И это апрель! Хмуро, как вечером. Промозглый ветер, пахнущий снегом, словно сейчас поздняя осень. В небе сухими листьями летают обертки от мороженого. Кучи на газонах, прелая листва пополам с собачьим дерьмом — дворники всю неделю чесали траву граблями. Я поёжился. Холодно! От главного корпуса ДК до библиотеки, где ютится в торце самодеятельный театр, идти минуты три. Театр уж лет пять как выселили из основного корпуса, сдав его помещения под какой-то офис. А эти артисты по привычке через парк в костюмах бегают. Ладно хоть Надюху заставил куртку накинуть. А сам погорячился — уши под фуражкой мёрзнут, капюшона у гимнастёрки нету. Поддался на уговоры помелькать в массовке в начале спектакля. С режиссёром ихним повздорил — гимнастёрки-то у артистов без знаков различия, с петельками от снятых погон. Не Красная Армия, а банда Махно. А он сказал мне «Вот зануда!», шутя типа, и весь коллектив целый час мастерил петлицы и шевроны.

Режиссёр у них — человек увлеченный. Лучше сказать — блаженный. Тридцать лет ведёт театральный кружок «от пяти до „без памяти“». Вечно у него в постановке три-четыре спектакля, на премьеры которых ходят почти исключительно лишь родственники юных артистов. Самодеятельный театр — своего рода секта, параллельный мир. Нет, это не худший вариант для увлечения. Но сам я к этому «лицедейству» отношусь скептически, без всякого энтузиазма. А моя половина до сих пор норовит поучаствовать в постановках, да и меня ещё привлечь, как сегодня. У ней-то тут подруги юности, общение, а там на сервере, «красные» упорно пытаются одолеть «синих». Утром была сплошная мясорубка, меня сбили на «Пешке», а сейчас наверняка не достанется ничего лучше «ишачка». Как спектакль-то называется? Забыл, надо же… Пусть играют, я сейчас переоденусь — и домой. Вон ворона, словно «Штука», валится на крыло и уходит в пике, в гущу ветвей… Я проводил ворону взглядом. И едва не столкнулся с какой-то белобрысой девчонкой, внезапно возникшей на тропинке. Театралы, блин, носятся как угорелые. Девчонка, что странно, не полетела пулей дальше, а словно пьяная шагнула к дереву и прильнула щекой к шершавой коре. Худющая, бледная, коротко стриженая. В театре раньше вроде бы не видел. А почему в чёрном трико, как в пантомиме? Все кости видать. Да что это с ней? Надулась пива, выделываясь перед подружками, и окосела. Нет, нельзя так про людей думать. А то случится вот так приступ у старика, упадёт на улице, а прохожие будут брезгливо обходить его, думая что алкаш. Я шагнул к девочке, нерешительно тронул за плечо — «Э-эй, что с тобой?».

Девчонка с усилием открыла глаза и медленно подняла взгляд. Видно, что ей было очень плохо. Но увидев того, кто оказался перед ней, она вдруг радостно выдохнула — «Товарищ лейтенант!»… И заревела в три ручья.

Я не растерялся, строго так, и сурово произнёс: «Отставить истерику!».

Как ни странно, эта фраза возымела действие. Девчонка сжала губы, ещё раз всхлипнула, попыталась встать прямо, и каким-то глухим голосом произнесла:

— Товарищ лейтенант. Я имею при себе информацию… сведения государственной важности. Надо срочно сообщить…

— Куда? — оторопело переспросил я.

— В Москву… — она пошатнулась и снова прислонилась к дереву.

— Что с тобой?

— Пить… — слабо произнесла девчонка, сползая по стволу.

Я подхватил её за плечи и практически потащил к дверям театра. Ноги её заплетались, голова бессильно валилась набок. Как назло, в театре не было никого. Все ушли на премьеру. А, ключ-то в кармане, не забыть потом занести. Усадив болезную в кресло, кинулся в другую комнату, за аптечкой. Там должен быть нашатырь. Резкий запах привел девчонку в чувство. Я подал ей граненый реквизитный стакан с холодной водой. Девчонка залпом осушила его, и попросила ещё. Я шагнул к столу, набулькал из запотевшего графина охлаждённой. Предприятие в прошлом году расщедрилось на несколько кулеров для ДК, однако самодеятельному театру кулера не досталось, и юные артисты с графинами из реквизита бегали по воду в библиотеку.

— Пей потихоньку, горло застудишь… Так что ж такое с тобой, ты можешь сказать?

— Последствия… переброса. Сейчас, наверное, пройдёт… Товарищ лейтенант, это срочно, у меня сведения, особо важные, оборонного значения… Вы должны напрямую… доложить… командиру… командующему… нет, наркому…

— Какому наркому?

Надо же, я думал, нынешние школьники и слов таких-то не знают. Ох, как её колбасит, бедную. Глаза мутнеют. Не упала бы снова в обморок. Я полез в карман за телефоном, надо скорую вызывать.

— Наркому… внутренних дел… или нет… государственной… безопасности… Ну что вы сидите?! От вас… двадцать семь… вся страна… судьба Родины зависит! — она уже едва не плакала. Что ей надо от лейтенанта РККА, и разве не видно, что я ряженый? А она вдруг встряхнула головой и спросила отрывисто:

— Товарищ лейтенант… войны… ещё… нет?

— Какой войны?

— Мировой…

— Да нет вроде….

— Долетела… — девчонка закрыла глаза и молча заплакала. Где же телефон? Наверное, в куртке. Я пошел в другую комнату, к вешалке.

— Не вставай, я «Скорую» сейчас вызову…

— Не надо «Скорую». У меня с собой есть… противошок.

Я обернулся. Девчонка достала из кармашка шприц-тюбик, похожий на тот, что из армейской аптечки, закатала рукав, и воткнула иглу себе в предплечье. Я обалдел. Она что, промедолом ширяется? Хохотать начнёт, по полу валяться. Вот и телефон. Как же у скорой короткий номер? Хоть в справочную звони.

— Товарищ лейтенант, это что, полковой клуб?

— Нет. Батальонный…

Вроде бы в себя приходит. По сторонам озирается. А в этой комнате — реквизит, шинель на гвозде, бюст юного Ильича, который переселили сюда из той же библиотеки.

— Товарищ лейтенант. Вы мне наверное не поверите. Но всё, что я вам скажу — страшная тайна. Это должно быть абсолютно секретно. Государственная тайна, понимаете? Если вы сомневаетесь, я могу вам рассказать, кое-что. И показать. Но вы обязаны хранить всю информацию в строгом секрете.

Мне вдруг стало весело. Со стороны это похоже на пародийную пьесу про попаданцев. Сдержав ухмылку, я кивнул.

— Тогда посмотрите внимательно на мою одежду.

Я посмотрел. Нет, это не театральное трико. На ней комбез эластиковый, типа лыжного. Ну да, редко ходят по улице в горнолыжном эластике. Это именно горнолыжный — вон наколенники, налокотники и прочие протекторы проступают. Странная расцветка только — типа милитари. Камуфляж то есть. Но…

— Кажется, он был чёрный?

— Да. Вы заметили? У вас такого материала ещё нет.

Вообще-то я читал про японские горнолыжные комбезы, которые меняют цвет в зависимости от температуры воздуха. Поэтому не сильно удивился.

— И вот ещё… — нахмурившись, девочка вытащила из кармашка на поясе мобильник. А может, КПК или mp3-плеер. Экран сенсорный, дюйма четыре, марка не пойми какая, тоненький.

— Вы знаете, что такое телевизор?

— Ну, в общих чертах, да.

Она повернула экран ко мне.

«…акое телевизор?

— Ну, в общих чертах, да.» — взгляд поверх камеры пришёлся к месту, прямо кадр из фильма.

— Цветной? — я делано удивился.

— Да. Но знайте — вы никому не должны про это рассказывать. Это не только телевизор, а ещё и вычислительная машина, электронная книга, камера, радиоприёмник, навигатор, спутниковый телефон…

— Спутниковый? Ого!

— Радиотелефон. Космический.

— И что, можно на Луну позвонить?

Девочка раздражённо вздохнула. Надо же, какой лейтенант наивный. А меня несло. Я тоже могу дурака валять. Кто первый засмеётся, тот проиграл.

— У тебя есть родственники на Луне?

— Нет… А… Откуда это у вас?

— Что?

— В руке…

А, в кулаке у меня по-прежнему телефон, так в скорую и не позвонил.

— А-а, это? Гибрид патефона и телефона? Так мы как раз попаданцами и занимаемся. А то лезут и лезут откуда-то. И все как сговорились — надо предупредить товарища Сталина, замочить Хрущева, танки новые на коленке рисуют. Мобильники в нос тычут, а как сделать — не знают. Ты чертежи привезла? Нас интересует полный комплект проектной документации на калашник и атомную бомбу.

Девчонка оторопело захлопала глазищами. Но видимо поняла, что я дурачусь. Прищурилась недобро.

— А почему у вас петлицы такие… самодельные?

— А почему у тебя, бабушка, такие зубы? — тоненьким голосом передразнил я.

— Так. Ладно. Скажите, какой у вас тут сейчас… год?

Вот артистка. Спросила так серьёзно… Вперилась в меня взглядом, и в голубых глазах тоска такая, что мне враз расхотелось шутить.

