— Без перчаток?! — удивился Спаситель, открыв дверь в приемную в понедельник утром.

Мадлон покрутила обеими руками, напевая:

— «Так танцуют куколки, тра-ля-ля-ля-ля!»

Спаситель протянул ей руку, но тут Мадлон заколебалась.

— Все прививки сделаны, а чернота вовсе не грязь, это цвет моей кожи от рождения. — Женщина засмеялась и пожала Спасителю руку. — Значит, дело идет на лад, — сказал психолог, усевшись напротив пациентки.

— Под душем — сорок пять минут.

— Как экономно! Вот увидите, вместо дамы с фобией будет дама с небольшими причудами.

— У меня больше не болят спина и ноги. В общем, мы правильно все разделили.

Мадам Бравон намекала на порчу. Она не сомневалась, что после смерти шурина должна почувствовать себя гораздо лучше, — так и произошло, ее напасти были в большой мере психосоматического свойства. Спаситель решил пока ни в чем ее не разубеждать.

— Меня теперь только одно огорчает, — заговорила Мадлон. — Тебе я могу сказать, ты из Сент-Анна, ты все это знаешь. — Она заговорила шепотом: — Это не по моей вине, я не желала ему смерти. Но все же и я приложила руку… Ну, ты понимаешь, что я имею в виду…

Спаситель смотрел на нее во все глаза, пытаясь понять, что именно она имеет в виду.

— Приложила руку… К чему?

— Причинила, ты знаешь, — то, что не добро.

— Зло?

Мадлон перекрестилась.

— Вы причинили зло?

— Не говори этого слова, — одернула Спасителя Мадлон и снова перекрестилась. — Я теперь даже тех слов не говорю, где оно внутри прячется.

Спаситель попытался следовать за мадам Бравон по лабиринту ее мыслей.

— Чего вы теперь не говорите? Слов с корнем «зло»? Например, злобный? Или назло? Или злодей?

Спаситель подбирал слова, а мадам Бравон торопливо крестилась.

— И еще мне нужно переехать, — сказала она с виноватым видом.

— С чего вдруг?

Тут Спаситель вспомнил, что записывал адрес мадам Бравон. Она жила на улице Возла.

— Мадам Бравон, — обратился он к ней очень серьезно.

— Да?

— Вы наживаете новый синдром.

— Что вы, что вы! Я отделяю одно от другого. Это же порча.

— Нет, Мадлон, это синдром.

— Порча.

— Син… — Спаситель осекся на полуслове. Потом заговорил снова: — Мадам Бравон, вы знаете, отчего умер ваш шурин? Он умер от тяжелой болезни (Мадлон перекрестилась), которой долго болел. Она не имеет никакого отношения к порче. Вы никак не причастны к тому, что с ним произошло.

Мадлон не слушала Спасителя и толковала о своем:

— Как только слышу плохое слово, сразу говорю: «Господи, спаси и помилуй» — и все обходится. Но вот что плохо, теперь эти все слова так и вертятся у меня в голове, так что приходится твердить «Господи, помилуй» целый день.

— Обсессивно-компульсивный синдром, — проговорил себе под нос Спаситель. — Послушайте, Мадлон, мы скоро окончательно разделаемся с синдромом чистоты. Я вам дам новые упражнения.

— Разделаемся?

— Разделаемся, — эхом отозвался Спаситель.

Мысленно он посылал свою пациентку ко всем чертям, и тут на столе зазвонил телефон.

— Месье Сент-Ив? Это мадам Кюипенс, мать Эллы. Хочу предупредить, что Элла сегодня не придет, она заболела.

— Что с ней? — недоверчиво спросил Спаситель. Он прекрасно знал, что отец Эллы не одобряет психотерапию.

— Желудочный грипп.

— И температура есть?

— Нет, только рвота. У них в школе эпидемия.

Спаситель чуть было не возразил: эпидемия школьной фобии. Но воздержался: нельзя делать выводы на расстоянии. Он ограничился тем, что записал Эллу на следующий понедельник. Но очень огорчился. Что за понедельник без Эллы!

Спаситель сомневался не случайно. Живот у Эллы заболел из-за приступа паники. А началось все в прошлый вторник до начала школьных занятий. Как только Джимми подошел к ней, собираясь поцеловать, Элла протянула ему руку. Он уставился на нее: рука обозначала расстояние, которое отныне их разделяло.

— Я ни с кем не целуюсь, — сказала Элла.

Весь остальной день Джимми делал вид, что не замечает ее. Но протянутая рука, рука, которая на самом деле скорее отталкивала, обидела его и унизила.

Джимми был не только отвергнутым влюбленным, он был травмированным мальчиком, которого сторонились одноклассники. С начала года он выбрал Эллу, потому что она тоже играла в Call of Duty. Потом ему показалось, что насмешки над ней одноклассниц их сблизят. Он стал ее защищать и ждал от нее благодарности. В Фейсбуке она приняла его в друзья. Почему они не могли дружить и в жизни?

Джимми заметил, что Элла иногда возвращается домой пешком. Так она себя тренировала на выносливость. Он пошел за ней следом, но она была так погружена в свои мысли, что даже не заметила его. Раз, другой… Игра превратилась в навязчивую идею. Джимми думал об Элле днем и ночью. Он узнал номер ее мобильника, узнал адрес и бродил вокруг ее дома. Про себя он прокручивал целые фильмы, где она была героиней, но отваживался только на поцелуй при встрече. И все-таки он решился предложить ей куда-нибудь вместе пойти, но она не ответила. Он бомбардировал ее эсэмэсками: «ты чудо» или «я т л» и сердечко, но в классе он с Эллой не разговаривал и не садился с ней рядом. В глубине души он знал, что не нравится ей. Возможно, даже почувствовал, что она его боится. Но он не делал ничего такого, что могло бы вызвать у Эллы враждебность. И тем не менее во вторник 6 октября она, с его точки зрения, очень его обидела, даже оскорбила, и любовь обернулась ненавистью — перчатку вывернули наизнанку.

В среду во второй половине дня Джимми снова бродил вокруг дома, где жили Кюипенсы. Уроки кончились рано, и Элла была дома одна: родители на работе, старшая сестра еще в школе. Она свободна. Свободна быть Эллиотом. Черный пиджак, белую рубашку и галстук в узкую полоску она прятала в глубине платяного шкафа. Мужскую одежду она купила тайком на свои карманные деньги, которые экономила месяц за месяцем. Этот костюм она надела один-единственный раз на консультацию к своему психологу. А в этот осенний день почему-то пахло весной. Элла решила переодеться Эллиотом и немного погулять в ближайшем парке.

Посмотревшись в зеркало, она довольно улыбнулась. Она выглядела изящным мальчиком, модно подстриженным, щеголевато одетым: джинсы в обтяжку, узконосые лаковые туфли. Мальчик и мальчик, никакого сомнения, пока не присмотришься хорошенько. Именно эта неопределенность — мальчик-девочка, Элла-Эллиот, — две сущности, как два крыла, наполняли ее жизнью, звали в полет. Ей захотелось танцевать, так она себе понравилась, и она принялась напевать песенку Милен Фармер:

Накладывая один образ на другой, Элла двигалась по-мальчишески энергично.

Покачивая бедрами, она прикрыла ладошкой причинное место.

Понимала ли она точный смысл того, что пела? Она захмелела от радости. Она себя любила. Ей хотелось, чтобы Спаситель увидел ее такой.

Понемногу успокоившись, она завершила последним штрихом свое преображение — надела мягкую шляпу борсалино и вышла на улицу. Ей и в голову не приходило, что за ней следует «хвост». В парке Элла уселась на лавочку, откинула голову и, прикрыв глаза, подставила лицо солнечным лучам. И вдруг вздрогнула, широко открыв глаза. Она почувствовала: кто-то на нее смотрит. Огляделась. Нет. Никого. Но почему-то ей стало страшно в этой пустой аллее на склоне дня. На улице среди магазинов ей стало легче. А совсем она успокоилась, когда закрыла за собой дверь своей квартиры. Быстренько переоделась и спрятала в шкаф мужской костюм. В ее возрасте игра была небезопасной. Никто не подозревал в ней пристрастия к подобным переодеваниям, и уж тем более родители. Отец и так ворчал на нее за короткую стрижку.

