I

«Зима уже на исходе. Пройдет еще пара дней, и наступит последний холодный месяц. А там и весна. Город скинет с себя белое покрывало и, проснувшись, будет казаться серым и неумытым, как уставший солдат в окопе. А потом, через месяц-другой, приободрится и наденет парадный мундир. Тотчас же запахнет молодой травой, душистой сиренью, запоют скворцы, а высоко в небе беспокойные стрижи начнут вычерчивать латинские литеры: от простых «V» и «L» до замысловатых «X», «Y», «Z». Уже в апреле солнце будет греть не только землю, но и души горожан. Только все это будет позже. А пока Ставрополь укутался в снег, точно в плед, и тихо дремлет, как старый вояка перед камином. Что ему снится? Лихие сабельные атаки под началом доблестного генерала Ермолова? А может, первый бал в Офицерском собрании?.. Временами отставной офицер вздрагивает и просыпается, но опять проваливается в мягкий, как пух, сон. Его будит скрежет фанерных лопат, обитых для прочности тонкой железной полосой. Снег идет уже третий день. Дворники в овчинных тулупах и мохнатых шапках трудятся с ночи до утра. Отдохнут немного, попьют чаю и опять примутся за работу. А утром, когда в домах едва затеплятся желтые огоньки керосиновых ламп, Николаевский проспект будет прибран и готов к новому дню, как 81-й Самурский пехотный полк к парадному смотру. И даже оконные стекла, под стать городу-крепости, дадут морозу разрисовать себя витиеватыми узорами из былинных народных преданий.

Января 30 дня, 1909 года».

Присяжный поверенный Ставропольского Окружного суда Клим Пантелеевич Ардашев отложил дневник, поднялся из-за стола и стал рассматривать улицу.

Неожиданно перед домом остановились сани. Из них выбрался доктор Нижегородцев. По лицу медика было видно, что он чем-то озабочен. Расплатившись с возницей и отряхнув с пальто снег, частнопрактикующий врач шагнул к входной двери. Раздался звонок. Ардашев направился в переднюю, но горничная оказалась проворнее и уже принимала у гостя одежду.

— Простите великодушно, что потревожил вас в субботу, да еще в полдень. Всем известно, что в это время вы заняты литературными трудами. Однако я уже второй день не могу найти покоя. Тут, знаете ли, странное дело приключилось…

— И не думайте извиняться, мой друг. Пройдемте в кабинет. Там все и расскажете, и вишневой наливочки отведаете, — проговорил Ардашев и, повернувшись к прислуге, велел: — Варвара, нам, как всегда: осетинского сыру и вишневки, но только той, что приготовлена по рецепту Вероники Альбертовны.

— Так другую и не держим, — развела руками молодая и стройная горничная.

— Вот и хорошо, — отшутился Ардашев. — Нам другой и не надобно.

Не успел Нижегородцев усесться в кресло, как на маленьком столике появилось угощение.

Клим Пантелеевич наполнил рюмки и, сделав, несколько глотков, оттенил вкус наливки кусочком сыра. Доктор выпил разом, точно это была не наливка, а водка, и закусывать не стал.

Промокнув губы салфеткой, Ардашев заметил:

— Вижу, вы и впрямь не на шутку встревожены. Итак, я вас слушаю.

— Вы знали купца первой гильдии Тяглова?

— Это тот, что третьего дня застрелился?

— Он самый. Я тут странную деталь узнал: оказывается, перед смертью негоциант снял со счета в банке всю наличность. А потом пришел домой и покончил с собой. Те деньги так и не нашлись. В доме, конечно, были еще ассигнации, но они как лежали в сейфе, так и лежат.

— Может, из-за долгов?

— Да что вы! — Доктор даже подпрыгнул в кресле от возмущения. — Это ему все были должны! У него одной недвижимости в городе — дай Бог каждому…Нет, тут что-то другое…

— Простите, Николай Петрович, но для выяснения всяческих подозрений существует полиция, сыскное отделение, возглавляемое Ефимом Андреевичем Поляничко, судебные следователи, в конце концов… Вот они пусть и занимаются выяснением всех обстоятельств смерти. Вы-то чего переживаете? Насколько мне известно, покойный Федор Тимофеевич вам ни близким родственником, ни свойственником не приходился. Помнится, и я познакомился с ним за ломберным столиком в Коммерческом клубе.

— Вы правы. Но человек он был в высшей степени порядочный. Такого среди богатого купечества не сыщешь. Не живоглот какой-нибудь, не сквалыга, а меценат, даритель… Еще до вашего переезда в Ставрополь на его деньги Александровскую больницу для умалишенных построили, да и вашей родной Успенской церкви немало жертвовал. А о приютах для бездомных я уж и не говорю. Не умер бы — всенепременно стал бы почетным гражданином города. Да, в картишки поигрывал, азартен был, но, как говорится, кто не грешил, тот и Богу не маливался.

— Хорошо. — Клим Пантелеевич налил гостю новую порцию наливки и заметил: — Допустим, вы хотите понять причины суицида. Но что вам это даст? Я же читал в «Северокавказском крае», что Федор Тимофеевич находился в своем кабинете и кроме него, жены и одной прислуги никого другого в доме не было. Даже из короткой газетной заметки ясно, что главный признак самоубийства (оружие рядом с трупом) налицо. Более того, пуля вошла в правый висок. Стало быть, сомнений нет — чистое самоубийство.

