По дороге на работу мадам Дюмейе терзалась сомнениями, стоит ли говорить о терактах с учениками, младшим из которых едва исполнилось шесть лет. Годом раньше, когда в Париже убили журналистов «Шарли Эбдо» и произошло нападение на кошерный супермаркет, она говорила об этом со своими второклассниками. Некоторые даже написали тогда статьи в школьную газету. Но в понедельник 16 ноября мадам Дюмейе решила начать день с расслабляющих упражнений и хорового пения. Не будет ИГИЛ диктовать ей распорядок занятий.

– Потопаем ногами – растопчем все помехи… Помашем руками – полетели-полетели…

Ребята трясли руками, потом «делали аккордеон»:

– Вдох-вдо-ох – грудная клетка раздвигается, выдох-вы-ыдох – грудная клетка сжимается…

Мадам Дюмейе обвела глазами класс: лица бледные, с восковым оттенком, под глазами синяки, кое-кто зевает во весь рот.

– Делаем кошку… она тянется, тянется… И расслабляемся – марионетка повисла на ниточках. Хорошо! Снова кошка… Поль, мяукать не обязательно.

Поль всю гимнастику, пока все делали аккордеон, марионетку, кошку, валял дурака. Лазаря даже зло разобрало – парню, как-никак, скоро десять лет стукнет!

– А теперь повторим песенку, которую вы записали в тетради. – Мадам Дюмейе свято верила, что ее ученики обожают поэзию. – Лошадка белая была отважна и смела!

Но ребятам идея не понравилась. «Не-ет! Скучно!», «Надоела эта лошадка!», «Не надо, она в конце умирает!» Последний довод убедил учительницу – конец песенки был действительно грустным: Блеснула молния – лошадка умерла и солнца не увидела.

– Ну а какая песенка вам нравится? – спросила мадам Дюмейе. – Нет, Жанно, только не рэп.

– Про единорожку! – крикнул Поль.

– Да! Да! – радостно подхватили двадцать пять голосов.

И мадам Дюмейе, которая не смотрела «Вредный я», имела удовольствие ознакомиться со словами навязчивой, как шарманка, песенки из этого мультика: «Единорожка, единорог, я хочу быть тобой. Единорожка, пушистый хвост, вот бы ты был живой» и т. д. Вдруг тоненький голос произнес, заикаясь:

– Райя… Райя… она…

– Жанно, прежде чем говорить, подними руку.

– …она плачет.

В самом деле, соседка Жанно заливалась слезами. Семья иракской девочки Райи прошлым летом бежала из Мосула; спаслись все, кроме ее дяди Хилаля, подростка 14 лет, которого убили посреди улицы террористы.

– Что с тобой, Райя? Что случилось? – спросила мадам Дюмейе, пытаясь заглянуть ей в глаза, скрытые завесой черных волос.

– Она… она говорит… говорит: это война!

Слова Жанно поразили класс, как белую лошадку – молния. Потом все разом заговорили. У каждого накипело, каждый высказывал что думал. Все выходные дети следили за теленовостями. Они были потрясены.

– Нет, Райя, это не война, – возразила учительница. – Война – это когда все отцы уходят на фронт в солдаты.

– У меня папа солдат, – сказала приготовишка Розанна, из которой обычно было слова не вытянуть.

– Что ж, значит, он защищает страну, защищает всех нас, – ответила ей мадам Дюмейе, впервые за свою педагогическую деятельность воздав хвалу французской армии.

Розанна гордо подняла голову.

– А у моей крестной в «Батаклане» погибла знакомая, – сказала Осеанна.

– А у моей двоюродной сестры…

– А у моей соседки…

Оттого ли, что Париж был так близко, или общей была социальная среда, но оказалось, что теракты так или иначе затронули половину класса. Мадам Дюмейе несколько раз громко хлопнула в ладоши – все-таки хлопки привлекали внимание лучше, чем дождевая палка.

– Почтим погибших минутой молчания? Хотите?

– Да! – в один голос ответили старшие, а вслед за ними и приготовишки.

Учительница попросила:

– Встаньте, сложите руки на груди или держите их за спиной. Если хотите, можете закрыть глаза, и думайте обо всех, кому сегодня тяжело. Я скажу, когда пройдет минута, и вы тихо сядете.

Подавая пример, она встала перед классом, скрестив на груди руки.

– Уже… уже… уже началось?

– Да, Жанно. Тихо.

На несколько мгновений мадам Дюмейе мысленно присоединилась ко всем скорбящим семьям, а потом обвела взглядом класс. Именно сейчас, глядя на учеников, живущих в не очень понятном ей мире и так утомлявших ее своей непоседливостью, учительница, которой оставалось всего два года до пенсии, почувствовала остро как никогда, что отвечает за них. Лица у всех серьезные, глаза закрыты или обращены внутрь. Нур, Ноам, Матис, Осеанна, Лазарь, Поль, Розанна… Жанно держит за руку Райю. «Эти дети – завтрашний день Франции», – подумала мадам Дюмейе.

* * *

Спаситель ожидал, что пятничные события отразятся на всех его пациентах, но не думал, что до такой степени. В понедельник уже в девять утра ему позвонил доктор Агопян:

– У меня только что был некий месье Кермартен. Кажется, вы его ведете?

– Да, с ним у нас было несколько консультаций.

Кермартена привела близкая подруга, обеспокоенная его состоянием. Он жаловался, что соседи сверху хотят проломить потолок, слышал удары молотка. Спаситель ознакомил психиатра с некоторыми фактами из биографии Кермартена и решил, что на этот раз диагноза «паранойя» не миновать. Однако доктор Агопян, хоть и не отличался особой чувствительностью, был опытным врачом и никогда не спешил навешивать на людей ярлыки.

– Последние события – травма для всех, – сказал он, – и в первую очередь для тех, кто и без того на грани. Я вижу, чем смогу помочь вашему пациенту, месье Сент-Ив. Спасибо, что уделили мне время.

«В первую очередь для тех, кто и без того на грани», – повторил про себя Спаситель и выглянул в приемную.

– Мадам Бравон?

Мадлон Бравон – антилийка, давняя пациентка Спасителя, он вылечил ее от мании чистоты, заставлявшей ее по два часа мыться в душе, браться за ручки дверей в перчатках и всюду подстилать под себя белую скатерку. Теперь у нее развивалась новая мания: она крестилась всякий раз, когда у нее в голове или при ней звучало слово, в котором слышалось «ЗЛО». Она боялась ЗЛОГО рока.

– Видел вчера эти ужасы по телевизору? – спросила она, грузно усаживаясь в кресло. – Таких людей надо вешать!

– По-моему, они уже мертвы.

– Я говорю обо всех, кто думает так же, как они. Надо их всех перебить.

– Нельзя убивать человека за то, как он думает. Да и нельзя узнать, кто что думает.

– Знаем мы, что они думают, со всеми их бородами, хиджабами и мечетями!

– Не могу с вами согласиться, Мадлон. Вы ведь предлагаете перебить всех французских мусульман.

Толстуха Мадлон так и подскочила в кресле:

– Что? Никогда я ничего подобного не говорила!

– Конечно, говорили. Только что. Кто носит бороды, хиджабы и ходит в мечеть? Право, нетрудно догадаться.

– Не надо их убивать. Надо просто их выгнать, пусть убираются к себе.

