Все это было сорок лет назад. Сейчас уже другое тысячелетие, мне исполнилось шестьдесят. Возможно, все описанное мною целиком относится к прошлому веку и имеет мало общего с современным миром, погруженным в интернет и киберпространство. Теперь даже представить трудно, что в возрасте с девятнадцати до двадцати четырех лет я ни разу не сидел в кресле и не разговаривал ни с кем по телефону — ни разу! — в то время как теперь у каждого из моих детей штук по пять телефонов. Да, это совсем другой мир.

После легиона я года два подвизался в Министерстве иностранных дел, выполняя различные поручения в Скандинавии, а затем решил, что хватит мне болтаться по миру и женился на Дженнифер, которая ждала меня уже достаточно долго, так что могла и не дождаться. Мы женаты тридцать четыре года, у нас трое замечательных взрослых детей и два внука.

В 1966 году я поступил на работу в знаменитую торговую фирму «Жарден Матесон» и уехал в Азию, где мы с тех пор и живем. Проработав в фирме четырнадцать лет, я основал собственную финансовую компанию как совместное предприятие с банкирским домом Ротшильдов. Затем я продал компанию Ли Ка-Шину, самому богатому человеку в Азии, и стал генеральным директором его ведущей компании «Хатчинсон Вампоа». Там я провел десять замечательных лет, во время которых, в частности, мы создали английскую компанию «Ориндж», являющуюся оператором сотовой связи, и в конце концов продали ее за 35 миллиардов долларов (как тут не вспомнить годы, проведенные без телефона!). Затем я в течение нескольких лет работал директором азиатского филиала «Дойче банка» и снова организовал собственную инвестиционную компанию совместно с «Дойче банком» и несколькими старыми друзьями. Мы получаем большое удовольствие, занимаясь этим делом.

Вы спросите, как же встреча у «Писающего мальчика»? Она состоялась. После легиона мы не контактировали ни с Виньягой, ни с Сото. Сото демобилизовался почти на год раньше меня, Виньяга на год позже, и, как это обычно бывает, каждый после дембеля пошел своим путем. Мы не обменивались ни письмами, ни открытками. Когда наступило время ехать в Брюссель, я несколько часов уговаривал себя, что нет смысла тащиться в такую даль в канун Нового года. К тому же мы с Дженнифер только что обручились и ее отец созвал огромную толпу, чтобы отпраздновать это событие в Новый год. Когда я сказал ему, что не смогу присутствовать и объяснил причину, он проникся убеждением, что его дочь женится на умалишенном. Но я должен был поехать. Гадать всю оставшуюся жизнь, приехали на встречу мои друзья или нет, было бы невыносимо. Я себе не простил бы этого. Поэтому мы пригласили гостей на другой день и вместе с Дженнифер отправились на моем маленьком автомобиле в Бельгию. Из Дувра мы перебрались на пароме в Остенде, а оттуда поехали в Брюссель. Всю дорогу нас нещадно поливало дождем. Наконец мы добрались до «Писающего мальчика». Он стоит на маленькой, вымощенной булыжником улочке недалеко от рыночной площади. Дождь лил как из ведра, улицы были пусты, и я упрекал себя за то, что зря все это затеял.

Напротив фонтана было небольшое непрезентабельное бистро — как ни странно, открытое и совершенно пустое. Мы сели за столик и заказали бутылку вина. В полночь брюссельские колокола провозгласили наступление Нового года. Мы поздравили друг друга и отсутствующих Сото и Виньягу. Дождь по-прежнему не прекращался.

В час ночи я смирился с неизбежным, взял бумажную салфетку и написал на ней: «Je suis venu — Simon!» Выскочив под дождь, я хотел прикрепить салфетку к ограждению фонтана, но ее, естественно, тут же смыло. Я кинулся было обратно, и в этот момент неизвестно откуда прозвучал голос: «Джонни!»

На полутемной улице под потоками дождя появилась фигура Сото. Это был незабываемый момент. Еще одна историческая встреча. Каждый должен хоть раз в жизни пережить подобное. А Виньяга так и не появился, хотя мы прождали его еще час. Но так или иначе, Брюссель благодаря нам прославился.

Мы расстались с Сото на следующий день, но в дальнейшем не теряли связи. Мы виделись ежегодно в Париже. Позже я узнал, что перед встречей у «Писающего мальчика» он потерял работу и целых три дня добирался из Барселоны на попутках. После этого он организовал в Париже фирму по мытью окон, набрал рабочих-алжирцев, и предприятие стало процветать. Каждый год мы устраивали где-нибудь в окрестностях Парижа пикник: разводили костер, жарили мясо и, запивая его красным вином, вспоминали легион и пели наши старые песни. Эти встречи обладали для нас ни с чем не сравнимой ценностью. А затем в 1970 году Сото бесследно исчез, и вновь встретил я его только двадцать лет спустя.