Ардашев выпил полрюмки, отправил в рот маленький кусочек сыра и, ожидая ответа, внимательно посмотрел на собеседника. На этот раз врач к наливке не притронулся. Разделяя слова, как обычно делают гимназические учителя, втолковывая непонятливым школярам прописные истины, он принялся объяснять:

— Все… так… как… вы… сказали, за исключением… некоторых… моментов, а именно: в доме покойного Тяглова стали происходить загадочные и необъяснимые явления, словно там поселилась нечистая сила. Стоит Елене Ивановне заплакать, как вдруг разлетается вдребезги тарелка или звенит окно, будто камешек бросили. А ночью она чувствует, что кто-то спит рядом с ней, но никого не видит. Уж и горничную просила расположиться на ночлег в ее спальне, да только та, услышав в полночь тяжелые шаги на лестнице, вообще сбежала и служить у нее отказалась, даже за расчетом не пришла.

— Ого! «Человек-невидимка» из рассказа Герберта Уэллса поселился на Воробьевке, — рассмеялся Ардашев. — Ведь там, кажется, находится дом вдовы? Уважаемый доктор, мало того что вы, будучи врачом, верите всяким небылицам, так еще их и распространяете. Неужто забыли историю с «Замком привидений» на Барятинской, сто? Тогда ведь тоже уверяли меня, что в окнах появляется Апраксия, умершая дочь купца Щегловитова, облаченная в подвенечное платье. А что на деле оказалось? Помните?

— Как не помнить, — вздохнул Николай Петрович. — Проспорил вам ящик мартелевского коньяку… Но все-таки, Клим Пантелеевич, не могли бы вы навестить вдову и осмотреть дом? Это даже не я, это Ангелина Тихоновна просит. Они с Еленой Ивановной давно дружат.

Ардашев грустно заметил:

— А вот это, мой друг, — запрещенный прием. Знаете ведь, что не могу вашей супружнице отказать… Ладно, так и быть. Схожу завтра на воскресную службу и к одиннадцати навещу вдову. Только извольте известить ее об этом сегодня.

— Так я прямо сейчас и отправлюсь домой, — просиял доктор.

— А зачем так спешить? Могли бы и в шахматы партию-другую сыграть.

— Благодарю, но лучше быстрее обрадую Елену Ивановну. Она ждет не дождется моего возвращения.

— Так она у вас, что ли?

— Ну да, — с легким оттенком стеснения признался доктор. — С самого утра уговаривала меня, чтобы я к вам съездил. Я было отнекивался, зная ваше отношение ко всякого рода «чертовщине», но потом сдался.

— Ох и вьют, скажу я вам, из нас дамы веревки, и даже не веревки, а корабельные канаты! — пошутил хозяин дома. — В таком разе поезжайте. Шахматы от нас никуда не денутся.

Проводив Нижегородцева, Клим Пантелеевич вернулся в кабинет, поднял трубку и попросил соединить его с начальником сыскного отделения города. Тот, к счастью, оказался на месте.

— А! Клим Пантелеевич! Рад слышать. Давненько наши тропинки не пересекались, — приветствовал адвоката сыщик. — Чем могу служить?

— Прочитал в газете о самоубийстве купца Тяглова. Дай, думаю, позвоню и узнаю, не левшой ли он был?

— Ай да присяжный поверенный, ай да шутник, — рассмеялся Поляничко. — Думаете, мы лаптем щи хлебаем да телушку огурцом режем? Нет, господа адвокаты, не дождетесь! Кроме найденного на месте самоубийства браунинга, на правом виске обнаружен четкий пороховой след, и пуля вышла навылет. Помещение осмотрено со всей скрупулезностью: окна на зиму законопачены и никакого потаенного хода, кроме обычного погреба, в доме нет. Имеются лишь парадная дверь и выход в сад, кой на момент убийства был закрыт изнутри на засов. Опросили супругу и горничную. Обе, услышав выстрел, бросились в кабинет и увидели труп. Как понимаете, оснований возбуждать уголовное дело у судебного следователя Леечкина не было, и потому мы дали разрешение на погребение. А что этот заурядный случай так вас волнует? Не утаивайте, поведайте старику, как на исповеди. Иль секрет?

— Нет никакого секрета. Узнал от доктора Нижегородцева, что покойный перед смертью снял в банке всю наличность. Дома жена этих денег не нашла, Остались лишь те, что хранились в сейфе.

— Нам об этом факте известно, но это не наш резон — копаться в личных делах самоубийцы. Полиция такими вопросами не занимается. Кто его знает, какие у него были долги или, может, мамзельки высокооплачиваемые имелись? Взял одну красотулю да и осчастливил на всю жизнь. А почему бы и нет?

— А с кассиром беседовали? — не обращая внимания на иронию собеседника, осведомился Ардашев.

— Обижаете! Не только кассира, но и управляющего отделением Волжско-Камского коммерческого банка под протокол опросили. Такие клиенты, как Тяглов, у кассового окошка не стоят. Им наличность приносят с поклоном и кофею предлагают откушать прямо в начальственном кабинете-с.

— И что говорят?

— Да ничего особенного. Заметили, что грустный он был какой-то, подавленный. От угощения отказался. Видать, уже тогда знал, болезный, что руки на себя наложит. Ох, помилуй, Господи, его грешную душу!

— Благодарю вас, Ефим Андреевич.

