«Жизненно важная задача»

Книга израильского историка Г. Городецкого «Миф “Ледокола”» привлекла мое внимание в связи с работой над тематикой советско-германского пакта о ненападении 1939 года. Она представляет, по словам автора, «венец» его пятнадцатилетних усилий по изучению международных отношений 1939–1941 годов (с. 4). С посулом сказать нетривиальное слово в историографии Второй мировой войны. И — что примечательно: описываемые события рассматриваются под углом внешней политики Советского Союза, но фактическую основу книги составляют британские архивные материалы и литература при весьма заметном дефиците источников советского и постсоветского времени, даже официальных изданий документов.

Освещение вопросов, образующих тематику советско-германского пакта — предмета моего исследовательского интереса, сужено в «Мифе “Ледокола”» до предела, как это практиковалось в подцензурной советской историографии. Приходится напомнить о фактах и документах, опущенных его автором.

Странности «Мифа “Ледокола”» обусловлены его предназначением обосновать особое историческое видение Второй мировой войны. Отвергая идею книги «Ледокол» В. Суворова — о том, что сталинский Советский Союз рассчитывал воспользоваться антизападным агрессивным потенциалом Германии для подрыва европейского капитализма, Г. Городецкий поспешно, без должного внимания к причинно-следственным связям событий, переходит к своеобразно трактуемым обстоятельствам нападения гитлеровской Германии на Советский Союз 22 июня 1941 г. За отдельными «действительными событиями», которыми он оперирует, не видно глобальных явлений, исчезает исторический процесс как таковой.

Г. Городецкий старается добиться своего двояким образом.

Во-первых, игнорированием предпосылок и глубинных причин всеобщего конфликта в Европе и за ее пределами на том основании, что это уводит «далеко в сторону от действительных событий, приведших к войне на Востоке», то есть к нападению гитлеровской Германии на СССР (с. 13). Поиск исторической истины в рамках дипломатического аспекта темы противопоставляется кропотливой работе над выявлением «теоретических основ и идеологических корней» войны на Европейском континенте (там же), составной частью которой являлся ее восточный советско-германский фронт, такой работе, на которую решился В. Суворов. Вообще все изложение строится на антитезе войн мировой и советско-германской. В результате фактически реанимируется официальная советская концепция, сводящая суть Второй мировой войны по преимуществу к силовому противостоянию между социализмом и капитализмом — как «острому проявлению борьбы двух противоположных систем».

Во-вторых, маловразумительным утверждением, что в критический период развязывания мировой войны единственной заботой сталинского руководства было «защитить российскую революцию» (с. 47). И.В. Сталину приписывается сомнительная честь проводника такой внешней политики, которая «была продиктована национальными интересами, а не принципами или моральными факторами, подобно политике его западных партнеров» (с. 57. Курсив мой. — В.Н.). Предпочтение, отданное внешнеполитическому курсу сталинского Советского Союза, подкрепляется сомнениями, что западный лозунг «уничтожения нацизма» отражал подлинные цели Англии в войне (с. 86), что напоминает характеристику этого лозунга как «преступной глупости», озвученную В.М. Молотовым в годы советско-германского сотрудничества. Хотя позже Советский Союз присоединился к Атлантической хартии Ф. Рузвельта — У. Черчилля от 14 августа 1941 года с ее требованием «окончательного уничтожения нацистской тирании». Возникает и вопрос: а можно ли было эффективно отстаивать национальные интересы Советского Союза, отбросив и принципы, и мораль?

В авторской схеме И.В. Сталину отводится роль статиста на этапе как подготовки, так и развязывания всеобщего вооруженного конфликта. Рассмотрение системы мировых координат сталинского руководства подменено смелым утверждением, что «с самого начала советская внешняя политика характеризовалась постепенным, но последовательным переходом от откровенной враждебности по отношению к капиталистическим странам к мирному сосуществованию с ними, основанному на взаимной выгоде» (с. 33. Курсив мой. — В.Н.). В таком случае неясно, почему советские руководители через двадцать с лишним лет после Октябрьской революции продолжали считать себя во «враждебном капиталистическом окружении» и почему внешний мир не замечал этой трансформации, по-прежнему видя в СССР угрозу для себя. Неясно также, как расценивать такие ленинско-ста- линские определения, служившие для характеристики места и роли советского государства в системе международных отношений, как «немыслимость» длительного сосуществования «двух систем» и закономерность перманентного обострения «идеологической борьбы» между ними. Будто не было нараставшего десятилетиями тотального противоборства советского социализма и западной демократии, достигшего своего апогея в Холодной войне и приведшего к развалу советской коммунистической империи и краху самого СССР.

Неудивительно, что Г. Городецкий не ограничивается провозглашенной целью — опровержением (как ему кажется) «Ледокола» В. Суворова. Израильский историк оспаривает — а это он подчеркивает то и дело — ключевые положения в работах «большинства историков», еще чаще — просто «других историков» (с. 3, 12, 45, 50–51, 94, 98 и др.). Поэтому в истолковании политико-дипломатических событий кануна мировой войны чаще всего В. Суворов оказывается вместе с «другими историками», а Г. Городецкий выступает в качестве их оппонента.

Неприятие автора «Мифа “Ледокола”» вызывают труды российских историков, которые, в отличие от прошлого, в последние годы уделяли большое внимание проблеме происхождения Второй мировой войны и ее начальному этапу. Однако, полагает он, это привело лишь к тому, что «бывшие “белые пятна” ныне заполняются набором лжи, тенденциозными подборками фактов, которые общественность склонна принимать за истину» (с. 3). Посему Г. Городецкий счел «своей жизненно важной задачей» дать такое описание критических событий 1939–1941 годов, чтобы российский читатель получил «возможность сориентироваться во всем разнообразии фактов прошлого, увидеть их именно такими, какими они были…» (с. 4. Курсив мой. — В.Н.). Все это, заметьте, — о периоде горбачевской Перестройки и первых лет существования демократической России, когда отечественные ученые получили возможность переосмыслить наследие историографии, десятилетиями принуждаемой обслуживать нужды тоталитарной системы.

Свое видение наступивших в нашей стране судьбоносных перемен — для израильского историка это «смутное время» — он подкрепляет рекомендацией не отказываться от «советского периода», не противопоставлять историческому опыту Советского Союза архаику дореволюционной России (с. 18). Он также призывает наших историков не тревожить память погибших в войне с нацистской Германией, закрыть до поры до времени (не уточняется, до какого) тему советской внешней политики рассматриваемого периода (с. 3). Себе в этом занятии, как видим, Г. Городецкий не отказывает. Такое понимание предназначения своей книги плохо согласуется с провозглашаемой им готовностью руководствоваться критерием объективности, а не политическими или идеологическими интересами.

Таким образом, «Миф “Ледокола”» задуман и осуществлен в расчете на российского читателя. Участниками действа оказываются, с одной стороны, наша общественность, склонная принимать за истину «набор лжи» и «тенденциозно подобранные факты», с другой — историк-просветитель, гуру. В то же время обилие нестыковок, неувязок текста книги оставляет стойкое впечатление английского Wishful Thinking: формирование представлений исходя не из объективного анализа, а в соответствии со своими предпочтениями. Перед нами, в лучшем случае, версия англо-советских отношений, то есть фрагмент международных отношений 1939–1941 годов — вне многообразия исторического процесса.

Как бы то ни было, «Миф “Ледокола”» не произвел эффекта, на который рассчитывал его автор. Не раз приходилось слышать и читать мнения о том, что книга израильского историка никак не является опровержением «Ледокола» В. Суворова. Чтобы опровергнуть его труд, говорит один из коллег-историков, следует доказать несостоятельность сотен и сотен приводимых им фактов. По некоторым свидетельствам, Г. Городецкий, который совершал «частые поездки в Россию» в ходе своей работы над книгой (с. 6), выражал недовольство тем, как распространяется его книга — не так широко, как работа В. Суворова. Видимо, поэтому он продолжил свою критику, переиздав под другим названием фактически тот же опус, что не добавило убедительности его позиции. Более того, странности первой книги перекочевали во вторую.

Наконец — самое поразительное. Представьте, в «Мифе “Ледокола”» откровенно отстаиваются положения брошюры «Фальсификаторы истории» 1948 года — памятного советского пропагандистского продукта разгоравшейся Холодной войны. Положения о сугубо оборонительной предвоенной внешней политике Советского Союза, о его неизменной приверженности коллективной безопасности, о западной политике провокационного натравливания Германии на Советский Союз, о двойной игре западных держав на англо- франко-советских переговорах в Москве, о международной изоляции СССР в преддверии мировой войны, вынудившей его пойти на пакт о ненападении с нацистской Германией и т.п. Перед нами печатное наследие официального издания, на долгие годы навязавшего советским историкам сталинские внешнеполитические установки. Так Г. Городецкий реализует свой призыв не отказываться от «советского периода».

Но удалось ли ему обличить автора «Ледокола» и в то же время опровергнуть работы «других историков»? Подкрепить тезисы подконтрольной властям советской историографии о роли СССР накануне и с началом Второй мировой войны? Каков итог вызова, брошенного «другим историкам», с претензией на пересмотр устоявшейся в мировой историографии критической версии предвоенной внешней политики сталинского Советского Союза — критической за ее роль в развязывании мировой войны? И не этими ли намерениями объясняются оригинальные приемы и стиль, используемые в «Мифе “Ледокола”»?

 

«Невежественный» В. Суворов

Г. Городецкий, именующийся историком-профессионалом, позволяет себе вызывающие недоумение обвинения в адрес В. Суворова и его книги.

Исходя из собственных представлений о критериях научности, он характеризует В. Суворова как автора «нелепых», «невежественных писаний»; не серьезного историка, а «любителя» и «разведчика», проявляющего «неразборчивость в средствах»; автора, «вольное обращение» которого с источниками «стало его товарным знаком», не отягощающего себя доказательствами, прибегающего к «неуклюжим доводам», «абсурдным» и «абсолютно смехотворным» утверждениям; «невозвращенца», «перебежчика», «предателя», «мелкой сошки» в ГРУ| морально нечистоплотной личности и т.п. (с. 4, 9, 13, 14, 15, 20, 21, 34, 48, 71 и др.).

В. Суворов, пользующийся исключительно открытыми, доступными всем печатными материалами (и делающий это вполне сознательно), обвиняется в том, что он пишет в «процветающем жанре заговорщицкой психологии» (с. 15). В изложении Г. Городецкого, это связано с переходом России от тоталитаризма к демократии, когда «теория заговора, будучи исключительно привлекательной для обывателей, пропагандирует мифы, преднамеренно и настойчиво скрывает истину, упрощая сложные ситуации» (там же). По этой классификации советско-германский пакт попал в разряд «основополагающих мифов» (там же). Однако, как представляется, обвинение наших отечественных историков в «заговорщицкой психологии», служащей им для обмана «обывателей», всего лишь предлог, чтобы уйти от рассмотрения такого вопроса, как международная стратегия сталинского Советского Союза, запрограммированная его социально-политическим строем.

Книге В. Суворова приписывается негативное воздействие на националистические чувства, в частности потакание польскому национализму и даже реабилитация нацизма (с. 8–9). Мало того, ее цели, оказывается, состояли «прежде всего» в том, чтобы «подорвать процесс разрядки» (с. 9), «разжечь “военный психоз” и предостеречь общественное мнение Запада от возобновления разрядки» (с. 15). Значит ли это, что В. Суворову удалось «подорвать» международную разрядку, а затем переключиться на то, чтобы помешать ее «возобновлению»?!

Несмотря на обещание во Введении больше не «скрещивать с Суворовым шпаги», а «лишь дать альтернативную интерпретацию событий» (с. 28), постоянным, вплоть до Заключения, упоминанием его имени Г. Городецкий обогатил свой инструментарий исследователя: дискредитированное имя призвано служить окончательным, исчерпывающим аргументом в системе его доказательств.

Бремя уничижительных оценок личности В. Суворова и его книги довлеет над израильским историком. Иначе не понять, почему он прибегает к приемам, не принятым в научной среде. Сразу о двух примерах такого рода можно прочитать на одной и той же странице раздела «Полемика», открывающего его книгу.

Г. Городецкий пишет: «Утверждение о том, что нацистская Германия имеет больше оснований считаться нейтральной в 1939–1940 годах, является абсурдным» (с. 10). Открываем указанную им 48-ю страницу «Ледокола» В. Суворова, на которой приводится аргумент — в ряду других — против официального тезиса о советском нейтралитете в эти годы. Когда угрозами и насилием — совместное с Германией нападение на Польшу, «зимняя война» с Финляндией, ультиматумы странам Прибалтики и Румынии — Советский Союз присоединил к себе ряд государств и территорий вдоль своих западных границ. В этот так называемый предвоенный период, читаем у В. Суворова, Красная армия понесла в сражениях больше потерь, чем германская армия в боях на западе Европы. Что и послужило основанием заключить: «Если судить по потерям, то Германия имела больше оснований считаться нейтральной в 1939–1940 годах». Критиком В. Суворова опущены слова, выделенные мною курсивом. (Немецкие потери в ходе блицкрига на Западе были почти втрое меньше советских потерь в войне с крошечной Финляндией.)

Намеренно ли, нет — неважно — так Г. Городецкий избегает постановки вопроса, может ли Советский Союз, учитывая его стратегическое партнерство с нацистской Германией в 1939–1941 годы и его же военно-силовые акции против стран-соседей, считаться нейтральной страной. Для В. Суворова, как и для «других историков», это — значимые события, вписанные в анналы мировой войны. Для израильского историка, ратующего за то, чтобы уделять первостепенное внимание «действительным событиям», такого вопроса не существует.

Второй пример: «Также безосновательно заявление, что глава советской военной разведки генерал Голиков не был наказан Сталиным за принижение данных о наращивании германских вооруженных сил 21 июня, так как он докладывал Сталину правду. Гитлер действительно к войне против Советского Союза не готовился». Снова не так. У В. Суворова на странице 312-й (на нее ссылается Г. Городецкий) нет никакого упоминания 21-го июня. Там имеется в виду более ранний период, когда советская разведка старалась судить о приготовлениях к войне против Советского Союза по тому, готовится ли германская армия к военной кампании в условиях русской зимы: запасаются ли немцы зимней экипировкой и проводят ли соответствующую военно-техническую подготовку.

В свете данного обвинения против В. Суворова забавно читать в «Мифе “Ледокола”» комментарий автора к распоряжению Гитлера в июле 1940 года о подготовке нападения на СССР. Ссылаясь на то, что это распоряжение было устным, он делает вывод: «Нападение на Россию не следует таким образом считать заранее решенным вопросом из-за того, что оно состоялось» (с. 98). Читателю явно навязывается мысль, что все дело было в складывавшихся (непонятно как) обстоятельствах: и гитлеровское нападение на Советский Союз могло не состояться, и даже конфигурация участников мировой войны могла выглядеть по-другому. Для этого используются формулировки типа: «запутанная международная обстановка» (с. 22), Лондон и Москва — «потенциальные враги» (из названия гл. 4), «загадка» решения Гитлера напасть на Советский Союз (с. 94), нет «конкретных доказательств связи» между идеологией и политикой Гитлера и Сталина (с. 94), историки «недооценивают сложности стратегического и политического положения» (с. 98) и т.п.

В поисках доказательств своей правоты Г. Городецкий ставит под сомнение полноценность книги В. Суворова на том основании, что в ней использованы исключительно открытые, доступные всем публикации (с. 14, 17, 28, 116). Но следовало бы воздать должное тому, кому удалось переработать такой массив исторического материала, что критики-завистники «Ледокола» выражают сомнение в способности одного человека проделать столь замечательную работу. Разве что, говорят они, ему это удалось с помощью людей из служб английской разведки. Книга В. Суворова наглядно доказывает, что никакие архивные материалы, при всей их ценности, не могут отменить уже состоявшиеся исторические события, как и их преломление в официальных документах своего времени. Между тем тексту «Мифа “Ледокола”» как раз недостает таких документов, чтобы, выражаясь языком его автора, увидеть описываемые им события «именно такими, какими они были» и «не судить о них с позиций сегодняшнего дня» (с. 4, 12).

