Что, милый Васенька, с тобою? Где б ни был ты – всегда, везде Чертишь рассеянной рукою Две милых буквы Н и Д . [27] Знать, в грудь зазнобушка запала, Значенье букв сих тяжело: Н – значит, что надежды мало, Д – что другому повезло.

Кто <он>: химик, землемер, Может быть, писатель?

Инженерный офицер.

Только? Ах, создатель! Вот пассаж!.. Так как же быть? Рассуди же строго…

Нет, жених, жених, жених, Свадьбу, ради бога!

Маня, ангел, он богат?

Мне какое дело? Будет всё равно рогат.

Как ты это смело. Ну к чему тебе спешить? Ты свежа, прекрасна, Можешь лучших уловить.

Нет, я не согласна! Этот сам и без сетей В руки мне дается. Клюнул, так тащи скорей, А не то сорвется. Это клад, а не супруг, Я вас уверяю.

Так и быть, мой милый друг, Я благословляю.

Из глубины моих владений, Из царства булок и котлет Мой робкий, мой смущенный гений, Фельдфебель, шлет тебе привет!.. Фельдфебель, где ты? Я страдаю, Сойди, как солнце, в мой Аид, И станет он подобен раю, И ангел сменит эвменид!.. Приди! Любви и дружбы рана С тобой в разлуке так жива, – И я велю левиафана Тебе подать для торжества!..

Сегодня тревожный мой сон на заре    Смущали больные виденья: Мне снилось, что жгли на огромном костре    Ученых и все их творенья. Огромные кипы записок и книг    Пылали роскошней пожара, И я ощутил в голове своей вмиг    Тревожное чувство угара. Как бочка, наш толстый топограф горел,    Как факел, пылал Борановский, И с грустью на это бесчинство глядел    Мудрейший полковник Павловский. Заркевич горевших крестом осенял    И кланялся всем благосклонно, А стряпчий Бакшеев вопил и кричал,    Что это совсем незаконно. Со звоном и шиком истлел Энгельгардт,    Берг что-то считал и сбивался, И долго Пашкевича резкий дискант    Над скорбной толпой раздавался.

Если был бы я Агарков, Я б оркестр соорудил, И мильонами огарков Все пюпитры озарил. И на флейте, на тромбоне И фаготах всех времен Нежно б пел в минорном тоне: «Милый ангел, я влюблен!»

Что ж, начнем слагать любовные посланья! То-то вдохновенный зададим концерт… После едких песен, слез и отрицанья Эти побрякушки кстати на десерт. Ведь шаблон не сложен..: шейка – чародейка, Ножка – крошка, взгляд – лазурная эмаль, «Милая, родная… ангел мой, злодейка!.. (Тут поднять крещендо и нажать педаль.) Я люблю вас страстно, я люблю вас вечно (О, конечно, вечно, – каждый миг сильней), Не терзайте ж грудь мне так бесчеловечно И откройте рай мне, сделавшись моей…» Соловьи и розы, лунный свет и грезы, В голове угар, пожар и яд в крови, Клокотанье страсти, слезы и угрозы – И готова песня пламенной любви. Перероем кстати старые тетради, В них лиризм так глуп, но так горяч в стихах, И преподнесем ей милых глазок ради Из минувших ахов самый длинный ах… Можно даже будет кое-что у Фета Призанять, – он мастер, сладкозвучный Фет, И сразить ее мелодией сонета, Где бы каждый стих был трель или букет!.. И смешно и больно!..

Два нежных друга как-то жили Вдвоем под кровлею одной, – В полк на занятия ходили, Мечтали, верили, любили И ели сайки с колбасой. Казалось, жизнь их пронесется Без потрясающих невзгод И каждый мирно в свой черед Отставки с пенсией дождется. Но рок иначе им судил И под тужуркою армейской В сердцах их юных возбудил О славе замысел злодейский.

Горя вчера одним стремленьем – Вам угодить, насколько в мочь, Я ждал с тревожным нетерпеньем, Чтоб на Кронштадт спустилась ночь. И чуть огни сквозь мглу тумана Зажглись на сумрачной земле, Я в Петербург пустился рьяно Прямой дорогой, на метле. Путь был отличный; крылья бури Порывом вихрей снеговых Меня несли в ночной лазури Быстрее дрожек беговых. И, глядя на картину эту, Своей науки верный раб, Меня, как новую комету, Уж мерил взором Глазенап. Плоды поездки перед вами: Вот пряник – только что спечен, Приправлен скверными стихами И вам смиренно поднесен…

Пр'чтя только что твое п'сланье, Я пр'ник в значенье беглых строк И на желанное свиданье Готов я пр'течь в недолгий срок. В'бще я всегда с тобой душою, Тобой, В. Гаршин, дорожа, И в Кр'нштадте, окружен водою, Живу я, лыжи настр'жа. У нас здесь мрак непросвещенья, У вас же конки и прогресс; Вы даже в ночь для освещенья Огни украли у небес! Рвясь вечно к вам в глухой тревоге, Как рвется узник из оков, В твоем блистающем чертоге Я буду в среду, в шесть часов!..

