1

Особая танковая бригада, где в первом батальоне в качестве механика-водителя танка Т-34 находился Максим Клейменов, в конце сентября выгрузилась километрах в восьмидесяти западнее Москвы.

Все понимали, что бригаде придется держать оборону на Минском шоссе — на самом опасном направлении, где были сосредоточены ударные силы немцев.

По сводкам Совинформбюро знали, что сейчас на фронтах образовалось затишье, но оно уже становилось гнетущим. Это было грозное затишье перед бурей.

В сумерки, когда танки рассредоточились на лесной опушке вблизи шоссе и танкисты ждали приказа о выступлении на позиции, по экипажам передали приказ всему личному составу собраться на лесной поляне на краткий митинг.

Танкисты в кожаных шлемах, в комбинезонах расселись на траве. Тут же подошла легковая машина и из нее вышли трое командиров в походной форме. В высоком, широкоплечем человеке с крупными чертами лица все сразу узнали командира бригады полковника Бутакова. С ним был, пониже ростом, сухощавый, чернобровый комиссар бригады Рутько и еще один, видимо начальник штаба.

— Товарищи танкисты! — четким, звонким голосом заговорил комиссар. — Краткий митинг личного состава бригады объявляю открытым. Слово предоставляется командиру бригады полковнику Бутакову.

Кашлянув, Бутаков сделал шаг вперед и стал прочно, широко расставив ноги.

— Товарищи танкисты! У нас нет ни минуты для передышки. Враг вот-вот ринется в наступление, — заговорил он густым басом, стараясь сохранять спокойствие и уверенность. — Я хочу сказать вам лишь несколько слов, которые прошу хорошо запомнить. Враг превосходит нас по численности войск и особенно по танкам. Но мы получили новые замечательные машины, которых у врага нет. В этом наше преимущество. И все же надо действовать осмотрительно. Опыт танковых боев в первые дни войны подсказывает нам новую тактику — тактику танковых засад.

Надо маскировать свои танки в перелесках, в кустах, за стогами сена и соломы, за строениями, поджидать врага, подпускать на расстояние прямого выстрела и, выскакивая из засад, расстреливать танки врага шквальным огнем. При этом нельзя задерживаться и становиться мишенью для врага. Нужно быстро откатываться назад, менять позицию и, появляясь из укрытия в другом месте, опять открывать шквальный огонь, не давая врагу опомниться.

В случае, если будет повреждена рация и утеряна связь, экипажи должны действовать самостоятельно, придерживаясь этой же тактики. Враг вот-вот предпримет генеральное наступление. Помните, что вы встали на защиту Москвы. Родина надеется, что каждый из вас выполнит свой долг.

Он умолк и с полминуты стоял неподвижно. Потом тряхнул головой и скомандовал:

— По машинам!

— По ма-ши-на-м! — разноголосо повторилась команда. Танкисты вскочили и бегом бросились к танкам…

Экипаж танка «Смерть фашизму», хотя белая надпись на его башне была тщательно замазана зеленой краской, так как могла мешать маскировке, стоял около своей «тридцатьчетверки», ожидая приказа.

Командир танка сержант Булатов — небольшой, коренастый, с черными усиками, которые свисали на рассеченную губу, был одногодком Максима Клейменова. Но он уже отслужил действительную, окончил танковую школу, участвовал в первых боях с немцами в Пятнадцатой танковой дивизии и был дважды ранен осколками. Как обстрелянный танкист, он был назначен командиром танка. Но он был хорошим товарищем и добрым малым.

Башенный стрелок Угрюмов, вопреки своей фамилии, оказался весельчаком и балагуром. Широколицый, вихрастый, с большим, почти всегда смеющимся ртом, он заражал всех весельем и бодростью, никогда не унывал. Заряжающий Гипаненко, в противоположность ему, был молчаливым, задумчивым. И если случались свободные минуты, тихонько напевал себе под нос украинские песни.

Клейменов приспосабливался к характерам товарищей и никому не говорил, что он инженер.

Все четверо быстро привыкли друг к другу и жили одной семьей.

И хотя Клейменов не говорил, что он инженер, его любознательность, дотошность, сообразительность бросались в глаза и начальству, и товарищам. Еще на ученьях он быстро освоил рацию, научился прицельной стрельбе из пушки и пулемета. Булатов догадывался, что Максим не простой слесарь и не простой механик-водитель, но до поры до времени помалкивал, так как Клейменов ни в чем не выказывал своего превосходства.