Г. Городецкий противопоставляет книге В. Суворова свое повествование как основанное на многих источниках, особо подчеркивая значение архивных документов. В одной из антисуворовских статей он пишет, что «тщательно» изучил материалы важнейших российских архивов: МИДа, Генерального штаба, Разведывательного управления и Архива Президента Российской Федерации. Мне, которому не раз отказывали в доступе к секретным архивным материалам, верится с трудом. Летом 2005 г., будучи в Департаменте по обеспечению деятельности Архива Президента Российской Федерации (чтобы узнать об ответе на свой запрос), при упоминании имени Г. Городецкого я услышал заявление, что он никогда в этом архиве не работал.

Еще об одном весьма и весьма странном утверждении израильского историка. В его интерпретации, В. Суворов «изобразил Советский Союз не жертвой, а виновником войны, утверждая, что в июне 1941 года Сталин был готов к неожиданному нападению на нацистскую Германию, а Гитлер лишь опередил его» (с. 7). Налицо подмена одного вопроса — об ответственности за Вторую мировую войну другим — об обстоятельствах нападения гитлеровской Германии на СССР. Поразительно, как критики В. Суворова «в упор» не видят основного смысла его книги «Ледокол». Подменяя вопрос о концепции книги, отраженной в расширении ее названия — «Кто развязал Вторую мировую войну?», вторичным, производным от первого вопросом — готовил ли Сталин нападение на Гитлера в июле 1941 г. То же самое с продолжением «Ледокола» — книгой «День — М», с подзаголовком «Когда началась Вторая мировая война». Суть обеих книг — в доказательстве того, что Сталин, как и Гитлер, также несет ответственность за развязывание мировой войны. Тут можно спорить лишь о мере вины каждого из диктаторов. У Сталина была подсобная, по сравнению с Гитлером, роль. В то же время роль подстрекательская, провокационная, что сам Сталин, как мы увидим далее, ставил себе в заслугу.

Несомненно, начало мировой войны в сентябре 1939 года и нападение Германии на Советский Союз 22 июня 1941 года — события взаимосвязанные: не было бы мировой войны, не было бы и гитлеровского нападения. Но повторюсь: главная мысль «Ледокола» (как и его продолжения «День — М») в том, что свою долю ответственности за мировую войну несет и сталинский Советский Союз. Мне лично спор с В. Суворовым его критиков представляется малопродуктивным, так как он сводится к срокам начала войны СССР с Германией — в 1941 году или несколько позже. И никто не оспаривает, что нападение, опережая врага, — лучшее средство обороны.

Думается, не имеет смысла перечислять все странности «Мифа “Ледокола”». Они обусловлены самой целью его автора, иным способом недостижимой. Отметим далее лишь такие суждения, когда то, что можно было бы счесть за банальную ошибку (с кем этого не бывает), используется автором в качестве аргумента для обоснования своей правоты.

 

«Россия в осаде»

Сталинские тезы брошюры «Фальсификаторы истории» нашли наглядное продолжение в трактовке Г. Городецким предвоенного курса советской внешней политики. Содержание раздела его книги «Россия в осаде» (с. 45–47), где это преподносится наиболее выпукло, отчетливо перекликается с третьей главой брошюры «Изоляция Советского Союза. Советско-немецкий пакт о ненападении».

Ставшие доступными для исследователей материалы архивного фонда Сталина в Российском Государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) подтвердили, что он был одновременно заказчиком, соавтором и редактором «Фальсификаторов истории». Его рукой внесены вставки, наиболее показательная из которых — оправдывающая заключение пакта с Гитлером враждебностью стран демократического Запада.

Как известно, брошюра эта была подготовлена в противовес западной публикации архивных документов германского МИДа под названием «Нацистско-советские отношения, 1939–1941», чтобы опровергнуть вытекавшее из этих документов заключение о том, что пакт о ненападении между Германией и СССР имел антизападную направленность. О правдивости брошюры можно судить по тому факту, что в ней нет и намека на подписанный одновременно с пактом секретный дополнительный протокол, раскрывающий подоплеку советско-германской договоренности. (Г. Городецкий по- своему обходит этот неприемлемый для его исторического построения момент, но об этом чуть позже.). Недаром после смерти Сталина мало кто из советских историков решался ссылаться на «Фальсификаторов истории». Г. Городецкий, наоборот, воспользовался сталинскими наработками, забыв об обещании сказать нечто свежее о политике «кремлевского горца».

Отсюда положения «Мифа “Ледокола”» о строго оборонительном характере внешней политики Советского Союза, когда даже призывы к революционной войне «имели исключительно оборонительное звучание» (с. 15, 25, 95), об угрозе, исходившей для Советского Союза от всех без исключения капиталистических государств (с. 46–47), о том, что, заключив пакт с Гитлером, «Сталин сделал выбор в пользу меньшего из двух зол» (с. 61) и т.д. и т.п. Все это прикрывается абсолютно ничем не обоснованным посылом, что восстановление всей правды о Второй мировой войне, включая раскрытие далеко не однозначной роли предвоенной сталинской внешней политики, якобы ведет к обелению германского нацизма и его агрессии.

Как же доказываются (и доказываются ли) старые как мир положения из «Фальсификаторов истории»? Или — скажем по-иному: почему Г. Городецкий, в отличие от «других историков», исходит из того, что «советская политика ни в коей мере не определялась экспансионистскими соображениями» (с. 46)? Почему он отказывает сталинскому Советскому Союзу в праве на активную, наступательную антикапиталистическую политику?

В упомянутом разделе «Россия в осаде» читаем: «Ясная и последовательная, с небольшими тактическими отклонениями, [советская] политика строилась на осознании потенциальной опасности, исходящей от всего капиталистического мира, будь то фашистская Германия или западные демократии. Стремясь в отношениях с державами к балансу, столь чуждому для марксисткой теории, отвергающей идею поддержки одной капиталистической державы против другой, Сталин стремился защитить российскую революцию». Вначале сотрудничая с Веймарской Германией, а с приходом к власти Гитлера — через коллективную безопасность (с. 46–47. Курсив мой. — В.Н.)

В самом деле, Сталину не откажешь в определенности его предвоенной внешней политики, поистине «ясной и последовательной», но — в проведении экспансионистского, классово-имперского курса. Да, ему были одинаково чужды и «агрессивные державы», и «так называемые демократические государства» (пользуясь определениями из «Краткого курса истории ВКП(б)», повторенными в докладе Сталина на партийном съезде в марте 1939 года). Вот почему упоминаемая автором марксистская теория, которая видела в «межимпериалистических противоречиях» причину мировых войн, исключала длительную ориентацию на какую-либо из формировавшихся с середины 1930-х годов враждующих группировок — нацистско-фашистско-милитаристского блока Германии, Италии иЯпонии и государств демократического Запада — Англии и Франции, за которыми маячили США. В попеременном участии Советского Союза в ходе мировой войны на стороне обеих капиталистических коалиций Г. Городецкий, видимо, и видит проявление «стремления в отношениях с державами к балансу». Но советские руководители усматривали в таком «балансировании» проявление «мудрой сталинской внешней политики», благодаря которой, по их словам, удалось как в предвоенные, так и военные годы «правильно использовать противоречия внутри лагеря империализма» (Г.М. Маленков).

Проводимое автором «Мифа “Ледокола”» разграничение международных отношений — мировой капитализм против революционной России — не мешает ему, вопреки логике, отрицать наличие классовых мотивов в политике сталинского руководства. Отмежевываясь от «других историков», он считает излишним, как уже говорилось, заниматься поисками глубинных, в том числе классовых, причин советско-германского конфликта. Но в чем же состоит задача историка, как не в том, чтобы всесторонне исследовать круг вопросов избранной темы? Разумеется, и ее контекст, охватывающий и «теоретические основы», и «идеологические корни» политики государств, решившихся на войну друг с другом. И можно ли квалифицированно судить о советской внешней политике, отвлекаясь от вполне определенных доктринерских основ этой политики, обусловленных коммунистической идеологией, а тем более — игнорируя тоталитарную сущность советской системы? Можно ли вообще представить себе работу, в которой методология изучения прошлого свободна от тех или иных общих рамок такого изучения, раскрывающих замысел работы? Г. Городецкий своими пристрастиями подтверждает — нет, таких работ не бывает.

Суть, так сказать, концепции Г. Городецкого в том, что в преддверии мировой войны враждебное капиталистическое окружение от слов перешло к делу, поставив Советский Союз не просто в положение «международной изоляции» (как у Сталина), а — в положение страны, подвергшейся «осаде» со стороны многочисленных внешних врагов. И нацистской Германии, и западных демократических государств. Дело, оказывается, было еще хуже, чем это представлялось Сталину. Ныне историк «исправляет» политика.

Но было ли положение СССР столь безнадежным, безвыходным, как это хочет представить Г. Городецкий, смело развивающий версию «Фальсификаторов истории»? А если, как он советует (правда, другим, но не себе) «постараться понять настроения людей того периода и не судить о них с позиций сегодняшнего дня» (с. 12)?

Сталину ситуация виделась из Кремля отнюдь не столь безрадостной. В сентябре 1938 года через газету «Правда» он публично объявил, что «вторая империалистическая война на деле уже началась», а в марте 1939 года на партийном съезде подтвердил: «новая империалистическая война стала фактом», но она «не стала еще всеобщей, мировой». Излишне говорить, что в «Мифе Ледокола”» этих сталинских определений, столь важных для уяснения мотивов предвоенной советской политики, читатель не найдет. В противном случае пришлось бы согласиться, что ситуация «второй империалистической войны» исключала изоляцию, а тем более «осаду» Советского Союза, дав Сталину — наконец- то! — возможность сполна воспользоваться так называемыми межимпериалистическими противоречиями.

Все же Г. Городецкий, противореча самому себе, признает, что такое принципиальное изменение в международном положении Советского Союза имело место. Но в его изложении произошло это случайным образом — опосредствовано, вопреки намерениям Сталина. Произовило из-за недальновидности (чтобы не сказать, глупости) английского премьера Н. Чемберлена, предоставившего в конце марта 1939 года гарантии безопасности Польше, которая стала следующей мишенью Гитлера после оккупации Чехословакии. Английские гарантии, пишет он, «вызвали непредвиденный драматический переворот в международных отношениях… с его непосредственными и трагическими последствиями» (с. 51. Курсив мой. — В.Н.). Не захват Чехословакии в прямое на рушение Мюнхенского соглашения, а английские гарантии Польше привели к трагедии: стали «первым залпом второй мировой войны», изменив «одним ударом» всю международную ситуацию (там же).

Вот ход его удивительных умозаключений.

Своими гарантиями Польше «Англия фактически бросала вызов Германии, тем самым полностью отказываясь от ключевой роли в равновесии сил в Европе» (с. 51–52). Что и вынудило нацистов «добиваться нейтрализации Советского Союза», в поддержке которого нуждалась и сама Англия (с. 52). «Таким образом, без всяких тайных замыслов Советский Союз стал основой равновесия сил в Европе» (там же). То есть, не провал западной политики умиротворения и приближение всеобщего вооруженного конфликта на Европейском континенте вынудили обе враждующие капиталистические коалиции обратить свои взоры в сторону Москвы в поисках ее поддержки, а жалкие потуги Н. Чемберлена. Вот так в нагнетании международной напряженности фюрера нацистской Германии, взявшего на прицел Польшу, опередил глава английского правительства!

По ходу этих рассуждений следуют (чтобы окончательно запутать читателя?) ритуальные нападки на В. Суворова (хотя было обещано более не возвращаться к его персоне) за осуждение пакта Сталина с Гитлером в преддверии их совместного нападения на Польшу. Забыв в очередной раз о своем призыве видеть события «именно такими, какими они были», Г. Городецкий отвергает критику советско-германского пакта, остерегаясь, однако, оспаривать анализ В. Суворовым фактов и документов. Во всем он винит Холодную войну, стимулировавшую, по его словам, возрождение «мифов» 1920-х годов, которые «основывались на упрощенном понимании событий, приведших к заключению пакта» (с. 52). Дело было, следовательно, не в стратегии враждующих государств, а в событиях, происходивших, по Г. Городецкому, вопреки политике европейских лидеров. Кто на самом деле проявляет «упрощенное понимание событий», пусть судит читатель.

Выходит, истинная причина и советско-германского пакта, и вообще возникновения войны в Европе — в антигерманском демарше Англии. Не следовало ей гарантиями Польше отказываться от роли третейской судьи в делах континента, так как это и сблизило гитлеровскую Германию и сталинский Советский Союз. Да, нетривиальный подход к истории, не хватает разве что поговорки «англичанка гадит»…

А что если читатель поинтересуется, так ли обстояло дело, как это рисует Г. Городецкий, заостряя внимание на зловещей роли английских гарантий, и обратится к уже известным историческим материалам?

А. Тойнби, современник описываемых событий и, пожалуй, наиболее известный британский историк XX века, согласен с тем, что тогда, в первый весенний месяц 1939 года, Европа вступила в самый пик сползания во всеобщую войну. В предисловии к соответствующему тому многотомного «Обозрения международных дел в 1939–1946 гг.», главным редактором которого он был, Тойнби писал, что, со многих точек зрения, Вторая мировая война фактически началась с оккупации Чехословакии 15 марта нацистской Германией и лишь формально — с ее нападения на Польшу 1 сентября. Март 1939 года стал переломным для международных отношений, но не из-за английских гарантий, а по причине насилия нацистов над Чехословакией.

А что говорят давно опубликованные официальные советские документы (которыми пренебрег Г. Городецкий) о том, как в Кремле оценивали ситуацию на Европейском континенте после предоставления английских гарантий Польше в ответ на нацистскую агрессию? Почувствовали ли на себе Сталин со товарищи «трагические последствия» гарантий? По этим документам легко установить, что «действительные события» развивались не так, как описано в «Мифе “Ледокола”».

По мнению сталинского руководства, «наиболее серьезные события, в корне ухудшившие положение в Европе», были связаны с действиями нацистской Германии и ее фактической союзницы фашистской Италии. Таковыми событиями, угрожавшими многим странам, оно считало расторжение Гитлером, использовавшим в качестве повода предоставление Польше английских гарантий, англо-германского морского соглашения от 18 июня 1935 года и декларации о дружбе и ненападении между Германией и Польшей от 26 января 1934 года, а также объявление о предстоящем заключении военно-политического союза между Германией и Италией. Наконец, говорилось в цитируемом советском документе (передовая правительственной газеты «Известия» от 11 мая 1939 года, написанная Сталиным), на этой почве «возникли переговоры между Англией и Францией, с одной стороны, и СССР, с другой, об организации эффективного фронта мира против агрессии».

Так когда же сказались «трагические последствия» английских гарантий Польше — после их предоставления или десятилетия спустя, когда писался «Миф “Ледокола”»? Или одно из «трагических последствий» гарантий Польше в политикодипломатическом возвышении Сталина? И это плод «бесконечных поисков новой информации и материалов» (с. 4)?!

Но случайно ли, как утверждает Г. Городецкий, Сталин оказался в роли третьей силы в назревшем общеевропейском конфликте? В чем тогда был смысл постоянно провозглашаемой сталинским руководством особой линии в международных делах — линии вне- и надкоалиционной, сепаратной, которую оно считало вполне самодостаточной? Разве не в том, чтобы воспользоваться «второй империалистической войной» и ее ожидаемыми социальными последствиями по-своему — в интересах классово-имперских? Западные союзники-«империалисты», вспоминал В.М. Молотов (воспользуемся еще раз его откровением), рассчитывали на ослабление Советского Союза в мировой войне. Но: «Тут-то они просчитались. Вот тут-то они не были марксистами, а мы ими были. Когда от них пол-Европы отошло, они очнулись. Вот тут Черчилль оказался, конечно, в очень глупом положении».

