С тех пор как немцы назначили Константина Неймана начальником криминальной полиции, прошло более полугода. Подпольщики ни на один день не переставали следить за ним.
Поведение Неймана по-прежнему не вызывало беспокойства, но это и настораживало Горбатюка. До сих пор Нейман занимался только мелкими, чисто уголовными делами. А ведь он, старый работник уголовного розыска, хорошо знавший многих шепетовчан, был способен на большее, мог сослужить гитлеровцам хорошую службу, помочь им раскрыть подполье.
Но Нейман не делал этого. И Горбатюк хорошо понимал его поведение. Трусливый по натуре, Нейман хотел только одного: спокойно переждать войну, уцелеть, сохранить свою жизнь. Он хорошо понимал, что немцы пришли на время и не за горами день, когда вернутся наши. Поэтому Нейман решил пойти на хитрость, вести опасную игру.
Чтобы завоевать доверие и расположение шефа жандармерии, он делал вид, будто преданно работает на своих хозяев: время от времени расследовал пустяковые дела и докладывал о них, как о крупной победе. Видя его старание и рвение, начальство, казалось, было довольно им. «И волки сыты, и овцы целы», — думал Нейман.
Несколько раз в его руках оказывались нити, за которые стоило только потянуть, чтоб напасть на след подполья. Но он умышленно прекращал дознание, надеясь этим смягчить свою участь, когда его призовут к ответу. Так и жил Нейман, оттягивая время.
Но подобная игра не могла продолжаться долго. Шеф жандармерии с каждым днем становился все более требовательным и придирчивым. А вскоре стал открыто выражать недовольство.
…Нейман навытяжку стоял перед шефом жандармерии и выслушивал выговор:
— В городе не прекращаются поджоги, грабежи, убийства! Бандиты разгуливают на свободе! А вы? Бездельничаете?
— Господин начальник, я, кажется…
— Знаю, знаю, стараетесь. Но не вижу результатов. Имейте в виду, я не потерплю обмана. Если вы на деле не докажете своей преданности великой Германии, то… — Шеф жандармерии провел ладонью по горлу. — Мне нужны партизаны, подпольщики! Понятно?
И Нейман решил пойти на предательство, лишь бы остаться живым.
Совпадение примет сержанта, задержавшего на дороге машину лесосклада, с приметами дезертировавшего солдата Шверенберга еще тогда насторожило Неймана. Однако, верный своему принципу, он не стал заниматься дальнейшим расследованием. Сейчас Нейман проклинал себя за то, что упустил такую прекрасную возможность завоевать доверие шефа. «Ничего, еще не поздно!» — успокаивал себя Нейман. Он не сомневался, что Шверенберг связан с подпольщиками, что у него в городе есть надежное укрытие. Но где оно, кто друзья? Надо прощупать всех мало-мальски подозрительных.
И Нейман начал действовать. С ведома жандармерии он допросил Люсю Галицкую, ее мать, тетю и старуху бабушку. Дом обыскали, забрали все вещи. Ни допрос, ни обыск никаких результатов не дали. Галицких три месяца продержали в тюрьме, потом отправили в концентрационный лагерь. Оттуда был только один путь — в Майданек.
Когда Горбатюк и Диденко узнали о допросе и аресте Галицких, Горбатюк задумался и сказал:
— Этого следовало ожидать. Теперь он нам опасен!
Через несколько дней Диденко встретился на явочной квартире с Женей Науменко. Она шепотом сообщила:
— Твои приметы стали известны. Фамилии не знают. По имени кличут: «Стенка-косой». Вчера Нейман описывал тебя новому агенту жандармерии. Специально прибыл. Черненький, с тонкими усиками. Гебитскомиссар Ворбс подписал приказ: вознаграждение за тебя двадцать пять тысяч установили…
— Мало, — пошутил Диденко.
Женя подала Степану новый паспорт.
— Возьми, пригодится.
— Спасибо, Женя.
Было ясно, что Нейман все ближе подбирается к сердцу подполья.
