В одиннадцать директор выключил телевизор и пожелал всем спокойной ночи. Отдыхающие разошлись по комнатам. Раздевшись, я лег, намереваясь почитать в постели часок-другой. Минут через пятнадцать я услышал могучий храп доктора Эйве: он был моим соседом через стену. Так бывало почти каждый вечер, но храпел доктор Эйве примерно полчаса, и, когда утром начинал передо мной извиняться, я успокаивал его:

— Но ваш храп, милый Доктор, мне не мешает, наоборот — он меня мобилизует, ведь я приехал сюда не спать, а заниматься.

Но в этот вечер в голову ничего не шло.

В ушах у меня все еще звенел пронзительный нечеловеческий крик женщины. Я рассуждал: «Хорошо, но когда мы вышли из корчмы, ветра уже как будто не было, Кроме того, как во всех старых домах, окно ведь открывается не внутрь, а наружу. А на полу, действительно, валялась подушка — я же сам ее поднял и положил на кровать».

Но если это не было галлюцинацией, то зачем ей болтать глупости — будто бы в комнату влез Царский, тогда как — царство ему небесное! — он уже давно отправился в иной мир. Как убийца, если он все же есть, смог открыть окно снаружи или же. сперва проникнуть в комнату, а потом открыть окно, если изнутри дверь была заперта на задвижку? И как это он словно растворился в воздухе, так что мы с Лелей не заметили его? Самое важное — зачем ему понадобилось убивать женщину, которая, как она сама говорит, всего-навсего помощница повара в доме отдыха? Вопросы роились в голове, как пчелы, хотя я всячески старался их прогнать. В свое время Андонов, бывало, говаривал: «Читать детективы приятно, но нельзя перебарщивать!» Но я и не перебарщивал: наоборот, очень давно старался не смотреть на томики из известных серий «Героика и приключения» и «Луч», зная по собственному опыту, что подобное чтиво — своего рода наркотик, стоит разок попробовать, как сразу начинает к нему тянуть Исключение составляет телевизионная рубрика «Студия Икс», в которой иногда попадаются хорошие фильмы. Но, как говорил капитан Андонов, литература — это одно, а реальная жизнь — совсем другое. Хотя сериал с инспектором Коломбо пытался внушить мне обратное, а выдумки авторов были нелепы, сам Коломбо был мне симпатичен, свое дело он делал самоотверженно и скромно.

Вероятно, заснул я поздно; вспоминаю, что долго не мог отделаться от навязчивого вопроса: а как бы повел себя инспектор Коломбо в данной ситуации, как бы поступил мой друг капитан Андонов? Громкие рулады доносились из комнаты доктора Эйве, как обычно, примерно полчаса, затем весь дом погрузился в тишину, снаружи тоже царило спокойствие, изредка нарушаемое далеким собачьим лаем, который перенес меня в деревню к моей бабуле, о которой я всегда думаю с удовольствием. Не сделал ли я ошибки, поехав сюда, а не к ней, она так бы мне обрадовалась, носила б меня на руках, но именно этого я и не хотел — создавать ей дополнительные заботы, к тому же она все еще сердилась на меня из-за дочери геолога.

Проснулся я ровно в шесть — привычка эта осталась у меня после службы в армии и, судя по всему, — на всю жизнь, и хотя спал я мало, чувствовал себя бодро. Обычно, проснувшись, я лежу в постели минут пять, чтобы обдумать, что мне предстоит сегодня делать. Потом встаю, принимаю холодный душ, надеваю тренировочный костюм и тихо выхожу. Бесшумно приближаюсь к двери в другом конце коридора, легонько — двумя пальцами — стучусь. Дверь приоткрывается, показывается свежая, только что умытая мордашка Лели, «Доброе утро», — говорю я, «Доброе утро», — отвечает она и выходит тоже в тренировочном костюме — французском, голубого цвета, — который делает ее еще более очаровательной. Мы отпираем входную дверь: «Скобка» — так Леля называет директора — еще спит и видит себя начальником Балкантуриста, спят и остальные отдыхающие, только снизу, из кухни, доносится тихий перезвон посуды: завтрак будет готов к половине восьмого.

