Основным элементом советской внешней политики всегда было убеждение в возможности сотрудничества между Германией и Советским Союзом.

Было бы грубой клеветой утверждать, что заключение пакта с гитлеровцами входило в план внешней политики СССР.

Ставка советского руководства на Германию (в развитие агентурных связей большевиков с немцами, установленных В.И. Лениным в годы Первой мировой войны) определилась рано, воплотившись в советско-германские договоры в Рапалло (1922 г.) и Берлине (1926 г.) и тайное военно-техническое сотрудничество в обход запретов Версальского мирного договора. Линия Рапалло — Берлина заложила в двусторонних отношениях традицию взаимодействия, которому суждено было сыграть зловещую роль в европейской и мировой истории.

Начало было положено на Генуэзской экономической конференции, созванной ведущими капиталистическими державами Запада с целью «экономического восстановления Центральной и Восточной Европы». 16 апреля 1922 г., в ходе конференции, главы советской и немецкой делегаций Г.В. Чичерин и В. Ратенау в предместье Генуи Рапалло подписали двусторонний договор, ставший неприятным сюрпризом для остальных участников конференции. Так была выполнена задача, поставленная из Кремля — «за кулисами переговоров возможно более рассорить буржуазные государства между собой». Современники за рубежом единодушно оценили советско-германский договор как сильнейший удар по конференции, которая прервалась, не добившись нужных результатов.

По условиям договора стороны взаимно отказывались от возмещения военных расходов и убытков, причиненных им во время мировой войны. Германия отказывалась от претензий (государственных и частных лиц) в связи с аннулированием старых долгов и национализацией иностранной собственности в Советской России при условии, что советское правительство откажется от удовлетворения аналогичных претензий других государств. Предусматривалось немедленное возобновление дипломатических и консульских отношений.

Рапалльский договор нарушил единство капиталистических стран в их требовании к Советской России о возвращении иностранной собственности и выплате долгов. Советский же отказ от своей доли репараций подрывал позиции стран — получателей репарационных платежей с Германии. Установление дипломатических отношений между Советской Россией и Германией, государствами, проигравшими Первую мировую войну, означал также прорыв их внешнеполитической изоляции.

Были и иные основания для советско-германского сближения — опять-таки в противовес странам Запада. Характеризуя Рапалльский договор 1922 г. как попытку Германии и СССР «сообща ослабить путы, навязанные державами-победительницами», немецкий исследователь истории взаимоотношений двух стран X. Таммерман продолжает: договору «была присуща и определенная основополагающая, имевшая социокультурную подоплеку антизападная направленность…» Антизападная направленность договора в Рапалло признается в официозной «Истории внешней политики СССР», в которой подчеркиваются выгоды договора как для Советской России: «Это был удар по империалистической политике изоляции Советской России», так и для Германии: «Для Германии Рапалльский договор был важной опорой в борьбе против давления и шантажа со стороны держав-победительниц».

Таким образом, советско-германский договор в Рапалло стал событием европейского и даже мирового порядка, заложив общую антиверсальскую основу для длительного сотрудничества между Советской Россией и Веймарской Германией. Достижению договоренностей с демократическим Западом, Англией и Францией, советские руководители предпочли сближение с Германией, оформив правовую основу прогерманской тенденции во внешнеполитической ориентации СССР. Антизападная направленность Рапалло немало способствовало провалу попыток Англии и Франции создать общеевропейскую подсистему в рамках Версаля.

С тех пор между Советской Россией и Германией завязались развивавшиеся партнерские отношения в политико-дипломатической, экономической и военной областях. Между Красной Армией и Рейхсвером в нарушение Версальского мирного договора установилось тайное сотрудничество, продолжавшееся вплоть до прихода Гитлера к власти в Германии в январе 1933 г. В СССР в глубокой тайне строились и действовали совместные военные заводы, аэродромы, танковые и авиационные школы, из которых вышли будущие офицеры и генералы нацистского Вермахта.

Так Советская Россия помогала Германии в ее постоянных поисках возможностей, прямых или обходных, чтобы ослабить путы Версаля и добиться нового, более выгодного для себя урегулирования отношений с бывшими противниками. Первым большим клином, который удалось ей вбить в Версальскую систему, расшатав ее, была договоренность с Советской Россией в Рапалло (с появившимися шансами на конечный успех). Новую возможность для проявления ее дипломатической инициативы дал французский проект договора между державами, «имеющими интересы на Рейне» — проект англо-франко-бельгийского союза.

Встречное предложение Германии о заключении Рейнского гарантийного пакта вызвало оживленную дискуссию, вскрывшую весьма значительные разногласия между ведущими участниками будущего пакта. Франция желала, чтобы арбитражные договоры Германии с Польшей и Чехословакией были связаны с Рейнским гарантийным пактом в одно целое, но на это не соглашалась Великобритания. Поддержку последней Германия использовала для того, чтобы решительно отвергнуть юридическое закрепление неприкосновенности ее границ с Польшей и Чехословакией. В этих условиях подписанные арбитражные договоры не могли стать надежной гарантией для восточных соседей Германии. Что касается согласия Великобритании на заключение пакта, то она подчеркивала, что пакт ни в коей мере не должен противоречить Версальскому договору.