– То есть выгнать миллионы людей?

– Нет, только тех, кто уж слишком.

– Слишком – что?

– Да ну тебя, с твоими вопросами!

– Прошу прощения. Боюсь, мне сегодня не хватает хладнокровия. Но такие, как мы с вами, Мадлон, должны бы хорошо понимать, что значит быть изгоями. Мы слишком… э-э-э… загорелые.

Мадам Бравон рассмеялась и замахала рукой, отказываясь от слов, сказанных не по убеждению, а больше из страха.

– Вернемся к нашей терапии, Мадлон. Вы делали упражнения?

Чтобы преодолеть манию, Спаситель порекомендовал пациентке каждый день зачитывать вслух целый список слов со ЗЛОм, не осеняя себя крестным знамением.

– Упражнения делала, – твердо ответила Мадлон.

– Значит, мы можем повторить их сейчас? – спросил психолог.

– Можем, да, – уже не так уверенно ответила пациентка.

– Итак, я произношу слово, а вы повторяете. Начали. Злоба.

– Злоба.

– Громче.

– Злоба.

Дальше последовали «злой», «назло», «злополучный», «злорадный», «взломать» и т. д.

– Вот видите, – сказала под конец Мадлон, вытирая вспотевшие руки бумажным платком.

– Ничего я не вижу, – ответил Спаситель. – Вы жульничали.

– Почему это я жульничала? – Мадлон возмущенно округлила глаза.

– Когда слышалось «ЗЛО», вы каждый раз чертили пальцем левой руки крестик на правой ладони, которой его прикрывали.

Разоблаченная Мадлон усмехнулась:

– Так ты увидел? Ишь, глазастый.

– Да. Вам со мной не повеЗЛО.

Он проводил пациентку до двери и уже подал ей на прощание руку, но тут его проняло:

– Понимаете, Мадлон, для тех, кто убивал людей в «Батаклане», и всех, кто убивает во имя бога или Исламского государства, – убивает всех без разбора: христиан, мусульман, атеистов, черных, белых, женщин, детей, стариков, – таких людей на Земле всего лишь жалкая горстка, но для них человеческая жизнь, включая их собственную, ничего не значит. – Прежде чем договорить, он крепко сжал в ладонях руки мадам Бравон. – ЗЛО не в словах, а в тех, кто его совершает.

* * *

В тот же самый день в 17:30 Элла с порога закричала:

– Вы уже знаете, что случилось?

– Думаю, да, – ответил Спаситель слегка удивленно: как можно в этом сомневаться?

– Вот уж такого я не ожидала. А вы?

В голове у Спасителя щелкнуло.

– А-а, ты о том, что делается в школе? Да, мне сказала мадам Сандоз. Твои обидчицы попросили завуча посвятить первый день после каникул разговору о школьной травле, верно?

– Да. А Джимми вместе с учителем технологии сделают буклет о том, чем могут быть опасны социальные сети. Его раздадут всем в школе.

– И кажется, Марина Везинье предложила выбрать в старших классах ответственных, которым можно будет сообщать обо всех случаях травли.

Метод Пикаса в действии: зачинщики сами придумывают, как бороться с травлей.

– Я получила письмо с извинениями. – Элла протянула психологу листок.

– Хочешь, чтобы я его прочел?

– Не хочу оставлять его у себя. Зачем мне извинения? Я хочу одного: чтобы меня оставили в покое. Они отравили мне жизнь. Я все равно не могу вернуться в школу. На меня смотрят как на какого-то урода.

«Не свои ли сомнения в собственной нормальности видит Элла в глазах окружающих?» – подумал Спаситель.

– Мадам Нозьер тебе обрадуется.

Он затронул чувствительную струнку. Элла обожала латинистку, элегантную, умную, образованную.

– Ну, на латынь я, может, и приду, – заколебалась она. – Хуже всего в моем классе. Опять меня будут доводить этим дурацким «гдежега»!

– Алиса говорила, что беседы о травле пройдут во всей школе, так что все призадумаются.

Элла недоверчиво хмыкнула:

– Хуже всего, что они дураки.

– «Я предпочитаю дураку злодея, потому что дурак никогда не уймется», – с улыбкой сказал Спаситель. – Люди совсем не глупы, но они поддаются стадному чувству.

– Говорю же, бараны, – отрезала Элла. То, что она пережила, оставило болезненный след, может быть, на всю жизнь. – Я не хочу, чтобы передо мной извинялись, потому что не хочу прощать.

Спаситель только вздохнул и сокрушенно покачал головой. Есть ли на свете непростительные вещи?

Уже на пороге Элла вдруг вспомнила:

– Какой кошмар – то, что случилось в Париже! Я не спала всю ночь.

Глаза у нее вспыхнули, щеки порозовели. Внутри опять загорелась лампочка. Чужие страдания пробуждали в ней сочувствие.

Вечером Спаситель не спешил звонить Луизе. Во время недельного дежурства с детьми голос у нее становился напряженным, и Спаситель улавливал в нем упрек (или ему только чудилось): почему ты не рядом со мной?

– Луиза? Извини, что поздно.

Несколько слов – и Спаситель услышал в ее голосе не просто напряжение.

– У тебя все хорошо?

– Было бы, не надоумь ты Алису постричься чуть не наголо.

– Что-что?

Значит, Алиса выполнила то, о чем говорила ему по телефону: обрила голову в знак солидарности с Эллой Кюипенс.

– Да я, наоборот, ее отговаривал!

– Неужели? И поэтому рассказал ей историю девочки из Торонто?

– Но там было совсем другое дело, я так и сказал Алисе по телефону и предупредил, что Элле может не понравиться, если ее начнут копировать.

– Алиса даже галстук нацепила. Ее отец вне себя. Сказал, что ты задурил ей мозги.

Спаситель невольно рассмеялся.

– Тебе смешно! – обиделась Луиза.

– Послушай! Алиса поступила так вопреки моим советам. Она прекрасно понимала, что родители будут против. Она хотела загладить свою вину, ну и немножко всех подразнить. Девочке же тринадцать лет! Словом, с ней все хорошо, и, я уверен, новая стрижка ей к лицу.

– Ясно, с меня сорок пять евро, спасибо, пока!

– И тебе доброй ночи, – сказал Спаситель и повесил трубку.

Все в этот поздний час были на нервах.

* * *

Габену на чердаке не спалось. Тихо урчал в полумраке компьютер. Но ни в эту ночь, ни потом Странник Пепси больше не появится во вселенной Warcraft. Лисандр умер.

– Что-то есть хочется, – пробормотал Габен и встал со своего матраса.

Ни спать, ни играть он не мог, снова плакать не хотел. А поесть – какое-никакое занятие.

На кухне шумно занималась фитнесом мадам Гюставия. Жово курил на веранде.

– Колобродит зверюшка будь здоров! – проворчал он. – Что, пришел подкрепиться?

– Да вот, хочу сварить себе какао… Мне Лазарь рассказал про автомат. И как ты собрался меня спасать. Спасибо.

– Всегда пожалуйста. Но Спаситель велел мне его выкинуть.

– Автомат? Но такую вещь на свалку не выкинешь.

– К тому же она всегда может пригодиться.

– Ну да. Какао будешь?

