Во время обеда я непрерывно спрашивал себя: откуда начать?

Напрасно я то и дело смотрел на дверь столовой: Леля не появлялась, ее тарелка стояла нетронутой напротив меня. Андонова тоже не было. Где они сейчас? Почему пренебрегают мной? Я заходил за Лелей, но на мой стук никто не отозвался, и тогда я позволил себе войти. Кровать была аккуратно застелена, а на тумбочке стояли в вазе три гвоздики. Эти гвоздики окончательно меня озадачили. В такое время года в селе не найдешь подобных цветов, сомнительно, что их можно найти и в городке. Я понюхал гвоздики, хотя прекрасно знал, что они ничем не пахнут, так как парниковые. Рядом с вазой лежала знакомая книга, из открытого окна веяло холодом. Я попытался уловить тот запах, что ощутил здесь ночью, но от него не осталось и следа.

Из-за соседнего столика мне улыбалась Фифи, напротив нее сидел Бармен, он медленно ел, красиво орудуя ножом и вилкой. Суфлерша просто цвела, сияла, как гимназистка перед выпускным балом. Приятно видеть счастливое лицо! Я тоже улыбнулся ей.

Да, так откуда же мне начать? Прежде всего я должен выяснить для себя главное: надо ли искать преступника среди наших отдыхающих? Как я уже отмечал, это казалось абсурдным. Что общего может быть между нами, людьми, съехавшимися сюда из разных концов страны, Царским и его соседкой, поварихой?

А кто напал на Лелю? И почему? Может ли ОН быть человеком, не имеющим ничего общего ни с ней, ни с домом отдыха? Тогда откуда ему известно, где находится ее комната, как можно в нее забраться и так далее…

После обеда я вернулся к себе в комнату, лег на кровать и долго думал, уставившись в потолок. Затем решительно встал. Нужно было действовать, причем не медля, начав оттуда, откуда начал бы Холмс, руководствуясь своей неопровержимой логикой. В нарисованном мной круге имелся человек, которого я не знал к какой группе причислить. Этим человеком был директор дома отдыха. Он был одновременно и нашим, и местным жителем.

Выйдя наружу, я направился к флигелю, где он жил. Он прилепился к зданию одним боком и представлял собой одноэтажный домик на высоком фундаменте из тесаного камня. К входной двери вели шесть ступенек, с которых, как вам уже известно, можно было перейти на выступ, расположенный под окнами первого этажа. Но, разумеется, если быть молодым и ловким. По этим ступенькам я поднимался только один раз — в день приезда, когда ходил к директору регистрироваться. Утром, оглядывая фасад, я испытывал сильное желание взобраться на выступ и попробовать достичь делимого окна, однако меня бы обязательно заметили. Может быть, глубокой ночью, когда все снят, я проделаю этот опыт.

Во флигеле, окрашенном в такой же желтый цвет, что и само здание, было несколько комнат. Я знал, что у директора есть семья — жена, которую я еще не видел, и сын, который, как похвастался однажды директор, работал ассистентом в одном из столичных вузов. Я постучал в дверь, на которой висела табличка с надписью «Директор», и из соседней комнаты услышал женский голос:

— Его нет.

— Спасибо! — сказал я и повернул обратно, но голос остановил меня:

— Идите сюда!

Звучал он немного странно — настойчиво и в то же время тепло. Я смущенно открыл дверь. В большой, хорошо обставленной комнате сверкала никелем инвалидная коляска. В коляске сидела женщина и приветливо смотрела на меня.

— Войдите!

Я вошел, она протянула мне руку:

— Давайте познакомимся. Меня зовут Люба. А вас как?

— Иван. Иван Тихов.

— Значит, вы — Ваньо. Рада нашему знакомству, хотя в лицо я вас знаю. Видела в окно. Садитесь.

Я послушно опустился в кресло напротив коляски. Несмотря на вежливый топ, се слова звучали не как просьба, а как приказ.

— Курите?

— Да.

— Слава богу. Закурите и, будьте добры, дайте и мне сигаретку! Какие у вас сигареты? «БТ»… Очень хорошо.

Я закурил, поднес ей сигарету, щелкнул зажигалкой. Она затянулась, прищурила зеленые, сильно подведенные глаза и заговорщицки улыбнулась:

— Мой муж, дорогой Ваньо, запрещает мне курить, но мы обведем его вокруг пальца. Как выражаются военные, вы — мой надежный щит. Согласны?