— Не стоит, Клим Пантелеевич. Уж сколько раз вы меня выручали, скольких душегубцев помогли изловить — одному Всевышнему известно, не считая нас с вами, — хохотнул сыщик и добавил: — А доктору Нижегородцеву передайте: пусть его супружница поменьше лясы точит с госпожой Тягловой. Уж рассуждения у нее слишком фантазийные. Готов спорить на «красненькую», что недавно вы встречались с Николаем Петровичем, вот он и попросил вас ввязаться в это дело.

— Ох, смотрю, и агентура у вас!

— А как же! Работаем-с.

— Рад был вас слышать.

— Взаимно.

— Честь имею кланяться.

Ардашев положил трубку. И хотя многое прояснилось, тем не менее после разговора с Поляничко в сердце поселилось неприятное тревожное чувство, известное каждому, кто хоть раз случайно встречал похоронную процессию. Вроде бы и покойного не знаешь, и расстраиваться глупо, но душа все равно печалится, будто понимает, что когда-то и ей придется отправиться в дальнюю дорогу.

Дабы отвлечься от грустных мыслей, Клим Пантелеевич снял с полки «Пестрые рассказы» А.П. Чехова и принялся читать.

 

II

Церковь во имя Успения Пресвятой Богородицы находилась на северной окраине Ярмарочной площади, за бывшей Тифлисской заставой, охранявшей город от набегов горцев. На ее месте теперь высились арочные Тифлисские ворота, открывавшие одноименный тракт. И белокаменная Успенская церковь, и грандиозные ворота были построены почти одновременно в середине прошлого века.

Дорога от дома № 38 на Николаевском проспекте до церкви занимала пять минут на извозчике или двадцать минут пешком. Но Божий храм привлекал Ардашева не только своей близостью. Восемь лет назад на Успенском кладбище нашел свой последний приют отец Клима Пантелеевича. И потому каждое воскресенье присяжный поверенный приходил к его могиле. Вот и сейчас, после окончания Божественной литургии, адвокат вновь навестил могилу дорогого ему человека.

Уже на выходе, за каменным забором, он увидел незрячего старика, просившего милостыню. О его слепоте напоминали черные круглые очки. Длинная седая борода и изрезанное морщинами лицо, рваный тулуп и потрепанный треух, перелатанные валенки — все говорило о тяжкой доле христарадника. Несмотря на жалкий вид, было в старце что-то светлое и доброе.

Ардашев нащупал в кармане целковый и опустил в медную кружку. Раздался легкий звон. Старик поднял голову, снял очки с закопченными стеклами и протянул их присяжному поверенному:

— Это тебе, барин.

— Зачем они мне? — спросил Клим Пантелеевич.

— Не побрезгуй.

— Оставь себе, старик.

— Это не я прошу, это убиенная душа просит.

— О чем ты?

— Возьми, мил человек, хотя бы на время. Вернешь потом, когда в них нужда отпадет.

Ардашев пожал плечами, сунул очки в карман пальто, поднял меховой воротник и махнул извозчику.

Не прошло и четверти часа, как сани остановились у большого каменного дома на Воробьевке.

Клим Пантелеевич покрутил ручку механического звонка. Через несколько секунд дверь отворилась. На пороге появилась не лишенная красоты дама в траурном платье лет двадцати семи.

— Позвольте представиться…

— Да-да, я вас знаю, — перебила хозяйка. — Мы знакомы через доктора Нижегородцева. Я была на ваших процессах в Окружном суде. Проходите, пожалуйста.

— Благодарю.

— Одежду можно повесить на вешалку. К сожалению, горничная сбежала, а новую прислугу пока найти не удается. О доме пошла дурная молва. Я, признаться, и сама боюсь тут находиться, но что делать? Нельзя же все так взять и бросить.

— Хотелось бы осмотреть кабинет вашего покойного мужа. И еще, Елена Ивановна, не могли бы вы рассказать, как все произошло? То есть где находились вы в тот момент, когда прозвучал выстрел?

— В этом кресле, — показала она рукой. — Сидела, читала книгу. Потом хлопок… Я сразу поняла, что это был браунинг. Муж учил меня стрелять. Мы как-то тренировались в Архиерейском лесу… Я тотчас забежала к нему. — Голос вдовы задрожал, и по щеке покатилась жемчужная слезинка. Она тут же спохватилась, смахнула ее рукой, перевела дыхание и продолжила: — Он сидел в кресле с повернутой влево головой. Руки свисали, и пистолет лежал на ковре.

— Что ж, давайте зайдем.

Клим Пантелеевич открыл дверь. Прямо перед ним стоял письменный стол из красного дерева. На полке книжного шкафа мирно дремал большой рыжий кот.

— А где кресло? — поинтересовался адвокат.

— Велела выбросить, как и ковер. Все было залито кровью.

Ардашев кивнул и, разглядывая стол, осведомился:

— Тут все так, как было в тот день? Или тоже навели порядок?

— Я ничего не трогала, кроме портсигара. С ним удивительные вещи происходят: помню, лежал здесь на столе, а потом вдруг исчез и очутился в шкафу среди белья. Я только подумала, что надобно его рассмотреть получше, как он вновь пропал. Часа через два обнаружила его под кроватью. Но доставать не стала. Пусть, думаю, там и лежит.

— Позвольте на него взглянуть?

— Сейчас принесу.

Госпожа Тяглова вернулась быстро. В руках она держала золотой портсигар, напоминающий книжицу, с обложкой, щедро усыпанной драгоценными камнями: изумрудами, рубинами и бриллиантами.

