Теперь Дайскэ страшили две вещи: чрезмерная активность невестки в вопросе его женитьбы и притягательная сила Митиё. Выезжать на лето из Токио было ещё рано. Дайскэ, утратил всякий интерес к развлечениям и даже к книгам, из которых любил находить близких ему по духу героев. Пока он размышлял спокойно, его мысли тянулись одна за другой, подобно волокнам сломанного лотоса, но как только он начинал их анализировать и пытался сосредоточиться, ему становилось страшно, такое тягостное они оставляли ощущение. Надо поездить, думал Дайскэ, встряхнуть, как молочный коктейль, свой мертвенно-бледный мозг. Сперва Дайскэ собирался на дачу к отцу. Но потом решил, что его всё равно будут атаковать из Токио, как если бы он оставался у себя в Усигомэ. Тогда он приобрёл путеводители и стал прикидывать, куда лучше ему поехать. Однако на всём земном шаре для него не нашлось подходящего местечка. И тем не менее он твёрдо решил попутешествовать. Главное — хорошо подготовиться. Дайскэ отправился на Гиндзу. День выдался ясный и ветреный. Обойдя пассаж Симбаси, Дайскэ стал не спеша спускаться по широкой улице. Дома в перспективе казались плоскими, как декорация на заднем плане сцены, а голубое небо виделось ему нарисованным прямо на крышах.

Побывав в нескольких магазинах импортных товаров, Дайскэ купил всё необходимое, в том числе довольно дорогие духи. Он хотел ещё купить зубную пасту, но молодой продавец, как Дайскэ ни отказывался, настойчиво предлагал фирменную, и Дайскэ, раздосадованный, вышел из магазина. Со свёртком под мышкой он дошёл до конца Гиндзы и свернул на Маруноути. Теперь он шёл без определённой цели в западном направлении и вдруг подумал, что даже такую прогулку можно назвать лёгким неутомительным путешествием. Наконец он всё же устал, но рикши не нашёл и вернулся домой на трамвае.

В передней аккуратно стояли ботинки, принадлежавшие с виду Сэйтаро. На вопрос Дайскэ Кадоно ответил: «Совершенно верно. Давно ждёт вас». Дайскэ прошёл прямо в кабинет и увидел Сэйтаро, который сидел за столом в глубоком кресле и читал «Записки об экспедиции на Аляску». На столе стоял поднос с чайником, чашкой и горкой лепёшек из гречневой муки.

— Что это ты тут пируешь без меня? — шутя, укорил его Дайскэ. Сэйтаро, смеясь, сунул в карман «Записки» и встал.

— Сиди, сиди, — остановил его Дайскэ, но Сэйтаро продолжал стоять. Дайскэ, как обычно, начал подтрунивать над племянником. Тут Сэйтаро сказал, что ему известно, сколько раз зевнул дядя, когда недавно ходил в театр Кабуки, а потом задал тот же вопрос, что и в прошлый раз:

— Когда вы женитесь, дядя?

Оказывается, Сэйтаро явился по поручению отца. Тот велел Дайскэ завтра к одиннадцати быть в большом доме. Дайскэ изрядно надоели все эти вызовы, и он рассердился.

— Что это происходит?! Издеваются они, что ли, надо мной! Каждый раз вызывают, а зачем, не говорят…

Сэйтаро продолжал лукаво улыбаться. Тогда Дайскэ переменил тему, и они с Сэйтаро стали обсуждать результаты борьбы сумо, о которых сообщалось в газетах.

Ужинать Сэйтаро отказался, сославшись на то, что ему ещё предстоит готовить уроки. Перед уходом он спросил:

— Значит, вы завтра не придёте?

— Гм… Пока не знаю. Передай, что дядя, может быть, уедет путешествовать.

— Когда?

— Сегодня или завтра.

Вопрос, казалось, был исчерпан. Однако, надевая ботинки в прихожей, Сэйтаро снова спросил:

— Куда же вы едете?

— Сам ещё не знаю. Так, поезжу по разным местам.

Сэйтаро ухмыльнулся и вышел.

Рассчитывая уехать сегодня же вечером, Дайскэ велел Дадоно вычистить саквояж и стал потихоньку укладывать вещи. Кадоно с любопытством поглядел на хозяина и, не двинувшись с места, спросил:

— Помочь?