Тем не менее, автор «Мифа “Ледокола”» настаивает на том, что ему сопутствовал успех — «в особенности в последовательном анализе сталинской политики этих лет».

Но я бы не сказал, что в его книге уделяется должное внимание словам и делам как самого Сталина, так и его приближенных. Собственный же критерий автора — «постараться понять настроения людей того периода и не судить о них с позиций сегодняшнего дня» — не применяется там, где он более всего уместен. Мягко говоря, недооценены документы Коммунистической партии, материалы ее центральных органов — газеты «Правда» и журнала «Большевик». Между тем, именно анализ партийных материалов позволяет прийти к заключению, что Сталин и его окружение рассматривали классовые мотивы как подоснову своей международной политики. Как можно без таких материалов судить о взглядах и деятельности высшего советского руководства, непонятно.

Из сталинских документов я бы обратил внимание читателя (израильского историка это вряд ли заинтересует) на «Краткий курс истории ВКП(б)», увидевший свет в сентябре-октябре 1938 года. Сталин гордился этой книгой как своим трудом, в котором движение истории зависит исключительно от непримиримой борьбы идей. Партийные кадры, считали в Кремле в связи с выходом этой книги, «могли свободно ориентироваться во внутренней и международной обстановке» только при условии их политико-идеологической подготовки.

Существенно и другое. Г. Городецкий, отстаивая право сталинского руководства на защиту «российской революции» от внешних врагов, попросту повторяет версию «Фальсификаторов истории» о тождественности ситуации революционного 1917 года и кануна Второй мировой войны. В сталинской правке, внесенной в текст брошюры, так объясняется решение заключить пакт с нацистской Германией: «Как в 1918 году ввиду враждебной политики западных держав Советский Союз оказался вынужденным заключить Брестский мир с немцами, так и теперь, в 1939 году, через 20 лет после Брестского мира, Советский Союз оказался вынужденным заключить пакт с немцами ввиду той же враждебной политики Англии и Франции». Но оправдан ли подход, сопоставляющий внешнеполитические акции большевистских руководителей, разделенные двумя десятилетиями? Ответ содержится в отвергаемых Г. Городецким работах «других историков», которые пришли к выводу, с одной стороны, о переоценке Сталиным вероятности образования антисоветского фронта капиталистических государств, а с другой — о недооценке им опасности фашизма. В самом деле, возникшую в 1930-е годы глобальную угрозу фашизма Сталин и его окружение рассматривали не с общедемократических, а с классовых позиций. В фашизме они усматривали, прежде всего, «признак слабости капитализма» (Сталин), считали фашизм проявлением так называемого общего кризиса капитализма и, таким образом, еще более приближающим гибель мировой системы капитализма.

Стоит подчеркнуть, что в вопросе о целенаправленности политики СССР перед мировой войной позиции большинства авторов, и не только отечественных, практически совпадают. Д.М. Проэктор, много и плодотворно изучавший историю мировой войны, объясняет решение Сталина пойти на «беспринципное и пагубное» соглашение с Гитлером его стратегической целью: воспользоваться ослаблением врагов в межимпериалистической войне. В свою очередь член- корреспондент Российской академии наук А.Н. Сахаров вполне определенно — как «четкую» — характеризует линию предвоенной дипломатии Сталина. Линию на то, чтобы «сработать на столкновение своих потенциальных соперников в Европе, а в дальней перспективе войти в войну с целью не только закрепления уже достигнутых геополитических преимуществ, но и осуществить революционную экспансию». А вот мнение израильского военного историка Ури Мильштейна: «Для Сталина стратегическое значение пакта состояло в том, что он создавал ось Москва — Берлин, разрешавшую рейху — вначале — захватить Западную Европу, но затем позволившую уничтожение немецких товарищей по пакту и — в качестве третьего шага — подчинение всего мира большевизму».

Таковы суждения «других историков», следующих принципу «постараться понять настроения людей того периода и не судить о них с позиций сегодняшнего дня». Адекватность их суждений историческим реалиям подтверждается свидетельствами современников. В своих воспоминаниях писатель К.М. Симонов делился мыслями, рожденными советско-германским пактом: до неизбежной схватки с фашизмом «будет долго идти война между Германией, Францией и Англией, и уже где-то потом, в финале, столкнемся с фашизмом мы. Такой ход нашим размышлениям придал пакт».

Г. Городецкий (впрочем, как и другие критики «Ледокола») игнорирует факты и документы, характеризующие глубинный сталинский замысел: воспользоваться агрессией нацистской Германии против Англии и Франции, чтобы добиться их взаимного ослабления. Тем более что в этой идее, верно схваченной В. Суворовым — использовать Германию, революционную ли, нацистскую ли, как таран против капитализма в Европе, — нет ничего нового. Напомним, что стратегия Коминтерна, согласованная с Кремлем, строилась на том, чтобы инициировать пролетарскую революцию в Германии и тем самым пробить решающую брешь в системе капитализма.

С приходом Гитлера к власти в Германии цель распространения социализма (в его советской модели) на Европу не претерпела значительных изменений. Основным способом для достижения этой цели оставалась все та же Германия, теперь уже нацистская, что сулило новые возможности. Ибо нацистское движение, считал Сталин, было естественной реакцией на несправедливости Версаля. Такой Германией, следовательно, удастся манипулировать. Иначе трудно расценивать эйфорию, охватившую Сталина после подписания советско-германского пакта о ненападении: «Ну, кто кого обманет? Мы обманем Гитлера!».

Пользуясь обстановкой «второй империалистической войны», Кремль активизировал давние экспансионистские планы. Интересно, как бы Г. Городецкий прокомментировал откровения члена президиума и секретариата Исполкома Коминтерна Д.З. Мануильского, которого называли «рукой Сталина» в этой международной коммунистической организации. Еще не началась мировая война, а судьба Польши, по его мнению, уже была предрешена. Выступая в закрытой аудитории, он прогнозировал: «Если бы вместо СССР была бы старая царская Россия, мы могли бы сказать, что в случае конфликта, по существу, произошел бы новый раздел Польши». Но и от России советской Польша не ждет ничего хорошего: «боится, что если она свяжет свою судьбу с нами, то из этого выйдет социализм на ее территории (смех)».

Напомним: под этим же классовым углом зрения — как расширение сферы социализма — оправдывал В.М. Молотов советские захваты в Восточной Европе во исполнение советско-германской договоренности по секретному протоколу, приложенному к пакту о ненападении.

Надо полагать, что Г. Городецкий в курсе оценок советской внешней политики, зафиксированных в документах своего времени. По утверждению критика В. Суворова, он изучил, помимо архивных документов, «также широкий круг опубликованных документальных материалов» (с. 27). Но он предпочитает не останавливаться на них, не опирается на них для анализа описываемых событий. Налицо — в который раз — фактический отказ от продекларированного им же принципа видеть события прошлого «именно такими, какими они были» и «не судить о них с позиций сегодняшнего дня».

Другими словами, если исходить из заинтересованности Советского Союза в том, чтобы его многочисленные капиталистические враги «лучше разодрались» (Сталин — см. ниже), то вслед за подрывом позиций классово чуждых крупнейших государств Европы, следовало, разумеется, воспользоваться этим в своих целях. Только у Г. Городецкого эти цели сугубо оборонительные, а у В. Суворова и «других историков» — экспансионистские, классово-имперские. Различия между ними — в реконструкции хода событий в соответствии с разными представлениями о критериях объективности.

Так кто же следует логике исследовательского поиска — В. Суворов и «другие историки» или Г. Городецкий, если все исходят из установки, что руководители Советского Союза считали себя окруженными врагами? Тот, кто анализирует предвоенную сталинскую внешнюю политику с ее стратегией воспользоваться «империалистическими противоречиями» в стане врагов социализма, чтобы, столкнув их друг с другом, прорвать «враждебное капиталистическое окружение» и получить другие преимущества? Или тот, кто, не заботясь о должной интерпретации «действительных событий», желает прослыть первооткрывателем более чем сомнительной исторической истины в духе сталинских «Фальсификаторов истории»?

 

«Оценка» советской внешней политики

Как уже подчеркивалось, Г. Городецкий избегает более или менее внятного изложения событий преддверия мировой войны. Чтобы не считаться с совокупностью обстоятельств перехода, пользуясь сталинскими определениями, от «второй империалистической войны» к «войне всеобщей, мировой». И, по логике вещей, задаться вопросом, какое преломление это сталинское представление о развитии международных отношений нашло во внешней политике Советского Союза. То есть, попытаться выявить, какова была роль Сталина в развязывании Второй мировой войны, ставшей отправным моментом для последующих судьбоносных перемен и в Европе, и за ее пределами. Но автора «Мифа “Ледокола”», увлеченного своими странностями, мало интересует проблема взаимосвязи сталинской внешней политики и начала мировой войны. О чем говорит его более чем скромное внимание к такому знаковому для всеобщего мира и для самого Советского Союза событию, каким был доклад Сталина на XVIII съезде ВКП(б) 10 марта 1939 г.

Между тем доклад Сталина на партийном съезде — единственное его публичное выступление за все месяцы, предшествовавшие мировой войне. Естественно, что историки уделяют этому выступлению то внимание, которого оно заслуживает. Г. Городецкий же посвящает сталинскому докладу всего один абзац:

«Большинство историков считают водоразделом оценку Сталиным советской внешней политики на XVIII съезде партии 10 марта 1939 года. При этом часто ссылаются на знаменитое предостережение Сталина в адрес западных демократий, что он не собирается таскать для них из огня каштаны”. Под влиянием происшедших затем событий историки усматривают в этом решение Сталина пойти на сближение с нацистской Германией. Однако достаточно даже поверхностного ознакомления с полным текстом выступления Сталина, чтобы стало ясно, что антинацистская направленность его очень сильна. Если бы Суворов ознакомился с этим выступлением, он бы заметил, что Сталин отказался от ленинской идеи революционной войны и предупредил, что война представляет собой угрозу для всех. Кроме того, отказ Гитлера от Мюнхенских соглашений, выразившийся в аннексии оставшейся части Чехословакии неделю спустя, породил надежды на возрождение идеи коллективной безопасности. Действия Гитлера были осуждены — во всяком случае, публично — Чемберленом, и противники умиротворения укрепили свои позиции. Именно на этом фоне Советское правительство выступило с предложением о заключении военного соглашения с Англией и Францией» (с. 50–51. Курсив мой. — В.Н.).

По-своему — не так, как «большинство историков», — трактуя сталинское выступление, Г. Городецкий напрямую связывает его с набором чудных умозаключений. По его мнению, историки недооценивают «антинацистскую направленность» выступления, а на их вывод о том, что своим выступлением Сталин открыл путь к сближению с Германией, повлияли события, не связанные с выступлением и его непосредственными последствиями. И якобы в докладе был озвучен отказ от классовой стратегии в международных отношениях, что подготовило почву для возобновления попыток добиться коллективной безопасности с участием стран Запада. Любой, читавший доклад, скажет, что ничего подобного в его тексте нельзя обнаружить.

Попутно заметим еще раз: «невежество» В. Суворова, в данном случае в интерпретации доклада Сталина, разделяет «большинство историков», а то и все историки, исключая самого Г. Городецкого. Однако попробуем разобраться с обоснованием автором «Мифа “Ледокола”» его несогласия с выводом «большинства историков» о том, что выступление Сталина на партийном съезде явилось своего рода «водоразделом» для предвоенной советской внешней политики.

Возьмем вопрос о мнимой «антинацистской направленности» доклада. Так представить дело можно только в том случае, если не считаться с прогерманскими акцентами выступления, привлекшими внимание «других историков». С высказыванием Сталина о том, что Германия — страна, «серьезно пострадавшая в результате первой мировой войны и версальского мира» (подтверждение распространенного мнения о том, что Сталин рассматривал нацистское движение как главным образом реваншистское). С его заявлением о том, что западным странам так и не удалось «поднять ярость Советского Союза против Германии (в связи с пропагандистской шумихой в иностранной печати вокруг Карпатской Украины. — В.Н.), отравить атмосферу и спровоцировать конфликт с Германией без видимых на то оснований» {907} . Еще с одним заявлением о том, что «немцам отдали районы Чехословакии (имеются в виду Чешские Судеты. — В.Н.), как цену за обязательство начать войну с Советским Союзом, а немцы отказываются теперь платить по векселю, посылая их (страны Запада. — В.Н.) куда-то подальше».

Анализ международного положения Сталин завершил перечнем принципов своей внешней политики. Главные из них: «Мы стоим за мир и укрепление деловых связей со всеми странами… поскольку они не попытаются нарушить интересы нашей страны… не попытаются нарушить прямо или косвенно интересы целости и неприкосновенности границ Советского государства». Это — в адрес нацистской Германии, от которой только и могла исходить угроза советским границам. Их дополнили слова, послужившие основанием для характеристики выступления Сталина за рубежом как «речи о жареных каштанах»: «Соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками». А это — в адрес стран Запада.

Думается, Г. Городецкий сознательно отказался от разбора текста доклада Сталина с его положениями, позволяющими предметно судить о международной стратегии советского руководства. Остановись он, скажем, на сталинском положении об отсутствии для вооруженного конфликта с Германией «видимых на то оснований», пришлось бы задаться вопросами, требующими ясных ответов. Например: какие причины были для такого утверждения, то есть углубиться в прошлое советско-германских отношений и в сталинские представления о нацизме. Задаться вопросом и о том, какая связь существовала между этим утверждением и его же, Сталина, критикой политики стран Запада. Также попытаться сопоставить заявление об отсутствии «оснований» для советско-германского вооруженного конфликта, сделанное накануне оккупации Чехословакии с трибуны партийного съезда, с официальным протестом, выраженным по дипломатической линии 18 марта М.М. Литвиновым (которому, кстати, не было дано слово для выступления на партийном съезде), и спросить самого себя: какое из этих «действительных событий» имело большее значение? Словом, последовать своему призыву попытаться «понять настроения людей того периода и не судить о них с позиций сегодняшнего дня».

Посмотрим, как оценивали выступление Сталина современники — иностранные дипломаты в Москве, донесения которых своим правительствам, надо думать, более важны для уяснения политики тогдашних мировых лидеров, чем то, как в наши дни это выступление представляется израильскому историку.

Иностранными дипломатами, аккредитованными в советской столице, речь Сталина на партийном съезде была воспринята однозначно — как прогерманская и антизападная. Посол Германии Ф. Шуленбург в донесении в Берлин обращал внимание на то, что «сталинская ирония и критика в значительно более острой форме была направлена против Британии, т.е. против находящихся там у власти реакционных сил, чем против так называемых агрессивных стран, в частности Германии». Временный поверенный в делах США в СССР А. Керк сопоставил высказывание Сталина о стремлении Запада спровоцировать советско-германский конфликт «без видимых на то оснований» со сформулированной им задачей «не дать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны». И заключил: «судя по словам Сталина, публично провозглашено, что если Германия не станет непосредственно угрожать советским границам, то она может рассчитывать на советский нейтралитет в случае войны против западных держав». С этим был согласен и английский посол У Сиде. Обстоятельное донесение в Лондон о докладе Сталина посол завершил рекомендацией тем «наивным людям» в Англии, кто полагает, что Советский Союз только и ждет приглашения, чтобы присоединиться к западным демократиям, поразмыслить над поставленной Сталиным задачей «соблюдать осторожность и не давать втянуть себя в конфликты провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками».

