В последнее время Алиса как-то отдалилась от подруг – Сельмы, Ханны, Мелани и Марины. Их шушуканье, сплетни, дурацкие шуточки, которыми они донимали вернувшуюся в школу Эллу – дразнили ее Элом-трансчелом, – все стало ей теперь так чуждо!

В понедельник утром, сидя в школе, она все еще мысленно видела просторную, больше иной столовой, кухню, откуда можно выйти на веранду и дальше в сад. Пахло ромом и лосьоном после бритья. Там за столом сидели Жово, старый вояка с ясными синими глазами, не раз смотревшими в лицо смерти, Спаситель, добродушный атлет с бархатным голосом, волнующим до дрожи, а еще Вьенер с больной рукой и диковатым взглядом и чудной трепач Габен. И… Ромовый дух ли тому виной, или избыточная плотность мужского окружения, но Алиса влюбилась, как бы сказать, во всех сразу. Потом ей долго не спалось. Она лежала на веранде, под толстым-толстым одеялом и придумывала разные истории, героями которых были все по очереди: Жово, Спаситель, Вьенер и Габен. Четыре красавца.

Алиса клевала носом над папкой с материалами по английскому и очнулась, когда в класс вошла мадам Сандоз, медсестра. Она заговорила с учительницей, а класс тут же зашумел.

Вдруг англичанка громко назвала ее имя. Алиса вздрогнула.

– Алиса, would you, please, follow Mrs Sandoz.

Она, конечно же, немножко поартачилась, но все-таки вышла из класса под ободряющим взглядом Сельмы, лучшей подруги. Но в коридоре вся ершистость слетела с Алисы, и она несмело спросила мадам Сандоз:

– Что случилось?

– Это ты у себя спроси, – ответила та. – И считай, что тебе повезло, могли бы и к директору вызвать.

– Да за что? Я ничего не сделала!

– Постыдилась бы! Ну, погоди, сейчас поговорим у меня в кабинете. Давай живее, нас ждет мадам Нозьер.

Латинистка! Алиса начала понимать, в чем дело. Действительно, в медкабинете сидела мадам Нозьер и смотрела в свой смартфон.

– Здравствуй, Алиса, – сказала она, как всегда, предельно вежливо, с приветливой улыбкой. – Садись, пожалуйста. Догадываешься, почему мы тебя позвали?

– Нет. – Голос у Алисы дрогнул.

– Ты заметила, что девочка из твоей группы, Элла Кюипенс, больше не ходит на уроки латыни?

– Не обратила внимания, – солгала Алиса.

– Сразу видно, что врешь, и зря – тебе же будет хуже, – пригрозила медсестра.

Мадам Нозьер кашлянула. Их задача – не отругать, а «довести до сознания», как объяснил психолог. Она перечислила факты: у Эллы Кюипенс украли тетрадь, в которой она писала роман, потом эту тетрадь прилюдно разорвали на кусочки; ее любимую сумку испачкали чернилами; наконец, фотографию, сделанную без ее ведома, выложили в сеть и пересылали друг другу с оскорбительными комментариями.

– Ее родителям все известно, – прибавила мадам Сандоз.

Верно это было лишь наполовину, потому что мама Эллы ничего не знала.

Медсестра кипела от возмущения и не могла удержаться, чтобы не ввернуть что-нибудь суровое или нравоучительное. Алису трясло, и она на все твердила: нет, она ни при чем, она ничего не делала, это другие, другие.

– Но эту фотографию ты видела? – терпеливо спросила мадам Нозьер. – И комментарии читала?

Она протянула Алисе свой смартфон, но та отвела ее руку.

– Да, читала, но это не я.

Она всего лишь приписала одну шуточку под фотографией. Всего лишь ввернула малюсенький винтик в большой механизм. Но даже в этом не желала себе признаваться.

– Элла назвала твое имя, – строго сказала медсестра, – значит, на то были причины!

Латинистка закатила глаза: мадам Сандоз делала совсем не то, что надо. Она только еще больше настроит обидчиц против Эллы. Алиса залилась слезами и, всхлипывая, сказала: «Пусть придет моя мама». Как если бы просила: «Позовите моего адвоката!»

Вот почему в 12:15 Луиза позвонила Спасителю на мобильный:

– Ты не занят? У тебя ведь сейчас перерыв? Можно с тобой поговорить?

– Да-да, я слушаю, – ответил он голосом даосского мудреца, потому что почувствовал: Луиза взвинчена до предела.

– Мне звонила Алиса. У нее в школе какой-то кошмар! Ее обвиняют в том, что она травила одну девочку. Грозятся вызвать на дисциплинарный совет и могут вообще отчислить. Но она ничего не сделала! Да, она знала про эту историю и даже мне однажды рассказала, так ей было неприятно. Но сама-то она ни при чем! Это другие! Марина Везинье, например, та еще язва!

Спаситель дал ей выговориться. Операцию «Антитравля» запустил он сам. Но никак не думал, что первой возьмут в оборот Алису и будут пугать ее отчислением. Он всем им объяснил – директорше, завучу, мадам Сандоз, – в чем состоит «метод Пикаса», названный по имени психолога, придумавшего, как остановить травлю (в том числе кибертравлю). Надо сначала найти как можно больше ее участников, а потом разговаривать с ними поодиночке, чтобы разбить спаянную группу. Пересказать каждому факты и попросить самому подумать, как можно прекратить травлю. Педагоги должны вести беседы с детьми до тех пор, пока в них не проснется сочувствие к жертве и они не захотят ей помочь, чтобы она не чувствовала себя больше изгоем. Дисциплинарный совет или исключение методика никак не предусматривала. Спаситель положил трубку, ему стало не по себе. Выходит, в школе его не так поняли. Луиза попросила, чтобы он принял Алису у себя в кабинете, потому что ей совсем плохо. К счастью, один пациент очень кстати отменил свой сеанс в 16:45.

– Входи, входи, Алиса!

Алиса быстро огляделась. В этой части дома она никогда не была. По дороге она зацепилась ногой за кресло и рухнула на кушетку.

– Как ты? – Спаситель заговорил с ней самым обворожительным голосом. – Мама мне рассказала о твоих неприятностях. Ты согласна об этом поговорить?

– Ну… раз я здесь, – сухо ответила она. И тут же поняла, что ей совсем не хочется здесь оставаться.

– Я звонил мадам Сандоз, – сказал Спаситель, не упомянув, что малость вправил ей мозги. – Ты думаешь, что тебя сделали главной виновницей в истории с травлей. Но это не так. Джимми Дельона вызвали к директрисе, а с остальными, как с тобой, беседуют мадам Нозьер и мадам Сандоз.