— Да нет, обойдусь. — Дайскэ вытащил уже лежавшие в саквояже духи, снял обёртку, вынул пробку и понюхал. Кадоно, несколько разочарованный, отправился было к себе, но тут же снова явился.

— Распорядиться насчёт рикши, сэнсэй?

Дайскэ поднял глаза от саквояжа.

— Да, конечно… Только попозже.

Он выглянул в сад. На кустах китайского боярышника, образующего живую изгородь, сверху ещё лежали неяркие блики солнца. Созерцая эту картину, Дайскэ подумал, что в ближайшие полчаса необходимо наметить маршрут предполагаемого путешествия. Сесть в поезд, который отходит в подходящее время, сойти на последней остановке, провести там остаток дня и ночь, а потом отдаться на волю судьбы. Вот только денег у него маловато. Их и на неделю не хватит, если всё время останавливаться в гостиницах, приличествующих его костюму. Впрочем, не так уж это его заботило. Вытребует, как только понадобится, деньги из дому. Кроме того, он твёрдо решил сократить расходы до минимума, поскольку основной его целью была смена обстановки. Ещё можно, если придёт такая фантазия, нанять носильщика и весь день идти пешком.

Он снова раскрыл путеводитель, стал тщательно изучать мелкие цифры, но оставался так же далёк от какого-либо решения, между тем как мысли его снова устремились к Митиё. Надо с ней повидаться перед отъездом. Вещи он успеет уложить попозже, а выедет завтра, с самого утра. Дайскэ торопливо вышел в прихожую. На звук его шагов выскочил Кадоно. Не переодеваясь, как был, в будничном кимоно, Дайскэ снял с вешалки кепку.

— Опять уходите? Может, за покупками? Тогда, давайте я схожу, — предложил Кадоно. Вид у него был немного растерянный.

— Сегодня я не поеду, — бросил Дайскэ и вышел из дому. Он давно не видел такого красивого неба. Одна за другой вспыхивали звёзды. Забираясь в рукава кимоно, лёгкий ветерок приятно щекотал руки. У Дайскэ, отмерявшего широкие шаги своими длинными ногами, лоб очень скоро покрылся испариной. Чтобы хоть немного охладить голову вечерней росой, он снял кепку и время от времени обмахивался ею.

Тени прохожих у дома Хираоки напомнили Дайскэ летучих мышей. Сквозь ветхий дощатый забор пробивался свет лампы. При её свете Митиё читала газету.

— Поздненько вы читаете газету! — удивился Дайскэ, на что Митиё ответила, что не читает, а перечитывает.

— У вас так много свободного времени? — Дайскэ положил дзабутон на порог и сел, прислонившись к сёдзи.

Хираоки дома не было. Да и сама Митиё, по её словам, только что вернулась. Она была в бане, и сейчас возле неё лежал веер. В этот вечер у Митиё была европейская причёска. Она сказала, слегка покраснев, что Хираока должен вот-вот вернуться, попросила Дайскэ посидеть, а сама пошла в столовую готовить чай.

Хираока тем не менее всё не возвращался. На вопрос Дайскэ, всегда ли он так поздно возвращается, Митиё со смехом ответила, что да, примерно, в это время. Однако Дайскэ в её смехе уловил горечь и пристально на неё посмотрел. Заметив его взгляд, Митиё вдруг схватила веер и стала обмахиваться. Озабоченный материальным положением Хираоки, Дайскэ без обиняков осведомился, как обстоят у них дела, выразив надежду, что всё в порядке. Митиё снова рассмеялась, сказав, что, разумеется, в порядке. Дайскэ промолчал.

— Значит, вы полагаете, что всё уладилось? — спросила тогда Митиё, бросила веер и показала Дайскэ свои тонкие красивые пальцы, чуть розовые после ванны. На них не было ни одного кольца, в том числе и подаренного Дайскэ. Память об этом подарке Дайскэ бережно хранил в душе и сейчас очень сочувствовал Митиё, которая вся залилась краской.

— Что поделаешь! Пришлось заложить. Вы уж меня простите, пожалуйста, — сказала Митиё, и Дайскэ ещё больше стало её жаль.