— Конечно.

Глаза ее испытующе смотрели на меня. Я ответил ей пристальным взглядом, потом с любопытством оглядел комнату. В ней почти не было вещей — лишь пианино, высокий книжный шкаф, полный книг, и длинный стол возле глухой стены. А также кресло, в котором я сидел, и инвалидная коляска. Больше ничего. Это для того, чтобы она могла свободно передвигаться, — догадался я. Это ее территория, весь ее мир плюс пейзаж за окном. Немного, черт побери!

— Человек ко всему привыкает, — произнесла она, глядя на меня сквозь табачный дым.

Я смутился, словно вор, которого поймали на месте преступления.

— Нет, я не ясновидица, — мягко добавила она, — но знаю, что вы сейчас думаете. То же, что думают все, приходящие ко мне впервые. Мы, дорогой Ваньо, только воображаем, что все мы очень разные, что каждый из нас — неповторимая вселенная, мне как-то попалось подобное выражение, но, по-моему, все это слишком преувеличено. Так как природа отняла у меня свой самый ценный дар — способность двигаться., наблюдательность моя обострилась; по лицам, жестам, интонации я могу определить почти все, что таится у человека в душе. Сейчас вы подумали: се комната — это ее клетка. Немного, черт побери! Так ведь?

— Почти, — я опустил глаза.

— Действительно, почти, потому что в хорошую погоду муж выносит меня в сад, и я езжу в коляске по аллеям… Это не бог весть что., но для меня — много. Правда, природа меняется медленно, и я вижу обычно то, что мне хорошо знакомо… Через тысячу лет эти вершины останутся все такими же. Сколько вам лет?

— Двадцать пять.

— А почему вас называют Профессором?

— В шутку… Я заканчиваю юридический факультет. Мы играем в шахматы со служащим банка Трифоновым, и я называю его доктором Эйве по имени голландского гроссмейстера, и он меня — Профессором. Как вы понимаете, и он — не доктор, и я — не профессор.

— Я знаю Трифонова. Он влюблен в Петрову. А ты — в Лелю. Можно, я буду обращаться на «ты»? Спасибо! А ты называй меня Любой. Леля — странное имя. Оно не болгарское. Может, она русского происхождения? Нет? А ты не красней, Леля — девушка что надо, я рада за тебя.

— Но, товарищ… но, Люба, мы с Лелей — хорошие друзья, наши отношения совсем нормальные.

— Ваньо! — резко и с. некоторым апломбом перебила она меня. — Самые чистые и самые нормальные отношения существуют именно между влюбленными. Запомни это! Во всей природе любовь — культ, торжество, симфония, только люди стыдятся ее и подло скрывают. Разве не так?

— Не совсем, — попытался я возразить. — Если есть любовь, зачем же скрывать ее… Но между мной и Лелей…

— Знаю… Я говорю не о вас конкретно, а вообще. Твой доктор Эйве влюблен в Петрову, Фифи в Симеонова, ты в Лелю… Мне, Ваньо, все известно. Когда смены бывают полными, мое внимание привлекают пять-шесть отдыхающих. Сейчас вас мало, и я не могу вас не заметить. Это получается как-то невольно. Будь ты на моем месте, и ты вел бы себя так же. Ты пьешь? Не отказывайся, пожалуйста! Ваш директор, уехал на вокзал, время у нас есть — больше часа. Возьмите, то есть возьми, со стола розовую коробку. Там под пряжей находится то, что нам нужно.

На стол был накинут кусок полотна, я снял его и замер от удивления. На столе стояли тесными рядами куклы — Пижо и Пенда, фракийская красавица е потупленным взором, добруджанский молодец, пляшущий рученицу, — совсем; как на картине Мырквички. В конце стола стояли картонные коробки. Я взял в руки розовую. Женщина кивнула. Сняв крышку, я засунул руку под розовую пряжу и извлек оттуда плоскую бутылку шотландского виски.

Она подбадривающе смотрела на меня.

— Стаканы в шкафу.

Я нашел и стаканы.

— А лед — на кухне!

От соседнего помещения, служившего столовой, кухню отделяла декоративная решетка. Она была прекрасно обставлена: холодильник фирмы АЭГ, современная мебель, газовая влита и другие предметы — все из валютных магазинов «Кореком». Когда я вернулся со льдом, мое лицо, наверное, выдавало меня, потому что Люба сказала:

— Когда у тебя отнят внешний мир, стремишься как-то это компенсировать. Я люблю, когда у меня все, как надо. Не хожу по ресторанам., парикмахерским, значит, имею право на некоторый комфорт. Хорошо, что муж меня понимает.

