Вчера мы проводили в последний путь Ирину Митрофановну, старенькую соседку с первого этажа, тихую маленькую женщину, которая жила в нашем доме с незапамятных времен. А дом наш, надо сказать, изрядно староват. Из тех первых жильцов, что когда-то с такой радостью заселяли новосторойку, оставались она да парализованный старик из седьмой квартиры, за которым давно уже ухаживала его пожилая дочь, тетя Настасья. Отец ее несколько лет для общества был скорее овощ, чем человек, но крепкое сердце зачем-то все держало его на этом свете. Тетка Настасья не роптала по этому поводу, а из года в год несла свой страдальческий крест смиренно и с дочерней любовью. Теперь он остался последним старожилом нашего допотопного дома.
В подъезде нашем жильцы менялись постоянно. Кто-то, как мы, купил недорогую квартирку в надежде подсобирать немного на лучшее жилье, кто-то наоборот переехал сюда из лучшего, в результате разъезда с женами или со своими повзрослевшими детьми. Но и они втайне мечтали перебраться отсюда хоть куда-нибудь.
Наверно из-за этого, а может и еще от чего, но были соседи между собой не дружны. Слава Богу, и не ссорились, «Здравствуйте, до свидания. Какой у вас замечательный малыш. Ах, как ваша дочь повзрослела» – вот, впрочем, и все, на что они были способны.
Меня это вполне устаивало. Мы не собирались жить здесь долго, два-три года и мы, наконец, достроим свой коттедж.
Так уж вышло, что Ирину Митрофановну хоронили мы за счет всего подъезда, она была глубоко одинока, бедна и денег на похороны у нее не оказалось Подсуетилась тетка Настасья, пробежав по соседям и собрав нужную сумму. Скромный поминальный стол впервые собрал всех соседей вместе, словно напоследок Ирина Митрофановна решила всех нас перезнакомить и сдружить.
За столом сидели недолго, больше молча, ведь про жизнь старушки мы ничего не знали и ничего толком сказать о ней не могли. Только тетка Настасья вспоминала что-то из далекого прошлого, когда была жива ещё ее мать, и она сама приезжала в этот дом в гости со всем своим семейством.
– Да разве теперь мне до соседок, – говорила тетка Настасья, вытирая уголком черного платка повлажневшие глаза. – И свой дом, и папку не бросишь.
– Да вы б его к себе забрали, что ли, – проговорила Татьяна Ивовна из пятой квартиры.
– Да куда же, я с сыном живу, у нас двушка, двое внуков.
– Сама бы сюда переехала.
– Да кто же ребят в садик водить будет, молодые наши рано уходят на работу, да все больше до темна, на жилье собирают. Одно спасение, Иван мой по дому помогает, а ведь, хоть пропадай, измучилась вся.
– Да, хоть бы Бог прибрал отца вашего, – протянул весьма захмелевший Сергей из третьей. Жена его, сидевшая рядом, больно ткнула мужа в бок.
– Да ты что? – тут же вскинулась тетка Настасья, – Это ж папка мой, родненький. Пока он жив и я дочка, а помрет, так сиротинкой стану.
Все посмотрели на нее с сочувствием.
– Да, такова наша доля, – протянула опять Татьяна Ивовна.
Как-то само собой разговор пошел об отцах и матерях, давно ушедших и еще живущих.
Часа через два потихоньку стали расходиться.
У меня был выходной и я осталась с теткой Настасьей и еще одной соседкой убрать со стола. Вот так, жил человек и все, пустая комната с завешенным зеркалом и остановившиеся ходики с гирьками.
Мы делали свое дело почти без слов, а если и говорили о чем, то почему-то шёпотом, словно боялись потревожить кого-то, уже не живущего в этом доме.
– Ну, прости нас Ирина Митрофановна за все, царствия тебе небесного, – тетка Настасья перекрестилась на пороге и закрыла дверь в квартиру.
– До новых жильцов, – вздохнула Лариса.
Мы разошлись по своим домам, к своим вечным делам и проблемам за которыми совсем не видим людей.
С этого дня жизнь в подъезде переменилась. Все мы стали как-то ближе друг другу, словно родня, какая-то очень дальняя, но все же родня.
Я и сама заметила за собой, что меня стала интересовать жизнь соседей.
Вскоре, на скамейке у подъезда, где так долго сидела одинокая Ирина Митрофановна, стали собираться соседки, а затем и соседи, беседуя о чем-то, делясь своими проблемами и радостями. И для всех оставалось загадкой, от чего не было так раньше?
Квартира Ирины Митрофановны всё ещё пустовала, смотря печальными окнами на беседующих. Я часто поглядывала внутрь, первый этаж давно уже врос в землю, и окна были так низко, что в них можно было рассмотреть всё, что делалось внутри квартиры.