— Представляете, захожу в спальню, а он — на моей тумбочке. Словно сам в руки просится, — выговорила изумленная женщина и передала портсигар.

— Какая филигранная работа!

Клим Пантелеевич надавил на едва заметную кнопку, и две половинки открылись. Его взору предстала удивительная картина: черная эмаль, покрывавшая гильошированную поверхность, образовывала бесконечное количество мелких чешуек. Ближе к середине их цвет постепенно приобретал красный оттенок. Но стоило на внутреннюю часть крышки попасть солнечному лучу, как прямо по центру начал проявляться кроваво-красный круг, в котором можно было различить перевернутую звезду. Рассмотреть, что же было изображено внутри, мешала последняя папироса, делившая нижнюю часть портсигара пополам. Адвокат уже дотронулся до нее пальцами, чтобы вынуть, как вдруг почувствовал, что у него из-под ног уходит земля и перед глазами поплыли круги. Внезапно раздалось шипение, и еще недавно спокойно спящий кот прыгнул прямо ему на грудь. От неожиданности присяжный поверенный выронил портсигар на ковер. Его крышка захлопнулась, и рыжая бестия, довольно проурчав, тут же исчезла за дверью.

— Вам плохо? — испуганным голосом спросила вдова.

— Простите, что-то голова закружилась.

— Нет, это вы уж меня простите за Шамана. Сама не знаю, что с ним приключилось. Спал себе спокойно, а потом вдруг, точно ужаленный, на вас бросился. С ним никогда такого не было. Вообще-то, он смирный у нас, вернее, у меня… я-то теперь одна. — И вдова зарыдала. Тотчас же по дому пронесся гул, и печная заслонка упала на пол.

Елена Ивановна быстро вытерла кружевным платочком слезы и примолкла. А потом тихо вымолвила:

— Слышали? Стоит мне заплакать, и сразу в доме что-то случается: то посуда бьется, то в печных трубах гудит, а теперь вот сами видели…

Клим Пантелеевич поднял портсигар и положил на стол. Задумавшись на несколько секунд, он сказал:

— Я кое-что забыл в пальто.

Когда адвокат появился, он надел темные очки и вновь открыл портсигар. Достав единственную папиросу, Ардашев принялся разглядывать внутренний рисунок. Потом защелкнул крышку и передал дорогую вещицу хозяйке.

— Уберите его от греха подальше. Не дай Бог, пропадет еще.

— Я замкну его в ящике стола. Так будет надежней… Могу я задать вам один вопрос?

— Извольте.

— Скажите, появились ли у вас какие-нибудь соображения в отношении самоубийства и пропавших денег? Мне кажется, что эти события связаны.

— Действительно, в смерти вашего мужа много странного и, на первый взгляд, необъяснимого. Чтобы все понять, мне нужно время. Я никогда не высказываю гипотезы. Это удел гадалок. Не обессудьте. Надеюсь, мое расследование не продлится долго. О его результатах вас известит доктор Нижегородцев, — убирая очки, проговорил Ардашев.

— Я вам бесконечно благодарна за то, что вы все-таки взялись за расследование. Вот, возьмите деньги, — проговорила вдова и протянула толстую пачку ассигнаций.

— Денег я не возьму, поскольку помочь вам меня просил мой друг доктор Нижегородцев. Да и благодарить меня пока не за что. Честь имею. Еще раз примите мои искренние соболезнования.

Слегка поклонившись, Клим Пантелеевич проследовал в переднюю, а затем и на улицу. Свободный извозчик стоял рядом с домом.

Уже в санях адвокат решил навестить здешнего мастера по изготовлению экслибрисов. Его контора располагалась на Хоперской улице.

Ардашев достал коробочку любимого монпансье «Георг Ландрин» и отправил в рот зеленую конфетку.

А снег все падал, и посыпанные песком тротуары снова обретали зимний вид. Перед глазами мелькали одноэтажные дома Александровской улицы. На крыше особняка гласного думы Черкасова сидел ворон и грозно каркал. «Плохая примета. Значит, в доме скоро будет гроб, — пронеслась шальная мысль, извлеченная памятью из далекого детства. — Нет, так не пойдет. Что-то я совсем раскис. Нужно выкинуть из головы всякие вздорные небылицы. Мир материален, и, стало быть, все поддается логическому объяснению. Что же касается самого дела, то, надо признать, я запутался в его лабиринтах», — подумал он как раз в тот момент, когда извозчик остановил лошадь у конторы изготовителя экслибрисов.

 

III

Арсений Самсонович Сорокодумов уже перешагнул пятый десяток и был отмечен как полнотой, так и сединами. Будучи художником, он славился не только мастером изготовления книжных знаков. Талант сего мужа простирался шире. Не имея исторического образования, мастер экслибрисов собирал всевозможные легенды и небылицы ставропольской истории, которые потом приправлял собственной фантазией и выдавал за достоверные факты. Проверять его сведения не удосуживались, и потому многие горожане, пожимая плечами, с ним соглашались. Но одного молчаливого согласия обывателей «краеведу», имеющему, кстати, весьма интеллигентный вид (бородка клинышком, усики пирамидкой), было мало. И вот тогда, чтобы потешить свое тщеславие, Арсений Самсонович отправлялся в редакции газет. Заголовки статей, отпечатанные на стародавнем «Ремингтоне» первого выпуска, всегда заканчивались восклицательным знаком. К тому же они не только звучали сенсационно, но и буквы шли волнами из-за расшатанных рычажков и дребезжащей каретки. Звучали они примерно так: «Ставрополь основали масоны!», «Александр Македонский дошел до Александровского уезда!», «Под Ставрополем находятся истинные Столбы Птолемея!», «Ставрополь — родина ископаемого целакантуса!» и проч., и проч.