Я подкатил к коляске сервировочный столик, она налила виски, положила лед и, подняв свой стакан, улыбаясь произнесла:

— За наше здоровье!

Мы отпили по глотку, и, надо признать, хоть я и предпочитаю вино, виски было превосходным, оно пришлось мне по вкусу.

— Ну как? — засмеялась Люба. — Может, я тебя напугала? Да, я все сбиваюсь, то на «ты» тебя называю, то на «вы». Давай решим окончательно — «ты» или «вы»?

— «Ты», — сказал я, желая ей угодить.

— За десять минут — два преступления, в которых ты являешься соучастником! Сигареты и алкоголь. Но запретный плод так сладок! Ваш директор не хочет этого понять. Итак, дорогой Ваньо, рассказывай! Я слушаю.

— Что рассказывать?

— Все! Ты уже убедился в том, что перед тобой старая несчастная женщина, которая пьет, курит и обманывает мужа. Ты не спросил, что это за куклы?

Я должна чем-то заниматься, иначе сойду с ума. Вот и делаю куклы. Сначала это было хобби, но сейчас их покупают и очень хорошо платят. Но и с ними не всегда весело. Так что сейчас я жажду новостей. Расскажи, как вы нашли повариху, о чем тебя расспрашивали в милиции, что случилось этой ночью с твоей девушкой. Я все утро ждала моего доверенного, но он как сквозь землю провалился.

— Твой муж?

— Мой муж никуда не денется, — чуть раздраженно ответила она. — Мой доверенный — Выргов, но сегодня он дезертировал.

А вот это было для меня новостью.

— Я видел его в столовой, за обедом.

— А ко мне не зашел! Ну, ничего, пет худа без добра. Бог послал мне тебя, а ты во стократ интересней. Как ты считаешь, найдете вы преступника?

— Найдем преступника?

— Ну да! Разве Леля не из милиции? Как и ты, мой дорогой Ваньо. Я видела сегодня утром, как ты прилежно изучаешь место происшествия.

Я смущенно заморгал: у этой женщины потрясающая наблюдательность, а наблюдательность плюс любопытство — это лазерное оружие в руках прекрасного пола! Я рассмеялся, но, как мне кажется, несколько искусственно.

— Ты ошибаешься, Люба. Твоему мужу хорошо известно, кто я. А Леля занимается разведением мидий. — И, заметив насмешливый огонек в ее глазах, добавил: — Дело в том, что мы тоже страдаем избытком любопытства. Верно, что сегодня утром я осматривал фасад здания, но разве у меня нет оснований бояться соперника, раз и ты признаешь, что Леля красивая девушка?

Она по-матерински шлепнула меня по щеке:

— Конечно, дорогой, конечно! На твоем месте я бы поступила точно так же. Даже дежурила бы под ее окном целую ночь. Или же поставила бы волчий капкан, чтобы поймать этого эротомана, если он существует на самом деле.

— Волчий капкан?

— Ты не знаешь, что такое волчий капкан? Это две стальные скобы с шипами, захлопывающиеся с такой силой, что могут оторвать ногу, У мужа в сарае есть один капкан, раньше мы ловили лисиц. Почему бы тебе не поставить его сегодня вечером?

— Ты шутишь, да? — недоверчиво спросил я, глядя на нее во все глаза. Она залилась громким, немного неприятным смехом.

— Ну, конечно, шучу! Итак, начни сначала. С того момента, когда вы нашли труп поварихи.

Я вкратце рассказал всю историю, которую повторял уже столько раз, что она у меня в зубах навязла. Люба серьезно слушала и, когда я умолк, произнесла:

— Бедная женщина! Ни дня радости не видела со своим проклятым мужем!

— Ты знаешь его?

— Я, дорогой, живу тут тридцать лет. Всех знаю.

— И Царского тоже?

— Конечно. Вначале я чувствовала себя намного лучше и ходила, как все. Мы переехали сюда ради климата, но это мне не помогло. Болезнь прогрессировала, пока не сломила меня окончательно. Муж Райны — так звали повариху — несколько лет работал в доме отдыха садовником и столяром. А потом связался с какой-то фифой, отдыхавшей здесь, и уехал. Эти дома отдыха, — уже со злостью продолжала она, — надо сделать раздельными, как монастыри, — женские и мужские. Я считаю, что причиной каждого второго развода является какой-нибудь дом отдыха. Бабы как приедут сюда, распоясываются, будто их дома держали на привязи. Выкурим еще по сигаретке, а?