— Две тыщи одиннадцатый…

— Что-о?!

— Две тысячи один-над-ца-тый.

— Скажи, что врёшь!

— Да нет, не вру.

— Амбец… — девчонка с убитым видом откинулась на спинку кресла. Я взял пустой шприц-тюбик и хотел было ляпнуть, мол, чтобы в прошлое попасть, надо машину времени сделать, а не всякой дурью ширяться. «Ansedol», 12.19, 12.23. Название ни о чём не говорит, а цифры… Часы, минуты? Или год-месяц? Изготовлен… Годен до… Неужели?! Не-ет, это наверняка розыгрыш. Циферки на шприц-тюбике можно маркером исправить, например. Это театралки прикалываются. Подговорили девчонку, которую я не знаю. Я ведь бываю тут редко, знаю не всех, но за последнюю неделю, пока моя меня сюда таскала, успел всех достать спорами «за историю». У многих теперь ведь никакого представления об истории, одни обрывки штампов из желтой прессы. Вот я и выступал, в смысле — выступал в качестве консультанта. И про попаданцев говорил с режиссёром. А они мне теперь спектакль устроили. Я заозирался в поисках скрытой камеры. Девочка встала, шагнула к окну. За окном пробрасывал снег.

— А почему у тебя спина чёрная?

— Сейчас посветлеет, — сказала девочка. — У ткани реакция не мгновенная. Когда садишься, на спине засветки нет. Черное пянто через несколько секунд и в самом деле поблекло и слилось с общим фоном.

— Театр-студия «Ручеёк», — прочитала девочка на стенде. — Понятно.

— Ты откуда вообще выскочила? — спросил я.

— А ты не видел?

— Нет… Шёл, и чуть на тебя не наткнулся.

— И никого рядом не было?

— Да и тебя вроде бы не видать было.

— А как тебя зовут?

— Коля. А тебя?

Девчонка промолчала. Полезла в один из кармашков на поясе. Вынула маленький плоский девайс, разложила его — это оказались выпуклые панорамные очки.

— Надень их. Посмотри. Пару минут.

— Что это за очки?

— Виры.

Я нацепил очки, то есть виры, на нос. Девчонка поправила их, сдвинув ближе к глазам.

— И что? — сказал я. — Что дальше делать?

— Сядь на стул. Смотри…

Комната исчезла. Я словно очутился в небе. Впереди была бескрайняя синева, внизу клубились облака. Вокруг, куда не оглянись, было только небо. Эффект присутствия — полный, я опасливо глянул под ноги. Себя я увидел, а пола не было. То, на чём я сидел, напоминало велотренажер, висящий в воздухе. А на мне был красный комбез. Ноги были явно не мои, и похоже, вообще девичьи.

— Высоты боишься? — раздался откуда-то голос девчонки.

— Да нет, — почти не соврал я, и поднёс руки к глазам. Руки тоже были не мои. В белых перчатках. Но перчаток на руках я не ощущал. Умом я понимал, что это всего лишь картинка, виртуальная реальность. Но до чего реальная картинка! Даже когда к самым глазам перчатки подносишь, видно все шовчики и мельчайший рельеф, и никаких полигонов или отдельных пикселей не видать!

— Возьмись за штурвал, — услышал я.

Я положил руки на штурвал. Ничего не почувствовал, но штурвал послушно качнулся. Облака вокруг тоже качнулись.

— На правой рукояти вверху газ, снизу тормоз. На себя — вверх, от себя — вниз. Всё как обычно, крен, поворот…

Ага, как обычно, если ты лётчик. Или хотя бы вирпил, как я. Я плавно нажал на газ. Облака подо мной понеслись назад. Так, вокруг меня и «тренажера» — прозрачный пузырь. На плоской панельке бегут две цифры. 1220…21… 20…19… 18… - высота, должно быть. 330… 29… 30… - скорость.

— Держи к солнцу, а то кроме облаков ничего не увидишь.

Я крутанул штурвал влево. Пузырь рванул к слепящему до боли в глазах светилу. В разрывах облаков замелькала земля, поросшие хвойным лесом холмы. Меж холмов показался город. Небольшой городок на плоском холме. Высокие здания непривычно плавных очертаний. Нет, не слишком высокие — этажей по двадцать. Громадный бирюзовый бассейн под прозрачным куполом. Легко одетые люди на улицах. У них тут лето. Я сбавил скорость и стал снижаться, чтоб рассмотреть всё получше. Вдали промелькнуло несколько таких же пузырей, промчался серебристый аппарат, похожий на минивэн без колёс. Рядом пролетел ещё один пузырь, сидящая в нем девчонка, странно знакомая, на секунду обернулась. Я вспомнил. Этот пузырь называется флип. То есть назывался так в одной фантастической книжке про будущее. Там был 2082-й год. Или 2182-й?

— Для общего представления пока хватит, — город исчез, а девочка сняла с меня очки. Мои руки ещё держали воображаемый штурвал.

— Так ты… оттуда?! — ещё не веря в реальность происходящего, спросил я.

— Оттуда.

— Какой у вас там год?

— Двадцать третий.

Две тысячи… сто двадцать третий?! Да, наверное так. 2223-й — это слишком далеко. А так — как раз, сто лет тому вперёд…

— …Кто ты?

— Зови меня Алиса, — сказала девочка, вздохнув.

— А на самом деле?

— И на самом деле. Я — Алиса. Или мне надо было под троллейбус попасть?

Я опешил. Словно услышал известный лишь мне пароль. Нахлынуло щемящею волной откуда-то из детства. Я ведь так ждал когда-то, что Алиса — та самая, из будущего, вдруг появится у нас. Зачем? Я тогда не задумывался. Появится, я (непременно я) её встречу, а что будет дальше, я представлял смутно. Виделись звездолёты, другие планеты, космические пираты и погони с перестрелками из бластеров. Но почему я решил, это именно она? У той комбез обычно красный, и стрижка не такая короткая. Нет, но… Комбез можно и другой одеть. Я боялся поверить в то, что она и есть та самая Алиса. Почему я сразу её не узнал?… А ведь глаза-то у неё и вправду Алисины. Нездешние, что ли.

— Мне надо отсюда уходить, и лучше незаметно, — нарушила молчание Алиса. — О моём появлении никто не должен знать.

— Куда ты пойдёшь?

— Не знаю. Придумаю что-нибудь.

— Ты будешь также незаметна, как Штирлиц с парашютом.

— Почему?

— Ну… у нас так обычно не ходят. Здесь же не горнолыжный курорт.

— А если я только что с горнолыжного курорта?

— Всё равно, может никто ничего и не спросит, но внимание будут обращать. Погоди, можно же накинуть что-нибудь поверх! Мы в театре или где?

В театральной раздевалке стоял старый шифоньер, полный старых вещей и самошитых костюмов. Денег на костюмы выделяли мало. Юные артисты то и дело тащили в театр старые брюки и малые куртки, которые потом иной раз годами лежали на полке, прежде чем превратиться в театральный костюм. Для Алисы тут быстро нашлась потёртая джинсовая курточка. Подходящих штанов не было.

— Хоть бы камуфляж тебе выключить.

— Не выключается. А зачем?

— А то слишком заметно. Обычно в чёрных ходят, в синих…

— А это что? — Алиса вытащила пузатый пакет.

— Колготки старые, девчонки из них косы приставные плетут, и страусов всяких.

— Подойдёт, — Алиса вытащила чёрные нейлоновые колготки, с уже обрезанными по причине износа до дыр ступнями. Комбез превратился в чёрные лосины. Кусок других, более плотных колготок, завязала узлом, вывернула, и превратила в шапочку. Правильно, с такой стрижкой она на мальчишку похожа, лишнее внимание ни к чему привлекать. Да и холодно на улице. Я тем временем тоже переоделся. Надо идти, пока не закончился спектакль.

— Знаешь что, Алиса, — сказал я. — Пошли пока ко мне. Тебя ведь здесь некуда пойти?

Алиса кивнула. Спросила:

— Какой это город?

— Ангарск.

— А дома своим что скажешь?

— Пока ничего. Моя после спектакля к тёще пойдет, и детвора там вся сейчас. Там и заночуют, бабушка их с ночевой позвала.

— А сколько у тебя детей?

— Трое. Старшая почти как ты.

— Нэт у вас есть?

— Интернет? Есть…

— Пошли. До завтра я что-нибудь придумаю. Не надо, чтоб нас видели вместе. Мало ли что. Ты впереди пойдёшь, а я за тобой следом. Ты далеко отсюда живёшь?

— Да нет, на Мира, идти минут десять-пятнадцать. Выходи и прогуляйся до фонтана. Я ключ отнесу. А потом мимо тебя пройду к выходу. Да, на двери в подъезде домофон, но он сломан и до понедельника его не починят. Зайдёшь так. Двадцать первая квартира.