Пискнул телефон, оставшийся в кармане пиджака. Эсэмэска. Элла прочитала и ничего не поняла. «Транс». Всего одно слово: «Транс». Эсэмэску прислал Джимми. Она не захотела ему отвечать, даже чтобы получить разъяснение. Минут через десять новая эсэмэска распорядилась: «Проверь свою ленту». Ее приглашали зайти в Фейсбук. Элла так и поступила. Она была заинтригована и уже встревожилась: тон эсэмэски показался ей угрожающим. В Фейсбуке в своей ленте она увидела фотографию, ее поместил Джимми. Элла, переодетая Эллиотом, блаженно подставляла лицо солнечным лучам. И подпись: «Не девка, а мужик». Элла почувствовала, что холодеет, так с ней бывало перед обмороком. Удалить! Как можно скорее удалить фотографию! Через час пришла новая эсэмэска, от которой Эллу забила дрожь. На этот раз от Марины: «Транс». Джимми разослал ее фотографию. Вскоре на Эллу дождем посыпались эсэмэски, одноклассницы не скупились на издевательства и оскорбления. «А-а, карнавал! А сиськи куда подевала?», «Ждешь клиента?», «Эй, парень, ты для школы переодеваешься девчонкой? Или ты лесби и кадришь девчонок?», «Дрэг-квин или дрэг-кинг?»

На следующее утро одноклассница, которая никогда с Эллой и словом не обмолвилась, встретила ее вопросом, впрочем вполне беззлобным: «А почему ты сегодня галстук не надела?» Все уже были в курсе. Фотография кочевала с экрана на экран, с телефона на компьютер, и двойственная красота юной Эллы вызывала все новые сальные, сексистские и гомофобные шуточки. Все веселились, только и всего. Половину пятницы Элла провела в медпункте. В понедельник у нее началась рвота.

* * *

Вот уже третий день Луиза раздумывала о словах Спасителя насчет нее и Жерома. Перед лицом противника у тебя три возможности: бороться, бежать и ничего не делать. Все всегда думают, что самое правильное, самое смелое решение — это бороться. Но бороться с противником заведомо сильнее тебя — вовсе не смелость, а глупость. «Вот что-то такое и произошло с месье Жовановиком», — подумала Луиза во вторник утром. Она спускалась в подвал, раздумывая о нем. Включила свет и направилась к мусорным ящикам, желая как можно скорее выбраться из этого неприятного места. Проходя мимо бойлера, она услышала то ли хрипение, то ли стон.

— М…месье Жовановик? — спросила она боязливо.

Тишина. Луизе надо было сделать несколько шагов вглубь помещения, чтобы проверить, есть там кто-нибудь или нет. Больше всего ей хотелось повернуться и убежать как можно быстрее. Но она не позволила одолеть себя физической слабости, от которой у нее подгибались ноги и сохло во рту.

— Жово!

Да, это был он: сидел, привалившись к бойлеру, положив руку на свой мешок. На лице кровоподтек, глаз заплыл. Луиза присела на корточки и заговорила с ним, но он ее даже не узнал. Он стонал, пытаясь что-то сказать, и Луиза попыталась разобрать его слова.

— У…убил… я их убил, — хрипел он.

Луиза вздрогнула и торопливо заговорила со стариком, прося его посидеть тут, никуда не уходить — вряд ли он мог ее не послушаться, — а она непременно ему поможет, позвонит Спасителю, его непременно вылечат…

— Убил… А как иначе? — снова прохрипел Жово.

— Да, да, конечно, но… Не важно, мы… Мы обязательно вам поможем.

— Убил… троих…

— Я сейчас вернусь, — пообещала перепуганная Луиза.

Она бегом поднялась к себе в квартиру. Интересно, почему именно на нее всегда все сваливается? Ей бы очень хотелось тихо-мирно растить своих детей и хомячка и зарабатывать на жизнь статьями на социальные темы, например «Почему „чип“ так популярен среди школьников?» или «Как приветливость и улыбки в магазинах украшают наши будни». Честное слово, ей бы хватило этого выше головы.

— Спаситель? Извини, у тебя наверняка консультация…

— Нет.

Самюэль Каэн в этот вторник не пришел.

— Тем лучше. Жово у нас в подвале. Он в плохом состоянии.

— Сейчас буду.

Луиза повесила трубку. Удивительное дело, позвонишь Спасителю — и все сложности улетучиваются.

Спаситель вскоре приехал. Состояние старого легионера было тяжелым. Похоже, его парализовало. Сент-Ив вызвал скорую, старика положили на носилки и увезли в больницу Флёри.

— Мне пора на работу, — сказал психолог, взглянув на часы. — Мешок я заберу к себе.

— Как ты думаешь, он выйдет из больницы?

— Боюсь, у него инсульт. Если выберется, неминуемы осложнения.

Луиза выглядела такой растерянной, такой огорченной, что Спаситель обнял ее и зашептал на ухо:

— Ты сделала все, что могла, все, что было в твоих силах…

— Знаешь, Спаситель, — отозвалась она тоненьким голоском, — Жово сказал мне, что он кого-то убил.

— Убил?

— Да. Троих. Он сказал: «Убил троих».

— Нет, их было четверо.

— Четверо?

— Моих хомячат.

На следующее утро, как раз перед первой консультацией, Спасителю позвонила Брижит. Он решил, что сейчас услышит о кончине Жовановика. Однако новости были хорошие.

— Никакого инсульта, — сказала Брижит. — Истощение и начало обезвоживания, но он быстро идет на поправку. Беспокоится о своем мешке.

— Успокой его. Мешок у меня.

— Не мог бы ты порыться в боковых карманах? Где-то должно быть удостоверение личности. Нам нужно для оформления.

Как только выдалась свободная минутка, Спаситель изучил содержимое карманов походного мешка. В одном нашелся старый кожаный бумажник, о котором говорила Луиза. Он открыл его и посмотрел на фотографию молодого Жово, держащего за руку маленькую девочку. Посмотрел и улыбнулся, сомнений быть не могло: мадемуазель Жовановик — внучка старого легионера. У девочки были волосы, глаза и подбородок Фредерики. Из другого кармана он достал совсем новенькую визитницу со старой банковской картой на имя Жозефа Керкеца, потрепанный паспорт на имя Боско Керкеца и свидетельство об инвалидности на имя Боско Жовановика. Спаситель понял: старый легионер успел прожить не одну жизнь, и что-то ему подсказало, что последнюю старик проживет на улице Мюрлен в доме № 12.

Однако была среда, часы показывали 16:55, и Спаситель, который всех своих пациентов мысленно раскладывал по полочкам, чтобы извлекать их в нужный день и час, сейчас должен был сосредоточиться на одном-единственном.

— Бландина, как поживаешь?

— Супер. Видишь у меня мешки?

Спаситель оглядел приемную.

— Мешки под глазами, я имею в виду.

— Понял. Ты по-прежнему не спишь?

— Сплю, и еще как! Вот только что в музыкалке дрыхла. Училка по флейте чуть меня не убила. — Бландина, вместо того чтобы сесть на кушетку, отправилась к клетке мадам Гюставии. — Куда остальные подевались? — удивилась она.

— Заболели и умерли.

— А эти как себя чувствуют?

— Как видишь.

Трем хомячатам исполнилось семнадцать дней, и они набирались самостоятельности. Мамаша Гюставия время от времени наставляла кого-то из непосед на путь истинный, утаскивая за шкирку.

— Забавные зверятки. Оставьте мне одного, папа обрадуется.

— Да ты что? Он полюбил хомячков?

— Неа, он меня боится.

— Тебя боится?

— Как только он скажет какую-нибудь гадость, — Бландина рассекла воздух ладонью, — я его ставлю на место.

— Так-так-так. Ты случайно не возомнила себя всемогущей?

— Возомнила. Я королева никудышников. А знаешь, я ведь потеряла телефон за двести двадцать евро. Мне в тот день было совсем погано.

— Отец купит тебе другой.

— Знаю, он старается купить меня своими денежками, но со мной этот номер не пройдет.

Бландина решила манипулировать манипулятором. Она потеряла уважение, какое младшие испытывают к старшим. В конце сеанса она сказала:

— Жалко, что мне двенадцать лет и вы меня не дождетесь.

— Не дождусь чего?

— Меня, чтобы жениться.

— М-м.

— Я же вас очень люблю. Даже когда вы «м-м» говорите с улыбочкой, которую не поймешь.

Спаситель улыбнулся еще шире, и улыбка стала почти пугающей.

— Вау! — воскликнула Бландина. — Прямо как у кота из «Алисы»!

Спаситель с Лазарем раз десять смотрели «Алису в Стране чудес», и он заговорил вкрадчивым кошачьим голосом:

— «Может быть, ты заметила, что голова у меня не всегда в порядке? Потому что все мы тут безголовые…»

— Это точно, — подхватила Бландина, — особенно взрослые. Нет, не очень-то хочется мне взрослеть!

— А это уже не Алиса, а Питер Пэн. Но подумай, хочется ли тебе до скончания дней ходить в школу и заниматься флейтой?

— Вот уж нет, это точно! — согласилась она, раскинувшись на кушетке.

— Значит, лучше все-таки взрослеть.

— А можно как Марго…

— То есть?

Бландина сделала вид, что режет себе запястье.