Уже начинало смеркаться, потянул холодный ветер, а приказа к выступлению все не было.

— Почему это держат в лесу? — спросил Угрюмов.

— Ясно почему, — авторитетно пояснил Булатов, — ждут темноты, чтобы скрытно от врага занять позиции.

— Видите, кто-то бежит, — сказал Угрюмов.

— Командиров в штаб! — послышался голос посыльного. — Срочно! — и посыльный побежал дальше.

— Надо идти, — сказал Булатов и тоже побежал.

Вернулся он минут через двадцать и, на вопрошающие взгляды товарищей, взмахнул рукой.

— Все в машину! Приказано снова грузиться на платформы. Немцы где-то прорвали фронт. Нас срочно перебрасывают…

2

Состав мчался всю ночь. Ранним промозглым утром остановились на какой-то станции. Был густой туман, скрывавший все вокруг.

В этой туманной тишине слышались топот сапог и голоса командиров. Была дана команда разгружаться. Экипажи узнали, что состав прибыл в Мценск.

Пока шла разгрузка первого эшелона, туман рассеялся, но тучи сгустились и полил дождь. Танки, пушки, машины, ящики со снарядами сгружали прямо в грязь. Люди промокли до нитки, но были довольны тем, что погода укрыла от «юнкерсов».

Каждый чувствовал: случилось что-то страшное. А что именно — никто не знал…

Лишь часа через три от вернувшихся с задания разведчиков узнали, что немцы ворвались в Орел…

Экипаж танка «Смерть фашизму» прибыл с первым эшелоном и стал в укрытие под зеленью. Танкисты, устав и вымокнув под дождем, согревались в танке, ожидая команды. Настроение было тяжелым. Никто не шутил. Булатов, чтоб как-то приободрить товарищей, прервал тягостное молчание.

— Клейменов! Ты следишь за газетами… Может, объяснишь, как это немцы оказались в Орле?

Максим достал из кармана карту, которую купил еще в Сталинграде, разложил на коленях, долго всматривался.

— Ну, что молчишь? — заторопил Булатов.

— Еще три дня назад они стояли под Глуховом. А оттуда до Орла больше двухсот километров. Что-то не то… Неужели они шли, не встречая никакого сопротивления?

— Значит, оборона была неглубокой, — сказал Булатов. — Прорвали ее — и айда в чистое поле…

— В Орле их, конечно, не ждали. Да там и войск, наверное, нет. Беда в том, что от Орла к Москве прямая дорога и, очевидно, никакого заслона.

— А мы на что? — усмехнулся Булатов, стараясь развеселить товарищей. — Мы первые дадим им по зубам.

Клейменов промолчал, и никто из танкистов не улыбнулся. Клейменов лучше других понимал, что случилось нечто непоправимое, и был угнетен и подавлен больше других.

Булатов и сам понял, что шутка не удалась, но не хотел предаваться унынию.

— Ребята, а у меня семечки есть! — вдруг сказал он весело. — Кто хочет полущить? — И, достав горсть семечек из кармана, стал сыпать в протянутую ладонь Угрюмова.

В броню кто-то застучал.

— Мы на месте! — высунулся в верхний люк Булатов.

— К командиру! — послышался голос посыльного.

Булатов выскочил из танка и, очень скоро вернувшись, крикнул нарочито громко:

— Все по местам! Наша рота с десантом идет в разведку к Орлу…

3

Тревога и страх за Москву, угнетавшие танкистов, еще больше угнетали и пугали командира бригады Бутакова, на которого была возложена Ставкой непосильная задача — остановить задержать продвижение танковой армии Гудериана.

Все чувствовали нависшую беду, но ни танкисты, ни сам командир бригады и приблизительно не могли представить масштабов страшной катастрофы на фронте…

30 сентября, неожиданно для советского командования, немцы начали свое генеральное наступление на Москву.

Подготовка к этому наступлению велась скрытно. Перегруппировав войска армий «Центр», немцы пополнили их свежими танковыми и механизированными дивизиями, нацелив на Москву три мощных танковых группы.

Третья танковая группа сосредоточилась северо-восточнее Смоленска, в районе Духовицы; Четвертая танковая группа — юго-восточнее Смоленска, около Рославля; и Вторая танковая группа — еще южнее, на уровне Курска, в районе Шостки и Глухова.