Мы бежим по дорожке, ведущей к селу, — два километра туда, два обратно. Время от времени делаем передышку. Возле самого села растет березовая роща. Для этих гор береза — нетипичное дерево, поэтому роща таит в себе особое очарование: она кажется такой нежной и беззащитной.

Леля гладит тонкие белые стволы и шепчет:

— Милые вы мои!

Этим утром я лежал в постели не больше двух-трех минут. В момент пробуждения включился компьютер у меня в мозгу. Программа не допускала никаких отклонений. Нужно встать, натянуть на себя тренировочный костюм, побежать в село и сделать то, что сделали бы на моем месте и Коломбо, и капитан Андонов. Если КТО-ТО пробрался к женщине с намерением ее убить и если этот КТО-ТО и влез и вылез через окно, он не мог не оставить следов. Шел дождь, земля была мокрой, и если на нее прыгнуть, как должен был сделать тот человек, это все равно что поставить свою подпись.

Да, да, именно так! Проще простого установить, воспользовался ли кто-нибудь окном, чтобы пробраться в комнату к женщине. Мы с Лелей уже им воспользовались.

И душ, и бритье я решил оставить на потом. Сделаю несколько приседаний и глубоких вдохов перед открытым окном — такая же польза. Я вскочил, отдернул занавеску. Глазам моим открылась мягкая, ровная белизна. Это было настолько неожиданно, что показалось мне неправдоподобным. Двор, деревья и все остальное словно было посыпано сахарной пудрой. Сегодня двадцатое ноября, — вспомнил я. Снег выпал раньше обычного, но, как и всякий первый снег, был он чист и красив, к я не мог не ощутить радости, оставшейся у нас с детства от первой встречи с этим белым чудом. Я засуетился, заспешил: надо побыстрее сказать Леле! Но уже надевая костюм, чертыхнулся: какие теперь следы?! Сейчас и в селе, и во дворе под окном, как и повсюду, — белым-бело, девственно чисто и красиво!

Я отбросил костюм и, не торопясь, пошел в ванную. Открыл кран с холодной водой, повернул его до упора:

пусть, нечего себя жалеть, ты приехал сюда, мой милый Иван, заниматься; сейчас не летние каникулы, когда ты бил баклуши, а бабуля не знала, как тебе угодить (в ту историю ты влип случайно и выкарабкался благополучно благодаря капитану), сейчас ты здесь не для того, чтобы развлекаться и набирать вес, а для того, чтобы готовиться к защите диплома — через два месяца конец учебе, хватит тебе сидеть у государства на шее, пора начать трудиться, как все люди. Только спустя четверть часа я был перед лелиной дверью. Она сразу же мне открыла.

— Ты видел?

Ее голос дрожал от восторга.

— Видел, — ответил я кисло. Она уставилась на меня:

— Тебе не нравится снег?

— Напротив, но я расстроен тем, что не взял с собой лыж.

И все же первый снег невозможно встретить с плохим настроением. Мы бежали по дорожке в обычном ритме. Раз-два, раз-два. Вдох-выдох. Толщина снежного покрова была семь-восемь сантиметров, сверху еще падали снежинки, но все реже и реже; в полдень, наверное, покажется солнце, снег растает, и следы будут на месте.

— Эй! — обернулась ко мне Леля, бежавшая, как всегда, впереди. — Не отставай!

