сейчас», — подталкивая ее к дальнейшим признаниям. Но сегодня суббота, отдых, Спаситель устал спасать людей.

— Папа! Пап!

Лазарь и Поль в страшном возбуждении влетели на кухню.

— Мы нашли сайт про хомячков. Там полно полезных советов.

Лазарь успел распечатать первую страницу на принтере и принялся читать вслух:

— Хомячок может быть в плохом настроении, когда проснется.

— Прекрасно, нас будет двое, — заметил Спаситель.

— Если хомячка разбудили, — продолжал читать Лазарь, — по его виду сразу можно понять, что он недоволен: уши у него направлены назад, такую позицию они занимают во сне. Это значит, он хочет спать и совсем не хочет, чтобы вы его брали на руки. Именно в этот момент он вас может укусить. Дайте вашему хомячку оклематься, а то он с утра в глубокой… Дальше три точки. В чем он с утра, пап, я не понял?

— В глубокой депрессии, — совершенно серьезно ответил Спаситель. — Я чувствую, что буду обожать это милое животное.

После обеда Сент-Ив вместе с двумя скачущими вприпрыжку мальчуганами отправился в «Жардиленд», сад-магазин, полный чудес. Сначала они увидели там утят — страшненьких, уже не желтых, но еще и не серых. «Подростки, — определил про себя Сент-Ив, — скоро похорошеют». Потом похохотали перед клеткой с морскими свинками — очень уж они уморительно бегали и время от времени подпрыгивали, как будто у них была икота. И наконец застыли перед маленькими клетками с хомячками. Хомячки сидели по отдельности из-за своего неуживчивого характера. Лазарь выбрал мальчика — черного с широким белым поясом вокруг живота. Он так старательно крутил колесо, как будто прибавки к зарплате добивался.

— Мне кажется, он туповат, — заметил Спаситель. — Ему что, не сказали, что он все равно никуда не прибежит?

Лазарь не обратил внимания на папины шутки, он уже подыскивал хомячку имя.

— Белое с черным — это что? — спросил Поль, словно загадывал очередную загадку.

— Клавиши рояля, — ответил Сент-Ив. — Но хомяка так не назовешь.

— А я знаю! — закричал Лазарь. — Баунти, вот как!

Спасителю показалось, что все клетки с хомяками упали ему на голову. Приятели на Антилах, когда он учился в школе, называли его Баунти: он был черным снаружи и белым внутри.

— Я назову моего хомяка Баунти, — гордо и уверенно объявил сын.

Весь воскресный день Баунти пролежал в уголке клетки, не притронувшись даже к морковке, которую Лазарь просунул ему сквозь решетку.

— Но хомячки обожают морковку, — жалобно сказал мальчик чуть ли не со слезами в голосе.

— Ну-ка, покажи мне твой сайт с хомячками, — попросил Спаситель.

Его совсем не радовала перспектива лечить от депрессии еще и хомячка. Спаситель принялся читать, что писали на сайте, и делал для себя заметки.

— Ну вот, — объявил он Лазарю, закончив чтение, — твоему хомячку нужны крекеры «Витакрафт», морковные бомбинос, площадка для игр, домик для хранения запасов, поилка «Коко Клин» и очищающий гель на натуральных маслах. Теперь я понял, зачем люди заводят детей!