Вскоре на подпольщиков обрушился еще один удар: арестовали официантку Лену. Подпольная организация поручила ей взорвать офицерский ресторан. Вечером, когда в набитом до отказа, прокуренном зале развлекалось офицерьё, Лена незаметно положила в тумбочку с посудой мину с заведенным механизмом и поспешила уйти. Но у самого выхода путь ей преградили трое подвыпивших офицеров и, не давая пройти, стали рассыпаться в комплиментах. Лена никак не могла отделаться от них и с ужасом смотрела на стенные часы. Вот, вот сейчас…
Оглушительный взрыв разнес помещение, рухнул потолок. Взрывной волной Лену выбросило на улицу. Она отделалась незначительными ушибами.
Полиция задержала весь обслуживающий персонал ресторана. Начались допросы и пытки. Зная о том, что Лена общалась с Диденко, Нейман допрашивал ее с пристрастием. Но Лена отказалась отвечать.
Шеф жандармерии вызвал Неймана:
— Заговорила?
— Молчит!
— Привести!
Привели Лену, избитую до синяков, в разорванной кофте.
— О фрейлейн, битте, садитесь! — предупредительно подошел к ней шеф. — Как с вами грубо обошлись! Поверьте, я ничего не знал. Я бы ни в коем случае…
Шеф сел за стол. Лена с тоской смотрела на графин.
— Воды? — спросил шеф, но взял не графин, а пачку сигарет. — Сигареттен? — предложил он Лене.
Она покачала головой. Шеф закурил сам и продолжал:
— Поверьте, я ваш доброжелатель. Вы такая молодая, у вас вся жизнь впереди. Кто вам дал взрывчатка? Кто есть ваши главари?
Лена тоскливо посмотрела на графин. Шеф наполнил стакан и, держа его перед лицом Лены, торопливо сказал:
— Говорите, и вы получите все — воды, много воды и много денег.
— Хорошо… — слабо ответила Лена. Казалось, сейчас она потеряет сознание. — Скажу… потом… не могу… отдохнуть…
Шеф, уверенный, что ему удалось уломать Лену, решил до конца играть в «гуманность». Он протянул ей стакан, и она большими глотками осушила его.
— Хорошо… Вы будете спать. Два часа. Потом вы будете все говорить…
Лену увели в камеру. Она легла на нары и погрузилась то ли в сон, то ли в беспамятство.
— Лена, Леночка!.. — послышался ей знакомый голос.
Лена открыла глаза и увидела над собой плачущую Женю. Гриша Матвеев, дежуривший в коридоре, тайком впустил ее сюда.
— Лена, родненькая… — стоя на коленях перед нарами, плакала Женя.
— Не надо… Сколько их… там?
— В ресторане? Девять насмерть, четырнадцать ранено.
— Мало… — с досадой произнесла Лена. — Опять будут… сапогами… — И вдруг, собрав остаток сил, она приподнялась, взяла Женю за плечи и заговорила горячо, торопливо: — Женя… Яд… Дай мне яд… Он в кофте был…
Женя в ужасе отпрянула.
— Ой, что ты! Что ты! Отравить тебя?
— Помоги, Женечка! — настойчиво молила Лена. — Больно… Все равно замучают. Лучше сразу…
Женя в оцепенении вытащила порошок и держала его в руке:
— Как же так… своими руками…
Лена взяла порошок, высыпала его на язык и легла на спину.
— Ой, Леночка! — в ужасе воскликнула Женя.
— Заигрывала с солдатней. Стыдно было людям в глаза смотреть, — спокойно и тихо заговорила Лена. — О нас в городе такое говорят… Обидно было…
— Пусть их говорят! Вот победим, тогда узнают правду, — успокоила ее Женя.
— Скажи всем… И Степе скажи… После войны, когда вы… — Голова Лены скатилась набок…
Рассказывая об этом подпольщикам, Женя плакала навзрыд. Горбатюк, Диденко и все остальные тяжело переживали случившееся.
С арестом Галицких и гибелью Лены подпольщики лишились двух явочных квартир. Надо было искать новые.
