Наступил день концерта. До Нового года оставалось каких-нибудь двадцать дней, и погода стояла холодная. У торговцев хлопот было по горло. Бедняки ломали голову над тем, как встретить праздник. В это же самое время на концерте собрались беззаботные люди, которым одинаково хорошо жилось и в праздники и в будни.

Их было много, этих людей, главным образом молодые мужчины и женщины. Ёдзиро сообщил Сансиро об огромном успехе концерта. У Сансиро был билет на второй день, и Ёдзиро попросил его зайти за Хиротой. У сэнсэя, вероятно, билет для почётных гостей, сказал Сансиро. Разумеется, ответил Ёдзиро, но один он не подумает идти, его надо вытащить. Сансиро согласился.

Когда вечером Сансиро зашёл к Хироте, тот при ярком свете лампы читал какую-то толстую книгу.

— Вы не идёте? — спросил Сансиро.

Слегка улыбаясь, Хирота молча покачал головой, совсем как ребёнок. Но Сансиро, видимо, нравилась молчаливость Хироты, он считал её признаком настоящего учёного. Молодой человек сел в нерешительности, огорчённый тем, что сэнсэй отказывается идти на концерт.

— Я могу выйти с вами, — сказал Хирота, взяв чёрную накидку, — прогуляюсь немного.

Они вышли. Холодное, беззвёздное небо, казалось, нависло над самой головой.

— Наверно, будет дождь.

— Только бы не сильный.

— Да, в хорошую погоду и то очень неудобно снимать обувь при входе, как это принято в японских театрах. Кроме того, там нет вентиляции, а накурено так, что голова разламывается. Не знаю, как можно всё это вытерпеть!

— Но ведь устроить это под открытым небом, наверно, сложно?

— О-кагура всегда устраивают под открытым небом. Даже в холодную погоду.

Сансиро решил не спорить и промолчал.

— Я предпочитаю сидеть, когда надо мною прекрасное небо, когда прохладно, дышать прекрасным воздухом и смотреть прекрасный спектакль, такой же чистый, простой и прозрачный, как воздух.

— Кстати, ваш сон великолепная тема для спектакля.

— Вы знакомы с греческим театром?

— Очень мало. Там, кажется, представления проходили на воздухе?

— Да, под открытым небом. При свете дня. Это создавало хорошее настроение. Сидели прямо на камнях, созданных самой природой. Великолепно! Надо бы показать это Ёдзиро и ему подобным.

Хирота не преминул пройтись по адресу Ёдзиро, который сейчас хлопотал в тесном зале, что-то там устраивал, преисполненный сознания собственной важности. Забавно. Но ещё забавнее, что он потом непременно скажет со вздохом: «Если сэнсэя не привести, он ни за что не придёт. А ему весьма полезно время от времени бывать в таких местах, как этот театр. Но сколько я ему об этом ни толкую, всё напрасно. Просто беда с ним».

Хирота стал подробно рассказывать о греческом театре. Сансиро прослушал лекцию о том, что значит Theatron, Orchestга, Skene, Proskonion. По утверждению одного немца, театр в Афинах, считавшийся небольшим, вмещал семнадцать тысяч зрителей. А самый большой — пятьдесят тысяч. Билеты делались из слоновой кости или свинца и имели форму медали с рисунком или резьбой. Даже стоимость билетов была известна Хироте. На короткое, однодневное, представление — двенадцать сэнов, на большое, трёхдневное — тридцать пять. Сансиро не переставал удивляться. Между тем они подошли к дому, где должен был состояться концерт.

Ярко горел электрический свет. Непрерывно подходили зрители. Оживление царило большее, чем это можно было себе представить из слов Ёдзиро.

— Может, зайдёте, раз уж вы здесь? — спросил Сансиро.

— Нет, не пойду, — ответил Хирота и ушёл в темноту. Сансиро постоял, поглядел ему вслед, но тут заметил, что какой-то человек, приехавший на рикше, поспешил внутрь, даже не взяв номерок на обувь, и сам заторопился, будто кто-то его подтолкнул.