В сером голом парке не было ни души. Непогода. Ветер нёс снежные хлопья. Я проводил Алису взглядом. Потом запер дверь и помчался отдавать ключ. Алиса неспешно бродила вокруг фонтана, отстранённо глядя перед собой. Зря я её одну тут оставил, за ней ведь кто-то ещё проник. Не зря же она беспокоится. Ладно хоть переоделась, издали выглядит вполне обыкновенно, как местные. Во мне бурлил давно забытый азарт детской игры в шпионов. Неужели это всё на самом деле? Я поймал себя на том, что ощущаю себя снова лет на двенадцать, а не на свои сорок. Я прошёл мимо, но у ворот парка как бы невзначай обернулся. Алиса шла позади, шагах в сорока, не глядя на меня. Лишь бы не потерялась. До нашего дома от парка — три квартала, большей частью по безлюдным дворам. Я, можно сказать, ожидал, что за нами увяжутся космические пираты. Но так и не заметил никакой слежки. Даже обычных хулиганов на пути не встречалось. Только бы не Алиса не попала под троллейбус, переходя улицу. А то вдруг ей опять плохо станет, голова закружится. Троллейбус я увидел неожиданно. Он надвигался, неотвратимо как танк. А я встал как вкопанный. У нас в городе ведь никогда не было троллейбусов! Это могло означать лишь одно — я теперь тоже попаданец. Точнее — пропаданец. Мы в параллельном мире. Троллейбус притормозил перед светофором, но его штанги двигались дальше, и я с облегчением увидел выползающий из-за него трамвай. Когда мы подходили к нашему двору, снег повалил так, будто туча вспорола брюхо об крыши. Стоило обернуться — снег хлестал в лицо мокрыми хлопьями. Алиса стала почти не видна в снежной кутерьме. Я сбавил шаг, чтобы она не потеряла меня из виду. Непогода — это хорошо, бдительные бабушки не сидят на лавочке и не торчат на балконах. Авось и в глазок не будут подглядывать. Зато шпана так и лезет в подъезды с пивом и сигаретами, а у нас домофон сломан. В подъезде к счастью, было тихо и пусто. Я отпер квартиру и посмотрел через подъездное окно на подходящую Алису. Её словно ветром шатало. Держись, Алиска, а то вся конспирация к чёрту! Скрипнула внизу дверь. Я хлопнул дверью квартиры, а потом тихонечко её приоткрыл. Через несколько секунд Алиса тенью проскользнула в квартиру. На шапочке и на куртке налип слой снега. В отличие от меня Алиса не догадалась отряхнуться в подъезде.

— Замерзла? Ветрище такой…

— Нет. Комбез тёплый, как раз по погоде. Алиса скинула мокрые вещи, разулась. Обувки были странные. С виду — довольно мощные. Но тихо пшикнув, они на глазах потеряли весь объём. Стали тонкими, как борцовки. Я взял один — он был как пушинка, несмотря, что подошва толстая и жёсткая.

— Промокла, наверное?

— Нет, он непромокаемый. Смотри! — Алиса показала, как капли скатываются по рукаву, словно серебристые шарики.

— Здорово, — сказал я, и понёс отряхивать куртки в ванную. Обувки, или как их там правильно называть, были тоже на удивление сухие и чистые. Алиса тем временем оглядывалась в старинной, для неё конечно, квартире. Дом у нас и правда старый, потолки высокие. Зал, спальня, детская с рукоходами и шведскими стенками, кухня.

— Может, чайку с дороги? Или поесть — хочешь?

— Хочу, — сказала Алиса.

— Сейчас… Что у нас тут есть? Так, готового-то ничего. Пельмени будешь?

— Давай потом. Не сразу. Сначала чаю. А то я неделю ничего не ела.

— Почему?

— К перебросу готовилась.

— Тебе большую кружку?

— Да, побольше.

Чай был душистый, со смородиновым листом. Я достал черничное варенье, всякие вкусняшки. Алиса, прикрыв глаза, дула на чай и с наслаждением прихлёбывала. А в книгах-то всё просто происходит — прыг в машину времени — и поехали. А тут неделю не есть, по прилёту — сознание терять, противошок колоть. Как всё на самом деле сложно. Так, если она неделю не ела, надо чего-то вроде бульончика или кашки для начала. А то может плохо быть. Я нашел в холодильнике кусок курицы, накромсал, поставил вариться.

— А быстрой лапши нет? — мечтательно поинтересовалась Алиса.

— Есть, только китайская, одноразовая…

— А что, бывает многоразовая?!

— Да нет, просто называют так. Она ведь в одноразовых коробочках обычно.

Мы посмеялись.

— А ты что, по лапше соскучилась? — спросил я.

— Да как тебе сказать… У нас её сто лет уже как нету.

— А-а, ты уже бывала в нашем времени, и тебе тут понравилась местная лапша?

Алиса промолчала. Понятно, ей сейчас не до шуток. Ну, не хочет говорить — значит, не надо к ней с этим лезть. Мало ли какие там у ней обстоятельства. Захочет — расскажет, нет — так нет. Спектакль уже был должен закончиться. Я позвонил Надюхе.

— Алё, привет. Что, отыграли?

— Отыграли! Классно! Зря рано ушёл, зрители тебя заметили, и режиссёр похвалил.

Ага, какая-то тётушка заметила незнакомого дядьку, и спросила «Кто это? Ну, артист!». А я ведь больше прикалывался.

— …А то собирайся, и тоже к маме приходи.

— Да ладно. Деду ведь ещё выпивать нельзя, он таблетки пьёт.

— Да ну тебя.

— А что мне там ещё делать? В лото до ночи играть с бабушкой?

— А то не играл. А, ну да, у тебя сейчас другая игрушка. Ты хоть звук на своей войне потише делай, а то соседям спать не дашь.

— Я в наушниках летаю…

— Я из-под наушников через стену стрельбу слышу. Ладно, летун, ты хоть поспать-то сегодня ложись. Часов в пять хотя бы.

— Вечера?

— Ага. Утра. А то завтра будешь на ходу засыпать. Пока…

Алиса смотрела в окно, за которым метались последние снежинки. Сейчас снегопад перестанет, с ветвей и крыш начнёт капать, свежий снег быстро превратится в лужи и грязь.

— Алиса, слушай, а в какой год ты должна была попасть?

Алиса с тоской посмотрела на меня, и ответила не сразу. Будь я попаданцем, я тоже бы сто раз подумал, прежде чем рассказывать всё первому встречному. А я ведь по сути и оказался первым встречным для Алисы.

— По расчётам, я должна была попасть в промежуток между тысяча девятьсот тридцать пятым и тысяча девятьсот сороковым годом.

— А зачем, если не секрет? Историческая практика?

— При чём тут практика? Ты про попаданцев, говоришь, читал? Что они попадают туда случайно и начинают там изобретать танки и так далее? Ну а я, получается, наоборот…

— Ты должна была там их вычислить и помешать им сделать новый танк раньше времени?

— Да нет же… Я специально готовилась как хронавт. Я должна была передать нашим информацию о предстоящих событиях, о новом оружии и много ещё чего.

— Там, в прошлом, есть ваши резиденты?

— При чем тут резиденты?

— Ну, или попаданцы, которые Сталина уму-разуму учат. Как в книгах.

— Насчет попаданцев — не знаю. Я должна была действовать одна. У нас долго эту тему прорабатывали. Перетрясли всю литературу, и попаданскую в том числе. Долго спорили, что лучше было тогда сделать, какое оружие выпускать, какую технику, и так далее. Я усмехнулся. Надо же. Все попаданцы, рассуждая о чудо-оружии, редко задаются одним простым вопросом:

— А кто и как эту технику выпускать будет, думали? Где завод для этой техники найти? Новый построить — ни времени, ни станков, ни рабочих с квалификацией. Осваивать взамен чего-то — тоже риск, что к войне не будешь иметь ни того, ни другого.

— Ты, я вижу, конкретно в теме, — сказала Алиса. — Давай, не будем дискуссию устраивать. Просто послушай. Нет. Лучше посмотри. Теперь это уже не секрет.

— Ладно, давай, — сказал я. Алиса достала из пояса свою мобилу. Включила, поводила пальцами по экрану.

— КПК? Или как у вас там эти штуки называют?

— Спутник… Сначала откроем архив с техникой. Оцени.

Экранчик был на редкость чёткий. Строк шестьсот, не меньше. А то и full-HD. Я, правда, ожидал появления над девайсом объёмной голограммы, или что-то вроде того. На экранчике возник силуэт бронемашины, поверх него из-под пальца Алисы разворачивались паутинки чертежей.

— Вот, смотри. К каждому объекту тут прилагаются чертежи, технология производства, марки стали, и другие материалы, то есть, всё в комплексе. Всё можно было бы переснять на микрофильмы. Это, например, лёгкий танк. А с ним завязаны бензиновый и дизельный моторы, автоматическая пушка 37мм, рации, ну, сам понимаешь. Танчик этот наши спецы сконструировали, взамен Т-26 и БТ. Для того времени вполне всё доступно. Гусеницы с ресурсом шесть тысяч, как потом в сороковых. Чтоб с колесным ходом не связываться. Пушка зенитная, плюс запасной ствол и кумулятивные снаряды в боекомплекте. Может все немецкие танки жечь, вплоть до «четверки». Сам лёгкий, плавающий. А лобовая броня — 60мм. На его базе — самоходки с 76мм пушкой и 57мм ПТО. И БТР на отделение, с ДШК в башне, корпус удлинён на пару катков. Плюс тягач. То есть целая линейка простых и лёгких машин. Сначала их наклепают, потом, когда тяжелые танки пойдут, эти всё равно пригодятся.