На мызе Куза муза мызы Сидит и смотрит в небосклон, И блеском неба синей ризы Взор юной музы восхищен. А в душной каменной столице, Ни муз, ни мыз где нет как нет, При грустной мысли о больнице Клянет свой век один поэт. И грезится душе поэта, Что сбросил он печали груз И мчится быстро, как комета, На мызу Кузу, мызу муз…

Шутить стихом, играть словами Мне нипочем, – я рад писать. Я даже вам доклад стихами Хочу сегодня набросать. И хоть солидная контора, Где я серьезным быть привык, Внушать и не должна бы вздора, – Но слаб мой мелющий язык: До смерти рифмы одолели!.. Внимайте ж беглым сим строкам: Четыре номера «Недели» Я продал разным господам. Один из них купил и книжку Романов за минувший год. Счастливец!.. Чудную коврижку Он в умственный отправит рот! Когда б всегда он так обедал, Мудрей Эдипа он бы стал… Морозов был… Что он поведал, Вам скажет Витя: он слыхал. Еще я создал план сраженья Для оловянных двух дружин – И вам в порыве вдохновенья Испек сей стихотворный блин…

Грязн а харчевня «Кишинев», Ее бранить язык устанет, И, верно, страшен и суров, На пыльный ряд ее столов Градоначальник громом грянет. Но хорошо порой и в ней, Смеясь бессилию недуга, Справлять, шумя, кружку друзей Возврат воскреснувшего друга!..

О, не молчи, кукуевец бездушный, Пиши скорей из северных снегов! Твоим строкам всегда прием радушный В моей душе заранее готов. Я так люблю твои иероглифы, Хотя порой их трудно разобрать… Забудь на миг расчеты и тарифы, Пиши скорей, – пиши, я буду ждать!

Я вам пообещал когда-то В альбом ваш дать мой скромный вклад. Ну что ж? Что Лев сказал – то свято: Львы только правду говорят! Итак, начну! Моим веленьям Пегас служить готов всегда, – И вот, запасшись вдохновеньем, Я храбро влез на «mon dada». [28] Боюсь лишь, чтоб за эти строки Мне не пришлось потом от вас Услышать резкие упреки, – Как это было уж не раз. Боюсь, – их пробежав глазами, Вы мне не скажете merci, – Ведь я сумею и стихами Слегка монтировать вам си. Но что б меня ни ожидало, – От жаб, гнездящихся в земле, Не страшно Льву обиды жало, – Итак, vorauf!.. [29] Allez, allezf! [30] Он льстить не станет им в угоду! Не хочет он, чтоб был для них, Как нефли в жаркую погоду, Приятен гордый львиный стих! – Нет, пусть он их язвит насмешкой, Громит их, как небесный гром, Пускай он сделает их пешкой Пред всепобедным королем! Однако, кажется, довольно, – И так слуга покорный ваш, Гонясь за рифмой своевольной, Уж причинил вам амбетаж. Не знаю, как-то вы простите Мне это море ерунды! Я даже покраснел – смотрите: «Пожар, пожар!.. Воды, воды!..»

Меняя каждый миг наряды, <как красотка>, Пуста, бесформенна, как самоварный пар, Нам муза Надсона, нелепая трещотка, Опять преподнесла свой скороспелый дар; Как жалок замысел, как грубо исполненье, Дубовые стихи как бревна тяжелы; Чтоб, выслушав, снести такое песнопенье – Не люди нужны бы, но крепкие волы. Пусть Академия тебя и увенчала, Но я тебе скажу, прославленный певец…

Июль. Жара. Но местию палимый Не покидал он едкого пера, Казня врагов с враждой неумолимой.           Июль… Жара! Был адский зной, но он строчил с утра… Певец, «Зарей» как сикофант гонимый, Он закричать уж был готов «ура», В свой пасквиль вливши яд неуловимый, Но не пришла торжествовать пора; О Аспид, о боец неумолимый, Усни, усни, июльским днем палимый.           Июль. Жара!

Да, ты один, о Фаусек, Чист и лишен постыдных пятен, И, что так дорого в наш век, Ты в переписке аккуратен.