В дверях стояло несколько человек. Один из них, в хакама, проверял билеты. Сансиро заглянул поверх его плеча в зал — там было очень просторно и очень светло. Жмурясь от света, Сансиро занял место, к которому его проводили, и, втискиваясь в узкое кресло, огляделся. В глазах буквально рябило от пестроты нарядов, и не только потому, что он вертел головой: всё это великолепие красок беспрестанно перемещалось в разных направлениях по широкому пространству.

Началось представление. На сцену вышли люди в старинных головных уборах и старинной обуви. Они несли длинный паланкин. На самой середине сцены их кто-то остановил. Они опустили паланкин, и из него вышел человек. Человек вытащил меч и стал драться с тем, кто остановил паланкин. Сансиро совершенно не понимал, что происходит. Ёдзиро, правда, рассказывал ему вкратце содержание пьесы. Но Сансиро слушал в пол-уха, поддакивал, а про себя думал, что увидит — тогда разберётся. Но увидеть — увидел, а разобраться не смог. Из рассказа Ёдзиро сохранилось лишь имя — Ирука, и Сансиро стал гадать, который же из актёров Ирука. Однако попытки его оказались тщетными. И олицетворением Ирука для него стала вся сцена: и головные уборы, и обувь, и кимоно, даже реплики действующих лиц. По правде говоря, Сансиро весьма смутно представлял себе этого Ирука. Историю Японии он изучал давным-давно, и древний Ирука совсем стёрся из памяти. Вроде бы это было при императоре Суйко. Возможно, при императоре Киммэй. Во всяком случае, не во времена Оодзин или Сёму. Полагая, что этих познаний вполне достаточно, чтобы смотреть спектакль, Сансиро разглядывал костюмы и декорации в китайском духе. Сути спектакля он так и не понял. Между тем дали занавес.

Незадолго до антракта сосед Сансиро сказал своему соседу с другой стороны, что диалоги актёров сильно напоминают разговор родителей с детьми в маленькой комнате: голос у актёров совсем не поставлен. Тот, в свою очередь, заметил, что артисты неуверенно держатся на сцене. Оба так и сыпали именами актёров. Сансиро внимательно прислушивался. Люди эти были одеты с иголочки. Вероятно, важные особы, решил Сансиро, но Ёдзиро непременно вступил бы с ними в спор. В это время кто-то из сидящих сзади произнёс: «Хорошо. Очень, очень хорошо!» Оба соседа Сансиро оглянулись и замолчали. Как раз в это время дали занавес.

Люди поднимались со своих мест и, возбуждённые, устремлялись к выходу. Сансиро привстал и осмотрелся. Но, против ожиданий, никого из знакомых не увидел. Он и во время действия искал их глазами и с нетерпением ждал антракта. Сейчас, несколько разочарованный, Сансиро сел на место и перестал смотреть по сторонам.

Соседи Сансиро, кажется, знали чуть ли не всех на свете. Оглядывая зал, они то и дело называли имена известных людей. Двое из этих знаменитостей раскланялись с ними. Благодаря соседям Сансиро увидел некоторых высокопоставленных особ. Кое-кто совсем недавно вступил в брак. Это, по-видимому, оказалось новостью для одного из соседей Сансиро, он протёр очки и, устремив на молодожёнов взгляд, восклицал: «Скажите на милость!»

По сцене мимо опущенного занавеса с другого её конца в сторону Сансиро бежал трусцой Ёдзиро. Не добежав примерно трети расстояния, он остановился у края сцены и, перегнувшись через барьер ложи, с кем-то заговорил. Сансиро присмотрелся повнимательнее. В нескольких шагах от Ёдзиро по прямой линии виднелся профиль Минэко.