— А-а, напугала дорогого психолога?! Не стоит. Умирать мне не хочется. Уж очень я люблю конфеты. — И запела: — «Харибо конфет лучше в мире нет!»

Спасителю всерьез нужна была небольшая передышка после ухода Бландины. Он очень рассчитывал, что мадемуазель Жовановик не явится к нему раньше времени, как в прошлые разы. Спаситель откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза ладонями. Он любил Бландину, но очень уставал от нее.

— Здравствуйте, мадемуазель Жовановик.

Фредерика терпеливо ждала в приемной и, похоже, не спешила перейти в кабинет.

— Здравствуйте, месье Сент-Ив, — поздоровалась она, ее официальный тон не предвещал ничего приятного. Она вошла и села, положив на колени сложенное пальто.

— Разрешите? — Спаситель хотел избавить ее от пальто.

— Спасибо, не нужно.

— И какая у нас сегодня тема? — Спаситель решил ее подбодрить.

— Никакой. Я поняла, что темы у вас тут не приняты.

— Не приняты, — эхом откликнулся Спаситель.

— Я могла бы предупредить вас по телефону, что не буду больше заниматься психотерапией, но сочла, что лучше сказать вам это лично.

Для Спасителя решение Фредерики было полной неожиданностью: с его точки зрения, прошлая консультация прошла очень удачно.

— Раз вы потрудились прийти, мы могли бы воспользоваться этим и подвести итог нашим четырем консультациям, — предложил он.

— Какой итог?

— Вы не почувствовали, что так или иначе сдвинулись с мертвой точки?

Фредерика не понимала, о чем толкует Сент-Ив.

— Вы пришли сюда, потому что были безутешны из-за смерти своего котика.

Фредерика повела плечом: есть о чем вспоминать! Дело прошлое.

— На предыдущей консультации вы задумались, не переехать ли вам от матери, не так ли?

— Я нашла себе квартирку. Переезжаю через четыре дня.

Спаситель чуть рот не открыл от изумления: месяц тому назад у него в кабинете несчастная молодая женщина оплакивала своего Филу, теперь перед ним сидела красавица, готовая зажить независимой жизнью, и, по ее мнению, психотерапия тут ни при чем?!

— Лично мне ваша терапия никак не помогла. Очевидно, все зависит от характера.

— Так-так-так.

— Если бы вам платили в конце курса по результатам, я бы ничего не потратила.

Спаситель прикусил себе щеку. Он всегда так делал, когда считал, что лучше промолчать. Мадемуазель Жовановик сочла его молчание признанием собственной никчемности и проявила великодушие:

— Не принимайте близко к сердцу. Я пошутила.

Вообще-то она начинала его злить.

— Вы когда-нибудь слышали о барселонском Teatreneu?

— Это что? Футбольная команда? — спросила она, на секунду утратив свою великолепную самоуверенность.

— Нет. Особый театральный зал, где выступают артисты-комики. Кресла оборудованы электроникой, которая реагирует на выражение лица. Вход в театр бесплатный, но за каждую свою улыбку зритель платит по тридцать сантимов на выходе.

На лице мадемуазель Жовановик было написано недоумение, она не понимала, куда клонит психолог.

— Если бы мне платили по окончании курса, но не по улыбкам, а по бумажным платкам, вы были бы моей самой выгодной клиенткой… Я пошутил…

Фредерика огляделась вокруг, словно бы ища, чем бы ему ответить. Ее взгляд упал на клетку с хомячками.

— Я хотела вас спросить… Насчет хомячка, когда я смогу его забрать?

— Хомячка? Но вы ведь хотели завести кошку.

— Моя квартирка слишком маленькая. Но для хомячка в самый раз.

Спасителю пришлось объяснить, что сейчас хомячки в дефиците, но, если один освободится, он непременно ей позвонит.

— Спасибо, вы очень любезны, — улыбнулась мадемуазель Жовановик. Она снова стала вежливой, почувствовав, что противник крепче, чем она ожидала.

«Не заняться ли разведением хомячков, — подумал Спаситель, — это более прибыльное занятие».

Не преминула и Луиза получить свою порцию неблагодарности, но, разумеется, от детей. В два часа дня Алиса постучалась к ней в комнату, одетая и причесанная.

— Я ухожу, — объявила она тем более решительно, чем меньше была уверена, что мама одобрит ее затею.

— Куда?

— К Пэмпренель.

— Разве сейчас папина неделя?

— Я же сказала: к Пэм-пре-нель!

Луиза застряла на этапе, когда Пэмпренель считалась «толстой дурой». Как ей было не удивиться?

— И что вы будете делать?

Настал момент истины.

— Пойдем к ее дерматологу.

— Зачем?

— Из-за моих прыщей! Говорю на тот случай, если ты не заметила, — обиженно объявила Алиса. — У меня прыщи!

«Ее замучили прыщи». Спаситель был прав.

— Я могла бы записать тебя к нашему семейному врачу, — возразила Луиза, уже заведомо проиграв.

— Я иду к специалистке! У Пэмпренель она крутая, — заявила Алиса тоном рекламы фирмы «Лореаль»: «Потому что ты этого достойна».

Луиза сдалась и поступила, как все родители, желающие найти выход из безвыходной ситуации: протянула дочке свою банковскую карточку. А потом постаралась снова взяться за работу.

Она предложила шефу серию статей о новомодных выражениях. Почему теперь чаще говорят не «пока», а «до связи». Почему все, начиная от подростков и кончая продавщицами в «Галери Лафайет», отвечают: «Нет проблем!» Короткие забавные статейки в хронике были коньком Луизы, но сейчас она никак не могла отделаться от мыслей об Алисе и Пэмпренель. Она что, ревнует? Или ей обидно? Луиза вспомнила об альбоме с фотографиями, который всплыл на поверхность во время их переезда. Пошла за ним, устроилась на кровати и стала его листать. Альбом, посвященный Алисе…

Фотографии — настоящее чудо, недаром Жером — фотограф-профессионал. Начиналось все с палаты в роддоме: среди букетов роз и лилий спала, сжав крошечные кулачки, Алиса — сытый, здоровенький младенец. Потом купание, это уже дома. Первая улыбка. Первые шаги. Первое падение. Ой, а это хорошенькое летнее платьице подарила ей тетя Клодин! А соломенную шляпу Алиса называла «пляша». Как же быстро она развивалась. В полтора года у нее был свой собственный язык… А какие строила мордашки, чтобы понравиться папочке-фотографу. Потом новогодние праздники, карнавальные костюмы, утренники в школе в конце года… Как же быстро пролетело время! Луиза уже не смотрела фотографии. Она их не видела и ничего не видела из-за слез. Алиса, маленькая моя, моя девочка, мое сокровище.

Маленькая девочка и сокровище вернулась в шесть часов с торжествующим видом, держа в руках пакет из аптеки.

Вечером, удалившись в ванную, она принялась священнодействовать — ритуал очищения по совету дерматолога. «Ни в коем случае не вода из-под крана, мадемуазель, только лосьон для чувствительной кожи, нанесенный на ватку». Затем мазь, купленная в аптеке по рецепту. «Только чистыми руками, мадемуазель, с идеальными ногтями». Укладываясь спать со спокойной душой после забот о своей красоте, Алиса посмотрела на телефон и увидела, что ей звонила Марина. Еще недавно она поспешила бы ей перезвонить, но…

Она знала Марину Везинье еще с начальной школы, всегда была в ее свите и немного ее побаивалась. Марина была из тех, кто может поднять палец — и тебя примут в компанию, опустить — и ты изгой. Она задавала тон, подруги подражали ее одежде, запоминали словечки. Но после истории с фотографией Алиса кое о чем задумалась. Сначала она машинально переслала фотку переодетой мальчиком Эллы дальше, прибавив какую-то шутку, но потом почитала комментарии, а их становилось все больше — обидные, издевательские, оскорбительные. А вчера Элла не пришла на латынь. Алиса поняла, что это было следствие, и причина ей тоже была известна. Поэтому в тот вечер она поступила не так, как всегда. Выключила телефон.

* * *

— Я ухожу.

Это была пятница, и это была Шарли.

— И вы тоже! — невольно вырвалось у Спасителя.

Самюэль вынужденно прервал курс лечения. Пэмпренель сбежала. Фредерика больше в нем не нуждалась. Элла заболела. Марго Карре снова была в больнице.

— Что значит «тоже»?

Спаситель покачал головой:

— Извините, не обращайте внимания, я подумал совсем о другом. Вы уходите, Шарли, куда?

— Уезжаю в Берлин. Нашла работу — заведующей сектором маркетинга, полный рабочий день. Закинула им резюме по интернету, ни на что не надеясь, но пришел положительный ответ. Здесь мне ничего не светит. Мне двадцать восемь, у меня хороший диплом, три языка… Я разослала десятки резюме, прошла десятки стажировок и получала только приглашения на очередную стажировку за пятьсот евро в месяц. Я стою большего.

