Когда с полотенцами в руках Соскэ и Короку вернулись из бани, посреди гостиной был накрыт стол, который так и манил к себе аппетитными кушаньями. Огонь в очаге стал будто бы ярче, а пламя лампы — светлее.

Соскэ придвинул к столу дзабутон и устроился на нём поудобнее.

— Наверно, хорошо помылись? — осведомилась О-Ёнэ, принимая у мужа полотенце и мыло.

— Угу, — только и ответил Соскэ. Эту лаконичность можно было отнести скорее на счёт расслабленности, нежели безразличия.

— Отличная была нынче баня, — поспешил согласиться с О-Ёнэ Короку.

— Опять народу полно, — положив согнутые в локтях руки на край стола, вяло заметил Соскэ. В баню он ходил обычно после службы, перед ужином, как раз когда там уйма людей. За последние три месяца он уже успел забыть, какого цвета вода при солнечном свете. Это бы ещё ладно. Но нередко случалось так, что три-четыре дня кряду он вообще не мог попасть в баню. Вот придёт воскресенье, мечтал Соскэ, встану пораньше, чтобы вволю пополоскаться в чистой воде. И только в воскресенье и можно было выспаться за неделю, и Соскэ, нежась в постели, тянул время, а потом откладывал посещение бани на следующее воскресенье.

— Больше всего мне хочется как-нибудь утром выбраться в баню.

— Так ведь ты поздно встаёшь! — насмешливо проговорила жена. Желание поваляться в постели Короку считал врождённой слабостью старшего брата. Он не понимал, как дорожит Соскэ воскресными днями, хотя сам учился. Слишком много надежд брат возлагает на эти короткие двадцать четыре часа. Мыслимо ли за один какой-нибудь день сбросить с души скопившуюся за неделю усталость и развеять мрачные думы? Даже сотой доли своих стремлений он не в силах осуществить за воскресенье. Поэтому, стоит ему за что-нибудь взяться, как первым делом возникает мысль о нехватке времени, от которой у него опускаются руки, и драгоценное время он проводит в безделье. Так незаметно проходит воскресенье. Короку никак не мог взять в толк, что в ущерб здоровью и собственным склонностям Соскэ вынужден отказывать себе даже в отдыхе и развлечениях, а дела Короку и подавно не умещаются у него в голове. Более того, Короку считал брата чёрствым себялюбцем, который в свободное время либо слоняется по городу, либо сидит дома с женой — ни поддержки, ни помощи от него не дождёшься.

Впрочем, соображения такого порядка появились у Короку не так давно, собственно, после того лишь, как начались переговоры с Саэки. Юный и потому во всём нетерпеливый Короку не сомневался, что его дело, стоит только попросить брата, будет улажено если не за один, так за два дня. Но как выяснилось, к великому неудовольствию Короку, брат ещё не ходил к Саэки.

И всё же нынче Короку почувствовал, с каким теплом относится к нему брат, хотя при встрече тот и не выразил особого восторга. И Короку решил отложить интересующий его разговор. Вместе с Соскэ он пошёл в баню и теперь был настроен дружелюбно.

Братья расположились за столом. К ним подсела О-Ёнэ. Все трое чувствовали себя вполне непринуждённо. Соскэ и Короку осушили чашечку-другую сакэ. Перед тем как приняться за рис, Соскэ сказал со смехом:

— Я тут купил одну забавную вещицу.

С этими словами он достал из рукава кимоно воздушный шар, надул его, сколько возможно, поставил на крышку чашки с рисом и объяснил, как устроена игрушка. О-Ёнэ и Короку с любопытством разглядывали колеблющийся шар. Затем Короку дунул, и шар упал на татами, но так и остался в вертикальном положении.

— Вот видите, — сказал Соскэ.

О-Ёнэ рассмеялась звонко, как смеются только женщины, сняла крышку с чашки и, подкладывая Соскэ рис, взглянула на Короку, как бы извиняясь за мужа:

— Легкомысленный у вас брат!

Сам Соскэ и не думал оправдываться, он принял от жены чашку и как ни в чём не бывало стал есть. Короку взял палочки для еды и тоже молча последовал его примеру.

Об игрушке больше не упоминали, но благодаря ей разговор за ужином на разные житейские темы шёл легко и непринуждённо. Под конец Короку очень серьёзно заметил:

— Кстати, ужасная история произошла с Ито-сан.

Несколько дней назад Соскэ прочёл экстренный выпуск с сообщением об убийстве князя Ито и пришёл к хлопотавшей на кухне О-Ёнэ.

— Представь, какое несчастье! Князя Ито убили! — сказал он довольно равнодушно, сунул газету в карман фартука О-Ёнэ и вернулся в кабинет.

— Говоришь «несчастье», а у самого хоть бы голос дрогнул, — полушутя бросила вслед ему О-Ёнэ.

Каждый день газеты печатали несколько столбцов об Ито, но Соскэ так мало интересовался этим убийством, что даже непонятно было, читает он эти заметки или не читает.

Когда он приходил домой, О-Ёнэ, прислуживая ему за столом, неизменно спрашивала: «Есть нынче что-нибудь об Ито-сан?» Соскэ отвечал лишь: «Да, довольно много». Тогда О-Ёнэ вынимала у мужа из кармана измятую утреннюю газету и принималась за чтение, чтобы узнать подробности. Впрочем, и О-Ёнэ видела в этом убийстве только тему для разговора с мужем и не стремилась его продолжать, видя, как безразличен Соскэ к этому делу. Так что всё время, с момента выхода в свет экстренного выпуска и вплоть до нынешнего вечера, когда об этом заговорил Короку, Соскэ и О-Ёнэ почти не вспоминали о событии, всколыхнувшем всю страну.