– Но почему я? Я ничего не сделала такого «страшного». – Она изобразила пальцами кавычки.

Ей все еще казалось, что она жертва юридической ошибки. Но Элла говорила, что она тоже была среди тех, кто ее травил.

– Я тебе верю, – сказал Спаситель и взмахнул рукой, отметая все обвинения. – Ничего такого «страшного» ты не делала. Просто перепостила фотографию.

– Это да…

– С небольшим комментарием?

Алиса покраснела. Она прибавила шуточку про плоскую грудь.

– Пустяки по сравнению с тем, что писали другие.

– Я тебе верю, верю, – повторил Спаситель. – Просто вся штука в том, что такие вещи всегда начинаются с пустяков. Как будто кто-то взял и запустил снежок. Что такое снежок? Подумаешь, совсем не больно. Но потом каждый лепит по снежку, и снежки превращаются в огромный ком. Ком становится лавиной – и тут уже тому, кто под нее попал, приходится плохо. Никто как будто бы не виноват во всем, что случилось. Но в то же время каждый понемногу виноват. – Он рассказывал про снежки и лавину самым непринужденным тоном, но знал, что делал. Ему хотелось, чтобы Алиса признала за собой часть вины. – Кстати, о снеге. Мне вспомнился один случай, который был в Канаде, в Монреале, лет двадцать тому назад.

Алиса приготовилась выслушать давящую на совесть историю про затравленного подростка, который покончил с собой. Мадам Сандоз уже успела преподнести ей несколько штук.

– Одна девочка довольно долго не ходила в школу, – начал Спаситель в духе зачина «жил-был на свете»… – А когда она вернулась в класс, то на голове у нее была шапочка, которую она не снимала даже на уроках. Как-то на переменке один мальчишка, по глупости или из любопытства, сорвал с нее шапочку. Все увидели, что девочка лысая. Мальчишка без всякого злого умысла засмеялся и обозвал ее не то яйцеголовой, не то бильярдным шаром – как-то так. После все стали косо смотреть на девочку в шапочке, а прозвище прижилось.

– Что за идиоты! У нее же, наверно, был рак.

– Ну-ну… Но тут нашлась другая девочка, которая никогда раньше особенно с той, первой, не дружила, – так вот она пришла однажды в школу тоже в шапочке. И сняла ее перед всем классом. Оказалось, что в знак солидарности она побрилась наголо. И травля прекратилась, лавина не сорвалась.

– Это на самом деле было?

– Мне рассказала одна пациентка вот в этом самом кабинете. Она была той девочкой, которая побрилась наголо.

– Ничего себе, здорово!

– На такой жест сочувствия способен не каждый. Но, я думаю, ты тоже могла бы остановить лавину. Как-нибудь помочь Элле.

– Но как? – пылко спросила Алиса.

– Не знаю. Подумай сама.

Он дал Алисе время поразмыслить.

– Можно написать ей письмо с извинениями. От всех.

– Отличная мысль. Думаешь, другие девочки тоже подпишут?

Алиса с сомнением покачала головой. Мелани или Ханна вовсе не считают Эллу жертвой.

– Потому что им не за что извиняться? – вслух сказал за нее Спаситель. – Они думают, Элла сама виновата: она ведет себя неприлично, а они – за то, чтобы все было правильно. Она извращенка, лесби, транс, а они нормальные, как все. Может, они правы? Отстаивают нравственность?

Алиса долго молчала, потом медленно выговорила:

– Мне надо все это обдумать.

Не прошло и часа, как в кабинет Спасителя вошла Элла – как каждую неделю в это время.

– А папа не придет?

– У него переговоры с клиентом.

Элла держалась как-то скованно. Спаситель пришел ей на помощь:

– Вы с ним ходили в боулинг в выходные?

– Да. Ездили в Саран.

Все сорок пять минут избегать главного вряд ли было возможно, так что Спаситель начал сам:

– А в школе ты сегодня была?

– Я туда больше не вернусь! – выпалила Элла в ответ.

– Все так плохо?

Элла кивнула.

– Джимми?

– Даже не он. Его вызвали к директрисе. Зато весь класс…

В классе запустили новую «фишку». Полагалось сказать Элле: «Где же галстук?», а в спину ей шепотом гоготали сокращенный вариант: «Гдежега». Слух дошел до младших классов – будто бы в школе есть мальчишка, который выдает себя за девчонку. Зовут его Эл-транс.

– Одного я долбанула об стенку, – сквозь зубы сказала Элла.

– Что-что?

– Один парень из нашего класса достал меня на перемене. Ну, я и треснула его об стену головой.

Элла довольно усмехнулась. Значит, она не жертва по натуре, и это очень хорошо. Но, по последним подсчетам, в травле участвовало 326 человек. Всех по одному не перебьешь.

– Это нормально, что мне хочется их убить?

Нежный розовый свет, игравший у нее на щеках, заполыхал пожаром.

– В твою душу занесли чувства, которых прежде в ней не было. Ненависть, злость, жажду мести. Ты должна отдавать себе в этом отчет.

Спаситель знал слишком много историй, когда униженные, затравленные подростки в один прекрасный день являлись в школу с оружием в руках.

Вечером, когда он читал в постели очередную психологическую книгу «Базовый невроз», зазвонил мобильник. И это была не Луиза.

– Алиса?

– Знаю, уже поздно, но я придумала, как помочь Элле. Маме не понравится. Но можно я хоть тебе скажу?

* * *

Утром Спаситель открыл дверь в приемную и первым делом увидел Майлис – она сидела на полу и успела расставить вокруг себя целую семейку динозавров. Мадам Фукар – для знакомых Клоди – с виноватым видом сунула в сумку смартфон.

Обе зашли в кабинет, Клоди села напротив психолога.

– Лионель не придет? – спросил он.

В прошлый раз, уходя, Лионель уверенно попрощался: «До следующей недели».

– Он спит, – лаконично ответила Клоди.

– Сто будем делать? – спросила Майлис.

– Для начала поздороваемся.

– Здласьте.

– Хочешь порисовать? Ко мне приходит много детей. И они оставляют мне много красивых рисунков.

Майлис охотно уселась за низкий столик с карандашами и бумагой и сразу приступила к делу.

– Не понимаю, как это у вас получается, – растерянно сказала Клоди. – Дома мы с Майлис воюем с утра до вечера.

– У меня есть преимущество. Я ей не папа и не мама.

– И ей не нужно сводить с вами счеты?

– Ей не нужна моя любовь, а ваша – жизненно необходима. Вот она и требует ее днем и ночью. И будет требовать, даже когда вас уже не будет на свете.

