В сумраке ночи мы едва различали уличные указатели и номера домов. Медленно и неуверенно мы пробирались по мощеным улочкам и в конце концов все же наткнулись на гостиницу, в которой Эрик заказал номера. «Петен-Ица» оказалась небольшим ветхим строением, ее стены со всех сторон были увешаны горшками с плющом и гардениями; в холле стояла простая мебель и старомодная стереосистема. Всю середину кухни занимал большой обеденный стол, еда готовилась в старой дровяной печке размером с кушетку. Хозяин гостиницы, смуглый долговязый мужчина, его миниатюрная жена и четыре их дочки-подростки в ночных рубашках — все встали с постелей, чтобы встретить нас в холле. Стараясь не разбудить спящих постояльцев, они говорили шепотом. Мы с Эриком и Иоландой — грязные, уставшие, все еще не пришедшие в себя после стычки с военными — набросились на хозяев, требуя еды. Однако владелец гостиницы только покачал головой:

— У нас ничего не готово. Запасы скудные. Из-за урагана сейчас немногие приезжают во Флорес.

— Большой ущерб он причинил? — спросил Эрик. — Я смотрю, улицы у вас не затоплены.

— Не так, как в других местах, — кивнул хозяин. — Погиб всего один человек.

— Всего один?

— Нам повезло, — сказала его жена. — На востоке люди голодают, так что продукты в основном направляют туда, а не к нам.

— У нас даже нет шоколада, — сказала одна из дочерей.

— И пепси тоже нет.

— И оранж-соды.

Глядя на грустных девочек и их измученных родителей, мы почувствовали, что вот-вот поддадимся панике, тем мыслям, которые мы до сих пор гнали прочь с помощью ризотто, арманьяка и разговоров о священных лошадях. Даже у Иоланды был такой вид, будто она вот-вот рухнет прямо на дубовый пол и зарыдает. В огромных глазах девочек стояли слезы, а их родители, глядя на своих дочерей, крепко сжали губы, словно изо всех сил старались сохранить самообладание.

— Видите ли, у нас была трудная неделя, — извинился глава семейства. — Мои девочки этого не понимают.

— Некоторые умерли, — из-за его спины сказала младшая.

— Одна леди умерла, — добавила ее сестра.

— Какая леди? — спросила я.

— Не надо говорить об этом, милая, — сказала мать.

— Мы ищем женщину по имени Хуана Санчес, — пояснила я. — Мы здесь, чтобы ее найти — может, она снимала у вас номер? — Я описала свою мать, сообщив, какая у нее прическа, какой характер и т. д., а также упомянув, что она профессор университета.

— Извините, мэм, но здесь ее не было, — ответил хозяин гостиницы, — и я о ней ничего не слышал.

— Тогда давайте отдохнем и постараемся забыть, что сегодня произошло, — предложила Иоланда.

Тем не менее никто из нас не сдвинулся с места; все сразу как-то притихли. Стоя в ярко освещенном холле, мы молча смотрели друг на друга, пока наконец Эрик, который до этого момента выглядел чрезвычайно скверно — волосы у него на голове стояли дыбом, покрытое синяками лицо испачкано грязью, — вдруг не взглянул на меня с той широкой усмешкой, которая тысячу раз приводила в трепет библиотекарш в музее Хантингтона.

— Видимо, мне придется взять командование на себя, — сказал он. — Сегодня ляжем спать попозже. Мне абсолютно ясно, что всем нам необходимо устроить небольшую оргию, иначе полностью слетим с катушек.

— Здесь вы начальник, — отозвалась я.

— Что, правда?

— Нет, но все равно продолжайте.

— Ну, вот и прекрасно, — сказал он. — Знаете, что нам сейчас нужно?

— Упиться до чертиков, — догадалась я.

— До потери сознания, — обрадовался он.

— И немного закусить, — стараясь не уступать нам в крутизне, сказала Иоланда.

— Звучит неплохо, — улыбнулся владелец гостиницы.

— Все, что мы можем предложить, — оладьи, — сказала его жена.

— И немного рома, — сказал хозяин.

— Какого еще рома? — спросила его жена.

— Ром подойдет, — сказал Эрик.