Он просидел до девяти и перед уходом отдал Митиё всё содержимое бумажника, пустившись при этом на маленькую хитрость. Открыл бумажник прямо за пазухой, не считая, зажал в руке ассигнации, которые там были, и небрежно протянул их Митиё, сказав: «Возьмите, пожалуйста». Митиё тихонько, так, чтобы не услышала служанка, произнесла: «Ох, что вы!» — и прижала руки к груди. Но Дайскэ не отступал.

— Кольцо же вы приняли, — смеясь, сказал он, не убирая руки, в которой были деньги. — Берите и считайте, что это тоже кольцо, только бумажное.

Митиё продолжала колебаться, твердя, что это уж слишком. Может быть, спросил Дайскэ, Хираока её за это отругает, и она боится? Митиё не знала точно, отругает её муж или похвалит, но денег не брала, продолжая держать руки у груди. Дайскэ заметил, что не обязательно сообщать мужу. Но и этот довод не подействовал на Митиё. И Дайскэ ничего не оставалось, как попытаться вложить ей деньги в руку. Он подошёл совсем близко, слегка наклонился, едва не коснувшись ладонью груди Митиё, и тихо, но твёрдо произнёс:

— Возьмите, ничего дурного не случится.

Митиё чуть подалась назад и молча протянула руку, в которую Дайскэ торопливо вложил деньги. Он заметил, как дрогнули при этом длинные ресницы Митиё. Деньги она спрятала за оби.

— Как-нибудь забегу, — сказал, уходя, Дайскэ. — Кланяйтесь Хираоке.

Было уже совсем темно. Дайскэ шёл сквозь ночь с таким чувством, словно только что видел прекрасный сон. Не прошло и получаса, как он оказался у своих ворот, но входить ему не хотелось. Он бродил по тихому кварталу особняков, над ним было высокое звёздное небо. Он думал, что не устанет бродить хоть до полуночи, и не заметил, как снова очутился у своего дома. Там было тихо. Кадоно со служанкой, вероятно, болтали в столовой.

— Что же вы так поздно? — встретил его вопросом Кадоно, не успел Дайскэ войти в дом. — Каким поездом завтра едете?

— Никуда я не поеду, — ответил, улыбаясь, Дайскэ и ушёл к себе. Постель уже была приготовлена. Дайскэ взял духи в капнул ими на взбитую подушку. Однако, не удовлетворившись, побрызгал ещё в каждом углу. Развлекшись таким образом, он переоделся в белый ночной халат и, очень довольный, забрался под новое тёплое одеяло, имевшее форму кимоно. Вдыхая аромат духов, пахнувших розами, Дайскэ уснул.

Когда он проснулся, солнце стояло уже высоко, и его золотистые блики плясали на веранде. У изголовья лежали две свежие газеты. Дайскэ не слышал, как Кадоно их принёс и как открыл ставни. Потягиваясь всем телом, он встал. Когда, вымывшись, он обтирался полотенцем, в ванную вошёл немного растерянный Кадоно и сообщил:

— Ваш брат изволили пожаловать!

— Сейчас иду, — ответил Дайскэ. Он не знал, убрано ли в гостиной, но решил, что торопиться нет нужды, досуха обтёрся, тщательно расчесал на пробор волосы, подправил бритвой усы и не спеша вышел в столовую. Но тут его одолело беспокойство, пропала всякая охота есть. Он, стоя, проглотил чашку чая, обтёр салфеткой усы и чуть ли не вбежал в гостиную.

— О, Сэйго! Рад тебя видеть! — воскликнул Дайскэ.

Сэйго, с неизменной, зажатой между пальцами, погасшей сигарой, спокойно читал газету.

— Это от твоей головы так хорошо пахнет? — спросил он, едва завидев брата.

— По-моему, здесь пахло ещё до того, как появилась моя голова, — ответил Дайскэ и рассказал о купленных накануне духах.

— Так, так, — хладнокровно заметил Сэйго, — экий ты, однако, франт!

Брат редко навещал Дайскэ. И если уж приходил, то непременно с каким-нибудь неотложным делом. Покончит с делом и тут же уходит. Наверняка что-то произошло, подумал Дайскэ. Быть может, это результат вчерашнего визита Сэйтаро? Поболтав о разных пустяках, брат наконец приступил к главному:

— Сэйтаро сказал, что ты сегодня уезжаешь. Вот я и решил сам к тебе прийти.