Рядом с Минэко, спиной к Сансиро, сидел мужчина. Сансиро в душе молил, чтобы тот повернулся к нему лицом. Так и случилось. Мужчина встал, видимо, ему надоело сидеть, и, прислонившись к барьеру, принялся осматривать зал. Сансиро отчётливо увидел широкий лоб и большие глаза Нономии-сан и тут же заметил Ёсико, сидевшую позади Минэко. Интересно, есть ли с ними четвёртый, подумал Сансиро, но перед глазами у него темнела целая группа людей, и любого из них можно было считать четвёртым. Минэко с Ёдзиро как будто обменивались замечаниями, изредка в разговор включался Нономия.

Вдруг из-за занавеса появился Харагути. Он встал рядом с Ёдзиро и то и дело перегибался через барьер — видимо, что-то говорил. Нономия в знак одобрения кивал головой. Потом Харагути похлопал Ёдзиро по спине, после чего тот круто повернулся и нырнул под занавес. Харагути спустился со сцены и, стараясь никого не задеть, пробрался к Нономии. Нономия встал, давая художнику пройти. Харагути протиснулся между сидящими в ложе и вдруг исчез из виду как раз там, где находились Минэко и Ёсико.

Эта ложа интересовала Сансиро куда больше, нежели сам спектакль. Он позавидовал Харагути, который держался легко и непринуждённо. Сансиро счёл бы неудобным так просто, без всяких церемоний подойти к кому-нибудь. Может, последовать примеру Харагути? Но само сознание, что ему придётся подражать другому, лишило его мужества. Кроме того, его удерживала мысль, что при всём желании втиснуться туда теперь, пожалуй, будет трудно. Сансиро так и остался сидеть на месте.

Между тем поднялся занавес, и начался «Гамлет». Сансиро однажды видел у Хироты снимок какого-то известного актёра в роли Гамлета. И вот сейчас перед его глазами появился Гамлет, очень похожий на того и одеждой и лицом, даже брови были так же нахмурены.

Лёгкостью движений этот Гамлет производил приятное впечатление. Главное, он невольно и других заставлял двигаться, не то что Ирука в пьесе Но. Он так действовал на чувства зрителей, что затмевал собою всех остальных, особенно когда, стоя посреди сцены, широко раскидывал руки или устремлял взор к небу.

Говорил он, правда, по-японски. Однако переведённая на японский европейская речь сохранила ритмичность и плавность и порою текла так свободно, что казалась чересчур красивой. Этот великолепный текст Сансиро тем не менее слушал без всякого интереса. Уж очень не по-японски мыслит этот Гамлет. Вместо того чтобы сказать: «Матушка, ведь нехорошо так поступать с батюшкой», — он вдруг вспоминает Аполлона, словом, ведёт себя легкомысленно и беспечно. При этом выражение лица у матери с сыном такое, что кажется — они вот-вот заплачут. Впрочем, это противоречие не так уж сильно бросалось в глаза, и решительно утверждать, что пьеса неинтересна, у Сансиро не хватило бы смелости.

Когда ему надоедал Гамлет, он переводил взгляд на Минэко. Потом Минэко заслоняли люди, и он снова начинал смотреть на Гамлета.

Сцена, где Гамлет уговаривает Офелию уйти в монастырь, напомнила Сансиро слова Хироты: «Разве может такой, как Гамлет, жениться?» По книге вроде бы не может. А вот в спектакле видимых препятствий не существует. Зачем же посылать Офелию в монастырь? Никаких причин к тому нет, поэтому Офелия и не вызывает сочувствия.

Снова опустился занавес. Минэко и Ёсико поднялись со своих мест. Сансиро вышел в фойе и увидел, что они разговаривают с каким-то господином. Тот стоял у входа в партер. Сансиро сразу его узнал и, не возвращаясь в зал, вышел на улицу.

Было очень темно, и, когда Сансиро вдруг выходил на освещённое место, ему казалось, что идёт дождь. Шелест ветра в деревьях заставил Сансиро поспешить домой.

Среди ночи пошёл дождь. Лёжа в постели, Сансиро прислушивался к его шуму, мысль его вертелась вокруг фразы: «Ты должна уйти в монастырь!» Хирота-сэнсэй, пожалуй, тоже бодрствует. Интересно, о чём он думает? Ёдзиро наверняка размышляет о «Невзошедшем светиле».

