Первым в понедельник утром должен был пожаловать Кермартен, за которым подглядывали соседи. «Интересно, послушался он моего совета?» – подумал Спаситель. И очень скоро получил ответ.

– Четыре лампы по 300 ватт, – объявил Кермартен, едва переступив порог кабинета. – Я направил их на потолок и держал включенными всю ночь. Тут-то они и поняли, что я их разоблачил! На следующий вечер я включал лампы только на два часа перед сном. А потом стал включать по часу. Уверен, скоро они прекратят свои происки. Вы оказались правы, это хорошая тактика.

Он, потирая руки, хохотнул. Вид у него был диковатый, как и в прошлый раз.

– Будьте бдительны, не расслабляйтесь! – озабоченным тоном сказал Спаситель. – Не то они сделают вид, что отстали, а потом опять возьмутся за свое. Пусть лампы светят каждый вечер по два часа, не меньше.

Кермартен огорчился. Он думал, психотерапевт разделит его радость быстрой победы над врагом.

– Жаль, – сказал он, – а я хотел в следующие выходные кое-кого позвать в гости.

– Кое-кого? – эхом отозвался Спаситель.

– Одну женщину.

– Вот как?

Похоже, дело принимало новый оборот. Кермартен овдовел три года назад. Они с Виолеттой, его женой, прожили пять лет в счастливом браке. А с этой женщиной он познакомился незадолго до того, как за ним начали шпионить соседи.

– Пока они подглядывали, я же не мог компрометировать даму.

– Вы рассказали ей о слежке?

– Конечно нет. Она сочла бы меня сумасшедшим!

Теперь Кермартен выглядел и говорил совершенно нормально.

– А почему бы вам на выходные самому не пойти к вашей даме в гости? – подсказал ему психолог. – Если соседи ничего о ней не знают, они не успеют навесить камеры у нее дома.

– Ну, как-то неудобно напрашиваться, – усомнился Кермартен.

– Можно найти предлог. Предположим, у вас идет ремонт и в спальне пахнет краской.

При слове «спальня» Кермартен задрожал и чуть слышно пробормотал:

– Так или иначе, она не допустит.

– Ваша знакомая?

– Нет. Виолетта.

– Виолетта?

– Она не допустит.

Спаситель хотел убедиться, что правильно понял:

– Ваша жена?

Кермартен бросил взгляд на потолок.

– Вы уверены, что здесь нет…

– В моем кабинете нет камер. Я уверен, месье Кермартен. Она за вами не следит.

Кермартен недоверчиво и даже злобно взглянул на него:

– Вы с ней в сговоре?

– Нет. Но я только что понял, что она в сговоре с вашими соседями. Еще одна причина не терять бдительности. Не выключайте лампы всю ночь и пока не приглашайте никого в свою спальню.

Кермартен удрученно кивнул. От мертвой жены ему будет труднее избавиться, чем от живых соседей. Следующий сеанс назначили через неделю.

А у Спасителя весь день не выходило из головы наваждение пациента-параноика. Он тоже был вдовцом и целых шесть лет после смерти жены не приводил в свою спальню другую женщину.

– Элла?

17:15. Элла в приемной шаркала по полу новенькими кедами, глядя на них с отвращением.

– Давно не виделись! – встретил ее психолог. – Nice shoes.

На самом деле он с первого взгляда понял, что ей не нравилось. Новые кеды были розового цвета.

– Это все мама, – вздохнула Элла. – Мы вместе были в магазине, и она пристала к продавщице: «А более женственной модели у вас нет?»

– Странное выражение: женственная модель.

– В духе моей сестрицы, – усмехнулась Элла.

Она села и долго сидела молча. Про фотографию она решила Спасителю не говорить, а больше сказать было нечего. И вдруг она просияла – тема для разговора нашлась:

– Ах да! В субботу мы с папой ходили на картинг. Оказывается, это его детская мечта. Десять минут – шестнадцать евро. Было здорово. А потом в настольный футбол сыграли. Я папу обставила.

Она старалась говорить басовито.

– С мамой – развлечение для девочек, с папой – для мальчиков, – заметил Спаситель.

«Лесби или транс», – пронеслось в голове у Эллы, и ее передернуло.

– О чем ты подумала?

– Ни о чем.

– Давай сыграем в одну игру. Я говорю какое-нибудь слово, а ты мне сразу, не задумываясь, слово или фразу в ответ. Как в пинг-понг.

– Что-что? – Элла растерялась.

– Я начинаю. Белый.

– Ну-у… Черный.

– Говорить.

– Молчать.

Мама. Страх. Любовь. Никогда. Терапия. Секреты. Папа. Пьет. Мячик летал взад-вперед через сетку. Правда. Скрывать. Открыться. Пропала! Элла перестала себя контролировать. Злоба. Люди.

– Школа.

– Не хочу туда больше!

Они посмотрели друг другу в глаза. Так вот почему у нее болел живот – снова вспыхнула школьная фобия.

– Я вам кое-что покажу, – сказала Элла. – Только никому не говорите.

Она протянула Спасителю свой айфон.

– Отличная фотография, – сказал он.

– Вы почитайте эсэмэски. – Элла покраснела от стыда.

Их накопилось уже 523. Спаситель прочел несколько штук. Они были примерно одинаковые:

Лесби, транс, педе. Хочешь переспать со мной и с моим другом? Куда девала сиськи?

Он вернул Элле айфон.

«Эта штуковина – в детских руках настоящая бомба, – подумал он. – Кто угодно, где и когда угодно может украсть чужую фотографию, распространить ее, пустить слух, испортить репутацию».

– Кто сделал эту фотографию?

– Джимми.

– Как его фамилия?

– Дельон.

– Джимми Дельон. Так. Кто еще?

– Что вы хотите сделать? – забеспокоилась Элла.

– Без твоего согласия – ничего. Есть кто-нибудь, кому ты доверяешь?

– Вы… мадам Нозьер.

Это ее учительница латыни.

– И всё?

– Мадам Сандоз.

Школьная медсестра, у которой всегда есть в запасе лекарства от болей при месячных и любовных мук.

– И всё?

– Папа? – неуверенно сказала Элла.

– А из твоих ровесников? Одноклассников?

Элла подняла брови и покачала головой: нет. Есть две девочки, с которыми она иногда разговаривает, но и они могли бы смеха ради рассылать фотографию. Спаситель стал выяснять дальше: ведь все это делает не только Джимми, верно?

– Еще девчонки из параллельного класса. Я вам про них говорила.

Она встречалась с ними раз в неделю, на уроках латыни. Они стащили у нее тетрадь, в которой она писала роман, и в шутку испачкали чернилами ее любимую морскую сумку. Алиса Рошто тоже ходила на латынь, но участвовала ли она в травле, Спаситель не знал.