В итоге долгих и сложных дипломатических маневров в октябре 1925 г. в Локарно (Швейцария) был парафирован (окончательно подписан 1 декабря в Лондоне) ряд соглашений, главным из которых был Рейнский гарантийный пакт между Германией, Францией, Бельгией, Великобританией и Италией. По этому пакту Германия, Франция и Бельгия обязались сохранять неприкосновенность границ между Германией и Бельгией и между Германией и Францией, установленных Версальским договором, а также соблюдать постановления договора о демилитаризованной Рейнской зоне. Германия, Франция и Бельгия обязались разрешать все спорные между ними вопросы путем арбитража или судебного решения. Гарантами пакта стали Англия и Италия.

Локарнские соглашения были в общем рациональным способом решения германской проблемы, затрагивавшей интересы всей Европы. Избранный для этого способ — франко-германское примирение было целью политики французского министра иностранных дел А. Бриана, справедливо считавшего такое примирение залогом европейской стабильности. На первой стадии переговоров, свидетельствуют архивные материалы Кэ д'Орсе, Бриан добивался гарантий границ и для восточных соседей Германии. Он решился на локарнский вариант лишь после того, как его идея гарантий границ и на востоке Европы встретила упорное сопротивление Германии, нашедшей поддержку у Великобритании. Вся дипломатия Бриана послелокарнского периода свидетельствует о том, что он мало полагался на добрую волю Германии. Отсюда его стремление расширить гарантии безопасности своей страны заключением военно-политических союзов с малыми странами Восточной Европы, а позже и посредством соглашения с СССР.

В то же время Локарнские соглашения были ничем иным, как попыткой реализовать идею включения Германии в договорную систему Запада в противовес ее сближению с Советской Россией. Американская газета New York Times в передовой статье от 17 октября 1925 г. под названием «Москва и Локарно» выражала надежду, что следствием политической стабилизации в Западной Европе «явится политическая и моральная изоляция Советской России».

Все же Локарнские соглашения несколько разрядили напряженность в Европе, оказав определенный психологический и эмоциональный эффект на умонастроения европейцев. Многие европейцы оценивали достигнутые в Локарно соглашения как «высшую точку в возрождении Европы», как «водораздел между войной и миром» и как «великий акт умиротворения». Вдохновители и творцы Локарно — А. Бриан, О. Чемберлен и Г. Штреземан, министры иностранных дел Франции, Англии и Германии, были удостоены Нобелевской премии мира.

Достигнутыми в Локарно результатами были довольны далеко не все. Резко негативной была реакция Советского Союза. И не только потому, что он был отстранен от участия в конференции. Большие опасения вызывало у его руководства то, что Локарно давало в руки его западных капиталистических антагонистов инструмент нейтрализации советско-германского сближения. СССР рассчитывал на Германию как на такое средство, с помощью которого можно было бы взорвать изнутри мир капитализма, начиная с Европы. Академик Е.Л. Фейнберг вспоминал праздничные демонстрации в Москве 1920-х годов с лозунгом на транспарантах «Советский серп и немецкий молот объединят весь мир».

В стремлении как можно более затруднить болезненный переход буржуазной Европы от войны к миру советские руководители нашли понимание у Германии, которая не чувствовала себя освободившейся от ограничений Версаля. Германия постаралась рассеять советские опасения, что переговоры о Рейнском пакте и ее вступление в Лигу наций означают отступление от «политики Рапалло». В подтверждение верности советско-германскому сотрудничеству 12 октября 1925 г. были подписаны двусторонние торговый договор и консульская конвенция, а несколько ранее — соглашение о предоставлении Советскому Союзу краткосрочного кредита в размере 100 млн. марок для финансирования советских заказов в Германии.

Но советское руководство желало большего, в частности предотвращения вступления Германии в Лигу наций. В ходе секретных переговоров один за другим рождались по советской инициативе проекты межгосударственного политического соглашения с конкретными обязательствами сторон. На Западе, куда просочилась информация о подготовке советско-германского договора, он оценивался как «отход от основы Локарно».

В конце концов Советский Союз согласился на компромиссный (не столь далеко идущий, как ему этого хотелось) германский вариант договора о дружбе и нейтралитете, который был заключен в Берлине 24 апреля 1926 г. Стороны обязывались «и впредь поддерживать дружественный контакт с целью достижения согласования всех вопросов политического и экономического свойства, касающихся совместно обеих сторон» (ст. 1). В случае если одна из договаривающихся сторон, «несмотря на миролюбивый образ действий», подвергнется нападению одной или группы держав, другая договаривающаяся сторона «будет соблюдать нейтралитет в продолжение всего конфликта» (ст. 2). Еще в одной статье договора указывалось, что ни одна из договаривающихся сторон не будет примыкать к коалиции третьих держав с целью подвергнуть экономическому или финансовому бойкоту одну из договаривающихся сторон (ст. 3).

К договору приложены ноты, в которых Германия взяла на себя обязательство «со всей энергией противодействовать» в Лиге наций стремлениям, которые «были бы односторонне направлены» против СССР.

Линия Рапалло-Берлина предопределила долгосрочную ориентацию кремлевских руководителей на Германию, занимающую географически центральное положение на европейском континенте. С альтернативами ее международной ориентации — на Запад или на Восток. Геополитически Германия поистине была «вопросительным знаком Европы», порождая соревнование великих держав за то, чтобы вовлечь ее в ту или иную военно-политическую комбинацию. В период между двумя мировыми войнами, пожалуй, больше преуспел Советский Союз.

О долгосрочном характере ставки на Германию свидетельствует исход дискуссии в советских верхах, инициированный заместителем народного комиссара иностранных дел СССР М.М. Литвиновым в конце 1924 г. в связи с дипломатическим признанием Советского Союза Францией. Признание СССР всеми крупными европейскими державами (Франция была последней из них), считал он, поставило в порядок дня вопрос «об общей политической линии» новой, советской России.