– Разве я не даю ей любви?

Клоди все больше склонялась к мысли, что она плохая мать.

– Все дело в том, что детям всегда ее мало.

Дзинь! – пискнул в сумке телефон. Клоди дернулась было достать его, но досадливо зарычала сама на себя и с горечью сказала:

– Я стараюсь отвыкнуть, но это как рефлекс.

– Так-так. Телефонный писк для вас – все равно что кусочек сахара для крысы: сахар пробуждает у нее чувство голода, телефонный писк пробуждает у вас информационную жажду. Это сильнее вас. В Америке провели исследование – спрашивали у людей: «Отвечаете ли вы на телефонный звонок, когда занимаетесь сексом?» Так вот, каждый пятый ответил, что прерывает это занятие, чтобы ответить.

– Каждый пятый… – повторила Клоди, и рука ее на сей раз уверенно скользнула в сумку.

– Что вы делаете?

Рука замерла.

– Невероятно… – прошептала Клоди. Она собиралась поделиться информацией в Твиттере. – Выходит, я тоже заражена?

– Примерно так же, как большинство людей в мире. Хотите статистику? Пожалуйста: каждый пятый британец хоть раз натыкался на фонарь, потому что шел по улице и глядел в смартфон.

– Можно я его выключу? Это единственный выход, – решила Клоди. – Бороться, когда он пищит, я не в силах.

Пока взрослые разговаривали, Майлис закончила рисунок и подошла к Спасителю с листком в руке.

– Это мне? – спросил он и протянул руку.

Но девочка прижала рисунок к груди.

– Нет. Это маме. – Она положила листочек на колени Клоди и сказала: – Я налисовала тебе цветы.

– О! Спасибо!

Клоди с восторгом рассматривала каракули. У нее даже слезы выступили на глазах, а Спаситель воскликнул:

– Добро пожаловать в реальный мир, Клоди!

И тут послышался стук дверного молотка в парадную дверь.

– А вот пожаловал некто, еще далекий от реального мира, – заметила Клоди.

Действительно, появился Лионель. Он с победной улыбкой вошел в кабинет, когда прием уже кончался.

– О чем поговорим сегодня?

Известие о том, что у консультации есть начало и конец, его изрядно удивило. Спаситель выпроводил его, ободряюще похлопав на прощание по спине.

– Конечно, очень жаль, но ваше время закончилось в 9:45.

Настала очередь Самюэля.

– Ничего себе… – ахнул психолог, увидев распухшую щеку мальчика. – Ты сделал селфи?

Он хотел, чтобы у Самюэля сохранилось вещественное доказательство, но Самюэля больше заботил отец.

– Зачем вы положили его в больницу?

– Вьенер сам пожелал пойти к доктору Агопяну, а тот предложил ему остаться в клинике на несколько дней.

– Я говорил с ним по телефону, и он попросил забрать его. – Голос Самюэля дрожал от возмущения.

Спаситель нарисовал в воздухе синусоиду.

– У него стресс, настроение скачет, он потерял сон. Ни ты, ни я не можем присматривать за ним двадцать четыре часа в сутки. А там, в больнице, он в безопасности.

– Но он хочет возобновить гастроли, – не сдавался Самюэль.

– Играть концерт для левой руки?.. Ему понадобится не одна неделя, чтобы восстановить этот навык. Послушай меня, Самюэль, ты не отец своему отцу.

Это прозвучало убедительно.

– И правда, он много хочет, – согласился Самюэль. – Ему до меня никогда не было дела, а тут вдруг я должен с ним нянчиться!

– Вьенеру надо восстановить не только кисть, – сказал Спаситель, с облегчением увидев, что его пациент образумился.

Как только Самюэль ушел (очень скоро, потому что ему нечем было заплатить за консультацию), Спаситель набрал номер Габена.

– Э-э-э-э? – промычал сонный голос.

Спаситель остро почувствовал, до чего ему не хватает Габена, и ясно увидел, как тот поутру на чердаке отрывает от подушки лохматую башку и озирается с диким видом: «Уже утро?»

– Тебе в школу к одиннадцати часам, осталось десять минут на сборы.

– Но я не могу оставить мать одну, – простонал Габен. – Она мне такой цирк вчера устроила!

– Какой еще цирк?

Спасителю было невмоготу видеть, сколько подростков и даже совсем еще детей вынуждены брать на себя роль взрослых и становиться родителями собственных родителей.

– Если в двух словах, она хочет умереть, чтобы не висеть на мне тяжким грузом, – ответил Габен. – Ей кажется, она мешает мне жить.

– Так докажи ей обратное – живи своей жизнью. И для начала давай-ка отправляйся в школу. Мать – не причина, чтобы бить баклуши.

– Ладно, ладно, чел, не заводись! А как быть в пятницу?

– В пятницу?

– Ну да, я собирался идти на концерт.

– Я же сказал, живи своей жизнью.

* * *

Лазарь не сразу ощутил пустоту, которая образовалась с уходом Габена, потому что уже в воскресенье он пришел на блины. Но потом были понедельник, вторник, среда. Без Габена. И наконец в четверг утром Лазарь понял, что все бесповоротно изменилось. Никогда больше Габен не стырит за завтраком его кружку с забавной рожицей, не притворится, что швыряет хомячка в стиральную машину, никогда больше он сам не взорвет машинку Габена в «Марио Карт». Словом, Лазарь потерял старшего брата.

– Без Габена не жизнь, – пробубнил он за завтраком, когда отец допивал вторую чашку кофе.

Спаситель только помычал в ответ.

– Почему он не мог остаться?

– У него есть мать, – сонно пробормотал Спаситель.

– Он ее не любит! И не говори мне, что я не должен так говорить! – задиристо сказал Лазарь.

– Чего еще я не должен говорить? – Спаситель окончательно проснулся. – Давай уж, чтоб я знал заранее.

– Почему взрослые всегда делают что хотят, а мы – никогда?

– Это серьезный вопрос. Я подумаю.

– Неправда! Не будешь ты думать.

– Нет, правда. Я тебе отвечу вечером.

Между тем папа и мама Гонсалесы хоть и взрослые, но так и не смогли добиться от своей старшей дочери того, чего хотели: Амбра сплела фенечку для Спасителя и собралась ее подарить.

Как ни отговаривала ее мать: «Не стоит заниматься такой ерундой», – Амбра уперлась: «Я ему обещала!»

И вот утром она сидела в приемной, одна, без родителей. Спаситель пригласил ее войти, она встала во весь рост, и психолог невольно подумал о «цапле-долгошее на паре длинных ног».

– Я вам сделала четырехцветную.