Да, подготовились там к визиту в прошлое, ничего не скажешь. А Алиса тоже…в теме. Рассуждает прямо как специалист. Что там дальше? Ага, знакомые очертания Т-34. Нет, это Т-34М, с трёхместной башней, тюнингованный к тому же. Без курсового пулемета, зато с зенитным ДШК. Далее опять линейка самоходок, «танк прорыва» на базе КВ, Т-44 с дизелем поперёк и 100-мм пушкой, спаренные и счетверенные зенитки, грабинские пушки ЗиС-2 и ЗиС-3, автоматические пушки 23 и 37мм, универсальные — годились и для бронетехники, и для самолётов. В самолётах упор был сделан на Поликарпова, на его истребитель И-185 и бомбер СПБ, который предлагалось переделывать также в бронированный штурмовик, «Самолёт поля боя». Своего проекта спецы из будущего тут не предложили, только эскиз, зато были рекомендации по доводке авиамоторов и танковых дизелей. С авиамоторами в реале ведь всю войну промучились. Дальше — ППС, который в блокаду выпускали в Ленинграде, и конечно же Калашники. Автомат и единый пулемет. И промежуточный патрон калибра 7.62. РПГ и подствольник, реактивная артиллерия. Технология баллиститных порохов. Подробный план — что на каком заводе выпускать, а что снимать с производства. Плюс инструкции по тактическому применению всего этого добра, без которых даже у самого совершенного оружия много шансов оказаться бесполезным хламом. А ещё — организационные схемы войск, наших, немецких, американских. С разбором плюсов и минусов. Организация штурмовых и диверсионных групп, система их подготовки. И рекомендуемая система организации для мобильных войсковых соединений нового типа. Расписано всё подробно, от количества танков до типов раций. Потом Алиса открыла карту, где были нанесены месторождения полезных ископаемых. Большинство их в тридцатые годы были неизвестны. Сейчас, наверное, тоже.

— Смотри. Если бы я прилетела в 35-й, то наши бы успели наладить добычу нефти в Западной Сибири. Нашли бы алмазы в Якутии и золото на Колыме. Построили бы гидростанции и алюминиевые заводы в Сибири. Могли бы построить.

— А проект атомной бомбы у тебя тоже с собой?

— Разумеется. Только он в отдельном архиве. Я не стала бы выкладывать всё сразу. Кто знает, как там повернулась бы ситуация. От булькающей на плите кастрюльки с бульоном по кухне давно уже разносился аппетитный запах. Я спохватился, раскрошил в бульон брикет лапши. Три минутки, и будет готово.

— А как ты собиралась там проявиться? Вот также взять и подойти к первому встречному лейтенанту?

— Нет, конечно, — сказала Алиса. — Надо было прибыть по возможности незаметно. Написать письмо в Москву, адреса спецслужб мне дали. Назначить встречу в Москве, там путь до верхов короче. Как-то добраться до Москвы…

— Что значит — как-то?

— Как придётся. На товарняках, например. Денег вот мне собрали немного, бумажных. С голоду не пропала бы, наверное. Алиса достала из пояса тощую пачку разномастных купюр. Тут были довоенные десятки и даже сотни, брежневские фиолетовые четвертные, наши рыжие пятитысячные.

— На всякий случай со всех времён дали. Так вот. Был ещё вариант, авантюрный. Пройти в Кремль и подойти прямо к Сталину. Тогда с охраной было совсем не так строго.

— А что же ты тогда так… не по плану?

— А я как перебросилась, думала вот-вот умру. Плохо мне было.

— А есть ещё шутка про главные задачи попаданца.

— Знаю, знаю, — сказала Алиса. — Предупредить Сталина — раз, нарисовать атомную бомбу — два, убрать Хрущёва — три. И попутно стать великим поэтом-песенником. У меня в архивах есть данные на многих деятелей, не только на Хрущёва. Есть сборник песен, и фильмы кое-какие. К моему перебросу впопыхах готовились. «Пособие для попаданца» по технической части сначала ведь делалось у временщиков как шутка. Было у них такое хобби, коллективное творчество. А тут вдруг пригодилось. А фильмы я взяла, которые у меня на спутнике были.

— Что за фильмы? — спросил я автоматически.

— Про войну и про СССР — документальный сериал. Я по нему готовилась, на случай если технику утрачу.

— Би-Би-Си Хистори, или Правдюк какой-нибудь?

— Ты что?! Смеёшься?! А, да, у вас его ещё нет. Он пятнадцатого года. Его потом запретят, за нетолерантность. За то, что Сталина там не ругали. За правду, другими словами.

— А ещё?

— Да так, всякая всячина. Фантастика, мульты, свои записи кое-какие… Я разлил по тарелкам куриный супчик. Такой с похмелья хорошо идёт. И после хронопереброса должен пойти. Алиса старательно дула на ложку и ела не спеша, то и дело прикрывая глаза. Видно думала о своём, или погружалась в ностальгию по трёхминутной лапше, о которой у ней, как я понял, сохранялись очень добрые воспоминания.

— Чайку?

— Наливай. Чай у тебя вкусный. Со смородиной?

— Угу. А скажи, вот книжный попаданец чаще всего — бывший спецназовец. Или военный. А если девушка — то каратистка и снайпер. А у тебя как со спецподготовкой?

— Учили кое-чему. Я так-то по акробатике больше. Но самбо владею, немного. От одного-двух отмахнуться смогу… если повезёт, конечно. Если отпора не будут ожидать, например. Да, Алиса невольно заставит собою восхищаться.

— Слушай, а почему туда отправили именно тебя?

— Больше некого было. Расчетный предел массы переброски был тридцать килограмм.

— Почему так?

— Мощности не хватало, а может, что ещё…

— И поэтому ты неделю не ела?

— Ага. И не пила почти.

— Неделю?!

— Да нет, дня два. Правда, там после промываний ни есть, ни пить-то не хотелось.

— Каких промываний?

— А таких… Обыкновенных… И по системе йогов — тоже. Чтоб балласт с собой зазря не возить, ясно?

— А-а, ясно. Ты и постриглась, чтоб вес меньше был?

— Надо было под бритву, — сказала Алиса серьёзно. — А то может быть лишний грамм тут роль и сыграл… Я бы и в одних плавках пошла. Не дали. Вдруг в зиму попадёшь, говорят, замёрзнешь скорее, чем одежду добудешь… Так что я за неделю усохла на четыре кило. Стала двадцать семь девятьсот. Комбез с ботинцами — шестьсот грамм, два спутника, виры, плюс ампулы и всё остальное — ещё четыреста. В целом — меньше двадцати девяти. Но почему-то сюда закинуло.

— А если бы тебя действительно в зиму закинуло?

— Комбез тёплый, при минус десять я на бегу в нём не мёрзну.

— Так то минус десять, и на бегу. А представь — минус сорок, и ты среди тайги. И на сто километров — никого. Ты же через час околеешь.

— Представляла. У меня с собой зажигалка. Костёр бы развела.

— Да ты без рук бы осталась, пока развела.

— Разжечь ведь недолго.

— Ага, особенно если снегу метра полтора. Пока до дров добарахтаешься, уже и отморозишь.

— Ещё есть пара ампул, чтоб согреться. Перчатки у меня тоже есть.

— А деревья ты руками валить собиралась?

— Какие деревья?

— Сушины. На дрова. При минус сорок у костра из веточек долго не протянешь.

— Можно ещё укрытие сделать, снежное. Наподобие берлоги.

— Ну да, голыми руками. А потом уснуть там на снегу, и не проснуться.

— Зачем на снегу? Подстилку сделать, из сухих листьев. Или из хвои.

— Ты, Алиса, жуткий оптимист. Точнее, авантюрист. Что было бы, если бы сейчас ты не сюда попала, а километров на сто в сторону? Там ни одной деревни, дорог нет, и снега в лесах по уши. А ты неделю не евши, на ногах еле стоишь.

Алиса вздохнула, и сказала, глядя куда-то в никуда:

— Будем считать, что мне сейчас повезло. Вот если бы я оказалась посреди Тихого океана… Впрочем, рядом мог бы проходить корабль, и подобрать. А в тайге есть охотничьи избушки…

— Я вот не пойму что-то — ты, получается, могла попасть в любую случайную точку Земли? Это же лотерея с одним шансом из ста, что в живых останешься.

— Почему один из ста? — удивилась Алиса.

— Ну, две трети планеты — океан, а на суше — сколько процентов населёнка занимает? А сколько пустыни, болота, джунгли с хищниками. Так что один из ста — это в лучшем случае.

— Не совсем так. Сначала ведь всерьёз опасались, что переброс может отправить хронавта в открытый космос. А потом выяснилось, что выход из переброса происходит всегда на поверхности Земли. Только чем дальше в прошлое, тем дальше по линии разброса. То есть в секторе разброса. По линии, идущей примерно на восток.

— А как выяснили? Добровольцев посылали?

— Нет. Сначала посылали собак. Беллу и Стелу. Они вместе как раз около тридцати килограмм, то есть около теоретического предела.

— А как за ними следили? Или был какой-то датчик, который из прошлого сигналил через время?