Все те же остановившиеся ходики на стене и завешенное зеркало, его так никто и не открыл.
Тетка Настасья однажды поймала мой взгляд.
– Я на девять дней свечку ей в церкви поставила, сороковины скоро, собраться что ли?
И все сразу подхватили, «собраться» – словно эта мысль была в голове у каждого, но никто не решался ее озвучить.
Мы снова сидели за столом в квартире Ирины Митрофановны. У её портрета горела большая восковая свеча. Налитая стопочка с куском чёрного хлеба. Мы вели негромкий разговор о жизни, о покойнице, вдруг оказалось, что в памяти у каждого остались какие-то моменты с ней, по которым из крупиц собиралась ее тихая незаметная жизнь, хотя бы тот отрезок, что провела она вместе с нами.
Огонек свечи тихо колебался, кидая отблески на портрет Ирины Митрофановны. Иногда мне казалось, что она плачет, глядя на нас.
– Надо бы собрать ее вещи в коробку, – заметила жена Сергея.
– Соберу завтра да в церкву отнесу, – отозвалась тетка Настасья.
– Самое верное решение, – поддержала Татьяна Ивовна, – ей уже там ничего не нужно, а людям сгодиться.
Но на завтра ни у кого не оказалось времени. А через день появилась у нас новая соседка.
Худенькая девочка лет восемнадцати, в больших черных очках и такой короткой юбчонке, что тут же вызвала осуждение сидящих у подъезда. Шла она вместе с Анной Дмитриевной, начальницей нашего ЖКО.
– Знакомьтесь, – обратилась Анна Дмитриевна к сидевшим, – это ваша новая соседка, в первую заселяется.
– Да-а, – только и сказал Иваныч из шестой квартиры, – таких-то у нас еще не было.
– И что это? Она одна там жить будет? – поинтересовалась его жена у начальницы, когда та вышла назад.
– Девчонка сирота, от собеса выделили, так что уж примите. Да и последите за ней за одно, сами знаете, детдомовские нынче какие бывают, – ответила Анна Дмитриевна и пошла дальше, гордо неся свою высокую прическу, как корону на голове.
– Прощай тихая жизнь, – протянула Татьяна Ивовна, поднявшись со скамейки, – пойду гляну, наверно хлебушек свеженький подвезли уже.
– Возьми-ка и нам буханочку, – протянула ей деньги жена Иваныча.
Из подъезда с постиранным бельем вышла тетка Настасья. Тяжелый пластиковый таз тянул ей руки.
– Как папаша вас? Я вам потом клубнички занесу, – сказал Иваныч, показывая рукой на ведро с крупной клубникой.
– Вот купили, на компот закрою, Иваныч мой обожает клубничный.
– Спасибо, отец мой то же пьет такой, а вот от смородинового морщиться. Это только врачи говорят, что он ничего не чувствует. А мне иногда кажется, он меня слышит, – вздохнула тетка Настасья.
– Ох, а у нас же соседка новая.
– Да ну?! И кто такая? – заинтересовалась Настасья, ставя таз на землю.
– С детдома, молодая, худющая такая.
– Надо бы зайти, познакомиться, может помощь какая нужна, – Настасья вытерла со лба выступивший пот.
– Во, клубничкой угостить, самое оно, – поддержал Иваныч.
Через пол часа тетка Настасья, Иваныч с женой и Татьяна Ивовна стояли у двери квартиры Ирины Митрофановны.
Девушка открыла дверь и с удивлением смотрела на незнакомых людей.
– Здрасти, – нашлась тут же жена Иваныча, – мы к вам по-соседски, знакомиться значит.
– Может помощь какая нужна, – Иваныч протянул девушке миску с клубникой.
– Проходите, – ответила та и чуть отошла в сторону, коридорчик был явно тесен для такой толпы.
Потом они пили на кухне чай из чашек Ирины Митрофановы с пирогом Татьяны Ивовны, рассказывали о том, какой хорошей была прежняя хозяйка, расспрашивали новую и, наконец, договорились, что завтра придут ещё раз, помочь девушке навести порядок, переставить кое-какую мебель. Кстати, новую хозяйку то же звали Ирина.
У меня снова был выходной, и я с удовольствием и интересом пошла со всеми вместе к новой соседке. К тому же у меня остались неплохие шторы, мы недавно повесили новые, и я решила отнести их Ирине, вдруг пригодятся.
Как оказалось, я была не одна такая. Татьяна Ивовна, принесла с собой плюшевое покрывало, не новое конечно, но вполне себе ничего. Жена Иваныча захватила светильник, давно лежавший в антресолях, Сергей пришел с чемоданчиком, полным разных инструментов – настоящий мужчина.