— Я и в самом деле собирался уехать не позднее шести утра, — не моргнув глазом соврал Дайскэ.

— Не тот ты человек, чтобы подняться в шесть утра, — очень спокойно заметил брат, — я был уверен, что застану тебя, иначе не пришёл бы.

Дайскэ весьма осторожно осведомился, чем обязан приходу брата. Как он и предполагал, атака продолжалась. Отец велел ему прийти нынче на званый завтрак, который устраивается ради Такаги и дочери Сагавы. Отец страшно рассердился, узнав от Сэйтаро, что Дайскэ отказался прийти. Это обеспокоило Умэко, которая решила повидать Дайскэ и попросить его повременить с отъездом. Но Сэйго её успокоил: «Не уедет Дайскэ сегодня вечером, — сказал он. — В лучшем случае сидит сейчас перед чемоданом, погруженный в размышления. Вот увидишь, завтра сам явится, даже если оставить его в покое». Всё это Сэйго произнёс совершенно спокойно.

— Вот и оставили бы меня в покое, — с досадой произнёс Дайскэ.

— Но женщины — народ нетерпеливый, — будто не слыша, продолжал Сэйго. — Только проснулась, как стала теребить меня, мол, неудобно перед отцом, вот и пришлось ехать.

Сэйго говорил серьёзно, без тени юмора, даже с едва скрытой досадой, что с Дайскэ приходится столько возиться. Однако Дайскэ медлил с ответом. Сказать что-либо маловразумительное и отделаться от брата, как накануне от Сэйтаро, Дайскэ не решался. К тому же теперь он уже не мог рассчитывать на собственные деньги, даже если бы и решил ехать. Всё равно пришлось бы обратиться к одному из своих противников — отцу, брату или невестке. И Дайскэ завёл с братом ни к чему не обязывающий разговор. Сказал, что он видел Такаги один-единственный раз лет десять назад, и чем-то он ему запомнился, потому что он сразу узнал Такаги, когда увидел на днях в театре, — даже сам удивился. А вот девушку, ему показалось, он видит впервые, хотя совсем недавно ему показывали её фотографию. Странная вещь — фотография. Если знаешь человека, его легко узнать на снимке, зато по снимку узнать почти невозможно. Если подойти к этому с философской точки зрения, то можно сказать, что мёртвое не сделаешь живым, зато живое становится мёртвым. Таков закон всего сущего.

— Это пришло мне в голову тогда, в театре.

— Ах, вот оно что, — ответил брат без всякого интереса, усиленно дымя сигарой, которую почти докурил и едва не обжёг ею усы.

— Итак, у тебя нет особой надобности уезжать именно сегодня?

Дайскэ пришлось ответить, что нет.

— Значит, ничто не помешает тебе явиться к завтраку, верно?

Дайскэ лишь оставалось сказать, что верно.

— Ну, так я пошёл, у меня ещё дела. Смотри же приходи обязательно, — У Сэйго, как обычно, был очень занятой вид. Дайскэ перестал упорствовать и согласился. Всё равно ведь не отвертишься.

— Никак не пойму, в чём дело, — сказал вдруг Сэйго. — Почему бы в самом деле тебе не жениться на этой девушке? Невеста, по-моему, вполне подходящая, и нечего привередничать. Просто смешно так серьёзно смотреть на женитьбу. Словно ты галантный кавалер эпохи Гэнроку. Тогда ужасно усложняли любовь не только женщины, но и мужчины. Ты не находишь?.. Ну ладно, во всяком случае, постарайся не сердить старика и приходи.

После ухода брата Дайскэ вернулся к себе и некоторое время переваривал высказывание Сэйго относительно галантности в любви. Ведь и сам он, как Сэйго, относится к женитьбе с некоторой иронией. Поэтому ему должны предоставить в этом вопросе полную свободу. Такой логический вывод очень устраивал Дайскэ, но тут, к несчастью, они с Сэйго расходились во мнениях.