Пространная записка М.М. Литвинова, направленная им членам коллегии НКИД СССР и (в копии) членам Политбюро ЦК ВКП(б), состоит из шести пунктов. Начинались они с предложения пойти навстречу Франции, признав условия Версальского мирного договора 1919 г. в обмен на уступки, «вплоть до непредусмотренного соглашениями пересмотра наших отношений с лимитрофами, Польшей и Румынией». По мнению Литвинова, Франция могла побудить Польшу «к пересмотру рижского договора [1921 г.]», то есть к установлению польско-советской границы по «линии Керзона». В пункте о Прибалтике говорилось, что «в этом вопросе мы от Франции могли бы получить максимальную компенсацию» за признание Версаля. Что касается Румынии, то ею «Франция охотнее пожертвует, чем Польшей». Затрагивались и «восточные дела», сулившие, писал Литвинов, сотрудничество с Францией против Англии. Предлагалось также наладить контакты с Лигой наций, послав в Женеву своего наблюдателя.

Против этих предложений выступил уполномоченный НКИД СССР при СНК СССР, член коллегии НКИД В.Л. Копп (в дальнейшем полпред СССР в Японии, затем в Швеции), заявивший, что поддерживает идеи М.М. Литвинова в тактическом плане, но не в стратегическом. Главное, по его мнению, заключалось в том, чтобы предотвратить переход Германии на сторону западных стран. В заключение подчеркивалось: «Ничто не послужит в такой мере к ускорению перехода Германии в англо-американский лагерь, как наше сближение с Францией на базе Версаля. И ничто не в состоянии будет нанести германскому и французскому рабочему движению, которое ведь также является фактором нашей внешней политики, более сокрушительного и непоправимого удара».

М.М. Литвинов, настаивая на своем, ответил запиской «К политическим переговорам с Францией. По поводу замечаний т. Коппа». Во главу угла, писал он, «я ставлю изменение нынешнего положения в Прибалтике, и в этой области удовлетворение наших требований соответствует интересам Франции». И далее: «Хотим мы этого или нет, но мы вынуждены будем втянуться в общеевропейскую политику, и нам придется выбирать между двумя существующими тенденциями, а больше двух нет и не будет в ближайшее время. Германия еще не существует как самостоятельный активный фактор».

Позицию М.М. Литвинова поддержал нарком иностранных дел СССР Г.В. Чичерин, обратившийся с письмом к Сталину. Мы «стоим особняком» и должны продолжать стоять особняком, писал Чичерин. Но есть нечто, продолжал он, что мы можем сделать: «Мы можем содействовать сближению Франции с Германией, разряжению электрического напряжения на континенте, содействовать, одним словом, развитию континентальной системы, которою весьма интенсивно интересуется Де Монзи (французский сенатор. — В. Н.) и еще интенсивнее интересуется Кайо (французский политический и государственный деятель. — В. Н.). Это для нас весьма доступно, а такая работа была бы в высшей степени целесообразна».

Победили оппоненты Г.В. Чичерина и М.М. Литвинова. Дискуссия показала незыблемость стратегического выбора советского руководства — его ставку на Германию. Ставку двоякого рода. И на германский пролетариат, который по окончании Первой мировой войны рассматривался в качестве едва ли не основного носителя радикальной тенденции в международном рабочем движении. (За год до описываемой дискуссии в советских верхах по установке из Москвы Коммунистическая партия Германии попыталась осуществить захват власти через вооруженное восстание.) И ставку на Германию, как страну, пострадавшую в итоге мировой войны и, соответственно, готовую рано или поздно выступить против государств-победителей.

Одновременно дискуссия показала наличие непреходящего стремления советского руководства возвратить утраченные территории царской России, что, в конце концов, удалось с помощью советско-германского пакта о ненападении 1939 г., когда нацистская Германия признала сферой советских интересов прилегающие к Советскому Союзу с запада приграничные страны. И на что упорно отказывалась идти англо-французская сторона на переговорах в Москве весной-летом 1939 г. об организации сопротивления наступлению нацистской Германии.

Возвращаясь к вопросу об истоках советско-германского сотрудничества, следует отметить, что прежде всего обе страны. Советский Союз и Германию, объединило их общее ущербное международное положение после Первой мировой войны, разделившей Европу на страны-победители и страны-побежденные. Ленин, отмечая тяжесть обязательств Германии по Версальскому договору, предвидел, что в создавшихся условиях она «толкается на союз с Россией». Сталин пошел дальше, подчеркивая геополитическую составляющую их взаимного тяготения. Летом 1940 г. (кстати, после капитуляции Франции), принимая английского посла С. Криппса, он заявил, что стремление «изменить старое равновесие сил в Европе, которое действовало против СССР… послужило базой для сближения СССР с Германией». В меморандуме об этой беседе, врученном по указанию Сталина германскому послу в Москве Ф. Шуленбургу, говорилось, что Советский Союз «предпримет все меры для того чтобы предотвратить восстановление прежнего баланса сил в Европе». Чем не аргумент за концепцию происхождения Второй мировой войны как продолжения первой, которой придерживаются некоторые зарубежные историки?!

С установлением нацистского режима в Германии ее единение с Советским Союзом в неприятии западных либерально-демократических ценностей могло лишь усилиться — по неписанному закону общности идеократических государств, жестко пресекающих любые проявления инакомыслия.