Ирина даже всплакнула, увидав наши дары.
– Я и не знала за что хвататься, – всхлипнула она, у меня же ничего нет, кроме собственных вещей.
– Ничего, девонька, всем миром поможем, – успокоила жена Иваныча, – мы молодые были, то же ничего не имели.
Вещи Ирины Митрофановны были аккуратно сложены в заранее приготовленные ящики, впрочем, их оказалось совсем мало, но всё чистое и целое. Казалось, что самое старое и дряхлое хозяйка сама успела выбросить перед смертью, а может, просто обходилась самым малым. Альбомы с фотографиями, какие-то книги и документы сложили отдельно.
Мебели в комнате было мало, но все необходимое для жизни. Диванчик, шкаф и сервант, полный разнообразных стаканчиков и тарелок.
– Ну вот, Ириша, посуду покупать уже не надо, смотри, сколько ее тут, – сказала Татьяна Ивовна, до блеска натирая бокалы.
– Ой, я и мечтать не могла, – порхала по чистой уютной квартирке Ирина, – у меня все есть, как во дворце.
– Ну да, чем не хоромы? – сказал Сергей, зажигая светильник над диваном.
– Ой, подождите, – кинулась из квартиры тетка Настасья. Вскоре она вернулась с большой картиной.
– Все равно у отца за шкафом стоит.
С картиной комната и правда стала выглядеть еще лучше, получилось некоторое подобие старинного салона. Мы стояли и любовались своей работой.
– Что скажешь, Ирина? – Сергей поправил угол картины. – Как тебе квартирка?
Тут только все заметили, что она тихо плачет, сидя на полу в коридоре.
– Ты чего это, дуреха?
Девушка протянула нам фотографию и зарыдала.
– Что ты, Ирочка, все хорошо, – кинулись мы к ней, ничего не понимая.
Девчонка по-прежнему тянула к нам старое фото.
– Это, это моя ба, – она захлебывалась слезами.
– Что Ира?
– Это моя прабабушка.
– Что?
Все оцепенели, на фотографии нежно улыбалась молодая Ирина Митрофановна, рядом с ней, прижавшись, сидела девочка лет трех с огромным бантом. На обороте надпись:
«Любимому Мише от жены и дочки Светочки. август 1941год»…
Мы долго еще сидели на кухне, пили чай, слушали рассказ Ирины и рассматривали старые фото, документы Ирины Митрофановны и читали ее дневник, рассказ о трудной жизни человека, которого уже нет с нами.
Ирина Митрофановна в молодые годы жила в Ленинграде, работала в музее, она вышла замуж за молодого лейтенанта, обожавшего ее, родила дочь Светочку – голубоглазое чудо, и дальнейшее рисовалось ей одним большим счастьем. Если бы не война…
Горе в ее дом вошло сразу и навсегда, муж пропал без вести в первые дни войны, только и остались от него несколько фото в военной форме и справка из военкомата. Стала Ирина ни жена, ни вдова. Часто смотрела она на фото, что так и не успела отослать мужу и думала о том, что никогда больше не быть ей такой молодой и счастливой. Одно заставляло её держаться и жить дальше, дочь Светланка. Ирина так и не смогла сказать дочери, что папы у нее больше нет, да и не могла сказать, до последнего верила, что муж вернется.
Не знала Ирина ещё в тот момент, что приготовила ей судьба ещё большую муку. В Ленинграде началась блокада, музей требовал от нее теперь много времени и сил, готовилась эвакуация. Маленькая Светочка всё чаше оставалась под присмотром соседей. Худенькое, полупрозрачное существо. Ирина боялась за дочь и каждый раз, по возвращении домой, обнимала и целовала ее, благодаря Бога, что девочка жива.
Но однажды Ирина вернулась к разрушенному дому, люстра ее все еще качалась на потолке, но половина квартиры уже лежала под ногами в виде груды бессмысленного мусора. Женщина упала на колени и страшно закричала. На этот крик и прибежала ее старая соседка.
– Что ты, Ира, жива твоя Светочка, жива, там мы, в бомбоубежище сидим.
С этого дня и появилась у Ирины Митрофановны мысль отправить дочь в эвакуацию, в то время еще вывозили детей.
– Уж, коль сама не выживу, так хоть дочь спасу, – думала Ирина, складывая кое-какие вещички дочери в холщовую сумку, предварительно вышив на них имя, фамилию и адрес музея, так как дома у них теперь не было. В маленькую сумочку для документов, что осталась от мужа, Ирина сложила несколько фотографий, чтоб девочка не забывала родные лица, и маленькую целлулоидную куколку с одежками: «Все таки ребенок, пусть играет».