В кабинет редактора он не заходил, а влетал точно ракета, и достав из потрепанного портфеля стопку новых «открытий», тряс ими перед глазами газетчика и выкрикивал заголовки один за другим. Его быстро усаживали, давали выпить стакан воды и обязывались «непременно посмотреть материал». Довольный полученным обещанием, он покидал одну газету и на всякий случай заходил в другую, потом в третью, где все повторялось сначала, благо недостатка в копиях не было.

Газетная «Илиада» Сорокодумова кончилась, когда все три ставропольские ежедневные издания почти одновременно напечатали его статью «Анархист-бомбист целый год работал шашлычником в «Калужском подворье!». Тут уже «камень» был брошен не в огород, а прямо в форточку жандармского ротмистра Фаворского, надзирающего за политическим спокойствием губернии. В тот же день Сорокодумов, вместе с трясущимися от страха редакторами, был доставлен угрюмым городовым на допрос в жандармское отделение и допрошен.

Дело, конечно, вскоре уладили. Арсений Самсонович чистосердечно признался в художественном вымысле статьи, а газеты опубликовали опровержения. Но редакторы с тех пор его больше не печатали и при встрече не раскланивались. Неудивительно, что интерес к истории Ставропольской губернии у «краеведа» тотчас же пропал.

Однако художник не был бы художником, если бы не нашел новое увлечение. Теперь он принялся постигать тайны халдейской астрологии, персидской магии, древнеегипетской алхимии, что в сочетании с древнегреческой философией привело к овладению герметизмом, хотя и весьма поверхностным. Всего через месяц усиленного чтения старинных трактатов, дополненных книгами мадам Блаватской, он уже бойко предсказывал молодым купчихам день смерти их старых и опостылевших мужей. А к концу года с умным видом советовал им, какие акции «лучше-с покупать на бирже», чтобы иметь «наивысший профит-с» к тому дню, когда по покойному мужу будут служить панихиду. Поскольку обе даты он отодвигал на несколько лет вперед, то его прогнозами были довольны все. Жены негоциантов скупали ценные бумаги и крутили романы с молодыми семинаристами, а мужья продолжали здравствовать и наживать семейный капитал. Все были довольны, но больше других, конечно, радовался Сорокодумов. Изготовление экслибрисов превратилось в прикрытие основного занятия колдуна и оракула. Только вот незадача: тайная жизнь художника, краеведа и мага открылась присяжному поверенному еще в прошлом году, когда Ардашев расследовал дело «Бубнового короля», и Арсений Самсонович об этом знал. А потому относился к адвокату с таким же почтительно-подобострастным уважением, как и к суровому жандармскому ротмистру.

— Клим Пантелеевич! Милости, как говорится, прошу к нашему шалашу! — расплылся в сахарной улыбке Сорокодумов. — Вы одежду-то снимайте и на вешалочку… Ага, вот так… Давайте я вам помогу. Ну вот… Присаживайтесь. Чайку-с?

— Пожалуй.

— Вот и ладненько-с. Сейчас распоряжусь. Самовар, как всегда, на подогреве.

Художник вышел на несколько минут и вернулся. Позади, с подносом шествовал приказчик. На столике оказалось два стакана чая в массивных бронзовых подстаканниках, вазочка с конфетами фабрики «Эйнем» и бутылка хорошего кубинского рому.

— Вижу, дела у вас все лучше и лучше, — кивая на алкоголь, с легкой улыбкой заметил Ардашев.

— Работаем-с, как рабы на галерах. Вам рому добавить?

— Совсем чуть-чуть…Благодарю. Тут вот какое дело, Арсений Самсонович, — начал Ардашев, — столкнулся я с одним непонятным явлением: оказался у меня в руках золотой портсигар, снаружи украшенный драгоценными камнями. С виду напоминал миниатюрную книгу. Когда я открыл его, то на гильошированной поверхности увидел удивительный рисунок. Черная эмаль состояла из бесконечного количества мелких чешуек, которые ближе к центру становились почти красными. И вот тут, в свете солнечного луча, проявился красный круг, а в нем некое подобие пятиконечной перевернутой звезды. Но рассмотреть все изображение я не мог из-за папиросы, которая его закрывала. Стоило мне попытаться ее вынуть, как я почувствовал, что у меня кружится голова. В этот момент хозяйский кот, спавший до того на полке книжного шкафа, прыгнул мне на грудь, и портсигар выпал. Мне сразу полегчало. Потом я надел темные очки и уже спокойно рассмотрел тот узор. В кругу была изображена козья голова с четырьмя рогами. Это знак Сатаны. Как бы вы, с точки зрения магии, объяснили внезапное расстройство моего здоровья?

Сорокодумов молчал. Он застыл, будто его приморозили к стулу. Затем покрутил головой, словно проверяя, надежно ли закреплена шея, часто заморгал и дрожащим голосом вопросил:

— Где находится этот портсигар? Умоляю вас, скажите! Я отдам за него любые деньги.

— Эта вещь моего клиента. Стало быть, ее нахождение — адвокатская тайна. Уж не обессудьте. И все-таки я хотел бы услышать ваш рассказ. — Ардашев сделал несколько глотков чая и поставил стакан.