Габену нравился бравый вояка. Рядом с ним он и сам будто становился тверже. Вскоре оба они сидели за столом, пили горячее какао и заедали хлебом с камамбером.

Габен все расспрашивал Жово про автомат:

– Ты с ним воевал в Легионе?

– Можно и так сказать. Но знаешь, не стоит ворошить прошлое. Если не хочешь вляпаться в дерьмо.

– Да ты поэт, Жово.

Спасителю наверху тоже не спалось, но свет он все же решил погасить, и только выключил лампу, как дверь приоткрылась. На пороге стоял Лазарь.

– Мне страшно.

Спаситель снова зажег свет. Сын дрожал в слишком короткой пижаме – когда он успел из нее вырасти?

– Чего ты боишься?

– Боюсь уснуть. Вдруг умру и не проснусь.

– «Умереть, уснуть. – Уснуть! И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность: какие сны приснятся в смертном сне…»

– Что?

– Это Шекспир. Хочешь какао?

Еще с лестницы они услышали на кухне голоса. Спасибо, хоть не ром там распивали.

– Всем по несквику? – предложил Спаситель.

– Ты мою кружку взял, – сказал Лазарь, усаживаясь рядом со своим обожаемым Габеном.

– Она мне нравится – с рожицей.

Спаситель тоже сел и, вдыхая аромат горячего какао, остро почувствовал то, что уже давным-давно ощущала Луиза: у них тут чисто мужской дом.

– Не хватает только Поля, – будто услышав его мысль, добавил Лазарь.

Спаситель опять заметил, как торчат из рукавов пижамы голые руки сына.

– Быстро же ты растешь. Одежки за тобой не поспевают, – сказал он.

А про себя подумал: «Я и сам не поспеваю. Только что был у меня маленький мальчик – и вдруг уже почти подросток».

* * *

Во вторник утром Спаситель задумал провести эксперимент – совместную консультацию Вьенера и Самюэля. Пианист прибыл вовремя, на такси. Он сел или, скорее, рухнул на кушетку и тут же начал бурно страдать:

– Мне нужна музыка! Я хочу играть на рояле. Хочу выступать.

– Три хорошие новости сразу.

– Не считая того, что ничему не бывать. – Вьенер поднял забинтованную руку.

– А вы ходили в больнице к физиотерапевту?

– Завтра пойду, – ответил Вьенер и снова давай стенать: – Я отменил все концерты до 25 декабря. Я почти разорен. Может, вы готовы меня содержать?

– Все, кто берется вас содержать, рано или поздно вас используют.

Вьенер нервно заморгал:

– Что-то Самюэль запаздывает.

Спаситель посмотрел на стенные часы – ровно десять. Самюэль опаздывал на пятнадцать минут.

– Наверно, мать ему опять закатила сцену, – предположил Вьенер и поерзал на кушетке, стараясь подняться.

– Вы за него беспокоитесь?

– Да нет, с чего бы? – фыркнул Вьенер и замигал еще чаще.

Повисло молчание, Спаситель не спешил его прерывать.

– Его мать не сделает с ним то, что делала со мной моя. Это точно.

Спаситель прикусил изнутри щеку, как делал всегда, чтобы не сказать лишнего. Но он был страшно рад – Вьенер впервые проявил заботу о ком-то, кроме себя самого. И тут в дверь постучали. Вьенер моментально приосанился – похоже, хотел произвести наилучшее впечатление.

Вошел Самюэль, запыхавшийся, растерзанный: куртка нараспашку, один шнурок развязан, рюкзак на спине расстегнут.

– Я старался как мог, – сказал он.

– Ничего-ничего, – успокоил его Спаситель. – Сядь, отдышись. Знакомить вас не надо.

Он указал Самюэлю на отца. Вьенер и сын кивнули и бегло улыбнулись друг другу. Возможно, Вьенеру хотелось сжать сына в объятиях, а Самюэлю – воскликнуть: «Папа!» Но по ним это не было заметно.

– Так мы похожи, по-вашему? – с сомнением проговорил Вьенер.

Самюэль дернулся – он получил еще одну пощечину, не хуже той, что влепила ему мать.

– Почему вы спрашиваете? – отозвался Спаситель.

– Потому что он сомневается в своем отцовстве, – ответил за Вьенера Самюэль. – Я для него недостаточно хорош.

Вьенер искренне удивился:

– Я что-то не то ляпнул? Я лучше разбираюсь в музыке, чем в людях.

– Наверно, не сильно стараешься, – буркнул Самюэль.

Вьенер растерянно взглянул на психолога.

– Вашему сыну не нравится, как вы его встретили, – растолковал ему Спаситель.

Вьенер судорожно замигал и вздохнул с виноватым видом:

– Я хотел сказать что-нибудь приятное. А получилось наоборот.

Самюэль мгновенно оттаял. Папа… папа… Но нужные слова застряли у него в горле.

– Я не хотел тебя обидеть, – выдавил он. – Просто я не в себе. Узнал, что в «Батаклане» погиб наш учитель.

Спаситель делал ему отчаянные знаки: молчи! Заметив их, Самюэль удивился:

– В чем дело? Нельзя говорить про «Батаклан»?

Спаситель был уверен, что Вьенеру неизвестно о теракте, однако он ошибался.

– О чем тут говорить? – уронил музыкант. – Eagles of Death Metal – не мой жанр.

Спаситель в замешательстве провел рукой по лбу. Может, он притворяется?

– Говорил я тебе, не все так скоро, – сказал он Самюэлю.

Не так скоро наладится связь между мозгом и сердцем.

Пропущенный звонок Алисы Спаситель заметил только вечером.

– Ты мне звонила?

– Да, хотела рассказать: Элла пришла на латынь и, когда увидела мою голову, вовсе не подумала, что я над ней издеваюсь.

В голосе Алисы звучало торжество. Но предостережение Спасителя не пропало даром. Прежде чем войти в класс, она поговорила с Эллой.

– Я ей сказала, что мне нравится ее стиль, просто супер, что каждый волен одеваться как хочет и только дураки одеваются как все.

– Наверно, ей было приятно.

– Да, она была ужасно рада и ужасно удивилась. Вообще она классная, я раньше не знала. Мы вместе шли домой. Оказывается, ты ее терапевт!

– Я не имею права говорить о своих пациентах.

– Она тебя обожает. Кажется, психотерапия – вещь что надо!

– Ну ты и молодец! Я не думал, что все так здорово получится. Надеюсь, мама тоже скоро привыкнет к твоему суперстилю.

Алиса прыснула. Нет, мама не в восторге, папа тем более.

– Кажется, они оба считают, что это я тебя подначил, – сказал Спаситель. – Луиза рассердилась…

– На тебя? Да нет, это вовсе не из-за стрижки, – возразила Алиса. – Постой. Я закрою дверь… На всякий случай.

– На всякий случай? – удивленно переспросил Спаситель.

– Чтобы она не услышала. – Для верности Алиса понизила голос. – Она психует, потому что у тебя вечно торчат Жово и Габен и у нее не получится завести какую-то там не пойми какую семью.

– Не пойми какую?

– Восстановленную, – шепнула Алиса в телефон.

– Это она тебе сказала?

– Нет, мама никогда ничего не скажет. Я сама догадалась.