Детей посадили в крытый грузовик, стояла тишина, если не считать слышимых вдалеке взрывов. Дети и взрослые плакали молча, кричали только их сердца.
Ирина поцеловала Светочку, положила холщовую сумку рядышком и повесила на шею девочке сумочку для документов.
Машина тронулась. Другие дети что-то кричали своим мамам, а ее Светочка сидела тихо, прижимая к груди свою маленькую сумочку, взрослая, словно и не три года было ей, а все тридцать. Только в огромных голубых глазах плескался страх, выбираясь наружу слезинками, что стекали по ее щёчкам.
Такой и запомнила навсегда Ирина свою дочь. Больше увидеть свою девочку ей не довелось. Где-то под нашим городом эшелон с детьми попал под бомбежку, несколько десятков ленинградских детишек, бежавших от смерти из умирающего Ленинграда, нашли ее в сотнях километров от своего дома и родных. Холщовая сумка с вещами, на которых так старательно вышивала Ирина адрес и имя, лежала рядом с обезображенным тельцем девочки. Детей похоронили в братской могиле вместе с погибшими солдатами, а матерям полетели страшные весточки.
В то время Ленинград оказался в полной блокаде, как выжила, Ирина не знала и сама. А после войны собрала свои вещи, да и переехала в наш город, на ту землю, где была пролита кровь ее дочери. Только вот могилки отыскать так и не смогла, не сохранились документы о захоронении, а может быть и изначально не правильно указано место, война ведь. Но Ирина Митрофановна так и осталась в нашем городе, устроилась в краеведческий музей, специалистом она была превосходным, о чем говорили многочисленные грамоты. А когда сил работать не осталось, вышла на пенсию и жила тихо и незаметно в квартире номер один нашего дома до последних своих дней.
Но жизнь порой бывает не предсказуема.
Дочь Ирины Митрофановны Светочка, по какой-то, одному Богу известной, случайности осталась жива, правда ранена и долгое время провела в госпитале, после чего ребенка перевели в детдом. Вскоре хорошенькую девочку удочерили. Вещей, что так бережно собирала ей мама на девочке не оказалось, сама она только и помнила, что звали ее Света из Ленинграда, мама Ия (р она тогда еще не говорила) Всё, что осталось девочке от прошлой жизни – маленькая покалеченная куколка и несколько фотографий, где, как все решили, была она со своими родителями. Всю свою жизнь берегла Светлана эти фото, одно время пыталась даже искать своих родных в Ленинграде, но всё напрасно.
Жизнь Светланы, несмотря на пережитое в детстве, шла ровно, вышла замуж, родила сына, дождалась внучку. Но, злая судьба в один миг перечеркнула все это.
В тот день они все вместе ехали на дачу.
– Открывать сезон, – смеялся тогда сын. Все они были в тот день веселы…
Муж так и умер с улыбкой на губах. Огромный камаз смял их маленькую «окушку» в груду металла. Как выяснилось позже, водитель был пьян, а из их семьи остались в живых только Светлана и маленькая Ириша. Светлане пришлось ампутировать ноги, слишком переломало, а Иринка отделалась небольшими ссадинами и сотрясением мозга. Погибая, невестка укрыла собой дочь и приняла на себя самые страшные удары.
С тех пор девочка жила в детском доме, а бабушка – в интернате для инвалидов. Квартиру у них отобрали почти сразу же, была она ведомственной – не стало мужа, и квартира перестала принадлежать им. Бабушка и внучка, как могли, поддерживали связь, когда внучка подросла, стали встречаться. Теперь Ирине исполнилось восемнадцать, она получила от собеса квартиру и собиралась забрать бабушку к себе.
И вот.
На кухне плакали все, вместе с нами и наши мужчины хлюпали носами. Чтобы чего-то не пропустить они даже не выходили курить.
Бедная Ирина Митрофановна, как жаль, что она так и не узнала о своей дочери. Какое провидение привело сюда её правнучку Ирину? Все это было так странно…
Через неделю мы познакомились со Светланой, она была очень похожа на свою мать, только глаза небесного света, видимо от отца. Она весьма ловко управлялась со своей инвалидной коляской и все плакала, то от счастья, то от мысли о матери.
На годовщину смерти мы вновь собрались в квартире Ирины Митрофановны. Большая восковая свеча снова горела у ее портрета, легкое пламя бросало отблески на ее лицо.
– Знаете, мне все время кажется, что она улыбается, – Ирина ласково провела по портрету рукой.
Царствия тебе небесного, Ирина Митрофановна.