И мы отправились на кухню, где жена хозяина уселась, положив свои голые ноги на длинный дубовый стол, тогда как Эрик прямо поверх заляпанных грязью брюк нацепил фартук и принялся взбивать тесто для блинов. Отправившаяся в гостиную Иоланда обнаружила в обширной коллекции хозяев старые пластинки Лилианы Фелипе, и вскоре по всему дому разносились лукавый голос певицы, гром барабанов и звуки рожков, — да так, что стоявшие на проигрывателе глиняные фигурки начали дрожать и подпрыгивать. Из своих комнат потянулись до сих пор спавшие постояльцы — они, правда, довольно быстро оживились, почувствовав запах блинов и увидев шесть бутылок бакарди, которые Эрик обнаружил у дальней стенки буфета. При виде рома жена хозяина выразила решительный протест и возмущение, длившееся до тех пор, пока по настоянию своего нового гватемальско-американского бармена сама не отведала четыре бокала огненной жидкости.

— Пейте, пейте, удивительная королева красоты, — говорил Эрик. — У вас глаза начинающей киноактрисы и ножки молодого оленя, а ваши дочери разобьют сердца миллиону мужчин.

— Так и быть, — согласилась она.

До самого рассвета Эрик демонстрировал те свои таланты, которые заставляли забыть о целомудрии аспиранток Калифорнийского университета, доводили до безумия мою мать и приводили в экстаз университетских деканов — пока те не падали под столы на факультетских посиделках. На эту ночь его способность организовывать вакханалии обеспечила всем некоторую передышку — я, например, и забыла о том, что прочитала в мамином дневнике. В два часа ночи дочери хозяина с воплями прыгали вокруг Эрика, а их мать танцевала с мужем танго, выкрикивая тому на ухо песни Фелипе. А вот Иоланда по мере опьянения становилась все более величественной. За столом она сидела очень напряженно, с высокомерным выражением лица и в классической позе русского посла или же затянутой в корсет дамы полусвета. Но когда я подошла, чтобы ее обнять, она утратила манериентальность; схватив мои руки, прижала к лицу и поцеловала.

— Я и люблю тебя, и ненавижу, — сказала она. — Хотя на самом деле я вовсе не ненавижу.

— Ты моя лучшая подруга, Иоланда! — всхлипнула я. — Я была настоящей задницей.

— Это точно! — в порыве пьяной откровенности воскликнула она. — Задница у тебя, как у лошади.

Вскоре все остальные постояльцы уже сидели за длинным деревянным столом рядом с Иоландой и то смеялись, то безутешно плакали над трагедией урагана, ужасами войны и той невероятной пустотой, что осталась после всех смертей. Жена хозяина время от времени отправляла дочерей спать, но уже через несколько минут девчонки вновь, босые, появлялись на кухне, жевали блинчики и с интересом принюхивались к рому. Тем временем Эрик, продолжая свою жизнеутверждающую деятельность, чем-то напоминавшую библейское сказание о рыбе и хлебах, ухитрился сделать так, что бокалы всю ночь оставались полными; кроме того, он лично испек на старой черной сковородке восемь партий блинов, подбрасывая их вверх так, что они описывали в воздухе мертвые петли. Он танцевал, пил, потел и, стоя у плиты, рассказывал периодически возникающим девочкам какие-то байки (где хозяин гостиницы взял топливо для того, чтобы растопить чудовищное устройство, понятия не имею, но, по-моему, как-то раз он оттащил на задний двор пару тумбочек и вернулся обратно уже с целой охапкой дров). Наконец, в шесть часов утра Эрик на цыпочках прошел над распростертыми на полу девочками, вытащил из-за стола сидевшую неестественно прямо Иоланду и под музыку «Святого Михаила-архангела» начал танцевать с ней, обмениваясь сомнительными шуточками и хохоча изо всех сил. Затем наступила моя очередь.

— Вставайте, Клеопатра! — наклонившись надо мной, сказал он. — Станцуйте со мной фокстрот, мой прекрасный синий чулок, моя принцесса, моя милая фурия, моя русалка…

— Должно быть, вы пьяны, — сурово сказала я.

— Совершенно пьян, — ответил он.

— Господи, ну давай же! — сказала Иоланда. — Она ведь так коротка.

— Кто она?

— Жизнь! — рявкнула Иоланда.

И мы начали танцевать. Обняв за талию, Эрик закружил меня в ритме мамбо. Он вертел меня так, что мои руки мотались из стороны в сторону, волосы развевались, а ботинки, казалось, вообще не прикасались к полу. Когда я откидывала голову, в глазах сверкали искры и я смеялась — впервые за последние восемь дней. Сначала я растерялась, но потом в моей душе без труда отыскались те взрывные нотки, которые как раз и составляют лучшую часть сальсы и рок-н-ролла. А когда он начал крутить меня так, как это делали в пятидесятые годы, я вдруг начала, запинаясь, выкрикивать полузабытые строчки песен; Эрик согнулся пополам от смеха, а остальные участники торжества наградили меня нестройными возгласами «Давай, давай!».