Выглядела она замечательно. У нее была фигура немецкой спортсменки, голова итальянки и улыбка рекламной манекенщицы. Было бы неплохо познакомить ее с бабулей — та все еще не может пережить моего разрыва с дочерью геолога и убеждена, что я навсегда останусь холостяком. Сегодня двенадцатый день нашего пребывания в доме отдыха, через восемь дней мы отсюда уедем и расстанемся с Лелей. И если я лопух — а бабуля именно таковым меня и считает, — то это будет разлука навеки, как поется в эстрадных песнях. Леля из Бургаса и приехала сюда только из-за прекрасного, по мнению каких-то ее знакомых, горного воздуха. Нет ли у нее в роду греческой крови? Греки — люди веселые и беззаботные и, как мне кажется, немного безответственные. Подвиги героев древнегреческой мифологии не что иное, как безрассудные авантюры; завершаются они счастливо только благодаря благоволению богов. Не знаю, как вы, дорогие читатели, но лично я, бывая в Бургасе, невольно вглядываюсь в лица местных жителей, надеясь увидеть какого-нибудь праправнука аргонавтов. Мы уже приближались к березовой роще, и я было замедлил шаг, как вдруг Леля резко остановилась, почти упав на колени.

— Леля! — испуганно вскрикнул я, но она, не оборачиваясь, с возгласом ужаса, показала куда-то рукой. Подбежав, я поднял ее, ом судорожно вцепилась в меня.

— В чем дело, Леля?

— Посмотри… Вон там…

Метрах в десяти от березовой рощи рос высокий дуб. Он стоял как солдат на посту, оберегая березки. Обычно мы под ним отдыхали десять-пятнадцать минут прежде чем повернуть обратно. Сейчас под одной из его ветвей в странной позе стоял человек.

— Что это он делает: — растерянно спросил я, а Леля выкрикнула:

— «Делает»? Он висит!

В несколько прыжков я очутился под деревом. К моему ужасу, Леля оказалась права. На ветви висела женщина, обвязанная за шею веревкой, и так как я видел повешенных только в кино — но это совсем другое дело, — вначале я воспринял женщину как какой-то предмет, наброшенный на сук, вроде одежды, которую мы кидаем на вешалку в прихожей. Я даже крикнул: «Ей, что ты тут делаешь?» или нечто подобное и только потом осознал, что это именно то, что сказала Леля: это был повешенный, вернее — повешенная, ноги ее не доставали до земли сантиметров тридцать, а голова свесилась набок, точно так, как показывают в фильмах. Нетрудно было узнать в ней женщину, которую мы вчера вечером спасли от призрака Царского, а потом проводили ночевать к сестре. Она была в болоньевой куртке, темной юбке, резиновых галошах, излюбленной обуви деревенских женщин, и шерстяных носках. В первый момент я, как завороженный, смотрел именно на них. Носки были домашней вязки, края отделаны зеленой и красной нитками. Они ярко выделялись на фоне снега, усиливая всю абсурдность картины. На лице женщины застыло то самое выражение, которое я увидел вчера, когда ворвался к ней в комнату. Разница заключалась лишь в том, что сейчас на плечах у нее был сползший с головы платок, а исполненные ужаса глаза смотрели на меня неподвижно.

Не знаю, сколько прошло времени прежде чем я сообразил, что надо что-то делать. Преодолевая страх, я расстегнул «молнию» на куртке, попробовал нащупать пульс. Тело показалось мне теплым, еще живым. Я заметался в отчаянии: у меня не было ни ножа, ни стула или лестницы, поднявшись на которую можно было бы отвязать веревку, и я принялся лихорадочно рыться в снегу, ища камни, на которые можно было бы встать, но это оказалось безнадежным делом. И тут я догадался. «Леля, — позвал я, — иди сюда и держи ее!». Леля подбежала, а я подпрыгнул и ухватился за сук, на котором висела женщина, сук был не очень толстым, он поддался, тело женщины стало опускаться вниз, и вдруг сук затрещал, обломился, и все мы оказались на снегу — и женщина, и Леля, и я. Я расслабил петлю, взял женщину за руки и крикнул Леле:

— Беги в дом отдыха! Нет, лучше в село, оно ближе. Разбуди корчмаря, и пусть он звонит в больницу и в милицию! Давай быстро!