Такаги, как сообщил брат, приехал в Токио по коммерческим делам и взял с собой племянницу, которая давно не была в Токио, чтобы посмотрела город. А как только закончит здесь все дела, сразу увезёт её в провинцию. Решил ли отец воспользоваться представившейся возможностью и навсегда скрепить отношения между семьями общими коммерческими интересами или во время своей недавней поездки сделал так, чтобы эта возможность появилась, Дайскэ не знал, да и не намерен был вдаваться в подробности, не видя в том нужды. Он посидит с гостями, воздаст должное вкусному завтраку и тем самым выполнит свой долг, долг светского человека. Если же его станут принуждать к большему, ему ничего не останется, как принять контрмеры.

Дайскэ велел принести кимоно и скрепя сердце, приличия ради, надел летнее хаори с фамильными гербами. Летних хакама не нашлось, и он решил, как только придёт в большой дом, надеть хакама отца или брата. Дайскэ с детства привык к обществу и очень спокойно, несмотря на свою нервозность, относился ко всякого рода банкетам, приёмам, прощальным вечерам, на которых ему часто приходилось бывать. По этой же причине он знал в лицо многих именитых людей, в том числе молодых аристократов — виконтов, графов. Общение с ними не оставляло в душе никакого следа. С каждым из них Дайскэ держался и разговаривал одинаково и в этом очень походил на брата. Поэтому те, кто мало знал Дайскэ, были уверены, что братья очень походят друг на друга характерами.

В большой дом Дайскэ приехал без пяти одиннадцать. Гостей не было. Брат тоже ещё не вернулся. В гостиной Дайскэ застал только Умэко, одетую к случаю очень нарядно.

— Хороши вы, нечего сказать, — обрушилась она на Дайскэ — Хотели всех перехитрить и уехать.

У невестки подчас совершенно отсутствовала логика. Вот я сейчас, упрекая Дайскэ в хитрости, она, вероятно, совершенно забыла, что не так давно сама обвела его вокруг пальца. Но в этом, на взгляд Дайскэ, было что-то милое и очаровательное. Дайскэ сел и тут же начал разглядывать туалет Умэко, отпуская замечания. Умэко сказала, что отец у себя, но Дайскэ к нему не пошёл, когда же невестка начала на него наседать, заявил:

— Я пойду известить отца, как только придут гости, а заодно и поздороваюсь с ним. — После этого он начал обычный светский разговор, ни словом не упомянув о дочери Сагавы, как ни старалась Умэко навести его на эту тему. Дайскэ хорошо это понимал — и мстил ей, болтая с самым невинным видом.

Тем временем появились долгожданные гости, и Дайскэ сразу же пошёл к отцу. Как он и рассчитывал, на поучения времени не оставалось. Отец лишь сказал: «Ага!» — и поднялся с места. Дайскэ прошёл в комнату брата, надел хакама и вышел в гостиную. И хозяева и гости все были в сборе, кроме Сэйго. Отец завёл разговор с Такаги. Умэко развлекала беседой племянницу. Наконец появился и Сэйго, в том же костюме, что и утром. Он вошёл неторопливо и сказал:

— Прошу прощения, что немного задержался.

Потом сел на своё обычное место, обернулся к Дайскэ и очень тихо сказал:

— А ты, я смотрю, рано пришёл.

Стол был накрыт в соседней комнате. Через приоткрытую дверь Дайскэ заметил уголок белоснежной скатерти. Значит, завтрак будет европейский. Умэко встала и повернула голову в сторону комнаты, где был накрыт стол, дав тем самым понять отцу, что всё готово.

— Прошу вас, — поднялся с места отец. Такаги тоже встал и слегка поклонился. Вслед за ним встала и поклонилась племянница. Дайскэ про себя отметил, что девушка довольно высокая и стройная. Отец и Такаги сели в центре стола друг против друга. Справа от Такаги села Умэко, рядом с отцом Дайскэ заняла место дочь Сагавы. Последовав примеру женщин, Сэйго с Дайскэ тоже сели друг против друга. Из-за стоявшей на столе большой вазы Дайскэ было видно лицо девушки, озарённое яркими лучами солнца, падавшими из окна за её спиной. От этого, так казалось Дайскэ, тени у носа были слишком тёмными. Зато возле ушей щёки её были безупречно розовыми. Ещё более розовыми и удивительно нежными были уши, которые будто просвечивали на солнце. В сравнении с кожей карие глаза казались совсем тёмными, что придавало особое очарование её круглому личику.

