Снова в Африке
Не успел я появиться в полку, как меня отправили в пелотон, теперь уже как инструктора. Легран сообщил мне, что Лоридон (ныне капитан) направил командиру полка запрос с просьбой прислать именно меня. Это приятная новость, которая к тому же означает, что скучать эти семь месяцев мне не придется.
15 июля 1964 г.
Сегодня вечером долго беседовал с Лоридоном. Он уговаривал меня поступить в академию в Страсбурге, — отучившись там год, мне, может быть, удастся попасть в Сен-Сир. Это выглядит в некоторых отношениях заманчиво, но, как иностранец, я никогда не смогу подняться выше звания капитана, а менять гражданство я не собираюсь. Если сейчас я временно служу Франции, это не значит, что ради нее я готов навсегда отказаться от мой родины, Англии. Так что вряд ли я поддамся на уговоры Лоридона — я не хочу прослужить всю жизнь капитаном в Иностранном легионе. Тем более что поездка в Англию только усилила мое желание поскорее вернуться домой. Жизнь за пределами легиона нравится мне куда больше.
Мы говорили с ним о многом: о философии, о жизни и людях, о разных местах и о легионе, о французах, англичанах и немцах, о будущем, прошлом и настоящем. У Лоридона это третий пелотон. Он сказал, что наш выпуск был гораздо лучше предыдущего и что он никогда не видел столько замечательных парней в одном месте и в одно и то же время. К тому же нам было тяжелее, чем другим, — отчасти из-за того, что попались такие сержанты, а отчасти потому, что на нас решили поставить эксперимент: посмотреть, как далеко можно зайти в испытании нашей выдержки, не сломав всю систему. Существенная разница между нашим пелотоном и другими заключалась также в том, что мы участвовали в военных действиях, в то время как в нынешнем наборе такие легионеры попадаются как исключение. Люди в этом пелотоне слишком изнеженны, решили мы с Лоридоном, и надо их как следует погонять. Я пообещал, что постараюсь.
Десять дней спустя
Первый помощник Лоридона — сержант Вестхоф. Это поистине железный экземпляр; со всеми легионерами он держится с одинаковой безличностью. Прет напролом, не сворачивая ни на миллиметр с намеченного пути и не давая никому ни малейших поблажек. Но, как ни странно, он мне нравится.
Мы стараемся, как можем, устроить нашим питомцам веселую жизнь — хотя все равно она не такая веселая, какая была у нас, потому что мы, в целом, даем им выспаться. Разумеется, мы гоняем их вовсю: разбрасываем их вещи во время аппель, организуем муштру в два часа ночи. Пару раз, когда им было лень петь как следует, я заставлял их в полночь маршировать два часа с согнутыми коленями по пересеченной местности, а также посылал несколько раз среди ночи за морской водой, но на вкус ее не пробовал.
Наши педагогические принципы с нынешним набором отличаются также тем, что мы даем им возможность расслабиться, посмеяться. И я думаю, они чувствуют это и понимают, что можно соблюдать дисциплину, не вынуждая нас устраивать здесь концентрационный лагерь. Они уже заметно изменились по сравнению с тем, какими пришли в пелотон, и их коллективный моральный дух достаточно высок, несмотря на то что все мы — Вестхоф, Лоридон, Киллиарис и я — очень старались испортить им жизнь. Они сознают, ради чего все это делается, и между нами существует взаимопонимание, так что они вполне могут стать хорошим выпуском.
1 августа 1964 г.
Лоридон провел сегодня проверку в казарме и объявил одиннадцати курсантам, не содержавшим свое имущество в безупречном порядке, по восемь суток ареста — просто для того, чтобы они понимали, что к чему. После этого я провел с ними сеанс игры в пелот. Впервые я участвовал в этом развлечении, стоя со свистком, а не бегая по кругу. Не думаю, чтобы это было слишком мучительно для них, — во-первых, мы не нагружали их традиционными мешками с камнями, а во-вторых, все зависит от сержанта со свистком. Наверное, я слишком мягок для того, чтобы успешно осуществлять это жестокое наказание, и, скорее, готов подвергнуться ему сам.
Две недели спустя
Наши курсанты на грани срыва. Трое дезертировали. И не потому, что мы их слишком часто наказываем, а потому, что создаем слишком суровые условия. У Лоридона пунктик — ночные учения, и в результате они, как и мы в свое время, толком не высыпаются. По ночам они проходят без отдыха большие расстояния по холмам с компасом, после чего днем изучают оружие, занимаются строевой подготовкой и прочими предметами программы. Вид у них измученный и загнанный, и Лоридон решил провести завтра поголовный медицинский осмотр, чтобы проверить, не перестарались ли мы.