В генеральном наступлении немцев на Москву, названном операцией «Тайфун», участвовало семьдесят семь дивизий — свыше миллиона человек. Войска имели на вооружении тысячу семьсот танков, девятьсот пятьдесят самолетов и четырнадцать тысяч орудий и минометов.

Нельзя сказать, чтобы советские войска совершенно не были готовы к отражению этого наступления. Немцам противостояли почти восемьсот тысяч человек. На вооружении было семьсот восемьдесят два танка, пятьсот сорок девять самолетов, шесть тысяч восемьсот восемь орудий и минометов. Если учесть, что за обороняющейся стороной всегда преимущество, и если взять во внимание отвагу и боевые качества русского солдата, то советские войска при таком соотношении сил могли обороняться успешно, как это показала недавняя битва за Ленинград.

Но случилось нечто ошеломляющее… Тридцатого сентября гитлеровцы силами Второй танковой группы под командованием Гудериана нанесли мощный удар по армиям Брянского фронта и, прорвав оборону, устремились к Орлу и Брянску…

Вот тогда-то Ставка и перебросила в Мценск прибывшую под Москву Особую танковую бригаду.

Но именно в то утро, когда Особая танковая бригада отбыла в Мценск, чтоб встать на пути движения к Москве танковой группы Гудериана, главные силы армий «Центр» ударили по нашим войскам на Московском направлении. Им удалось силами Четвертой и Третьей танковых групп в двух местах прорвать фронт и окружить четыре из семи советских армий.

Вот каково было положение на фронтах, когда в Мценск прибыла Особая танковая бригада.

Бронированные армады гитлеровцев стальными клещами охватывали Москву с севера и юга и страшным тараном напирали в центре. Более тяжкого положения еще не было с начала войны.

Но если центральное направление все же прикрывали три армии, избежавшие окружения под Вязьмой, то путь с юга на Москву оказался для врага открыт.

Тут не было никаких войск, кроме только что выгрузившейся Особой танковой бригады, в которой насчитывалось всего сорок девять танков да батальон устаревших БТ-7.

И вот этой горстке войск предстояло сдержать Вторую танковую армию Гудериана, имеющую больше пятисот танков и около десяти механизированных дивизий.

4

Рота лейтенанта Зимина из десяти «тридцатьчетверок», с десантом мотопехоты, вышла к Орлу проселками, держа под прицелом Московское шоссе.

Густая облачность и непрекращающийся дождь позволили танкистам подойти к Орлу незаметно. Они укрылись в ближнем лесу.

Московское шоссе было пустынно. Очевидно, Гудериан стягивал и приводил в порядок потрепанные войска, готовился к массированному броску на Тулу.

В обход, кустарниками и оврагами, в Орел была выслана пешая разведка. Возвращения ее ждали до сумерек, зато разведчики вернулись с важными сведениями и даже привели связанного, с кляпом во рту «языка» — рыжего, насмерть перепуганного немца.

Командир роты связался по радио со штабом бригады. Ему было приказано той же дорогой вернуться обратно.

Танкисты перекусили и осторожно по проторенной грязной дороге двинулись обратно.

Пройдя километров десять, с бугра увидели движение на шоссе. Остановились в кустах, стали всматриваться. От Орла по Московскому шоссе с тяжелым грохотом и лязгом, как страшное длинное чудовище, похожее на огромную тысяченожку, ползла механизированная колонна.

Командир, насчитав в колонне больше двадцати танков, приказал рассредоточиться и, подойдя ближе к шоссе, занять позиции в орешнике.

Команда была выполнена незаметно для врага. Танк «Смерть фашизму», прикрывавший роту с тыла, получил приказ остаться в перелеске, чтоб отрезать немцам путь к отступлению. Таким образом его экипажу первому довелось хорошо рассмотреть немцев, пропуская грохочущую колонну мимо себя.

Впереди шли бронетранспортеры, везя на прицепе противотанковые орудия.

Клейменов в смотровую щель отлично видел их и насчитал двенадцать. Следом в два ряда шли танки. Их было двадцать. За танками тоже в два ряда шли бронетранспортеры с пехотой. Их было больше двадцати. Замыкали колонну три танка с крестами T-IV, вооруженных 75-миллиметровыми пушками.