В 1990 году моя жена решила устроить празднование моего пятидесятилетия на широкую ногу. Она созвала триста пятьдесят человек со всего света на грандиозный роскошный обед. Некоторых гостей я не видел много лет. Собрались почти все те, с кем я когда-либо дружил. Когда все расселись за столом, Дженнифер поднялась и рассказала о нашей встрече с Сото у «Писающего мальчика» и о том, что Виньяга не приехал, так что я так и не видел его после увольнения из легиона.

И тут вдруг раздалась бессмертная песня «Я ни о чем не жалею», распахнулась дверь и вошел лейтенант Лоридон, наш славный командир из Лендлесса, но теперь уже при всех генеральских регалиях и в сопровождении трех легионеров в белых кепи, а за ним в строгих вечерних костюмах Виньяга и Сото. Ну что тут сказать? Невозможно выразить, что я чувствовал. Это был один из величайших моментов в моей жизни. Все присутствующие были тронуты до слез. Мы пировали до глубокой ночи, а на следующий день начали по новой. Где-то по ходу празднества мы с Виньягой и Сото уединились в моей библиотеке, и Виньяга объяснил, что он, разумеется, не забыл о нашей встрече в Брюсселе, однако не смог туда добраться. Но это отдельная история.

А однажды в Бангкоке я совершенно неожиданно столкнулся в аэропорту с капитаном Л'Оспиталье, бывшим командиром моей роты, разжалованным после путча.

Я только что прилетел из Лаоса и ждал, когда вместе с прочим багажом выедет мой чемодан, и вдруг увидел его в десяти шагах перед собой. Целую минуту я сомневался, он ли это, затем подошел к нему и спросил:

— Capitaine L'Hospitallier?

— Oui, c'est moi, — ответил он, и мы в изумлении уставились друг на друга.

Он меня не сразу узнал и был удивлен тем, что кто-то знает его имя.

— Я был в вашей роте во Втором парашютно-десантном полку в шестидесятом году, — объяснил я по-французски.

— Господи, вы тот самый англичанин?! — воскликнул он.

После путча он уехал в добровольную ссылку в Камбоджу и с тех пор работал в камбоджийской армии инструктором по прыжкам с парашютом. На следующее утро он отплывал в Париж на пароходе «Вьетнам». Мы вдвоем поужинали в ресторане парохода, и это был еще один вечер, который я мысленно зарегистрировал как одно из выдающихся событий моей жизни.

Мы вспомнили старые времена и особенно путч. Он изложил мне его историю со своей, офицерской, точки зрения, я — со своей. Для обоих это было очень познавательно. При той жесткой дисциплине, какая поддерживалась в легионе, и, притом что офицеров и рядовых разделяла целая пропасть (как во флоте Нельсона), мы сидели и разговаривали как старые друзья, не видевшие друг друга много лет. Это нам обоим казалось невероятным. Л'Оспиталье прислал мне поздравительную телеграмму к свадьбе, но в дальнейшем мы не поддерживали отношений. Он, несомненно, относится к людям, которыми Франция может гордиться.

Когда я жил в 60-е годы в Таиланде, то регулярно ездил по делам в Лаос. Однажды во время моего визита британское посольство во Вьентьяне давало прием в саду по поводу дня рождения ее величества королевы. Меня пригласили, как и всех, игравших более или менее видную роль во Вьентьяне, — французов, вьетнамцев, китайцев, русских, американцев. В те дни Вьентьян был котлом, где варились шпионы самых разных стран, свободно общаясь друг с другом.

На приеме был француз, с которым я часто встречался по делам. Подойдя ко мне, он сказал, что хочет познакомить меня с французским генералом, тоже вроде бы служившим в легионе. На открытой террасе посольства сидел в кресле великолепный генерал в ослепительно-белой форме. Он был так густо увешан медалями, что под их тяжестью, боюсь, не мог бы даже встать. Мой знакомый подвел меня к генералу и сказал:

— Mon General, je presente Monsieur Simon Murray, Ancien Legionnaire.

Генерал вскочил-таки на ноги, принялся трясти мою руку, едва не оторвав ее, и закидал меня вопросами:

— В каком полку вы служили? Кто был ваш командир?

— Полковник Кайу, — ответил я.

— Ну как же, как же! — оживился генерал. — А до него кто был?

— Полковник Ченнел.

— Подумать только! Старина Ченнел! А до него?

— До Ченнела? Дайте вспомнить… Кажется, Дамюзе. А перед ним был великий Лефор.

— C'est moi! — прогремел он, стуча кулаком себе в грудь. — C'est moi — Lefort!

И правда, это был он, в нем можно было узнать того офицера, который поднял полк по тревоге после объявления независимости Алжира. Я вспомнил, какой разброд и неразбериха царили тогда в легионе. Лефор потащил меня в сад, где лаосский военный оркестр вовсю старался, чтобы прием проходил на высшем уровне. К этому моменту взгляды всех собравшихся были прикованы к нам с генералом, и мне хотелось провалиться под землю.