– Так-так-так…

– Знаешь, я тебя понимаю. Совсем не обязательно все время быть вместе, все двадцать четыре часа в сутки. Прекрасно можно любить друг друга и жить отдельно. Но это мы так думаем, новое поколение. А у мамы взгляды… более традиционные. И потом, она не уверена в себе, понимаешь? Думает, ты не хочешь с ней жить, потому что не очень ее любишь.

Спаситель слушал как зачарованный. Эта девочка не уступала какой-нибудь колумнистке из журнала «Популярная психология» или дипломированному семейному психологу.

– Я очень люблю твою маму, Алиса.

– Я-то знаю. А вот она – нет. Ее мечта, точно тебе говорю, – чтоб ты ей сделал предложение, кольцо подарил и все такое. Как в кино.

– Так-так-так… И мы бы зажили все вместе на улице Мюрлен?

Алиса снова прыснула. Это была мечта ее матери, но совсем не ее.

– По мне, все и так хорошо. Приходить к вам на блинчики – здорово, но в будни, извини, мне больше нравится дома, в своей комнате. Не могу же я все время спать на кресле-кровати, когда вокруг полно народу. Мне нужен элементарный комфорт. Думать о других интересно, но не тогда, когда они у тебя мельтешат под носом. Должно быть расстояние, понимаешь?

Что это – новое поколение или новая Алиса? Конечно, главное для нее – собственное Я, но ей интересны и другие люди.

– Я очень рад, что мы поговорили, Алиса. Ты хороший человек.

– Да? А мне часто кажется, что я дрянь. Ревную к Полю, потому что мама его больше любит, и иногда желаю сдохнуть всем его хомячкам. Притворяюсь, что мне весело с Пэмпренель, хотя она дура набитая. Я двуличная. И в школе тоже. Притворяюсь, что дружу с Мариной, а сама терпеть ее не могу. Элла куда лучше моих «закадычных подруг». Но с ней я не буду дружить, потому что не хочу, чтобы все от меня отвернулись. Я трусиха.

– Ну и филиппика! Ты просто начала понимать, что в душе у нас бывает разлад и нас терзают противоречивые чувства. Если слушать их все, мы будем вечно во всем сомневаться.

– Ну и морока!

– Пока именно это ты и пытаешься делать.

Всего несколько месяцев – а какой прогресс. Алиса поискала слово, чтобы определить, что чувствует. Пожалуй, гордость. Но уже миг спустя ее одолели сомнения: не потому ли она все выложила Спасителю, что ревнует мать и, может быть, сама чуточку в него влюблена? Машинка самоанализа заработала с новой силой. Ну да, морока большая, но, когда тебе тринадцать лет, собственная личность – благодатное поле для исследований.

* * *

Не сводя глаз со «Странника», который не сводил глаз с моря тумана, Спаситель жевал бутерброд. Не в его привычках есть в рабочем кабинете, но мадам Фукар перенесла консультацию с утра вторника на полдень среды, ссылаясь на то, что Лионель слишком потрясен парижскими терактами. Открыв дверь в приемную, Спаситель с удивлением увидел, что Клоди пришла одна.

– А где Майлис?

– По средам она всегда у бабушки. А Лионель не спал всю ночь. И теперь отдыхает.

Спасителю хотелось поставить на вид мадам Фукар, что она легкомысленно относится к психотерапии. Но она выглядела такой измотанной, что, проглотив свое недовольство, он спросил:

– Как у вас дела?

– Неважно – из-за Лионеля. Он хочет уехать в Исландию.

– В Исландию?

– Да… все равно куда. Главное – подальше отсюда. Говорит, мы могли бы очутиться в «Батаклане» или на террасе «Ла Бель Экип» – мы ведь ходили и туда, и туда. Оттого, что «и мы могли бы», он просто в шоке.

– Так-так-так, – пробормотал Спаситель и заметил на полу крошки от бутерброда.

Он бы и сам с удовольствием сбежал. Не в Исландию, а в свою частную жизнь. Вполуха слушая пациентку, он мысленно набросал список дел:

• купить новую одежку Лазарю – он знай себе растет, а я не замечаю;

• избавиться от чертовой пушки – она все еще лежит в подвале;

• всерьез поговорить с Луизой;

• привести в порядок счета;

– Вообще, больше всего Лионель хотел бы жить в Second Life и не вылезать из своей комнаты, – продолжала Клоди.

• зарегистрироваться в Second Life;

Нет.

• сходить на консультацию к супервизору.

– Всего хорошего, Клоди. Все наладится. Не беспокойтесь. Все наладится.

Он фактически пропустил все, что она говорила, но даже Сверчку Джимини это было до лампочки. «В психологи я больше не гожусь, – с ужасом подумал Спаситель. – Мне стали безразличны мои пациенты».

Он выглянул в приемную:

– Девочки, заходите.

Наступила очередь сестер Карре. Бландина и Марго встали со стульев, но медлили заходить в кабинет – стояли, выжидательно глядя на Спасителя.

– В чем дело? – небрежно спросил он.

– Вы видели?.. В Париже, – пролепетала Марго.

– Что? А, да… Это ужасно.

Про себя Спаситель подумал: «Это случилось в пятницу, а сегодня уже среда. Кажется, я схожу с ума, или с ума сошел весь мир. В новостях один за другим бесконечные ужасы, и мы послушно всё глотаем». Сестры стояли перед ним и ждали, что он скажет или сделает. Выход нашла Бландина – она подбежала к Спасителю, прижалась к нему и заговорила сквозь слезы:

– Почему, почему они это сделали? Мне снятся страшные сны.

Спаситель обнял девочку, и даже Марго, вопреки обычной сдержанности, погладила сестру по голове.

– Надо делиться друг с другом теплом, – восторженно сказала Бландина, как будто она открыла новую методику.

Марго опомнилась и чинно проследовала в кабинет.

– Мы послали папе письмо, – сказала она.

– С уведомлением о вручении, – добавила Бландина, с удовольствием повторяя похожий на угрозу термин.

– И что вы ему написали?

– Чтобы он отозвал свой судебный иск, – ответила Марго.

– Что мы хотим остаться с мамой. – Бландина выразилась проще.

Сестры Карре привели психолога в порядок, так что он был готов принять нового пациента, который дожидался консультации вместе со своей матерью.

– Мадам Аронов? Заходите, пожалуйста. Здравствуйте, молодой человек.

Молодому человеку было на вид лет шесть: ангельское личико, доверчиво распахнутые глаза.

– Ты знаешь, почему мама тебя ко мне привела?

– Ну, я… ну, я…

– Ну, ты – что?

– Ну, я, наверно, плохо говорю.

Мама дополнила его ответ: логопед считает, что мальчику поможет психотерапия.

– У него слова наезжают друг на друга. Слишком много сразу ему хочется сказать. – Мадам Аронов нежно взглянула на сына.

– Находка для психолога! – улыбнулся Сент-Ив и обратился к мальчику: – Меня зовут Спаситель, а тебя?

– Меня меня зовут меня зовут Жанно.

– Какое… какое хорошее имя!

«Стоп! – подумал Спаситель. – С моей привычкой все повторять я, пожалуй, начну заикаться». И твердым голосом спросил:

– Скажи мне, что тебе нравится больше всего в жизни?

Жанно просиял и ответил:

– Ррра… Райя.