Клейменов впервые видел вражеские танки, но сразу узнал их, так как приходилось изучать по рисункам. У него заколотилось сердце, им овладела ярость. Так и хотелось бросить с бугра свою «тридцатьчетверку», стальной грудью раздавить пятнистые пушки и бронетранспортеры, тараном ударить в танки врага. Но он, кусая губы, пропускал их мимо. Рев моторов, грохот и лязг гусениц были слышны даже в танках. Уже мимо прошли замыкающие колонну три танка, а приказа к атаке все не было.

«Черт! Что же медлят? — подумал со злостью Максим. — Неужели решили пропустить к главным силам?»

— Бери под прицел задний танк! — крикнул башенному Булатов.

— Давно навел.

— Так и держи, — сказал Булатов и вдруг, услышав команду по радио, закричал: — Огонь!

Грохнул выстрел, и Клейменов увидел, как вспыхнул задний танк, как взметнулось пламя в средине колонны.

— Бей! Круши! Огонь! — яростно кричал Булатов. Танк, слегка вздрагивая, вел огонь.

Немцы заметались, разворачивая танки и отцепляя противотанковые орудия.

Башенному удалось подбить на развороте второй танк, но третий, выкатившись с шоссе в поле, развернулся, открыл стрельбу по нашим танкам.

— Раззява! Упустил фашиста! — выругался Булатов на башенного и сам сел к пушке, ударил. Вражеский танк завертелся на месте.

— Ага! Гусеницу разбил! — крикнул Максим. — Но он стреляет, собака. Наводит на нас. Бей по башне.

Булатов ударил вторично и сбил пушку.

— Браво! Ура! — закричал Максим. Булатов перенес огонь на убегающие танки и подбил еще два.

Клейменов видел в смотровую щель, как «тридцатьчетверки» крушили, добивали немецкие танки, пушки, бронетранспортеры. Как мотодесант с бугра расстреливал черные фигурки немцев, мечущихся в языках пламени.

— Самолеты! — услышал команду Булатов. — Немедленно к лесу, в укрытие.

«Тридцатьчетверки» быстро метнулись из орешника к лесу и укрылись там. Танк «Смерть фашизму» остался в перелеске. «Юнкерсы» сбросили бомбы на бугор, в орешник и ушли.

— Стоять на месте! — послышалась команда. — Ждать.

Минут через пятнадцать снова прилетели «юнкерсы» и опять сбросили бомбы на орешник. А уцелевшие немцы пешком и на «недобитых» бронетранспортерах двинулись к Орлу, оставив гореть больше двадцати искореженных танков и бронетранспортеров.

Дождавшись полной темноты, рота «тридцатьчетверок» получила приказ вернуться. Захватив на поле боя новую противотанковую пушку и несколько снарядов к ней, двинулась обратно. На полпути к Мценску ее встретили свои. Здесь, у безымянной речушки, на правом берегу ее танковая бригада оседлала Московское шоссе, заняв оборону.

5

Командир бригады полковник Бутаков лично поздравил все экипажи и десантников с боевым крещением и первой победой. Он был удивлен и обрадован, что танкисты вернулись без потерь и даже привезли взятого в Орле «языка» офицера, захваченного на поле боя, и на прицепе пушку. Велев пленных отвести в штабной автобус, Бутаков подошел к танку «Смерть фашизму» и спросил у выстроившегося у танка экипажа:

— Вы привезли пушку?

— Так точно, товарищ командир бригады, — отрапортовал Булатов. — Видим — немцы разбежались, и решили выскочить на шоссе, взять ее на буксир.

— Благодарю за службу! — сказал Бутаков и подошел к пушке. Это была массивная пушка большого калибра, с длинным стволом. Бутаков взглянул на щит и задумался. На щите был красной краской нарисован контур нашего танка КВ и что-то написано по-немецки.

— Эх, черт, переводчика нет со мной. Из вас никто не знает по-немецки?

— Никак нет! Товарищ командир бригады, — отчеканил Булатов.

— Я немного знаю, — сказал Максим.

— Ну-ка иди сюда. Взгляни.

Максим подошел и легко перевел:

— «Стрелять только по КВ».

— Ишь ты, — удивился Бутаков. — Знают, канальи, что их танки и противотанковые пушки не пробивают брони КВ, так везут большие пушки. Много у них таких пушек в колонне?

— Одна, товарищ полковник, — сказал Максим. — Наверное, опытная. Снаряды у нее особенные… Мы захватили.