— Вы уезжаете, а как же Алекс?

— У нее косметический кабинет, у нее дочки… Ее жизнь здесь. — Шарли выпрямилась, между бровей обозначилась вертикальная морщинка.

— Но вы же знаете, что Александра вас любит? Элоди тоже к вам привязалась.

— Зачем… Почему вы мне это говорите? — спросила она, отворачиваясь.

Зная, что Шарли пишет стихи, Спаситель стал читать своим обволакивающим голосом:

Шарли заглянула Спасителю в глаза:

— Я хотела вам сказать, мы с вами часто бывали не согласны, но я всегда чувствовала: здесь меня уважают.

— Спасибо. Мне приятно это слышать от вас, хотя я иногда высказываюсь не к месту. Вот как сейчас, сказав вам об Александре.

— Вы правильно сказали. И это правда. Алекс любит меня, и я ее люблю, но я не могу остаться и жить на ее деньги. А малышки мне будет очень не хватать.

Спаситель протянул Шарли коробку с бумажными платками, но она уже вытерла щеки рукавом.

— И как кончается это ваше стихотворение?

Спаситель на секунду задумался. Последние строчки

были бы правдой лишь частично, и он решил прочитать последнюю строчку предыдущей строфы.

Шарли кивнула и спросила, больше сама себя:

— Я когда-нибудь что-нибудь доведу до конца? Даже курс терапии и тот бросаю.

— Жизнь начинается в Берлине, Шарли. Для вас это так, я чувствую.

После консультации Спаситель проводил Шарли до двери.

— Иди, дыши?.. — неуверенно повторила она, припоминая стихотворение Блеза Сандрара.

— «Шагай, дыши, уезжай, уходи», — прочитал всю строчку Спаситель. И протянул ей руку. — А потом возвращайся!

В воздухе веяло прощаниями, и Спаситель, вернувшись в кабинет, стал готовить к отъезду юных хомячков, двух маленьких самочек и крупного самца. Крыша клетки мадам Гюставии снималась, и это было очень удобно. Спасителя укусили всего лишь раз, прежде чем он ухитрился схватить за шкирку резвую самочку, которую предназначил для внука мадам Дюмейе. Он заранее приготовил для нее обувную коробку, провертев в ней дырочки и положив подстилку. Оп! — и маленькая хомячиха оказалась в новом жилище.

Для Райи Спаситель выбрал самочку поспокойнее, она даже позволяла гладить себя пальцем по спинке. Спаситель поместил ее, как принцессу, в металлическую клетку с ярко-зеленым домиком, колесом, горкой, наблюдательной площадкой, трубой-туннелем — в общем, в рай для хомячка, который обошелся ему в скромную сумму 29,95 евро в «Жардиленде».

Тут в дверь постучали, Спаситель открыл и впустил мадам Дюмейе.

— Как вы себя чувствуете? — машинально осведомился он.

— То лучше, то хуже. Боюсь, без таблеток мне не обойтись.

Но Спаситель не поддержал разговор, его рабочий день на сегодня закончился.

— Прошу, — сказал он, протягивая учительнице коробку. — Ваш хомячок там. Но его как можно скорее нужно будет посадить в клетку. Хотите на него посмотреть?

Не дожидаясь ответа, он приподнял крышку и дал возможность мадам Дюмейе полюбоваться крошечной зверюшкой, которая яростно раскапывала свою подстилку в поисках выхода. Трудно было не заметить, что малышка нервничает.

— Вот и мои младшие такие же, — вздохнула учительница, все еще надеясь на капельку сочувствия.

— Хорошо, что скоро осенние каникулы, — отозвался Спаситель. Он проводил мадам Дюмейе до двери. До свиданья, спасибо. Привет Дамьену, счастливому обладателю хомячка!

Возвращаясь в кабинет, Спаситель довольно потирал руки. Хомячков стало меньше, территория освобождается! А когда улегся в постель, подумал, что у него и с пациентами то же самое. Самюэль, Шарли, Элла, Марго. Он помотал головой, отгоняя тень, которую можно было бы принять за огорчение. И взялся за новую книгу по психологии «Может, мы все ненормальные?».

— Хороший вопрос, — одобрил сквозь зубы Спаситель.

На улице Гренье-а-Сель Луиза решила, несмотря на поздний час, все-таки позвонить Жерому. На этот раз из трех возможностей: сражаться, бежать или ничего не делать — она выбрала сражение, уверенная, что у нее есть оружие, чтобы пойти в бой.

— Ты понимаешь, — начала она, сдерживая всеми силами возмущение, — что в прошлую субботу ты бросил детей на улице?! А ведь меня могло и не быть дома, и…

— Хорошо, что ты заговорила об этом! — тут же оборвал Луизу Жером. — Почему у детей нет ключа от твоей квартиры? Ключ от моей квартиры у них есть, потому что это их дом! Они в самом деле окажутся на улице, если ты вздумаешь заночевать не дома.

— Что-что?.. — Луиза чуть не задохнулась. Пять секунд — и она, сама не понимая как, снова оказалась на скамье подсудимых.

— И скажи, пожалуйста, почему это ты не можешь отвести Алису к дерматологу? Почему Пэмпренель должна тратить на это свое время? Ты так уж занята?

— Но…

Жером громоздил обвинения, не давая Луизе слова сказать:

— А ты отдаешь себе отчет, чем рискуешь, когда отправляешь наших детей в дом, где принимают сумасшедших?

— Каких еще сумасшедших?

— Обыкновенных! Параноиков, шизофреников, психопатов, которыми занимается твой близкий друг!

— Но… это совсем в другом месте, — промямлила Луиза. — Кабинет с другой стороны…

— Он находится через дверь! — насмешливо заявил Жером. — Мои дети под одной крышей с ненормальными! Имей в виду, это опасно! Доказательства? Пожалуйста! Происшествие в феврале, когда приезжала полиция. Ты журналистка, сама должна знать. Об этом писала твоя газета «Репюблик дю Сантр». В дом твоего психолога проник сумасшедший и хотел заставить его сына проглотить опасные лекарства, морфин и что-то еще. А если бы на его месте был наш Поль? Ты об этом подумала?

Луиза решилась на телефонный звонок, чтобы отвоевать себе выходные, а повесила трубку в полном расстройстве. Неужели она действительно безответственная легкомысленная эгоистка? Все детство ее третировала мать, потом предал муж, теперь постоянно упрекает дочь-подросток, да еще пришлось смириться с более скромным, чем прежде, достатком — на что опереться? Поддержать Луизу могло только отражение в зеркале. Но красные глаза и распухший нос не улучшили ее настроения, когда она посмотрела на себя, смывая макияж. По-детски простодушной Луизе не приходило в голову, что выпады и обвинения Жерома преследуют одну-единственную цель: помешать им со Спасителем любить друг друга.

Но Луиза была мужественным человеком и решила не сдаваться. В субботу утром за завтраком она сказала, что ужинать они будут у Сент-Ивов.

— А потом ночевать? — с надеждой спросил Поль.

— Да, и ночевать.

— Yes!

— А папа? — поинтересовалась Алиса.

— Он заберет вас в понедельник, — ответила Луиза. — По закону. — Луизе показалось, что тон у нее был сухой и мстительный.

— Не ссорьтесь, пожалуйста, — попросил Поль, умоляюще складывая руки.

В глубине души Алиса была рада передышке.

— Можно мне переночевать сегодня у Сельмы?

Луиза поняла: Алиса ищет компромисс. Ее Алиса, деточка, доченька, сокровище. Сердце у нее защемило.

— Как хочешь, — сдалась она.

— А завтра придешь к нам в обед есть пиццу? — спросил Поль, вечный миротворец, и посмотрел на сестру. А потом прибавил, надеясь, вдруг это послужит приманкой: — Жово тоже придет.

Алиса вопросительно посмотрела на Луизу: этот тип? Опять?

— Да, — сказала Луиза, — Спаситель заберет его из больницы на выходные.

Алиса сочла нужным вздохнуть и закатить глаза. Потом, так уж и быть, изъявила согласие: да, завтра на обед она придет. Луизе очень хотелось спросить: «Теперь у нас ты все решаешь?», но прикусила изнутри щеку, как ее научил Спаситель, и промолчала.

* * *

Не в характере Спасителя было унывать и печалиться. Самюэль, Элла, Шарли, Марго… О да, их уход опечалил его, и печаль угнездилась в уголке его сердца, ничего не поделаешь. Но сегодня суббота, и вечером он увидит Луизу. А днем поедет за Жово в больницу. А сейчас к нему придут мадам Хадад и малышка Райя.

— Смотри, это тебе.