— А никак не следили. Датчиков таких у нас нет. На ошейники им часы с навигатором приделали. Первый раз их отправили назад, на маленькой мощности. Отправили, и стали думать, где искать. Решили сторожа предупредить, Степаныча. Он этих собак обычно кормит, он его больше всех любят, и к нему первым делом и прибегут, если ничего не случится при перебросе. Степанычу позвонили, мол, если собаки объявятся, веди в лабораторию. А он и говорит — они у меня с утра ошиваются. Тут все и обалдели. Степаныч ведь их сам за час до этого в лабораторию привёл. А теперь ничего этого не помнил. Не было этого, и всё. А часы у собак ушли на три часа вперёд. Получилась настоящая колеида.

— Так ты и на Колеиде была?

— Нет, это термин такой у временщиков. Многие термины у них позаимствованы из фантастической литературы. Ты ведь про Колеиду читал?

— Про мёртвую планету? Как ты её спасла?

— Ага. Только я её не спасла. То есть это не я её спасала. Дас из фантастиш. А я ведь не из книжки появилась. В общем, смысл такой — временщики, отправив собак на три часа назад, повлияли на прошлое Степаныча. При этом их собственное прошлое осталось прежним. По крайней мере, они и Степаныч помнили разные события. То есть подтверждалась теория множественности хронопотоков. Повторился парадокс Колеиды — Алиса убила космическую чуму, которая была причиной того, что Алиса оказалась на Колеиде. Понимаешь?

— Не совсем. А кто тогда собак на опыты привёл?

— Степаныч. Из прежней реальности. Это все помнили. Для всех прочих новая реальность ничем пока от прежней не отличалась. Собак запустили снова. Только отправили — приходит Степаныч. Я думал, говорит, Белка со Стрелкой у вас, а они за воротами тявкают. Привёл он их. Часы у обоих ушли на сутки вперёд. По навигатору — были в паре километров от зоопарка.

— От зоопарка?

— Ну да, опыты ведь в нашем зоопарке ставили.

— А папа твой там, часом, не директор?

— Нет, он просто профессор, в зоопарке работает. Так вот, добавили мощности, отправили Белку со Стрелкой опять. Тут же опять Степаныч приходит — ничего не понимаю, говорит. Опять эти собаки ко мне из лесу прискакали. Только ведь кормил — а голодные, как волки. Часы на ошейниках — на неделю вперёд, навигатор километров десять показывает. В четвертый раз они месяц добирались, в пятый — два, потом — вообще полгода. Худые, грязные…Степаныч чуть с ума не сошел, это всё в один день было.

— Если бы они все разом к нему прибежали, он бы точно с ума сошёл.

— Вряд ли. Они приходили в зоопарк только после того, как их отправляли в прошлое. Есть такая теория, что замкнутых траекторий в пространстве-времени не существует. По крайней мере, в одной реальности.

— Ну а потом?

— А потом пошла я…

— А почему временщики у вас в зоопарке работали? Не проще было собак к ним привести?

— Куда?!

— Ну… в институт времени, или как там это у вас называется?

— А-а, ты опять меня не понял, я тебе не всё сказала. Зоопарк — это наш научный городок, закрытый. Его так в шутку все называли. Потому что вокруг — периметр с егозой, шлагбаумы, и воинская часть по соседству. Ракетчики. Из городка выезжать просто так нельзя, только с родителями. И то — если они едут в отпуск, а не в командировку. Я, правда, два раза летала с папой в экспедиции.

— За зверями для зоопарка?

— Нет, на раскопки.

— А на какие планеты?

— Какие ещё планеты? На раскопки в тундру, где кладбища мамонтов и останки динозавров.

— Так ты что, и в космосе ни разу не была?!

— А ты что, был?

— Я-то понятно, не был.

— И я не была. Кто меня туда пустит?

— А я-то думал, у вас там в космос слетать — что у нас на трамвае проехать…

— Ха! Думаешь, что-то с ваших времён изменилось? Полный застой! На Марс так и не полетел никто.

— Почему?

— Официально — ученые решили, что вне магнитного поля Земли человек не сможет выжить даже года, а на экспедицию надо полтора. Или два. Другими словами, все деньги потратили на то, чтоб доказать, что лететь на Марс не надо. Я не верил своим ушам. Будущее я представлял совсем по-другому. Точнее, я не представлял далёкое будущее без полётов к звёздам.

— И кораблей, которые через пространство к звёздам прыгают, у вас там нет?

— Нету, конечно. И инопланетяне к нам не прилетают. То есть про НЛО всякие то и дело в новостях говорят, но вроде как всё это… мистификации.

— А ты, получается, всю жизнь провела в этом вашем… Зоопарке?

— Ну, не всю. Мы раньше, когда я маленькая была, и на море ездили, и в Париж, и на Дальний Восток к родственникам. Да и в городке у нас было хорошо. Внутри периметра больше половины — лес. А в лесу озеро. Чистое, тёплое… Раньше мы летом только туда купаться и ходили. А в городке бассейн был, целый аквапарк, для учащихся — бесплатный.

— И никаких приключений, типа слетать куда-нибудь на этом, пузыре? На флипе? Алиса удивлённо вскинула брови:

— На флипе? А-а, ты вот про что. То, что ты видел в вирах, это не съёмка. Это вир-модель. Моя курсовая по спецкурсу три-дэ вижн. Недоделанная ещё. На тему «Мой город через сто лет». А в реале мы за периметр — ни ногой. Правило жёсткое — без спросу за наш периметр, и сразу всей семьёй — за другой. И папа с мамой заниматься будут совсем не наукой.

— И часто у вас такое бывает?

— Не помню ни разу, но проверять никто не хотел. Говорят, что было.

— А чем у тебя родители занимались?

— Мама — нанобетонами. Папа у меня — криптобиолог, геном мамонта изучал. С Парком доледникового периода сотрудничал, где собирались мамонтов разводить. Я тоже по генетике специализировалась. Мы с ребятами, кстати, одно открытие сделали. Пересадили гены роста бамбука и мексиканской юкки на кедровую сосну. В зародыш шишки. Шишка у нас поспела, а кедры мы вырастить не успели. Холодно стало. Вот, смотри…

Алиса вынула прозрачный пакетик с кедровыми орешками. Десятка три всего, крупные.

— Зачем ты их в прошлое потащила? Лишних десять грамм.

— Восемь. Может быть и зря. Но бросать не хотелось. Да и эффект произвести при случае можно. Мы разделили их с ребятами, кто-нибудь всё равно посадит. Пакетик не вскрывай, там углекислый газ, чтоб не испортились. Садить их надо весной. Когда закончатся заморозки. Можно прямо в грунт, но так чтобы мыши их не съели, и чтоб не подмерзли. Чтоб место влажное было, иначе влаги не хватит. Мы опыт ставили в теплице. Росток пойдёт в рост раз в сто быстрее. Или даже в триста. За день будет вырастать, как за год. И так, пока не промерзнет, до минус пяти. Или пока не засохнет. У нас в теплице часть кедров засохла через неделю. Не успели полить. Они были уже по два-три метра. А на десятый день отключили тепло. Всё замёрзло. Когда наладили — оказалось рост кедров замедлился, стал обычным. На морозе действие гена прекращается. Необратимо. Зато после появляются шишки.

— Каждый день?!

— Нет, как обычно. Мы в теплице месяц ещё наблюдали — ничуть не быстрее.

— Значит, можно будет не опасаться гигантских белочек?

Алиса усмехнулась:

— Да, ген ускоренного роста не должен передаваться через семена. Надо каждый раз зародыш шишки обрабатывать. За первый год кедр вырастет, как за сто лет. Но не будет давать ни шишек, ни пыльцы. А когда перезимует, он станет обычным. То есть, не совсем обычным, мы для опыта взяли высокоурожайный сорт. В среднем полторы тысячи шишек с дерева. И шишка крупная.

Я прикинул в уме. Крупная шишка — размером со стакан. Полторы тыщи, крупных, это… мешков 7–8. С одного дерева. Сдуреть! Тут за семь кулей другой раз семь гектар обстукивать приходилось…

— Ого… А если короеды нападут в первый год? В коре и в хвое ведь этот ген будет? Разведутся потом гигантские короеды, или гусеницы, всю тайгу сожрут.

— Не сожрут. Ген на гигантизм не влияет, только на скорость роста и фотосинтеза. А гусеницы и так всё время… питаются.

— Говоря по-нашему, вы вывели очередной ГэМэО…

— Гено-модифицированный организм? Да. Так и есть. В наше время, считай, весь мир на ГМО перешёл. Кроме нас, наверное.

— Почему?

— Долго объяснять. В общем, есть корпорация, владеющая банком семян и мировой монополией на все эти ГМО. Они продают по всему миру посевной материал, патентованный, якобы сверхурожайные и сверхустойчивые сорта. И ещё бесплатно распространяют как гуманитарную помощь. В Африке, в Азии… Кто один год это ГМО посадит — на другой снова их клиент, потому что семена в урожае — невсхожие. Там встроен ген, который убивает зародыш. В регионах где ГМО давно в ходу, рождаемость упала почти до нуля. Эффект проявляется во втором поколении. А у нас как всегда, нашлось слишком много посредников для этого дела. И всё завязло. Как и с чипизацией.

— С чем, с чем?