Я протянул ей пачку и спросил:

— Тебе вредно, да?

— Мне уже ничего не вредно, — ответила Люба, закуривая. Она затянулась, глядя куда-то вдаль своими зелеными, немного грустными глазами. В эту минуту я испытывал глубокое сочувствие к ее несчастной судьбе, пытаясь поставить себя на ее место. Нельзя осуждать ее за мелочное любопытство; единственное, что у нее есть, кроме кукол, — этот маленький мир: комната, окно, сад, дом отдыха. И каждые двадцать дней — новая смена. Новые лица, новые характеры, новые сплетни…

Пока мы курили, она вновь налила виски в стаканы, потом завинтила колпачок и попросила меня вернуть бутылку в розовую коробку. Я выполнил ее просьбу. Одновременно окинул взглядом ее рабочим стол. Мотки пряжи, вата, кусочки ткани, клещи, иглы, крючки. И характерный запах ацетона, который я почувствовал сразу как сюда вошел.

— Нравятся тебе мои куклы?

— Да.

Куклы и в самом деле были хороши, мне вспомнилось, что некоторые из ее моделей я как будто видел в магазинах сувениров. Я сказал ей об этом.

— Да, — подтвердила ома, — они пользуются спросом, мне хорошо за них платят, но я себя особенно не утруждаю. Я ведь делаю их для удовольствия, хотя мне и приятно, что у меня есть собственные средства. Возьми себе одну!

Я стал отказываться, но она настаивала:

— Подаришь своей девушке.

Я выбрал куклу во фракийском костюме, поблагодарил и протянул руку:

— Мне было очень приятно с тобой, Люба. — Я сделал над собой, усилие, чтобы обратиться к ней по имени.

— Спасибо, Ваньо! — она крепко пожала мне руку. — Знаю, со мной скучно, но ты был терпелив. А зачем тебе нужен мой муж?

— Я зайду попозже.

— И все же?

— Меня должны были искать из милиции, — соврал я.

— Он сейчас там, и, если что, сообщит тебе, когда вернется. Признался-таки!

— В чем признался?

— В том, что ты сотрудник милиции.

— Я свидетель и нахожусь в их распоряжении…

— Хорошо, хорошо, это мне известно… Надо им помочь, ведь все так неясно. Хотя для меня дело обстоит проще. Раз Царский умер не своей смертью, значит, и Райна не покончила с собой. И убийца может быть только один.

— В самом деле?

— Конечно. И я не могу понять, что они там крутят-вертят. Насколько мне известно, он сегодня приедет на похороны Райны. Если осмелится на подобную глупость.

— Кто приедет? Убийца?

— Ее бывший муж. Сводный брат Царского. Или по-; дозревают другого?

— Кто подозревает?

— Милиция.

Это было настолько наивно, что я улыбнулся:

— Они меня не информировали. И вообще — все это меня не интересует. Я приехал заниматься, мне предстоит экзамен, а все происходящее лишь отвлекает меня от подготовки. Честно говоря, знай я заранее, что здесь меня ждут такие переживания, я бы ни за что не приехал сюда.

— Ну, ну, не принимай так близко к сердцу… Все приходит и уходит. Ты еще заглянешь ко мне? Я буду очень рада тебя видеть. Заходи в любой момент, когда захочешь. Приводи с собой и Лелю. Я хочу с ней познакомиться. Передашь ей мое приглашение?

— Передам.

Я поклонился и поцеловал ей руку, которую она неожиданно сунула мне под нос. В коридоре я столкнулся с Вырговым. Он робко стучал в дверь директора, но я не уверен, что перед этим он не подслушивал под другой дверью. Вскинув на меня маленькие глазки, он пробормотал:

— Его, кажется, нет.

В этот момент раздался голос Любы:

— Иди-ка сюда, Выргов, я тебе надеру уши!

Он смущенно захихикал. Выйдя наружу, я глубоко вдохнул свежий воздух.

Было три часа пополудни. В саду ни души, на скамейках пусто. Андонов запретил мне идти в село, а мне так хотелось узнать, есть ли следы под окном поварихи! Хотелось зайти и к ее сестре — побеседовать с ее мужем, который, по словам Андонова, соврал мне, сказав, каким поездом он вернулся из Софии.