– Можешь назвать имена этих девочек?

– Главная – Марина Везинье. Потом Сельма… Мелани… еще Ханна… Алиса… Но жаловаться учительнице – ни за что!

– Думаешь, прекратится само собой?

– Нет, – ответила Элла.

Спаситель заметил, что она трет грязной подошвой правого кеда розовый верх левого.

– Значит, выхода нет?

– Я набью им морду.

В другом мире, где она звалась Джеком, все решалось на кулаках, в честной драке.

– Ты разрешишь мне поговорить с мадам Сандоз? Я хорошо ее знаю.

Элла кивнула, но тут же пожалела, что дала согласие. Спаситель запустит цепную реакцию. Медсестра скажет завучу, а тот – родителям.

– Мама совсем не понимает, какая я. Ей и подумать об этом страшно. А увидит фотографию – просто с ума сойдет.

– И не станет на твою сторону, если узнает, что тебя травят?

– Она решит, что я ненормальная.

– А папа?

– Не знаю… Он стал таким странным.

Спаситель помнил отца Эллы, он был очень агрессивно настроен к психологам и «всяким их дурацким фишкам».

– Что значит странным?

– Да не знаю я! – Элла всплеснула руками. – Говорит, что мне надо сдать на юношеские водительские права, как только подойдет возраст, и что он надует мне футбольный мяч. – Она засмеялась. – Подарил мне свой скаутский нож!

– Так-так, значит, ты для него стала мальчиком.

Элла замерла, будто услышала что-то невероятное.

– Хорошо бы в следующий понедельник ты пришла вместе с папой, – сказал Спаситель под конец консультации, а про себя подумал, что у Эллы, возможно, нашелся неожиданный союзник.

В тот день, поскольку все еще длились школьные каникулы, Спаситель закончил прием довольно рано и в 18:45 уже был свободен как ветер: хочешь, сиди с парнями на террасе, хочешь, болтай по телефону с Луизой.

– Алло! Ты не занята?

Они говорили обо всем на свете, пока в Спасителе не проснулся внутренний голос, он же Супер-эго или Сверчок Джимини, и не начал приставать: скажи да скажи ей, что ты сделал. «Ну ладно, – уступил Спаситель. – Только не по телефону».

– Ты думаешь о чем-то своем, – сказала Луиза. – У тебя неприятности?

«Вот видишь, – возликовал Джимини, – она догадалась». «Вовсе нет, – заюлил Спаситель. – Я же ничем себя не выдал». «А подсознание на что?» – ухмыльнулся Сверчок.

– Ау! Спаситель, ты тут?

– Что? Да-да, извини… Нет, никаких неприятностей. Просто незадача с одной пациенткой, но это связано с моей практикой, я не имею права рассказывать.

«Ой, врешь!» – заверещал Джимини.

Вести два разговора сразу Спасителю было не под силу, а потому он поспешил закруглиться и повесил трубку.

На веранде парни сидели рядком на диване напротив телевизора и внимательно смотрели какую-то муру. Спаситель походя выключил телевизор.

– Но, па-а-па-а! – заныл Лазарь. – Это же время, когда можно!

– Накрой-ка на стол. Габен, умеешь делать соус для салата? Мне через полчаса уходить.

– Куда?

Спаситель вздернул брови – с каких это пор он должен отчитываться перед Габеном?

– Идет к своей инспекторше, – ответил за отца Лазарь, – он к ней всегда после ужина ходит.

Выходит, всё всем известно? Спаситель провел рукой по лбу, будто стирая то, что там написано: «Он поцеловал пациентку».

* * *

Мадам Дюбюи, психиатр и психоаналитик, жила со своей старой матерью в Клери-Сент-Андре, в довольно мрачном доме. Спаситель вошел в ее приемную ровно в 20:30 – старинные бургундские часы как раз засипели и пробили один раз. Спаситель осмотрелся: знакомая, неизменная обстановка. Тот же торшер с пожелтевшим, украшенным пыльными кисточками абажуром.

– Ну и что ты скажешь своему аналитику? – опять завелся Сверчок Джимини. – Что пытался соблазнить пациентку?

– Чушь! – возмутился Спаситель. – Во-первых, она сама начала.

– Отлично! – фыркнул Джимини. – «Это не я, мадам, она сама!» А кто отвечает за контртрансфер?

Спаситель «чипнул» – он был зол на себя.

– Но это не самое главное, – не унимался Сверчок. – Что тебя больше всего-то гложет? Признавайся!

Спаситель поерзал и закашлялся, будто его одолела аллергия на пыль.

– Ну-ну, не притворяйся! Ты боишься – вдруг ты такой же, как твой папаша, Красавчик Фефе с Мартиники, наплодивший семнадцать детишек, – такой же бабник, потаскун.

– То есть меня терзает страх оказаться неверным? – Теперь усмехнулся Спаситель. – К твоему сведению, я был верным мужем, и даже после смерти Изабель ни одна женщина не…

– Да-да, – перебил его Джимини. – А почему? Только потому, что ты чувствовал себя виноватым в том, что у жены была депрессия, что ты не смог ее спасти. Но вспомни, в шестнадцать лет в Фор-де-Франсе ты каждую неделю влюблялся в другую девицу, а в двадцать один год в Париже, вдали от родителей, так загулял, что не перешел на следующий курс и пришлось его повторять.

Спаситель снова зашелся кашлем – уж больно разыгралась аллергия. Он прислушался в надежде уловить хоть какие-нибудь звуки, кроме тиканья старинных часов. Но дом казался мертвым. Он встал и принялся ходить взад-вперед по приемной. Это помогло – в голове созрело несколько важных решений. Он продолжит работу с Бландиной, но видеться с ее матерью не будет. Самюэлю даст ПУСТУЮ коробку лексомила – пусть мадам Каэн думает, что сын принимает лекарство. С Вьенером, когда он пьян, разговаривать не станет. И не скажет Луизе о том, что произошло между ним и Марианной Дютийо.

– Луиза слишком уязвима, – объяснил он внутреннему голосу. – Ей изменил бывший муж, и она может подумать, что все повторяется сначала. Будет мучиться попусту.

– Ну да, ты хлопочешь о ее благе, – хихикнул Джимини. – Такой добренький.

Бим-бом, бим-бом… Часы пробили девять. Доктор Дюбюи опаздывала уже на полчаса.

– Издевательство, – сквозь зубы пробормотал Спаситель.

Он уехал из Клери-Сент-Андре с почти спокойной совестью, сэкономив к тому же 85 евро. Домой он зашел через сад и застал на веранде Жово – тот сидел в темноте, напротив выключенного телевизора.