Провозглашенный Гитлером поход против большевизма (не без расчета на нейтрализацию западных стран) привел к быстрому ухудшению двусторонних отношений. Сталин, однако, не терял надежды на то, что рано или поздно ему удастся найти общий язык с Гитлером. Согласие последнего в мае 1933 г., после почти двухлетних проволочек, на продление Берлинского договора 1926 г. Москва вполне могла оценить как некий позитивный сигнал. Правительственная газета «Известия» в передовой статье, приветствуя продление Берлинского договора, в завершение писала: «Дружественные отношения вызывают дружественный ответ, враждебные действия вызывают соответствующий отпор».

На очередном партийном съезде в январе 1934 г. Сталин в откровенной форме призвал Гитлера вернуться к прежним партнерским советско-германским отношениям.

Говоря о причинах «перелома» в отношениях с Францией (и с Польшей), он связал это с «некоторыми (всего лишь! — В. Н.) изменениями в политике Германии, отражающими рост реваншистских и империалистических настроений в Германии». Что, как следовало из его дальнейших рассуждений, не имело решающего значения. На готовность урегулировать отношения с Германией, не ожидая от последней принципиального пересмотра ее политики, указывали слова Сталина о том, что «дело здесь не в фашизме, хотя бы потому, что фашизм, например, в Италии, не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной… Нет, не в этом дело. Дело в изменении политики Германии». С советской стороны, давал он знать на съезде, нет препятствий к восстановлению прежних, доверительных отношений — возврату к практике, «получившей отражение в известных договорах СССР с Германией». К временам, когда с высокой трибуны говорилось о наших «наиболее дружественных отношениях с Германией» (М.М. Литвинов).

Отбросил Сталин как несостоятельные объяснения ухудшения советско-германских отношений изменением критического подхода Советского Союза к Версальскому миру и сближением с Францией. Последовал вывод: «Мы ориентировались в прошлом и ориентируемся в настоящем на СССР и только на СССР. (Бурные аплодисменты.) И если интересы СССР требуют сближения с теми или иными странами, не заинтересованными в нарушении мира, мы идем на это дело без колебаний».

Почти то же самое Сталин скажет спустя пять лет на XVIII партийном съезде в марте 1939 г., излагая принципы внешней политики Советского Союза: «Мы стоим за мир и укрепление деловых связей со всеми странами… поскольку они не попытаются нарушить интересы нашей страны.., не попытаются нарушить прямо или косвенно интересы целости и неприкосновенности границ Советского государства». Эти слова были расценены как приглашение нацистской Германии, уже приступившей к завоеваниям в Европе, к переговорам на предмет урегулирования двусторонних отношений. Тем более что им предшествовало заявление Сталина о том, что для советско-германского конфликта нет «видимых на то оснований».

В пропагандистской войне против Запада советская сторона была не прочь козырнуть номинально сохранявшими свою силу бессрочными Рапалльским и Берлинским договорами с Германией. Не ограничиваясь на переговорах с И. Риббентропом в Москве в сентябре 1939 г. заявлением о том, что «основным элементом советской внешней политики всегда было убеждение в возможности сотрудничества между Германией и Советским Союзом», Сталин подчеркнул: «Советское правительство в своей исторической концепции никогда не исключало возможности добрых отношений с Германией».

Западноевропейские лидеры, еще за несколько лет до заключения советско-германского пакта, считались с возможностью сближения СССР с Германией, несмотря на острое идейно-политическое противостояние между ними.

Вот один из многих примеров.

В марте 1935 г. Сталин получил очередное разведывательное сообщение, которым придавал первостепенное значение. Сообщение было основано на документах МИД Франции, составленных в связи с миссией в Париж министра иностранных дел Англии А. Идена. На нем пометы: «Важно (правдоподобно)» и «Мой архив».

Приведем ту часть агентурного сообщения, которую подчеркиванием выделил из всего документа Сталин:

«По мнению министра иностранных дел Франции П. Лаваля, совершенно ошибочно рассматривать СССР и гитлеровскую Германию, как держащих друг друга в страхе, разрешая таким образом западным державам мирно извлекать пользу из этой враждебности. Германо-советская враждебность вовсе не является неизменным фактором международной политики, на котором можно было бы базировать политику на длительный срок. Похоже даже на то, что в этой враждебности есть известный расчет, и что Германия пытается вовлечь Францию в торг, при котором СССР был бы предоставлен Германии. Добившись от Франции свободных рук в отношении СССР. Германия смогла бы очень хорошо сговориться с СССР к невыгоде Франции» {594} .

Как можно судить из сталинского «правдоподобно», это мнение Лаваля, опасавшегося советско-германского сближения в обозримом будущем, нисколько не удивило Сталина — человека, не видевшего в нацизме препятствия для возврата СССР и Германии к сотрудничеству времен Рапалльского и Берлинского договоров. С возрастанием напряженности в Европе подобного рода опасения (как у П. Лаваля) на Западе лишь умножились.

Показательно, что советская сторона в этой «игре» на нервах не гасила, а скорее поддерживала спекуляции на тему неопределенности своего будущего выбора. Классическим примером представляется в этом плане перепечатка статьи из английской прессы, появившаяся в «Правде» в самом конце января 1939 г. «Чрезвычайно неблагоразумно предполагать», говорилось в заключение этой статьи, «что существующие разногласия между Москвой и Берлином обязательно останутся неизменным фактором международной политики» (подробнее об этой перепечатке уже говорилось в главе 3).