В лечебнице сахарного завода служила знакомая Степану санитарка. Муж ее был часовым мастером, содержал свою мастерскую. Супруги жили в тихом районе. Люди как будто свои, надежные. «А что, если у них? — подумал Степан Диденко. — Часовая мастерская не привлечет внимания». И он сказал санитарке, что зайдет к ним в гости. Но прежде чем пойти самому, послал Валю разведать, все ли спокойно.
Дожидаясь возвращения Вали, Диденко сидел с Анной Никитичной.
— А потом приснилось, — рассказывала она Степану, — что вы с Валиком речку переплывали. Валик мой утонул, а вы еле выплыли и хромали. А деревья наклонились вперед — ну, сейчас упадут. К чему такой сон, не пойму.
— Всякое присниться может. Иной раз летишь, летишь в пропасть.
— Это, говорят, растет человек.
— Куда мне больше, — рассмеялся Степан.
Пришел с ночной смены Витя.
— Ну как, сделал? — спросил Диденко.
— Ага! — Витя достал из кармана две веревочки: одну короткую, другую подлинней. — А зачем это, дядя Степа?
— Э, брат, тут такое дело. Немцев надо перехитрить!
Только спустя полгода, будучи уже в партизанском отряде, узнал Витя, для чего он измерял расстояние от шпал до оси вагона и самой низкой части паровоза. Диверсанты подкладывали под рельсы нажимные мины. Надавит паровоз на рельсы — и мина взрывается. Немцы стали пускать перед эшелоном пустые платформы: они взлетают, а поезд успевает затормозить и остается невредимым. Тогда партизаны решили приладить к минам тонкие тросики. Над тросиком свободно проходили платформы, а паровоз ударял по нему своей низкой частью и приводил в действие мину.
…Валя легко нашел часовую мастерскую. Открыл калитку, вошел в садик. Заглянул за угол дома. Густые кусты раздвинулись, и Валя увидел полицейского. Хотел броситься на улицу, но решил войти в дом, чтобы не вызвать подозрения. За маленьким столиком, низко склонившись, с лупой в глазу сидел часовой мастер. Он снизу вверх посмотрел на мальчика в поношенной, много раз стиранной и аккуратно заплатанной рубахе, в старых штанах и дырявых башмаках.
— Что тебе?
— Сколько стоит починить? — Валя сунул мастеру старый, давно испорченный будильник.
Еще до войны они с Витей вывинтили из него колесико, а когда привинтили обратно, часы не хотели идти. Мастер повертел часы, снял заднюю крышку. Валя оглянулся. В углу, прикрывшись газетой, сидел человек. Валя на минуту увидел его лицо и чуть не вскрикнул. Он уже видел раньше этого человека с тонкими черными усиками. Это было недавно поздним вечером. Валя возвращался домой. Витя раздобыл для него пропуск, и он, не таясь, ходил после комендантского часа. На улице Карла Маркса из открытых окон столовой, загороженных высоким кустарником, доносились звуки скрипки и разбитого пианино. Валя юркнул в кусты и заглянул в окно. В зале стояло облако табачного дыма. Из окна тянуло теплым вкусным запахом кухни. Валя проглотил слюну. Из-за столика поднялся офицер с тонкими черными усиками. Увидев мальчика, он швырнул в него кусок хлеба. Валя отпрянул от окна…
Мастер вернул Вале часы.
— Возьми, выбрось, — и смерил его презрительным взглядом.
…Диденко внимательно выслушал торопливый, сбивчивый рассказ Вали и крепко задумался.
— Значит, ловушка. Спасибо, Валик, помог ты мне.
Узнав о случившемся, Горбатюк посоветовал Диденко уйти из Шепетовки в лес, к Одухе.
…Диденко шел по одной из пустынных окраинных улиц. Навстречу ему медленно двигались жандармы. Когда поравнялись, остановили.
— Хальт! Документы!