Стол был точно рассчитан на количество гостей и в просторной столовой казался совсем маленьким. Со вкусом подобранные цветы великолепно выглядели на фоне белоснежной скатерти, между цветами сверкали ножи и вилки.

Разговор шёл обычный, светский, и все скучали. В таких случаях отец начинял рассказывать о любимых произведениях каллиграфического искусства, картинах и антикварных редкостях. А если бывал в настроении, доставал из хранилища свои сокровища и все, одно за другим, показывал гостям. Дайскэ, благодаря отцу, тоже стал кое-что смыслить в этих вещах, в отличие от брата, который знал только имена художников и, глядя на свиток, мог, к примеру, сказать: «Ага, это Цзю Инь. А это Окё». Не больше. Сэйго настолько был безразличен к этим произведениям искусства, что даже притвориться не мог, будто ему это интересно, и взять, скажем, лупу, чтобы с видом знатока определить, подлинник перед ним или подделка. В этом они с Дайскэ были совершенно одинаковы. Ни один не мог оценить ту или иную картину, сказать, как отец, что в старину художники писали волны совсем иначе, а сейчас не умеют.

Чтобы внести хоть какое-то оживление в разговор, отец коснулся излюбленной темы, но тут же понял, что Такаги это совершенно не интересует, и, как человек, умудрённый житейским опытом, решил не продолжать. Когда же оба они вернулись к привычной беседе, оказалось, что говорить, в общем-то, не о чём. Отец спросил, как Такаги развлекается. Такаги ответил, что никаких особых развлечений у него нет. Тогда отец, с видом потерпевшего крушение, умолк, перепоручив гостя Сэйго и Дайскэ. Сэйго с лёгкостью повёл разговор о самых различных вещах, начиная от гостиниц в Коба и кончая храмом в честь Кусуноки Масасигэ, причём сделал это так умело, что и племянница могла вставить слово-другое. Дайскэ вначале коснулся университета Досися, а затем они с Такаги перешли к положению в американских университетах. Когда же всплыли имена Эмерсона и Готорна, Дайскэ удостоверился, что Такаги человек сведущий, однако в подробности не стал вдаваться, и разговор о литературе не пошёл дальше нескольких имён и названий книг.

Умэко, разумеется, не умолкала ни на минуту. Главной её задачей было преодолеть робость сидевшей напротив племянницы Такаги, и девушка из приличия вынуждена была отвечать на сыпавшиеся непрерывно вопросы Умако. Сама же она не делала никаких попыток завоевать расположение Умэко. Когда она что-нибудь говорила, то чуть-чуть склоняла голову набок. Но Дайскэ это не показалось кокетством, скорее, привычкой.

Девушка получила образование в Киото. Училась играть — вначале на кото, потом на фортепьяно. Пробовала учиться на скрипке, но скрипка ей не давалась, и ничего не вышло. В театре она почти не бывала.

— Как вам понравился тогда спектакль в Кабуки? — спросила Умэко. Девушка ничего не ответила. Может быть, она не понимает театра, нет, пожалуй, она его просто презирает, подумал Дайскэ. Тогда Умэко заговорила об актёрах. А. играет хорошо, Б. - плохо… Тут Дайскэ пришлось вмешаться и прекратить разговор о театре, поскольку, с его точки зрения, невестка опять погрешила против логики.

— Ну, скажем, театр вы не любите, но романами, я полагаю, увлекаетесь? — спросил Дайскэ.

Только сейчас девушка взглянула в его сторону и, вопреки ожиданиям, вполне определённо ответила:

— Нет, я и романы не люблю.

Все ждали, что скажет девушка, и, услыхав такой ответ, громко рассмеялись. Чтобы выручить племянницу, Такаги пустился в объяснения. Племянницу воспитывала женщина, мисс имярек, в общем, в пуританском духе, поэтому, добавил он с некоторым осуждением, девушка несколько старомодна. После этого все сразу посерьёзнели, никто даже не улыбнулся.

— Это весьма, весьма похвально, — сказал отец, не слишком жаловавший христианскую религию. Умэко, которая понятия не имела о том, что это за воспитание, произнесла как-то неопределённо:

— Да, в самом деле…

Эти слова могли произвести неприятное впечатление, и Сэйго поспешил сказать:

— Вы, вероятно, сильны в английском?