Советские заявления после съезда были в том же антизападном и прогерманском русле. На позднем ужине в Кремле в узком составе, которым завершилось подписание советско-германского пакта 23 августа 1939 года, В.М. Молотов, согласно немецкой записи переговоров, «поднял бокал за Сталина, отметив, что именно Сталин своей речью в марте этого года, которую в Германии правильно поняли, полностью изменил политические отношения» между двумя странами. Спустя неделю, выступая на внеочередной сессии Верховного Совета СССР с предложением о ратификации пакта, Молотов повторил: «Теперь видно, что в Германии в общем правильно поняли эти заявления т. Сталина и сделали из этого практические выводы».

О реакции в Берлине на сталинскую речь можно прочитать в воспоминаниях министра иностранных дел Германии И. Риббентропа (частично написанных во время Нюрнбергского процесса и посмертно изданных его женой), который «ознакомил» Гитлера с речью «и настоятельно просил» полномочий «для требующихся шагов». Но сначала Гитлер занял выжидательную позицию и колебался. Хотя, как теперь известно из документальных публикаций, объясняя германскому военному руководству свое решение заключить пакт о ненападении с Советским Союзом, Гитлер говорил, что еще осенью 1938 года, не будучи уверен в безусловной поддержке своих планов Италией и Японией, он решил «быть заодно со Сталиным». Есть над чем задуматься, не правда ли? Над тем, скажем, что давало основания Гитлеру рассчитывать на достижение договоренности со Сталиным.

Теперь относительно того, что будто на партийном съезде Сталин провозгласил отказ от революционной борьбы и вообще от наступления на позиции мирового капитализма. Хотя «вторая империалистическая война», грозившая перерасти в «войну всеобщую, мировую», создавала определенные возможности для прорыва «враждебного капиталистического окружения». В то время, по воспоминаниям Н.С. Хрущева, Сталин готовил партработников к «большой войне» СССР с его врагами, к войне, которая «неумолимо надвигалась». Кому мало этого свидетельства представителя партийной верхушки, нужно обратиться к свидетельству самого Сталина.

В сталинском «Кратком курсе истории ВКП(б)», никак не заинтересовавшем Г. Городецкого, подчеркивается именно военная сторона дела: поскольку «вторая империалистическая война» представляла опасность «прежде всего» для СССР, ответом стало «дальнейшее усиление обороноспособности наших границ и боевой готовности Красной армии и Красного флота».

Дальше — больше. В этой книге (увидевшей свет в газетном варианте в сентябре 1938 года) говорилось о том, что большевики еще в годы Первой мировой войны признавали законность войн справедливых (в отличие от несправедливых), относя к таким войнам не только «защиту народа от внешнего нападения и попыток его порабощения», но и «освобождение народа от рабства капитализма», а также «освобождение колоний и зависимых стран от гнета империалистов». Но не потеряли ли эти положения актуальности в новых условиях «второй империалистической войны»? Нисколько, о чем можно судить по многим «действительным событиям».

Возьмем доклад на XVIII съезде ВКП (б) Д.З. Манильского, который, наряду с отчетным докладом Сталина, стал для заграницы ориентиром для выводов о курсе советской внешней политики. Выступая от имени делегации ВКП(б) в Коминтерне, он заявил, что «указания “Краткого курса” о справедливых и несправедливых войнах — четкая марксистско-ленинская линия в связи с империалистической войной» {921} . Но партийные документы, как уже подчеркивалось, практически остались вне исследовательского интереса Г. Городецкого.

Не обратил внимания израильский историк и на Постановление ЦК ВКП(б) от 14 ноября 1938 года, проект которого был «исправлен» Сталиным. И им же прокомментирован в выступлении на закрытом совещании по вопросам пропаганды в ЦК 1 октября 1938 года. (Об этом выступлении подробно говорилось в главе третьей, здесь же приходится повторяться для полноты картины.)

Выступая, Сталин высмеял представление о большевиках, как о людях, которые «вздыхают о мире и потом начинают браться за оружие только в том случае, если на них нападают. Неверно это». А что верно? А то, что «бывают случаи, когда большевики сами будут нападать, если война справедливая, если обстановка подходящая, если условия благоприятствуют, сами начнут нападать». Далее еще яснее: То, что мы кричим об обороне — это вуаль, вуаль. Все государства маскируются: с волками живешь, по-волчьи приходиться выть». И в завершение пассажа: «Глупо было бы свое нутро выворачивать и на стол выложить. Сказали бы — дураки».

Для Г. Городецкого подобные откровения Сталина из разряда свидетельств, которыми можно пренебречь. «Другие историки» не считают себя вправе следовать приему умолчания.

Как же выполнялись указания советского вождя о преодолении неправильного взгляда на большевиков, «как на своего рода пацифистов», об агитационно-пропагандистской подготовке к «справедливой войне»?

Сошлемся хотя бы на упоминавшуюся ранее статью «Международная обстановка второй империалистической войны», появившуюся в номере журнала «Большевик» за февраль 1939 г. Она была написана, напомним, заместителем народного комиссара иностранных дел В.П. Потемкиным (под псевдонимом В. Гальянов) по заданию Сталина. В статье приветствовалось конфликтное развитие событий, ибо «человечество идет к великим битвам, которые развяжут мировую революцию». Автора вдохновляло то, что Советский Союз — «сильнейшая в мире военная держава», а потому без него «неразрешим ни один общий внешнеполитический вопрос, немыслимо ни одно серьезное начинание в области международной жизни».

Любопытно, что уверенность в военных возможностях Советского Союза подкреплялась верой в революционный потенциал международного пролетариата. Вот что писал по этому поводу Д.М. Проэктор: «Идея неизбежности революции в капиталистических странах в случае агрессии против Советского Союза глубоко вошла в сознание Сталина и его окружения. Она отражалась в той или иной мере и в политике, и в военной теории, и в военной доктрине, и даже в планах будущей войны».

Материалы бывшего партийного архива (ныне — РГАСПИ) говорят: да, таковы были в Советском Союзе «настроения людей того времени».

В докладе Д.З. Мануильского на международные темы (с грифом «инструктивный»), с которым он выступил в середине июля 1939 года, рисовалась радужная картина растущего мирового антифашистского движения, распространявшегося и на страны-агрессоры. Вот несколько мест из его выступления:

«Я утверждаю, что несколько времени тому назад в одной венской казарме появился портрет, повешенный солдатами, товарища Сталина (бурные аплодисменты. Крики “ура”. Все встают)».

«Я утверждаю… что в германской армии имеются такие части, которые находятся под влиянием коммунистов. А в Чехословакии рабочие вместе с немецкими солдатами пели “Интернационал”». Комментарий докладчика: «Я скажу откровенно — незавидно положение фюрера, у которого солдаты поют Интернационал… немецкий народ ждет поражения германского фашизма».

Такие взгляды — с одной стороны, мы «самая сильная военная держава», с другой — антифашистское движение разлилось по миру так, что приводит к разложению армий враждебных государств, имели широкое хождение. И неудивительно, поскольку они не только разделялись в Кремле, а исходили оттуда, от сталинского руководства.

Показательно, что антикапиталистический по духу и букве доклад Сталина на XVIII партийном съезде, завершившийся провозглашенной готовностью «ответить двойным ударом на удар поджигателей войны, пытающихся нарушить неприкосновенность Советских границ», вдохновил делегатов на воинственные выступления. Однако Г. Городецкий фактически проигнорировал не только сам доклад Сталина, но и другие материалы съезда, составившие объемистый том стенографической записи. Иначе он (предположим с сомнениями, учитывая предназначение «Мифа “Ледокола”») не был бы так уверен в своем открытии об отсутствии у Сталина геополитических планов во Второй мировой войне.

Чтобы удостовериться в том, что Сталин намеревался воспользоваться взаимным ослаблением капиталистических врагов, достаточно было прочитать первый, международный раздел его доклада на съезде. Благо, это немного чтения, страницы с 9-й по 15-ю стенографического отчета. В этом случае Г. Городецкий, возможно, засомневался бы в том, что у Сталина не было «замыслов» (не тайных, а достаточно прозрачных) воспользоваться «второй империалистической войной» в своих целях. Имеется в виду то место раздела доклада, где Сталин объясняет «систематические уступки» агрессорам со стороны стран Запада, которые, «взятые вместе, бесспорно сильнее фашистских государств и в экономическом, и в военном отношении». Одно объяснение — в их чувстве «боязни перед революцией» в случае еще одной мировой империалистической войны, которая, по опыту Первой мировой войны, «может повести также к победе революции в одной или в нескольких странах».

Однако главную причину отказа стран Запада от политики коллективной безопасности Сталин видел в том, что они своей политикой невмешательства и нейтралитета провоцируют мировую войну, чтобы затем «продиктовать ослабевшим участникам войны свои условия», подытожив — «И дешево, и мило!». При этом он сделал акцент на стремление «провокаторов войны» на Западе столкнуть друг с другом СССР и Германию «без видимых на то оснований». В условиях «новой империалистической войны», то есть вооруженного конфликта внутри «враждебного капиталистического окружения», как раз у сталинского Советского Союза появилась возможность воспользоваться «золотым правилом» дипломатии — оставаться до поры до времени в стороне, пока его многочисленные враги разбираются между собой, ослабляя друг друга. Чтобы было «и дешево, и мило!».

Так кто же прав в оценке доклада Сталина на партийном съезде: В. Суворов и «другие историки», рассматривающие это выступление как важнейшее указание на цели предвоенной советской внешней политики, или Г. Городецкий с его отрицанием прямых международных последствий сталинского доклада, причем не утруждающий себя доказательствами?

«Лишь договор о нейтралитете»

Не меньше вопросов вызывает интерпретация Г. Городецким исторического значения советско-германского пакта о ненападении и его последствий.

Читаем на странице 45-й «Мифа “Ледокола”»:

«Поздно ночью 23 августа 1939 года в Кремле советский комиссар Вячеслав Молотов подписал с германским министром иностранных дел Иоахимом Риббентропом пакт о ненападении. Хотя это был лишь договор о нейтралитете он, как правило, рассматривается историками как наиболее очевидная, непосредственная причина второй мировой воны. Это событие привело к военным действиям и потому заслуживает внимательного рассмотрения. До какой степени разделяет Советский Союз с нацистской Германией вину за возникновение войны? Некоторые историки идут в своих аргументах дальше. Они уделяют первостепенное внимание подписанным месяц спустя совершенно секретным протоколам, разделившим Восточную Европу на сферы влияния. Именно секретные протоколы, утверждают они, а не пакт о ненападении, отражают истинные цели советской внешней политики. Договор заложил основы прочного союза между Германией и Советским Союзом». Тут же дежурная ссылка на В. Суворова, который, мол, «в своих аргументах заходит еще дальше», связывая заключение пакта с давними намерениями Сталина, развязав мировую войну, создать «благоприятные условия» для достижения экспансионистских внешнеполитических целей.

Упоминание имени В. Суворова (как и в предыдущих случаях), само по себе, полагает Г. Городецкий, ставит под вопрос трактовку «другими историками» советско-германско- го пакта и его следствий, как бы освобождая от обязанности что-либо особо доказывать. Все-таки остановимся на странных умозаключениях автора, выделенных мною курсивом.

Что значит «хотя это был лишь договор о нейтралитете», но историки, «как правило», считают договор «наиболее очевидной, непосредственной причиной Второй мировой войны»? «Как правило» — значит, опять-таки большинство историков. Следовательно, Г. Городецкий (еще и еще раз) не разделяет точку зрения не только «невежественного»

В. Суворова, но и «других историков». Тоже, таким образом, «невежественных».

Разумеется, советско-германский пакт отнюдь не был «лишь договором о нейтралитете», как он упорно именуется в «Мифе “Ледокола”». Здесь автор то ли подправляет, то ли развивает «Фальсификаторов истории», где пакт называется так, каким он и был — пактом о ненападении. И не только формально — по названию. Никакого упоминания нейтралитета нет и в самом тексте соглашения. Главным в нем было обязательство сторон ни при каких обстоятельствах не выступать друг против друга, если одна из них «окажется объектом военных действий со стороны третьей державы» (статьи I и II). Обычно в соглашения о нейтралитете включался пункт, освобождавший одну из сторон от обязательств, если другая сторона сама совершит акт неспровоцированной агрессии. Однако такого пункта в советско-германском пакте как раз и не было. Обеспечив пактом себе тыл — со стороны Советского Союза, нацистская Германия получила возможность атаковать Польшу, не опасаясь, что Англия и Франция, гаранты Польши, сумеют быстро прийти ей на помощь.

Немедленное вступление пакта в силу, еще до ратификации, говорило о том, что все готово для нападения на уже намеченную жертву. Несколько дней спустя, 1 сентября 1939 г., Гитлер напал на Польшу, а 17 сентября, о чем было договорено при заключении пакта, Красная армия вторглась в Польшу с востока. В совместном коммюнике о задачах советских и германских войск в Польше говорилось, что их действия соответствуют «духу и букве пакта о ненападении». А по Г. Городецкому — это был «лишь договор о нейтралитете», хотя стороны, подписавшие пакт и совместно напавшие на Польшу, публично признали свою агрессию отвечающей смыслу пакта.

Нужны еще доказательства, почему историки, «как правило», рассматривают советско-германский пакт в том качестве, каковым он и был — как самую непосредственную причину возникновения (не подготовки — она началась задолго до заключения пакта) Второй мировой войны?!

Привлеку внимание читателей к переговорам в Кремле, приведшим к подписанию пакта. Существует немецкая запись переговоров, из которой видно, что участники переговоров — И.В. Сталин, В.М. Молотов, И. Риббентроп говорили не о сохранении всеобщего мира, а оценивали соотношение сил участников назревшего вооруженного конфликта: Германии и ее противников — Англии и Франции. Люди, замыслившие сговор, были единодушны насчет предназначения пакта. При этом Сталин не скрывал своего предпочтения, отданного Германии.

При анализе историко-международного значения пакта следовало бы отталкиваться от определения В.М. Молотовым пакта как «поворотного пункта в истории Европы, да и не только Европы». Определения однозначного, указывающего на далеко идущие намерения сторон пакта, вошедших в отношения, по оценке «других историков», стратегического партнерства. Но Г. Городецкому приходится, чтобы не подрывать свою историческую конструкцию, снова отмежевываться от «других историков». Поэтому слова В.М. Молотова (как и ряд красноречивых фактов советско-германского сотрудничества, включая совместный раздел Польши), пишет он, «не следует принимать за чистую монету» (с. 74). Почему не следует? Разве сталинское руководство, общее мнение которого отражено в молотовском определении, не ведало, что творило? Разве на следующий день после заявления Молотова о пакте как «поворотном пункте в истории Европы, да и не только Европы», то есть 1 сентября 1939 г., не произошло нападение Германии на Польшу, ознаменовавшее начало Второй мировой войны? Объяснение израильского историка замечательно просто: «эти эпизоды (как бы мелкие, незначительные события, включая войну с Польшей и оценку Молотовым пакта. — В.Н.) отражают сложности, с которыми столкнулись русские после заключения пакта» (там же). «Другие историки», наоборот, на основании тех же фактов пришли к выводу, что советско-германским пактом, как до этого XVIII съездом ВКП (б), был запущен событийный ряд, зримо ускоривший драматическую развязку мировых противоречий.