Я словно находился в ярмарочном тире: разноцветный круг приведен в движение, нужно нажать на спуск и ждать, когда круг остановится, чтобы увидеть, куда ты попал. В моем круге что-то стало тесновато. Свое место заняла там жена директора с инвалидной коляской, куклами и запахом ацетона, столь напоминающим запах эфира. Выргов сделал шаг к центру, а бывший муж повешенной прочно расположился рядом с Царским.

Но так или иначе, надо начать с Лели. Если в этом селе разыгрывается некая драма, если кто-то сводит старые пли новые счеты, какое отношение ко всему этому может иметь Леля? Почему ее включили в эту игру?

К моему удивлению, ее комната оказалась запертой на ключ, на мой стук никто не отозвался. Я пошел к себе, принял душ, лег в постель и попытался читать, но усталость скоро взяла верх. Противиться сну было бессмысленно: он обрушился на меня, как лавина. Накануне ночью я дремал лишь пару часов в лелином кресле, организм нуждался в отдыхе и сейчас, наконец, получил его. Проснулся я ровно через два часа. Это солдатская привычка. В казарме смена караула производится по графику в таком интервале: два часа на посту, два — дежурство, два — сон. В оконном стекле отражалось заходящее солнце, и в первое мгновение я подумал, что вижу восход. На одеяле валялся учебник, в коридоре слышался женский смех, из комнаты доктора Эйве доносилась музыка.

Я вскочил, оделся. До ужина, который подавали в семь, было еще много времени, достаточно для того, чтобы сходить в село. Никто мне не запрещал бывать в корчме, болтать с корчмарем и посетителями. Меня интересовало, куда исчезла Леля и не имеет ли отношения к этому исчезновению господин ветеринар?

Возле окна, выходившего на запад, недалеко от моей двери стояли мадемуазель Фифи и се неизменный кавалер — фармацевт. Я не ожидал увидеть их здесь, наверное, на моем лице было написано изумление, так как Фифи тут же восторженно защебетала:

— Профессор, посмотрите, какой красивый закат! Невероятно! Все цвета радуги… Видите, как пурпур переходит в синь, а синь в черный цвет? А эти облака над горами не напоминают ли вам мифических гигантов в битве с богами? Да посмотрите же, нельзя упускать подобного зрелища!

Я нехотя повиновался: закат, действительно, был красив, но я не мог понять, почему они не выйдут наружу и не любуются им оттуда вместо того, чтобы поднимать такой шум в коридоре. У лелиной двери я замешкался, меня смущало присутствие этой пары, но, поборов нерешительность, я постучал и, к моему удивлению, в ответ услышал «да». Я вошел, Леля лежала в постели и читала. Не было нужды спрашивать, что она читает. Я невольно улыбнулся, а она так и взвилась:

— Не смейся, глупый! Нужно знать и теорию.

— И ты думаешь найти ее в романах?

— Автор детективных романов прежде всего должен быть наделен логическим мышлением, талант на втором месте. Классики этого жанра обладают и тем, и другим, а я читаю именно их. Даже если они мне и не помогают, то уж во всяком случае не мешают. А по-твоему, лучше спать, как делаешь ты? Ухаживать за стареющими дамами, пить или играть в шахматы до тошноты? Что-то мне не приходилось слышать, чтобы гениальные шахматисты стали и гениальными мыслителями!

— Спокойнее, моя прелесть, а то я заплачу!

— Я всегда спокойна. И меня вовсе не интересует, на что ты транжиришь свое время.

— Как и меня.

— Тогда что ты делаешь в моей комнате?

— Проверяю, не задушили ли тебя. — А, значит, и ты тоже?!

— Что я тоже?

— Думаешь, что у меня были галлюцинации, что я истеричка и тому подобное… Как считают все остальные…

Глаза ее воинственно сверкали, подбородок дрожал; я не выдержал, злость моя испарилась, я присел на кровать:

— Леля, давай не будем говорить друг другу глупости! Извини, если я тебя обидел! Я целый день не видел тебя. Мне так тебя не хватало!

Выражение ее лица тут же изменилось:

— И мне тебя тоже, дурачок!