Два дня спустя
Результаты осмотра вызвали громкий протест со стороны главного врача полка. Люди уже плохо соображают от усталости, они обессилели и, того и гляди, начнут выбывать из строя. Интересно, почему в наше время не проводились медицинские осмотры? Нам бы это тоже не помешало.
Лоридон совершенно справедливо рассудил, что надо чуть ослабить нажим, однако подчеркнул, что делать это надо постепенно, чтобы парни не вбили себе в голову, будто с помощью медиков могут диктовать нам условия. Чтобы продемонстрировать, что он имеет в виду, в ночь после медицинского осмотра Лоридон организовал прыжок с парашютом на мысе Фалькон с последующим блужданием не по карте, а по аэрофотоснимкам; затем, дав людям час поспать, он отправил их форсированным маршем в Лендлесс, где, выпив чашку кофе, они в течение трех часов занимались строевой подготовкой.
Три недели спустя
Эти ребята получают просто фантастический тренинг. Теперь, глядя на это с другой стороны, я осознаю, насколько разумно составлена программа подготовки, и, хотя она требует предельного напряжения от людей, результаты ее впечатляют. Они научились управлять своим состоянием и стали особями совершенно иной породы. Они могут придумать и осуществить такой эффектный диверсионный акт, что «Уорнер бразерс» просто позеленели бы от зависти. Они бегают вверх и вниз по отвесной стене высотой в сотню футов и больше и в мгновение ока налаживают систему блоков, с помощью которых перелетают через пропасти. Они стреляют из пулемета от бедра, демонстрируя удивительные результаты, и без каких-либо затруднений ориентируются ночью в горах. Они дисциплинированны и отвечают всем предъявляемым к ним требованиям в неменьшей степени, чем мы когда-то. Наибольших успехов достигли Фишер, Форштедт, Валье, Шакт, Паллике и Типманн, и будет очень трудно выбрать самого достойного из них. Но пока еще рано об этом думать, у них впереди еще полно времени, чтобы сорваться, подобно Виньяге.
8 сентября 1964 г.
Получил фантастическое письмо от Дженнифер. Она влюблена не на шутку.
Мы завтра начинаем курс противотанковой обороны, что нарушит рутину и развлечет парней. Я думаю, все они в той или иной степени справятся с этим.
Две недели спустя
Курс противотанковой обороны проходит очень успешно. Все знают теперь, что такое «коктейль Молотова» и другие виды самодельных зажигательных средств, обычные мины и мины-ловушки, ракеты и противотанковые гранаты, а также еще сто пятьдесят способов навредить танку. Насмотревшись, как все это работает, я уже ни за что не пошел бы в танкисты. Танк — это быстроходный гроб.
26 сентября 1964 г.
Неутомимый мозг Лоридона изобрел еще одно упражнение по боевой подготовке. Теперь вместо прыжка с вертолета курсанты должны будут сначала спуститься на веревке со стены форта в порту Мерс-эль-Кебира высотой пятьдесят футов, затем забраться на самый верх эллинга, возвышающегося над водой на шестьдесят футов, спрыгнуть с него, проплыть полмили до берега и пробежать восемь километров с полной выкладкой.
Прыжок с высоты шестьдесят футов едва не привел сегодня к моей безвременной кончине.
Одно дело прыгать с летящего самолета или вертолета, не контактирующего с землей, и совсем другое — сверзиться с сооружения, возведенного на суше. Определенно, ничто и никогда еще не вызывало у меня такой нервной дрожи.
Когда я подошел к краю эллинга и посмотрел вниз, кровь отхлынула у меня от лица и переместилась вместе с сердцем в пятки. Я испытывал смертельный страх. Я вообще боюсь высоты. Наверное, то же самое чувствовал в Блиде парень, отказавшийся прыгать с самолета. Но я обязан был прыгнуть: за мной это должны были повторить мои подчиненные. На этот раз у меня не было ни парашюта, ни выбора. Я прыгнул. Ощущение было такое, будто ты приземлился на бетон, а все мои внутренности взлетели в воздух футов на двадцать.
