1

В ту самую ночь, когда Татьяна на даче у Клейменовых проснулась от испугавшей ее тишины, в Северограде и пригородах выли сирены, люди разбегались по убежищам.

Поезд из Москвы, в котором ехали рабочие из ремонтного отряда, остановился в лесу, пережидая налет. Пассажирам было приказано покинуть вагоны.

Егор, спрыгнув наземь, не побежал в лес, а остановился у бровки дороги, даже несколько прошел вперед, к паровозу, вслушиваясь в далекую пальбу зениток и в глухие разрывы бомб. Впереди, в мутно-темном небе, на самом его горизонте, были видны блуждающие голубовато-белые лучи прожекторов и похожие на вспыхивающие звезды разрывы снарядов. «Бомбят Североград», — подумал он и еще ближе подошел к паровозу, где стояли машинист с помощником, тоже всматриваясь в далекие разрывы.

— А по-моему, бомбят заводы в Заречье, — сказал машинист. — Видишь, разрывы-то слева от дороги…

Послышался стук поезда со стороны Северограда. Егор поднялся на пригорок, встал под березой. Мощный паровоз тащил длинный состав из платформ, на которых стояли длинные приземистые танки с башнями без пушек.

«Что это? Подбитые, что ли везут?» — подумал Егор и стал напряженно всматриваться. Состав приблизился, и он по хорошо знакомым контурам опознал КВ. Только они стояли не на гусеницах, а прямо на платформах, отчего и казались приземистыми. «Не танки, а корпуса везут, — догадался Егор. — Очевидно, с Малинского завода». Он стал считать платформы и насчитал сорок.

«Неужели наш завод разбомбили и корпуса отправляют на Урал?» — явилась тревожная мысль. Но тут же ее под сомнение поставила другая: «А может, наши не успевают, и часть корпусов отправляют в Зеленогорск? Да, это тоже возможно. Должны же там, на Урале, налаживать производство… А может, и наш и Малинский заводы уже эвакуируют?.. Ведь, судя по сводкам, бои идут на подступах к Северограду».

— Эй, товарищ! Вы что там размечтались? — послышался зычный голос коменданта поезда. — Идите к своему вагону — скоро поедем.

Егор подошел к своему вагону и, никого не увидев, направился в лес, возвышавшийся в десяти шагах. Там, на вырванной взрывом сосне, курили его товарищи, пряча цигарки в рукава.

— Неужели приедем к разбитому корыту? — спросил, присаживаясь рядом, Егор.

— Почему так думаешь? — спросил Подкопаев, заросший за два месяца колючей густой бородой.

— Я к паровозу ходил. Оттуда хорошо видно… Бомбят Североград.

— Эка невидаль!.. Не первую ночь его бомбят.

— Состав мимо прошел — танковые корпуса повезли на Москву. Как думаешь, почему?

— Да, невесело, если так… — кашлянул Подкопаев. — Может, и верно разбомбили завод… Нам все же надо пробираться к своим. Там товарищи, видно, в большой беде.

— Налет сильный. Таких в Москве не было, — сказал кто-то из темноты. — Вдруг мосты разбомбят и поезда встанут?

— Пешком пойдем. Отсюда не так далеко, — спокойно ответил Подкопаев.

— Подождите… Кажется, летят, — сказал Егор, прислушиваясь.

— Ло-жись! — крикнул Подкопаев и сам бросился на землю рядом с сосной. Все кинулись в лес — попадали наземь.

Самолеты шли низко. От их железного рева дрожала земля.

«Отбомбили, сволочи, сколько людей погубили… И летят, как у себя дома, ничего не боясь, — подумал Егор, скрипнув от злости зубами. — А их бы сейчас можно из винтовки достать…»

За первой громовой волной прокатилась вторая, затем третья… Потом еще пролетело несколько одиночных самолетов, на большой высоте, очевидно, остатки разбитых эскадрилий. Грохот утих.

Поезд дал три коротких гудка. Ремонтники бросились по вагонам. Говорить не хотелось. Егор пробрался к окну, надеясь опять увидеть дорогие сердцу Малинские места. «Может, Татьяна еще не уехала? А может, грузятся сейчас… прошел же эшелон с корпусами…» Сердце сжималось от ноющей боли. Но вот что-то знакомое… Большая развесистая сосна… но вместо станции лишь обгорелые остовы печей… В сумеречном небе за деревьями ничего нельзя было рассмотреть. «Может, и поселок сожгли… Где же наши? Вдруг погибли под бомбами?..»

Егор прошел к своему месту, присел. Тревожные мысли стали вытесняться более обнадеживающими. «Если отправляют корпуса, значит, завод еще работает. А если работает, значит, не так сильно бомбили. Может, Татьяна и жива. Теперь уж недолго. Как приеду — сразу же буду разыскивать…»

Поезд пришел в Североград на рассвете, но из вагонов никого не выпускали — был комендантский час. Егор и его друзья томились — спать никто не мог. Хотелось скорей попасть домой, к семьям, узнать, живы ли близкие. Одни хоть изредка да получали письма, а Егор, сколько ни писал Татьяне — ответа не было. Два письма отправил старикам на Урал, но и оттуда не отвечали… Других тоже мучила неизвестность…

Подкопаев старался ободрить товарищей. Ероша густую, пропыленную бороду, он глухо заговорил:

— Как разрешат движение — не разбредаться! Мы, хоть и мало нас осталось, есть рабочий отряд, как бы отделение роты. Должны явиться на завод все вместе и доложить о выполнении задания…

Ремонтники на трамвае добрались до Ленинского, потребовали в проходной свои пропуска и явились к дежурному по заводу.

Дежурный — незнакомый, сурового вида человек, в сапогах, в полувоенном костюме, выслушав их, задумался:

— Что же делать с вами, товарищи?