– Свет меня утомляет, – сказал старый легионер.

Он восседал на кожаном диване и вел немую беседу со своим прошлым.

Спаситель поднимался в спальню, когда в кармане у него затрещал мобильник.

– Это доктор Дюбюи. Вы не пришли сегодня на консультацию.

– Э-э-э… Я не смог.

– Напоминаю вам, что пропущенный сеанс, если он не был отменен минимум за двое суток, должен быть оплачен.

– Да, конечно. Я пришлю вам чек.

Правильно говорит Жово: за грехи нужно платить.

* * *

Прошло десять дней, с тех пор как Самюэль побывал на концерте отца. Тогда он подумал, что жизнь его резко переменится. Но в Орлеане все пошло по-старому: его ждало ненаписанное сочинение по «Кандиду» Вольтера, мать цеплялась к нему еще хуже, чем раньше, а от отца – ничего, хотя он раз по двадцать в час проверял свой айфон и почтовый ящик. А ведь тогда в ресторане Вьенер сказал ему на прощание:

– Keep in touch. Я многое должен тебе сказать. Напишу из Квебека.

Самюэль записал номер отцовского мобильника под ревнивым взглядом Антуана и уже послал ему десяток эсэмэсок. Противно чувствовать себя обманутым и смешным.

– Да плевать ему на меня!

Во вторник в 9:45 Самюэль опять пришел к психологу.

– Мать теперь знает, что я докопался, кто мой отец, и ругает его без продыху – вот и все, чего я добился, – сказал он и вздохнул. – И что хуже всего, может, она и права.

Спаситель не мог решить, стоит ли говорить Самюэлю, что он тоже познакомился с Вьенером и тот стал его пациентом.

– Она рассказывает про него всякие гадости, – пробормотал Самюэль, глядя в пол.

– Какие гадости?

– Вроде как он бисексуал.

– Тебя это огорчает?

Самюэль поднял голову, посмотрел в глаза психологу и после недолгого молчания сказал:

– Да нет, мне все равно. Она еще твердит, что он не хотел ребенка, удрал, как только я родился, что он думает и говорит только о себе и вообще считает, что он пуп земли.

– Тогда, на ужине, он произвел на тебя сильное впечатление, – напомнил Спаситель, удивленный тем, как быстро идол слетел с пьедестала.

– Да, – согласился Самюэль. – Но все оказалось фуфлом. И никакой он не отец, отцы такими не бывают!

– Почему ты так думаешь?

– Потому что! Я написал ему с полсотни эсэмэсок, – тут Самюэль слегка приврал, – а он ни разу не ответил.

– Он на гастролях, у него целыми днями репетиции и каждый вечер концерт.

– Это что, очень долго – настучать эсэмэс? Полминуты.

– Может быть, он еще не свыкся с тем, что у него есть сын.

– Но у него уже шестнадцать лет есть сын! – закричал Самюэль. – Почему вы его защищаете?

– Потому что любой обвиняемый имеет право на адвоката.

Спаситель крутанул кресло и уставился на «Странника над морем тумана». Повисла пауза.

– Мама спросит, выписали ли вы мне рецепт, – прервал молчание Самюэль.

– У меня нет рецептурных бланков, только именные. Я выпишу тебе лексомил.

– А что это такое?

– Успокоительное.

– Она захочет посмотреть на упаковку.

– Я тебе дам.

Он протянул Самюэлю бланк и коробку. Тот потряс ее и испуганно сказал:

– Но она же пустая! Мама сразу увидит.

– Ты не обязан показывать ей свои лекарства.

– Можно подумать, вы не видели мою мать! – Самюэль безнадежно махнул рукой. – Сами знаете, она роется в моих вещах.

Спаситель нехотя положил в коробку несколько блистеров с таблетками.

– Но обещай мне, Самюэль, что ты к ним не притронешься!

– Я буду аккуратно их выкидывать, четвертушку утром, четвертушку днем и половинку на ночь. Вот и всё. Я сказал маме, что должен приходить к вам регулярно, чтобы вы наблюдали за ходом лечения. Так что смогу продолжать терапию.

– Так-так-так…

Спаситель шел на большой риск. Но Самюэль при всей своей импульсивности был вполне уравновешенным подростком.

– Я тебе доверяю, – сказал психолог и выпрямился перед пациентом во весь свой богатырский рост.

Они пожали друг другу руки.

– Не спеши осуждать отца. – Сент-Ив заговорил обволакивающим голосом. – Дай ему время. Дай ему время…

И Самюэль расплылся в счастливой улыбке. Как ребенок, которому хочется верить в Деда Мороза.

– Я тоже хочу научиться на чем-нибудь играть, – сказал он с жаром. – Но не на пианино. Лучше на гитаре или на ударных.

– Прекрасная идея.

– Так хочется…

Глаза у него увлажнились, но от избытка чувств или от страха выглядеть смешным он не сумел договорить: «иметь отца».

– …это… заниматься музыкой.

Самюэль ушел, за ним потянулись другие пациенты, а в промежутках надо было делать записи, заполнять журнал, и так целый день, пока не пробил час свободы.

* * *

– Папа! – с ходу набросился на него Лазарь. – Поль принес «Ледниковый период-3», а мы не можем его посмотреть, надо купить DVD-плеер.

– Притормози с покупками, дружок, я и так уже в минусовом балансе.

– Что это значит – в минусовом балансе? – спросил Поль.

Все семейство Рошто было в сборе, и прежде чем ответить Полю, Спаситель поздоровался с Луизой и Алисой.

– Это значит, что я задолжал своему банку.

Поль тревожно взглянул на него:

– А в тюрьму тебя не посадят?

– Не сразу. Сначала пришлют судебного пристава, и он заберет телевизор.

– Как?! – ужаснулся Поль.

– Не морочьте ему голову – что ты, что Габен! Он же вам ВЕРИТ.

Поль посмотрел на мать, будто не слыхал ее слов, и спросил, сколько денег на его сберегательной книжке.

– Я могу одолжить Спасителю.

– Нет, милый. Он уж сам как-нибудь разберется.

– Ну, это как сказать, – пошутил Спаситель. – Сколько там у него на книжке?

– Я же прошу, перестань! – обиженно сказала Луиза.

Спаситель состроил покаянную гримасу и положил руку Полю на плечо.

– Мама права, я разберусь. Но все равно спасибо.

С парадного входа позвонили.

– А кстати, кто оплатит пиццы, которые я заказал? – спросил Габен.

– Пополам! – Луиза уже искала в сумке кошелек.