Леля помчалась к селу, а я начал делать женщине искусственное дыхание так, как меня учили в армии. Не знаю, сколько времени я делал его; мне казалось, что бесконечно, а из села все еще никого не было. Наконец, показались трое — Леля, корчмарь и еще один мужчина. Отстранив меня, он наклонился над женщиной, потом выпрямился:

— Бесполезно. Она мертва.

— Вы врач?

— Ветеринарный, — ответил он, — но в данном случае это не имеет значения.

— Он мой зять, — пояснил корчмарь. И, вздохнув, добавил:

— Сейчас прибудет и милиция. Прославились мы, ничего не скажешь!

Осмотр места происшествия и остальные формальности продолжались больше часа.

Труп увезли на машине «скорой помощи», а нас с Лелей пригласили в милицейскую машину и доставили в городок. Мы рассказали следователю все, что нам было известно. Описали с мельчайшими подробностями случившееся накануне, сестра умершей подтвердила, что именно мы привели ее к ней, добавила, что ее сестра спала хорошо и встала ровно в половине шестого, чтобы собраться и пойти на работу в дом отдыха. Снег уже шел, было светлее, чем обычно, она проводила ее до улицы в шесть с чем-то, во сколько именно, сказать затрудняется, но по радио уже передавали новости — значит, было где-то десять-пятнадцать минут седьмого.

Следователь отпустил пас, попросив не покидать дом отдыха, так как мы можем еще ему понадобиться. Нас отвезли на машине обратно. Когда мы вошли в дом, Леля вздохнула:

— Вот каким оказался двенадцатый день! — и тут же скрылась в своей комнате.

Я тоже хотел пойти к себе, но не тут-то было! Доктор Эйве перехватил меня у самого входа и чуть ли не силой втащил в гостиную, где находилась вся наша компания плюс директор дома отдыха. Глаза у всех горели от любопытства. Доктор Эйве усадил меня в центре напротив камина и, театрально хлопнув в ладоши, воскликнул:

— А теперь рассказывай!

Я чувствовал себя уставшим, нервным и не испытывал ни малейшего желания говорить.

— Надеюсь, — произнес я, намереваясь как-то выкрутиться, — что товарищ директор уже осведомил вас обо всем, что случилось сегодня утром.

Я с самого начала заметил в стороне его худую фигуру. Откашлявшись, он назидательно произнес:

— Я рассказал все, что знаю, но вам известно больше моего, и вы должны информировать отдыхающих.

— Почему это я должен? — вскипел я и в тот же момент понял, почему Леля прозвала его «Скобкой». Как я уже отмечал, он был высоким и худым и, разговаривая, наклонялся вперед так, что тело его образовывало дугу. У собеседника было такое ощущение, что его сдавили клювом и не желают выпустить.

— Должны, потому что отдыхающие встревожены. А ведь вы находитесь здесь, чтобы поправить свое здоровье — физическое и психическое. Сейчас, например, некоторые из отдыхающих хотят уехать. Это повредит репутации дома отдыха, а все вы, смею предположить, вовсе этого не желаете.

— Кто хочет уехать?

Я задал этот вопрос спонтанно и по очереди оглядел всех присутствующих. Затем сказал:

— Никто не должен покидать дом отдыха.

И чуть было не добавил: «Потому что вы можете понадобиться следователю». Проклятый компьютер в моей голове, не давший мне как следует выспаться, продолжал работать. Лампочки мигали еще сильнее. Молниеносно, как на кинопленке, в мозгу пронеслись картины подобных ситуаций, вычитанных в разных детективах. Если существует убийца и его надо искать, почему бы не начать именно отсюда, с дома отдыха, где работала жертва? Наверное, в моем тоне было нечто особенное, потому что Выргов тут же отреагировал:

— Объясните, пожалуйста, что вы вкладываете в эти слова «никто не должен покидать дом отдыха»!