Это было так страшно, что я решил повторить прыжок, чтобы доказать себе, что я могу сделать это. Но это было неправильное решение. Надо было удовлетвориться первой попыткой. Меня снова охватила паника, и я с трудом удержался от того, чтобы не обмочиться. Я кинулся вниз. Я не математик и не могу сказать, с какой именно скоростью я спускался, но точно с большой. При столкновении с водой раздался щелчок, напоминающий винтовочный выстрел. Прыгая, я развел руки в стороны, чтобы удержать равновесие, и, по-видимому, меня немного развернуло боком, потому что при столкновении с водой мою левую руку напрочь вывернуло из сустава. На секунду я, по-видимому, потерял сознание, а потом меня захлестнула боль. Боль невероятная, невообразимая, неописуемая. Было такое впечатление, что рука оторвалась полностью. Хотелось погружаться и погружаться в воду, исчезнуть совсем. Но меня выбросило на поверхность, и окружающие сразу поняли, что у меня что-то не в порядке. Все попрыгали в воду, но я крикнул, чтобы ко мне не приближались. При малейшем прикосновении к руке меня пронзала такая боль, что сердце, казалось, не выдержит. Я кое-как доплыл до берега и выбрался из воды. Вывих был полным, верхняя часть плечевой кости свернулась на сторону, и все это выглядело очень необычно.
Минут через сорок пять врачу удалось вправить кость на место. Больше на шестидесятифутовую вышку меня не заманишь ничем. Я на собственной шкуре понял, что такое плотность воды. А один из курсантов нырнул с эллинга по всем правилам. Нет ничего такого, чем не владел бы в совершенстве по крайней мере один человек в легионе, — теперь есть и уникальный ныряльщик.
1 октября 1964 г.
Лоридон собирается в отпуск, замещать его будет молодой лейтенант по фамилии Репеллен. Если можно верить первому впечатлению — а часто оказывается, что нельзя, — то с Репелленом мы получаем все, что нам нужно меньше всего. Лейтенант он только что испеченный и, похоже, прибыл сюда с убеждением, что легион существует исключительно за счет поддержания дисциплины. В результате он ведет себя, как маленький Гитлер. Не думаю, что такова его натура, просто он, очевидно, полагает, что это именно то, что от него требуется. Лоридон должен был объяснить ему, что к чему, я же не могу этого делать. Но у Лоридона, по-видимому, в голове один отпуск, и он ничего не замечает.
Сержантский состав пополнился еще одним членом по фамилии Грау. Он испанец и в целом, по-моему, неплохой сержант, но в нем чувствуется что-то ненадежное. В ту ночь, когда Мерсье сошел с катушек, Грау прореагировал на это слишком бурно. Правда, я тоже, но независимо от этого я ощущаю в нем какой-то изъян. Вполне может быть, конечно, что я ошибаюсь. Мы с ним терпим друг друга, не более того.
Две недели спустя
Из-за Репеллена весь процесс обучения на грани катастрофы. За две недели он так загонял парней, что нормальному человеку выдержать это невозможно. Каждый день как из рога изобилия сыпятся наказания, бесконечные марш-броски и ночные тренировки, проверки оружия, казарм и туалетов в три часа ночи, томбо, теню кампань и весь остальной набор любимых сержантских развлечений.
Репеллен запустил эту карусель, и она набирает обороты. Грау с энтузиазмом подхватил эту инициативу. Казалось бы, Вестхоф, как старший из сержантов, должен был бы вмешаться и приостановить это сумасшествие, но он поддерживает его. В этом нет никакого смысла, потому что парни в последние недели держались молодцом, и та стадия, когда надо было гонять их только для того, чтобы они к этому привыкли, давно миновала. Их учеба близка к завершению, им надо готовиться к выпускным экзаменам. В их рядах растет недовольство. По словам Киллиариса, они поговаривают о дезертирстве.
На следующий день
Я весь день был в городе, а когда вернулся вечером в лагерь, меня огорошили новостью, что весь наш славный пелотон сбежал. Вестхоф и Грау утратили свою обычную невозмутимость, а Репеллен просто бушевал. Когда я прибыл, уже стемнело, и лейтенант принял потрясающее решение — обстреливать окрестности лагеря из миномета. По всей вероятности, курсанты покинули лагерь в знак протеста против режима, установленного Репелленом, и находились в двух-трех сотнях ярдов от лагеря. Репеллен считал, что минометный обстрел заставит их сдаться. Но когда вокруг взрываются минометные снаряды, то возникает естественное побуждение отойти на расстояние, превышающее дальность действия орудия. Это они и сделали.
Уже полночь, но по-прежнему никаких вестей о пелотоне. Репеллен отложил миномет на ночь, и я тоже собираюсь залечь. Утро вечера мудренее.
16 октября 1964 г.
На рассвете пелотон вернулся. Своим демонстративным уходом они немногого добились. Очень жаль, что с нами не было Лоридона — он разрешил бы ситуацию, а Репеллену это было явно не по зубам; да и старшим офицерам полка следовало бы вмешаться прежде, чем этот молодой неопытный лейтенант успеет наломать дров.