Но Спаситель остановил ее:

– Да ладно! Я еще не настолько обнищал.

– Ты уверен?

Спаситель провел рукой по лбу, будто стирая надпись: «Он не умеет считать деньги». Действительно, в последнее время он перестал понимать, на что уходят деньги. Может, как раз на пиццу?

– Ну нет! Ананасовая, чоризо – я такие не люблю! – капризно сказала Алиса, когда открыли коробки.

– Ладно, тогда я выбрасываю.

Габен взял одну пиццу и уже собирался метнуть ее, как диск, но Поль перехватил его руку:

– Нет! Нет!

В общем, вечер обещал быть нескучным. Спаситель вполглаза наблюдал за Алисой. С брезгливой гримасой – будто ее вот-вот стошнит – она кончиками пальцев брала кусок за куском и слопала как миленькая обе пиццы – и ананасовую, и чоризо, так что одни крошки остались. Она в одной компании с девчонками, которые травят Эллу Кюипенс. Неужели она с ними заодно? – думал Спаситель.

– Приятно снова увидеться со школьными подругами? – спросил он ее.

– Да, а что? – Алиса тут же ощетинилась.

Разговоры между ними пока получались плохо.

– Ничего, просто так, – пробормотал Спаситель.

После ужина все четверо парней – Жово, Габен, Лазарь и Поль – перешли на веранду и уселись рядком на диван. Предстояли компьютерные автогонки.

– Мама, можно я переночую тут? – крикнул Поль.

– Да, если разрешит Спаситель, – ответила Луиза.

Конечно, разрешит! Лазарь и Поль, оставив на миг рукоятки приставки, захлопали в ладоши. Алиса же, не поднимая носа от айфона, страдальчески вздохнула.

– Ну а мы вас оставим, – сказала Луиза великосветским тоном – так удалялись после трапезы дамы былых времен, предоставляя мужчинам свободу пить и курить.

Дом номер 12 по улице Мюрлен по-прежнему оставался мужской обителью. Спаситель этого не замечал, потому что равновесие восстанавливалось на рабочей половине дома – среди его пациентов большинство составляли особы женского пола.

* * *

– Бландина и… Да это же Марго!

В тот вечер в приемной сидели обе сестры. Марго за несколько месяцев сильно изменилась: она постриглась, осунулась и стала очень похожа на мать. В кабинете Марго села на кушетку, пристроив рядом сумку, а Бландина развернула стул и уселась на него верхом.

– Ничего, что я пришла? – спросила Марго. – Родители знают.

– И Бландина не против?

– Я только за.

Бландина сложила руки на спинке стула и уперлась в них подбородком.

Марго объяснила Спасителю, что психиатр высказалась в пользу семейной терапии. По ее мнению, у девочки нет ни депрессии, ни тяги к самоубийству, а калеча себя, она просто старается достучаться до родителей.

– Когда они развелись, я стала резать руки, чтобы сказать: смотрите, как мне больно из-за вас, и два раза пыталась покончить с собой, потому что они меня не слышат.

Марго крутила на запястье браслет, сделанный из вилки, – у матери, что ли, взяла?

– Но твой отец не желает участвовать в терапии, – напомнил ей Спаситель.

– Кретин! – высказалась Бландина.

Сестра одернула ее:

– Оскорбления делу не помогут.

– Он хочет отнять нас у мамы.

– Он обратился по этому поводу в суд, но я надеюсь его отговорить. – Марго тщательно подбирала слова, копируя манерный тон отца.

– Так почему ты обратилась ко мне? – спросил Спаситель с наигранным недоумением.

Марго открыла рот, но не смогла заговорить, глаза ее наполнились слезами.

– Да потому, что вы единственный кайфовый взрослый из всех, кого она знает, – сказала вместо нее Бландина.

– Заткнись ты! – вспылила Марго.

– Но ты сама так говорила! – крикнула в ответ Бландина.

– Ладно-ладно! – вмешался Спаситель. – Пусть я буду кайфовый, не надо из-за этого убивать друг друга.

Бландина, привычная к шуточкам психолога, засмеялась, а Марго расплакалась.

– Все так плохо? – Спаситель протянул ей коробку с платками.

Марго перестала подражать родителям. Она не папа и не мама и никогда не сможет помирить их.

– Они развелись, Марго, и это их дело, они так захотели. Ты тут совсем ни при чем и ничего не можешь изменить.

– Знаю, – всхлипнула девочка.

– Она все еще верит, что они опять будут вместе, – снова встряла Бландина.

– Да закроешь ты рот? Когда мне понадобится помощь идиотки, я тебя позову!

Спасителю было неприятно слушать эти обидные слова. Тем более что, когда Марго второй раз пыталась покончить с собой, именно Бландина подняла тревогу и спасла ее.

– С понедельника снова в лицей? – спросил он самым бодрым тоном.

– В английском классе очень сложная программа. А я много пропустила, боюсь, у меня будут плохие оценки.

– А у меня только такие и бывают, – не очень внятно, не отрывая подбородка от спинки стула, сказала Бландина.

– Но школа – это не только учеба, а еще и общение, подруги, мальчики, – перечислил Спаситель.

Тут Бландина подняла голову и сказала, глядя Спасителю в глаза:

– Вот ты небось только о девочках и думал.

Он «чипнул».

– Мне дико нравится, когда он вот так причмокивает. – Бландина повернулась к сестре. – Я бы за него вышла замуж, когда вырасту.

– Бландина! – одернул ее Спаситель.

– Знаю-знаю, вы психолог-вешалка. Но я не путаю вас с отцом. Во-первых, вы другого цвета, а во-вторых, он зануда – месье Кар-кар-карре!

– Я-то надеялась, что риталин ее угомонит, – сказала Марго. – Видно, надо удвоить дозу.

– Неужели ты думаешь, я эти ядовитые конфетки и правда ем? Да я их в унитаз спускаю. Я – это я, такая, какая есть! Мне не сидится на месте – ну и ладно, болтаю без умолку – ну и пусть! Я чокнутая кукломанка!

Она раскинула руки, как кинозвезда, которая позирует перед фотографами на набережной в Каннах.

– Блестящее выступление сестер Карре! – поздравил их Спаситель. – Каждая в своем жанре.

На этот раз сестры дружно рассмеялись, и остаток сеанса прошел мирно. Провожая их, Спаситель пожал обеим руки:

– Помогайте друг другу, девочки. Будьте друг другу опорой.

Девочки обменялись быстрыми взглядами.

– Можно мы и дальше будем приходить вместе? – спросила Бландина.

– Ты правда так хочешь или только говоришь, чтобы угодить сестре?

– То и другое.