Наутро у Сансиро немного поднялась температура, болела голова, и он решил не вставать: позавтракал в постели, ещё поспал, после сна пропотел и ощутил слабость во всём теле. Вдруг примчался Ёдзиро.

— Вчера я тебя не видел, — сказал он, — сегодня, смотрю, на лекции не пришёл, я уж заволновался, не стряслось ли чего, и вот пришёл узнать.

Сансиро поблагодарил.

— Да нет, в театре-то я был. Даже видел, как ты со сцены беседовал с Минэко-сан.

Чувство лёгкого опьянения не покидало Сансиро. Слова сами собой соскакивали с языка. Ёдзиро потрогал лоб Сансиро.

— Да ты весь горишь! Надо принять лекарство. Простудился, наверно!

— Разумеется! В театре было чересчур жарко и светло, а на улице очень холодно и темно. Куда это годится!

— Годится или не годится, ничего не поделаешь!

— Всё равно не годится!

Сансиро говорил всё бессвязней. Ёдзиро, как умел, развлекал его и вдруг заметил, что Сансиро уснул. Примерно через час Сансиро проснулся и спросил, глядя на Ёдзиро:

— Ты ещё здесь?

Сейчас Сансиро выглядел лучше.

— Ну, как себя чувствуешь?

— Голова тяжёлая, — ответил Сансиро.

— Простудился, наверно, — снова сказал Ёдзиро.

— Простудился, наверно, — словно эхо, повторил Сансиро.

Через некоторое время Сансиро спросил:

— Ты как-то спрашивал меня, знаю ли я новость о Минэко-сан?

— О Минэко-сан? Где это было?

— На факультете.

— На факультете? Когда же?

Ёдзиро никак не мог сообразить. Пришлось Сансиро напомнить ему всё в подробностях.

— Да, да, что-то такое, кажется, было, — сказал Ёдзиро.

«До чего же безответственный человек», — подумал Сансиро. Видя, как Сансиро огорчён, Ёдзиро решил вспомнить, о чём шла речь.

— Вот о чём, по-моему, — сказал он наконец. — О том, что Минэко-сан выходит замуж, да?

— Уже решено?

— Как будто бы да, но точно не знаю.

— За Нономию-сан?

— Да нет, вовсе не за Нономию-сан.

— Тогда… — начал Сансиро и осёкся.

— Ты знаешь?

— Не знаю, — ответил Сансиро.

— Ничего не понимаю, — сказал Ёдзиро, слегка наклонившись вперёд. — Странные вещи творятся на свете. Но скоро, я думаю, всё прояснится.

Мог бы сразу сказать, что за странные вещи, подумал Сансиро. Однако Ёдзиро с присущим ему хладнокровием умалчивает о них и непонятно, что кажется ему странным. Сансиро ещё немного подождал, потом разозлился и потребовал, чтобы Ёдзиро рассказал без утайки всё, что касается Минэко. Ёдзиро рассмеялся.

— Глупец ты, право, что думаешь об этой девушке, — сказал он, то ли в утешение Сансиро, то ли ещё для чего-то. — Что толку о ней мечтать? Во-первых, она тебе почти ровесница. Это только в старину влюблялись в мужчину ровесника, во времена О-Сити Яоя.

Сансиро молчал. Он никак не мог понять, к чему клонит Ёдзиро.

— Ты спросишь, почему? — продолжал тот. — Сравни юношу и девушку лет двадцати. Юноша во всём ей уступает. И она его ни во что не ставит. Кому же охота идти замуж за человека, которого презираешь. Правда, таким образом девушки рассуждают редко. Если они будут считать, что в мире нет им равных, придётся жить в одиночестве. Такое часто случается с богатыми невестами. Они, правда, выходят замуж по собственной воле, но потом всю жизнь презирают своих мужей. Минэко-сан куда выше их. Она не выйдет за человека, которого не сможет уважать, как мужа. Претендент на её руку должен с этим считаться. Так что ни ты, ни я в мужья ей не годимся.