Он привстал с кресла, глаза его воинственно сверкали. Овладев собой, я спокойно ответил:

— Я имел в виду, что не нужно уезжать, ничего ведь особенного не произошло! Испокон веков случаются самоубийства, они были и будут. Предполагают, что женщина впала в глубокую депрессию из-за своих личных, семейных проблем. Муж ее бросил, живет в далеком городе с другой женщиной. Дочь тоже далеко, шесть, лет назад вышла замуж за одного парня из Видина, и с тех пор от нее ни слуху ни духу… У кого из нас нет проблем? Месяц назад в Софии одна женщина покончила с собой из-за того, что муж не захотел купить ей меховое пальто. Так что, если посмотреть на все более спокойно, не случилось ничего из ряда вон выходящего. Вы же смотрели позавчера вечером передачу «Дороги и автомобили»?

Фифи недоумевающе взглянула на меня:

— Ну и что из того?

— А то, что вы слышали, сколько человек оказались жертвами автопроисшествий за одну неделю? Семеро убитых и шестнадцать раненых.

— И?..

Это «И?» принадлежало фармацевту. Как всегда, я невольно взглянул на его руки. Его длинные белые пальцы напоминали клещи.

— И никто из нас не уехал из-за этого из дома отдыха. Никто не встревожился, не дрогнул… Все остались перед телевизором и продолжали смотреть следующую передачу. Помнится, это была какая-то комедия.

— Да, по Марку Твену, — подтвердила суфлерша.

— Хм! — насмешливо хмыкнула Вэ Петрова с другим не имеет ничего общего!

— Очень даже имеет, — сказал Одно я. — Когда несчастье не касается нас непосредственно, мы остаемся равнодушными. Сейчас оно тоже нас не касается… Эта женщина нам никто. Хотя она и работала здесь, мы с ней даже не были знакомы. Не знаем, как ее зовут. Я не обвиняю никого в равнодушии — ни вас, ни себя. Просто все мы так устроены для того, чтобы могли жить. Вы только себе представьте, что было бы, если бы мы сопереживали все, что происходит вокруг нас, все, что мы видим, о чем слышим?! Да мы бы уже через неделю загнулись!.. Так что, товарищ… товарищ Виолетта…

Я тщетно пытался вспомнить ее фамилию. Это моя старая слабость: лица помню хорошо, но имена…

— Петрова, юноша, — сердито произнесла она. — Виолетта Петрова, запомните наконец! А почему это я не могу уехать? Вы, что ли, мне запретите? По какому праву? Вчера раскапывают могилу, сегодня вешаются, завтра бог знает что еще случится. Извините, но я женщина, и ваши теории о прочности нервной системы приберегите лучше для себя. Есть люди, у которых нервы, как стальные канаты, — к счастью, я к ним не принадлежу.

И, в свою очередь оглядев всех, добавила:

— Мы здесь для того, чтобы поправить свое здоровье. Нам нужно спокойствие. Полное спокойствие. В конце концов, у каждого есть свое собственное мнение по этому вопросу, и нет никакой необходимости в том, чтобы нас поучали всякие… всякие…

— Молокососы, — закончил я ее фразу.

Ее зеленые глаза так я впились в мои. Я постарался выдержать ее взгляд, но не смог и первым отвел глаза, Ока еле заметно усмехнулась.

— Не надо так, товарищи, — сказал директор, доброжелательно взглянув на меня. — Юноша прав: фактически ничего сверхъестественного не произошло. В конце концов, каждый сам распоряжается своей жизнью. Давайте продолжим отдых так, как будто ничего не случилось. Будем соблюдать правила внутреннего распорядка, поддерживать дружеские отношения между собой. Я хочу, чтобы у нас в колонии царил хороший микроклимат, чтобы не было никаких поводов для пререканий. Ведь вас всего девять человек, а в обычных сменах бывает по девяносто. К тому же вы не случайные люди; я согласился на эту внеплановую смену потому, что вошел в ваше положение: в нашем обществе человек — главный капитал, и мы должны заботиться о его сохранении.