– Она хоть и чокнутая, но девчонка что надо, а? – обратился Спаситель к Марго.

* * *

Луизе было непривычно остаться без детей в свою законную неделю с ними. Алиса ночевала у Сельмы, а Поль – у Спасителя. Зато с утра она спокойно дописала обзор для «Репюблик дю Сантр» и теперь, в четыре часа дня, спешила к Сент-Ивам – несла ужин на всю компанию.

Ее встретил Поль:

– Мам, нам скучно. Можно мы поиграем в «Марио Карт»?

Луиза пошарила глазами вокруг телевизора. Ни пульта, ни геймпадов не видно.

Лазарь перехватил ее взгляд.

– До шести часов нам нельзя.

– Зачем нужна приставка, если нельзя играть! – жалобно сказал Поль.

А Лазарь просто так, чтобы Луиза знала, сообщил, что все лежит в ящике тумбочки в папиной спальне.

– Сейчас принесу, – сказала она.

В последние несколько дней ее то и дело щекотало тихое возмущение. Да, Спаситель – хороший психолог, но у него самого бывают заскоки, так что она отлично понимала Поля.

Луиза открыла дверь в спальню, но долго не решалась переступить порог – она еще ни разу не входила сюда одна. На цыпочках, так же как недавно в кабинете Спасителя, она подошла к тумбочке и выдвинула ящик – наверное, вот этот!

Разумеется. Другого и не было.

– Есть! – шепнула Луиза, вытаскивая пульт и геймпады.

У нее вспотели ладони, отчаянно колотилось сердце. Она положила добычу на кровать и вдруг заметила в ящике большой конверт, на котором рукой Спасителя было что-то написано. Она достала конверт и прочитала:

Конверт был не запечатан, Луиза в него заглянула. Там лежали фотокарточки. Она вытащила одну, самую большую. Взглянула на нее и вскрикнула – это же фотография со свадьбы Спасителя. Молодые и вся их родня на фоне роскошного дома в колониальном стиле. Все белые, кроме Спасителя и одной женщины во втором ряду. Луиза провела пальцем по изображению новобрачной, словно хотела стереть его. Вот от кого у Лазаря такие светло-серые глаза. Маленькая светловолосая женщина рядом со Спасителем выглядела особенно хрупкой. Бледное застывшее лицо, длинная белая фата – невеста-призрак.

– Ну, мам! Нашла? – прокричал снизу Поль.

Луиза вздрогнула, кое-как засунула фотографию обратно в конверт и спрятала его в ящик.

– Да-да, иду!

Прошло с полчаса. Поль с Лазарем резались в «Марио», и тут со стороны сада на веранду вошел Габен.

– Ишь ты! И вам разрешили?

– Да, мама разрешила. – Поль кивнул на Луизу, она сделала вид, что читает.

– Класс, – только и сказал Габен, прошел на кухню, а оттуда – к себе на чердак.

– Он сердится, – шепнул на ухо Полю Лазарь.

Габен умел произносить свое «класс» на разные лады.

– Отнесем геймпады в спальню?

– Вот только этот кон доиграем.

– Ага.

Мальчишки говорили шепотом. Луиза удивилась: не запугал же их Спаситель? Впрочем, она и сама прислушивалась, не хлопнет ли дверь. И встрепенулась, услышав стук. Но нет, это ударилась о стену створка окна наверху.

– Ну хватит, – не выдержала она наконец. – Наигрались.

Повторять не пришлось.

– Клади все точно туда, где лежало, – предостерег ее Лазарь, хоть в этом не было нужды.

Домой Поль шел вприпрыжку, ужасно довольный собой. Сегодня он узнал, до чего сладок запретный плод.

Перед сном, прочитав вслух очередную главу «Домика в прерии», Луиза наклонилась поцеловать сына, а он вдруг крепко ее обнял.

– Мамочка, у тебя же нет депрессии?

– С чего это ты выдумал?

– Я не выдумал. Это у мамы Лазаря была депрессия, и она наглоталась таблеток и насмерть разбилась в машине.

Луиза отпрянула.

– Откуда ты знаешь?

– Лазарь вчера рассказал. Мы не спали.

– Это взрослые дела. Лучше вам в них не лезть.

– Лазарь сказал, это секрет.

– Так и есть. Не думай об этом. И спи. Спокойной ночи.

Она еще раз поцеловала его, погасила свет и вышла в коридор.

Луизе казалось, что если она обернется, то увидит призрак маленькой новобрачной. «Спаситель прав, – подумала она, – я ужасно ранима. И очень впечатлительна».

* * *

– Прости, из-за меня тебе пришлось рано встать, хотя сегодня у тебя нет уроков, – сказал Спаситель сидевшему перед ним пухленькому мальчонке – тот еле подавил зевок.

Глядя на него, Спаситель представлял себе, каким он станет через несколько лет: большим – все кресло будет занимать – жизнерадостным парнем.

– Скажи-ка, Мельвен, что ты больше всего любишь?

Мальчик смотрел удивленно. Такого у него никто не спрашивал. Он растерянно взглянул на родителей и нерешительно, будто отвечая учителю на трудный вопрос, сказал:

– Папу с мамой?

– Что ты больше всего любишь делать? – уточнил Спаситель.

Снова растерянный взгляд на родителей.

– Играть в футбол?

– Так-так. А еще?

– Люблю складывать пазлы с сестренкой.

– Ее зовут Изе?

Мельвен просиял. Из него получится прекрасный отец семейства.

– Мы принесли вам его последнее сочинение, – вмешался в разговор месье Гонсалес.

– Чтобы вы поняли… – прибавила его жена.

Обоим казалось, что психолог недооценивает масштабы бедствия. Спаситель взял листок и прочитал:

«на пиримене мы с рибятми прикалвамся и даем друкдругу смишные имина напремер Какашка или супирдурурной. Миня зовуд Наказака птушто я фсигда наказан и исчо мы играм в футбол. Мой гирой Рональдо а посли ниво деда он всьо умеит чинить».

На полях Мельвен, наверно от скуки, нарисовал сложную конструкцию из труб и кранов, которую учительница отметила жирным вопросительным знаком.

– Здорово! – сказал Спаситель, возвращая Мельвену его работу.

– Но у него дислексия! – в один голос вскричали родители.

– Скорее дисграфия, но это не мешает ему излагать свои мысли. Не знаю, обрадую вас или нет, но должен сказать вот что: с вашим сыном все в порядке, он славный, здоровый мальчик. Единственное, что вы можете сейчас для него сделать, – это помочь ему пройти через школьную систему, которая не склонна ценить по достоинству его прекрасные качества.

Мальчик слушал, открыв рот.