— Нет, — слегка покраснев, ответила девушка.

После завтрака все вернулись в гостиную, но разговор не клеился, его нельзя было возобновить быстро, как зажигают взамен догоревшей новую свечу. Умэко подошла к роялю и открыла крышку.

— Сыграйте нам, пожалуйста! — обернулась она к гостье, но та не двинулась с места.

— Тогда вы, Дай-сан, начните!

Дайскэ не настолько хорошо играл, чтобы развлекать горстей, но перечить невестке и скучно и бесполезно, поэтому он ответил:

— Я сыграю, оставьте рояль открытым, — а сам продолжал говорить о вещах, совершенно посторонних.

Ещё с час гости посидели и стали прощаться. Хозяева церемонно провожали их в прихожей.

— Дайскэ, я полагаю, ещё побудет у нас, — сказал отец, уходя к себе. Дайскэ между тем, немного отстав от всех, с силой потянулся, едва не коснувшись руками потолка, затем побродил по пустым комнатам и вернулся в японскую гостиную. Там он застал брата с женой.

— Только не вздумай уходить, — с напускной строгостью предупредил его Сэйго. — Пойди к отцу, он хочет поговорить с тобой.

Умэко едва заметно улыбалась. Дайскэ ничего не сказал, лишь почесал в затылке. У него не хватало духу встретиться сейчас с отцом с глазу на глаз, и он стал уговаривать брата и Умэко пойти вместе с ним. Но из этого ничего не вышло, и Дайскэ остался. Тут явилась горничная.

— Прошу прощения, молодого господина просят пройти в покои хозяина.

— Сейчас иду, — ответил Дайскэ и тут же стал объяснять брату и невестке, что одному ему идти нельзя. У отца известно какой характер, да и Дайскэ человек негибкий, чего доброго, рассердит старика какой-нибудь глупостью. А улаживать дело придётся им. Так что пусть они лучше сейчас пойдут, хлопот будет меньше.

Сэйго не любил препираться и, хотя на лице у него было написано: «Что за вздор!» — поднялся со словами:

— Ну ладно, пошли.

Умэко рассмеялась и тоже поднялась с места. Все трое пришли к отцу и там уселись с невозмутимым видом.

Чтобы отвести от Дайскэ очередную нотацию, Умэко сразу же направила разговор в определённое русло. Отозвалась с похвалой о дочери Сагавы как об очень милой скромной девушке. Отец, Сэйго и Дайскэ полностью с ней согласились. Что же до американской мисс, которая якобы воспитывала девушку, то тут Сэйго выразил сомнение, сославшись на то, что именно европейским женщинам присуща развязность. Отец и невестка это замечание пропустили мимо ушей. Дайскэ же сказал, что скромность девушки та же застенчивость, обусловленная принятыми в Японии отношениями между мужчиной и женщиной, и воспитание мисс, если она и была, здесь ни при чём. Пожалуй, это верно, сказал отец. Умэко высказала, предположение, что на девушке сказалась жизнь в Киото. Сэйго не упустил случая съязвить, заметив, что и в Токио не все женщины похожи на Умэко. Отец сделал строгое лицо и постучал по пепельнице. Умэко нашла внешность девушки незаурядной, с этим согласились все, даже Дайскэ. После этого разговор перешёл на Такаги, который произвёл впечатление человека сдержанного, но весьма приятного. Никто, к сожалению, не знал родителей девушки, но отец заверил, что за их честность и порядочность ручается, сославшись при этом на мнение одного из депутатов тамошнего префектурального собрания, человека весьма состоятельного. Что же до их имущественного положения, то оно намного прочнее и надёжнее, чем у иных предпринимателей.

На этом разговор был исчерпан, и отец обратился к Дайскэ:

— Серьёзных возражений, я полагаю, у тебя быть не может?

Сам тон и смысл этих слов были скорее похожи на приказ, нежели на вопрос.

— Гм, как вам сказать, — ответил неопределённо Дайскэ. Отец смотрел на него в упор и всё сильнее и сильнее хмурил свой и без того морщинистый лоб. Выручил Дайскэ брат, избавив его от необходимости тотчас же дать ответ.

— Что ж, — сказал он, — пусть немного подумает.