Спаситель взял Райю за руку, и она позволила ему себя вести. А теперь стояла и с восторгом смотрела на клетку. Она снова открыла для себя разноцветный мир и засмеялась от радости, любуясь зеленым домиком. Маленький хомячок спал, закопавшись в подстилку. Спаситель поднес палец к губам, потом открыл крышу клетки и осторожно погладил зверька по спинке. Райя протянула к клетке ручку, и Спаситель направил ее к хомячку. Но девочка слишком сильно прижала хомячка. Испуганный зверек проснулся, заверещал и убежал в домик. Райя тоже испугалась и отпрянула. Хорошо, что ее мама рассмеялась и предложила дочке посмеяться над маленьким трусливым хомячком.

— Подрастет и будет с тобой играть, — пообещал Спаситель. — Как ты ее назовешь?

— Анна, — ответила малышка.

Дина и Спаситель недоуменно переглянулись, они не помнили мультика «Холодное сердце».

Взрослые уселись друг напротив друга, а Райя взялась за цветные карандаши.

— Расскажите, как у вас дела?

Райя стала успешнее учиться в школе, пишет повсюду свое имя. Сама Дина ходит на работу: с четырех до семи вечера сидит с очень милой девочкой. Дина улыбалась, но чему-то своему, далекому.

— Вы чего-то не договариваете, Дина?

— Разве от доктора что-нибудь утаишь? — засмеялась она не без лукавства. — У Юсефа есть теперь скрипка. May I speak in english?

— Да-да, расскажите мне обо всем по-английски.

Старшеклассник Фелисьен Л., который сделал для них страничку в Фейсбуке, обратился с просьбой по интернету одолжить Юсефу скрипку, и вот уже три дня, как он на ней играет.

— He’s happy!

Да, что-то вернулось к нему от счастливого прошлого. Он надеется, что будет учить игре на скрипке.

— Я хорошо подумала, — прибавила Дина. И повторила жест Спасителя — две руки, две дороги, которые расходятся. Потом спросила, можно ли будет прийти Юсефу.

«Чудо, а не женщина», — подумал Спаситель, но просто вежливо кивнул и записал в ежедневник на 31 октября в 9 часов мадам и месье Хадад.

Проводив Дину, Райю и Анну, Спаситель прошел через дверь-границу и поднялся на чердак. Габен спал.

— Я еду за Жово в больницу, привезу к обеду, — сообщил он и потряс Габена. — Выходи из своей спячки! На обед кускус.

— Класс, — одобрил Габен и снова закрыл глаза.

Спаситель не знал, как они встретятся с Жово. Он выставил его из дома, и с тех пор, можно сказать, они не виделись — скорая не считается. Он издалека улаживал его дела и один раз говорил по телефону. Ему показалось, что старик сильно ослабел, с трудом подбирал слова.

— Жовановик? — переспросила дежурная сестра, с любопытством глядя на Спасителя. — Да он вас уже два дня как ждет. «Пришел? А сегодня у нас суббота? Когда же он придет?» С шести часов утра оделся. Палата четыреста первая.

Спаситель поблагодарил сестру слабой улыбкой и пошел по больничному коридору искать палату 401. Дверь была приоткрыта, в щель он увидел старика. Легионер сидел на кровати, прямой как палка, еще более костлявый, чем был, с большим синяком на щеке. Спаситель в нерешительности остановился. Интересно, почему он робеет перед этим ненормальным стариканом?

— Привет, Жово! Как самочувствие?

— Так сегодня суббота? — Под наплывом чувств ничего больше он сказать не смог.

Спаситель решил, что Жово не совсем в себе, и наклонился к нему пониже:

— Вы меня помните? Я Спаситель. Негритос.

Жово кивнул.

— Мы едем домой обедать, — отчетливо и негромко продолжал Спаситель.

Жово прочистил горло и обрел дар речи:

— Давно пора. Здешний-то суп уже холодный.

И он запел старинную солдатскую песню:

— Порядок, — сказал Спаситель, успокоившись.

Однако бодрость легионера была наигранной.

— Знаешь, Баунти, у меня вместо ног теперь вата, — признался он.

Спаситель понял, что это скрытая просьба о помощи, обнял Жово за плечи и поставил на ноги. «Иди или сдохни». Сейчас или никогда. Тот самый момент.

— Ну как?

— Нормально, парень, ты иди, иди.

Опираясь на Спасителя, Жово удалось одолеть коридор.

— Покидаете нас, месье Жовановик? — весело осведомилась дежурная по этажу. — Мы будем без вас скучать!

Пройдя несколько шагов, Жовановик шепнул Спасителю на ухо:

— А я нет! — чем очень его позабавил.

— Она что, не очень симпатичная?

— О нет, очень! Но не в моем вкусе.

— А кто в вашем вкусе?

— Вроде вашей Луизы. Маленькие женщины, в них как будто и нет ничего особенного, но, уверен, в постели…

Спаситель чипнул, чтобы оборвать Жово. Но в глубине души он был с ним согласен.

На улице Мюрлен легионера встретил хор, исполнявший колбасный марш, — пели Лазарь, Габен и успевший к ним присоединиться Поль. В рассудительном Лазаре проснулась душа героя, и она трепетала, обещая «умереть за славу легиона, как когда-то умирали старики».

— Ну а теперь кускус, сынки, — объявил Спаситель, завершив таким образом марш.

— Вот это по-нашему, — одобрил Жово. Во время обеда Поль выпустил Чудика, и тот трусил между стаканов и тарелок, угощаясь с присущей ему деликатностью то кусочком морковки, то комочком пшеничной крупы, никого не тревожа.

— Когда я смогу взять моего второго хомячка? — спросил Поль.

— Хомячка Алисы, — поправил его Спаситель. — Да хоть сразу после обеда. И как же Алиса его назовет?

В ответ молчание.

— Ладно, — сдался Спаситель. — Как вы решили его назвать?

— Сержант! — ответили мальчишки в один голос.

Это был чин Жово в легионе. Старика, похоже, растрогало их внимание.

Луиза отвезла Поля и вернулась к себе на улицу Гренье-а-Сель с каким-то предчувствием. Ей бы очень хотелось порадовать Алису, прежде чем та отправится к Сельме. В запасе у нее была лишь одна палочка-выручалочка всех несчастных родителей: «Макдоналдс».

— Ок, — кивнула Алиса, не показав, что обрадовалась.

По дороге Луиза искала тему для разговора, уводящую подальше от минных полей. Лечение прыщей? Успехи сводного братца Ахилла? Подруги? Да, пожалуй, это самое лучшее.

— Как дела с подругами в школе?

— Почему спрашиваешь? — сразу ощетинилась Алиса.

— Не знаю… Ты вообще мне мало что рассказываешь.

«Ох, в Алисином возрасте мне бы эта фраза очень не понравилась», — тут же огорчилась Луиза. И они больше не обменялись ни единым словом до тех пор, пока не поставили подносы на столик в «Макдоналдсе».

— Я не очень-то лажу с Мариной, — неожиданно сказала Алиса.

— С Сельмой лучше?

Алиса неопределенно покачала головой и впилась в бургер «Халапеньо» (новый рецепт). Ей очень хотелось поговорить, но она не знала, достойна ли ее мать того доверия, какое она собиралась ей оказать. Она ее прощупывала.

— Что такое транс, то есть трансвестит?

Луиза не ждала такого вопроса.

— Это… А почему ты спрашиваешь?

Алиса откусила еще кусок и промолчала. Мать у нее ноль. Ее спрашивают, она не отвечает. Но Луиза уже опомнилась.

— Трансвестит — это человек-травести, мужчина, который переодевается в женскую одежду.

— А женщина в мужскую?

— Может быть и так. Но это не так заметно, сейчас большинство женщин носят брюки, а мужчины юбки не носят.

— У нас в параллельном классе есть девчонка, которая одевается как парень. Она и похожа на мальчика, плоская, коротко стрижется и носит галстук. Про нее говорят, что она транс..

«До чего странный разговор, — подумала Луиза. — Можно подумать, мы в телестудии на реалити-шоу. Тема сегодняшней субботней передачи: „Я поменял пол. Что дальше?“»

— Думаю, она подросток, которому несладко с самим собой. — И тут же она снова пожалела о своих словах: Алисе тоже было несладко с самой собой.

— Ей посылают эсэмэски, дразнят трансом.

— Безобразие какое! — возмутилась Луиза.

— И она перестала ходить в школу.

Алиса рассказала во всех подробностях, как была разослана фотография Эллы, что написал Джимми, а потом Мелани, как насмешки превратились в оскорбления. Луиза, вспыхнув, сказала, что это травля, точнее, кибертравля. Алиса кивнула, успокоившись. Ей было нужно, чтобы вещи были названы своими именами. Она хотела услышать, где черное и где белое.

— Очень вкусно, хороший рецепт, — одобрила она, покончив со своим бургером.

Выйдя из «Макдоналдса», она спросила, какие у них планы на воскресенье.