* * *

Габен с этой недели снова стал ходить в школу, хоть и без особого усердия. Похоже, педагогам порекомендовали его не трогать. Только учитель истории и географии отметил «возвращение в наши ряды Габена Пупара». Габен ответил ему мрачным взглядом.

– Доктор Агопян попросил меня навестить сегодня вечером твою маму, – сказал ему за ужином Спаситель. – Она хочет со мной поговорить. Возможно, собирается продолжить курс психотерапии, когда выпишется из больницы.

– Класс, – буркнул Габен, приступая к гамбургеру.

– Но Габен от нас не уедет? – встревожился Лазарь. – Здесь Жово его защитит.

– Не парься. Улица Ренуар – безопасное место, – вяло возразил Габен своим блеклым голосом.

– Я хочу научиться стрелять, – заявил вдруг Лазарь.

– Что-что?

– Стрелять… в мишень… из лука.

Лазарь прочитал неодобрение в глазах отца и шаг за шагом сдавал позиции.

– Потом поговорим, – сказал Спаситель и бросил косой взгляд на Жово. – Пока у нас есть дела поважнее, например купить тебе новую пижаму.

* * *

Мадам Пупар, решив принять снотворное попозже, сидела в кресле и ждала Спасителя, одетая и даже накрашенная. С румянами она перестаралась – казалось, что у нее жар.

– Прекрасно выглядите, – чувствуя фальшь в своем голосе, похвалил ее Спаситель.

– Мне очень жаль, – сказала мадам Пупар.

– Жаль?

– Что я сорвалась.

– Но почему вы это сделали?

– Ради Габена, клянусь вам, ради Габена.

Она не хотела быть обузой для сына.

– Когда кто-то кончает с собой, его смерть становится для близких самым тяжким на свете грузом. Поверьте мне, Эмилия, я сам несу такой груз.

– Вы?

Спаситель сказал это, желая предупредить рецидив у мадам Пупар, но неожиданно понял, что сказал правду. Да, он живет с тяжким бременем на плечах, с мертвым грузом. Он до сих пор его не сбросил. Возможно, самоубийство жены мешает ему начать новую жизнь. Он боится новой ответственности или чувствует себя виноватым? Или и то и другое?

– Теперь я ищу другой способ поменьше обременять Габена.

– Какой же?

– Сестра зовет меня к себе в Аркашон. Море, воздух… Она работала медсестрой, так что сможет следить за лечением. Там я смогу прийти в себя.

Мадам Пупар хочет забрать с собой Габена? Лазарь будет в отчаянии.

– Вы так много сделали для моего сына. Когда он говорит о вас…

У мадам Пупар перехватило горло от волнения. Пока она молчала, у Спасителя родилась надежда – нечаянная, невозможная…

– Я Габена люблю, вы ведь знаете, правда? – Мадам Пупар хотела подтверждения.

– Так любите, что ради него готовы умереть.

– Но вы для него… Поверьте, Спаситель, я не эгоистка, я не хочу избавиться от сына…

– Я знаю, знаю, как вам сейчас тяжело.

– Я поручаю его вам, Спаситель. На время, пока я не выздоровею. Вы согласны?

Дома Спаситель буквально взлетел на чердак. Его переполняла радость.

– Габен, я на минутку – надо поговорить.

Он рассказал Габену о беседе с его матерью, но тот отозвался так вяло, что психолог приглушил свой восторг.

– Ты расстроен? – спросил он, не очень понимая, что расстроен он сам – безразличием Габена.

– Расстроен – чем?

– Тем, что не поедешь с мамой в Аркашон?

Взгляд Габена затуманился.

– У меня в голове все перемешалось. Мама хотела покончить с собой… Жиль погиб… А я… разве я имею право… Понимаешь, что я хочу сказать?

– Понимаю. Глядя на тебя, я вспоминаю «Синий лотос», который родители подарили мне в детстве.

– Какой синий лотос? – не понял Габен.

– Это такая книжка – о приключениях Тинтина в Китае. Меня поразила последняя картинка. Юный Чан, прижав руки к груди, говорит: «У меня в сердце пестрая радуга. Я плачу, потому что расстаюсь с Тинтином, и смеюсь, потому что нашел папу и маму».

Габен завороженно слушал. Его печаль понемногу начала таять. Он ждал продолжения и, не дождавшись, сказал:

– Ты вечно говоришь загадками.

Оба надолго замолчали, пока томительную тишину не нарушил Спасён – удачно названный хомячок, – он расшустрился в своей клетке.

– У меня в сердце пестрая радуга, – проговорил наконец Габен, потом рассмеялся и заплакал.

* * *

После бессонной ночи и трех чашек кофе Спаситель сидел перед Амброй Гонсалес.

– Ваш фокус с наложением рук не помог.

– Жаль, – ответил психолог, с трудом ворочая языком. – Видимо, у меня нет такого дара, как у дяди Ти-Жо.

Амбра засучила рукава свитера и показала воспаленные запястья.

– Ты больше не носишь фенечки.

– Мама их срезала. Сказала, что это вредно.

В голосе Амбры не слышалось обиды, но вид у нее был удрученный.

– Ты огорчаешься из-за желаний? Думаешь, теперь не сбудутся?

– Ну да, к тому идет.

– Может, расскажешь? Теперь, раз фенечек нет, не имеет смысла молчать.

– Могу сказать про одно из желаний, – поколебавшись, сказала Амбра. – Я загадала, чтобы у меня было восемнадцать.

– Что-что? – Спаситель нагнулся к ней поближе, чтобы лучше расслышать.

– Средний балл восемнадцать. Чтобы так продержаться до конца года.

– Но у тебя хорошие отметки?

– Были лучше. Вчера я получила пятнадцать по английскому.

– Ты же умная девочка, Амбра. И наверняка понимаешь, что на самом-то деле все эти загаданные желания – просто суеверие. И разве так уж важно иметь средний балл восемнадцать?

Амбра недоуменно округлила глаза и промямлила:

– Но… это же хорошо…

– Для кого хорошо?

– Ну как… для учителей… для родителей…

– Понятно. Для родины, для семьи и для Господа Бога. А для тебя-то самой это важно?

– Конечно.

– Конечно?

– Родители довольны. Всем рассказывают. Им это доставляет удовольствие. Вот я хочу и дальше доставлять им удовольствие – нормальное желание.

– Ну-ну. А что произойдет, если у тебя будут оценки похуже? Или вовсе плохие?

Амбра затрясла головой – невозможно!

– У твоего брата плохие отметки, а он себя прекрасно чувствует.

– Он же мальчик.

– И что из того?

– Мальчиков любят просто так, даже если они плохо учатся.

– А девочек любят, только если они отличницы, – продолжил ее логику Спаситель.

– Вы так думаете? – испугалась Амбра.

– Ты сама так сказала.

– Но это правда или нет?

Спаситель намеренно оставил вопрос без ответа и снова спросил:

– А про второе желание можешь рассказать?

– А вы маме с папой не скажете?

– Все, что тут говорится, остается между нами. Я связан профессиональной тайной.

– Ну ладно, – сказала Амбра, но больше не произнесла ни слова.

– Кажется, это трудно выговорить. Хочешь, напиши? – предложил, немножко подождав, Спаситель.

Амбра мотнула головой, потом закрыла глаза. Видимо, собиралась с духом. И наконец выпалила:

– Хочу умереть раньше, чем папа с мамой.