– Ничего, Мельвен, прорвемся! – сказал ему Спаситель. – Через несколько лет ты станешь хорошим мастером и сможешь покупать папе с мамой подарки на день рождения. Прошу тебя только об одном, и это очень серьезно, слушай внимательно.

Мельвен замер, готовый принести торжественную клятву.

– Продолжай мастерить вместе с дедушкой, потому что он может еще многому тебя научить. По части водопроводных труб, прочистки раковин и жизни в целом. Обещаешь и дальше учиться у дедушки?

Мордашка Мельвена расплылась в широченной улыбке – точно такой, какую запланировал Спаситель. Веселой, открытой, заразительной.

– Что-что, а это обещаю!

Спаситель снова обратился к взрослым:

– Откровенно говоря, меня больше волнует ваша старшая дочь. Снотворные в тринадцать лет, поверьте, не стоит считать нормой. Мы можем обсудить это вместе в следующий четверг?

Супруги Гонсалес недоуменно переглянулись. Рушилась система ценностей, которую им давным-давно вбили в голову.

– Нас скорее беспокоит не Амбра, а Изе. Она так легко утомляется.

– Хорошо, приводите обеих, – бодро предложил Спаситель. – Изе будет досыпать у меня на диване, что не помешает ей нас услышать.

Закрывая дверь кабинета за семейством Гонсалес, он успел услышать, что сказал Мельвен:

– Психолог – тоже хорошая профессия.

«Почти такая же полезная, как сантехник», – усмехнулся про себя Спаситель. Он подошел к окну и стал смотреть, как его пациенты удаляются по улице Мюрлен. Может, подглядывать нехорошо, зато это отличный способ почерпнуть много познавательного. Но на этот раз внимание Спасителя переключилось на другое: по улице Мюрлен ковылял Жово с зажатой в зубах сигаретой. Старый легионер спал мало, всего четыре-пять часов, и, несмотря на физическую слабость, не изменял привычке всех бездомных бродить по городу среди ночи и на рассвете.

– Эй, Жово! – окликнул его Спаситель из открытого окна, махнул рукой, приглашая войти, и впустил через парадную дверь.

– Так это тут вы лечите психов? – сказал Жово, придирчиво осматривая кабинет. – Я никак не пойму – вы, что ли, врач?

– Нет, я не врач. Я просто слушаю людей. Они рассказывают мне о своих трудностях и бедах. Садитесь.

Жово уселся на диван, а Спаситель, естественно, занял свое терапевтическое кресло.

– Тогда вы, значит, что-то вроде священника?

Спаситель поморщился. Да нет, он не священник.

– Жаль, он бы мне сейчас пригодился.

– Священник?

– Больно много, вишь ты, скопилось на совести. И если Он… ну, понимаете… если Он есть…

– Он – это кто?

– Бог. Дьявол. Если Он есть, то мне, мать твою за ногу, несдобровать. – Он разом засмеялся и закашлялся.

– Вам бы надо поменьше курить, – заметил Спаситель. – В каком-то смысле я похож на священника. Все, что мне говорят, остается в тайне.

Жово впился в психолога своими пронзительно-голубыми глазами:

– А если я скажу, что пришил трех человек, тоже не проболтаетесь?

– На войне?

– Вы не ответили.

– Никогда. Этим я подкупаю клиентов.

Жово одобрительно кивнул. И, хлопнув по подлокотнику, сказал:

– Настоящая кожа. Небось этот диванчик подороже вам обошелся, чем тот, что на веранде, из «Эммауса».

– Друг из «Эммауса» – это всё, что связывает вас с прошлым?

– Он не друг. У нас взаимовыгодный обмен услугами.

– Вы тоже мне не ответили, – заметил Спаситель.

Он задал вопрос не без задней мысли. Недавно к нему приходила пациентка, молодая женщина двадцати девяти лет, с такой же фамилией, как у бывшего легионера, – Жовановик.

– Я за всю свою жизнь любил одну-единственную женщину, – сказал Жово. – Она давно умерла.

– А детей у вас нет?

– Нет.

Он сказал неправду. Спаситель хорошо запомнил рассказ пациентки. Отцом ее матери был легионер родом из Сербии, некий Жовановик, они виделись, когда он приезжал в отпуск, он приносил ей леденцы, водил в парк на автодром, а потом погиб на войне. Этот погибший и сидел сейчас перед Спасителем.

Сент-Ив помог старику встать с кушетки. Ростом Жово был немногим ниже психолога, от него остались кожа да кости, но он считал делом чести держаться как можно прямее.

– А ты боишься Бога? – спросил он, все так же сверля собеседника взглядом.

– Во времена рабства белые сомневались, есть ли у негров душа. Так чего мне бояться, без души-то?

– Ишь, падла! – ругнулся Жово. – Опять не ответил.

Они расстались, так и не раскусив друг друга.

* * *

Луизе иногда казалось, что с тех пор, как суд вынес решение о поочередном проживании детей то у отца, то у матери, она только и делала, что собирала и разбирала вещи, искала медицинскую карточку Поля, забывала калькулятор Алисы. И сколько бы она ни составляла списков, ни покупала всяких мелочей парами, ни твердила детям: «Эта пижама, эта зубная щетка остаются дома, на Гренье-а-Сель», – все равно все терялось и возникали скандалы. Звонил возмущенный отец: «У Алисы нет спортивной формы!»; «Куда девались кроссовки, которые я купил Полю?»

– Мама, где мой «Сирано»? – заорала Алиса из своей комнаты.

Сейчас Луиза собирала школьные вещи на понедельник, первый день занятий после двухнедельных каникул. Понятно, хорошему настроению это не способствовало.

– Вот он, твой «Сирано». Ты его в ванной оставила. – Луиза протянула книгу дочери.

– Почему мы едем к папе сегодня? – осуждающе спросила Алиса. – Ты же знаешь, он по субботам работает.

Жером, бывший муж Луизы, в последнее время то и дело менял график. Теперь он захотел, чтобы дети приезжали к нему в воскресенье, а в субботу оставались с Луизой, – его тайной целью было помешать ей проводить выходные со Спасителем. Но Луиза не поддавалась.

– Неделя там, неделя тут, Алиса. Включая выходные. Незачем усложнять, и так все непросто.

Алиса привела отцовский довод: в субботу Пэмпренель, новой жене отца, молоденькой, ей всего-то двадцать шесть лет, приходится одной управляться с тремя детьми, один из которых грудной. Это ей не под силу.

– Она говорит: «Мне надо сбегать в магазин, посидите пока с Ахиллом». И уходит на три часа! – пожаловалась Алиса.

– Так и есть, – поддержал ее Поль.