— Покажите.

Бутакову подали тускло поблескивающий снаряд.

— Легкий… Должно быть, из какого-то сплава… Пушку и снаряды отправим в Москву. Еще раз благодарю за службу!..

Тут же Бутаков приказал танковой роте занять позиции позади окопов, в лесочке, на склоне бугра, и пока отдыхать. Почти ощупью, чтоб не раздавить своих, танки ушли на указанное им место, замаскировались в кустах. Было ясно, что ночью немцы не полезут, и командир роты, выставив дозоры, приказал экипажам спать.

Максим был полон впечатлений от первого боя и рад счастливой удаче. Он присел в танке у лампочки и стал писать письмо домой.

Зная, что письмо будет читаться вслух, он начал его обращением ко всем:

«Милая Оля! Дорогие мама и отец, Зина, бабушка, дед Никон и Федюшка!

Ваш Максим».

Сегодня я первый раз участвовал в танковом бою с фашистами. Бой прошел удачно. Наши десять танков разгромили целую колонну врага, где было больше двадцати танков, много пушек и десятка три бронетранспортеров с пехотой. Мы ударили из засады неожиданно и разбили их в пух.

Это говорит о том, что враг не так силен и его можно бить. Но танков у него в десять раз больше, чем у нас. Поэтому как бы мы ни хитрили, а сила пока на его стороне.

Скажите отцу и Егору, если он приехал из Северограда, чтоб как можно быстрее налаживали производство танков, иначе нас разобьют. Так и скажите.

Всех вас целую и обнимаю и желаю всего хорошего. Больше писать не могу, так как приказано спать. Завтра утром снова бой, который будет, наверное, потрудней. Ну да мы не унываем.

Будьте здоровы, целую.

Запечатав письмо в конверт, он написал адрес и спрятал его в карман брюк…

Пленные показали, что русские столкнулись на Московском шоссе с авангардом 24 механизированного корпуса из армии Гудериана, состоящего из двух танковых и одной моторизованной дивизии. Но что к ним должна еще присоединиться танковая дивизия, идущая из Балахова в обход Мценска.

Полковник Бутаков, приказав увести пленных, закрылся с начальником штаба, комиссаром и начальником оперативного отдела.

— Ну, что будем делать, товарищи? Еще не вступив в бой, мы, если верить пленным, оказались в окружении…

— Насчет дивизии, идущей из Балахова, брехня! — сказал комиссар. — Немцы пытаются нас обмануть и запугать. Балахов севернее Орла и, очевидно, еще не занят.

— Может, и брехня, а все же следует проверить, — сказал начальник штаба. — Надо послать разведку.

— Согласен, — сказал Бутаков. — А по поводу расстановки сил есть ли другие соображения?

— Нет! Нет! — послышались голоса.

— Пошлю в разведку в сторону Балахова легкие танки, — сказал Бутаков. — Мы с комиссаром будем на КП. Если окажутся какие-то новости — докладывайте.

— Слушаю! — сказал начальник штаба и поднялся…

6

Ночью с командного пункта командира бригады вызвали в штаб. Оказалось, что в Мценск спешно прибыл полк пограничников. На подходе находились эшелоны двух гвардейских дивизий и одной танковой бригады. Самолетами перебрасывался воздушно-десантный полк.

Полковника Бутакова в штабном вагоне дожидался генерал в намокшем плаще.

Он отрекомендовался командиром вновь формируемого в Мценске корпуса, в который должна была войти и Особая танковая бригада.

Бутаков доложил о первом танковом бое разведроты и о том, что бригада заняла оборону на Московском шоссе.

Обсудив с генералом сложившуюся обстановку, Бутаков получил в подкрепление полк пограничников и снова отбыл на свой командный пункт.

Полк пограничников подошел перед рассветом, окопался во втором эшелоне обороны за мотострелковым батальоном, впереди которого были отрыты ложные окопы. Погранполк занял пространство во всю ширину луговины по обе стороны шоссе от Оки до большого леса. Две артиллерийские противотанковые батареи пограничников разместились по флангам за деревьями. А прямо за окопами пехоты на бугре, в кустарнике, за деревьями, за стогами сена, за ветхими строениями маленькой деревушки укрылись танковые засады.

Утро выдалось дождливое, хмурое, и немцы не показывались. Это позволило Бутакову внести коррективы в позицию и лучше укрыть батареи и танки.