Если оценка В.М. Молотовым значения советско-германского пакта лишена содержательности, как быть с его же заявлением о взаимных геополитических выгодах, которые получили стороны благодаря военно-политическому сотрудничеству? С его заявлением о том, что заключение пакта «устранило возможность трений в советско-германских отношениях при проведении советских мероприятий вдоль нашей западной границы и, вместе с тем, обеспечило Германии спокойную уверенность на Востоке»? Это — о территориальном расширении Советского Союза за счет его малых восточноевропейских соседей и победах немецкой армии в Западной Европе. В подготовленном в мае 1941 года в ЦК ВКП(б) документе «О текущих задачах пропаганды» в качестве одной из двух причин немецких успехов в войне против Франции и Англии — после фактора военного превосходства Германии — называлось то, что, готовясь к войне, она постаралась установить «дружественные отношения с СССР». Потерпевшая же поражение Франция, наоборот, проявила, как и Англия, «легкомысленное отношение к вопросу о роли и удельном весе Советского Союза».

Не много ли официальных заявлений, которые «не следует принимать за чистую монету»? Разве начавшийся «сталинский натиск на Европу», капитуляция Франции (по оценке английского историка Д. Рейнольдса, повлиявшая на ситуацию во всем мире), ликвидация независимости многих малых европейских государств — эти «действительные события» 1939–1940 годов не привели к крутым геополитическим сдвигам на континенте?

Г. Городецкий убеждает читателя не доверять не только тому, что говорил глава советского правительства В.М. Молотов, но и Сталину. Он пишет: «Было бы ошибкой принимать за чистую монету собственное объяснение Сталина, что, подписывая пакт, он знал, что ему придется воевать с Германией, и он стремился лишь к передышке» (с. 61. Курсив мой. — В.Н.). А несколькими строками выше говорится прямо противоположное — что пакт «отразил относительную слабость России и прекрасное понимание того, что рано или поздно России придется встретиться с Германией на поле боя» (там же. Курсив мой. — В.Н.). Обычно пишущий проверяет самого себя, вновь и вновь редактируя свой текст, чтобы устранить явные ляпы; если, конечно, считаться с будущим читателем.

Отказ Г. Городецкого признать значимость обобщающих самооценок советской политики сталинским руководством, объявив их не заслуживающими того, чтобы принимать за «чистую монету» (этими двумя примерами дело не ограничивается — см. ниже), вынуждает коснуться и других его исследовательских приемов такого же свойства. Так, слова Сталина о том, что «действия Красной Армии — также дело мировой революции», объявляются им «неудачным заявлением» (с. 78). Еще больше примеров, когда израильский историк отвергает важные положения на том основании, что, мол, это всего лишь словесная дань идеологии. При этом, напомним, он отрицает какую-либо связь идеологии с политикой, как у Сталина, так и у Гитлера.

Странные умозаключения Г. Городецкого ставят читателя его книги перед дилеммой. Чему верить: нынешним представлениям автора о событиях того времени или тому, как воспринимали мировые лидеры эти события, в соответствии с которыми они строили свою политику? Читатель был бы избавлен от такого выбора, следуй автор «Мифа “Ледокола”» своему призыву «постараться понять настроения людей того периода и не судить о них с позиций сегодняшнего дня». Действительно, как иначе подходить к историческим событиям?!

Далее — не меньшая странность. Вступаясь за предвоенную сталинскую внешнюю политику, Г. Городецкий пишет, что напрасно историки «уделяют первостепенное внимание подписанным месяц спустя (после подписания пакта от 23 августа 1939 г. — В.Н.) совершенно секретным протоколам», используя их для выявления истинных целей советской политики (см. курсив в вышеприведенной цитате из «Мифа “Ледокола”»). Почему напрасно? А потому, аргументирует он, что секретные протоколы были подписаны не сразу, не вместе с пактом, а спустя месяц. Следовательно, секретные протоколы не имели того значения, которое им придают «другие историки». Дело доходит до того, что на последующих страницах он спорит сам с собой, доказывая существование связи пакта с секретными протоколами (с. 45-46). Но стоило ли ломиться в открытую дверь? Например, достаточно было воспользоваться материалами широко известного сборника документов «Год кризиса. 1938–1939», изданного МИД СССР за несколько лет до появления «Мифа “Ледокола”». Во втором томе сборника опубликована «Памятная записка», врученная В.М. Молотовым германскому послу Ф. Шуленбургу 17 августа 1939 г., в которой советская сторона настаивала на заключении пакта о ненападении или подтверждения пакта о нейтралитете 1926 г. И далее: «С одновременным принятием специального протокола о заинтересованности договаривающихся сторон в тех или иных вопросах внешней политики, с тем чтобы последний представлял органическую часть пакта». А через два дня был представлен советский проект пакта с «Постскриптумом» — о том, что «настоящий пакт действителен лишь при одновременном подписании особого протокола по пунктам заинтересованности Договаривающихся Сторон в области внешней политики. Протокол составляет органическую часть пакта».

В свете того, что уже говорилось о приемах, используемых израильским историком в подкрепление странностей «Мифа “Ледокола”», его трудно заподозрить просто в невнимательности при чтении документальных изданий с текстом пакта. Он не мог не знать, что вместе с пактом в ночь с 23-го на 24-е августа 1939 года был подписан и приложенный к нему секретный дополнительный протокол — первый и основной из общего числа шести секретных протоколов, принятых сторонами в 1939–1941 годах. Принятых на протяжении нескольких лет, а не за один месяц. Оба документа, пакт и секретный протокол, по которому стороны «обсудили в строго конфиденциальным порядке вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе», в соответствующих дипломатических публикациях следуют один за другим, на соседствующих страницах. Согласитесь, все это более чем странно.

Наконец, неужели Г. Городецкому неведомо, что не сам пакт, а дополняющий его секретный протокол о разделе Восточной Европы и стал главным предметом переговоров (скорее — торга) в Кремле? Читаем примечание к секретному протоколу, опубликованному в 22-м томе «Документов внешней политики СССР». Оговорка об отсутствии записи хода переговоров в Кремле (на самом деле существует упомянутая выше немецкая запись переговоров; думается, есть и советская запись, только запрятана далеко) сопровождается примечанием составителей тома о том, что Сталин счел необходимым начать встречу с И. Риббентропом 23 августа именно с вопроса о разграничении «сфер интересов». В своем последнем слове на Нюрнбергском процессе И. Риббентроп говорил, что когда он прилетел в Москву для заключения пакта, Сталин «дал понять, что если он не получит половины Польши и прибалтийские страны, еще без Литвы с портом Либава, то я могу сразу же вылететь обратно». Эти требования Сталина были приняты немецкой стороной и зафиксированы в секретном протоколе.

Кстати, этот важнейший том (в двух книгах) широко известной серии «Документы внешней политики СССР», посвященный 1939 году (он вышел за три года до появления книги Г. Городецкого. — В.Н.), не нашел никакого отражения в «Мифе “Ледокола”». Между тем в документах тома прослеживается встречное движение сторон к пакту, импульс которому придало требование В.М. Молотова (заменившего М.М. Литвинова в НКИД СССР) на первой же беседе с германским послом Ф. Шуленбургом подвести «соответствующую политическую базу» под отношения между Германией и Советским Союзом. Чего он стал тут же добиваться, заменив М.М. Литвинова в НКИД СССР. Таковы приемы, которые использует израильский историк, чтобы избавиться от углубления в международные отношения кануна войны и избежать постановки вопроса о роли Сталина в развязывании мировой войны.

Ко всему прочему, заявляя, что секретный протокол был подписан не одновременно с пактом о ненападении, а месяц спустя, Г. Городецкий обходит застарелую проблему советской внешней политики — как сохранить тайну секретного протокола к советско-германскому пакту о ненападении от 23 августа 1939 года. Полвека советские руководители, все — от Сталина до М.С. Горбачева, скрывали от общественности тайну секретного протокола. Она продержалась так долго потому, что разглашением содержания протокола снимался вопрос о том, кто, в какой конкретный момент и с какой целью развязал мировую войну. Это объясняет и то «трогательное единство» в сохранении тайны секретного протокола, которое пронесли через всю мировую войну нацистские лидеры и сталинское руководство. Правда, интересно, что же оказалось весомее схватки смертельных врагов — Сталина и Гитлера, раз никто из них не решился обнародовать секретный протокол, обвинив во всем противную сторону?

Тот факт, что Г. Городецкий следует советской традиции сохранения тайны секретного протокола (применяя прием, до которого никто из последователей «Фальсификаторов истории» до него не додумался — мол, пакт и секретный протокол были подписаны в разное время), не мог не сказаться на интерпретации им исторического значения пакта (и еще раз: в разительном отличии от «других историков»). Поражает и то, что, оправдывая внешнюю политику сталинского руководства, он начисто игнорирует проблему взаимосвязи политики и морали применительно к международным отношениям 1939–1941 годов. В его узко дипломатическом повествовании все державы и их лидеры уравнены в качестве субъектов международных отношений — и Гитлер, и Чемберлен, и Сталин. У «других историков» подход совершенно иной.

Поскольку морально-нравственная сторона «действительных событий» мало интересует автора «Мифа “Ледокола”», он не видит ничего плохого в факте ведения сталинским руководством в последние предвоенные месяцы переговоров одновременно и со странами демократического Запада, и с нацистской Германией. Для Г. Городецкого, развивающего свой тезис о враждебном окружении, которое «все более смыкалось вокруг Советского Союза», это — «реалистическая политика» (с. 46, 57). Другими словами, ничего иного не оставалось, как только проводить «такую политику, которая бы наилучшим образом отвечала безопасности Советского Союза» (с. 60).

Так, по мнению израильского историка, родилось решение Сталина пойти на пакт с нацистским лидером Гитлером.

Заключительный вывод автора «Мифа “Ледокола”» сводится к тому, что и в 1939 году, и в 1941 году действия Сталина объясняются «безнадежностью политических альтернатив для Советского Союза» (с. 344). Признавая, однако, что с весны 1939 года, с английских гарантий Польше, перед Советским Союзом «открывалась возможность выбора», то есть у него появилась свобода маневра, являющаяся «венцом успеха любой внешней политики» (с. 52–53). Но почему ж в таком случае Г. Городецкий говорит об отсутствии альтернатив для СССР? Только потому, что он так и не смог разобраться в мотивах сталинского руководства, разобраться в том, что оно преследовало во внешней политике исключительно классово-имперские цели. В создавшихся для СССР, полагал Сталин, крайне благоприятных международных условиях для проведения такой политики.

Трудно поверить, что историку с пятнадцатилетним опытом изучения международных событий того времени не известно, что как западные страны, демократические Англия и Франция, так и нацистская Германия придавали решающее значение тому, на чьей стороне окажется Советский Союз в приближающемся всеобщем конфликте. Сталин не мог упустить шанс воспользоваться «межимпериалистическими противоречиями». Поэтому наряду с официально объявленными советско-западными переговорами шли тайные двусторонние советско-германские «разговоры» (В.М. Молотов) и «беседы» (И. Риббентроп). В политико-дипломатических кругах Европы существовало убеждение, что масштабный конфликт на континенте начнется только после того как определится с выбором Советский Союз — последняя еще не определившаяся формально великая европейская держава, могущая склонить чашу весов в ту или иную сторону.

Прибегнем к свидетельству непосредственного участника предвоенных дипломатических переговоров с советской стороны с представителями и Запада, и Германии. К свидетельству В.П. Потемкина, в 1937–1940 годах — первого заместителя народного комиссара иностранных дел СССР. Позже — главного редактора третьего тома «Истории дипломатии» (первое издание), целиком посвященного дипломатической подготовке Второй мировой войны и опубликованного за три года до появления «Фальсификаторов истории». В главе по предвоенному 1939 году, а ее соавтором был В.П. Потемкин, выделен параграф «Соперничество англо-французского блока и немецко-фашистской дипломатии из-за соглашения с СССР». Выходит, Советский Союз не только не был в «осаде», а находился в выигрышной позиции, когда шло соперничество, конкурентная борьба за то, чтобы привлечь его на свою сторону. Ибо — так начинается параграф: «для обоих лагерей исключительное значение приобретал вопрос, на чьей стороне в предстоящем столкновении окажется Советский Союз». Высокопоставленный очевидец свидетельствует: сталинский Советский Союз был хозяином положения, выбор был за ним. И он был сделан — в пользу нацистской Германии.

А что говорят опубликованные советские и иностранные дипломатические документы о внешнеполитическом выборе, перед которым стоял Советский Союз? Какую из версий они подтверждают: раннюю в «Истории дипломатии» — о том, что выбор был за ним, или позднюю в «Фальсификаторах истории» — о том, что Сталину ничего иного не оставалось, как подписать пакт с нацистской Германией, версию, которую пытается возродить и развить Г. Городецкий своей книгой?

Мне уже приходилось доказывать, что советские руководители в послемюнхенской Европе вовсе не считали себя в «международной изоляции», а тем более в «осаде». Наоборот, Сталин и его окружение считали, что пришло время, когда они могут последовать примеру царской России, которая во внутриевропейских конфликтах нередко определяла исход конфликта. Г. Городецкий же, отвлекаясь от мотивов сталинского руководства, утверждает, что выбора, поддержать ли западные страны или их противника в лице Германии, Советский Союз лишила несговорчивость западных держав на трехсторонних переговорах в Москве и опасения войны с Германией в результате ее вторжения в Польшу (с. 57–59). На этих страницах, ссылаясь на секретные разведывательные данные от 7 мая и 19 июня, попавшие на стол к Сталину и якобы определившие «на ближайшие два года» его политику, израильский историк вновь навязывает читателю абсолютно бездоказательный вывод о том, что «у Сталина не было альтернативы подписанию пакта» (с. 61). Как в «Фальсификаторах истории», где подписание пакта выдается за «лучший выход из всех возможных выходов».

Но как быть с официальными советскими заявлениями, по которым дело выглядит совершенно по-другому? Для Г. Городецкого это не проблема. Или он, как уже отмечалось, просто отмахивается от таких заявлений, предлагая не принимать их «за чистую монету». Или, как в данном случае, вновь игнорирует заявления сталинского руководства, которое по-прежнему было уверено в том, что агрессия нацистской Германии в первую очередь направлена не против Советского Союза, а против Франции и Англии. Одно из таких заявлений В.М. Молотов сделал в конце мая, комментируя заключение 22 мая германо-итальянского военно-поли- тического договора. По его словам, теперь агрессорам больше не нужно прятаться за ширму борьбы с Коминтерном для отвлечения внимания. Теперь «определенно говорят, что этот договор направлен именно против главных европейских демократических стран». Даже по разведывательной информации от 19 июня (с. 59), о которой так высоко отзывается Г. Городецкий («выдающийся документ», «блестящая разведывательная информация») немецкие планы в отношении Советского Союза не шли дальше его временной нейтрализации путем «второго Рапалло».

Сталин сполна воспользовался возможностями маневрирования в открывшейся для него уникальной ситуации.

Советский руководитель, якобы не имевший иного выхода, как сделать «выбор в пользу меньшего из двух зол» — то есть заключить пакт с Гитлером (с. 61), воспользовался представившейся ему возможностью, чтобы продвинуться в своих классово-имперских планах.

После начала войны Германии с Англией и Францией, выступившими в соответствии со своими обязательствами на стороне Польши, Сталин с предельной откровенностью разъяснил мотивы, по которым он заключил пакт о ненападении с Гитлером. Сделал он это 7 сентября, принимая генерального секретаря Исполкома Коммунистического интернационала Г. Димитрова, обратившегося за политическими установками для Коминтерна. В присутствии В.М. Молотова и А.А. Жданова, наиболее близких Сталину в то время членов Политбюро. (В главе пятой дневник Г. Димитрова уже упоминался, но не столь подробно.)

О сталинских инструкциях стало известно из дневника Г. Димитрова, которым пользовался и Г. Городецкий. Но поступил он с этим документом выборочно, опустив самую существенную часть, раскрывающую замысел, заложенный Сталиным в пакт с Гитлером. Конечно, после всего, что было сказано об исследовательской методике израильского историка, мало удивительно в том, что аналогичным способом — все методы хороши, лишь бы подкрепить свою версию событий — он обошелся и с дневником Г. Димитрова, записавшего высказывания Сталина.