Луизе стало жарко от злости. Даже если Алиса преувеличивает про три часа, все равно ясно, что Пэмпренель использует девочку как няньку.

– А однажды папа с Пэмпренель вообще пошли в кино, – раскололся Поль, – а нас оставили с Ахиллом, а он все время плакал, так что пришла соседка сверху и спросила, где наши родители.

Алисе стало стыдно перед посторонней, и она, чтобы выгородить отца, чего-то наплела – мол, бабушка упала на лестнице. А потом долго ходила по дому, укачивая малыша на руках, пока он не уснул.

И все-таки, хотя Луизу распирало от возмущения, планы менять она не стала – они со Спасителем собирались вместе пообедать. Алиса повернулась спиной к матери и что-то цедила сквозь зубы, слышны были отдельные словечки: «взрослые», «офигеть», «достали»…

Луиза понимала дочь, но ей так нужно было побыть со Спасителем! Она никогда еще так не любила, даже в самом начале их жизни с Жеромом. Она любила Спасителя body and soul, душой и телом… Ей нравилось повторять это про себя. Вот Нану ее поняла. Прощаясь в Монтаржи, крепко обняла Луизу и шепнула ей на ухо: «Береги свое счастье. Такое бывает раз в жизни».

* * *

В машине по дороге к отцу Поль спросил:

– Мама, а с восемнадцати лет можно делать что хочешь?

– Да, это совершеннолетие.

– Хорошо. Как только стану совершеннолетним, НИКОГДА больше не буду ездить к папе.

– Класс, – сказала Алиса, передразнивая Габена.

Спустя несколько часов, за кофе, Луиза пересказала эту сцену Спасителю, выложив все, что наболело. Он слушал молча, легкая улыбка то освещала его лицо, то исчезала, как солнце в облаках.

– У тебя хорошие дети, с ними все в порядке, – сказал он, выслушав до конца.

– Ах ты доктор Утешай! – пошутила Луиза и устроилась у него на коленях. Прижалась головой к его груди. Вот оно, лучшее на свете лекарство от всех бед.

Луиза закрыла глаза, и вдруг перед ней всплыл призрак хрупкой новобрачной. Она вздрогнула.

– Что такое? – шепнул Спаситель.

– А? Нет… ничего.

Когда-нибудь она его спросит, что означают эти слова: «Все не вечно, дается на срок. Возвращаться я буду нежданно…» Когда-нибудь, но не сейчас.

За ужином Луиза снова оказалась единственной женщиной во всем доме. Жово, Габен, Лазарь, Спаситель – одни парни. Жово ради нее старался умерить свой армейский рык. Габен почти не обращал на нее внимания. Ничего особенного сказано не было, но чувствовалось, тиски сжимаются. В этом доме, как сказал Жово, «места на всех не хватит».

Вечером в спальне Луиза почувствовала, как теснят ее Жово в соседней комнате и Габен на чердаке. Спаситель, казалось, ничего не замечал.

– Помнишь, мы думали, не завести ли ребенка? – заговорила она.

Спаситель стаскивал с себя любимую толстовку.

– Э-э… Ребенка? – с запинкой переспросил он.

– Да ладно, это я так. Тут для него нет места.

– Да, тут у нас сейчас полна коробочка! – Спаситель засмеялся, будто весело пошутил. Но ход мыслей Луизы он понял, сел на край кровати и, глядя в пол, заговорил: – Я ищу место для Жово в хорошем ДОПе.

– Где-где?

– В доме для одиноких престарелых.

– Да?

– А Габен вернется домой, как только его маму выпишут из больницы. В конце следующей недели, так обещает доктор Агопян.

Луизе бы обрадоваться. Освобождается место для нее и ее детей. Но…

– И почему мне от этого грустно? – вырвалось у нее.

Спаситель благодарно улыбнулся. У него тоже было тяжело на сердце. Как бы ему хотелось иметь много денег и огромный дом, где могли бы жить все: Луиза, их ребенок, Алиса с Полем и Жово с Габеном.

Утром, пока Луиза спала, Спаситель вылез из постели, прошел через кабинет, где храпел после бессонной ночи Жово, и вскоре вышел на улицу. На площади Старого рынка была булочная, открытая по утрам в воскресенье.

– Пять круассанов. Два багета.

На подходе к дому Спаситель, пытаясь нащупать и вытащить из кармана ключи, принялся жонглировать багетами и круассанами. Он взглянул на крыльцо и изумился: на верхней ступеньке сидел, понурившись, обхватив колени руками, человек, рядом с ним лежал рюкзак. Поскольку руки у Спасителя были заняты, он не слишком вежливо, но совсем легонько пнул носком сидящего, чтобы тот очнулся. И только тогда понял, кто это.

– Вьенер! Какого… то есть что вы тут делаете?

– Я прямо с поезда, – ответил тот. Он совсем окоченел в легком пиджачном костюмчике.

– Входите же, забирайте рюкзак и входите. Направо, вот сюда. – Спаситель провел музыканта в рабочий кабинет. – Вы, наверно, замерзли? Сейчас сварю кофе. А вы пока располагайтесь.

«Что он еще такое учудил?» – гадал Спаситель по пути на кухню. Когда он вернулся с двумя дымящимися чашками кофе на подносе, Вьенер стоял перед «Странником над морем тумана».

– Вы ведь должны быть в Шанхае?

– Я отменил гастроли. – Говорил он с трудом – у него зуб на зуб не попадал.

– Садитесь. Только не сюда! Не в мое кресло. На кушетку. И откуда же вы сейчас?

– Из Парижа. Поездом в 6:20. Я сбежал.

– Сбежали?

Вьенер кивнул и трясущимися руками обхватил горячую чашку. Спаситель понял: надо дать ему время прийти в себя. Мало-помалу музыкант расправил плечи, задышал свободно, как будто его отпустило. Он даже рассмеялся дребезжащим смехом:

– Вот Антуан удивится!

– Вы ускользнули от его опеки?

– Гостиница… Притворился, что сплю… и удрал.

Он ронял обрывки фраз, прихлебывая горячий кофе. Но Спаситель уловил ход событий. В Париже Антуан, сочтя Вьенера больным, запер его в гостинице. Хотел отвести к врачу, этакому гуру, который приводит в порядок расклеившихся артистов, чтобы тот мог возобновить концерты.

– «Концерт для левой руки». Больше не получается. – Он пошевелил пальцами левой руки и продолжал все так же отрывисто: – Всегда был триумф. А теперь не получается. Паника. Прямо на сцене. И больше не хочу. На сцену – хватит… Уже сколько там… тридцать шесть лет… нет, тридцать семь.

– Тридцать семь лет?