– Это и было второе желание?

– Да. Мне было бы так больно, если бы родители… А так, если я умру первой…

– …тебе не придется оплакивать их смерть. А они все равно тебя разлюбят из-за твоих плохих отметок, так что не слишком огорчатся, что ты умерла раньше них.

– Что вы такое говорите! – возмутилась Амбра.

– Постой, я не сказал, что так думают твои родители. Это то, что думаешь ты сама.

– А они-то так думают или нет?

– Твои вопросы – отличная отправная точка для психотерапии. Давай-ка мы их соберем воедино. Правда ли, что меня любят за то, что я радую родителей хорошими отметками? Будут ли они меня любить, если я буду хуже учиться? Я живу только для того, чтобы меня любили родители? Будет ли мне смысл жить, если они умрут?

Амбра с отчаянием взглянула на свои обнаженные, кровоточащие запястья.

– Так у меня аллергия из-за этого?

Весь четверг Спаситель принимал подростков, и ему было с ними хорошо. А в голове приятным фоном звучало: Габен не уходит, он остается тут, на улице Мюрлен. Спаситель уже строил планы сделать ремонт на чердаке, где только чуть-чуть разгребли кавардак.

– Добрый вечер, Вьенер, проходите, садитесь. О, вы в плаще – наконец-то!

Пианист второй раз пришел на еженедельную консультацию.

– Я одолжил его у моего физиотерапевта, он мне очень понравился.

– Плащ?

– Не будем уточнять.

– И что сказал физиотерапевт о вашей руке?

– Сначала порадовался, что я правша, а потом, когда я сообщил ему, что 25 декабря в 20 часов должен играть с Оркестром Радио Франции «Концерт для левой руки», заметно погрустнел.

– А отменить нельзя?

– Концерт должен идти в прямой трансляции по «Франс Мюзик». И я должен сыграть, если не хочу стать погасшей звездой.

– Так-так-так…

– Берегитесь, Сент-Ив, я всё читаю по вашим глазам.

– И что же вы прочитали?

– Что даже если моя рука придет в порядок, я сам еще не выдержу такого стресса.

– Представьте себе, что сегодня 25 декабря, – сказал Спаситель своим гипнотическим голосом. – Почти восемь вечера. Вы за кулисами, готовитесь выйти на сцену.

Вьенер замигал.

– Закройте глаза, – мягко продолжал Спаситель. – Оркестранты настраивают инструменты, дирижер уже стоит за пультом. Ваш выход – ну, что происходит?

– В лучшем случае врываются террористы, – сказал Вьенер, открыв глаза.

– Не хотите продолжить эксперимент?

– Знаете, что я вижу, когда закрываю глаза? Я вижу ее! Она стоит за кулисами, а мне страшно. Я могу обмануть публику, могу замять ошибку, но она… она все видит, все слышит, и мне придется заплатить за каждую фальшивую ноту, за слишком быстрый или недостаточно быстрый темп. За все, за все она меня накажет. Будет бить, прижигать сигаретами, лишать меня сладкого и ужина. Или запрет в своем шкафу, где стоит ее особый, ненавистный запах. Я не могу закрыть глаза, Спаситель. – Вьенер сжал правой рукой запястье левой и продолжал до странности беспечным тоном: – Мне так часто хотелось отрезать себе руки. И если я не сделал этого, то только потому, что не мог придумать: допустим, я отрежу правой рукой левую, а правую-то как потом отрежу?

Кого-то он напоминал Спасителю своими дикими рассуждениями и вызывающим поведением. Кого-то, кто был намного младше… Ну да, конечно! Бландину Карре. Странное сближение, но не такое уж безумное. Девочку так не мучили, но ее нарциссичный отец-деспот тоже подавлял ее, хотел посадить на таблетки. Пока Спаситель сидел задумавшись, Вьенер нашел себе занятие.

– Что это вы там делаете?

Пианист разбинтовывал левое запястье.

– Освобождаюсь.

Он сдвинул руки, чтобы сравнить их. На левой были свежие шрамы от порезов стеклом. Глядя на них, Спаситель вспомнил о других следах, повыше, на руках Вьенера. А тот с гримасой боли покрутил кистью.

– Прекратите истязать свою руку! – приказал ему Спаситель.

– Вам-то что?

– А то, что я ваш психотерапевт и собираюсь 25 декабря слушать в Доме радио «Концерт для левой руки» в вашем исполнении.

В бессознательном суеверном порыве Спаситель схватился за свое собственное левое запястье, где у него была фенечка.

Так мало-помалу между всеми пациентами кабинета на улице Мюрлен возникала некая мистическая связь.

* * *

Ну и неделька выдалась! Все началось в прошлое воскресенье вечером, когда Луиза получила Поля и Алису в жутком состоянии – оба, с позволения отца, насмотрелись ужасов по телевизору. И в довершение всего Алисина прическа – Луиза вздрогнула, увидев дочь на пороге.

– Что ты с собой сделала?!

– Скажи спасибо своему приятелю, – фыркнул Жером, занося в коридор детские сумки. – Это он подал твоей дочери такую блестящую идею!

– Чушь, – огрызнулась Алиса и юркнула в свою комнату.

Но все-таки виноватым оказался Спаситель. Через тонкую стену Алиса слышала слова отца: «Этот тип позволяет себе вмешиваться в воспитание наших детей».

В понедельник Луиза рассердилась на Спасителя, когда он позвонил ей поздно вечером. Рассердилась из-за Алисы? Или из-за того, что он не звонил раньше? Когда она все рассказала своей подруге Валентине, та фыркнула, как всегда: «Он тебе пудрит мозги». Спаситель говорил, что хочет жить с ней вместе, хочет, чтобы у них был ребенок, говорил, что скоро найдет для Жово место в доме престарелых, а Габена отошлет домой. Но все это на словах. В действительности они встречались «по-семейному» только в выходные, и то раз в две недели, в его перенаселенном доме. О том, что Спаситель поцеловал пациентку, Луиза из осторожности не стала говорить Валентине, не то непременно услышала бы совет порвать с ним немедленно.

Во вторник главред «Репюблик дю Сантр» поручил Луизе сделать материал о восстановленных семьях – на другой день в Доме собраний известная женщина-социолог должна была читать лекцию на эту тему. После лекции – дискуссия. Чтобы принять в ней участие, Луизе надо было в авральном порядке найти кого-то, кто посидит с Полем.

– Мама, зачем нам бэбиситтер, мне уже тринадцать лет! – взбунтовалась Алиса.

– Ну да, а стоит отвернуться, и ты отмочишь что-нибудь такое…

– Чего ты боишься? Что я пойду сделаю пирсинг? В семь часов вечера в Орлеане все закрыто.

В конце концов Луиза решила послушать дочь и оставила детей одних после ужина. Сидя в наполненном женщинами зале, она вдруг поняла, что тема лекции касается ее впрямую. Она записывала на ходу то, что могло пригодиться для будущей статьи:

Ночью Луиза написала статью под названием «Восстановленные семьи. Мужчине устроиться легче, чем женщине».

Все очень просто.

В половине первого пришла эсэмэска:

В выходные, как договорились?