А потом музыка кончилась, я слышала только шум крови в висках и царапанье иглы по пластинке. Бросив возмущенный взгляд на проигрыватель, Эрик скривился.

— Вы однозначно лучшая из тех никуда не годных танцоров, с которыми я когда-либо имел удовольствие разгромить чужую кухню, моя решительная красавица! — воскликнул он, и я обнаружила, что мы стоим, крепко вцепившись друг в друга, земля вертится у нас под ногами, а окружающие предаются тому совершенно фантастическому пьянству, которое помогло нам на какое-то время избавиться от всех тяжелых мыслей.

Именно в этот момент я кое-что услышала.

— За леди, которая умерла, — сказал один из сидевших за столом жителей городка — красивый пожилой мужчина, уже выпивший большую часть рома и потому выговаривавший слова с предельным старанием.

Я услышала, как звякнули бокалы, и почувствовала запах налитого рома. Иоланда сидела во главе стола, словно королева, ее ковбойская шляпа была лихо сдвинута набок; услышав тост, она величественно кивнула, продолжая в такт музыке меланхолично водить пальцами по воздуху.

— Какую леди? — спросила я, вспомнив, что уже слышала об этом.

— Ту леди, которая умерла, парень, — сказал сосед.

— Ты хочешь сказать — «леди», — вмешался другой.

— Почему «леди»?

— Чего?

— Я сказал про ту леди, которая умерла.

— Ты сказал «тут одна леди умерла, парень», а надо было «тут одна леди умерла, леди», потому что эта девушка тоже леди.

— Ну да, я это и имел в виду. Леди, которая умерла.

— Леди?

— Леди.

— О чем вы, черт возьми, говорите? — не выдержала я.

— Этим североамериканским девушкам палец в рот не клади, — сказал кто-то.

Это был один из жителей городка, а может, и постоялец; внезапно понурив голову, он вдруг начал плакать. У остальных, в том числе и у хозяина, глаза тоже наполнились слезами, и все снова начали говорить об ущербе, который причинил ураган, о бессмысленности жизни и о том, что никто из исчезнувших больше не вернется.

— Кто-то умер, — скорбно заметила Иоланда.

— Не расстраивайте моих девочек, — попросила жена хозяина и подхватила троих дочерей с пола кухни, а четвертую — из гостиной. — Эта тема плохо сказывается на их эмоциональном состоянии.

— И на моем тоже, — сказал хозяин.

— Кто умер? — шепотом спросила я.

— Кто-то из местных? — громко спросил Эрик.

— Слава Богу, нет.

— Нехорошо так говорить.

— Это была североамериканка — как вы.

— Как я? — переспросила я.

— Ну, не совсем, — сказал один из постояльцев. — Она была темноволосая, латиноамериканского происхождения.

— Я тоже латиноамериканского происхождения.

— Она чуть больше похожа на латинос.

— Не венгерка? — спросил один из соседей.

— Да нет, кажется, мексиканка.

— Мексиканка из Америки? Или американка из Мексики?

— Мне кажется, она была учительницей или что-то в этом роде. Профессором. Кажется, она направлялась в лес или возвращалась оттуда.

— В любом случае бедной женщине сильно не повезло. Когда начался ураган, на нее упало дерево. А потом ее принесли сюда.

— Насколько я знаю, она в морге, мадам, — осторожно сказал мне красивый пожилой мужчина.

— Понятно, — сказала я, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие.

— Это не Хуана, — сказала Иоланда. Глядя на меня немигающим взглядом, она страшным усилием воли пыталась протрезветь.

— Конечно, нет. — Мой голос звучал на удивление спокойно.

Я почувствовала, как Эрик взял меня за руку.

— Этого не может быть. Она не могла здесь умереть, — сказала я.

— Что творится с вашим лицом?

— С Хуаной все в порядке. Не беспокойся, Лола.

— Она что, собирается упасть в обморок?

— Нет. Она не собирается падать в обморок.

К несчастью, Лола была права. Я не упала в обморок и оставалась в ясном сознании.

Мужчины за столом вновь начали пить, я же стояла на месте и не знала, что предпринять.

Чтобы привести свои мысли в порядок, мне понадобилось некоторое время. Подойдя к одному из кресел, я молча упала в него.

Но когда я снова смогла говорить, то уже знала, что делать.