Диденко подал паспорт. Жандарм прочитал: «Захар Антонюк. Украинец»… Прописка есть… так… подписи… печать… все в порядке…
Сзади послышались шаги. Диденко обернулся и увидел в конце квартала человека. Тот застыл на месте, потом ускорил шаги. Жандарм вернул паспорт. Сохраняя спокойствие, Диденко дошел до угла, свернул вбок и пустился бежать во весь дух. Нет, далеко не убежишь. Он юркнул в калитку. В ту же минуту из-за угла послышались крики: «Хальт! Хальт!» Раздался выстрел. Улица была пуста. Жандармы потоптались на месте и кинулись в открытую калитку, обежали дом, дернули дверь, заметили на огороде старуху.
— Тут никто не пробегал? Высокий, в коричневом костюме…
— Пробежал, вот сюда пробежал, — и старуха махнула рукой вдоль огородов, вверх.
Диденко бежал вдоль огородов вниз. Все дальше уходил он от преследователей. Жандармы остановились в конце улицы, посмотрели по сторонам: никого. Взбешенный человек с тонкими усиками кричал на них:
— Идиоты! Болваны! Кого упустили! Прощайте, мои двадцать пять тысяч!..
* * *
А Нейман продолжал усердствовать.
В тот день Остап Андреевич Горбатюк не пришел, как обычно, завтракать. Надежда Даниловна забеспокоилась. Сердце ее тревожно сжалось.
— Доню, сбегай узнай, что папа не идет.
Наташа обернулась мигом.
— Папка на шестьсот третий лесосклад поехал.
Надежда Даниловна облегченно вздохнула и поставила завтрак на медленный огонь.
Минут через двадцать постучали в дверь.
— Приехал! — обрадовалась Надежда Даниловна и бросилась открывать.
Прислонив к стене велосипед, перед домом стоял встревоженный Павлюк.
— Что?! — с ужасом спросила Надежда Даниловна.
Павлюк вошел в комнату. Он тянул, не решался сказать, чувствуя, что его сообщение убьет женщину.
— Говори, что случилось? — потребовала Надежда Даниловна.
— Остапа Андреевича арестовали. Я только что с шестьсот третьего…
Надежда Даниловна, ошеломленная, опустилась на табуретку. Но тут же вскочила, быстро собралась и побежала на лесозавод. С тех пор как муж вступил в беспощадную борьбу с оккупантами, она жила в вечном страхе. Сколько раз по ночам, оберегая сон любимого человека, она не смыкала глаз, чутко прислушивалась к шагам на улице: не к ним ли? Она приготовила себя к мысли, что эта опасная борьба может сломать жизнь, отнять у нее Остапа. Сердце ее билось часто-часто, словно подсказывало: вот оно, вот оно, случилось…
У конторы лесозавода заместитель Горбатюка — немец-колонист Мак разговаривал с Нейманом. Надежде Даниловне показалось, что, увидев ее, Нейман смутился.
— Алексей Иванович! Где муж? За что его?.. — спросила она у Мака.
— Не беспокойтесь. Пропала заводская машина. Его задержали до выяснения, — успокоил Мак.
В ворота въехала бричка. На ней, окруженный полицейскими, сидел Горбатюк. Был он в коричневом бостоновом пиджаке, белой рубахе, серых летних брюках. Надежда Даниловна кинулась к бричке. Горбатюк благодарно, спокойно улыбнулся ей.
— Это недоразумение, Надя, все будет хорошо, ты не волнуйся…
Его увели в контору, и начался долгий допрос. Надежда Даниловна в тревоге сидела у дверей.
— Вы еще здесь? — обратился к ней вышедший из конторы Мак. — Да идите домой. Все выяснится. Остап Андреевич сам придет. Не маленький.
Но Горбатюк не пришел. На следующий день Надежда Даниловна снова побежала к Маку. Он встретил ее сухо.
— Э, да тут не только машина, — многозначительно сказал он, — идите к Нейману…
Нейман в это время докладывал в кабинете шефа жандармерии:
— Машину обнаружили в лесу. Шофера, Горбатюка и еще нескольких арестовали. Они связаны с диверсантами.
— Есть доказательства? — перебил шеф.
— Пока нет…
— Займитесь! Я доложу графу Дитриху о вашем усердии.
— Слушаюсь!