— Как захочешь, — отозвалась Луиза. — Могу отвезти тебя к папе, а Поль останется у своего приятеля.

— Папа опять начнет выступать. Просто жуть, как он ревнует к Спасителю!

Хлоп! Повязка упала с глаз Луизы. Ну конечно, так оно и есть. Жером ревнует ее к Спасителю. Тема сегодняшней субботней передачи: «На помощь! Мой бывший все еще меня любит!»

Луиза остановила машину у дома Сельмы, и они с Алисой поцеловались на прощание. Ни одна, ни другая не подозревали, как здорово помогли друг другу.

На улице Мюрлен Луизу на кухне встретили трое парней. По столу бегал Чудик и еще малыш Сержант.

— Мы их знакомим, — объяснил Поль маме.

Луиза забеспокоилась, зная, что хомячки агрессивны.

— Только не Чудик, — ответил Поль, безгранично веря в своего маленького товарища.

Чудик тихонько затрусил к Сержанту и так же тихонько влез на него.

— Это еще что такое?! — закричал Лазарь.

Чудик, видно, решил потрудиться ради улучшения демографической ситуации в стране.

— Так не бывает! — проговорил Поль со слезами в голосе. — Это же его брат.

— Тут даже посложнее будет, — заметил Габен, сгоняя Чудика. — А ну, пошел быстро в клетку! Он же извращенец! Нападает на малолетку!

Чудик вернулся в клетку, не чувствуя за собой никакой вины.

— Теперь придется искать другое имя для Сержанта, — сказал Габен.

— Почему? — удивился Поль.

— Потому что это сестра Чудика, — прошипел ему в ухо Лазарь.

— Нет, тут все еще сложнее, — снова заговорил Габен. — Она к тому же и его дочь, поскольку Густавия родила от него.

— Мне все равно нравится Сержант, — уперся Поль.

— Класс. Первый хомяк-трансгендер.

Луиза, решив положить конец казуистике Габена, спросила, куда делся Спаситель.

— Он устраивает Жово в кабинете на втором этаже, — ответил Лазарь.

Так. Значит, в кресле-кровати, предназначенном для Алисы, будет спать старый легионер?.. Бывали минуты, когда Луиза отчетливо понимала, что в доме номер 12 на улице Мюрлен для нее нет места. Это чувство стало еще острее, когда она уселась за стол с Полем, Лазарем, Габеном, Жово и Спасителем. Это мужской дом. Что она тут делает?

— Мама, закрой глаза, — попросил Поль.

Луиза пробормотала: «Зачем?», но послушалась. Вокруг все засуетились. Выключили свет.

— Теперь открывай!

Спаситель поставил перед Луизой чудесный шоколадный торт со свечами, а мальчишки хором запели песенку Безумного Шляпника из «Алисы»:

— «С днем нерождения! Чьего? Твоего! Моего? С днем нерождения, дорогая!»

— Мы хотели сделать тебе сюрприз, — радостно закричал Поль.

Луиза, ища слова благодарности, переводила взгляд с одного на другого: простачок Поль, проницательный Лазарь, дурашливый Габен, авантюрист Жово. И Спаситель, ее спаситель. Луиза растерялась. Куда завела ее жизнь? Почему она не на улице Льон с Алисой и Полем? Как она очутилась в параллельном мире? Луиза вскочила и убежала на веранду, чтобы никто не увидел, что она плачет. И успела услышать за спиной голосок — Поль с беспокойством спрашивал:

— Она рада или нет?

Луиза и сама не знала. Она была взволнована, это точно. Через секунду она почувствовала, что ее обняли за плечи, и завораживающий голос мягко пообещал:

— Все получится, Луиза. Ты будешь здесь дома. И Алиса тоже.

* * *

Самюэль прочитал все статьи, даже по-английски, даже по-немецки, пересмотрел все доступные ролики, прослушал все музыкальные фрагменты, жертвуя сном, сидя до трех часов ночи. Всю неделю он только и думал, что об Андре Вьенере. Субботнюю программу в мэрии IV округа он выучил наизусть. Завершит ее третья соната Скрябина для фортепиано. Самюэль нашел в книжном магазине CD Вьенера и ставил его, когда оставался один. Он ничего не знал о музыке, но физически ощущал и бархатное туше музыканта в состоянии благодати, и другую его манеру, когда он яростно терзал инструмент. Иногда мозг Самюэля острой бритвой прорезала мысль: «А что, если это не мой отец?» Может, он не так расслышал фамилию? Или эта фамилия очень распространенная? Может, его мать соврала социальной службе? Спаситель сказал, что он похож на Андре Вьенера, но что, собственно, у них общего? Разве что глаза, угольно-черные глаза. А так у Самюэля вон какие щеки, жуткая стрижка и неровные зубы. У него в лице нет ни капельки благородства. Муки творчества, жизнь артиста не наложили на него отпечатка… Хотя вот! У них одинаковые руки! Может, пальцы коротковаты для музыканта, но они такие же тонкие. Самюэль обожал все, чем походил на Андре Вьенера, и ненавидел все, чем был непохож.

Мадам Каэн, бдительная, как всегда, учуяла неладное. Сын теперь мылся и даже чистил ботинки.

— Красоту наводишь? — не без насмешки интересовалась любящая мама. — Она из твоего класса?

Самюэль пил по утрам какао, относил грязное белье в корзину. Он стал послушным, и это было крайне подозрительно. Теперь мать еще чаще навещала его без предупреждения. Она заглядывала под его тетради и учебники, рылась в карманах, искала сама не зная что. Какое-нибудь письмо. Адрес. Фотографию. Любой признак, говорящий о том, что у сына есть девушка. Самюэль не расставался с диском, он носил его под футболкой и надевал сверху свитер.

В субботу утром он еще не принял решения. Концерт начинался в 18 часов, с поездом в 16:28 он успевал как раз вовремя. Собственно, это был последний шанс перед длительным турне Андре Вьенера. Музыкант уезжал в Канаду, потом в Шанхай. И что же? Мать проведала о его планах, или это просто совпадение? Как раз в субботу она отпросилась с работы во второй половине дня…

— Хочешь, сходим в кино, — предложила она сыну.

— Нет, мне надо написать сочинение к понедельнику.

Мадам Каэн не удивилась. Самюэль всегда был примерным учеником. Школа была его убежищем, подготовка к урокам давала возможность уединиться дома.

Деньги на билет у него были. А про концерт на сайте было написано: вход свободный. Значит, бесплатный, подарок от мэрии. От дома до вокзала бегом двадцать минут. Пять минут купить билет. Если он уйдет в четыре, все успеет. Самюэль то и дело поглядывал на телефон: сколько времени? Мадам Каэн, то и дело заглядывая к сыну в комнату, не могла не заметить, как он нервничает: 15:40, 15:50… Она снова вошла и ходила вокруг сына, делая вид, что складывает книги и вытирает пыль.

— Что же ты не работаешь?

— Может, хватит шуршать у меня за спиной?! Мешаешь сосредоточиться!

— Да ты ничего не делаешь. Сидишь, мечтаешь. Лучше скажи мне, как ее зовут!

Она припомнила, в кого он влюблялся в детском саду. Тогда он был маленьким, ей все-все рассказывал!

Шестнадцать ровно! Самюэль почувствовал, что сейчас с ума сойдет. Ему нужно было надеть куртку, переодеть ботинки. Деньги он уже спрятал в карман джинсов. Четыре часа пять минут.

— Мам, ты можешь дать мне спокойно поработать?

Она понимающе ему подмигнула, мол, знаю-знаю!

— Хочешь ей позвонить? От мамы ничего не утаишь. Ты уже неделю сам не свой: наряжаешься, лосьоном прыскаешься.

Самюэль решил воспользоваться этим ложным следом.

— Ты права, — сказал он, вставая. — Через десять минут у меня свидание на площади Арк.

Он шагнул к шкафу, чтобы взять куртку, но мать преградила ему путь.

— С кем? Я ее знаю? Эта та брюнеточка, которую я как-то видела? Она курит гашиш, я видела, какие у нее глаза.

Самюэлю удалось обогнуть мать слева и приоткрыть дверцу шкафа.

— Нет, это не она. Ты ее не знаешь.

— Она из твоего класса? Спит со всеми подряд?

Самюэль как раз успел вытянуть курку, еще немного, и матушка прищемила бы ему руку дверцей.

— Успокойся, она не наркоманка и не проститутка, — сказал он, стараясь не выходить из себя. — В школе полно нормальных девушек, с кем можно пойти и выпить чашку кофе.

— И не меньше таких, кто может заразить дурной болезнью или специально забеременеть, — закричала мадам Каэн.

Она теряла сына! Он хотел от нее сбежать! Какой ужас!