– Сделала… что?

– Фенечку.

– Ах да, спасибо! Ты не забыла!

Амбра бережно достала из внешнего кармана рюкзака прозрачный пластиковый пакет с застежкой – в такой кладут продукты для заморозки – и кончиками пальцев выудила из него тоненькую пеструю змейку.

– Хотите, я вам объясню символику цветов? – протянула она занудно-жеманным тоном, который, должно быть, не добавлял ей популярности в классе.

– Будь так любезна, – ответил Спаситель, невольно подражая ей.

– Фенечки – это бразильские браслеты. Каждый цвет означает какое-то качество и божество. Синий – это любовь и Йемайя, морская богиня. Оранжевый – счастье и Инхаса, богиня огня. Зеленый – здоровье и Ошоси, бог зверей. А черный – это потому что…

– Потому что я черный.

– Есть несколько способов плетения фенечек, – продолжала Амбра, – буквой V, крестом, ромбом…

Слушая ее, Спаситель вспомнил другого своего пациента, которого лечил год назад. Тот мальчик на каждой консультации говорил только о своих карточках с покемонами. При этом у него был жуткий нервный тик. Прошло десять минут, а Амбра все толковала про бразильские браслеты.

– Так, значит, – Спаситель попытался подвести итог, – ее надо завязать и загадать желание, которое исполнится, когда нитки сотрутся.

– Да, но желание должно быть разумным.

– А ты думаешь, я безрассудный мальчишка?

– Нет, просто я предупреждаю, на всякий случай, – ответила Амбра.

Никаких шуток девочка не понимала в принципе.

Она держала фенечку двумя руками, и Спаситель понял, что она хочет сама завязать ее у него на запястье.

– Я должен загадать желание, когда ты завяжешь узел, да? – спросил он на этот раз совершенно серьезно. – А на какой руке носить – на правой или на левой?

– Все равно.

– Тогда на левой.

Он подумал о левой кисти Вьенера. Вот оно, желание: пусть пианист снова сможет давать концерты. Пока Амбра завязывала фенечку, он имел возможность убедиться, что ее экзема еще больше разрослась.

– Ты не ходила к дерматологу?

– Я и так знаю, что она мне скажет.

– Что у тебя аллергия.

– Это и мама мне твердит. Но я не хочу их снимать.

У нее было по фенечке на каждой руке.

– Из-за желаний? – попробовал Спаситель угадать.

Амбра кивнула.

– А они у тебя… разумные?

– Не могу вам сказать, иначе они не исполнятся. У вас ножницы есть? Хочу отрезать все, что торчит. По-моему, для мальчиков так лучше, – сказала Амбра, не замечая некоторую двусмысленность своих слов.

Итак, взмах ножниц, нитки срезаны под корень – церемония окончена.

Спаситель разглядывал свою нарядно украшенную руку.

– Спасибо!

И вдруг, недолго думая (совсем недолго, а то бы не решился!), он сделал нечто выходящее из ряда вон.

– Послушай, Амбра, ты же знаешь, я с Антильских островов. Так вот, у нас там есть такие… скажем, необычные способы лечения.

– Это какие же?

– В моем роду есть целители, люди, наделенные особым даром. Вот, например, мой дядя Ти-Жо умеет сводить бородавки. Подержит руки над пораженным местом, и через две-три недели – никаких бородавок!

Он показал, как накладывают руки.

– И от экземы это помогает?

– Хочешь, попробуем?

Вместо ответа Амбра протянула руки – подставила оба запястья с пятнами экземы. Спаситель растопырил свои ручищи, почти касаясь ее кожи, и закрыл глаза. Что делать дальше, он понятия не имел, но постарался сосредоточиться. Через несколько секунд он ощутил тепло в своих ладонях. Самовнушение! Но ладони наливались жаром и стали горячими.

– Жжется! – сказала Амбра.

– Отлично, – просипел он, не разжимая губ.

«Да ты совсем рехнулся, – заверещал ему в ухо Сверчок Джимини. – Пользуешься доверчивостью пациентки!» «Об эффекте плацебо слыхал?» – огрызнулся Спаситель и опустил руки, чтобы, чего доброго, не впасть в транс.

– Наверняка подействует, – уверенно сказала Амбра. Ей лечение очень понравилось.

Что бы ни делал в этот день Спаситель, у него не выходил из головы вопрос сына: «Почему взрослые делают что хотят, а мы нет?» «Я вот делаю что хочу или нет? – думал он. – Разве я хотел отсылать домой Габена? Разве хочу отправлять Жово в дом для престарелых?» Да и сам Жово туда вряд ли хочет.

– Даже не говорите мне про ваши богадельни! – сразу ощетинился старик.

– Комната в ДОПе гораздо удобнее холодного чердака!

Жово со Спасителем сели поговорить перед ужином в «уютном уголке», держа по бокалу пунша.

– А что такое удобство, приятель? Ночной столик, чтобы ставить стакан с зубным протезом? Не нужно мне таких удобств, у меня и зубы все свои.

– Важна обстановка – там будет кому о вас позаботиться, обученный персонал…

– Ладно, не парься, я все понимаю. Тебе нужно место для крошки Луизы. А от меня много беспокойства.

– Не в этом дело, – запротестовал Спаситель, чуточку кривя душой. – Как долго вы еще сможете подниматься по лестнице? Кто будет за вами ухаживать, если заболеете?

– Ну да, ну да, ты прав.

Но чем больше Жово говорил, что все понимает и что Спаситель прав, тем Спасителю было обиднее. Нет же, он вовсе не хочет избавиться от Жово.

– Не бери в голову, – сказал старый легионер. – Ты много для меня сделал, и я тебе благодарен. Ты мне ничего не должен. Вот только одна, последняя просьба – я бы хотел оставить у тебя свое барахлишко. – Жово имел в виду свой объемистый походный мешок. – Там все мое прошлое, – прибавил он, и голос его дрогнул, – пусть будет в надежном месте.

– Оставляйте, конечно. Я-то хочу, чтобы в надежном месте были вы.

Они помолчали. Жово допил свой пунш.

– Так что же?.. Вы согласны? Я подтверждаю заявку на комнату? – спросил Спаситель испытанным гипнотическим тоном.

Жово хлопнул его по плечу:

– Не стану я жить с этим старичьем. Не сердись. Пойду на улицу, там мне лучше.

Перед сном Спаситель постучался в комнату Лазаря. Сел к нему на кровать, прислонился спиной к стене и спросил:

– Помнишь, ты задал мне вопрос?

– Конечно.

– Я понимаю твои чувства – сам в детстве чувствовал то же самое. Ты начинаешь постигать, как устроена жизнь. Нет, мы не всегда делаем что хотим.