– Ну да, тридцать семь лет на сцене.

– Вы что же… начали в три года?

– Да. Спасибо маме. В салонах. Маленький принц-музыкант. Моцарт. Мендельсон. Браво! Браво! Мне было три года.

Мать заставляла его выступать сначала в светских салонах, потом в концертных залах. Черноглазый вундеркинд, одетый по-взрослому: белая рубашка, галстук-бабочка.

– Она подсаживала меня на табурет. А ноги… так трудно… не достать до педалей.

Они объездили всю Европу, потом Америку, переезжали из гостиницы в гостиницу. Мать пихала его на все конкурсы. И занималась с ним сама. Из нее самой не вышло пианистки, зато она стала безжалостным педагогом.

– Она поджидала меня за кулисами, и если мне случалось взять не ту ноту, то сразу после поклонов я получал от нее по щекам.

Спаситель слушал и ужасался.

– Вы были маленьким мучеником.

– Что? Нет! – Вьенер смешался. – Я не то хотел сказать.

– Но это говорю вам я. Мать украла у вас детство.

У Вьенера усилился тик, он стал моргать все чаще. Спаситель пояснил свою мысль:

– Так часто бывает с вундеркиндами, месье Вьенер. Родители эксплуатируют их, присваивают их славу, зарабатывают на них деньги. Этакие пиявки. Вампиры.

– Вот-вот. Вампиры. И Антуан. Тоже вампир. – Вьенер бешено сжал кулаки.

– Вы каждый раз попадаете в ту же ловушку.

– Теперь никто не заставит меня выступать. У меня не получается.

– У вас не получается выступать на сцене, но играть же вы по-прежнему любите?

– «Концерт для левой руки», – повторил Вьенер, словно одержимый какой-то идеей. – Равель сочинил его для однорукого пианиста. Для калеки. Это вот я и есть.

– Вы превосходный пианист. Вы покорили тысячи людей. Покорили своего сына.

– Самюэль, – глухо пробормотал Вьенер. – Самюэль.

Вдруг его левая рука легла на воображаемую клавиатуру, и он взял первые, зловещие аккорды знаменитого концерта ре-мажор, концерта, который играют «неправильной», левой рукой. Закрыв глаза, он видел перед собой всю партитуру, слышал сопровождавший его оркестр: струнные, духовые, литавры. Потом так же внезапно оторвался от нот, и левая рука снова сжалась в кулак.

– Можно мне еще кофе?

Спаситель со вздохом поставил чашки на поднос и вышел в коридор. Около лестницы он остановился и прислушался. Никто еще не проснулся. Пока варился кофе в кофеварке, он поставил на стол кружки, масло, варенье и машинально откусил горбушку багета. Вернувшись в кабинет, он увидел, что Вьенер спит, положив ноги в грязных ботинках на подлокотник.

– Чёёёёрт!

Первым желанием психолога было потрясти спящего за плечо, но он быстро передумал и даже, увидев, что тот вздрагивает во сне, принес ему одеяло. «Уж час-то наверняка проспит», – решил Спаситель и вышел, оставив посетителя одного. Он даже прихватил с собой клетку с мадам Гюставией, слишком шумно обходившей свои владения. На кухне, к его удивлению, кипела работа. Луиза, Лазарь и Жово грели молоко и жарили в тостере ломтики хлеба.

– Где ты был, папа?

– Ходил на мельницу за мукой, потом отнес ее в господскую пекарню, испек на всех хлеб.

– Класс, – услышал он у себя за спиной.

– Что это вы все вскочили сегодня с утра пораньше! – Спаситель немного озадачился: как теперь ему незаметно сплавить Вьенера?

Вот и завтрак готов, все уселись за большой деревянный стол, но именно эту минуту и выбрал Вьенер, чтобы заявиться в кухню: мятая рубашка, страдальческий взгляд, этакий разочарованный романтический герой.

– Нет, нет! – взмолился Спаситель и встал из-за стола. – Здесь домашняя половина!

Вьенер оглядел стол и уставился на круассан, который Габен собирался сунуть в рот.

– Я хочу есть.

Габен автоматически протянул ему круассан и уже был готов, если что, схватиться за черпак. Но Спаситель опередил его, взял Вьенера за плечи, развернул и вытолкнул в коридор.

– Кто это такие? – осведомился Вьенер. – Ваши пациенты?

– Нет, у меня тут не приют для шизиков, – сказал Спаситель очень твердо, будто хотел убедить в этом самого себя. – И я не принимаю по воскресеньям.

– А сегодня воскресенье?

– Сегодня воскресенье.

Вьенер уселся на кушетку.

– Словом, вы сегодня, мягко говоря, некстати, – сказал Спаситель, опять усаживаясь в свое кресло.

– Некстати?

– Да. А теперь мне бы хотелось знать, что вы собираетесь делать через… ну, скажем, полчаса. Потому что сегодня воскресенье, и я хотел бы побыть со своей семьей.

– С теми шизиками?

– Так что вы намерены делать?

– Доем круассан. Потом найду гостиницу и сниму себе номер.

– Рядом есть гостиница «Ибис».

– Отлично. Поживу два-три дня в вашем захолустье. Повидаюсь с Самюэлем. Восстановлю душевное здоровье.

– Если хотите знать мое мнение, в два-три дня вам, пожалуй, не уложиться.

– А вы не проводите ускоренную терапию, как в Америке?

– Я похож на американца?

Вьенер встал и направился к «Страннику над морем тумана».

– Меня эта картина завораживает. Так и кажется, сейчас кто-то подойдет и столкнет этого человека в пропасть.

– Или помешает ему туда броситься.

– Да? Вы видите так? Интересно…

Вьенер заложил руки за спину, подошел к окну, но тут же отпрянул и испуганно вскрикнул:

– Он!

– Кто?

– Он. Там. На улице. Как он узнал?

Спаситель поднялся с кресла и увидел в окно припаркованный напротив дома черный «мерседес».

– А вы случайно не оставили в парижской гостинице записочку? Что-то вроде «еду в Орлеан к месье Сент-Иву»?

– Нет! Ничего не оставлял. Пусть убирается! Не нужен мне его гуру!

– Спокойно, спокойно! – заговорил Сент-Ив своим фирменным обволакивающим голосом.

Но Вьенер ничего не слышал – вне себя от бешенства и страха, он осыпал проклятиями черный «мерседес». Потом вдруг сжал левую руку в кулак и замахнулся.

– Нет! Нет! Не надо! – завопил Спаситель, сообразив, что задумал Вьенер: сейчас он изуродует руку – ту, что должна играть концерт ре-мажор.

Поздно. Кулак обрушился на стекло и разбил его вдребезги.