Луиза нерешительно смотрела на экран мобильника. «Ты пятое колесо в телеге», – сказала ей вчера Валентина. «Ему так удобно. Одни удовольствия и никаких обязанностей», – поддакнула Тани. Луиза взяла телефон. Казалось, и ее подруги, и лекторша-социолог, и все одинокие женщины с детьми хором подсказывали: «Напиши НЕТ!» Она напечатала:

ДА.

Это было сильнее ее, как в той песенке:

После короткой борьбы с собой она прибавила смайлик

☺

В субботу утром, когда Луиза позвала детей, первой явилась Алиса с рюкзачком на спине, но сразу предупредила:

– Я обедаю с вами, а спать буду у Сельмы. Не надо сцен. Спаситель принял это легко.

Подразумевалось – «в отличие от тебя». Луизе стало очень неприятно. В ней шевельнулся гнев. Но она не поддалась ему, и наградой ей стала улыбка Спасителя, когда он встретил их на террасе. Он был в прекрасном настроении – купил полки и настоящую кровать Габену на чердак, превысив, на радость своему банку, кредит.

– Стрижка – огонь! – сказал он при виде Алисы. – Лучше видны твои глаза…

– …и прыщи, – подхватила Алиса, не жалея себя.

Лазарь с Габеном оккупировали диван и, наплевав на правила, играли в «Марио Карт». Поль тут же, пользуясь послаблением, присоединился к ним.

– Сыграем? – предложил Габен Алисе.

– Я тут полный лох.

– Класс! Обожаю выигрывать.

Алиса прыснула и пристроилась рядом с братом. Спаситель встретился взглядом с Луизой.

– Вся честная компания в сборе! – сказал он ей вполголоса, а потом спросил, обращаясь ко всем сразу: – Пиццу кто-нибудь заказал?

– А что, всегда должна быть пицца? – осведомилась Алиса.

– Не обязательно, – ответил Габен, – но почему бы и нет?

На этот раз заказ сделал Жово. Стол был уже накрыт, вино откупорено, цветы политы, хомячки накормлены. Спаситель привлек к себе Луизу:

– Все-таки жизнь прекрасна!

Как будто снова, после всего страшного, что стряслось в прошлую пятницу и омрачило всю неделю, воцарилось счастье.

Алиса, сидя за столом между Жово и Габеном, хихикала, смеялась, иногда аж захлебывалась водой из стакана – так ей было весело в этой чудно́й компании. За десертом Спаситель, свято уверенный, что все идет прекрасно, заявил как ни в чем не бывало, что у него на 14:00 назначена встреча в больнице Флёри (третий сеанс с Вьенером, но об этом он умолчал).

– Как, ты уходишь? – удивилась Луиза.

– Мне жаль, но я никак не смог вписать эту встречу в будни. Когда вернусь, прошвырнемся на самокатах. Парни, идет?

Поддержку он получил с неожиданной стороны. Алиса почуяла, что ему может достаться, и выскочила за ним в коридор.

– Спаситель! Я хотела сказать… Я не буду тут ночевать.

– Нужен «элементарный комфорт»?

– Вот именно. Но ты мне завтра блинчиков оставишь?

– No soucy.

Этот их тайный сговор дошел до ушей Луизы, которая осталась на кухне, и снова в ней зашевелился гнев. Что-то решалось у нее за спиной. Спаситель, как обычно, уходил когда и куда вздумается. «Я на часок», – сказал он ей на прощание, хотя прекрасно знал, что вернется не раньше чем через полтора.

А ей что делать в это время? Ответ напрашивался сам собой: наводить порядок на кухне. Мальчишки как-то незаметно смылись, оставив ей весь бардак. Луиза оглядела кучу грязной посуды в раковине, неубранный стол. Диван перед телевизором опустел.

– Ищешь Поля? – спросила подошедшая сзади Алиса. – Он в саду, играет в войну.

Луиза не поверила:

– В войну?

Ее сын никогда не играл в воинственные игры. И она никогда ему не покупала не то что игрушечных боевых, но даже водяных пистолетов. Она посмотрела в сад через стекла веранды и первым увидела Лазаря – он прятался за лавровым деревом. А потом Поля – и досадливо вскрикнула: ее сын полз на животе по газону, который в это время года был сплошным месивом из грязи и соломы. Вдруг что-то пронеслось по воздуху: свист, взрыв. Сосновая шишка. Лазарь с Полем запасли изрядный арсенал таких снарядов и теперь обстреливали ими сарайчик с инструментами. Из окошка-бойницы торчала рукоятка метлы и раздавалось пулеметное «та-та-та-та-та-та» – Жово оборонялся. Луиза могла только наблюдать не то за боем при Дьенбьенфу, не то за осадой форта Аламо. Парни, кажется, не слишком заморачивались с историей, особенно при шумовом оформлении: звуки бомбежки перемежались боевыми кличами индейцев.

– Вперё-о-о-о-од!

Лазарь с Полем ворвались в крепость, и тут их ждал сюрприз. Предатель Габен перешел на сторону врага и, притаившись за газонокосилкой, обстреливал нападавших орехами.

– Вы убиты, убиты!

* * *

Тем временем в коридоре больницы Флёри Спаситель увидел выходящего из палаты Вьенера человека с плащом в руках.

– Вы физиотерапевт?

Спаситель узнал его по плащу и справился о состоянии больного.

– С рукой все в порядке, но теперь спина. Надо снять напряжение.

Молодой медик специально пришел в выходной массировать пианисту спину.

– Потрясающий человек. Такой образованный. Увлеченный.

– Ну-ну…

– Надо сделать все возможное, чтобы он сыграл свой «Концерт для левой руки».

«Еще один готов, – усмехнулся про себя Спаситель. – Вьенер умеет вить из людей веревки». Себя он почему-то не причислял к этой когорте.

Когда он вернулся, Луиза сидела на кухне за деревянным столом и писала статью «Как говорить с детьми о “Батаклане”?».

– Как насчет самокатов?

– Не знаю. Я послала Поля и Лазаря мыться.

В ходе осады садового сарайчика они оба вымазались с головы до ног в грязи.

– Что ты думаешь про такие игры? – спросила Луиза и приготовилась выслушать аргументированное, взвешенное мнение психолога.

– Boys, – коротко произнес Спаситель и вздохнул.

За обедом обсуждали игру-стрелялку Spec Ops, в которой надо было перебить террористов и освободить пассажиров захваченного поезда. Это дало повод Жово изобразить парашютно-десантную операцию Иностранного легиона в Кольвези по освобождению заложников. Луизе было очень одиноко. Габен ни разу не посмотрел ей в лицо и не сказал ни слова. Не потому, что питал к ней неприязнь, – ведь он победил, – но он ощущал себя узурпатором, этаким Иоанном Безземельным, прогнавшим законных наследников престола.

Вечером в спальне, оставшись наконец наедине со Спасителем, Луиза спросила:

– По-твоему, эта Spec Ops подходит для десятилетнего мальчика?

– Тебя военные игры раздражают…

– Ты можешь ОТВЕТИТЬ?

Спаситель поднял руки – ок, ок, сдаюсь – и сказал:

– Лазарь – неагрессивный ребенок. Твой сын – тоже. Но то, что они видели, пробудило в них агрессию. И все это теперь вот тут. – Он приставил палец ко лбу.

– Ты не думаешь, что это Жово забивает им головы такими вещами?

Малютка «нокия» зазвонила очень кстати.