Он подумал о Габене. О Жово. И у него перехватило горло. Семья, которую он себе придумал, – и вот теперь терял.

– У меня сильные плечи, Лазарь, но, я тебе уже однажды сказал, я не всемогущ. Один-единственный раз в жизни я возомнил себя всемогущим и потерпел поражение. – Он не смог спасти от депрессии свою жену, маму Лазаря. – Я делаю не то, что хочу, а только то, что могу. Мы будем общаться с Жово и Габеном. Встречаться с ними, звать их в гости, будем думать о них, разговаривать по телефону.

– Но это совсем не то, как было раньше, – сказал Лазарь.

– А думаешь, ты сам такой же, как был год или два назад? Ты растешь, меняешься, проходишь разные испытания. Иногда отдаляешься от меня. Не меняется только одно: я твой папа и всегда тебя очень люблю.

* * *

– Пятница, тринадцатое число – это к счастью или к несчастью? – спросил Лазарь на другое утро за завтраком.

– Зависит от характера, оптимист ты или пессимист.

– Оптимист. Габен придет к нам в воскресенье?

– Наверняка. И Вьенера отпустят на выходные.

Спаситель звонил доктору Агопяну, и тот сказал, что никакой душевной болезни у Вьенера нет: ни пограничного расстройства личности, ни биполярного синдрома. Он просто «на грани психического срыва», но лечение идет успешно. Из его слов, в зависимости от характера, можно было заключить, что Вьенер либо через несколько недель возобновит выступления, либо до конца своих дней останется в психиатрической лечебнице.

В ту же пятницу вечером, в половине одиннадцатого, Спаситель лежал в постели и почитывал «Базовый невроз», как вдруг в спальню ворвался Лазарь с паническим криком:

– Война!

– Что такое?

– Папа, война! Внизу, по телевизору!

– А почему ты смотришь телевизор так поздно? Я же тебе запретил…

– Но, папа! Война! Я ходил на кухню попить и увидел! Да идем же скорее! Мне показал Жово!

Чем этот старый дурень забивает ребенку голову?! Спаситель в ярости вскочил. И как был, в трусах, напялив первую попавшуюся футболку, пошел за сыном. Лазарь весь дрожал и нес что-то несусветное. Посреди кухни стоял, держась за спинку стула, Жово.

– Что вы такое показали моему сыну? – накинулся на него Спаситель.

– Это не я, это ящик, – возразил Жово и указал на телевизор, продолжавший извергать в «уютный уголок» мешанину звуков. – Я смотрел фильм про войну, а когда началась любовная сцена, переключился на другой канал и попал на новости. Тут как раз и зашел малец. В Париже пальба, шеф. Я послал Лазаря сказать тебе.

– Пальба? – переспросил Спаситель и с отвращением подошел к телевизору. Уставился в него, пытаясь понять, что происходит.

По экрану бежала красная надпись:

СТРЕЛЬБА В ПАРИЖЕ. ЕСТЬ ЖЕРТВЫ

Экран светился золотистым цветом вечерних парижских улиц, и это было бы красиво, если бы не зловещие синие искры машин скорой помощи и черные фигуры в бронежилетах. Спаситель не часто бывал в столице, но когда-то он там учился и, услышав, что репортер сказал «бульвар Вольтер», понял, в каком квартале все происходило.

– Папа, это война? – спросил Лазарь, прижимаясь к отцу.

– Нет, это террористы, И-ГИ как его там, – ответил ему Жово.

– Тихо! – оборвал их Спаситель. Он увидел на экране статую Республики.

Именно там, около этой статуи, Габен назначил встречу Жилю Санга, своему виртуальному другу, – это было заметное место, которое легко найти приезжему. У Спасителя подкосились ноги, он сел на диван, не отрывая взгляда от экрана. Он старался понять, что говорит репортер, но никак не мог – мозг его словно отказывался понимать. Нападения, выстрелы, пояса со взрывчаткой, террасы кафе, стадион…

– Папа, папа! Они говорят «Батаклан»! – выкрикнул Лазарь. – Там же Габен! Там Габен! Его убьют!

– Нет, – машинально ответил Спаситель, – нет, они…

Террористы не вошли в концертный зал, хотел он сказать, но тут репортер как раз сообщил, что вошли.

– Папа, а где Габен? – плачущим голосом спросил Лазарь. – Пусть он вернется к нам.

Спаситель встрепенулся, схватил с дивана пульт и выключил телевизор. Поискал глазами Жово – тот куда-то исчез.

– Мой телефон наверху, пойду позвоню Габену, – сказал он решительно.

– Я с тобой, – тут же сказал Лазарь. Ему было страшно, как бы война не ворвалась к ним в дом.

Спаситель с трудом поднимался по лестнице, ноги будто налились свинцом. Его «нокия» лежала на тумбочке возле кровати. Габена он записал в контактах на букву «К» – «Класс!». «Ответь, ну ответь же!» – думал Спаситель, слушая гудки в трубке. И даже тихонько произнес вслух:

– Подойди к телефону!

Но дождался только автоответчика: Да, вы опять попали на мой клон. Оставлять ему сообщение не стоит – мы с ним не разговариваем.

Спаситель выругался, стал тереть себе лоб и глаза.

Он сам сказал Габену: «Живи своей жизнью», сам посоветовал: «Иди на концерт». Получается, сказал ему: «Иди на смерть». Нет-нет, он не позволит, чтобы эти мысли сковали его волю. Лазарь так и сыпал вопросами:

– Что же делать? Где он? Он живой?

– Успокойся! Мы не должны терять голову. – Спаситель взял сына за плечи. – Истерикой Габену не поможешь.

– Да, верно, – согласился Лазарь.

– Я оденусь. Ты тоже пойди надень носки и свитер.

Около лестницы они наткнулись на Жово, уже одетого в свое старое порыжевшее пальто.

– Телефон Габена не отвечает, – сказал ему Спаситель на ходу, направляясь опять к телевизору.

– Не надо ему звонить. Если он прячется, звонок его выдаст.

Спаситель похолодел от этих слов и обернулся.

– Вы зачем так оделись?

– Еду в Париж.

– В Париж? И что вы там собираетесь делать?

– Покоцаю их.

Спаситель ошеломленно посмотрел на старика: он говорил, что собирается прикончить террористов, и говорил так спокойно, будто это самое простое и естественное дело. Еще он заметил, что у Жово через плечо перекинута какая-то странная спортивная сумка.

– Что там?

– Пистолет-пулемет «стен» с двумя магазинами. Может, их калаши и покруче, но в умелых руках и этот косит отлично.