У Буллит, посол США в Советском Союзе в 1933–1936 гг., продолживший дипломатическую карьеру посла во Франции, склонялся к тому, что подобного рода публикации верно отражают советские намерения войти в соглашение с Германией. 22 августа 1939 г., в день, когда было объявлено о предстоящей поездке И. Риббентропа в Москву для подписания советско-германского пакта о ненападении, Буллит писал государственному секретарю США К. Хэллу в Вашингтон о том, что начиная с января 1939 г. по меньшей мере шесть раз он предупреждал премьер-министра Франции Э. Даладье о ведущихся между Германией и СССР «самых серьезных переговорах».

Завязавшиеся в марте-апреле 1939 г. переговоры СССР с Англией и Францией, по инициативе последних, о совместном противодействии агрессии в Европе сопровождались подозрениями обеих сторон, и советской, и западной, что другая сторона на переговорах может пойти на сделку с Германией. Так, в начале мая 1939 г. У. Буллит писал из Парижа К. Хэллу об опасении руководства министерства иностранных дел Франции, что «русские могут снова попытаться, как они уже пытались сделать это, прийти к соглашению с Гитлером».

Сталинское руководство крепко уверовало в решающую роль в европейской и даже мировой политике советско-германского согласия. В послевоенный период, в условиях Холодной войны, сталинское руководство, видимо, не прочь было попытаться вновь разыграть германскую карту в геополитической игре на континенте, противопоставляя Германию странам Запада. При создании Германской Демократической Республики в октябре 1949 г. Сталин вспомнил о довоенных советских намерениях в отношении Германии, назвав образование ГДР «поворотным пунктом в истории Европы» {597} . Повторив еще более завышенную, но оправдавшую себя оценку, которую дал В.М. Молотов советско-германскому пакту 1939 г. при его ратификации — как «поворотному пункту в истории Европы, да и не только Европы» {598} . Да, с 23 августа 1939 г. — за один день! — миру предстояло стать другим: начавшаяся вскоре война в Европе распространилась далеко за ее пределы с длительными устойчивыми последствиями.

Проведение прогерманской политики стало возможным благодаря тому, что мировоззренчески сталинское руководство представляло из себя монолитную группу коммунистов- единомышленников, члены которой к тому же оказались связанными круговой порукой в результате Большого террора 1937–38 годов. Хорошо известно, что решение подписать пакт о ненападении с Гитлером принималось Сталиным при активной поддержке В.М. Молотова, чья подпись значится под пактом. И нет абсолютно никаких данных, которые свидетельствовали бы о том, что кто-либо из сталинского окружения был против. Не считая, конечно, М.М. Литвинова, которого никак нельзя причислить к ближайшему сталинскому кругу.

В фонде секретариата В.М. Молотова, хранящегося в Архиве внешней политики Российской Федерации, на подлинниках записей его бесед с германским послом Ф. Шуленбургом значатся лица, которым рассылались копии этих документов. Помимо Сталина, их получали члены Политбюро ЦК К.Е. Ворошилов, А.И. Микоян, Л.М. Каганович, оказавшиеся, в известной мере, причастными к советско-германской сделке в силу занимаемых ими должностей наркомов обороны (Ворошилов), внешней торговли (Микоян), оборонной промышленности (Каганович).

Однако, судя по материалам бывшего партийного архива ЦК КПСС, ныне Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), значительную роль в делах, связанных с советско-германским пактом, сыграл А.А. Жданов, в то время один из самых близких к Сталину лиц в советском руководстве. В марте 1939 г., после XVIII съезда ВКП(б), Жданов становится полноправным членом Политбюро ЦК, уже будучи членом Оргбюро ЦК и секретарем ЦК и одновременно руководя ленинградской областной и городской партийными организациями. Тогда же он возглавил знаменитый Агитпроп ЦК — Управление по пропаганде и агитации, реорганизованное по решению съезда с целью «иметь мощный аппарат пропаганды и агитации, .. сосредотачивающий всю работу по печатной и устной пропаганде и агитации». А в последующие два года (1940–1941) осуществлял над ним «общее наблюдение и руководство». Выступая на съезде с докладом об изменениях в партийном уставе, Жданов заявил, что Агитпроп будет одним из двух, наряду с Управлением кадров, основных отделов ЦК ВКП(б). Другие его официальные посты: член Президиума Верховного Совета СССР и председатель Комиссии по иностранным дела Совета Союза Верховного Совета СССР.

Внушительный должностной список, отражавший восхождение вверх по партийной номенклатурной лестнице.

Обращают на себя внимание два обстоятельства. Во- первых, стремление сталинского руководства к дальнейшей концентрации партийной пропаганды (она же пропаганда и государственная) в одном месте, в руках ЦК и под контролем Политбюро, что, нетрудно предположить, явилось прямым следствием выдвижения на первый план задач внешнеполитических. Во-вторых, показательно, что для идейно-политического обоснования провозглашенной XVIII партсъездом фактически уже свершившейся смены международных ориентиров Советского Союза понадобились услуги деятеля из ближайшего сталинского окружения, все более претендовавшего на роль второго, после Сталина, партийного идеолога. Положение, которое занял после съезда Жданов — как глава Агитпропа ЦК и глава внешнеполитической комиссии Верховного Совета СССР, дает основание, подкрепляемое документами, в том числе архивными, назвать его третьим, после Сталина и Молотова, основным действующим лицом с советской стороны, более других вовлеченным в сделку с заключением советско-германского пакта. И, следовательно, одним из тех советских лидеров, по чьим словам и делам мы можем судить о целях предвоенной советской политики.