После этой поучительной тирады он вышел из гостиной, а я стал раздумывать о том, откуда у него в словаре это слово — «колония». Наверное, раньше он был воспитателем в школьных лагерях, которые назывались тогда колониями.

До обеда оставался еще целый час, и доктор Эйве примирительно сказал:

— Ну ладно… Что было, то было… Сыграем, Профессор?

Мы уселись за стол, расставили фигуры. Доктор Эйве уже на третьем ходу глубокомысленно уставился на доску. Мне были знакомы его приемы: ему хотелось вывести меня из равновесия. Мы разыгрывали знакомую партию, и думать там было особенно нечего. Но он неправильно рассчитал. Я не напрасно прошел школу капитана Андонова — короткую, но эффективную. Нервы, мой мальчик, нервы! Помни, что инспектор уголовного розыска всегда играет шахматную партию с невидимым противником, иногда и с несколькими противниками одновременно, поэтому его самым надежным оружием являются логика и железные нервы. Не спеши, ошибочный ход инспектора часто оплачивается человеческой жизнью, спокойствие инспектора должно вывести из равновесия противника, не знающего, что тебе известно, а что нет, и потому допускающего оплошности, — спровоцируй его, это поможет тебе получить ценную информацию. Лишние пять минут на этот ход не раздражали меня; подперев голову рукой, я симулировал озабоченное размышление, а сам в это время прислушивался к шепоту суфлерши Фифи, окруженной внимательными слушателями:

— Хотя мне и не приходилось сталкиваться с настоящим убийством, но, образно говоря, я целиком в крови. Сейчас место суфлера возле кулис, но раньше, если вы помните, суфлерская будка находилась посреди авансцены. Нас сажали в эту клетку, и все происходило перед нашими глазами. Если ты человек чувствительный и с богатым воображением — а, смею вас уверить, мы, суфлеры, именно такие, даже чувствительнее самих актеров, — то не можешь не вживаться в то, что происходит на сцене. В конечном счете, театр в том и заключается, чтобы ты поверил в героев. Вы знаете, что такое «Макбет» — убийство за убийством. В этой пьесе смерть с самого начала и до конца. И если учесть, что раньше театр был полностью реалистичен, не было так называемой условности, то представьте, каково было мне после подобного представления!.. У меня совсем пропадал аппетит, я по целому часу мыла руки, как это делали сам Макбет и его леди. Хоть я и работала в провинциальном театре, поверьте, я много повидала. Даже чересчур много. Впервые я столкнулась с кровью, когда мне было всего шестнадцать лет. Сам Кисимов играл Иванко. Когда Асен упал, сраженный его мечом, на сцену хлынула кровь и закапала в суфлерскую будку. Я не выдержала и потеряла сознание. Меня хотели уволить, но Кисимов заступился. «Из этой девушки, — сказал он, — получится настоящий театральный работник. У нее есть воображение…» Ну что ж, артисткой я не стала, но работаю в театре.

— А какая это была кровь? Настоящая?

Голос принадлежал Маринковой, которая, как всегда, сидела возле камина, проворно орудуя спицами. Сейчас она вязала нечто ядовито-зеленого цвета.

— Нет, конечно, обыкновенная краска, но ведь я вам уже говорила — у меня богатое воображение, и тогда это была для меня настоящая кровь.

— Интересная у вас профессия, — сказал Маринков, который, как никогда, сидел рядом со своей женой.

— Вся разница в том, — желчно произнесла Вэ Петрова, — что ваш царь Асен вернулся к себе домой, съел мясную запеканку со стаканом красненького, а наша повариха лежит сейчас в морге.

Доктор Эйве сделал, наконец, третий ход: передвинул коня на Г-3.