Репеллен хотел выявить зачинщиков бунта, что было разумно. Если бы ему это удалось, он восстановил бы свой авторитет; зачинщиков посадили бы на гауптвахту, остальных наказали бы, но разрешили бы им продолжать обучение. Но его попытки оказались неудачными. Прежде всего он построил взвод на строевом плацу. Люди, естественно, устали и были измучены. На кон было поставлено очень многое. Они практически закончили курс обучения, оставалось только сдать экзамены — а теперь все это могло накрыться. Я сам недавно учился здесь и хорошо представлял себе, что они должны были чувствовать. Если бы мы выявили зачинщика, его можно было бы принести в жертву, и это спасло бы от лишних мучений всех остальных, в том числе и полковое командование, которое никоим образом не хотело терять весь пелотон.
Репеллен пытался объяснить это курсантам и уговаривал зачинщиков сознаться, но без успеха. Он побуждал их обдумать свое положение и предупредил, что в случае, если зачинщики не найдутся, придется сажать за решетку всех. Это не подействовало.
На плацу и без того было холодно в это утро, а из-за создавшейся обстановки было еще неуютнее. Я успел полюбить этих парней за последние месяцы. В конце концов, мы вместе занимались одним делом, во многих отношениях уникальным. Их побег, тем более в самом конце обучения, мог сильно им навредить. Это было неумно, и мы хотели выяснить, кто это задумал, чтобы заставить его расплачиваться ради спасения остальных. В противном случае вся наша общая многомесячная работа могла пойти прахом. Но они держались сплоченной массой и не желали выдавать зачинщиков, что делало им честь.
Это продолжалось несколько часов. Они стояли по стойке «смирно», Репеллен расхаживал перед строем взад и вперед, неистовствуя и уговаривая их. Никто даже не пошевелился. Они стояли словно каменные изваяния. Это напомнило мне случай с Гарбу, происшедший во время моего обучения. Такое же противостояние на том же самом плацу. Тогда в этом был замешан один легионер, а сейчас все, но я воспринимал их как одного человека.
И тут Репеллен погубил себя окончательно — по крайней мере, в моих глазах. Подойдя к стоявшему в строю Кобленцу, он спросил его, кому принадлежала идея побега. Кобленц молча глядел прямо перед собой. Лейтенант повторил вопрос, но с тем же результатом. Это было все равно что обращаться к стоящему перед тобой дереву. Репеллен потерял всякий контроль над собой и стал бить курсанта по лицу. Кобленц — мощный парень ростом под два метра, и он мог бы уложить Репеллена на месте, даже если бы одна рука у него была связана за спиной, но он стоял недвижно. Репеллен представлял собой жалкое зрелище, и я демонстративно повернулся к нему спиной, надеясь, что он заметит мой жест и одумается. Если бы он избивал Кобленца, лежащего на земле, и то это выглядело бы не так позорно, сейчас же он был похож на ребенка, нападающего на взрослого человека. Это было очко не в пользу командира.
Наконец прибыл командир полка и с ним несколько старших офицеров. Первым делом он распустил строй и приказал всем не покидать казармы. Офицеры уединились, чтобы обсудить ситуацию. Я же решил обсудить ее с людьми и пошел к ним. Как я понял, все началось с того, что накануне сержант Грау заставил их пробежать пятнадцать миль в наказание за недостаточно безупречную чистоту в казарме, после чего приказал всем без исключения выполнять пелот. Они отказались.
Они жаловались мне на несправедливость сержанта, и трудно было не посочувствовать им. Они прошли через столько испытаний и не меньше офицеров хотели, чтобы все это не пропало впустую. Я думаю, если бы Лоридон был здесь, мы с ним разрулили бы ситуацию. Самое досадное, что она возникла на пустом месте, для нее не было никаких оснований.
Поговорив полчаса с людьми, я понял, что главным зачинщиком был Амброзетти, француз, не умеющий держать язык за зубами. Немцы склонны скорее следовать за лидером, нежели вести других, и на них речи Амброзетти действовали гипнотически. Амброзетти — хороший солдат, товарищи его любят. Он не задирист и относится к лидерам, которые возникают естественным путем, постепенно завоевывая авторитет у окружающих.
Амброзетти полагал, что курсанты могут выдвинуть командованию свое условие: они беспрекословно подчинятся всем требованиям, если сержанта Грау уберут. Я объяснил ему, что он заблуждается и что эта тактика ведет в тупик, потому что командование никогда не пойдет на это. Это создало бы прецедент, с их точки зрения совершенно недопустимый. Немыслимо, чтобы легионеры могли избавиться от неугодного им сержанта, это противоречило сложившимся в легионе понятиям о дисциплине и просто-напросто нокаутировало всю традиционную систему.