Теперь Сансиро попал в одну компанию с Ёдзиро. Однако он упорно молчал.

— Разумеется, мы с тобою обладаем куда большими достоинствами, кто бы что о нас ни думал. Но Минэко сможет их оценить не раньше, чем лет через пять-шесть. Но разве станет она ждать так долго. Стало быть, это пустой номер.

Ёдзиро почувствовал, что совсем не к месту употребил это выражение, и смущённо засмеялся.

— Что говорить, через несколько лет в Японии появятся девушки более высокого класса. Ведь женщины в избытке. Поэтому не стоит из-за них хворать и валяться с температурой… Мир велик, и причин для беспокойства нет. Говоря по правде, у меня масса возможностей, но всё до того надоело, что пришлось сказать, будто по служебным делам еду в командировку в Нагасаки.

— Это ты о чём?

— О чём? О моей девушке.

Сансиро удивился.

— Поверь, к таким девушкам тебе и близко подходить не случалось. А я отказался, заявил, что еду в Нагасаки проводить опыты с бактериями и на какое-то время нам придётся расстаться. И вдруг она говорит, что придёт проводить и принесёт яблоки, у меня аж душа в пятки ушла.

Не переставая удивляться, Сансиро спросил:

— Что же будет?

— Понятия не имею. Наверно, ждёт меня на станции с яблоками.

— Какой же ты толстокожий! Разве можно так поступать!

— Знаю, что нельзя, и её жаль, а сделать ничего не могу. Жизнь заставляет. По правде говоря, она с самого начала считала меня студентом медицинского факультета.

— Зачем же без нужды лгать?

— Тут, видишь ли, есть особые обстоятельства. Однажды я даже попал в весьма щекотливое положение, когда она заболела и попросила её осмотреть.

Сансиро это показалось забавным.

— Я посмотрел язык, постучал по груди, словом, врал что-то. Но когда она попросила разрешения прийти ко мне на осмотр в больницу, тут уж я совсем скис.

Сансиро расхохотался.

— Таких случаев сколько угодно, — продолжал Ёдзиро, — и, пожалуй, лучше всего сохранять спокойствие.

Неизвестно, что имел в виду Ёдзиро, но Сансиро развеселился.

Наконец Ёдзиро заговорил о том, какие странные вещи происходят на свете. Оказывается, предложение сделано и Ёсико и Минэко. Это бы ещё ладно. Но жених, говорят, один и тот же. Вот что странно.

Сансиро показалось, что Ёдзиро решил над ним посмеяться. Правда, он собственными ушами слышал разговор о замужестве Ёсико. Но, может быть, он ослышался и речь шла о Минэко? Впрочем, разговор о замужестве Минэко совсем не походил на выдумку. Сансиро очень хотелось узнать всё точно. И Ёдзиро обещал помочь. Он скажет Ёсико, что Сансиро болен, девушка придёт его навестить, и Сансиро обо всём её спросит. Неплохо придумано.

— Так что придётся тебе пить лекарство и ждать.

— Даже если выздоровею, не встану с постели. Буду лежать и ждать.

Они посмеялись, и Ёдзиро ушёл. На обратном пути Ёдзиро пригласил к другу жившего неподалёку врача.

Врач пришёл вечером. Он стал щупать пульс, и тут только Сансиро заметил, что это молодой, очень вежливый мужчина. Видимо, ассистент, решил Сансиро. Через пять минут был поставлен диагноз — грипп. Врач велел вечером принять лекарство и следить, чтобы не продуло.

На следующий день Сансиро стало лучше, меньше болела голова. Когда лежишь, самочувствие совершенно нормальное. Только встать трудно — голова кружится. Пришла служанка и сказала, что в комнате очень душно. Завтракать Сансиро отказался, он лежал и смотрел в потолок. Временами дремал — давали себя знать температура и усталость. Сансиро даже испытывал особое удовольствие от лежания в постели, когда не надо было делать над собой никаких усилий: хочешь — спи, не хочешь — так лежи. Но, конечно, потому, что болезнь лёгкая.