Приподнявшись в постели, она обвила мою шею руками и быстро поцеловала. Этого было достаточно, чтобы кровь моя закипела, а руки перестали слушаться. Но Леля шлепнула меня по щеке и серьезно сказала:

— Оставим нежности на потом, сейчас дело надо делать. Садись в кресло и шевели мозгами!

Роман был засунут под подушку, но я уже догадался, какую страницу читала Леля, когда я вошел в комнату. В ее восклицании чувствовался Пуаро.

— Что, в сущности, произошло? — продолжала она, подчеркивая каждое слово. — Задушен Царский. Это уже доказано. Во-вторых, повешена повариха. И это тоже доказано.

— Думаю, еще нет, — возразил я. — По крайней мере, на данный момент.

— Уже да! — улыбнулась она победоносно. — Уже доказано. Как мы с тобой и предполагали, самоубийство инсценировано. В-третьих, была сделана попытка задушить меня.

— Подожди, — перебил я. — Кто тебе сказал, что самоубийство поварили инсценировано?

— Твой друг, — кинув взгляд на дверь, Леля понизила голос. — Товарищ Марчев… как его здесь называют.

— Ты с ним разговаривала?

— Да… Мы были там… внизу.

Это означало, что они были в городке и, вне всякого сомнения, — в милиции.

— И о чем же вы беседовали?

Не обратив внимания на мой вопрос, Леля продолжала:

— Но, конечно, для всего этого должны быть мотивы. Мотивы для убийства Царского, мотивы для убийства поварихи, для нападения на меня. Вот что самое важное, определяющее. Если мы узнаем мотивы, то выясним и все остальное. А так как мы с тобой не знали Царского, не знали поварихи, мы должны ухватиться за последнее звено… То есть за меня. Почему этот тип влез в окно и попытался меня задушить? Или и ты, как все остальные, подозреваешь, что я вас разыграла? Нет, ке подозреваешь? Ну, спасибо! Почему ом напал именно на меня? Кому я мешаю и чем? Почему, например, он не влез в твою комнату?

— Зачем ему влезать ко мне?

— А ко мне?

— Потому что, Леля, ты, вероятно, знаешь что-то такое, чего ОН, убийца, не хочет, чтобы ты знала. Что-то такое, чего, по-видимому, не знаю и я. Пожалуй, именно отсюда и надо начать. Почему ты не до конца откровенна со мной?

— Потому что ты надо мной насмехаешься. Тебе не нравится, что я читаю детективную литературу, что меня интересует эта история. Ты не веришь, что мы, женщины, можем быть хорошими криминалистами.

— Мне еще, — сказал я немного раздраженно, потому что Леля говорила правду, — не приходилось слышать, чтобы какая-нибудь женщина прославилась как инспектор уголовного розыска. Даже твой кумир Агата Кристи предпочла, чтобы инспектором у нее был мужчина.

— Агата Кристи писала для общества, где господствуют другие нравы. Если бы она жила в Болгарии, я уверена, что ее Эркюль Пуаро был бы женщиной!

— Женщине нечего делать там, где стреляют и падают трупы. Она создана для того, чтобы быть любимой и рожать детей. Она — цветок, за которым мы должны ухаживать. Цветок красив потому, что смотрит на солнце, а не на грязь.

— Ого!.. Во дает! А в кухню ты заглядывал?

— В какую кухню?

— Ну, например, здесь, в доме отдыха. Знаешь ли ты, кто моет тарелки?

— Я говорю в принципе.

— А я конкретно. И в отличие от тебя я хожу по земле, а не витаю в облаках. Вы, дорогой, спихнули нам самые грязные профессии, а пыжитесь, как индюки, утверждая, что вы — за эмансипацию.

— Лели, я не люблю бессмысленных споров.

— А я — напыщенной фразеологии!

— Извини, моя прелесть…

И я снова присел на кровать, взял ее за руку и принялся целовать, пользуясь тем, что у ночной рубашки широченный рукав. Добравшись до плеча, я получил ожидаемую пощечину.

— Хорошо, — сказал я. — Давай конкретно. Почему ты проявляешь интерес к так называемым волчьим следам?

Она насмешливо улыбнулась:

— Потому что следы — это всегда что-то конкретное.

— По-моему, это были следы не волка, а собаки — большой собаки волчьей породы, которая неизвестно почему бродит одна вокруг села. Сегодня утром я имел честь познакомиться с ней.

— И о чем же вы разговаривали?

— Прошу тебя, Леля, будь серьезнее!