Они по-прежнему отказывались выполнять пелот, но я понимал, что согласиться на это и на все прочие наказания, которые могут последовать в результате их бунта, — это единственная возможность спасти ситуацию. Это практически гарантировало бы, что они возвращаются в строй. И может быть, им удалось бы даже получить в виде компенсации некоторое внутреннее удовлетворение, выторговав условие, что проводить пелот будет не Грау, хотя вряд ли командование приняло бы это условие. Я помнил, к чему привело битье посуды в нашем взводе, и полагал, что самое лучшее для этих людей — вернуться в строй как можно быстрее без всяких оговорок. Я сказал им, что если они сейчас пойдут командованию навстречу, то это, конечно, будет сдачей позиций, но зато, возможно, не придется приносить в жертву зачинщика. В данный момент офицеры стремятся во что бы то ни стало выявить его, чтобы тем самым решить проблему и избежать роспуска всего пелотона. Одно гнилое яблоко в бочке не делает неприемлемыми все другие. Альтернативой этому может быть только их полная капитуляция и наказание, но на этом инцидент будет исчерпан и не повлияет на их дальнейшую судьбу.
В конце концов они выбрали второй вариант.
Четыре дня спустя
Для них наступило трудное время — даже по меркам легиона. За эти четверо суток они спали не больше семи часов; в промежутках между тридцатикилометровыми марш-бросками им устраивали физическую подготовку по ночам или пелот. Они непрерывно таскали на спине мешки с песком, не снимая их даже во время еды. Их лишили месячного жалованья, что, по мнению командования, было эквивалентно потерям, которые они понесли бы в случае пятнадцатисуточного ареста. Через два дня у них начинаются выпускные экзамены.
Типманна исключили за то, что он увильнул от участия в одном из ночных маршей и улегся спать в кустах. Одним хорошим капралом в легионе будет меньше.
Как и следовало ожидать, моральное состояние курсантов предельно низкое, и поскольку это происходит в конце учебы, то может существенно повлиять на их будущую деятельность в качестве капралов. Если они выйдут отсюда озлобленными, это может в дальнейшем иметь отрицательные последствия для полка. Единственная надежда на Лоридона, который возвращается на следующей неделе, — может быть, он что-нибудь придумает.
22 октября 1964 г.
У Сото завтра дембель, и сегодня мы устроили ему отвальную в Бу-Сфере — участвовали Виньяга, Киллиарис и я. Жаль расставаться с ним — мы стали хорошими друзьями и перенесли вместе немало трудностей. Трудные времена — благоприятная почва для созревания дружбы. Мы подарили ему золотые запонки, напомнили, что с приходом 1966 года встречаемся у «Писающего мальчика», и отпустили на все четыре стороны. В легион он не вернется, это точно.
24 октября 1964 г.
Было решено, что данный пелотон пройдет дополнительный курс обучения методам ведения партизанской войны и уже только после этого будут подсчитываться общие результаты. Мне кажется, это разумно: во-первых, если обучение пройдет хорошо, это поднимет моральный дух выпускников, а во-вторых, даст им передышку перед возвращением в полк. Мне и самому не терпится принять участие в занятиях. Ведет курс капитан Майдек, который изучил партизанские методы во время Второй мировой войны, когда он был прикомандирован к Специальному военно-воздушному полку британской армии. Он знает практически все, что можно знать о взрывчатых веществах и о том, как их использовать в диверсионной практике. Он крепок и неколебим, как дуб, и полагает, что и все остальные должны на него равняться. Майдек немного со сдвигом, а его школа методов партизанской войны — лучшая во всем свете.
Шесть недель спустя
Шесть недель проскочили незаметно. Они были очень насыщенными. Все, что мне говорили о Майдеке, оказалось правдой. Он блестящий специалист.
Сначала мы взялись за теорию — очень основательно — и изучили все взрывчатые вещества, с какими можно столкнуться на практике: их химический состав и физические свойства, а главное, как они действуют. Теперь мы знаем, как использовать их с максимальным эффектом и какое количество их требуется в том или ином случае. Мы можем рассчитать по формулам массу заряда, необходимого для того, чтобы взорвать бетонные опоры моста, стальной трубопровод или опору высоковольтной линии. Говорят, что люди добиваются успеха в том деле, которое им нравится, и это истинная правда. Для меня таким делом оказалось искусство подрывника. Я ушел в него с головой — не помню, чтобы я когда-либо занимался чем-нибудь с таким энтузиазмом. А потому и материал запоминался очень легко.