В архивном фонде А.А. Жданова (насчитывающем свыше тысячи дел) имеется целый ряд документов, позволяющих существенно дополнить и расширить наше понимание геополитических мотивов сталинского руководства при заключении пакта с нацистской Германией.

Один из этих документов — стенограмма выступления А.А. Жданова на ленинградской партийной конференции 3 марта 1939 г., состоявшегося ровно за неделю до доклада Сталина на XVIII партийном съезде. В речи, не предназначавшейся для публикации, а потому достаточно откровенной: «здесь партийная конференция, стесняться нечего», предвосхищена сталинская критика политики Запада, которая получила огласку на съезде. Это, с одной стороны, указывает на факт единодушия в советском руководстве относительно предвоенной международной стратегии Советского Союза, с другой — помогает увидеть подоплеку этой стратегии, ее не всегда и не слишком афишируемые публично конечные цели.

В выступлении, посвященном в основном международным вопросам, свое заявление «постоянно не забывать о существовании капиталистического окружения», оратор дополнил призывом «готовиться к тому, чтобы капиталистическое окружение, товарищи, когда-либо заменить социалистическим окружением» (к чему Сталин, напомним, призвал еще в 1927 г.). Реакция партийной аудитории выразилась в «бурных аплодисментах, переходящих в овацию». Видимо, высокопоставленной аудитории «когда-либо» показалось не слишком отдаленным будущим.

Естественно, А.А. Жданов говорил об угрозе войны, созданной наступлением фашизма, но смотрел в будущее с уверенностью. По его словам, экономически Советский Союз зависел от капиталистических стран «значительно меньше», чем эти страны от него — «так складывается положение в мировом балансе». В подтверждение сослался на то, что представители иностранных государств спешат занять очередь к наркому внешней торговли А.И. Микояну: «Кто последний? Я за вами!» В другом месте выступления он так прокомментировал сообщение в прессе о посещении (впервые!) накануне английским премьер-министром Н. Чемберленом советского посольства в Лондоне: «Чего он приперся? Потому что он боится… опоздать [встать в очередь к Микояну]. Это есть, товарищи, свидетельство растущей нашей силы… Мы являемся державой самой сильной, самой независимой…».

Отталкиваясь от столь радужной картины, А.А. Жданов продолжил: «Это значит, что мировая обстановка складывается так, что фашизм, этот зверь, это выражение мировой реакции, империалистической буржуазии, агрессивной буржуазии, который является капиталистическим хищником, вооруженным до зубов, питается слабыми, беззащитными государствами; вы, наверное, заметили, что сейчас эта ось направлена главным образом против Англии и Франции». Хотя Англии, говорил Жданов, «очень хотелось бы уравновесить положение таким образом, чтобы Гитлер развязал войну с Советским Союзом. Но Гитлер понимает по-своему и считает, что должен развязать войну там, где слабее. И, так как видит, что слабее на Западе, он туда и прет, вместе с Муссолини». Слушатели-партийцы аплодировали, смеялись.

Яснее, чем это сделал А.А. Жданов, пожалуй, не скажешь. Фашизм, конечно, опасная враждебная сила, но, во-первых, фашизм есть «выражение» все того же классического капитализма с его реакционно-империалистическими устремлениями; а, во-вторых, агрессия фашизма пока угрожает не СССР, а западным капиталистическим странам, Англии и Франции, что, в общем, более чем неплохо.

В этой связи Жданов заявил, что данный в последней главе «Краткого курса истории ВКП (б)» (в ее международном разделе) анализ обстановки в мире «вновь и вновь блестяще подтверждается», имея в виду критику политики «умиротворения» западных стран (тех самых, которым было обещано сталинское «историческое возмездие»). Развивая тему капитулянтства Запада перед агрессорами, он подвел под критику политики западных стран классовую базу: «От буржуазии, кроме подлости и жульничества, ничего ждать нельзя…»

Англии в выступлении было уделено особое внимание — как главному «поджигателю войны». «Товарищи, — уверял А.А. Жданов своих слушателей, — под маской миролюбия, под маской коллективной безопасности Англия стравливает одну державу с другой, не прочь втравить и войну с нами организовать, используя в этом отношении действия, тактику, старые традиции буржуазных политиков — чужими руками жар загребать, дождаться положения, когда враги ослабнут и забрать». Но эта политика рассчитана на людей наивных, простоватых. Что касается Советского Союза, то «у нас даже пионеры могут разгадать это дело, уж очень грубовато это дело».

Раз все так очевидно и определенно для советского руководства, которое «обмануть трудно», то и советская внешняя политика также уже вполне определилась. «…Будем копить наши силы для того времени, когда расправимся с Гитлером и Муссолини, а заодно> безусловно> и с Чемберленом». Эти слова были встречены аплодисментами. Достаточно откровенно о том, что скрывалось за сталинским обещанием «исторического возмездия» Западу и его же, сталинским, предупреждением все тому же Западу, сделанному спустя неделю на XVIII съезде, что его ожидает «серьезный провал».

Такое вот документальное свидетельство (в ряду других!) того, что сталинским руководством выбор в принципе был сделан давно — его международная стратегия как была, так и оставалась классово-имперской. Иного трудно было ожидать от людей, для которых различия в социальных системах имели абсолютное значение. Поэтому стоит ли удивляться откровенному упору на голую силу, пропаганде неотвратимости мировой войны, фактическому отказу от политико-дипломатических методов урегулирования нараставшей международной напряженности, наконец, хвастливо заявленному намерению позднее включиться в войну и покончить сразу со всеми врагами социализма — Гитлером, Муссолини, Чемберленом?