Оркестр явно прошел французскую выучку и выглядел очень импозантно в белой форме с красными беретами. Лефор поставил оркестрантов по стойке «смирно» и велел играть «Ле буден» — «гимн» легиона. Оркестр во всю мощь грянул марш, и я с ужасом увидел, что Лефор тоже вытянулся по стойке «смирно» и салютует мне. Ничего не оставалось, как последовать его примеру. Тут уж все гости столпились вокруг нас, чтобы не пропустить это зрелище.

Наконец оркестр прекратил играть, и генерал, обняв меня за плечи, поплелся обратно на террасу. Он явно чуть-чуть перебрал. Он еще раз потряс мою руку, пригласил заходить к нему домой всякий раз, когда я буду во Вьентьяне, и на этом мы расстались. Он был знаменитым генералом в свое время и теперь, в отставке, представлял собой фигуру, на которую было приятно посмотреть, хотя и немного грустно: старые солдаты не умирают, они угасают…

Была у меня еще одна необычная случайная встреча. Через двадцать шесть лет после увольнения из легиона в одно хмурое, дождливое утро я приехал на поезде из Бордо в Париж. Я взял такси, и мне попался водитель с совершенно несносным характером. Из-за дождя он отказался вылезать из машины, чтобы открыть мне багажник, и предложил положить вещи на заднее сиденье. Но там было слишком мало места, и мы долго препирались по этому поводу. Наконец он в бешенстве открыл багажник, затем захлопнул его, едва не сплющив мой чемодан, и опять сел на свое место. Когда я сказал ему название отеля, он проворчал, что такой ему не известен, так как он не гид, а всего лишь шофер, и если я не знаю, куда мне надо ехать, это мои проблемы. Тогда я спросил: «Connaissez vous L'Etoile par hazard?» Он буркнул, что знает, и я велел ему ехать на площадь, откуда я уже мог показать ему дорогу до отеля. Мы тронулись в путь, оба кипя от злости. Я время от времени поглядывал на водителя в его зеркало заднего вида. У него было худощавое жесткое лицо и короткая стрижка. Во мне постепенно росло ощущение, что я его где-то уже видел. Сначала я подумал, что, может быть, ездил в его такси, когда был в Париже в прошлый раз, но что-то подсказывало мне, что это было гораздо раньше. И тут я вспомнил. В прошлый раз я встречался с ним у караульного помещения в лагере Пео в Филипвиле. Это был сержант Шаффер, которого я видел всего один раз в жизни, но запомнил навсегда. Я тогда уснул в пьяном виде на посту, а он был начальником караула и приставил мне к виску пистолет, а затем упрятал меня на пятнадцать суток на «губу». Я положил руку ему на плечо и сказал:

— Arretez la voiture. Вы были в Иностранном легионе в шестьдесят первом году, в Филипвиле, лагерь Пео.

Водитель так резко нажал на тормоза, что я чуть не вылетел через лобовое стекло. Он повернулся ко мне, открыв рот в полном недоумении. Очевидно, он решил, что я сотрудник тайной полиции, и начал без передышки бормотать:

— В чем дело? Кто вы такой? Я не совершил ничего противозаконного! Кто? Что? Почему? Nom de Dieu!

Я успокаивающе поднял ладонь и сказал:

— Вы дали мне пятнадцать суток за пьянку в карауле. Я служил в парашютно-десантном.

Он долго и пристально смотрел на меня. Затем по его лицу медленно расплылась улыбка. Он погрозил мне пальцем и чуть ли не нараспев произнес:

— Vous avait meritez!

Я согласился с ним.

Мы подъехали к отелю. Он отказался брать плату и потащил мои чемоданы в вестибюль. Рядом с портье находилась стойка бара, за которой мальчишка протирал стаканы. Мой новый друг потребовал бутылку «Рикара» и два стакана со льдом, добавив: «Depechez-vous». Все-таки легион — самый элитарный клуб в мире!

В 2000 году мне неожиданно предложили стать членом правления французского футбольного клуба «Амикаль». Оказалось, что эта организация объединяет бывших легионеров, разбросанных по всему свету. Я встретил здесь много знакомых, в том числе Л'Оспиталье. Получаю от этой работы большое удовольствие.

В легионе было, конечно, тяжко, и он отнял у меня несколько лет в переломный момент жизни. Но сейчас, оглядываясь назад, я ни капельки об этом не жалею. Это был великолепный, ни с чем не сравнимый период. Такого чувства товарищества не бывает больше нигде; в мире тогда дышалось свободнее, чем сейчас; у нас было больше времени, больше возможностей. Девятнадцатилетний парень мог отложить все дела и сбежать на край света — например, в горы. Сегодня, мне кажется, мир каждого отдельного человека сужается и прагматические цели, которые человек перед собой ставит, требуют, чтобы он непрерывно двигался по избранному пути с того момента, когда он сдает свой первый экзамен.

Но все же время есть. И тому, кто колеблется и еще не погряз в рутине, я советую, пока он молод, подниматься на горы, попадающиеся на жизненном пути, и тогда в шестьдесят лет он будет чувствовать себя счастливым.