Прежде всего Майдек привил нам умение работать внимательно, основанное на доскональном знании взрывчатых веществ и их действии, а также уверенность, приобретенную длительной практикой их применения, особенно по ночам. Эти две составляющие — внимательность и уверенность — являются первым и главным условием успеха в подрывной деятельности.
На первом же занятии мы улеглись ничком в пяти футах от заряда с двумя килограммами тротила, и Майдек подорвал его. Это напоминало взрыв бомбы, но для нас не представляло опасности, потому что осколки разлетались вверх клиновидным пучком и мы находились вне сектора их разлета. Начало было впечатляющее, а затем мы всерьез приступили к занятиям. Каждый вечер мы проводили по нескольку часов в затемненном помещении, связывая узлы из шнура, соединяющего несколько зарядов, которые используются для одновременного подрыва нескольких объектов, и обучаясь на ощупь оперировать различными подрывными устройствами. А днем мы запоминали внешний вид взрывчатых веществ, запалов и детонаторов немецкого, французского, английского и американского производства.
Мы изучили тротиловые и тетриловые заряды, динамит и пластиковые бомбы и научились составлять взрывчатые смеси из нитрата аммония в сочетании с небольшим количеством дизельного масла, а также из квасцовой муки и бертолетовой соли. Мы можем приготовить так называемый снежок, химическую бомбу или «коктейль Молотова» с такой же легкостью, с какой моя мама готовит коктейли с мартини. Мы научились изготавливать дисковые зарядные устройства, начиненные гайками и болтами, которые пробивают броню танка с расстояния четырехсот ярдов. Мы убедились, что мины-ловушки и пластиковые бомбы в умелых руках могут производить непревзойденный разрушающий эффект; научились монтировать заряд в шариковой ручке — с тем чтобы у человека оторвало руку, когда он начнет писать ею, — или в таких невинных предметах повседневного обихода, как дверные ручки, ящики стола, книги, автомобили. Можно также зарядить болтами и гайками обыкновенный проигрыватель, так что при его включении они разлетятся во все стороны со скоростью три тысячи футов в секунду и угробят несколько сотен человек на собрании враждебной вам политической партии.
Мы умеем вносить изменения в конструкцию ручных гранат, благодаря которым они взрываются немедленно после вытаскивания чеки, и переделывать патронные гильзы таким образом, что при выстреле из винтовки происходит взрыв и стрелку сносит голову. Мы можем мастерить ракеты и зажигательные бомбы из материалов, продающихся в любом сельском магазине, и видоизменять взрывчатые вещества для выполнения нестандартных операций, основанных на использовании специфических свойств этих веществ.
Весь этот материал излагался нам очень подробно и в высшей степени профессионально, однако для изучения всех деталей разнообразных устройств, применяемых в пиротехнике, потребовалось бы прослушать полный университетский курс по современной физике.
Изучив теорию, мы наконец приступили к практическим занятиям. По ночам, разделившись на команды, мы взрывали железнодорожные насыпи на вышедших из эксплуатации ветках, брошенные хозяевами фермы, старые столбы и мосты. Перед каждой операцией мы долго и тщательно планировали ее. Мы строили макет объекта, рассчитывали величину необходимого заряда и определяли, в каком месте его следует поместить для максимального эффекта. Каждый участник команды знал, что он должен делать. Были предусмотрены любые случайности, которые могли произойти. Нет ничего опаснее небрежности, когда работаешь ночью со взрывчаткой. Тут не до шуток. После того как заряды установлены и команда покидает объект, достаточно одному человеку наступить на детонатор — и все дружно взлетят к небесам.
Работаем мы спокойно, и все у нас спорится, потому что мы хорошо подготовлены и уверены в себе. Основы подрывного дела достаточно полно изучены и изложены в учебниках и пособиях, так что надо просто потратить время на то, чтобы запомнить их. Однако бывает и такое, что не найдешь ни в каких учебниках, и в этом случае выручить может только опыт. Тут Майдек в своей стихии. Нет ничего, что он не знал бы, и своими советами, подсказками и нестандартными приемами работы он дает нам такую подготовку по своей специальности, какую мы не получили бы в обычных армейских школах. Майдек — хитрая лиса и очень независим; при мысли о том, что он мог бы употребить свое убийственное мастерство на пользу нашему противнику, меня прошибает холодный пот.
А в последние две недели мы обучались искусству ведения тайной диверсионной войны: как и где следует создавать базовый лагерь и отдельные ячейки партизанской сети, как наладить систему связи и какими пользоваться шифрами, как допрашивать пленных и, самое главное, как планировать операции и как проводить их.