— Извольте. — Сорокодумов достал платок, вытер со лба капли выступившего пота и принялся рассказывать: — Во-первых, сегодня вас спасло чудо, и этот день можете отмечать как свой второй день рождения; во-вторых, гильоширование, то есть нанесение резцом канавок на металлическую часть изделия, образующих кольца, появилось лет сто пятьдесят назад. Надо сказать, что это чисто европейское изобретение и потому давным-давно придумали различные станки, обеспечивающие весь процесс. Почти сразу научились заливать гильошированный узор эмалью, которая может иметь совершенно разные оттенки. В одной магической книге я нашел упоминание о ювелире, который в конце XVIII века задумал создать рисунок, обладающий магическим действием из-за определенного сочетания цветов эмали, положенной на гильоше́. Он понимал, что выполнить это без помощи из потустороннего мира не удастся. И вызвал Сатану. Нечистый явился к нему в том образе, в каком был изображен на изделии. С тех пор мастер и Князь Тьмы стали неразлучны. Любой другой человек, который хотя бы на три секунды задерживал взгляд на цветном изображении Искусителя, становился рабом мастера. Его воля полностью подавлялась благодаря тому, что в его душу проникал Сатана. И через Сатану мастер мог приказывать бедолаге все, что заблагорассудится. Единственное исключение составляли дальтоники и те, кто, как и вы, пользовались темными очками. Только они и оставались неподвластными Люциферу. Это была единственная вещица, созданная тем ювелиром. Дьявол вечен, а человек нет. Мастер умер, и с тех пор портсигар передается по наследству среди членов одной семьи, в которой всегда родятся дальтоники. — Художник помолчал немного и грустно заключил: — Получается, что ваш клиент либо слуга Повелителя бесов, либо его жертва. Вам же, Клим Пантелеевич, просто повезло, что кот выбил из ваших рук эту драгоценную и такую опасную штуковину. А потом вы, будучи умным человеком, поступили очень правильно, что воспользовались темными очками.

— Да, в такое трудно поверить.

— А вас никто и не заставляет в это верить, — безразлично вымолвил художник и, налив в чайный стакан приличную порцию рома, не торопясь выпил все содержимое. Потом поставил стакан на стол и, глядя в глаза присяжному поверенному, спросил: — Если кто-то верит в Господа и обращается к нему в своих молитвах, моля об исцелении, помощи и хорошем урожае, то почему другой человек не может просить Сатану о чем-то греховном? О прелюбодеянии, богатстве, о чей-то смерти? Ведь в мире все должно уравновешиваться: белое с черным, хорошее с плохим. Разве я не прав?

Но Ардашев уже не слушал собеседника, а думал о своем, но вдруг спросил:

— Простите, Арсений Самсонович, у вас есть телефон?

— На столике.

— Позвольте, я им воспользуюсь? Мне нужно сделать важный звонок.

— Безусловно, — кивнул художник и без большой охоты покинул комнату.

Ардашев поднял трубку:

— Будьте любезны соединить меня с домом купца Тяглова. Номер, к сожалению, я не знаю.

Через несколько секунд на проводе уже была вдова.

— Елена Ивановна, это Ардашев. До окончания моего расследования я бы хотел попросить вас ни в коем случае не открывать портсигар.

— Но я его уже продала.

— Как? Кому?

— Не успели вы уехать, как ко мне наведался один господин. Он сказал, что мой покойный муж выиграл портсигар в карты в Купеческом клубе. А это был подарок его жены на двадцатипятилетие их венчания. Он предложил выкупить за десять тысяч рублей, и я не могла отказать. Правда, насилу его нашла. Представляете, он исчез из замкнутого ящика стола и оказался совсем в другом месте, будто кто-то невидимый его спрятал.

— А как выглядел этот человек?

— Солидный, с роскошными усами, без бороды. Очень любезный. Лет сорок — сорок пять. Слегка полноват.

— Деньги отдал сразу?

— Да.

— Благодарю вас. До свидания.

Не успел Ардашев положить трубку на рычаг, как в дверях возник Сорокодумов. Покусывая от волнения губы, он спросил:

— Ну что? Уплыла вещица? Дождались?!

— Никак подслушивали? — одеваясь, осведомился адвокат.

— Виноват, но удержаться было невозможно-с.

— Как вам не совестно, Сорокодумов? А я считал, что у вас еще остались хоть какие-то черты, присущие честному человеку.

— И куда же вы теперь? — с ехидной улыбкой спросил мастер экслибриса.

— Сначала заеду в сыскную полицию и расскажу Ефиму Андреевичу Поляничко о ваших мошеннических проделках с купеческими женами. Они, насколько мне известно, с вами-то и расплачиваются высоколиквидными акциями, кои вы им советуете покупать, так ведь? После полицейского управления загляну в Коммерческий клуб, — запахивая шарф в полы пальто, продолжал Ардашев. — И в тот момент, когда вы уже будете томиться в холодной камере со славными представителями уголовного мира (конокрадами, насильниками и полусумасшедшими убийцами), закажу себе рюмку водки и расстегай с визигой и налимьей печенкой. А чтобы совсем забыть о вашем существовании, сыграю партию на бильярде. Как вам мой план?

— Вы ниикогда этого не сделае-ете, — начал заикаться художник, и на заплывшей жиром шее проявился кадык. — Вы же порядочный челове-ек!