— С чипизацией. По всему миру вместо кредиток подкожные чипы ставят. Сначала собакам ставили, чтоб не терялись, а потом людям. И человека всегда могут по спутнику отследить. Только многие, верующие например, или начальники всякие, себе чипы ставить не хотят. И в городке у нас чипы не поставили, деньги-то куда-то ушли, говорят. А за свой счёт никто не захотел. Потому что через чип тебя могут контролировать. Как робота.

— Как-то мрачно у вас там всё. Ничуть не лучше, чем у нас.

— Хуже… — сказала Алиса. — Гораздо хуже. Вообще — амбец. Вот поэтому меня и отправили в прошлое. Чтобы скорректировать реальность.

Вот и рухнуло светлое будущее. Не было его. Я сидел, как мешком пришибленный. Но только сейчас, на фоне этой дикой тоски до меня вдруг дошло. Дошло то, что надо было понять сразу. Если Алиса попала бы туда, куда должна была попасть, не стало бы и того прошлого, которое я знал. Не было бы Великой Отечественной, окружений сорок первого, Сталинградской битвы, Курской дуги и штурма Берлина. Или было бы, но совсем по-другому. Я вдруг осознал, что мне очень дорога память о прошлом, и жаль с ней расставаться. Пусть не погибнут двадцать семь миллионов наших, и многие миллионы прочих. Но… ведь они уже когда-то погибли. А вдруг в новой реальности не будет меня? Ни меня, ни моих родителей, ни детей? Вот не встретится дед-фронтовик с бабушкой, и что тогда? Куда денется весь этот мир, миллиарды людей, родившихся после войны? Исчезнут вмиг? И я исчезну?

— Ты прямо бледный стал, — сказала Алиса. — Я понимаю, о чём ты подумал. Мне про это кое-что объясняли. Если теория множественности потоков верна, то эффект бабочки должен изменить глобальный хронопоток, затронув ограниченное число личностей. Политических и военных лидеров, в основном. Большинство локальных потоков мало изменятся, следуя в русле основного, даже если основной круто повернет. Основная масса людей ведь просто живёт своей жизнью, независимо от того, что делается в стране. То есть большинство просто ничего не заметит. Индейцы в Амазонии, например. Или африканцы.

— Да шут сними, с индейцами! Их никто не знает, они никого не знают. А у нас война была! Там же столько жизней перемолото!

— Значит, не будет перемолото. Скорее всего, часть людей действительно ждёт другая судьба. Многие вдовы не станут вдовами, не выйдут снова замуж, и кто-то из их детей не родится. Кто-то не встретит свою половину на фронте. Кто-то поедет не на фронт, а на стройку… Но для многих всё останется по-прежнему.

— Ты говоришь так спокойно, будто ставишь опыты на микробах…

— Я уже поставила опыт. На себе. С тобой ведь пока ничего не случилось? Эх, Алиса, Алиса… Я поглядел в окно. Двор вроде был прежним. Я вроде бы пока не исчез.

— А что теперь ты собираешься делать?

— Пока не знаю, — сказала Алиса, вздохнув. — Переброс был в одну сторону. О возвращении речи не было. Даже в случае, если бы эффект бабочки в том времени дал импульс в нужном направлении. А теперь — и подавно. Так что придется мне скрыться, где-нибудь в лесу. А ты мне будешь приносить еду.

— Сейчас ещё холодно…

— Я закаленная. И простуды не боюсь. Куплю палатку.

— Тебя должны будут как-то вытащить отсюда, — сказал я, не слишком уверенно. — Надо только знак подать, понятный кому надо, но не слишком заметный. Засветиться на соревнованиях, или в фильме каком-нибудь. Или проектную литературу проштудировать. Там должны проявиться подсказки, понятные только тебе. Насчёт точки возврата.

— Я читала про Проект. Только со мной — не та ситуация… — Алиса замолчала, и вдруг хитро прищурившись, сказала: — А ведь ты любишь её.

— Кого?!

— Алису. Ты говоришь со мной, а видишь Алису из будущего. Тебе хочется, чтобы я была ею.

— Так ты ведь и есть — Алиса из будущего!

— А ты знаешь, что означает — Алиса? На сленге временщиков это хронавт-камикадзе. С билетом в один конец.

— А кто же ты на самом деле?

— Алиса и есть. Да ещё и попавшая не туда, куда надо. Я тоже ждала, что Алиса к нам придёт. И мечтала побывать с ней в том будущем. Я представляла себя Юлькой Грибковой. Знаешь такого персонажа? А теперь я сама — Алиса.

Я, надо сказать, был готов к подобному. Наивно ведь надеяться на то, что книжка станет стопроцентной явью. Но мне действительно почему-то хотелось находить в Алисе сходство с книжным персонажем.

— Странно, — сказал я. — Получается, Алиса так навсегда и останется девочкой из будущего. Даже для вас, через сто с лишним лет.

— Почему — через сто?! Двадцать три минус одиннадцать — сколько?

Вот это был удар посильнее предыдущих.

Она ведь сразу так и сказала — двадцать третий. А я-то вообразил… Она — почти что современница. Сейчас она ещё скажет, что звать её Эльвира, или Прасковья, и что ей уже за сорок. А правда, сколько на самом деле ей лет? Бывают ведь такие мелкие и худенькие женщины, которые и в сорок выглядят как пятиклашки.

— Ты сейчас уже родилась?

Алиса вскинула брови:

— Я? В смысле — здесь? Нет ещё. Должна родиться семнадцатого ноября. В этом году. Я не шучу, это просто совпадение.

— А если тебе попробовать добраться до вашего городка?

— Попробовать можно. Но скорее всего, раньше чем после переброса я попасть туда не смогу. Как наши собаки. Они ведь могли за три дня добежать, а плутали по месяцу. Что-то их не подпускало к зоопарку. Есть в теории понятие замыкателя. Хронавт, попав в прошлое, не сможет встретить самого себя. Либо помешают разные случайности, либо при замыкании хронопетли он погибнет. Может быть, незаметно для прошлого себя. Собаки скорее всего, чувствовали близость хронопетли, и держались на расстоянии. А когда воздействие прекращалось, они возвращались к Степанычу.

— Как ваш городок называется?

— Тебе лучше не знать. Зоопарк. Впрочем, возвращаться туда сейчас я смысла не вижу. Материалы по хронавтике со мной не отправили. Колеида должна была охватить как минимум всю научную группу.

— Не понял…

— Если бы я изменила прошлое, то по крайней мере наши временщики должны были оказаться в новой реальности. Вопрос только в том, сразу же после моего переброса, или через какое-то время, например равное времени от переброса до момента наступления эффекта бабочки. Если не сразу, то мне торопиться уже некуда.

— Почему?

— Когда я пошла, уже начался штурм.

— Кого?

— Бункера. Лабораторного. Где испытывалась машина времени.

— Ничего себе. Что же у вас там такое творилось? Алиса тяжело вздохнула. На глазах выступили слёзы. Насупившись, она сказала глухо:

— Я, наверное, не должна была здесь об этом говорить. Но попадание сюда у нас всерьёз не рассматривали. Я не знаю, что там у нас произошло. И мне здесь некому открыться, кроме тебя. Но может так случиться, что тебе лучше ничего не знать, ни обо мне, ни о Зоопарке, ни о будущем… Боюсь, я тебя… уже подставила своим появлением здесь.

— Да-а, — сказал я. А что тут ещё скажешь? Не биться же теперь в истерике. — Круто. Только Терминатора нам тут не хватало. У вас там Терминаторов ещё не делают?

— Нет. Только экзоскелеты с киберганами.

— У нас, в России?

— Да, опытные образцы. У нас, в Зоопарке, например, делали.

— Я просто диву даюсь, что это за зоопарк такой?

— …А в Штатах они уже приняты на вооружение.

— И сколько это весит?

— Вместе с оператором? Килограмм 150.

— Значит, терминаторов нам можно не бояться. Ты же говоришь, предел — тридцать кило. Бояться надо лилипута-смертника. Алиса даже не улыбнулась. Сказала серьёзно:

— Возможно. Может быть, он будет не один. И они уже могут быть здесь.

— Погоди, ты же говоришь, что должна была попасть в тридцать пятый, так? И они ведь могут попасть чёрт-те куда. Если вообще их отправят. Они же не знают, где ты?

— Нельзя исключать, что они узнают, куда и в какое время я попала. Я наверняка так или иначе вскоре засвечусь.

— А ты где должна была появиться?

— Предполагали, что где-то под Новосибом.

— Он на линии заброса?

— Да. В секторе. Я принёс изрисованный фломастерами глобус. Пацаны мои в своё время получили по ушам. Хоть бы карандашами рисовали. Как я. Я протянул Алисе простой карандаш.

— Где примерно ваш городок? Алиса ткнула карандашом рядом с Москвой. Километров за двести к северо-востоку. Я провёл черту от этой точки к Новосибу. А потом другую, к нам, на юг Байкала. Почти параллельно.

— Интересно, — сказал я. — Ты улетела вдвое дальше, чем по расчёту, да? Но ближе по времени.

— Там что-то связано с движением планет, процессией оси, и много ещё факторов. В случаях с собаками у них все расчёты сходились. А тут… я не знаю…

— Ну, раз ты здесь, расскажи хоть, почему у вас там всё так хреново вышло.