Не стоит удивляться и другому. Тому, к чему, по мнению советских руководителей, свелись англо-франко-советские переговоры о заключении пакта о взаимопомощи, происходившие весной-летом 1939 г. В ждановской интерпретации (о чем ее автор поведал на страницах «Правды» в конце июня в статье под броским заголовком «Английское и французское правительства не хотят равного договора с СССР»), англичане и французы добиваются «такого договора, в котором СССР выступал бы в роли батрака, несущего на своих плечах всю тяжесть обязательств», и стал бы «игрушкой в руках людей, любящих загребать жар чужими руками». Для такого умозаключения вовсе не требовался анализ позиции западных стран на переговорах, на что претендовал Жданов. Ему достаточно было повторить основной постулат его речи, произнесенной в унисон с докладом Сталина на партийном съезде неделей позже. Видно, дефиниции «батрачество» и «загребать жар чужими руками» в соответствующем — антизападном! — варианте не раз обсуждались в сталинском окружении.

В архивном фонде А.А.Жданова имеется ряд других, не менее любопытных документов. Например, письмо В.П. Золотова (члена ВКП(б) с 1928 г., жителя Москвы) наркому иностранных дел В.М. Молотову и секретарю ЦК ВКП(б) А.А. Жданову. Письмо на 14 страницах, под названием «Краткая записка о некоторых вопросах нашей внешней политики», направленное адресатам после назначения Молотова в НКИД СССР. Его основную часть занимал раздел, озаглавленный автором «О Великобритании, Франции и Германии».

Многочисленные пометки на письме, преимущественно подчеркивания (такие места далее будут выделены курсивом), хорошо показывают позицию самого А.А. Жданова, нашедшего в авторе письма единомышленника. А сошлись они в том, что им обоим, и Жданову, и автору письма, представлялось главным — чью сторону, Англии или Германии, выгоднее принять Советскому Союзу в приближающемся всеобщем вооруженном конфликте в Европе, исходя из его интересов как социалистического государства.

Вот какую позицию советовал (скорее, наставлял) занять на переговорах с западными странами корреспондент

В.М. Молотова и А.А. Жданова, видимо, знавший и о параллельно шедших советско-германских тайных «разговорах».

Договариваясь сейчас с Англией, Францией и другими странами об общих действиях против Германии, говорилось в письме, «мы должны всегда четко и ясно себе представлять, что нашим основным и главным врагом в Европе и во всем мире является не Германия, а Англия» (не ограничиваясь подчеркиванием, Жданов дополнительно выделил частицу не и союз а). Развивая свой антианглийский тезис, автор писал: «Знаменитое стремление на восток германского фашизма, если не создано, то подогревается Англией, заинтересованной как в нашей гибели, так и в ослаблении Германии».

Что касается позиции Англии на тройственных англо-франко-советских переговорах, то она, считал автор письма, «объясняется вовсе не общностью наших демократических интересов, как это многим кажется, а неожиданным для Англии направлением германской агрессии». Поэтому ее задача в том, чтобы, «создав преграды дальнейшему расширению германской агрессии в буржуазной Европе… — во что бы то ни стало повернуть германскую армию на восток против Советского Союза».

В.П. Золотов предусмотрел контрмеры: «Поскольку наш главный враг — Англия, нам нужно иметь тщательно разработанный план борьбы с ней. Англию надо бить везде, где возможно, но, главным образом, в Европе, ибо Англия, как мировая держава, существует лишь до тех пор, пока она сильна в Европе…» Как конкретно? А вот как: «Англию надо бить, но бить английским методом, т.е. чужими руками». Ясно, чьими, учитывая авторский тезис о том, что «Англия не только наш враг, но и старинный враг Германии».

Но как насчет угрозы для СССР со стороны «враждебного капиталистического окружения», о чем постоянно предупреждала советских людей официальная пропаганда? Насчет опасности создания широкой антисоветской коалиции в развитие «мюнхенского сговора»? Автор письма такую опасность считал отпавшей. По его словам, «крестовый поход против Советов буржуазному миру, раздираемому сонмом противоречий, теперь не организовать». Следовательно, Советскому Союзу «нужно, играя на этих противоречиях, ослаблять силы буржуазных государств». Тем более что представляется отличная возможность для такой игры: «Втравливание Германии в войну против Англии в этом отношении открывает широкие возможности».

Далее следуют совершенно замечательные рекомендации, что «для этого надо», сведенные в четыре пункта. «Надо» прежде всего всемерно укреплять советскую военную мощь, сопроводив это «демонстрацией непобедимости нашего оружия в каком-либо очередном дальневосточном конфликте». Рекомендация в духе выступления самого А.А. Жданова на активе Тихоокеанского флота 15 апреля 1939 г. во Владивостоке (куда он ездил для участия в акте сдачи и приема флота от адмирала Н.Е Кузнецова адмиралу И.С. Юмашеву), призвавшего под аплодисменты моряков, чтобы они «исподволь со всем искусством по нужной готовности здесь на Тихоокеанском флоте готовили тот второй (после конфликта у озера Хасан. — В. Н.) удар против японских самураев, который мы должны нанести, если они этого крепко пожелают».

Следующие два взаимосвязанных пункта того, что «надо», чтобы втравить Германию в войну с Англией: всеми способами (!) разжигать антибританские тенденции и настроения, господствующие у подавляющего большинства германских фашистов. И, наоборот — широко поддерживать (!) антигерманскую агитацию и пропаганду во всех демократических странах.