— Ты же еще маленький, некуда тебе спешить, — умоляюще проговорила она и схватила его за рукав. — Разве нам плохо вместе? Что ты хочешь на полдник? Вафли хочешь?

Самюэль наклонился, чтобы взять ботинки, но у него была свободна только одна рука, и он уронил куртку. Мать подобрала ее и отдавать не собиралась. В Самюэле вспыхнула ярость. Он готов был на все. Дернувшись, он отцепил от себя ее руку.

— Отдай мою куртку!

— Ни за что!

Она спрятала куртку за спину. На лице ее расцвела лукавая улыбка, как будто они играли.

— Думаешь, запрешь меня дома? Ну, знаешь! — со злобой крикнул Самюэль, уж он-то играть не собирался.

— Ну, ударь меня! Ударь! Твой отец всегда так делал! — подначивала его мать. — У тебя глаза точь-в точь как у него, когда ты так злишься. Он был ненормальный! Сексуальный маньяк! Об одном только и думал. Ему бы только трахаться! Трахаться!

Андре Вьенер. Непредсказуемый, обаятельный Андре Вьенер. Канатоходец. Она стащила его в грязь. Только это она и умела.

— Ты врешь, врешь! Я тебе не верю!

— У тебя дурная кровь, как у него! Если не уберегу, ты кончишь, как он!

— Да, буду, как он, пианистом! Пианистом, которому аплодируют Париж, Шанхай, Торонто, — взревел Самюэль.

С дикой яростью он оттолкнул мать, она отлетела к стенке и беззвучно осела. Он вырвал у нее свою куртку, не взглянув, жива она или нет, подхватил ботинки и вылетел пулей на лестницу. Обулся он только в парадном. Четыре часа десять минут. Если поднажмет, успеет. Самюэль побежал со всех ног. А вдруг умерла?.. Вдруг умерла? — стучало у него в мозгу при каждом шаге. Когда он вбежал в здание вокзала, парижский поезд стоял на платформе номер один, и громкоговоритель объявил, что он отходит. Самюэль влетел в первый вагон и как подкошенный упал на сиденье. У него так схватило сердце, что он согнулся пополам и несколько минут не мог разогнуться. А когда выпрямился, увидел перед собой форменную фуражку. В голове у него все спуталось, он решил, что это полицейский, и первой его мыслью было бежать. Хорошо, что расслышал сообщение по громкоговорителю:

— Пассажиров, не успевших прокомпостировать билет, просим сообщить об этом контролеру, как только он подойдет.

Самюэль поднял палец, как на уроке:

— Месье!

Контролер подошел к нему.

— Я… У меня есть деньги на проезд, — забормотал Самюэль. — Но я прямо на ходу вскочил в поезд!

— Не волнуйтесь, — успокоил его молоденький контролер. — Отдышитесь. Я к вам еще подойду.

— Да… спасибо.

Мир вокруг Самюэля засветился благожелательством. Пожилая дама, сидевшая напротив, улыбнулась ему. Из-за туч вышло солнце и осветило вагон. «Я еду в Париж, я увижусь с папой». Ничего, кроме этих слов, не имело значения. Концерт начнется с Дебюсси, потом будет Шуман, а потом соната Скрябина. Самюэль знал теперь наизусть, как будут звучать четыре ее части: Drammatico. Allegretto. Andante. Presto con fuoco. А когда концерт закончится, он подойдет к пианисту до того, как тот уйдет со сцены, протянет ему диск и попросит автограф. Самюэль потрогал, на месте ли диск, — да, он был тут, у него под футболкой, прямо на голом теле. Потом он вытащил из кармана клочок бумаги, на котором начертил маршрут от вокзала Аустерлиц до площади Бодуайе, где находилась мэрия IV округа. Там будет концерт. Два километра. Самюэль решил добраться туда пешком быстрым шагом, а не путаться по переходам в метро. В Париж он приезжал раза два или три вместе с матерью, и все виды транспорта его только напугали. Вдруг, посмотрев в окно, он понял, что поезд стоит в чистом поле. Контролер, который тоже обратил на это внимание, объявил в громкоговоритель:

— Непредвиденная остановка поезда. Ради вашей безопасности просим не пытаться открывать двери и выходить на пути.

Самюэль бросил тревожный взгляд на пожилую даму. Она его успокоила:

— Такое случается сплошь и рядом.

Вынужденная неподвижность вернула мысли Самюэля назад, домой. Он достал телефон и отправил матери эсэмэску: «Как ты? Прости меня, пожалуйста». Ответ пришел через минуту: «Я в больнице, едва вижу. Приходи меня забрать». Значит, жива и, как всегда, все драматизирует, чтобы он чувствовал себя виноватым. Самюэль выключил телефон. И в ту же минуту контролер сделал следующее объявление:

— Рабочие-ремонтники оставили на путях дрезину. Поезд остановлен на неопределенное время. Как только буду знать больше, непременно сообщу.

Детская вера в материнское всемогущество не иссякла в Самюэле, у него возникло чувство, что мать в очередной раз нашла средство ему помешать. Он взглянул на соседей. Они сидели спокойно, нисколько не возмущаясь идиотами, которые бросили посреди дороги свою таратайку. Постоянные пассажиры местного поезда чего только не навидались за время поездок: баран на рельсах, несчастный случай на вокзале в Этампе, забастовщики, запрыгнувшие в поезд с платформы, машинист, забывший завести будильник. Но никто еще не подозревал железную дорогу в сговоре с матерями-тиранками.

Когда Самюэль увидел того самого молоденького контролера, который с озабоченным видом торопливо шел по проходу, он снова поднял палец:

— Месье!

— По поводу билета? Ничего страшного, на этот раз…

— Нет, я по поводу остановки. Это надолго?

— Я непременно сообщу, как только…

— У меня крайне важная встреча, — прервал его Самюэль. — Вопрос жизни и смерти!

Контролер и пожилая дама обменялись полуулыбками, подумав одновременно одно и то же: бедный мальчик, должно быть, влюблен.

— Я узнаю и непременно вам скажу, — сочувственно пообещал молоденький контролер.

Прошло минут десять, но контролер так и не появился, поезд по-прежнему стоял, а пассажиры безучастно перелистывали странички книг или водили пальцами по экранам айфонов, лишь изредка вздыхая. Самюэль грыз кулак. Неужели все напрасно? Он толкнул мать, проговорился, что знает об отце правду, а теперь сидит в этом проклятом поезде, и если приедет в Париж, то темной ночью! И еще ему хотелось есть. А еще больше — плакать. Вдруг вагон легонько встряхнуло. Молоденький контролер радостно объявил пассажирам, что путь свободен и они прибудут на вокзал Аустерлиц примерно с двадцатиминутным опозданием. Управление железных дорог приносит свои извинения.

— Че-ерт, — простонал Самюэль.

Он все просчитал по минутам, не сомневаясь, что жизнь — несложная арифметика, где 17:32 + 20 минут пешком = я пришел к началу концерта. Ничего подобного. Жизнь — это куча передряг, и это твердо усвоили остальные пассажиры.

Самюэль выпрыгнул из поезда на платформу ровно в 18 часов, время начала концерта. Он стрелой помчался вдоль набережной Сены, как было нарисовано у него на плане, но… в другую сторону. И понял это только через целых пять минут. Он побежал обратно, чувствуя отчаяние и боль в бешено колотящемся сердце.

Тем временем Андре Вьенер в замершем концертном зале успел сыграть Дебюсси и начал играть Шумана, а его сын все бежал из последних сил, и по щекам у него текли слезы, но он их не замечал, бежал, ничего не видя, рискуя попасть под автобус или сбить велосипедиста. На улице Сен-Поль он остановился, озираясь: «Где же я? Куда бежать?!»

— Как попасть на площадь Бодуайе, скажите, пожалуйста!

— Вы почти на месте. Пройдите немного вперед.

Вот она, мэрия! «Концерт, наверное, уже кончился, — подумал Самюэль. — Но, может, я все-таки увижу папу?» Он пощупал свитер. Да, диск никуда не делся.

— Вам куда? — окликнул его охранник у ворот во двор мэрии.

— Я… на концерт.

— Концерт давно начался.

— Я знаю. Поезд опоздал… Прошу вас, пожалуйста, пропустите меня. Играет мой отец.

Охранник не спешил, похоже, паренек был того.

— Пожалуйста, — повторил Самюэль, вытирая слезы.

— Ладно, иди, но чтобы на цыпочках, понял?

Охранник проводил Самюэля до двери, по счастью, ее оставили приоткрытой. В зале полная тишина. Неужели все кончилось? Самюэль проскользнул внутрь. Полутьма, но на освещенной ярким светом эстраде сидел перед фортепиано Андре Вьенер, неподвижный, сосредоточенный. Черный пиджак, белоснежная рубашка, бледное лицо, темные волосы. Самюэль заметил свободное место у самого края, единственный свободный стул, потому что сидевший на нем молодой человек встал и стоял у стены, чтобы лучше видеть игру пианиста. Самюэль не сел, а почти что упал на стул, и не потому, что бежал, а потрясенный первыми трагическими аккордами. Соната № 3 Скрябина. Первая часть. Drammatico.