Лоридон вернулся и будет командовать эту последнюю неделю. Репеллен убыл, Грау и Вестхоф вернулись в полк, у Киллиариса истек пятилетний срок, и он отправился в большой мир осуществлять свои грандиозные планы по сколачиванию миллиона. Таким образом, из командного состава в учебке остались только Лоридон и я. У нас с ним полное взаимопонимание. Как-то вечером мы обсудили перспективу моего обучения в академии, и я сказал, что мне все-таки не хочется поступать туда, особенно после того, как я побывал в отпуске, — слишком много интересных дел на гражданке. Мне кажется, он понял меня.
7 декабря 1964 г.
Сегодня совершил свой последний прыжок, семьдесят третий.
8 декабря 1964 г.
Пелотон завершился. Из тридцати восьми человек, прибывших для обучения, до выпуска дошел двадцать один. Я с удовольствием наблюдал за тем, как они маршируют на плацу и получают свои нашивки, и гордился ими. Первым был Форштедт, за ним шли Фишер и Шакт. Все они достойно прошли нелегкий путь, который и я недавно проделал, и не вызывают у меня ничего, кроме уважения. В своем ответном слове они выразили благодарность мне и Лоридону и подарили нам по серебряному ножу для разрезания бумаги. Буду хранить его как зеницу ока. Затем они погрузились на машины, с радостными воплями выехали за ворота Лендлесса и еще долго махали нам руками. Я знаю, что они чувствовали в этот момент.
Вечером мы с Лоридоном устроили ужин с коньяком и от души наговорились о пелотоне — и о нынешнем выпуске, и о моем, предыдущем. Когда я возвращался через строевой плац в казарму, у меня перед глазами возникали тени всех моих товарищей. Казалось, ночной ветер доносит эхо их голосов, и впервые мне стало грустно, что скоро все кончится: мой срок истекает, я возвращаюсь домой.
31 декабря 1964 г.
Наступает новый год, а для меня вместе с ним — новая жизнь. Рождество не оставило у меня никаких воспоминаний. Рота стала мне чужой. Я провел в ней так мало времени за последние два года, с тех пор как начались мои стрелковые похождения со стариной Лафоном, что у меня не осталось здесь друзей. Старые разъехались, а молодежь смотрит на меня как на чужака, каковым я, собственно, и являюсь. Но в их взглядах я вижу и уважение — легионеры всегда относятся с уважением к «старикам», а я честно отслужил свой срок. Они же пока в самом начале пути и скоро поймут, насколько он длинен.
Я вылетаю во Францию 4 января. Теперь, когда день отъезда известен, я испытываю некоторый страх перед будущим. Период, связанный с легионом, практически завершился, начинается новый, куда более длинный, а я не чувствую себя готовым к нему. С другой стороны, к легиону я тоже не был подготовлен, и это не помешало мне справиться со всеми трудностями и дойти до конца. Так что опыт, накопленный здесь, возможно, поможет мне справиться с тем, что меня ожидает, хотя этот опыт и не зафиксирован в каких-либо конкретных удостоверениях. 1965 год — это шаг в неизвестное и уже поэтому не может не вызывать интерес.
1965
4 января 1965 г.
Утром я покинул Алжир на военном самолете. Еще недавно я добавил бы: «чтобы никогда сюда не возвращаться», но теперь я надеюсь, что когда-нибудь побываю здесь. В данный момент обстановка тут довольно безрадостная, новоприобретенная свобода пока еще не принесла людям счастья. В политике страна круто повернула влево, власть применяет авторитарные меры, пытаясь подчинить население строгому порядку. Но горы и вся дикая природа Алжира сохраняют свою красоту, природа развивается свободно на бескрайних пространствах, где царит тишина. Ради нее мне и хотелось бы вернуться сюда, пройти каким-нибудь из исхоженных путей, но уже совсем по-иному.
Вчера вечером мои старые друзья устроили мне отвальную. Я попрощался с Даниэлем Виньягой, и на этот раз он мне напомнил о встрече у «Писающего мальчика». Были старина Зиги Вайс, Кенни и Боб Уилсон — все в отличной форме. Я был очень рад встретиться с ними — в последние месяцы мы виделись нечасто. Они подарили мне на память замечательные наручные часы. Был и Педро Родригес, которого недавно выгнали из сержантской школы за то, что он слишком часто демонстрировал свой неукротимый нрав и в конце концов огрел кого-то по голове горячим утюгом. Его разжаловали в рядовые, но его это, похоже, не очень огорчает. Я, наверное, никогда не забуду, как Педро запустил винтовкой в Шмидта и как он съел бутылку из-под «Джонни Уокера». Заглянули к нам также Шнайдер и несколько парней из моего второго пелотона. Я провозгласил тост за Лоридона. Надеюсь, что встречусь с ним когда-нибудь. А сегодня утром я зашел попрощаться с полковником. Не могу, конечно, сказать, что мы с ним закадычные друзья, но я его уважаю. Он подарил мне альбом фотографий, в котором сделал следующую надпись:
Au Caporal-chef Murray, pour lui dire ma joie de I'avoir connu, ma gratitude pour ce qu'il a fait au regiment et la place qu'il a tenue, mes voeux pour son avenir et mon espoir de lui rencontrer a nouveau plus tard.Cailloud [97]
Пожалуй, это было чуть ли не самое лучшее из всего, что мне когда-либо говорили.