— Именно это меня и погубит, — открывая входную дверь, со вздохом вымолвил Клим Пантелеевич. — Счастливо оставаться. Бог вам судья.

 

IV

Прошло уже два дня, а план поимки злодея так пока и не сработал. Ардашев сидел в кресле и рассматривал корешки книг. Ни писать, ни читать не хотелось. И хоть внешне он был спокоен, но в душе его одолевали мрачные мысли: «Вот же связался я с этой дьявольщиной! Попробуй, примени тут законы логики… Ну хорошо, Сатана Сатаной, но действует обычный злоумышленник. Его-то я должен обставить? К тому же у меня есть три преимущества: во-первых, преступник уверен в своей безнаказанности и абсолютной неуязвимости, а значит, его легче застать врасплох; во-вторых, я осведомлен о его секрете, и, в-третьих, капкан расставлен и приманка готова. Осталось лишь дождаться, когда в сторону хищника подует ветер и он учует запах добычи».

Из раздумий вывела трель телефонного звонка из соседней комнаты. В дверь постучали.

— Войдите.

— Господин Поляничко звонят. Просят вас, — как всегда ангельским голоском пропела горничная.

Ардашев прошел в гостиную и взял трубку.

— День добрый, Ефим Андреевич… Слушаю… Значит, в Ростове… понятно… Екатеринодаре… и даже Пятигорске? Так-так… Благодарю вас… Взаимно. До свидания.

«Стало быть, мои подозрения подтвердились», — подумал адвокат и, достав коробочку монпансье, выбрал красную конфетку. — Ждать осталось недолго».

А вечером, когда большие напольные часы пробили восемь, раздался второй телефонный звонок, теперь уже из Коммерческого клуба. Звонил знакомый лакей.

Утром следующего дня Ардашев вновь заехал в полицейское управление и уже оттуда — в Волжско-Камский коммерческий банк.

 

V

— Простите, что вам надобно, сударь? Вы хотите стать нашим вкладчиком? Я смотрю, вы с саквояжем…

— Не совсем так, господин управляющий, — проговорил солидный мужчина с бритым подбородком и роскошными усами. — Если помните, мы вчера с вами играли в карты в Коммерческом клубе. К сожалению, я проигрался. И даже самая дорогая вещь, доставшаяся мне в наследство от любимого деда, — портсигар — теперь не моя, а ваша.

— Ах да, припоминаю. Однако вас никто не неволил. Действительно, вещица интересная, старинная — настоящее произведение искусства. Увы, теперь такие уже не делают, — сказал управляющий.

— Он при вас?

— А в чем, собственно, дело?

— Да так, сущий пустяк. Вы его уже рассматривали? — спросил господин.

— Не особенно. Не успел даже вложить папиросы.

— А вы посмотрите. Там внутри есть очень интересное изображение.

— Одну минуту. Так… достал, и что я должен здесь узреть? — поинтересовался управляющий.

— В центре круг, видите?

— Да.

— А что внутри его?

— Непонятно. Какой-то козел четырехрогий. А почему вы меня об этом спрашиваете?.. Погодите, что-то мне плохо… голова закружилась, ох… Подождите…

— А ждать больше и не надо. Выполняйте мои команды.

— Слушаюсь, — кивнул управляющий.

— Выпишите мне вексель вашего банка на сто тысяч рублей.

— Хорошо… Извольте.

— Теперь принесите.

— Сей момент.

— А что в сейфе?

— Деньги, ценные бумаги…

— Положите их в этот саквояж.

— Да-да.

— Отдайте мне.

— Вот получите, сударь.

— А вечером, когда придете домой, разбавьте в кружке цианистый калий и выпейте. Ясно?

— Но у меня нет цианистого калия.

— Так купите в аптеке.

— Не смею ослушаться.

— И не забудьте передать привет архангелу Гавриилу.

— Так точно-с, передам. А от кого-с?

— Неважно. Да… портсигар верните.

Неожиданно распахнулась боковая дверь, и появился начальник сыскного отделения Ефим Андреевич Поляничко. В руке у полицейского был наган. Следом вышел Ардашев. Управляющий застыл на месте как приклеенный.

— Не торопись, любезный, — спокойно выговорил сыщик.

— Кто вы такой? И по какому праву вы смеете так со мной так разговаривать? — спросил незнакомец.

— Перестаньте разыгрывать комедию, сударь, — вмешался в разговор Ардашев. — Вы только что пытались воздействовать на психику господина управляющего банком посредством этого самого портсигара, точнее, изображения знака дьявола, которое находится на внутренней части правой крышки. Кому, как не вам, известно, что стоит поймать зрением эти разноцветные, покрытые эмалью гильошированные узоры секунды на три, как человек полностью теряет волю и становится рабом ваших желаний. Именно так вы расправились со своими жертвами в Екатеринодаре, Ростове, Пятигорске и Ставрополе, предварительно получив с потерпевших векселя, наличность и драгоценности. Смерть купца Тяглова — на вашей совести. Вы намеренно проигрывали жертвам портсигар, а потом, выждав день-два, являлись к ним. Если несчастный сам до этого не рассматривал свой карточный трофей и не разглядывал знак дьявола, то тогда вы, как мы только что видели, добивались этого. Чаще всего, вы сразу же забирали эту вещицу назад, но иногда приходилось навещать скорбящих родственников и выкупать орудие преступления уже после смерти жертв.