Г. Городецкий дважды ссылается на дневниковые записи руководителя Коминтерна (с. 76–77).

Первый раз, приводя слова Сталина о судьбе, которая была уготована Польше: «Уничтожение этого государства в нынешних условиях означало бы одним буржуазным государством меньше! Что плохого было бы, если [бы] в результате разгрома Польши мы распространили социалистическую] систему на новые территории и население». Комментарий Г. Городецкого: «По своему обыкновению он [Сталин] откровенно защищал интересы и приоритеты Советского Союза, слегка прикрывая их идеологическим флером… Однако не следует принимать такие заявления за чистую монету». Мол, преобладали «интересы СССР, а не ленинские догмы об “империалистической войне”» (с. 77. Курсив мой. — В.Н.). Ну да, ведь сталинский Советский Союз уже давно отказался от наступления на позиции мирового капитализма…

Во второй раз израильский историк воспользовался сталинскими высказываниями о московских тройственных переговорах. Он приводит (не полностью) еще одно место из инструкций Сталина Коминтерну — о том, что «мы предпочитали соглашение с так называемыми демократическими странами и поэтому вели переговоры. Но англичане и французы хотели нас иметь в батраках и притом за это ничего не платить! Мы, конечно, не пошли бы в батраки и еще меньше — ничего не получая». Цитирует без комментариев. А ведь есть что прокомментировать.

Казалось бы, Г. Городецкого должно было заинтересовать, чего ж добивался Сталин на переговорах с Англией и Францией, какую «плату» требовал в обмен на «батрачество». А требовал он от них того, что получил от Гитлера — контроля над западными приграничными соседями между Балтийским и Черным морями. Но Англия и Франция никак не соглашались на это, чего не мог не учитывать Сталин. Можно было бы задаться вопросом, почему, даже воюя в составе единой коалиции, западные союзники так и не признали право Советского Союза на захваченные территории. Не сделали они этого и по окончания войны. Можно было задаться еще одним вопросом: не хотел ли Сталин, выдвигая такие территориальные требования на тройственных англо- франко-советских переговорах, довести до Гитлера свои условия достижения договоренности с ним. Ведь ход московских переговоров не был секретом для немцев.

А опущено Г. Городецким, как уже было сказано, самое важное из «откровенной беседы» (с. 76) Сталина с Г. Димитровым. Восстановим, по соображениям научной добросовестности, ту часть сталинских высказываний, в которой приводится оценка советско-германского пакта, данная в контексте мировой войны. (Приходится еще раз воспользоваться цитатой, на которую уже была ссылка в главе пятой.)

Охарактеризовав начавшуюся войну как схватку «между двумя группами капиталистических стран», Сталин продолжил: «Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если руками Германии было [бы] расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии). Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расшатывает, подрывает капиталистическую систему… Мы можем маневрировать, подталкивая одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались. Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии. Следующий момент — подталкивать другую сторону».

Как читатель «Мифа “Ледокола”», не могу избавиться от чувства неловкости за израильского историка. Приведя, худо-бедно, две цитаты из сталинских инструкций Г. Димитрову, он скрыл от читателя самую принципиальную их часть. О том, что советско-германский пакт помогает Гитлеру, который, не сознавая этого, войной с западными странами подрывает капитализм в Европе; что следует и дальше поощрять воюющих, чтобы они «лучше разодрались». Испытываю неловкость от того, что не нахожу приличествующего историку-профессионалу ответа на вопрос, почему он не решился процитировать ключевые сталинские фразы о назначении советско-германского пакта. Почему он так откровенно отказался от обещания писать, соблюдая объективность, которой, по его мнению, не хватает «невежественному» В. Суворову и «другим историкам». Как быть с его же призывом «постараться понять настроения людей того периода и не судить о них с позиций сегодняшнего дня». Откровения Сталина, центральной фигуры всего повествования Г. Городецкого, заслуживали того, чтобы они были переданы полностью и квалифицированно проанализированы.

Приходится констатировать: Г. Городецкий опустил самую важную часть сталинских свидетельств потому, что одними этими откровениями доказывается концепция «Ледокола» В. Суворова. Это не только отказ от принципа объективности, а молчаливое признание несостоятельности его «нетривиальной» версии советской внешней политики 1939–1941 годов.

Раз израильский историк вступил на путь искажения и просто утаивания наиболее важных сталинских документов («Краткого курса истории ВКП(б)», доклада на XVIII съезде, наиболее показательной части инструкций Коминтерну), он продолжил его и в отношении других исторических свидетельств. Так, в «Мифе “Ледокола”» не нашлось места дипломатическим донесениям в Москву из европейских столиц, в которых говорилось об охватившей западные страны панике перед неизбежными социальными последствиями мировой войны. Неужели его автору представляется, что деятели того времени действовали по рецептам, которые он выписывает им задним числом, много лет спустя?!

Говоря о целях советской внешней политики в связи с мировой войной, Г. Городецкий полностью абстрагируется от ее геополитических последствий — распространения советского контроля на Восточную и Центральную Европу вплоть до Берлина. Поочередное «подталкивание» сторон, якобы одинаково враждебных СССР, вылилось в советское участие — на договорных началах! — в обеих воюющих коалициях. Сперва — заключив в августе-сентябре 1939 года два договора с нацистской Германией и войдя с ней в официально признанные «дружеские отношения»; затем, после начала советско-германской войны, — присоединившись к Атлантической хартии Рузвельта — Черчилля от 14 августа 1941 года, объявивших об объединении усилий их стран в войне против «нацистской тирании». Это — из числа главных событий начального этапа Второй мировой войны. Их нельзя ни обойти, ни превратно истолковать.

По окончании войны Сталин вновь уравнял обе коалиции, как он это делал и до войны, охарактеризовав Вторую мировую войну как схватку «двух капиталистических коалиций, вцепившихся друг в друга», чтобы «добиться мирового господства». А на партийном съезде 1952 г. историческое значение мировой войны (то есть ее главный итог) рассматривалось под углом образования «лагеря мира и демократии, противостоящего лагерю империализма». Какие еще требуются доказательства того, что в своей внешней политике сталинское руководство исходило из постулата необходимости воспользоваться «межимпериалистическими противоречиями» в интересах «дела социализма»?! Точнее — в классово-имперских целях сталинского Советского Союза.

Речь Сталина 10 марта на партийном съезде с ее прогерманскими акцентами, смещение 3 мая сторонника соглашения с западными странами наркома иностранных дел М.М. Литвинова, сталинские инструкции К.Е. Ворошилову от 7 августа, откровенно нацеленные на срыв еще не начавшихся переговоров с военными миссиями Англии и Франции, решение Политбюро от 11 августа о готовности вступить в официальные переговоры по уже оговоренным с немецкой стороной вопросам (которые и составили содержание секретного протокола) — таков неполный перечень документированных фактов весны-лета 1939 года, говорящих о целенаправленном курсе сталинского руководства на достижение договоренностей с нацистской Германией.

 

Без сухого остатка

Почему «Ледокол» В. Суворова нашел своих многочисленных читателей, а «Миф “Ледокола”» Г. Городецкого — нет? Потому, думается, что важна не только историческая истина, провозглашаемая каждым из этих авторов, но и путь к этой истине, который вместе с исследователем проходит читатель. Путь доказательств на фактах, документах, аргументах. У кого это убедительнее, у того и благодарные читатели.

Историческая ретроспектива, отраженная в словах и делах Сталина, убеждает, что итог его предвоенной внешней политики — заключение советско-германского пакта о ненападении, был предопределен расчетом на подрыв сил капиталистических стран в новой мировой войне. Пакт явился практическим воплощением марксистской идеи использования «межимпериалистических противоречий» в классово-имперских интересах сталинского Советского Союза. Отсюда советские метания от сотрудничества с Германией (1939–1941 гг.) до вхождения в коалицию вместе с Англией, США и Францией (1941–1945 гг.). Ни один из основных участников мировой войны не проделал таких глубоких военно-политических зигзагов, как Советский Союз; все остальные участники войны — войны коалиционной с обеих сторон — определились в выборе потенциальных союзников заранее.

В общем и целом «Миф “Ледокола”» Г. Городецкого есть не что иное, как ремейк сталинских «Фальсификаторов истории», от положений которого давно отказались историки, уважающие своих читателей. Противопоставив себя «другим историкам», а не только В. Суворову, автор лишил себя возможности попытаться раскрыть историческое значение Второй мировой войны. Не говоря уже о том, что вне его внимания остался общий контекст Второй мировой войны — глобальное противостояние демократии и тоталитаризма.

 

Заключение 

В свое время, в итоге изучения политики Соединенных Штатов Америки перед Второй мировой войной и в ее начальный период, мною было сформулировано положение о причинно-следственной связи между происхождением и характером (причиной и природой) этой войны (в монографии «Нейтралитет США. 1935–1941. М., «Наука», 1990). Как войны, возникшей из-за неуемного стремления тоталитарных государств навязать свою волю всему миру. И, следовательно, как войны сил тоталитаризма против демократии, прежде всего против цивилизованных, продвинутых стран Запада. На этой антизападной основе между нацистской Германией и коммуно-социалистическим Советским Союзом, с заключением между ними пакта о ненападении от 23 августа 1939 г., на время установились отношения «стратегического партнерства».

Что ж следует из такого понимания направленности Второй мировой войны, развитой в настоящей книге?

С одной стороны, разумеется, автор разделял и по- прежнему разделяет убеждение практически всего исторического сообщества, что безусловно главная ответственность за возникновение мировой войны лежит на германской разновидности фашизма — национал-социализме (нацизме), прямыми пособниками которого были итальянский фашизм и японская военщина. Нельзя сбрасывать со счетов и объективно негативные последствия предвоенной внешней политики умиротворения, невмешательства и нейтралитета стран демократического Запада — Англии, Франции, США. Не думаю, что лидеры этих стран вели дело к всеобщей войне, которой они не желали, опасаясь за свои преобладающие в мире позиции и памятуя антикапиталистические социальные последствия предыдущей мировой войны. Однако, если иметь в виду большие политико-дипломатические ресурсы западных стран для защиты всеобщего мира, они повинны в том, что упустили ряд предоставлявшихся возможностей своевременно, на ранних этапах наступления держав Оси — Германии и Италии, а также Японии, противопоставить им свою решимость остановить агрессоров. Создать «карантин вокруг агрессоров», как предлагал в октябре 1937 года президент США Ф. Рузвельт, известный своими либеральными взглядами. Но дальше громкого заявления дело не пошло. Что более или менее удалось западным странам — это обозначить для мировой общественности «кто есть кто» в разворачивавшимся конфликте между противостоящими группировками — Германией, Италией, Японией, объединившимися в агрессивном Тройственном пакте (сентябрь 1940 г.), и государствами демократического Запада, осознавших общность своих жизненных интересов перед лицом наступления тоталитарных государств. Даже И.В. Сталин, говоря об «агрессивных» и «неагрессивных» государствах, называл западные страны «демократическими» (правда, чаще презрительно — в кавычках). Расстановка противоборствующих сил на мировой арене, за вычетом СССР, определилась заблаговременно.

С другой стороны, для нашей отечественной постсоветской историографии сохраняет актуальность задача значительно более критичного подхода к политике сталинского Советского Союза в связи со Второй мировой войной, в особенности к его политике в годы ее развязывания. Достаточно указать на то, что в переломное для цивилизации предвоенное десятилетие СССР открыто позиционировал себя проводником сепаратной, самодостаточной внешней политики — как политики единственного социалистического государства во «враждебном капиталистическом окружении». Ни одну из формировавшихся со второй половине 1930-х годов обеих капиталистических группировок Сталин, единовластный правитель громадной евразийской империи, не считал заслуживающей его поддержки. Советская ориентация в международных делах выглядела сугубо конъюнктурной, зависящей от того, какая из двух враждующих группировок в данный момент готова больше предложить Советскому Союзу. Какая из них готова, в частности, считаться с так называемыми государственными интересами СССР на его западных границах. Как показали официальные советско-западные (англо-франко-советские) переговоры весной-летом 1939 г. и почти одновременно шедшие закулисные советско-германские переговоры («разговоры» и «беседы»), на первых порах советские требования ограничивались возвратом территорий на востоке Европы, утерянных царской Россией в результате Первой мировой войны. Однако только на первых порах, пока не будет подготовлен плацдарм для реализации в последующем далеко идущих классово-имперских целей сталинского руководства. Чтобы в конечном счете Красная армия победоносно промаршировала по обессиленной междоусобной войной капиталистической Европе до Парижа, а то и до Атлантики.

С приходом к власти в Германии в самом начале 1933 г. нацистского лидера А. Гитлера, объявившего поход против «иудо-большевизма», в качестве приемлемых партнеров для Советского Союза на короткое время стали Англия и Франция. До этого, по официальной классификации Кремля, самые антисоветские страны, столкнувшиеся теперь с непосредственной опасностью, большей, чем коммунизм — с германским реваншистским нацизмом. Наметившееся было сближение со странами Запада на почве идеи коллективной безопасности оказалось подорванным начавшимся летом 1936 г. мятежом генерала Франко в Испании, и, не в последнюю очередь, англо-французской политикой невмешательства в условиях неприкрытой помощи мятежникам со стороны Италии и Германии. Давнее недоверие к западным государственным деятелям-«мерзавцам» Сталин подкрепил осенью 1938 г. публичным заявлением, что лидеры «демократических» государств Запада «еще больше» бояться революционно-освободительных движений в Европе и Азии, чем фашизма. А так как, по его мнению, капиталистический мир уже вступил во «вторую империалистическую войну», чуждую интересам дела социализма, решение напрашивалось. Следовало, по сугубо прагматическим мотивам, воспользоваться предельным обострением «межимпериалистических противоречий» для продвижения своих классово-имперских интересов, о которых то и дело проговаривались сам Сталин, в его окружении и партийные пропагандисты. А именно — маневрировать между двумя капиталистическими группировками в ожидании перерастания «империалистической войны» в «войну всеобщую, мировую», чтобы враги социализма и с той, и с другой стороны «лучше разодрались» (Сталин). Политике умиротворения агрессоров странами Запада, которые надеялись так или иначе избежать худшего — еще одной мировой войны, сталинский Советский Союз противопоставил политику подталкивания одной стороны против другой. Чего не удалось добиться провозглашением приверженности политике коллективной безопасности и на советско-западных переговорах, удалось осуществить посредством заключения пакта о ненападении с нацистской Германией 23 августа 1939 г. — в самый канун всеобщей войны, закрепив направленность ее агрессии в западном направлении, против Англии и Франции. Советско-германский пакт — с советской стороны — стал воплощением классовой, антикапиталистической стратегии Советского Союза, которому наконец-то удалось на деле воспользоваться «межимпериалистическими противоречиями» в стремлении изменить ход европейской и мировой истории. Такой итог (именно!) предвоенного политико-дипломатического маневрирования СССР — заключение пакта с нацистской Германией вместо соглашения со странами демократического Запада — был предопределен расчетом на подрыв капитализма во Второй мировой войне.

Отсюда попеременное участие СССР, причем на договорных началах, в обеих воюющих коалициях: вначале — в комбинации с нацистской Германией (1939–1941 гг.), затем в союзе с государствами демократического Запада — Англией, Францией, США (1941–1945 гг.). Ни один из основных участников мировой войны — войны между коалициями — не проделал таких резких военно-политических зигзагов, как Советский Союз; все остальные основные участники войны определились с выбором потенциальных союзников заранее, еще до ее начала. После войны Сталин, говоря об образовании «мировой социалистической системы», лишний раз подтвердил существование у него общего антикапиталистического замысла, вынеся СССР за рамки обеих коалиций и противопоставив его и бывшим западным союзникам, и государствам-агрессорам Тройственного пакта. Об этом же свидетельствуют многочисленные официальные заявления о том, что, идя на пакт с Гитлером, а позднее войдя в союзные отношения со странами Запада, сталинское руководство исходило исключительно и только из интересов советского государства. Вторая мировая война с ее последствиями показала, что классово-имперские интересы сталинского Советского Союза не совпадали с долгосрочными интересами государств ни одной из двух капиталистических коалиций. Неудивительно, что мировая война, из-за незавершенности противостояния демократии и тоталитаризма, сменилась войной «холодной» между недавними союзниками — демократическим Западом и тоталитарным Советским Союзом.