Лазарь слушал во все уши, пытаясь расшифровать слова Жово.

– Ты их убьешь, да? Убьешь? – лихорадочно выпалил он.

– Что за чушь?! – не выдержал Спаситель. – Да вы сбрендили, что ли? Мы в Орлеане, за сто с лишним километров от Парижа. И даже если вам удастся добраться до места событий, там всюду полицейские заслоны, спецназ. Не успеете достать оружие, как вам, а не террористам придет конец! Немедленно унесите в подвал свою вонючую пушку!

У него сдали нервы, вот он и сорвался на старого легионера. Жово не обиделся. Просто сказал:

– Воля ваша. Только потом, если парнишку пристрелят, не жалуйтесь.

И ушел, волоча ноги и кособочась под тяжестью сумки.

– Папа, – прошептал ему в спину Лазарь, – может, Жово прав?

Спаситель обернулся к сыну:

– Помолчи! Это не война, а теракт. Убийцы – социопаты, они уже сами себя подорвали или нарываются, чтобы их убила полиция. Мне важно одно – узнать, где Габен. Тебе ясно?

Спасителя трясло от ярости, по щекам текли слезы. Лазарь никогда отца таким не видел.

– Молчу, – выдохнул он.

Спаситель спохватился: он поддался панике, надо взять себя в руки. Между тем Жово поднялся из подвала и юркнул в темный коридор. Спаситель увидал его и позвал:

– Принеси-ка рому себе и мне!

Они уселись втроем в «уютном уголке». Телевизор не включали. Зачем? Зачем нагнетать панику страшными картинками и пустопорожними словами?

– Подожду до полуночи, – решил Спаситель. – Если Габен не отзовется, сажусь в машину и еду в Париж. Доверить сына вам не могу – вы ненормальный. – Это относилось к Жово, спокойно потягивавшему ром. – Оставлю тебя у Луизы. – А это уже адресовано Лазарю.

Лазарь был против:

– Там террористы, они будут в тебя стрелять!

– Меня к ним не подпустят. Я только постараюсь все узнать.

На самом деле он плохо представлял себе, что можно сделать – разве что объехать больницы. Тут зазвонила маленькая «нокия», и все трое вскрикнули.

– Это Габен! – завопил Лазарь и хотел схватить телефон.

Спасителю пришлось его оттолкнуть и даже угрожающе замахнуться.

– Да, Луиза?

– Это не Габен! – горестно всхлипнул Лазарь.

– Новости слышал? – спросила Луиза. – Мне сказала Алиса. Она торчала в Фейсбуке, болтала с подружками. Перепугалась насмерть. Скажи, ведь Габен собирался в Париж не сегодня?

– Сегодня.

– О… Но он же не в том квартале?

– В том самом.

– Но ведь не там, где…

– Там. Прости, Луиза, я страшно волнуюсь, а Лазарь совсем не в себе. Если до полуночи ничего не прояснится… Постой, мне звонят по второму каналу. Это… кажется… это… Габен?!!

– Спаситель? Конечно, я должен был позвонить раньше…

– Ты где?

– В больнице.

Лазарь прижался к отцу, чтобы услышать голос своего дорогого Габена. Живой! Он живой! Может быть, ранен, но живой!

– В какой больнице? – Спаситель готов был сесть в машину и мчаться туда.

– Флёри.

– Что? Флёри?

– Э-э… Ну да.

– В Париже тоже есть больница Флёри?

– Не знаю.

Они явно не понимали друг друга. Спаситель мысленно был там, где гудели сирены и слышались выстрелы. Видел Габена на носилках, среди других раненых.

– Я тебя разбудил? – с сомнением спросил Габен. – В общем, не важно. Врачи говорят, ничего страшного.

– У тебя шок?

– Шок?.. Ну-у… немножко.

Удивительно! Ни малейшего напряжения в голосе Габена, он говорил своим обычным, лениво-расслабленным тоном.

– Больше всего мне жаль, что я не попал на концерт.

– Что?

– Но я послал Жилю эсэмэску, чтоб он не ждал меня около статуи Республики.

– Так ты… ты… не поехал в Париж? – Язык не слушался Спасителя.

– Говорю же, я в больнице Флёри.

– Что ты там делаешь?

– Ах да, я тебе не сказал, – сообразил Габен. – Мать проглотила целую упаковку таблеток. Как оказалось, ничего страшного. Но я застрял, мне не на чем добраться до дому. Трамваи уже не ходят.

– Сиди где сидишь и не трогайся с места! – сказал Спаситель, как будто парижский кошмар еще мог настигнуть Габена. – Сейчас я за тобой приеду.

– И я с тобой! – закричал Лазарь.

– Ты успокойся и не рыпайся! – сказал Спаситель и сунул мобильник в карман. Но сам же не выдержал. Сгреб сына, поднял его и крепко прижал к груди. – Ладно, поехали. Жово, не смотрите телевизор и не допивайте бутылку до дна.

– Есть, шеф!

Спаситель выбежал в ночи на улицу в футболке, а Лазаря завернул в свою куртку и понес на руках. Он плохо соображал, что делает. В голове, будто его заклинило, крутилось одно: «Мой сын, мои сыновья!» Он уже сел за руль, когда опять зазвонил телефон.

– Да, Луиза. Все хорошо. Я еду за Габеном.

Он в нескольких словах рассказал ей, что произошло, и, пока объяснял, успокоился сам. Но сердце снова бешено заколотилось, как только он увидел в холле больницы Габена. Ведь он уже чуть не похоронил его и обвинил себя в его смерти. Возможно, он не удержался бы от какого-нибудь патетического жеста, например, сжал бы Габена в объятиях или пробормотал: «Ты живой!», – но это сделал вместо него Лазарь – повис у названого брата на шее, а тот с веселым недоумением спросил:

– Что это с тобой, мелкий? И почему ты не спишь?

– Террористы!

Спаситель зажал ему рот ладонью.

– Они с Жово посмотрели фильм по телевизору, Лазарь до сих пор не может прийти в себя.

Не время было говорить Габену, что его приятель по социальной сети сейчас где-то в Париже, в смертельной опасности.

– Поехали ночевать к нам, – предложил Спаситель.

– Кресло-кровать еще свободно?

Когда они приехали на улицу Мюрлен и Лазарь с Жово пошли спать, Спаситель остался поговорить с Габеном. Сначала – о его матери.

– Я ничего не понял. Она вроде была в порядке, – стал рассказывать Габен. – Даже перестала талдычить, что она мертвый груз и приносит мне одни несчастья. И вдруг…

Он достал из кармана сложенный вчетверо листок:

«Прости меня, Габен. Опять я добавлю тебе хлопот. Деньги на похороны у меня отложены. Попроси мою сестру, чтобы она помогла тебе с оформлением наследства».

