Первые шестьдесят страниц были заполнены сложными математическими формулами, заметками, касающимися неизвестных мне теоретиков-археологов, и жалобами относительно неких интриг в академическом сообществе, далее наблюдался большой пробел — в течение года мама не делала никаких записей. А затем я прочитала следующее:

…13 октября 1998 г.

Моя работа над стелой прервана известием о его смерти, и с тех пор я так и не смогла сосредоточиться на изучении лабиринта Обмана.

Я слышала, что это пневмония. Хотя другие говорят — малярия.

На этой неделе я надеялась отослать работу на публикацию, но так и не смогла ее закончить. Сейчас я могу думать только о прошлом.

неразборчиво

15 октября

Последние несколько дней никак не могу сосредоточиться на головоломке. Возможно, если я смогу записать свои воспоминания во всей их полноте, мне удастся от них освободиться.

Впервые мы встретились с Томасом в 67-м году, на симпозиуме по стеле Флорес.

Конечно, мы и раньше о нем слышали: об открытых им редких изделиях из нефрита, о его интересе к «Камню Колдуньи», его работе в Сопротивлении и участии в операциях против армейских «эскадронов смерти». Позднее к этому прибавились слухи о том, как он взорвал дом некоего полковника и убил бухгалтера. Он также испортил карьеру охраннику, молодому лейтенанту, чье пренебрежение к своим обязанностям было наказано так жестоко, что впоследствии тот стал одним из самых кровавых убийц…

Все это создало де ла Росе довольно сомнительную репутацию. Тем не менее работа по бессмысленности надписей стелы принесла ему известность в научных кругах. Разумеется, мы завидовали, поскольку считали, что первыми пришли к этой идее.

Как только мы вошли в конференц-зал, я сразу обратила внимание на высокого мужчину в черной шляпе, с серьезным лицом и темными глазами, потягивавшего виски в окружении консервативных докторов Гильермо Саенса и Грегорио Родригеса. Его нельзя было назвать красивым или хотя бы симпатичным, и все же что-то в нем было. Что-то привлекательное.

Но тут он повернулся и посмотрел на меня.

Клянусь, взгляд его был весьма нескромным.

— Должно быть, вы те юнцы, кто едва не побил меня своей статьей о стеле, — сказал он, отделившись от своих коллег и подойдя к нам. Он по-прежнему не отрывал от меня глаз. — Лучше поговорю с вами, чем слушать, как разглагольствуют об иероглифах эти старые дураки. — Тут он указал на Саенса с Родригесом. — Это мои лучшие друзья, хоть они и проклятые капиталисты.

— О, конечно, очень рад с вами познакомиться, — сказал, как всегда вежливый, Мануэль.

Я почти забыла, что он стоит рядом.

— Хуана! — позвал он, положив руку мне на плечо. — Что случилось, дорогая?

— С ней все в порядке, — чересчур смело произнес Томас.

Я отвернулась, но мы с ним уже успели все сказать друг другу. Именно в этот момент я впервые солгала Мануэлю.

— Да нет, ничего, — улыбнулась я. — Со мной все в порядке.

Мануэль был столь доверчив, что так ничего и не заподозрил и даже предложил де ла Росе поехать с нами в город Гватемалу.

Всю дорогу я чувствовала на себе его взгляд.

неразборчиво, неразборчиво

камень любовь моя могила твоя

но сокровище нет нефрит лежит путь

— ой, я решила, что это моя рабочая тетрадь.

Я переводила лабиринт.

Правой рукой я стиснула обложку дневника.

Глубоко вздохнув, быстро перелистнула страницы к началу.

Моя работа над стелой прервана известием о его смерти, и с тех пор я так и не смогла сосредоточиться на изучении лабиринта Обмана.

И мне, и Эрику показалось странным, что Беатрис де ла Куэва и Александр Гумбольдт описывали лабиринт, но ни разу не упоминали о стеле Оскара Анхеля Тапиа, хотя все трое побывали в одном и том же районе. Меня также очень удивило, что моя мать как будто выписывала фрагменты из стелы, но утверждала, что «переводит» лабиринт.

И все потому, что лабиринт Обмана и стела Флорес — это одно и то же.

— Вот оно, — прошептала я. — Так я и думала.

Эрик с Иоландой меня не слышали. Не было у меня и времени, чтобы осмыслить другие, не менее странные вещи, которые я только что прочитала.

Потому что в этот момент послышался удар, и меня резко бросило вперед. Борта джипа затрещали.

А затем последовал новый, еще более сильный удар.