Около одиннадцати часов дождь перестал, тучи рассеялись и с окраины Орла ударили пушки. Почти одновременно налетели «юнкерсы» и стали бомбить ложные окопы. Бомбежка и артподготовка длились минут пятнадцать. В это время по шоссе стремительно двинулась колонна танков и бронетранспортеров с пушками. Пока шла бомбежка, колонна приблизилась почти на прямой выстрел.

Армада представляла внушительное зрелище. По шоссе к луговине, грохоча и лязгая, двигалось около ста танков, много пушек на прицепах и множество бронетранспортеров с пехотой.

Бутаков, наблюдая в стереотрубу, думал: «А вдруг дрогнут наши перед таким бронированным тараном?»

Танки врага свернули с шоссе, рассыпались по луговине. В этот миг по легким вырвавшимся вперед танкам врага ударили бронебойными малокалиберные пушки мотострелкового батальона. Несколько машин вспыхнуло. Танки врага тут же открыли бешеный огонь. Из транспортеров выпрыгнули солдаты, развернули противотанковые орудия и ударили по кустам, откуда сверкал огонь. Батарея мотострелкового батальона была подавлена.

Бутаков подал команду, и пограничники, выкатив пушки на бугор, ударили прямой наводкой. Было подбито сразу десяток машин. Но передовые танки врага уже ворвались на позиции мотострелкового батальона, стали утюжить окопы и ринулись дальше, на позиции погранполка.

— Танки вперед! — закричал не своим голосом Бутаков.

И тогда из укрытий выскочили до двух десятков «тридцатьчетверок» и кинжальным огнем зажгли прорвавшиеся танки врага. Обходя горевшие машины, новая волна немецких танков бросилась на позиции артполка, ведя за собой пехоту и стреляя по нашим машинам.

Вдруг все «тридцатьчетверки», как по команде, исчезли и, пропустив танки через позиции мотострелкового батальона, стали выскакивать то там, то тут, били почти без промаха и снова исчезали. Не ожидавшие столь мощного и неожиданного огня танки врага стали пятиться, разворачиваясь, отходить назад.

Рота Зимина получила приказ — кустарником зайти слева и ударить во фланг.

Когда пересекали бугор, немцы заметили их движение и, развернув башни, открыли огонь по бугру. Шесть танков успели проскользнуть, а два попали под огонь. Первому перебило гусеницу, и он, повернувшись грудью к врагу, стал отстреливаться и зажег четыре машины, пока ему не заклинило башню.

Второй был танком Клейменова. Бронебойный снаряд пробил ему борт, убив заряжающего и тяжело ранив в спину самого Клейменова. Башенный стрелок бросился помогать Клейменову, а Булатов, повернув башню, в упор расстрелял несколько танков и стал бить по транспортерам…

Прорвавшиеся шесть танков роты Зимина ударили во фланг немцам, сразу подбив в центре восемь машин и вызвав панику. Немцы попятились, откатились назад, все еще продолжая стрелять…

Два КВ, посланные Бутаковым, вытащили с поля боя обе подбитых «тридцатьчетверки».

Клейменова, потерявшего сознание, санитары, достав из танка, перевязали и на носилках отнесли к грузовику, положили в кузов на солому, где лежали раненые пехотинцы. В сопровождении медсестры и автоматчиков машина помчалась в Мценск.

А бой не утихал.

Немцы, перегруппировав свои силы, предпринимали новые атаки, пытаясь нащупать слабые места обороны.

Стрельба не утихала до темноты. Немцы не сумели прорвать оборону, но силы были неравные. Ночью Особая танковая снялась с позиций и заняла оборону на новом рубеже…

7

Машина с ранеными пришла к Мценскому госпиталю, когда оттуда шла эвакуация. Тяжело раненных осмотрели, сделали перевязки и тут же отвезли на вокзал в санитарный поезд.

Всю дорогу до Москвы у постели Клейменова дежурила сестра. Делала уколы, когда он приходил в себя — давала пить. В Москве его, как тяжело раненного, сняли с поезда и в машине «скорой помощи» отвезли в институт Склифосовского.

Была уже ночь. Профессора разошлись по домам, но дежурили опытные врачи-хирурги. Клейменова направили в первую хирургию, где дежурил молодой хирург, небольшого роста, с лицом монгольского склада, Павел Андросов.