— Хорошо! — Встав с постели, она начала ходить взад-вперед по комнате, совершенно не заботясь о том, что ночная рубашка у нее полупрозрачна. — Начнем с собаки. Она принадлежала Царскому. Не требуется много ума, чтобы сообразить, все село это знает. Если сейчас есть кто-то, кому точно известно, кто убил Царского, так это именно собака.

— Мечо?

— Откуда ты знаешь ее кличку? Так называл ее Царский.

— В селах собак не называют вычурными именами вроде Рэкса, Цезаря и тому подобных. Там клички у них обыкновенно Шаро, Мечо, Гривчо…

— Браво! Вот уже неделю мы с этим Мечо друзья. Каждую ночь он приходит ко мне под окно, и я его кормлю…

Я с изумлением уставился на нее:

— Как же я этого не заметил!

— В отличие от тебя, дорогой, Мечо умен. Он приходит, когда во всех комнатах гаснет свет.

Только сейчас мне стало ясно, почему во время обеда или ужина Леля откладывает про запас кусочки хлеба и мяса. А однажды купила в местном магазине килограмм колбасы. Действительно, надо быть дураком, чтобы подумать, будто девушке с ее фигурой не хватает столовых порций!

— Ну и как, — спросил я с известной долей зависти, — сказал тебе Мечо, кто задушил Царского?

— Мы еще не дошли до Мечо, — холодно ответила она. — Объект нашего исследования — моя особа. Почему ОН хотел меня задушить?

— Или напугать.

— Не думаю, что просто напугать… Но полностью не убеждена. Или задушить, или напугать. Это не меняет условия задачи.

— Потому, что боится, что ты знаешь или узнаешь, кто убил Царского. Легко догадаться, Леля, — сказал я с подчеркнутым превосходством. — Этому типу известна твоя дружба с собакой, и он боится, что ты его обнаружишь.

— Тогда пусть убьет собаку, — резонно возразила Леля. — За подобное убийство люди не несут ответственности, а надо бы!

— Но ведь ты сама сказала, что собака умна в отличие от меня. Наверное, ее трудно ликвидировать. А ты — доверчивая дурочка, которая спит с открытым окном и незапертой дверью.

— Не запираюсь ради друзей, — произнесла Леля, и мне показалось, что в этой фразе есть какой-то подтекст, относящийся непосредственно ко мне. Я покраснел и вспомнил, как бабуля говаривала, что я, мол, недотепа, и потому мне не везет с девушками.

— Да-а, — протянул я. — Твоя дверь открыта, но наружная заперта на ключ, поэтому ОН воспользовался окном. Хотя мне не верится, что это делалось только из-за собаки.

— И мне, — устало произнесла Леля, взглянув на меня.

Глаза у нее были синие и опасные, они напоминали мне глаза одной телевизионной дикторши, в них было все — наивность и мудрость, морские глубины и блеск стального лезвия. Сейчас выражение их было наивным. Почему Андонов раскрыл перед ней свои карты? А может быть, они были знакомы еще раньше и Леля — его сотрудница, как намекнула жена директора, а разговоры о разведении мидий — всего лишь пыль в глаза таким глупцам, как я?

— А где был ты сегодня утром? — после краткой паузы спросила она.

Я рассказал ей о прогулке с доктором Эйве и Виолеттой Петровой к могиле торговца Сиркова.

— Сирков?!

Глаза ее прищурились.

— Эта фамилия мне знакома. Я ее слышала, или читала — но где? Ты, например, слыхал такую фамилию? Сирков… Она запоминается, потому что звучит как-то странно. Ну, давай, напряги мозги! Да, да… Я должна вспомнить. Я узнала эту фамилию совсем недавно, но откуда?!

Я посмотрел на нее с удивлением:

— Но, Леля, какой интерес представляет для нас имя кого-то, который был убит сорок лет назад?

Синева в ее глазах приобрела кобальтовый оттенок.

— Не выйдет из тебя следователя! Стань адвокатом и специализируйся по бракоразводным делам! Насколько мне известно, они самые легкие, потому что ложь свидетелей невозможно опровергнуть. Не кажется ли тебе, что возле этого неприметного села совершается чересчур много убийств? Выйди, пожалуйста, мне надо одеться. До ужина еще час с лишним, и мне хочется использовать это время рационально, мой дорогой Иван.

— Куда ты пойдешь? — спросил я ревниво.

— Не пойдешь, а пойдем. Небольшая прогулка перед ужином нам не повредит.