Последний, четвертый пункт вызвал особый интерес у А.А. Жданова (судя по тому, что он подчеркнул всю фразу): «На случай войны Германии с Францией и Англией обещать Германии соблюдение нами нейтралитета, обеспечить охрану ее тыла, а концентрацией Красной Армии на западной границе парализовать возможность Польше вступать в войну на стороне Англии». Пакт Молотова-Риббентропа как раз имел в виду все эти цели: нейтралитет СССР в войне между Германией и западными странами, обеспечение для Германии, по молотовскому определению, «спокойной уверенности на Востоке», и, по тайной договоренности, совместные советско-германские военные действия против «панской» Польши.

Концовка раздела письма будто списана с обязательства Сталина на партийном пленуме 1925 г. в случае всеобщей войны «выступить последними… чтобы бросить решающую гирю на чашу весов»: «В результате войны Германии и ее союзников с Англо-Францией силы всех этих держав будут неимоверно истощены, Европа и мир будут охвачены разлившимся морем пролетарских и национальных восстаний и тогда-то Советский Союз бросит на весы истории меч Красной Армии» [52]Второй раздел письма В.П. Золотова «О славянском вопросе» также заинтересовал Жданова, выделившего, в числе других, следующую фразу: « Нам нужно активно вмешиваться в борьбу империалистов на Балканах и, взяв на себя инициативу объединения славянских государств, — создать преграды для германского и английского проникновения на Балканский полуостров».
.

Отстаиваемая автором письма внешнеполитическая стратегия для Советского Союза естественно вытекала из основной идейно-политической посылки об антагонизме «двух систем» как главном противоречии в мире. Многолетняя фронтальная кампания против капитализма сделала свое дело, обеспечив распространение в стране и партии классово обусловленных взглядов на международное развитие и соответствующего подхода к сложным мировым явлениям. Если верно, что логика предвоенного 1939 года диктовала необходимость для СССР выбора в условиях взрывоопасного кризиса в международных отношениях, то не менее верно и другое — выбор, приведший к пакту Молотова-Риббентропа, полностью отвечал устоявшимся представлениям сталинского руководства о целях и задачах внешней политики страны социализма во «враждебном капиталистическом окружении».

Не удивительно, что при таком классово регламентированном подходе проблема внешнеполитического выбора свелась к тактическому по существу (то есть временному) выбору между Англией и Германией. Предпочтение, отданное последней, как уже явствует из всего вышеизложенного, было более оправданным с точки зрения долгосрочных целей сталинского руководства. Еще раз убедиться в этом позволяют хранящиеся в РГАСПИ «Черновые записи А.А.Жданова к договору о ненападении между СССР и Германией» (без даты), существенно дополняющие вышеприведенные документы.

«Записи» сделаны от руки, карандашом, краткие, стилистически корявые, но настолько выразительные по смыслу, что не оставляют сомнений в истинности зафиксированного в них отношения к советско-германскому пакту. И, надо думать, отношения не только А.А. Жданова, учитывая его близость к Сталину. Показательно, что в эти «записи» перекочевали некоторые формулировки из уже рассмотренного выше золотовского письма, с которым их роднит антикапиталистическая направленность, равно как и нескрываемое желание, чтобы СССР занял позицию «третьего радующегося» в ожидавшейся войне между Германией и Англией. «Записи» представляют интерес и в том плане, что Жданов, возглавив Агитпроп ЦК, по-видимому, счел своей задачей дать пропагандистское обоснование пакту.

Вот некоторые из антианглийских формулировок «Черновых записей»: «Англия профессиональный враг мира и коллективной безопасности», «На войне жиреет», «Дранг нах Остен — английская выдумка», «Раздел Англии благо», «Коммунистов и фашистов ненавидит одинаково», «Не жалеет средств для дискредитации Советского Союза» и т.п. На тему английского стремления втравить Германию в войну с Советским Союзом: «Тигры и их хозяева», «Хозяева тигров науськали на Восток», «Отвести войну на Восток — спасти шкуры».

Среди формулировок, касающихся Германии, нет даже упоминания о том, что это фашистско-расистское государство. В то же время имеется такая запись: «Главное иметь в виду, чтобы признать за Германией право иметь то внутреннее устройство, которое у нее есть». Жданов как бы убеждает незримого читателя (и самого себя?) в выгодности для Германии пакта с СССР: «Россия лучший клиент», «Но как не умилиться немецкому сердцу», «Гитлер же понимает, что ему готовят нож в спину(?)», «Что бессмысленно ему ослаблять себя на Востоке», «Повернуть на Запад», «Дранг нах Остен уже стоил Германии огромных жертв», «Сговориться с Германией», «Коалиция». Эта же часть записей наводит на мысль о неслучайном характере многочисленных советских заявлений, сделанных после заключения пакта, в частности Молотовым, о перспективности советско-германского сотрудничества.

Конечно, в «записях» имеются и такие положения, которые отражают стремление встать над конфликтом в «сифилизованной (!) Европе». А.А. Жданов приводит понравившийся ему девиз «Уничтожай врагов чужими руками и будь сильным к концу войны», совмещая его с собственным мнением: «Я за то, чтобы СССР оказался сильным к концу войны». Есть и такая, несколько загадочная, запись: «Если на Запад — русская армия заслуживает колонии» (не договоренности ли по секретному советско-германскому протоколу к пакту имелись в виду?)