Самоограничение кругом определенных, классово очерченных представлений, фрагментарное понимание мировых реалий сказались на том, что Сталин воспринял Вторую мировую войну как давно ожидаемое, должное крушение капиталистической общественно-политической структуры. Более того, он видел в наступившем всеобщем хаосе исторический шанс для распространения, вплоть до насильственного, за пределы СССР советской модели социализма. Озабоченные подготовкой решительного штурма бастионов капитализма в Европе, кремлевским деятелям было не до интересов всеобщего мира, о чем они говорили неохотно, походя.

В неутихающих спорах историков и политиков о том, кто помогал Гитлеру в развязывании Второй мировой войны, ответ найти достаточно несложно, задавшись самоочевидными вопросами. Кто еще, помимо Гитлера и его сообщников в Токио и Риме, был заинтересован в сломе Версальско- Вашингтонской системы международных отношений, созданной победителями в Первой мировой войне? Кто еще, помимо Гитлера, был заинтересован в пересмотре государственно-территориального статус-кво повсюду в мире, начиная с Европы, остававшейся генератором глобальных процессов? Кто еще, помимо нацистских лидеров, строил свою политику в расчете на кардинальные социальные перемены в мировом общественном развитии? Напрашивающиеся ответы на эти вопросы прямо указывают на определенную ответственность Сталина за мировую войну, на экспансионистские цели внешней политики руководимого им советского государства.

Но провоцируя Гитлера и подталкивая его к развязыванию мировой войны, Сталин рубил сук, на котором сидел. У него не было подлинно исторического видения. Он не понял, что Первая мировая война изменила условия мирового развития, выявив необратимую тенденцию к упадку империй. Сталин не усвоил уроков мировой войны, в итого которой распались Австро-Венгерская и Оттоманская империи, пала монархия в Германии, растерявшей все свои колонии. Российская империя также понесла немалые потери, устояв, в новом коммунистическом обличии, лишь благодаря большевистской революции и обильной крови, пролитой в гражданской войне между белыми и красными.

Верно, что империи-победительницы в Первой мировой войне удержали свои позиции, оттянув процесс имперского распада, но вторую кряду мировую войну они уже не выдержали, хотя вновь были победителями. Не сразу, но Англии, Франции и другим европейским колониальным империям пришлось-таки расстаться с некогда завоеванными землями в Азии и Африке, где появились новые независимые государства. Позднее, не сразу, их судьбу разделила Советская империя, также вышедшей из Второй мировой войны со статусом победительницы. Уповая на мировые войны как приближающие победу всемирного социализма, Сталин сотоварищи жили ожиданиями еще одной, третьей мировой войны как времени окончательной гибели капитализма. Не нам надо бояться новой мировой войны, а капиталистам, говорили с трибуны партийного съезда КПСС в октябре 1952 г., повторяя точно такие же заклинания гибели капитализма как перед Второй мировой войной. Готовясь к еще одному, так сказать, последнему сражению с капитализмом и тем самым вновь противопоставив себя практически всему остальному миру, Советский Союз не выдержал «имперского перенапряжения», надорвав силы в Холодной войне и приблизив время собственной гибели. Насилие в любых ее проявлениях — как универсальный метод достижения целей внутренних и внешних — как представляется, теряет свое былое значение.

Особая роль советского фактора в XX веке свое выражение нашла в стремлении социалистического Советского Союза упростить проблему выбора пути развития современной цивилизации, сведя его к формуле-дилемме: социализм либо капитализм. Такие ленинско-сталинские теоретические выкладки, как «общий кризис капитализма» были напрямую ориентированы на антагонистическое противоборство двух систем, на силовое решение мирового спора «кто — кого». Насилие внутри и вне страны служило интересам сохранения коммунистической власти — доминирующей идеи правителей из Кремля. Все это окончательно определилось в последний период жизни Сталина, с завершением строительства базиса и надстройки советской системы, принявшей свой классический вид. Дальнейшее оказалось как бы запрограммированным. Если верно распространенное мнение о том, что наша цивилизация все еще остается не сложившимся явлением на планете, не менее верно и то, что большевистская революция 1917 г. в России по своим деструктивным последствиям немало способствовало этому.

И здесь важно подчеркнуть, что наступившая после Второй мировой войны длительная историческая полоса противостояния СССР с продвинутыми странами демократического Запада, противостояния, принявшего в Холодной войне тотальный характер, непосредственно связана с выходом сталинского Советского Союза, начиная с советско-германского пакта о ненападении 1939 года, на линию прямой, открытой схватки с капитализмом. Холодная война стала естественным продолжением мировой войны для тех, кто считал гитлеровское нападение на Советский Союз еще одной, после «похода 14 государств», попыткой капитализма сокрушить советский социализм. Ее сущность проявилась в длительной конфронтации двух систем в лице сверхдержав — СССР и США.

Советский коммуно-социализм пал в результате провального проигрыша в соревновании мировых социально-политических систем. Прежде всего в соревновании идеологий. Марксистское учение о диктатуре пролетариата и международное коммунистическое движение существовали постольку, поскольку жила идея победы пролетариата в мировом масштабе. С угасанием коммунистической идеи и вызванный этим распад Советской империи (а не наоборот) коренным образом повлияли на исторический процесс. Ясно, что столь радикальный поворот мог произойти только под напором извне, в силу мировых реалий — результат несостоятельности вызова, брошенного капитализму большевистской Россией в далеком 1917 г.

Е.Т. Гайдар, посвятивший свою книгу «Гибель империи» (М., РОССПЭН. 2007) урокам истории для современной России, следующим образом формулирует, пожалуй, основной вывод этой книги (стр. 58): «К сожалению, даже свой опыт нечасто учит чему-то. Чужой — почти никогда. Но если мы не извлечем уроки из того, что произошло с нашей страной и другими империями в XX в., то можем стать угрозой миру. Это самое страшное, что может случится с Россией». Растущая геополитическая напряженность между Россией и Западом — Европой и США, — инициированная напористой внешней политикой В.В. Путина и наблюдаемая на протяжении большей части текущего 2014 года (когда пишутся эти заключительные строки), вынуждает вспомнить об этом предостережении.

Новая Россия, сменившая Советский Союз, битого в Холодной войне не только идеологически, но и едва ли не во всех остальных проявлениях жизни, одно время, как казалось, попыталась имитировать принципы либерализма (другими словами — признать приоритет общечеловеческих ценностей) и некоторые другие характерные черты победившей стороны, но ненадолго. Берет верх традиционная вера в «особость» евразийской России. Не спадает и ностальгия по советскому имперскому прошлому, «когда все нас боялись». Но еще не было случая в истории, чтобы распавшаяся империя возродилась.

 

Источники и исследования

Документы

Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны. Документы и материалы. 22 июня 1941 г. — 31 декабря 1943 г. Т. 1. М., 1944.

Внешняя политика Советского Союза. Документы и материалы. Январь-декабрь 1946 г. М., 1952.

Внешняя политика Советского Союза. Документы и материалы. 1947 год: В 2-х т. М., 1952.

VIII Всероссийский съезд советов. 22–29 декабря 1920 г. Доклад о концессиях на фракции РКП(б) VIII съезда советов 21 декабря / / Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 42.

XVIII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). 10–21 марта 1939 г. М., 1939.

XII съезд РКП(б). 17–25 апреля 1923 г. Заключительное слово по Организационному отчету ЦК. 19 апреля // Сталин И. Сочинения. Т. 5.

Декларация Совещания представителей компартий Югославии, Болгарской рабочей партии (коммунистов), Компартии Румынии, Венгерской коммунистической партии, Польской рабочей партии, Всесоюзной коммунистической партии (большевиков), Компартии Франции, Компартии Чехословакии и Компартии Италии по вопросу о международном положении. // Совещания Коминформа. 1947, 1948, 1949. Документы и материалы. М., 1998.

Дипломатический словарь. В 3 т. М., 1960–1964.

Дипломатический словарь. Т. 1–3. М., 1986.

Документы и материалы кануна второй мировой войны в 2-х томах. М., 1948.

Зимняя война. 1939–1940. В 2-х кн. М., 1999. Книга 2. И.В. Сталин и финская кампания. (Стенограмма совещания при ЦКВКП(б).).

И.В. Сталин о «Кратком курсе истории ВКП(б)». Стенограмма выступления И.В. Сталина на совещании пропагандистов. 1 октября 1938 г. // Исторический архив. 1994. №5.

Из Архива Президента РФ. Поездка В.М. Молотова в Берлин в ноябре 1940 г. // Новая и новейшая история. 1993. №5.

Из письма И.В. Сталина Л.М. Кагановичу. 30 августа 1931 г. // Хранить вечно. Специальное приложение к «НГ». 2000.1 декабря.

История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. Под редакцией Комиссии ЦК ВКП(б). Одобрен ЦКВКП(б). 1938 год. М., 1938

История Коммунистической партии Советского Союза. 7-е изд., М., 1984.

Источник: Документы русской истории. Приложение к журналу «Родина». М., 1995. № 1.

Коминтерн идея мировой революции. Документы. М., 1998.

Коммунистический интернационал в документах. Решения, тезисы и воззвания конгрессов Коминтерна и пленумов ИККИ. 1919–1932. М., 1933.

Литвинов М.М. В борьбе за мир. М., 1938.

Маленков Г. Отчетный доклад XIX съезду партии о работе Центрального Комитета ВКП(б). 5 октября 1952 г. М., 1952.

Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии. М., 1952.

Материалы XXV съезда КПСС. М., 1976.

Материалы XXVI съезда КПСС. М., 1981.

Материалы к изучению доклада товарища Сталина на XVIII съезде ВКП(б). Новосибирск, 1939.

Материалы Пленума Центрального Комитета КПСС. 23 июня 1980 года. М., 1980.

МИД СССР. Документы внешней политики СССР. Т. 1 — 25. М., 1957–2010.

МИД СССР. Год кризиса. 1938–1939. Документы и материалы. В двух томах. М., 1980.

МИД СССР. Документы и материалы кануна второй мировой войны. В 2 т. М., 1948.

МИД СССР. СССР в борьбе за мир накануне второй мировой войны. (Сентябрь 1938 г. — август 1939 г.). Документы и материалы. М., 1971.

О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском «Краткого курса истории ВКП (б)». Постановление ЦК ВКП(б). М., 1939.

Отчетный доклад XVII съезду партии о работе ЦК ВКП(б). 26 января 1934 г. // Сталин И. Сочинения. Т. 13.

Переписка Сталина с Молотовым и другими членами Политбюро по внешнеполитическим вопросам в сентябре — декабре 1945 г. // Источник. 1999. № 2.

Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925–1936 гг. Сборник документов. М., 1995.

Политбюро ЦК ВКП (б) и Совет Министров СССР. 1945–1953. М., 2002.

Политбюро ЦК РКП (б) — ВКП (б) и Европа. Решения «особой папки». 1923–1939. М., 2001.

Политбюро ЦК РКП (б) — ЦК ВКП (б) и Коминтерн. 1919–1943. Документы. М., 2004.

Политический отчет Центрального Комитета XVI съезду ВКП(б). // Сталин И. Сочинения. Т. 12.

Программа Коммунистической партии Советского Союза // Материалы XXII съезда КПСС. М., 1961.

XV съезд ВКП (б). 2–19 декабря 1927 г. Политический отчет Центрального Комитета. 3 декабря. // Сталин. И. Сочинения. Т. 10.

Пятнадцатый съезд ВКП (б). Декабрь 1927 г. Стенографический отчет. Т. I–II. М., 1961–1962.

Россия. XX век. Документы. Советско-американские отношения. 1934–1939. М., 2003.

Россия. XX век. Сталин и космополитизм. Документы Агитпропа ЦК КПСС. 1945–1953. М., 2005.

«Совершенно секретно! Только для командования!». Стратегия фашистской Германии в войне против СССР. Документы и материалы. М., 1967.

Советская жизнь. 1945–1953. Составители: Е.Ю. Зубкова и др. М., 2003.

Советский Союз на международных конференциях периода Великой Отечественной войны. Т. IV: Крымская конференция руководителей трех союзных держав — СССР, США и Великобритании (4–11 февраля 1945 г.). М., 1979.

Совещания Коминформа. 1947, 1948, 1949. Документы и материалы. М., 1998.

Сообщение Комиссии по политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года. Доклад председателя комиссии А.Н. Яковлева 23 декабря 1989 года на II Съезде народных депутатов СССР. // Правда. 1989.24 декабря.

Сообщение Комиссии по политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года. // Правда. 1989.24 декабря.

СССР и Германия. 1939–1941. Документы и материалы о советско-германских отношениях с сентября 1939 г. по июнь 1941 г. Vilnius, 1989.

Сталин И.В. Речь на пленуме ЦК РКП(б). 19 января 1925 г. // Соч. Т. 7.

Сталин И.В. Речь на XIX съезде партии. М., 1953.

Сталин И. Экономические проблемы социализма в СССР. М., 1952.

Сталинское политбюро в 30-е годы. Сборник документов. М., 1995.

Стенограмма заседаний Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). 1923–1938 гг. В 3-хтомах. 1928–1938 гг. М., 2007.

Фальсификаторы истории. (Историческая справка.) М., 1948.

Чему свидетелями мы были… Переписка бывших царских дипломатов. 1934–1940. Сборник документов в 2-х книгах. М., 1998.

Четырнадцатый съезд ВКП(б). Москва. 18–31 декабря 1925 г. 1. Резолюции и постановления. По отчету Центрального Комитета. // Стенографический отчет. М.-Л., 1926.

Documents on British Foreign Policy. 1919–1939. 3rd Ser. Vol. 1–9. London, 1949–1955.

Documents of German Foreign Policy. 1918–1945. Ser. D (1937–1945). London, 1951. Vol. 4, 6.

Foreign Relations of the United States. Diplomatic Papers. 1935–1941. Washington. 1952–1963.

Foreign Relations of the United States. Diplomatic Papers. The Conferences at Malta and Yalta, 1945. Washington, 1955.

Foreign Relations of the United States. Diplomatic Papers. The Soviet Union. 1933–1939. Washington, 1952

Nazi-Soviet Relations. 1939–1941. Documents from the Archives of the German Foreign Office. Ed. By R.J. Sontag, J.S. Beddie. Washington, 1948; FRUS. The Soviet Union. 1933–1939. Washington, 1952.

The Public Papers and Addresses of Franklin D. Roosevelt: 1933 vol. — 1945 vol. New York, 1938–1950.

Архивы

Архив внешней политики Российской Федерации.

Архив Митрохина. В двух томах.

Архив В. Буковского.

Государственный архив Российской Федерации. Российский Государственный архив новейшей истории. Российский государственный архив социально-политической истории.

Архив автора.

Princeton. Mudd Manuscript Library. George Kennan Papers.

The United States of America National Archives Microfilm Publications.

The United States Library of Congress. Division of Manuscripts Council on Foreign Relations Library (New York).

Пресса (газеты, журналы; отдельные номера заразные годы)

«Вопросы истории», «Отечественная история», «Новая и новейшая история», «Известия ЦК КПСС», «Большевик», «Проблемы мира и социализма», «Военноисторический журнал», «Новое время», «Правда», «Известия», «Комсомольская правда», «Московские новости», «Литературная газета», «Новая газета», «Куранты», «Москва», «Родина».