…Одуха выслушал горькую весть и задумался. В штабном шалаше, кроме него, находились Степан Диденко, Михаил Петров, Станислав Шверенберг и Пав-люк. Одуха внимательно посмотрел на каждого. Предлагаемый ими план спасения Горбатюка был прост, смел и дерзок: через каждые три дня Григорий Матвеев дежурит в тюремном бараке. Во время дежурства он откроет камеру, выпустит Горбатюка. В переулке Горбатюка и Матвеева будет ждать с подводой Павлюк. Остальные разместятся поблизости от барака. В случае погони откроют стрельбу, отвлекут полицию на себя. Риск большой. Не исключено, что кто-нибудь из них погибнет или попадет в руки гестапо. Но иного выхода нет.
— Ну, что ж, разрешаю! — сказал Одуха. — Только на рожон не лезть!
…Двое солдат приволокли Горбатюка с допроса и бросили на пол. Пересиливая боль, он поднялся, лег на нары. Острым ногтем нацарапал на стене еще одну, четырнадцатую черточку. Две недели сидит он в этой камере. Изо дня в день его водят на допросы. Возвращаясь в камеру, Горбатюк неподвижно лежит, чтобы сберечь силы для нового допроса. Ох, чего стоят эти допросы! Тело распухло, посинело, кожа потрескалась, запеклась на ранах кровь, голова совсем поседела. «Сколько таких черточек еще сделаю?» — подумал Остап Андреевич. В это время открылся глазок двери и кто-то зашептал:
— Остап, приготовься, десятого в шесть. Встретит Павлюк в переулке.
«Гриша! Матвеев!» — узнал по голосу Остап Андреевич. Какими долгими показались ему три последних дня!
В лесу под Шепетовкой собрались все участники операции по налету на тюрьму. Диденко еще раз объяснил каждому его задачу. Гриша Матвеев ушел первым, чтобы успеть к смене караула. В шестом часу поодиночке направились к окраине города остальные. Но только вышли на опушку леса, как остановились, насторожились. Павлюк вскрикнул: несколько жандармов выволокли из дома его жену, свалили наземь, начали топтать сапогами. Не помня себя, Павлюк выхватил пистолет и ринулся к крайним хатам города. Сзади его схватил Диденко, отобрал пистолет.
— Не смей! Уведите его!
Все собрались в укрытии, на опушке леса. Несколько минут спустя окольными путями прибежал Матвеев.
— Все сорвалось! Кто-то из шестой камеры выдал… Жандармы ищут меня и Павлюка… Горбатюка перевели в другое место… Знакомый полицай предупредил…
— Так… — процедил Диденко сквозь зубы. — Дорого заплатят они за Остапа! Миша, Станислав, надо увести Надежду Даниловну и Наташку… Скорей, пока не хватились!.. Прощай, Остап, друг мой!..
…Ярости шефа жандармерии не было границ. Нейман не рискнул сам докладывать о заговоре — с ним явился заместитель начальника окружной полиции Примак. Оба стояли навытяжку, почтительно слушая брань шефа.
— Болваны! Свиньи! У нас из-под носа хотели увести преступника! Где заговорщики? Упустили! На что мне эта крикливая баба! Пол месяца вы копаетесь и ничего не узнали. Где он? Привести! Я научу вас, как надо работать!..
Горбатюка повели на последний допрос.
Поздним вечером 10 августа 1943 года в камере шепетовского тюремного барака скончался от невыносимых пыток Остап Андреевич Горбатюк. Пусть никогда не забудется его имя!
* * *
Прошло несколько дней.
Заместитель начальника окружной полиции Примак во время перерыва сидел у себя дома. Он только что съел яичницу со шпигом, выпил стакан коньяку и разомлел. Пыхтя и отдуваясь, Примак пил вторую кружку горячего чая, когда без стука отворилась дверь. Вошел Степан Диденко. Примак недоумевающе посмотрел на него:
— Кто такой?
Вслед за Диденко один за другим молча появились Станислав Шверенберг, Михаил Петров, Гриша Матвеев. Примак поставил блюдце, испуганно спросил:
— Вы кто такие? Вам чего нужно?