— Я так-то… немного знаю. Мы в Зоопарке жили, как в другом мире. То, что было за периметром, нас почти не касалось. В зоопарке были научные институты и экспериментальные цеха. Там разрабатывали много разных новых штуковин. Например, наноткани для экстремальных условий — у меня комбез из такой. Греет, не промокает, и не марается. Те же экзоскелеты — для медиков и для военных. Сверхпроводники, электронику на их основе. У меня спутник «сделано в зоопарке», проц восемь на семь.

— То есть?

— Восемь ядер по семь гигов… Памяти — 40 тер.

— Терабайт?!

— Ага. С речевым и всё такое. Только все почти наработки шли в долгий ящик. В производство их не пускали. Бизнес, выгоднее было за бугром ширпотреб закупать. Зоопарк, как мне сказали, последние годы держался только на энтузиастах. Которые работали за гроши, и не хотели сваливать на Запад. Начальство получало гранты, бонусы, пилило их, и жило припеваючи. На большую науку денег не давали, временщиков официально даже разогнали за убыточность, но они нашли выход. Они стали работать… в общем, под видом других исследований. Изотопы, сверхчистые материалы, то есть то, что обещает сразу готовый товар. И создали опытную Машину.

— А ты как к ним попала?

— У меня папа с ними дружил. Исследовательский центр был общий на три института Пока начальство получало из бюджета деньги под исследования, нас не трогали. А потом денег не стало, в зоопарке год зарплату не платили.

— Вообще?!

— Ну да, только иногда привозили продукты — под зарплату. Втридорога.

— Как в девяностых. Знакомо. Только тогда у нас зарплату раз в два-три месяца, но давали. Зато все кинулись картошку сажать.

— Вот-вот. У нас там у многих давно уже были участки, а тут вообще все стали огородниками. Мы, считай почти до последнего нормально жили. Картошку на огородах бичи не копали, урожай не снимали с грядок. А за забором на дачах то и дело были перестрелки. У нас-то не было никаких бомжей и хулиганов… пока не сняли периметр.

— А почему его сняли?

— Ракетчиков расформировали, по договору о сокращении ПВО России. Как сняли периметр, так и началось. Мародёры приезжали десятками, на грузовиках. Крушили лаборатории. Одни вывозили оборудование, другие тупо добывали цветмет. И просто шпаны понаехало. На улицу опасно было выйти. Убивали чуть ли не каждый день. Наши не сразу спохватились. Только когда кого-то из оружейников вместе с семьёй убили, собрали отряд самообороны. Вооружили всех лазерными шокерами, броники раздали. А эти стали сначала стрелять, потом карманы выворачивать. А наши тогда снарядили три экзоскелета, правда пулемет был один на троих. И прочесали городок. Разогнали колонну мародёров, машин пять. Набрали целый подвал гопников и бомжей. Семерых завалили, кто стрелять начинал. Всё засняли на видео, полицаев вызвали. Бичей полицаи отпустили почти сразу. А вот операторов загребли. И дружинников многих. Правда, набегов после ещё не было. Видно слух пошёл о Терминаторах. Забоялись. А потом… потом приехали следаки и покупатели. Причём почему-то сразу.

— Какие покупатели?

— Амеры, японцы, англичане. Многим сначала ставили условие — или идёшь работать к нам, или идёшь под следствие. А потом стали просто увозить. Когда мама с собеседования не вернулась, папа сказал — бежим в бункер. И мы сбежали к временщикам. Мы там как раз перед этим собак запускали. А временщики готовили следующий запуск. Собирался пойти э-э… Петрович.

— Он что, тридцать килограмм весил? Лилипут?

— Нет. Он просто был очень мелкий и тощий. Сорок три кило. Его уже пытались забросить в прошлое, хоть на полчасика. Чуть машину не сожгли. Но он собирался для переброса ампутировать себе ноги.

— Ни хрена себе! И что бы он там делал, безногий? Пропал бы ни за грош, в ста метрах от дороги!

— А другого варианта у них не было. Но времени на операцию уже не было. Это же месяц надо, наверное. А тут того и гляди — завтра придут. И доктора в бункере тоже не было. Петрович хотел пробраться в другой корпус, и там лазером ноги себе и отрезать. Представляешь, говорит что хоть коматозного, но отправляйте? Тогда вызвалась я, пойти в прошлое. А временщики и сказали: «Мы, мол, думали, что Петрович будет „Алисой“, да видимо, судьба тебе Алисой быть». Меня ведь все и так Алисой кличут… звали, то есть. Даже учителя в школе, иногда.

— Ты тоже восемь языков знаешь?

— Смеёшься?

— Шучу…

— На самом деле она больше знает. А я — только английский. Школа в зоопарке была английская. Значит, когда мы в бункер ушли, временщики копили заряд, энергию для переброса. Зоопарк ведь и так то и дело отключали от электричества, а тут и вовсе ЛЭП отрубили. А в лаборатории был свой генератор. Неделю я готовилась, учила историю, политику тридцатых, матчасть и всё прочее. Если вдруг спутники потеряю, чтоб на словах объяснить. Четыре килограмма скинула. Они хотели ещё день генератор покрутить, но с поста передали, что пришли полицаи. Мы видели их через скрытые камеры. Они не просто пришли, они искали бункер. А в бункер было два входа — грузовой лифт и обычный. Мы сначала открыли баллоны со смолопластом в тамбурах. Это пена, вроде монтажной, для заделки пробоин в кораблях. Застывает даже под водой. Тамбура запечатались. Полицаи как это увидели, вызвали штурмовиков. Штурмовики подскочили сразу, амерские, если мы не ошиблись. Эти стали взрывать стены и перекрытия. Наши тогда пустили смолопласт в шахты лифтов, весь, сколько было. Запечатали их на несколько метров. Чтобы штурмовиков задержать. А мне сказали: «Иди»… По щекам Алисы катились слёзы. Видеть это было невыносимо. И слушать, что она говорит — тоже. Я отвернулся к окну. Подкрадывался серый вечер, приглушая и без того бледные пасмурные краски. Алиса уткнулась лицом в рукав, и беззвучно плакала. Я молчал. Утешить мне её было нечем. Но через пару минут я не выдержал, испросил:

— А почему штурмовики были американские?

— А какие же ещё? — зло отозвалась Алиса. — Оккупанты хреновы…

— В каком смысле?

— В прямом. У нас же после войны — интеграционный режим, по-русски говоря — оккупация.

— После какой войны? — меня словно током прошибло. Гопники и бомжи — это давно привычно. Как и мародёры с рейдерами. Но тут…

— После китайской… А-а, ты же и этого тоже не знаешь.

— Ни хренассе! — я вскочил и зашагал по кухне. — Что же ты про это сразу не рассказала?!

— Ты про другое всё спрашивал.

— Рассказывай, про войну. Когда случилась?

— В двадцать втором. В ночь на двадцать девятое мая.

— В день пограничника? То есть сразу после… Блин, на заставах, поди, как раз отмечали…

— Да. Многие заставы сразу… накрыли. В первый же день они перекрыли Транссиб, и Монголию заняли. На второй день вошли в Забайкалье. На третий день разбили наших под Читой. Хабаровск взяли за три дня, Владик — за неделю. В городах бои были жуткие. Солдат мало, а оружие со складов людям сразу не раздали. Мужики с дробовиками в ополчение пошли, так их полицаи разгоняли, по домам, пока китайские танки в город не вошли. Пацаны кирпичами с крыш кидались. А китайцы стреляли во всё, что шевелится. Без разбора. Они ведь в плен никого не берут. Кто попадется — издеваются, пока не замучают насмерть. На пятый день началась битва под Чистыми Ключами, на Байкальском тракте. Наши туда все резервы кинули, всё ополчение, всё, что было, кто подходит — сразу в бой. Мясорубка. Китайцы туда через какую-то долину прорвались, из Монголии. Они бы и раньше прорвались, на день или два, но их десант в засаду попал, на перевале.

— Да там перевала-то нету никакого, с Долины в Монголию. Застава только на дороге… В Мондах.

— Да нет же, я про авиадесант. Китайцы должны были в Прибайкалье дивизию высадить, все дороги занять. А их с какого-то перевала наши стали сбивать. Низко шли, что ли. Так вот, они раньше чем надо и высадились. В тайге.

— Откуда наши зенитчики в горах взялись? Там пограничников-то ни разу никто не видел.

— Не знаю. Слышала только что-то про старых сибиряков и ручные ракеты. Они китайцев на день задержали. Или даже на два. А говорят, что в некоторых укрепрайонах на Амуре, которые китайцы обошли, наши два месяца держались. Только на помощь никто не пришел. Даже когда перемирие началось.

— Так наши всё- таки отбились?

— Не-а. Не отбились. Когда китайцы на десятый день стали подходить к БАМу и к Николаевску-на-Амуре, вмешались американцы. В один момент объявили про какой-то референдум о независимости Сибири, о международной помощи, об избрании правительств и прочее. У амеров всё было заранее готово, не иначе. И ракеты, и президенты для независимых республик. Наверняка и Китай с их подачи к нам полез. А они, как только независимость Сибири объявили, ударили ядерными ракетами. Во имя спасения мира. По головным частям китайцев. Около полусотни ракет, по всем большим дорогам, ведущим на север. Вместе с китайцами и наших кое-где накрыло. И беженцев. Когда китайцы пришли, многие ведь сразу стали уходить, в леса. И дальше, к своим, на север. Китайцы ведь житья никому не дадут. Девчонкам так вообще… амбец. Там остались только власть имущие и проститутки. На них у китайцев спрос большой…

— На кого?!