— Как же его могли убить? — об этом О-Ёнэ спрашивала и Соскэ, когда прочла экстренный выпуск.

— Несколькими выстрелами из пистолета, — ответил Короку, поняв вопрос буквально.

— Да нет… Как могло такое случиться?

Но Короку, видимо, так и не понял вопроса.

— Что кому суждено, — спокойно проговорил Соскэ, с удовольствием глотнув чаю. Однако О-Ёнэ не унималась.

— И зачем только ему понадобилось ехать в какую-то Маньчжурию?

— Действительно, — спокойно заметил Соскэ, радуясь тому, что утолил наконец голод.

— Ходят слухи, будто у него были какие-то связи с Россией, — многозначительно сообщил Короку.

— Да, — в раздумье произнесла О-Ёнэ. — Жаль всё же, когда убивают человека.

— Если такого мелкого чиновника, как я, тогда, конечно, жаль. Но князь Ито совсем другое дело! Тем более, что он убит во время поездки в Харбин. — Соскэ заметно оживился.

— Что ты хочешь этим сказать?

— А то, что Ито-сан теперь войдёт в историю, чего не случилось бы, умри он своей смертью.

— Смотри-ка, а может, это и вправду так? — чуть ли не с восхищением проговорил Короку. И добавил: — Что ни говори, а Маньчжурия или там Харбин — места опасные и доверия не внушают.

— Оно и не удивительно. Ведь там полно всякого сброда, — заявил Соскэ и, заметив устремлённый на него взгляд жены, сказал: — Ну, можно, пожалуй, уносить стол. — Он поднял с татами шар и насадил на указательный палец. — Просто диву даёшься, как ловко это сделано…

Пришла Киё и унесла столик с пустыми тарелками и чашками. О-Ёнэ вышла в соседнюю комнату заварить чай, и братья остались наедине друг с другом.

— Люблю, когда прибрано. Грязная посуда на меня плохо действует, — сказал Соскэ с кислым видом, словно ему не по душе пришёлся скромный ужин. Слышно было, как на кухне всё время смеётся Киё.

— Что тебя так насмешило? — донёсся сквозь сёдзи голос О-Ёнэ.

— Да я… — Киё не в силах была продолжать от смеха, к которому молча прислушивались братья. Через некоторое время появилась О-Ёнэ с подносом, на подносе стояли чайник, чашки и вазочка с печеньем. Из большого фарфорового, чайника с ручкой, сплетённой из лозы глицинии, она разлила чай по большим, величиной с кружку, чашкам дешёвый: зелёный чай, не отличавшийся ни отменным вкусом, ни крепостью, и поставила их перед мужчинами.

— Что это Киё там заливается? — спросил Соскэ, заглядывая в вазочку с печеньем.

— Да оттого, что ты забавляешься с игрушкой, а детей мы с тобой не заводим.

— А-а, — небрежно протянул Соскэ, но тут же спохватился и ласково, будто раскаиваясь, взглянул на О-Ёнэ: — Был же ребёнок.

О-Ёнэ сразу умолкла, но через некоторое время обратилась к Короку:

— Что же вы не едите печенья?

— Спасибо, я ем, — ответил Короку, но О-Ёнэ уже не слышала, она ушла в столовую. Братья снова остались одни.

Дом находился в самой глубине квартала, минутах в двадцати от трамвайной остановки, и ещё до наступления вечера здесь воцарялась тишина, лишь изредка гулко постукивали гэта прохожих. С приближением ночи становилось всё холоднее.

— Днём тепло, а вечером просто не знаешь, как согреться, — сказал Соскэ, пряча руки под кимоно. — В общежитии топят?

— Нет ещё. Ждут холодов.

— В самом деле? Значит, тебе приходится зябнуть?

— Разумеется. Но от подобных вещей я меньше всего страдаю. — Короку замялся, потом решительно спросил: — Скажи, как обстоят дела с Саэки? Сестрица говорила, что сегодня ты послал письмо…

— Ага, послал. Денька через два, я думаю, ответят. А после я ещё сам к ним схожу.

Нельзя сказать, чтобы Короку очень уж устраивала такая невозмутимость брата. Но держался Соскэ ровно, без излишней резкости и в то же время без трусливого стремления выгородить себя. Поэтому у Короку не хватило духу напуститься на брата с упрёками, и он сказал лишь:

— Выходит, пока всё остаётся без изменений?

— Да, и в этом я виноват перед тобой. Даже с письмом затянул. Что поделаешь, за последнее время нервы совсем сдали.

В ответ на это заявление Короку кисло усмехнулся:

— Если ничего не выйдет, я, пожалуй, брошу учёбу и подамся в Маньчжурию или Корею.

— Маньчжурию или Корею? Это безумие! Не ты ли сейчас говорил, что Маньчжурия место опасное и доверия не внушает.

Так братья ни до чего и не договорились.

— Ты пока не волнуйся. Может, образуется как-нибудь. Я тебе сразу сообщу, как только получу ответ. Тогда и потолкуем.

Перед уходом Короку заглянул в столовую, где О-Ёнэ сидела у хибати.

— Сестрица, до свиданья!

— О, вы уже уходите? — вышла к нему О-Ёнэ.