— Не узнал? Я — Степка-косой, а это беглый немец Шверенберг…
Примак ахнул. На лице его застыли удивление, растерянность, ужас.
— Пришли рассчитаться… — сурово продолжал Степан. — За измену Родине, за кровь наших людей, за смерть Горбатюка. Именем Советского Союза мы приговорили тебя к смертной казни. Исполняй, Гриша!
…Заперев дверь на замок, партизаны отправились на соседнюю улицу, где жил Нейман. Однако дома его не оказалось. Только это спасло изменника от суровой партизанской мести. Нейману оставили записку. Партизаны предупреждали, что он не уйдет от справедливой кары.
В городе снова начались массовые аресты…
* * *
Анна Никитична вышла с ведрами за водой. Во дворе увидела Кольчинского, бургомистра. Кольчинский разглядывал окна.
— Э, чья квартира? — спросил он у Анны Никитичны.
— Коммунальная. Здесь вот мы живем, Котики.
— Эге. Где муж?
— Репрессирован. Еще до войны. В Сибирь сослали, — соврала Анна Никитична.
— Тэк, тэк… А корова есть?
— Была, да забрали.
— Забрали? Эге! Приходи в понедельник, дадим другую. Получше твоей.
Вечером Анна Никитична рассказала об этом посещении Диденко и Шверенбергу. Она так копировала Кольчинского, что Диденко и Станислав смеялись, держась за животы. Анна Никитична поставила перед ними тарелку с вареным картофелем, нарезала хлеб, вскипятила чай. Оба с жадностью принялись за еду. Видно, весь день во рту ни крошки не было.
— Значит, корову обещал? — многозначительно спросил Степан. — Они вам другое приготовили, Анна Никитична. Завтра в десять утра должны арестовать. Сегодня суббота, выходной у них. А этого козла плешивого прислали вам очки втереть. Женя предупредила.
— Вас, Федоровичей и Трухан, — добавил Станислав. — Анну Павловну мы уже увели вчера.
Сбор был назначен утром, в глухом уголке городского парка. Витя с Валей чуть свет сбегали на лесозавод, забрали карабины и взрывчатку, снесли их в парк, спрятали и вернулись домой. Анна Никитична, как в первые дни войны, наспех связывала в узел самое необходимое.
В комнату вошел Тимоха Радчук. После истории с жильцами Анна Никитична сторонилась его, вела себя настороженно, но не подавала виду, что знает о его работе в жандармерии. Тимоха и сам редко наведывался к Котикам. Но сейчас, заглянув в открытое окно и увидев, что Анна Никитична укладывает вещи, Тимоха не утерпел и без стука вошел в комнату. Подозрительно осматривая ее, он спросил:
— Никак уезжать собираетесь, Анна Никитична?
— Куда мы поедем, Тимоха? Вот собрала одежонки старой, хочу мальчиков в село послать. Может, выменяют на зерно. В доме есть нечего.
— А-а-а… — протянул Тимоха, хотя его взгляд говорил: «Ври, ври, меня не обманешь!» — Такое время… одно слово, война. В селе, конечно, подхарчиться можно. Ну, пожелаю удачного мена. Хе-хе…
Тимоха ушел. Валя кинулся к окну. Он увидел, как Тимоха вышел из дому и торопливо направился к центру города.
— Побежал, легавый!
— Скорее, сыночки, пока он жандармов не привел.
Валя вытащил из-под половицы старые листовки. Что делать с ними?
— Давай… — и Витя прошептал что-то Вале на ухо.
— Вот здорово! — у Вали загорелись глаза. — Тащи клей!
В парке собрались Котики и вся семья Федоровичей: шестидесятилетний Григорий Николаевич, Ольга Павловна, Надя, Коля, Борис и двое малышей. Приехал на подводе Диденко. Малышей усадили на подводу и двинулись к станции, будто на поезд.
На станции стоял пассажирский поезд Киев — Львов. Беженцы обошли его и углубились в лес.
Жандармы опоздали. В пустой комнате Котиков свободно разгуливал ветер. На стенах вызывающе белели советские листовки.