Пролежав так несколько часов кряду, Сансиро заскучал и стал ворочаться с боку на бок. День был чудесный. Солнечные лучи, проникавшие через сёдзи, постепенно перемещали тени. Весело чирикали воробьи. Хоть бы Ёдзиро пришёл, думал Сансиро.

В этот момент служанка раздвинула сёдзи и доложила, что пожаловала гостья. Сансиро никак не ожидал, что Ёсико придёт так скоро. Впрочем, Ёдзиро, как всегда, проявил расторопность. С постели Сансиро не поднялся, лишь впился взглядом в открытые сёдзи. Вскоре там показалась высокая, стройная Ёсико. Прежде чем войти, она замешкалась, видимо, несколько оробела.

— Входите, пожалуйста, — сказал, приподнявшись, Сансиро.

Ёсико закрыла сёдзи и села у изголовья. Небольшая комната казалась ещё теснее от царившего в ней беспорядка — сегодня здесь не убирали.

— Лежите, прошу вас, — сказала Ёсико.

Сансиро откинулся на подушку и, исполненный блаженства, произнёс:

— Душно здесь?

— Да, немного, — спокойно ответила Ёсико без тени неудовольствия. — Что с вами? Сильный жар? А врач был?

— Да, вчера вечером. Определил грипп.

— Нынче с самого утра прибежал Сасаки-сан и говорит: «Огава серьёзно заболел, пока неизвестно чем. Сходите проведайте его, пожалуйста». Мы с Минэко-сан так испугались!

Опять этот Ёдзиро наболтал лишнего. Как говорится, поймал Ёсико на удочку. Сансиро огорчился и стал благодарить:

— Большое вам спасибо!

Ёсико принесла в корзинке мандарины.

— Вот, Минэко-сан велела купить, — простодушно пояснила она.

Сансиро снова стал благодарить.

— Минэко-сан просила кланяться вам, эти дни она занята и не смогла прийти.

— Видимо, чем-нибудь серьёзным занята?

— Да, серьёзным, — ответила Ёсико. Взгляд её больших чёрных глаз покоился на лице Сансиро. Глядя на очень белый лоб девушки, Сансиро вспомнил их первую встречу в клинике. Она выглядела тогда такой же грустной, как сейчас, и в то же время жизнерадостной.

— Очистить вам мандарин? — заботливо спросила Ёсико.

Она вытащила плод из зелёных листьев, в которые он был завёрнут. У Сансиро пересохло в горле, и он с наслаждением высосал сладкий ароматный сок.

— Вкусно, правда? Тем более что это Минэко-сан прислала.

— Спасибо, очень вкусно, только я больше не хочу.

Девушка достала из рукава кимоно платок и вытерла руки.

— Что вы решили насчёт предложения, которое вам сделали? — спросил Сансиро.

— Ничего.

— Говорят, Минэко-сан тоже сделали предложение?

— Да, всё уже решено.

— За кого же она выходит?

— За того господина, который делал предложение мне. Ха-ха! Забавно, правда? Это приятель брата Минэко-сан, А я скоро снова перейду жить к моему брату. Как только Минэко-сан выйдет замуж.

— А вы замуж не собираетесь?

— Я выйду за того, за кого пожелаю, — смеясь, ответила девушка. «Значит, пока такой человек не появился», — отметил про себя Сансиро.

На пятый день, как раз накануне воскресенья, Сансиро встал с постели, рискнул принять ванну, затем посмотрел на себя в зеркало: краше в гроб кладут. И тотчас же отправился в парикмахерскую.

После завтрака он решил пойти к Минэко. Чтобы не простудиться, надел две рубашки и пальто. У входа в дом Сансиро встретился с Ёсико, которая как раз собралась уходить.

— Хочу навестить брата, — сообщила она. — А Минэко нет дома.

Сансиро вместе с Ёсико вышел на улицу.

— Выздоровели?

— Выздоровел. Спасибо. А Сатоми-сан где?

— Кёскэ-сан?