Два часа спустя я был уже в воздухе, и Алжир стал для меня прошлым. Я четко осознал это, когда африканский берег скрылся за горизонтом, и почувствовал странную печаль.
24 января 1965 г.
Умер Черчилль. Рушатся последние устои империи. Я весь день слушал радио. Трудно было проводить его с большим почетом, чем это сделали французы.
Я нахожусь в базовом лагере в Обане, неподалеку от Марселя. Обань стал новым Сиди-бель-Аббесом легиона. В конце огромного строевого плаца высится величественный памятник погибшим. Здесь встречаются все: старики спят в могилах, новобранцы начинают свой путь, а отслужившие вроде меня заканчивают его. Встретился с Киллиарисом. Он подписался на новый срок в легионе и отбывает в Джибути. При встрече он был несколько смущен — очевидно, сокрушался о миллионах, которые он собирался нажить. А вчера появился Штробендер. Он провел на гражданке четыре месяца, и этого ему хватило, чтобы понять, что там ему не нравится.
Здесь есть легионер, который начинает служить по новой после восемнадцатилетнего перерыва. Восемнадцать лет назад, прослужив в легионе полгода, он дезертировал, а на следующий день его задержала полиция за вождение автомобиля в нетрезвом виде, и тут выяснилось, что он в розыске. Трудно ему придется с таким послужным списком.
Я был очень рад встретить старину Кролля и вдвойне рад тому, что ему вернули звание старшего капрала. Я всегда считал, что с ним слишком сурово обошлись в инциденте с битьем тарелок.
Видел также Д'Эглиза и многих других знакомых. Половина тех, кто проходил вместе со мной инструксьон в Маскаре, ждут здесь увольнения, как и я. Они меня тоже вроде бы помнят, только некоторые имена я забыл. Я испытываю здесь удивительное ощущение — словно принимаешь участие в параде всех действующих лиц пьесы, после того как занавес опустился.
Делать ровным счетом нечего, кроме как шататься по Марселю и ждать. Позвонил сегодня Дженнифер и сообщил ей, что День «D» назначен на 12 февраля. Она приедет в Париж встречать меня.
3 февраля 1965 г.
Вчера вечером случайно встретил Вольмара. Это было самое замечательное, что могло со мной произойти. Я был просто вне себя от радости. Лучшего завершения пути и не придумаешь. Он теперь начальник отделения личного состава и постоянно прикомандирован к базовому лагерю. Я наконец попал на обед, который пропустил в Маскаре давным-давно; в моей жизни было мало столь же счастливых событий. Ради одного этого стоило прослужить в легионе пять лет. Мы проговорили всю ночь, а его потрясающая жена поддерживала в нас силы черным кофе. Я подробно рассказал ему о своем пятилетием пути, который закончился так же, как и начался, — встречей с ним.
12 февраля 1965 г. — «Ла Кий»
И вот наступил этот великий день. В семь утра увольняющиеся прошли парадом перед командиром части Вадо. Он выдал каждому из нас красочное свидетельство о безупречной службе, подтверждающее, что мы прослужили в легионе пять лет с «honneur et fidelite» (с «честью и преданностью»). Затем мы получили дембельские костюмы. Мой был значительно ниже качеством, чем тот, в котором я когда-то приехал. Кроме меня, увольнялись еще семь человек, и среди них не было ни одного, с кем я встретился в мой первый день в легионе пять лет назад. Мне вспомнился тот испанец, с которым я подрался в поезде. Интересно, где он теперь?
После этого мы направились в форт Сен-Николя, во Второй отдел. Это также пробудило немало воспоминаний. Я получил небольшой конверт из коричневой бумаги и чуть не расплакался, увидев свой старый паспорт и записную книжку, отобранные у меня при зачислении в легион.
Выходя из ворот навстречу солнечному морозному утру, я отдал честь часовому, прощаясь с фортом и со всем Иностранным легионом.
Затем я поспешил на вокзал и купил билет на скорый поезд до Парижа.