Самюэль узнавал каждую ноту, но звучали они по-иному, были живыми, теплыми, а рояль казался ослепительным черным солнцем. Пианист слился с ним, был его частью. На лице его боль сменялась восторгом, пальцы то впивались в клавиши, то ласкали их, а потом на короткую секунду взмывали в воздух — гибкие, белоснежные, немые — и вновь бежали от низких октав к высоким, от высоких к низким. Самюэлю сделалось страшно. Он читал, что его отец непредсказуем, что ему случается взять не ту ноту. У Вьенера случались срывы, разумеется из-за стресса, но еще и потому, что он мог впасть в транс. Музыка завладевала им, и в эти мгновения он был так прекрасен, что у сидящих в зале захватывало дух. По временам его словно отбрасывало назад, романтическая шевелюра взлетала волной, но в следующий миг он уже снова нависал над клавишами, и ноты по капле стекали с его пальцев. Последняя часть. Con fuoco. С огнем. И огонь вспыхнул — в пианисте, в его игре, все более нервной и напряженной. Он то замирал в какой-то истоме, то вздрагивал и исступленно рвался вперед к трем последним аккордам, в которые вложил неистовую страсть. Как сказал сам Скрябин: «В темные бездны / Взором сжигающим / Он проникает…» Самюэлю показалось, что он парит над бездной, а стоящий рядом молодой человек болезненно застонал. В следующую минуту зал, освобождаясь от долгого напряжения, бурно захлопал в ладоши, награждая аплодисментами канатоходца, который увел их так далеко… Увлек так высоко…

— Браво! Браво! — кричали ему.

Пианист встал и, положив руку на рояль, поклонился так изысканно, словно одарял публику своей благосклонностью, а не благодарил за аплодисменты. В зале зажегся свет, и Самюэль увидел, что слушателями были в основном пожилые люди, молодежи — юношей и девушек — было совсем немного, но это явно были музыканты, и они боготворили Андре Вьенера. Из них был и стоящий рядом с Самюэлем молодой человек. Как только виртуоз покинул сцену, молодой человек устремился за кулисы. Самюэль побежал за ним, зажав в руке диск, служивший ему предлогом. Он услышал, как молодой человек крикнул:

— Переодевайся, Андре! Я повесил рубашку на ширму!

Самюэль вошел, не стучась, в помещение, которое приспособили под гримерку. Вьенер к нему обернулся.

— Да? — спросил он отрывисто.

— Мне… автограф, — выговорил Самюэль и протянул диск в конверте.

— Надо же! Антуан, у тебя есть ручка?

Пока молодой человек искал ручку, Вьенер и Самюэль смотрели друг на друга.

— Вас зовут?..

— Самюэль.

— Я напишу просто «Самюэлю»? — спросил Вьенер, ища место на конверте для надписи.

— Самюэлю Каэну.

Волнение и тревога вызывали у Андре Вьенера легкий тик, вот и сейчас он быстро заморгал.

— Антуан, оставь нас на минутку!

— Но нас ждет мэр! — отозвался молодой человек, который, как видно, исполнял у пианиста обязанности импресарио.

— Пусть ждет, — уронил Вьенер.

У него была своеобразная манера говорить: почти не разжимая губ, отчего слова звучали несколько высокомерно. Антуан сердито посмотрел на непрошеного посетителя и молча вышел из комнаты.

— У меня была знакомая, Лина Каэн, — сказал Вьенер, подписывая диск.

— Это моя мать.

— Я был совсем юнцом. Без гроша в кармане. Она меня приютила на некоторое время.

— Приютила, — повторил озадаченный Самюэль.

— На год или два, — сказал Вьенер и протянул Самюэлю подписанный диск, держа его кончиками пальцев.

— Но… я ваш сын или нет? — пробормотал Самюэль.

— Она так вам сказала?

— Она ничего мне не говорила. Я догадался. В общем, я подумал…

Дверь приоткрылась, и Антуан заглянул в комнату:

— Извини, но нам пора. Мы же приглашены в ресторан.

— У меня, Антуан, семейная сцена. Дай мне, пожалуйста, несколько минут. Я только что нашел сына.

— Ты? Сына? — изумленно переспросил тот.

— Да. И закрой, пожалуйста, дверь.

Антуан закрыл ее со злобным хлопком.

— Патологически ревнив, — заметил Вьенер. А потом улыбнулся.

Самюэль впервые видел, что Андре Вьенер улыбается. Улыбка была скорее насмешливой, чем счастливой.

— Тебе захотелось иметь отца?

— Не знаю, у меня никогда его не было. Но, наверное, чего-то не хватало, — ответил Самюэль, мгновенно усвоив небрежный тон Вьенера.

Он видел, что Вьенер, что бы он ни чувствовал, предпочитает играть роль «равнодушного красавца». Однако глаза его заморгали чаще.

— И ты думаешь, меня можно звать папой?

* * *

Десять часов вечера. Спаситель мысленно произвел смотр всем, кто расположился у него под крышей. В кухне мадам Гюставия и трансгендер Сержант. На чердаке Габен и Спасён. В детской Лазарь, Поль и еще Чудик. На кресле-кровати в рабочем кабинете Жово, лестницы ему не одолеть. И наконец, Луиза в спальне, ставшей уже семейной. А что? Нормальная семья: трое детей, родители и дедушка.

— Если в мире все бессмысленно, — сказал сам себе вслух Спаситель, — кто нам мешает самим придумать какой-нибудь смысл?

Луиза уже лежала в постели и делала вид, что читает книгу «Может, мы все ненормальные?». Услышав слова Спасителя, она подняла голову:

— Это ты сам додумался?

— Мог бы и сам, но меня опередил Льюис Кэрролл. Очень красивая на тебе штучка, вся в дырочках.

— Называется кружевная сорочка.

— Надо бы и мне такую же, а то у меня даже пижамы нет.

Он притушил лампу и снял свою несносимую толстовку с надписью «Колумбийский университет», которую надевал по субботам. Луиза исподтишка на него взглянула и лишний раз задала себе вопрос: как это она ухитрилась обзавестись таким удивительным бойфрендом. Полуголый Спаситель сидел на краю кровати и смотрел на нее так пристально, так внимательно, как может смотреть только любящий психотерапевт. Да, конечно, он влюблен в нее, но настолько ли сильно, чтобы помочь ей достичь желаемого?

— Думаешь, у нас получится? — спросила Луиза.

— Что именно?

Луиза искала слова и выкладывала их одно за другим перед ним и перед собой тоже.

— Создать… новую… семью. Несмотря на то, что Жером и Пэмпренель стараются изо всех сил нам помешать. Потому что… это ведь так, правда?

— Так-так-так, — подтвердил Спаситель.

Минутка молчания. И завораживающий голос:

— У нас все получится. Я думаю, даже ребенок.

Луиза вздрогнула. Она никогда не говорила ему, как мучительно ей хочется третьего.

— Как… Как ты догадался?

— На улице ты заглядываешься на все коляски.

Луиза обняла Спасителя.

— Твой телефон, — шепнула Луиза.

— Слышу.

Это пришла эсэмэска.

— Уже поздно, кто это может быть?

— Понятия не имею. Возможно, кто-то из пациентов грозит выброситься из окна, если я немедленно не доставлю ему хомячка.

— Проверь, если хочешь, — сочувственно посоветовала Луиза.

— Не хочу. Но все же придется.

Он вскочил слишком резко, так что пришлось снова сесть на край кровати.

— Что с тобой?

— Голова закружилась, — объяснил он, вставая.

Оба телефона, личный и рабочий, Спаситель оставил на комоде. Мигала в темноте старушка «нокия», которую иной раз он даже одалживал сыну. Кто же мог писать ему ночью по его личному телефону?

— Самюэль Каэн, — едва слышно прошептал он.

«Добрый вечер! Я в Париже, был на концерте Андре Вьенера. Скрябин. Потрясающе. Ни единой фальшивой ноты. Хоть я у вас больше не лечусь, но вы сказали, мы можем быть друзьями. Мне нужно с вами поговорить. О Вьенере. Вы во всем правы. Не ангел, не зверь, он очень сложный. Я ужинал с ним в ресторане, он представил меня куче людей и говорил: Самюэль, мой сын».

— Что-то серьезное? — спросила Луиза.

— Нет, ничего особенного.

Самюэль оставался в зоне врачебной этики: его эсэмэска — врачебная тайна. Поэтому Спасителю пришлось в одиночку наслаждаться последней фразой:

Благодаря вам у меня появился человек, которого я сегодня назвал ПАПОЙ.