– Нашел это на обеденном столе, когда уже собирался на вокзал, чтобы ехать в Париж.

А мать он нашел в спальне – она лежала без сознания, наглотавшись снотворного. Беспокоить Спасителя он не стал – думал, что у него еще не кончился прием. Поэтому сразу позвонил в скорую помощь и поехал с матерью в больницу.

– В кои-то веки хотел оторваться по полной!

– Ну-ну…

Сказать ему все прямо сейчас? Или дать отдохнуть?

– Какой-то ты смурной, Спаситель.

– Разве?

– И Лазарь тоже. В чем дело? Что-то случилось? С Луизой поцапался? Или что?

Спаситель решился сказать правду. Но как?

– Твоя мать, можно сказать, спасла тебе сегодня жизнь, Габен.

Едва придя в себя от страшных новостей, Габен стал звонить Жилю. Мобильный не отвечал. Он связался в Фейсбуке с их общими друзьями. Никто ничего о нем не знал.

– Посмотрю новости по телевизору, – сказал Габен Спасителю. – А ты… иди спать, если хочешь.

Спаситель не ответил. Вместе с Габеном он переместился в «уютный уголок» и включил телевизор. Там мелькали всё те же кадры – не столько последняя информация, сколько жуткие рассказы. «Я никогда не видел сразу столько жертв», – говорил врач скорой помощи. Ситуация все ухудшалась: восемьдесят погибших, уже, возможно, сто. Габен застыл, не сводя глаз с экрана. Минут через десять Спаситель похлопал его по плечу:

– Бессмысленно. Эти картинки только нагнетают ужас, а террористам того и надо. Одно дело – не отворачиваться от реальности, другое – позволять себя запугать.

– Шел бы ты знаешь куда со своими поучениями, психолог поганый! – взорвался Габен. – Там мой друг, его, может, убили! Так что заткнись, понятно?!

Он спрятал лицо в ладони. Для одного вечера перебор, нервы не выдержали. Спаситель выключил телевизор.

– Прости, – глухо пробормотал Габен.

– Нет, ты прав. Я психолог, может, не такой уж поганый, но психолог. И это мой способ самозащиты. Я обобщаю, рассуждаю, стараюсь понять. Хочу, чтобы все имело смысл.

Спаситель включил гипнотический голос и ругал свое ремесло, делая свое дело, – ругал еще долго, пока Габен не уснул на диване.

Тогда он принес теплое одеяло, которым укрывалась Алиса, и накрыл Габена, невольно вздрогнув, – так накрывают простыней мертвых. Он закрыл глаза и застыл у изголовья спящего, мысленно разделяя чувства всех, кто еще ждал, еще надеялся, терзался тревогой, как совсем недавно он сам. Потом наконец поднялся в спальню, лег и, хотя думал, что не сможет уснуть, сразу же провалился в сон, как в черную дыру. В девять утра его разбудил голос Габена:

– Спаситель… Спаситель… Его убили.

– Боже мой, – прошептал Спаситель, едва успев открыть глаза.

Габен повалился на кровать рядом с ним, зарылся головой в подушку и горько заплакал. Спаситель даже не пытался выступать как поганый психолог. Габен делал то единственное, что можно и нужно было делать.

Плачь, Габен, плачь, оплакивай оборотня Лисандра, студента Жиля Санга, молодого парня и все, чего он не доделает, не завершит, никогда, никогда.

* * *

В воскресенье утром Спаситель с огромным удивлением обнаружил чуть ли не единственного во всей Франции человека, который ничего не знал о происшедшем. Вьенер отказался от телевизора в палате и проводил время, читая попеременно то музыкальные партитуры, то стихи. Спаситель застал его сидящим на кровати в узких черных джинсах, такой же футболке и в красных кроссовках. Он декламировал Бодлера:

– А я все так же обитаю на улице Мюрлен, – отвечал ему Спаситель. – Вы готовы?

– Это поется на красивую мелодию Дюпарка.

Вьенер елейным голосом запел:

– Кстати, неплохо бы вам одеться.

– Полная глухота к прекрасному! – возмутился Вьенер. – К вашему сведению, лечение доктора Агопяна весьма эффективно.

– Да уж вижу.

Помогая пианисту натянуть свитер, Спаситель увидел у него на руках старые шрамы – следы ожогов и не только. Заметил он и то, что тот уже не держит руку на перевязи.

– Я рисовался. Повязка выглядит уродливо. А рука на перевязи – романтично. Девушки любят романтику.

– В вашем случае это скорее «из-за него, из-за окошка», – сказал Спаситель, подталкивая Вьенера в коридор.

– Как, кстати, зовут ту милую барышню, которая смотрела на меня снизу? – спросил вдруг музыкант.

Спаситель дернулся, нахмурил брови:

– Какую милую барышню? Это вы про Алису? Левее, левее.

– Да-да, вот именно. Она будет у вас… эта Алиса?

– Нет. Правее, правее.

Выходит, пианист заметил в прошлое воскресенье, с каким интересом поглядывала на него Алиса. Спасителю это не понравилось.

На улице Вьенер в своем черном свитере крупной вязки сразу съежился и недовольно сказал:

– Какой холодный ветер!

– А кто-нибудь из друзей не может привезти вам пальто?

– Это осуществимо лишь на пятьдесят процентов: пальто есть, друзей нет.

Вьенер не шутил. Всюду, где бы он ни был, его окружали поклонники, но близко он ни с кем не сходился.

– Моя машина в конце парковки. Прямо, всё прямо.

– Вы просто живой навигатор. Что бы со мной было, не указывай вы дорогу!

Спаситель вдруг приостановился – его внимание привлекла сцена, которая разыгрывалась тут же, на парковке. Молодая женщина везла коляску с маленьким ребенком, малыш выбросил через бортик своего мишку. Женщина наклонилась, подняла игрушку и давай орать на годовалого ребенка, а тот уставился на нее широко раскрытыми голубыми глазенками.

– Ты перестанешь издеваться или нет? Второй раз подбираю! А ты опять его на землю – прямо в грязь!

Стерпеть такое непедагогичное поведение Спаситель не мог.

– Извините, мадам.

Молодая мамаша, уже успевшая снова взяться за ручку коляски, повернула к нему насупленную, узколобую во всех смыслах слова физиономию.