«The International History Review», «Foreign Affairs», «Nation», «World Affairs».

Мемуары, автобиографии, биографии, интервью

Арбатов Г.А. Человек системы. Наблюдения и размышления очевидца ее распада. М., 2002.

Бовин А.Е. XX век как жизнь. Воспоминания. М., 2003.

Бовин А.Е. Мир семидесятых (политические очерки). М., 1990.

Болдин В.И. Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С. Горбачева. М., 1995.

Волкогонов Д.А. Триумф и трагедия. Политический портрет И.В. Сталина. В 2-х книгах. М., 1989.

Ганелин Р.Ш. СССР и Германия перед войной. Отношения вождей и каналы политических связей. СПб., 2010.

Ганелин Р.Ш. Советские историки: о чем они говорили между собой. Страницы воспоминаний о 1940–1970-х годах. 2-е изд., испр. и доп.СПб., 2006.

Ганелин. Р.Ш. В России двадцатого века. Статьи разных лет. М., 2014.

Гречко А.А. 25 лет тому назад. (К годовщине нападения фашистской Германии на Советский Союз) // Военно-исторический журнал. 1966. № 6.

Громыко А.А. Памятное. Кн. 1–2. М., 1988.

Джилас М. Беседы со Сталиным. // Джилас М. Лицо тоталитаризма. М., 1992.

Додин В. Последний свидетель // Родина. 1990. № 7.

Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. Т. 1–3. М., 1988.

«Когда стареет гриф “секретно”». Интервью с заведующим Архивом внешней политики СССР, заместителем начальника Историко-дипломатического управления МИД СССР Соколовым В.В. // Известия. 1989.2 ноября

Кривицкий В. «Я был агентом Сталина»: Записки советского разведчика. М., 1991.

Куманев Г.А. Рядом со Сталиным: откровенные свидетельства. М., 1999.

Лацис О.Р. Тщательно спланированное самоубийство. М., 2001.

Марьямов Г.Б. Кремлевский цензор. Сталин смотрит кино. М., 1992.

Мемуары Никиты Сергеевича Хрущева // Вопросы истории. 1990. № 7, 8.

Моисеев И. Я вспоминаю… Гастроль длиною в жизнь. М., 1996.

Радзинский Э. Сталин. М., 1997.

Ржевская Е. Берлин, май 1945. М., 1988.

Риббентроп И. Между Лондоном и Москвой. Воспоминания и последние записи. Из наследия, изданного Аннелиз фон Риббентроп. М., 1996.

Солсбери Г. Сквозь бури нашего времени. Воспоминания. М., 1993.

Судоплатов П. Разведка и Кремль. Записки нежелательного свидетеля. М., 1996.

Ответы директора Историко-документального департамента МИД России П.В. Стегния на вопросы редакции журнала «Новая и новейшая история» // Новая и новейшая история. 2003. № 2.

Отрешившийся от страха. Памяти А.М. Некрича. Воспоминания, статьи, документы. М., 1996.

Симонов К.М. Глазами человека моего поколения. Размышления о И.В. Сталине. М., 1990.

Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991.

Трояновский А. А. Почему США воюют против гитлеровской Германии. М., 1942.

Фейнберг Е.А. Эпоха и личность. Физики. Очерки и воспоминания. 2-е изд. М., 2003.

Хрущев Н.С. Воспоминания. Избранные фрагменты. М., 1997.

Чазов Е.И. Здоровье и власть. Воспоминания «кремлевского врача». М., 1992.

Черняев А.С. Шесть лет с Горбачевым. По дневниковым записям. М., 1993.

Чуев Ф.М. Молотов: Полудержавный властелин. М., 1999.

Чуев Ф. Так говорил Каганович. Исповедь сталинского апостола. М., 1992

Шейнис З.С. Максим Максимович Литвинов: революционер, дипломат, человек. М., 1989.

Яковлев А.Н. Перестройка: 1985–1991. Неизданное, малоизвестное, забытое. М., 2008.

Яковлев А.Н. Сумерки. М., 2003.

A Question of Trust: The Origins of United States — Soviet Diplomatic Relations. The Memoirs of Loy W. Henderson. Stanford, 1986

As We Saw the Thirties. Urbana, 1967.

Blum J.M. From «The Morgenthau Diaries». Vol. 1–3. Boston., 1959–1967.

Bohlen Ch.E. Witness to History. 1929–1969. New York, 1973.

Churchill W.C. The Second World War. Vol. 1–6. L., 1949–1954.

Davies J.E. Mission to Moscow. New York, 1941.

The Memoirs of Cordell Hull. Vol. 1–2. New York, 1948.

The Moffat Papers. Selections from the Diplomatic Journals of J.P. Moffat. 1919–1943. Ed. by N.H. Hooker. Cambridge (Mass.), 1956.

Phillips H.D. Between the Revolution and the West. A Political Biography of Maxim M. Litvinov. Boulder (Col.), 1992.

Roosevelt and Frankfurter: Their Correspondence, 1928–1945. Boston, Toronto, 1967.

The Secret Diary of Harold L. Ickes. Vol. 1–3. New York., 1953–1954.

Shared Destiny: Fifty Years of Soviet-American Relations. Ed. by M. Garrison, A. Gleason. Boston, 1985.

Shirer W.L. Berlin Diary. The Journal of a Foreign Correspondent, 1934–1941. New York, 1941.

Truman H.S. Memoirs: In 2 Vols. Garden City (N.Y.), 1955–1956.

Исследования

Александров M.B. Внешнеполитическая доктрина Сталина. Canberra, 1995.

Белоусова З.С. Советский Союз против Пан-Европы Аристида Бриана. По архивам КПСС и МИД СССР // Россия и Франция. XVIII–XX века. Выпуск 3. М., 2000

Бузгалин А.В., Колганов А.И. Сталин и распад СССР. М., 2003.

Булдаков В. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М., 1997.

Булок А. Гитлер и Сталин. Жизнь и власть Сравнительное жизнеописание в двух томах. Смоленск, 1994.

Бунт И.Л. Пятисотлетняя война в России. Книга третья: «Гроза». Кровавые игры диктаторов. СПб., 1997.

Буровский А.М. Крах империи. Курс неизвестной истории. Красноярск, 2004.

Война и политика. 1939–1941. М., 1999.

Восленский М.С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М., 1991.

Гайдар Е.Т. Гибель империй. Уроки для современной России. М., 2006.

Ганелин Р.Ш. СССР и Германия перед войной. Отношения вождей и каналы политических связей. СПб., 2010.

Гасанлы Дж. Южный Азербайджан: начало холодной войны. Баку, 2003.

Гасанлы Дж. СССР-Турция: полигон холодной войны. Баку, 2005.

Геллер М., Некрич А. Утопия у власти. История Советского Союза с 1917 года до наших дней. Лондон, 1989.

Гинцберг А.И. Советско-германский пакт: замысел и его реализация. // Отечественная история. 1996. № 3.

Голубев А.В. Запад глазами советского общества. (Основные тенденции формирования внешнеполитических стереотипов в 30-х годах.) // Отечественная история. 1996. № 1.

Городецкий Г. Миф «Ледокола»: Накануне войны. М., 1995.

Городецкий Г. Роковой самообман. Сталин и нападение Германии на Советский Союз. М., 2001.

Дашичев В. Восток — Запад: поиск новых отношений. О приоритетах внешней политики Советского государства. // Литературная газета. 1988. 18 мая.

XX век: Основные проблемы и тенденции международных отношений. По материалам международной конференции 21–23 ноября 1989 г. Москва. М., 1992.

XX век. Многообразие. Противоречивость. Целостность. М., 1996.

Дьякова Ю.Л., Бушуева Т.С. Фашистский меч ковался в СССР. Красная Армия и Рейхсвер. Тайное сотрудничество. 1922–1933. Неизвестные документы. М., 1992.

Жухрай В.М. Просчет Адольфа Гитлера: Новое о И.В. Сталине. М., 1995.

Закорецкий К. Третья мировая война Сталина. М., 2009. Зоря Ю., Лебедева Н. 1939 год в нюрнбергском досье // Международная жизнь. 1989. № 9.

Искендеров А.А. Закат империи. М., 2001.

История внешней политики СССР. 1917–1985. В 2-х т. Изд. 5. Под ред. А.А. Громыко, Б.Н. Пономарева. М., 1986.

История второй мировой войны. 1939–1045. В 12 т. М., 1973–1982

История дипломатии. Том 3: Дипломатия в период подготовки второй мировой войны (1919–1939 гг.). М.-Л., 1945.

Катунцев В. (начальник музея Краснознаменного Тихоокеанского пограничного округа, подполковник), Коц И. (корр. журнала). «Инцидент. Подоплека Хасанских событий». // Родина. 1991. № 6–7.

Кошкин А.А. Японский фронт маршала Сталина. Россия и Япония. Тень Цусимы длиною в век. М., 2004.

Кристофер Э., Гордиевский О. КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева. Лондон, 1992.

Кречетов А. О сравнении нацизма и сталинизма. // http:// Avww.bbc.co.uk

Курляндский И. Над Историей кружат грифы. Доступ к архивам эпохи Сталина закрыт — «секретно»! Рассекречивание документов советского режима саботируется. // Новая газета. 2010.20 октября.

Лакер У. Россия и Германия. Наставники Гитлера. Вашингтон, 1991.

Лапинский П.А. Пакт Келлога и пакт против Келлога. М.; Л., 1928.

Лельчук B.C. Апогей и крах сталинизма. Страницы российской истории. М., 1998.

Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина. Схватка за Европу. 1939–1941 гг. М., 2008.

Мир/Peace: Альтернативы войне от античности до конца Второй мировой войны. М., 1993.

Наджафов Д.Г Народ США — против войны и фашизма. 1933–1939. М., 1969.

Наджафов Д.Г Нейтралитет США. 1935–1941. М., 1990.

Наджафов Д.Г Советско-германский пакт 1939 года: переосмысление подходов к его оценке. / / Вопросы истории. 1999. № 1.

Невежин В.А. Синдром наступательной войны. Советская пропаганда в преддверии «священных боев», 1939–1941 гг. М., 1997.

Некрасов В.Ф. Тринадцать «железных» наркомов: История НКВД-МВД. От А.И. Рыкова до Н.А. Щелокова, 1917–1982. М., 1995.

Некрич А.М. Дорога к войне // Огонек. 1991. № 27.

Ожиганов Э.Н. Сумерки России. М., 1996.

От Мюнхена до Токийского залива. Взгляд с Запада на трагические страницы истории второй мировой войны. М., 1992.

Проэктор Д.М. Вторая мировая война 1939–1945 // Большая Советская Энциклопедия. 3 изд. М., 1971.

Проэктор Д.М. Фашизм: путь агрессии и гибели. М., 1989.

Проэктор Д.М. Размышления о холодной войне. Россия и Германия в годы войны и мира (1941–1995). М., 1995.

Пыжиков А.В., Данилов А.А. Рождение сверхдержавы: СССР в первые послевоенные годы. М., 2001.

Роговин В.З. Сталинский неонэп. М., 1995.

Роговин В.З. Мировая революция и мировая война. М., 1998.

Розанов Г.А. Сталин — Гитлер. Документальный очерк советско-германских дипломатических отношений. 1939–1941 гг. М., 1991.

Самуэлъсон А. Красный колосс. Становление военно-промышленного комплекса СССР. 1921–1941. М., 2001.

Сахаров А.Н. Война и советская дипломатия: 1939–1945. // Вопросы истории. 1995. № 7.

Секреты Гитлера на столе у Сталина. Разведка и контрразведка о подготовке германской агрессии против СССР. М., 1995.

Системная история международных отношений в четырех томах. 1918–2000. М., 2000.

Случ С.З. Речь Сталина, которойне было / / Отечественная история. 2004. № 1.

Случ С.З. Сталин и Гитлер. 1933–1941: расчеты и просчеты Кремля // Отечественная история. 2005. № 1.

Советская внешняя политика в ретроспективе. 1917-1991. М., 1993.

Советская внешняя политика в годы «холодной войны» (1945–1985): Новое прочтение. М., 1995.

Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал. В 2 т. М., 1997.

Соколов В.В. Трагическая судьба дипломата Г.А. Астахова. // Новая и новейшая история. 1997. № 1.

Солонин Марк. 23 июня — «день М». М., 2009.

Сталин и Холодная война. М., 1988.

Сталинское десятилетие холодной войны. Факты и гипотезы. М., 1999.

Такер Р. Сталин. Путь к власти. 1879–1929. История и личность. М., 1990.

Таммерман X. Россия и Германия. // Полис. 1995. № 5.

Тоталитаризм в Европе XX века. Из истории идеологий, движений, режимов и их преодоления. М., 1996.

Фирсов Ф., Яжборовская И. Под диктовку Сталина…// Новое время. 1989. № 2.

Фляйшхауэр И. Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938–1939. М., 1991.

Хлевнюк О.В. Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы. М., 1996.

Цернак К. Конец эпохи великих держав в европейской политике // Вопросы истории. 1993. № 5.

Чубарьян А.О. Канун трагедии. Сталин и международный кризис (сентябрь 1939 года — июнь 1941 года). М., 2008.

Шлезингер А.М. Циклы американской истории. М., 1992.

Bennett E.M. Franklin D. Roosevelt and the Search for Security: American-Soviet Relations, 1933–1939. Wilmington, 1985.

Brzezinski Zb. The Soviet Bloc: Unity and Conflict. Cambridge (Mass.). 1967.

Fisher L. Soviets in World Affairs. In 2 vols. New York., 1930.

Gaddis J.L. The Long Peace. Inquires Into the History of the Cold War. New York-Oxford, 1987.

Gallup G.j Rae S.F. The Pulse of Democracy: The Public Opinion Poll and How It Works. New York, 1940.

Hochman J. The Soviet Union and the Failure of Collective Security, 1934–1938. Ithaca, 1984.

Langer W.L., Gleason S.E. The Challenge to Isolation. 1937–1941. New York, 1952.

Loth W. The Division of the World. A History of the Cold War 1941–1955. London., 1988.

Lovenstein M. American Opinion of Soviet Russia. Washington, 1941.

Maddux Th.R. Watching Stalin Maneuver between Hitler and the West: American Diplomats and Soviet Diplomacy,

1934–1939 // Diplomatic History. Washington. № 1 (Spring 1977).

Maddux Th.R. Years of Estrangement: American Relations with the Soviet Union. 1933–1941. Tallahassee, 1980.

Murphy E.D. What Stalin Knew. The Enigma of Barbarossa. New Haven and London, 2005.

Raack R. Stalins Drive to the West. 1938–1945: The Origins of The Cold War. Stanford, Cal. 1995.

Read A., Fisher D. The Deadly Embrace. Hitler, Stalin and the Nazi-Soviet Pact. 1939–1941. London, 1988.

Tucker R.C. Political Culture and Leadership in Soviet Russia. From Lenin to Gorbachev. New York — London, 1987.

Tucker R.C. Stalin in Power. The Revolution from Above. 1928–1941. New York, London. 1990.

Ullman R.H. The Davis Mission and the United States — Soviet Relations, 1937–1941. // World Affairs. January 1957.

Weinberg G.L. «The Nazi-Soviet Pacts: A Half-Century Later». // Foreign Affairs. Fall 1989. Vol. 68. № 4.

Williams R.C. Russian Art and American Money. 1939–1940. Cambridge (Mass.), 1980.

Woodruff W. Americas Impact on the World. A Study of the Role of the United States in the World Economy. New York, London, 1975.

The World in March 1939. Ed. by A. Toynbee, F.T. Ashton- Gwatkin. London, 1952.