Взглянув на больного, Андросов приподнял ему веки, спросил санитаров:

— Не приходил в сознание, пока везли?

— Нет, бредил…

— На рентген!

Когда молодая врач-рентгенолог Нина Сергеевна принесла еще мокрый снимок, Андросов, посмотрев, нахмурил густые брови.

— Плохи его дела… Пробито легкое и главное — осколком разорваны кишки. Очевидно, начался перитонит.

— Павел Осипович, неужели нельзя спасти?

Голос у Нины Сергеевны дрогнул. В глазах стояли слезы.

— Я не бог, не могу ручаться…

— Может, разбудить Сергея Сергеевича? Он же при операционной живет…

— Не знаю. Он измотан вконец. Сегодня сделал пять тяжелых операций.

— Я схожу. Ведь жалко — погибнет такой парень.

— Вижу, опять влюбилась, — строго взглянул на нее Андросов и вдруг, смягчившись, сказал: — Ладно, иди! Скажи, что я зову.

Знаменитый хирург профессор Сергей Сергеевич Юдин, услышав, что его зовет Андросов, которого он считал лучшим учеником и очень любил, быстро оделся, облачился в халат и белую шапочку и, спустившись на первый этаж, вошел в операционную. Взглянув на лежавшего на операционном столе молодого парня, добродушно спросил Андросова:

— Ну, что случилось, Паша?

Тот подал ему в зажиме мокрый снимок. Юдин внимательно посмотрел на свет.

— Да, скверно. Найди Ольгу Петровну и сам будешь ассистировать.

Клейменов вдруг пришел в сознание. Его тут же стали готовить к операции. Юдин ушел в соседнюю комнату, надел клеенчатый фартук и стал тщательно мыть руки…

На редкую операцию Юдина собрались все свободные хирурги из других отделений.

Когда высокий, худой Юдин в фартуке и белой шапочке вошел с протянутыми руками, с длинными, тонкими, как у пианиста, пальцами, больной уже был под наркозом. Операционная сестра Ольга Петровна и Андросов стояли у стола.

Операция проходила в полнейшей тишине. Все зачарованно смотрели на сосредоточенное лицо профессора, на его мягкие и уверенные движения. В тишине лишь раздавался его глуховатый, но властный голос: «Ланцет!.. Зажим! Еще зажим! Новокаин!..» Все его указания сестрой и Андросовым выполнялись быстро и четко.

Скоро звякнул, заставив всех вздрогнуть, брошенный в таз стальной осколок. Потом так же звякнул второй.

— Еще новокаин! Еще! Тампоны!..

Голос Юдина стал как-то слабее и глуше. Чувствовалось, что он устал и трудится из последних сил.

Андросов сосредоточенно следил за каждым движением и был готов немедля стать на его место, но профессор держался.

— Ножницы! Зажим! — В таз мягко шлепнулся обрезок кишки.

— Иглу! — сказал Юдин и, поправив очки, склонился над оперированным.

Андросов, такой же бледный, как и Юдин, мысленно повторял все его движения.

Когда были обрезаны рваные концы и сшиты все кишки, Юдин выпрямился, глубоко вздохнул и попросил, чтоб ему еще раз показали снимок.

— Так… — сказал он и снова попросил новокаин… Расправив и осторожно уложив кишки, он принялся извлекать осколок из легких.

Андросов взглянул на большие часы и вздохнул. Прошло уже два часа.

— Вон он где! — сказал Юдин, извлекая ланцетом осколок. — Легкие пробиты насквозь… Иглу!..

На лбу профессора выступили мельчайшие капельки пота.

— Сергей Сергеевич! Может, присядете? Передохнете минутку? — спросил Андросов.

— Воля, Паша, воля! Надо воспитывать ее в себе. Я еще держусь.

Лишь когда были сделаны на легких последние швы и закрыта брюшная полость, Юдин устало опустился на белую, круглую табуретку.

— Кажется, все, Паша. Зашивать будешь ты.

Андросов встал на его место. Взял иглу.

Нина Сергеевна робко приблизилась к профессору:

— Сергей Сергеевич, неужели будет жить?

— Что, мечтаешь замуж за него выйти?

— Ой, что вы. Просто жалко, ведь молодой…

— Круглосуточное дежурство и заботливый уход! — сказал профессор и, пошатываясь, вышел из операционной…