История нашествий лежит на стыке двух областей изучения — истории классической античности и истории средневековья. Поэтому специалист по нашествиям использует всю совокупность их источников: как и историк античности, он широко привлекает данные эпиграфики, нумизматики, монументальной археологии, керамографии и пр. Но материала, относящегося к его дисциплине, на пути встречается все меньше и меньше: так, по истечении VII в. эпиграфика уже не может ему по-настоящему помочь. Подобно медиевисту, он желал бы воспользоваться архивными документами, но до IX столетия они крайне редки — только Равеннский папирус да несколько грамотнеровинских королей. В общем, все эти дисциплины не только не балуют бьющим через край богатством, но не в силах даже закрыть зияющего провала.
В результате приходится прибегать к более рискованным отраслям знания, например: к лингвистике, топонимии, антропонимике. Как бы мало ни был знаком с ними обычный историк, здесь не может быть и речи о том, чтобы описывать присущие им методы. Удовольствуемся тем, что обозначим границы. К истории цивилизаций их принципы неприменимы, и данные, которые можно из них извлечь, лишь очень редко заполняют пробелы политической истории.
Огромным недостатком изучаемой эпохи является отсутствие связной историографической канвы. Некоторым народам посчастливилось с великими летописцами: франкам — с Григорием Турским, англам — с Бедой Достопочтенным, лангобардам — с Павлом Диаконом. Но это лишь островки в бескрайнем океане. Большинство фактов можно установить только с помощью документов посредственного качества. Самые немногословные хроники, самые бессодержательные жития святых — уже редкая удача! Целые пласты истории завоеваний, причем важнейшие, вроде первого этапа англосаксонских миграций, не освещаются ни одним письменным источником.
Наша библиография страдает фундаментальными пробелами. Для установления даже самого мизерного факта требуется столько труда, что в результате она нередко рассыпается пылью узкоспециальных статеек. Часто историк, раскапывая частности, упускает из виду ненадежность собственных методов и шаткость масштабных построений, которые его исследования призваны подкрепить. И вот, в награду за эту муравьиную работу на протяжении поколений мы с удивлением осознаем, что зачастую извечные истины, благоговейно принятые от пращуров, оказываются с червоточинкой. Вопрос о передвижении франков-рипуариев обсуждался десятилетиями, пока не выяснилось… что в эпоху завоеваний рипуариев не существовало! Другие серьезные открытия связаны с варварским правом: не слишком ли много мы рассуждали о персональном праве, не уверившись, что оно было персональным всегда? Топонимистам еще поколение назад пришлось проглотить такие же горькие пилюли. Мелкие детали изучены лучше, чем очертания целого.
История нашествий находится на стадии скорее изучения, чем синтеза. Она пробудет на том же месте еще долгое время, потому что обобщения требуют все больших и больших познаний, которые редко сходятся вместе. Никто не имеет права рисковать, будучи только историком, незнакомым с лингвистикой, археологией и юриспруденцией. Подобное сочетание можно, в порядке исключения, обнаружить лишь в нескольких книгах. Однако слишком много исследователей кризиса V в. были лишь историками и не извлекли из археологии всех тех уроков, которые она в состоянии дать.
Таким образом, становится понятен внешний вид нижеследующей библиографии, в которой узкоспециальные статьи в процентном отношении упоминаются чаще, чем заглавия книг. Однако мы старались называть лишь те, которые дают пищу для размышлений, выходящих за рамки их узкой темы.