— На шлюх. По всей стране сейчас рассылки идут, навроде «Плигласене Северный Женьщинь Любая Работа В Китай». Читай — лЮбая. Это не юмор. Сколько людей по лесам сгинуло, лишь бы к ним не попасть, а наши дуры к ним сами прутся. Только и видели их после.

— А что под Чистыми Ключами было? Удержались наши?

— Пять дней продержались. Но бои уже в Иркутске шли. А потом, я же говорю, амеры ракетами шарахнули. Я покрылся холодным потом. До Чистых Ключей от нас — шестьдесят километров. Алиса продолжала:

— Туда сразу тремя долбанули, кажется. Иркутск волной смыло, от разрушенной плотины. Вместе с китайцами и защитниками. И ещё могильник на ядерном комбинате взорвали. Там теперь Зона. Мёртвая.

— Это не там, — сказал я, похолодев. — Это — здесь… Вот так. Вновь подступил тот безысходный ужас, который охватывал меня в детстве при мысли об атомной бомбе. Которую могли на нас скинуть. Ни за что. Просто за то, что мы есть. Жуткий ужас неминуемой смерти. Мгновенной. Или медленной смерти на радиоактивном пепелище. Отсчёт пошёл. Осталось одиннадцать лет, с небольшим. Алиса помолчала, и сказала тихо:

— Мы тогда три дня в бункере просидели. Думали, ответный удар будет.

— И что?

— А не было его. Амеры, как оказалось, долбанули сразу и по ракетным шахтам. И по китайским, и по нашим. Высокоточным оружием. Чтоб ядерный конфликт не допустить. Миротворцы, ага. А заодно — по мостам и электростанциям.

— В Китае?

— И в Китае, и в Сибири, и в России. Сразу же «помощь» прислали — десанты высадили на нефтепромыслы. Экспертов тут же понаехало, на всех разбитых электростанциях сразу якобы нашли осколки китайских ракет. Но всё равно, все на амеров думают.

— Почему?

— Так они же потом сами это всё восстанавливать взялись. В кредит, под нефть и газ. Теперь все месторождения и вся энергосистема амерам принадлежат. Зимой по всей стране тепло отключили. Чисто демократически — за долги по оплате. Несмотря, что старушки последние копейки им выкладывали. Куда деньги девались — неизвестно. Платил, не платил — всё равно — должен. А как раз — морозы. Кто буржуйки поставил, кто на дачи перебрался, кто замёрз. В городах — одни бандиты. Зато полицаи стали в долларах получать.

— А с Сибирью-то что? Отделилась, что ли?

— Да, и не только она. Отделились Татарстан, Башкыртыстан, или как их там, Якутия, Карелия, У-Сэ-Дэ-Эр… Вэ-Сэ-Дэ-Эр… Дэ-Вэ-Дэ-Эр….

— Кто?

— Урало-Сибирская, Восточно-Сибирская, Дальневосточная. Демократические, понятно дело, республики. Там «демократия», президенты — граждане Америки. А еще отделились адыги, чечены, дагестаны, весь Кавказ в общем. И калмыки, кажется.

— Короче, от России осталось одно княжество Московское… А война сколько длилась?

— С Китаем-то? Месяц почти. После ракетных ударов амеры перебросили к нам свою авиацию, заняли все аэродромы. А китайские аэродромы ракетами раздолбали. И долбили китайцев с воздуха, считай в одни ворота. На востоке, по крайней мере. Выгнать китайцев они не могли, потому что войска против них не посылали. Но продвигаться не давали. Так что китайцы на перемирие согласились. Им по условиям все Забайкалье отходило, и Дальний Восток с Приамурьем. По Чёрной Цепи вдоль БАМа.

— По какой чёрной цепи?

— Где ядерные ракеты падали. Южнее БАМа, километров за сто, за двести… Там все дороги ведут в заражённые зоны. По ним и провели границу. И по Байкалу. Двадцать второе июня теперь — госпраздник. День мира.

— Ах-ре-неть… — только и сказал я.

— А ещё японцы о себе напомнили. Высадились на Курилах и Сахалине. Вроде как мирного договора не было, значит пора решить вопрос о северных территориях. Им, конечно же всё и отдали.

— С-суки… — выдавил я. От тоски и безысходности хотелось выть. Что делать, когда услышишь такой вот приговор? Приговор себе, своим детям, родным, друзьям? Приговор Родине? Я распахнул дверцы шкафчика, достал початую поллитру. Налил полстакана. Рука дрожала. Выпил одним махом. Водка дрянная, несмотря на все этикетки. Зажевал зелёной мармеладкой. Бр-р… Катанка, не иначе.

— Ты это чего? — спросила Алиса.

— Антистресс. Чтоб не рехнуться.

— С водки скорее рехнёшься.

— Я ж маленько. И убираю. Я сел за стол, подпёр голову рукой, уставился в окно. Ну вот. Теперь я знаю, что будет через одиннадцать лет. Пустые глазницы окон, чёрные стены, обугленные деревья. Горящие заживо люди. И я, убитый. В бою. Возле дома. Или нет — там, на перевале. Почему перевал в тайге? Он же в горах. На каком перевале? Их много… Тепло, разлившееся по горлу, добралось и до желудка. Туманом отдало в голову. Ну да, почти натощак ведь. По-прежнему дико хотелось завыть. Или спеть что-нибудь печальное. «Чёрный ворон, чёрный ворон… Что ты въё-о-ошься надо мно-о-ой»…

— Ты до-бы-ы-чи… Не до-ждё-о-ошься… — подтянула негромко Алиса. Чёрт, я что, вслух запел? А, ладно…

— Чёрный во-орон, я не твой… Пела Алиса красиво, чисто. Хоть девчоночий голос и не для этих песен.

— Вот летит ядрёна бомба Чтобы всё испепелить Чёрный ворон, черный ворон, Тебе нечего ловить… А этот куплет я не слышал. Понятно, он ведь оттуда!

— А вообще, войну эту ведь ждали, — сказал я. — В смысле, предвидели. Давно. Причём пророчили её ещё на десятый год. Только мало кто верил, что Китай правда нападёт. Думали, так и будет потихоньку нас китайцами заселять ещё лет сто.

— В сорок первом тоже мало кто верил, что немцы вот-вот нападут. Но готовились вовсю. А у нас наоборот, армию развалили, самолёты в металлолом сдавали.

— А ещё про ту войну песни есть?

— Не знаю, — ответила Алиса. — Может и есть. Такие же вот, переделочные. Вообще-то я ещё одну припоминаю. Её слепой пацан пел, который в городке побирался. Мы его накормили тогда, а потом нас обворовали. Унесли все продукты. То ли он был не слепой, то ли совпадение. В городке как раз беспредел творился.

— Я удивляюсь, как собаки ваши ещё возвращались.

— А что?

— Как их ни разу бичи не сожрали?

— Не знаю. Не поймали, значит.

— А что за песня?

— Песня? Сиротская, ясно дело. Послушать хочешь? Я кивнул. Алиса прикрыла глаза:

Каждые две строчки повторялись:

Я знал эту песню. Она изменилась, но ненамного. Её когда-то пела бабушка. Те жуткие строки так и врезались в память. Только она пела — напали чехи злые. Я тогда ещё удивился — где мы, а где Чехословакия. Потом узнал, что песня — партизанская, времен Гражданской. Такую вот память оставили в Сибири чехи — колчаковские каратели. А мотив для этих жутких слов казался слишком бодрым, что ли… Темнело за окном. Всё стало серым и бесцветным. Кое-где засветились квадратики окон. Я хотел зажечь свет, но Алиса остановила почему-то. Вот уже густая синева поползла со двора в окно. Я снова полез в шкафчик.

— Ты это брось, — сказала Алиса.

— Помянуть надо…

— Кого?

— Родину нашу. Друзей моих… всех. Они же в Новую Зеландию не свалят, тут останутся.

— Перестань. Не время ещё… себя хоронить. Убери бутылку. Будем Родину выручать. Оп-па! Вот это Алиса! Да! Надо действовать! А как? Мысли мои, видимо, ясно читались на лице. Как у Никулина в «Бриллиантовой руке».

— Сначала мне нужен выход в нэт…

— В Тырнэт? Вопросов нэт! Пошли!

Я ринулся полутёмным коридором в зал, к компу. С тихим воем комп ожил. Я подключил сеть, открыл поисковик, и пустил Алису в кресло.

— Разберёшься?

— Разберусь. Мэйл, Гугль, Яндекс, надо же, какие они старые. А что так медленно?

— Медленно? Мегабит. И на том спасибо, в наших-то краях. Ты видать, диал-ап не застала. Когда тридцать два килобита через телефон.

— У меня тоже нэт был медленный. И тоже тридцать два через телефон.

— Килобит?

— Почему? Мегабит.

— Ну нифигассе, медленный. Через мобильник, да? Разбаловались вы там.