— Что за бред вы несете? Какой знак? Какого дьявола? Какие три секунды? — расхохотался незнакомец. — Если верить вашим словам, то тогда и я должен превратиться в послушное орудие Сатаны, так? Вы сказали «три секунды»? Что ж, давайте проверим. — С этими словами он раскрыл портсигар, уставился на внутреннее изображение и стал громко считать: — Раз, два, три, четыре… — Только не успел злоумышленник произнести следующую цифру, как резко открылась и ударилась о стену не заклеенная на зиму форточка.

— Я вижу… вижу цвета: красный, черный, синий… — Незнакомец выронил портсигар, опустился на колени и, ползая по персидскому ковру, приговаривал: — Какая красота! Цветочки, ромбики, кружочки…

Управляющий Малороссов подошел к столу, налил полный стакан воды и, выпив жадными глотками, сел в свое кресло.

— Что с ним? — спросил Ардашев.

— Похоже, сошел с ума, — предположил управляющий.

— Так вы же не сошли, хотя тоже цвета не различаете, — засомневался Поляничко.

— Позволю предположить, что к нему внезапно вернулось полное зрение, и он стал жертвой собственного преступления, — высказался Ардашев.

— Странно как-то получается — «вернулось полное зрение», — глядя на ползающего по ковру господина, проронил начальник сыскного отделения. — Но ведь кто-то должен был этому поспешествовать? И кто же?

— Нам не дано знать, — глубокомысленно изрек управляющий.

— Ладно. — Поляничко спрятал оружие и подобрал портсигар. Затем, склонившись над преступником, велел:

— Поднимайтесь, сударь, поедем в Александровскую больницу для безумцев.

Незнакомец покорно поднялся, и на его руках тут же захлопнулись малые ручные цепочки.

— Господа, покорно благодарю за помощь, — встав из-за стола, проговорил Малороссов.

— А с ролью вы справились отменно. Можно в театре играть, — усмехнулся старый полициант. — Только заждались мы в той комнате. Я уже думал, что он к вам и не явится. Хитрый, бестия! Записался на одно время, а пришел двумя часами позже. Видать, осторожничал.

— Но позвольте спросить: нельзя ли мне вернуть вещицу?

— Какую? — не понял Поляничко.

— Мой портсигар. Я его выиграл в честной игре.

— На настоящий момент это орудие преступления, а стало быть, вещественное доказательство. И потому подлежит изъятию.

— Тогда я с полицмейстером поговорю…

— А это уж как душе угодно. Мы люди маленькие, начальству подчиненные.

— Еще раз спасибо, господа. Всего доброго!

Покинув кабинет и уже спускаясь по отделанной мрамором лестнице вслед за задержанным, который то и дело вертел головой, называя разные цвета, Ардашев спросил:

— А может, выбросить чертово изделие в Архиерейский пруд, да и дело с концом? Как думаете, Ефим Андреевич? А то ведь, кто знает, что управляющему банком на ум придет? Сам-то он дальтоник. Да и знает теперь, как портсигар использовать. Глядишь, и начнет промышлять. Денег-то много не бывает.

— Ох, Клим Пантелеевич, вы прямо мои мысли читаете…Только не поверит мне начальство. Скажут, мол, присвоил. Вещь драгоценная, как шапка Мономаха. Еще под суд отдадут. Нет, так поступить я не могу. Пусть сами решают.

— Да, ситуация, — согласился Ардашев.

Полицейская пролетка стояла неподалеку, но присяжный поверенный отказался ехать и пошел пешком.

Мороз усилился еще ночью, и выпавший второго дня снег искрился, как мелкий брильянт на солнце. Сани с возницами, торопящиеся куда-то люди, застывшие под снегом деревья, яркое, но холодное солнце, словом, настоящая русская зима проносилась мимо Ардашева и не прибавляла ему радости. Клим Пантелеевич пытался объяснить самому себе природу явлений, свидетелем которых он только что был, но ничего не получалось. Не помогали ни привычная дедукция, ни знание криминалистики. И от этого бессилия портилось настроение. Подобного в его практике еще не случалось.

Вдруг впереди он увидел того самого старика с седой бородой, которому недавно у Успенской церкви пожаловал целковый. Нищий сидел у двери Почтамта с той же самой медной кружкой, а на глазу у него была черная повязка.

Присяжный поверенный вынул очки, достал из бумажника «красненькую» и сказал:

— Спасибо тебе, старик. Вот, возвращаю очки. А это на помин той самой убиенной души.

— Упокоилась она на Небесах, — тихо вымолвил христарадник, склонил в благодарности голову и перекрестился.

Ардашев зашагал дальше. Уже на углу Почтовой и Александровской он оглянулся — старика нигде не было.

 

VI

В пятницу к Ардашеву наведался доктор Нижегородцев. Он рассказал, что к вдове Тягловой вернулось долгожданное спокойствие, и жизнь снова вошла в привычное русло. Воротилась и горничная. Посуда биться перестала, печной гул пропал, и прочие непонятные явления навсегда покинули дом. Она просила передать, что чувствует себя обязанной присяжному поверенному и шлет поклоны.

Арестованный злодей так и не обрел здравый рассудок. Находясь в психиатрической лечебнице, он целыми днями разглядывает разнообразные предметы и, указывая на них, то и дело восклицает: «Это красный цвет, это зеленый, а это желтый…»

Управляющий Ставропольским отделением Волжско-Камского коммерческого банка Малороссов, получив от полицмейстера свой портсигар, на следующий день неожиданно уехал из города. Бросил банк и жену. Где он теперь, никто не знает…