– Я слышал, как вы разговаривали с ребенком. Он слишком мал, чтобы понять смысл ваших слов, но чувствует, что вы сердиты. Из-за чего – ему непонятно, поэтому он думает, что причина – он сам, то, что он есть на свете. А это ведь не так – у вас прекрасный малыш, таким можно гордиться.

Женщина изумленно слушала его. Но все же ее прорвало:

– А что он издевается? Швыряет и швыряет мишку!

– Он не знает, мадам, что для вас это издевательство. Он исследует мир – изучает падение тел. У вас в коляске, может быть, будущий ученый.

Мамаша недоверчиво взглянула на своего Эйнштейна в ползунках. Прошипела сквозь зубы: «Уччченый, тоже мне…» – и, с силой толкнув коляску, направилась ко входу в больницу. Спаситель обернулся к Вьенеру, который, посмеиваясь, наблюдал за разговором.

– Простите. Профессиональный заскок.

– Не извиняйтесь. Благодаря вам я постигаю глубины человеческих душ.

В доме на улице Мюрлен Жово поставил тесто для блинов. Пришла Луиза, одна, без детей – они поехали к отцу. Лазарь с Габеном в «уютном уголке» играли в «Марио Карт». Вьенер, сосредоточенный только на своих бедах, не заметил, что Луиза сама не своя, а у Габена красные глаза. Лазарь хотел заговорить с ним о парижских событиях, но Спаситель помахал ему пальцем из-за спины пианиста: «Не надо!» Неизвестно, как подействует такая сокрушительная новость на только-только окрепшую благодаря лекарствам психику Вьенера.

– К столу! – пригласил хозяин дома.

Вьенер сел рядом со Спасителем и сразу достал из кармана джинсов пластиковую упаковку с маленькими капсулами.

– Не помню, сколько раз в день я должен это принимать – один или два? – спросил он, крутя в пальцах пилюлю. Вопрос был обращен к психологу – к кому же еще?

– А у вас нет рецепта? – в свою очередь спросил Спаситель.

– Нет, у меня есть медсестра. Она появляется в палате в определенное время, как кукушка из часов, и… – Он заговорил писклявым голосом: – «Ваше лекарство, месье Вьенер!»

«Да ты и сам куку», – подумал Спаситель и посоветовал Вьенеру спрятать пилюлю в карман и подождать до ужина.

После обеда потеплело, Вьенер вышел в сад покурить. Луиза собирала там последние цветы, а вернувшись на кухню, сказала на ухо чистившему раковину Спасителю:

– Он курит не табак.

– Ты хочешь сказать?..

– Я в этом не особенно разбираюсь, но, судя по запаху…

Что делать? Отобрать у него травку? Обыскать его больничную палату? Сообщить старшей сестре? Спаситель бессильно махнул рукой:

– А, ладно! Надоели его фокусы.

Часа в четыре он посадил в машину подвыпившего Жово и веселенького обкуренного Вьенера. Остановившись на больничном паркинге, он спросил:

– Дорогу в свою палату найдете?

– Сначала правее-правее, потом левее-левее. Увидимся во вторник?

Вьенер собирался начать курс психотерапии по три сеанса в неделю.

– Hasta luego, cariño! – крикнул он и ушел, пританцовывая.

– Да он под кайфом, этот твой чувак, – сказал Жово.

Высадив Вьенера, Спаситель поехал в Лебрюйер – хотел показать старому легионеру тамошний ДОП. Директриса, мадам Котильон, которую коллега-психолог предупредил по телефону, ждала их в холле на первом этаже. Мадам Котильон была специалистом по старикам, уходу за ними, по немощи и помощи, по благожелательной атмосфере, уважению к личности, совместному проживанию – словом, по всему, кроме Иностранного легиона и его головорезов.

– Добрый день и добро пожаловать, месье Жованович! – произнесла она.

– Вик, – поправил Жово, блеснув острыми глазками из-под кустистых бровей.

Мадам Котильон заметила, что сухопарый старик, желавший, чтоб его звали сокращенным именем, еще довольно крепкий, разве что его чуточку заносило в сторону (виной тому был ром «Ла Мони», но этого она не знала).

– Наши подопечные сейчас отдыхают у себя в комнатах перед ужином, – сказала мадам Котильон, вложив в свои слова заботливость, благожелательность и все свои знания о стариках и уходу за ними, совместном проживании, взаимоуважении и т. д.

Тут она повернулась к Спасителю, как будто он один способен был ее понять:

– Наиболее самостоятельные смотрят сейчас телевизор, только не новости. Мы не хотим травмировать их после последних событий. Включили им «Суперняню».

– Разумно, – ответил Спаситель и вспомнил об автомате.

Мадам Котильон снова обратилась к симпатичному старому господину:

– Я покажу вам одну из свободных комнат, э-э… Вик.

– Жово, – поправил он.

Мадам Котильон вопросительно вздернула бровь. Похоже, бедный Вик Жованович сам плохо помнил, как его зовут.

Директриса не без гордости открыла дверь комнаты номер 112, недавно освободившейся после «ухода» проживавшей в ней девяностовосьмилетней подопечной. Все тут было в безукоризненном порядке: кровать с подъемными перекладинами, предохраняющими от падения, столик со стаканом для зубного протеза, кресло с подставкой для ног, в котором можно вздремнуть.

– Мне больше нравится на чердаке, – хмуро осмотревшись, буркнул Жово.

– Но, месье Жованович…

– Вик.

– Ну да, Вик… Мы никого не селим на чердаке, – сказала мадам Котильон с благожелательностью, заботой, уважением к личности и т. д. – Как и в подвале, – прибавила она, желая успокоить старика.

– Нет, подвал – это для автомата, – огрызнулся Жово.

Мадам Котильон покачала головой. Как огорчительно видеть достойных пожилых людей с помутненным рассудком.

В машине Спаситель, прежде чем тронуться с места, побарабанил пальцами по рулю. У него было неспокойно на душе.

– Спасибо, что показали себя с лучшей стороны, Жово.

– Этот ваш ДОП слишком хорош для меня. А слащавую дамочку я бы и одного дня не вытерпел.

– Жово, я не хочу бросать вас на улице. Скажите, по крайней мере, есть ли кто-нибудь в Орлеане, кто знает о вашем прошлом?

– Никого. Всё… не слишком хорошее, что я когда-либо делал, происходило не здесь.

– Ну хорошо. А тот друг в «Эммаусе», который вам не друг, он что-то знает?

– Мы обменялись услугами.

– Это вы уже говорили. Услугами какого рода?

– Ну, помогли друг другу.

Спаситель стукнул по рулю кулаком. Из Жово ничего не вытянуть. Придется или оставить его на улице, или принять таким, как есть, так и не зная точно, кем он был прежде.