Суфлерша сказала:

— Искусство отражает действительность, но у него совсем другие задачи, милочка. Факт является поводом для обобщения. Обобщение служит возвышению духа, совершенствованию личности. И так далее…

После этого авторитетного замечания наступило молчание. Теперь, подумал я, все разбираются в искусстве. И каждый — по поводу и без повода — выносит приговор, дает советы. В газетах и журналах полно статей разных дамочек, которые учат писателей, художников, композиторов, архитекторов как именно они должны творить. Частенько, читая подобные нравоучения, мне хочется обратиться к их авторам: «Раз вы все так хорошо знаете, почему бы вам самим не взяться за дело, чтобы показать этим несчастным писателям, художникам и всем остальным творческим работникам как надо писать, рисовать и так далее?» Если так пойдет и дальше, то я не удивлюсь, прочитав в один прекрасный день наказ читателя Н. хирургу Н. Н. как оперировать больного после, скажем, прободения язвы желудка.

Маринкова, которая была в этот день на удивление активна, заметила:

— Однако, в случае с царем Асеном речь идет об убийстве, в нашем же — с самоубийстве!

— А ты, милая, уверена, что это самоубийство? — спросил Маринков. Я просто рот разинул от изумления. Я уже говорил, что этот человек почти не входил в контакт ни е кем из нас и не разговаривал со своей женой, а тут вдруг такая общительность и слово «милая» в обращении к собственной жене! Вообще он был мне ужасно несимпатичен, раздражал своим независимым видом и наплевательским отношением ко всем нам. Мы видели его лишь время от временя — обычно за обедом и ужином, все остальное время он пропадал неизвестно где… Однажды я встретил его возле корчмы у вокзала, в другой раз мы с Лелей увидели его в лесу, где он не шел по тропинке, как все нормальные люди, а ломился через кусты, словно кабан. Он заметил нас, но не остановился, не поздоровался, а продолжал продираться вперед в известном лишь ему направлении, поднимая невероятный шум своими тяжелыми туристскими ботинками.

— Почему, товарищ Маринков, — произнес я бесстрастным тоном, — я предполагаю, что это самоубийство: я видел собственными глазами, как она висела на суку.

— А что бы, например, помещало мне, будь я убийцей, — возразил он, — задушить ее, а потом повесить на сук?

Конкретно ему ничего бы не помешало. Думаю, он может поднять сто килограммов одной рукой. Интересно, чем занимается этот человек? Неплохо бы проверить. Вообще надо все проверить, начав с самого начала. Прежде всего — что за человек этот Царский? Без причины никогда не убивают. Кто желал его смерти и почему? В-третьих, почему произвели эксгумацию? Кто подал эту идею? В-четвертых, почему женщина утверждала, что вчера вечером видела в своей комнате именно его? А почему только Маринкову пришло в голову, что она не покончила с собой, а была задушена и потом повешена? И так далее и тому подобное. На шахматной доске шестьдесят четыре квадрата, при наличии тридцати двух фигур на них можно получить бесчисленное множество комбинаций. И насколько невероятной кажется возможность найти среди этих комбинаций правильный путь, который приведет тебя к победе, такая возможность существует и, обладая необходимыми знаниями и терпением, ее находишь. Быстро и легко, когда противник слабый и часто ошибается, с трудом — когда противник хороший игрок. Так что не будем торопиться, но затягивать тоже не следует. В первую очередь надо начать с вопроса: почему?

— Да? — Доктор Эйве поднял голову и посмотрел на меня с удивлением. — Вы спросили: «Почему?» Почему я сделал этот ход?

— О, нет! — пришел я в себя и передвинул короля на Е-5.

Я готов был проиграть, но не покидать гостиной. Мои уши были нацелены, как радары, в сторону сидящих возле камина. Андонов говорил, что в интересах дела надо обращать внимание на любую мелочь, какой бы незначительной она ни казалась.