– Извини, – сказал Спаситель и схватил мобильник.

Свой личный номер он давал только некоторым пациентам, и в том числе…

– Месье Кюи…

Спаситель поперхнулся – нельзя произносить имя пациента при Луизе. Он знаком показал ей, что уйдет поговорить в другое место.

– Нет-нет, – сказал он в трубку уже в коридоре, – вы меня нисколько не беспокоите.

«А меня – да!» – со злостью подумала Луиза. Суббота, девять часов вечера! Выходит, на личную жизнь рассчитывать не приходится вовсе? Прошло десять минут, Спаситель все не возвращался. Луиза накинула на плечи его толстовку с «Колумбийским университетом» и спустилась на кухню. Спасителя не было и там. Он разговаривал по телефону с Камилем Кюипенсом в своем рабочем кабинете. Отцу Эллы стало плохо в боулинге, и это его сильно напугало. Спаситель сидел с ногами в своем кресле, в темном, освещенном только уличными фонарями кабинете, забыв, что сегодня суббота, что его ждет Луиза и что он мерзнет полуголым.

– Алкоголизм – это болезнь, Камиль. Вам надо лечиться. Если не ради себя, то ради тех, кого вы любите, ради жены и…

– Да. Я это сделаю ради Эллы. – Голос его дрожал, он сам дрожал всем телом, был в слезах и в поту. Только одно еще могло его спасти. – Я нужен Элле.

Поднимаясь обратно, Спаситель все еще думал об этом разговоре.

– Луиза?

В спальне ее не было. И в смежном кабинете тоже.

Спаситель снова сошел вниз.

– Луиза! Ах, вот ты где!

Она сидела на веранде.

– Что ты тут делаешь?

– Жду тебя.

Спаситель рассеянно что-то пробормотал в свое извинение. Он все еще думал о Камиле, которому обещал найти место в лечебном центре.

– Ничего не получится, – сказала Луиза.

– Что ты сказала?

– Мы не можем встречаться на неделе, но ты и в выходные занят своими клиентами.

– Пациентами, – машинально поправил Спаситель.

И тут Луиза, кроткая Луиза, вспылила.

– Пациентами, пациентами! Так вот, я больше не могу!

Слишком много обиды в ней скопилось. Спаситель понял, что теряет позиции, и бросился их отвоевывать – обнял Луизу за плечи. Но она резко сбросила его руку.

– Я здесь в самом деле пятое колесо в телеге, – повторила она выражение Валентины.

– Пятое колесо в телеге?

– Да. Сколько времени уже ты водишь меня за нос! – Хор одиноких матерей, социологов и подруг подсказывал ей: «Давай! Выложи ему все как есть!» Луиза так и сделала. – Тебе на меня наплевать, ты мне лжешь, ты никогда не выполняешь своих обещаний.

Ей самой стало страшно от того, что она наговорила, она видела, как искажается болью лицо Спасителя, и все-таки продолжала:

– Я не могу тебе верить и хочу снова стать свободной.

Сказала, и в воздухе повисла оглушительная тишина. Нарушил ее Спаситель.

– Ладно, – просто сказал он. И не стал ни защищаться, ни оправдываться, ни даже извиняться. – Нам обоим надо подумать.

– НЕТ! Это тебе надо подумать, – отрезала Луиза. – Я точно знаю, чего хочу. А ты – нет.

– Ну хорошо. – Он говорил спокойно, даже как-то небрежно. Хотя на самом деле был глубоко потрясен. До тех пор он и не сознавал, как сильно любит Луизу. – Что ты собираешься делать?

– Спать, – ответила она. – А завтра утром пойду домой.

– И Поля заберешь?

– Поль, если ты, конечно, не возражаешь, останется на воскресенье, а вечером ты мне его привезешь.

Тут голос у нее дрогнул, выдавая внутренний надрыв.

– Стоит ли так себя мучить, – сказал Спаситель и снова приобнял ее, согревая холодное плечо. – Простудишься. Пойдем в спальню.

Она сжалась и ничего не ответила. Спасителю пришло на ум высказывание Талейрана, которое он любил цитировать пациентам: «Есть только один способ сказать “да” – это вслух сказать “да”. Всё остальное означает “нет”». Значит, нет.

В семь утра Луиза скинула одеяло, под которым спала, свернувшись в комочек, и быстро, чтобы не столкнуться ни со Спасителем, ни с детьми, ушла через сад. Дома, на улице Гренье-а-Сель, она приняла душ и побрела на кухню. Поискала – съестного ни крошки. И в доме пусто – ни одной живой души. Ей вдруг ясно представилось воскресное утро на улице Мюрлен: споры, кому какие хлопья; разгуливающие по столу хомячки; полусонный, несмотря на три чашки кофе, Спаситель в своей толстовке; Габен, вставляющий в беседу кстати и некстати «класс»; пропахший табаком Жово… И она разрыдалась.

– Кто там?

Луиза вздрогнула – кто-то позвонил в дверь. Может, Спаситель? Пришел за ней… С предложением – почему бы и нет? – пожениться… Хэппи-энд, kiss the bride, новобрачных обсыпают рисом при выходе из церкви.

– Нану?

На пороге стояла ее бывшая свекровь, торжественно потрясая пакетом из булочной.

– Круассанчики, дорогая! Надеюсь, я не слишком рано? Я была тут неподалеку и подумала – дай зайду! Дверь подъезда открыл один приятный господин… Да что с тобой? Ты плакала?

– Нет, – сказала Луиза и снова залилась слезами.

Пара круассанов – и Нану знала всё.

– Порвать с Омаром Си? Да ты в своем уме?! – ужаснулась она.

– Как, неужели ты меня не понимаешь? – удивилась Луиза.

– Ничего я не понимаю. Что тебе сделал бедный парень?

– Во-первых, он все время занят.

– По-твоему, лучше, если б он был безработным?

– Нет, но не обязательно отдавать себя на растерзание пациентам… И вообще всем подряд.

– Но, милая моя, он же мартиниканец. Щедрое сердце, двери нараспашку, вечный праздник…

– Да-да, но ему не до брака.

– А тебе что, так уж нужно называться мадам Сент-Ив?

– Мне нужно чувствовать, что меня любят. Может, я слишком старомодна. Или, не знаю, слишком романтична.

Нану пожала плечами:

– Скажу тебе простую истину: стоит прекрасному принцу влезть в домашние тапочки, и готово – он ждет, чтоб ты бегала по магазинам и стояла у плиты. Ничего романтичного. Бери от жизни все приятное, а грязную посуду предоставь другим.

Луиза слушала, широко раскрыв глаза, эту немолодую, дерзкую, раскованную женщину. Права она или нет? Как бы то ни было, но поднять настроение она умеет.

Звякнул Луизин мобильник.

– Это он, – предрекла Нану.

И точно, пришло сообщение от Спасителя. Луиза улыбнулась.

– Ну, что он пишет?

Луиза прочитала вслух:

– «Нам всем без тебя грустно. Приходи на блины».

– Не спеши написать в ответ какую-нибудь глупость, – предостерегла ее Нану. – Сначала подумай.

Думать Луиза не стала, быстро набрала сообщение и показала экранчик Нану.

Мне огненные с ромом! Люблю тебя.

– Другое дело! – одобрила Нану. – Вот это романтично.