— Нет, Минэко-сан.

— Минэко-сан пошла в церковь.

О том, что Минэко ходит в церковь, Сансиро услышал впервые. Он спросил, где находится церковь, и простился с Ёсико. Переулками он вышел прямо к церкви. В церкви Сансиро ни разу не был и представление о христианской религии имел весьма смутное. Остановившись у входа, он стал разглядывать храм. Прочитал объявление о проповедях. Походил вдоль железной ограды, время от времени прислоняясь к ней. Он решил во что бы то ни стало дождаться Минэко.

Вскоре за плотно закрытым высоким окном послышалось пение. Наверно, поют псалмы, подумал Сансиро. Хор был мощный. Вместе со всеми, вероятно, поёт и Минэко. Сансиро стал внимательно слушать. Вдруг пение прекратилось. Подул ветер. Сансиро поднял воротник пальто и посмотрел на небо. Там плыли облака, которые так любит Минэко.

Однажды они вместе с Минэко любовались осенним небом. Это было на втором этаже в доме Хироты. В другой раз они сидели на берегу речушки в поле. Тогда они тоже были вместе. Заблудшие овцы, заблудшие овцы… Они очень похожи на облака.

Неожиданно распахнулись двери церкви, и оттуда стали выходить люди. Они словно возвращались с неба в бренный мир. Минэко вышла одной из последних. На ней было лёгкое пальто в полоску. Потупив глаза, она спускалась по ступенькам. Видимо, ей было холодно, потому что она вся съёжилась и обхватила себя руками. Так, с отрешённым видом, она дошла до самых ворот, подняла глаза и увидела толпу людей, а среди них — Сансиро, который держал в руке фуражку. Не сговариваясь, оба подошли к объявлению о проповедях.

— Как поживаете?

— Сейчас только от вас.

— Да? Тогда давайте вернёмся ко мне. — Минэко пошла вперёд, но Сансиро прислонился к ограде церкви.

— Можно поговорить и здесь. Наконец-то я вас дождался.

— Зашли бы внутрь. Замёрзли, наверно?

— Замёрз.

— Прошла у вас простуда? Надо беречься, а то снова заболеете. Вид у вас нездоровый.

Сансиро ничего не ответил и вытащил из кармана свёрток в простой бумаге.

— Вот деньги, которые вы соблаговолили дать мне взаймы. Большое спасибо. Простите, что задержал их так надолго. Давно собирался вернуть, да всё как-то не получалось.

Минэко бросила быстрый взгляд на Сансиро, взяла свёрток и молча на него смотрела. Сансиро тоже смотрел. Несколько минут прошло в молчании. Потом Минэко спросила:

— Вам они не нужны?

— Нет, я попросил прислать из дому, специально, чтобы вернуть вам долг, так что возьмите, прошу вас…

— Ну что же, возьму, пожалуй.

Она положила пакет в карман, вытащила носовой платок и, поднеся его к лицу, продолжала смотреть на Сансиро. Потом вдруг отняла платок и поднесла его к лицу Сансиро. В нос ему ударил резкий аромат.

— «Гелиотроп», — тихо произнесла девушка. Сансиро невольно подался назад. Духи «Гелиотроп». Вечер в Хонго. Заблудшие овцы, заблудшие овцы… Высоко в небе стояло яркое солнце.

— Я слышал, вы выходите замуж.

Минэко сунула платок в карман.

— Значит, вы знаете? — В лице её не дрогнул ни единый мускул, только во взгляде, когда она прищурилась, отразилось беспокойство, оттого что Сансиро стал каким-то чужим. Впрочем, она сама была в этом виновата. Сансиро молчал.

Ещё несколько мгновений Минэко смотрела на Сансиро, потом едва слышно вздохнула и провела тонкой рукой по лбу.

— Я сознаю свою вину. Мой грех всегда будет со мной. Она произнесла эти слова очень тихо, но Сансиро отчётливо их расслышал. На этом молодые люди расстались.

Дома Сансиро ждала телеграмма от матери: «Сообщи день выезда».