— Мы пойдем по своим цехам, — сказал Подкопаев.

— Верно! — согласился дежурный и, записав в журнал фамилии прибывших, добавил: — Идите по своим цехам и доложите начальникам или мастерам, что вы вернулись. Пусть поставят на работу и на довольствие. А вы, товарищ Подкопаев, задержитесь. Напишите рапорт на имя директора о выполнении задания.

— Будет сделано! — сказал Подкопаев, остальные вышли из кабинета.

Егор, попрощавшись с товарищами, подтянул свой рюкзак и направился во второй механосборочный.

Вся левая часть завода была окутана дымом, сквозь который еле просматривались корпуса. Вдруг завыла сирена. Егор отскочил. Мимо промчались две пожарные машины. «Видать, ночью бомбили наш завод, — подумал Егор. — Наверное, еще тушат пожары…»

Шагая к своему корпусу, он не увидел помещений модельного и ремонтного цехов. Исчез колесный цех и стоявшие на пути деревянные постройки. «Неужели разбомбили и сожгли?» Место под ними было выровнено, и по нему протянулись железнодорожные пути к большим корпусам.

А дальше Егор увидел деревянные эстакады у корпусов и большие проломы в кирпичных стенах. «Очевидно, через них выволакивали и с эстакады грузили станки…»

Пройдя еще дальше, он увидел длинный железнодорожный состав. На платформах, прикрученные проволокой, стояли станки и другое заводское оборудование, штабелями были уложены грубо сколоченные ящики, очевидно, с инструментами, приспособлениями и с деталями танков.

«Видать по всему — идет эвакуация», — подумал Егор и зашагал еще быстрее…

Второй механосборочный цех, где собирались танки, уцелел. Только слева, в крыше, зияла дыра — светилось дымное небо — след недавней бомбежки. Однако цех шумел, гудел, работал. Этот ровный, ритмичный гуд, так привычный его уху, обрадовал Егора. Он сразу направился на участок сборки фрикционов, где должна была трудиться его бригада.

— А, чертушка, вернулся! — встретил его улыбкой мастер Никонов. — Здорово! — он облапил Егора длинными жилистыми руками. — Ишь, прокоптел как! Должно, понюхал пороху?

— Всего хлебнул, — усмехнулся Егор. — А вы как? Все живы-здоровы?

— Из твоей бригады только Васька шестипалый остался… и тот в ночную работает. Кого на фронт забрали, кого поранили… Но я рад-радешенек, что ты вернулся, Егор. Будешь опять бригадиром.

— Ладно, договорились…

— Пойдем, я тебя определю в общежитие. Мы ведь теперь на казарменном положении. Тут и спим при цехе. Карточки у тебя имеются?

— Есть, московские. Я ведь там на заводе ремонтировал танки.

— Потом расскажешь. А теперь — айда! Надо уладить с койкой, со жратвой — и тут же за работу!

Егор попросил, чтоб его поставили в ночную смену: надеялся днем съездить в Малино, узнать, что с Татьяной.

Оформив все дела по бригаде, он пошел домой помыться, побриться, привести себя в порядок и на полу, под дверью своей комнаты, увидел письмо от Татьяны.

«Дорогой Егор! Сегодня мы неожиданно уезжаем на Урал. Берут в свой вагон знакомые из института, который эвакуируется в Зеленогорск. Едем в неизвестность и очень боимся… Если ты вернешься — напиши родным. Очевидно, мы пока остановимся у них. Так тяжело оставлять родное гнездо. Мама плачет… Я очень боюсь за тебя. Целую и обнимаю. Твоя Татьяна».

— «Твоя Татьяна», — повторил Егор последнюю фразу и улыбнулся. Оттого что Татьяна жива и теперь вне опасности, ему захотелось плясать. Он тихонько притопнул и тут же сел за письмо, решив описать все, что с ним было. В эти минуты Егор и подумать не мог, что все случившееся, все пережитое им за эти два месяца — только прелюдия к тому, что предстояло ему испытать…

Когда, помывшись и часа два поспав, он снова пришел на завод, пред ним предстала страшная картина разрушений, которая утром была не видна из-за дыма.

Свернув чуть вправо, он пошел к главным корпусам и сразу же остановился: на месте ремонтного цеха, где он когда-то работал, высились опаленные огнем, закопченные стены с черными провалами окон. В них были видны искореженные взрывом балки перекрытий, остовы бетонных колонн…

Постояв, он пошел дальше и скоро снова вынужден был остановиться. На месте перед войной возведенного нового корпуса торчали остатки стальных ферм и дыбилась груда мусора из обломков бетона, стекла, железа.

Там копошились люди, работали два крана, стояли машины с красными крестами.

«Должно, пытаются еще спасти погребенных под обломками», — подумал Егор и торопливо пошел ко второму механосборочному. У двери, в напряженных позах, задрав головы стояли рабочие.

— Да это же наш СБ — скоростной бомбардировщик.

— Чего же он снижается и делает круг над заводом?

— Верно, верно, смотрите…

— Может, заблудился…

— Вот непутевый… Надо на фронт лететь, а он в Североград приперся.

Самолет еще больше снизился и пошел над главными корпусами.

— Наш! Наш! — закричала какая-то женщина. — Красные звезды на нем.

В этот момент люк самолета раздвинулся и оттуда выскользнуло что-то черное, остроносое.

— Бомба! Бомба! Ложись! — взвился чей-то голос.

Егор видел отчетливо, как бомба скользнула вниз и исчезла из глаз. Он бросился на землю, закрыл глаза, ожидая взрыва.

Секунды летели томительно. Люди лежали, как приговоренные к смерти. Вдруг вздрогнула земля от глухого удара и стало тихо.

Егор первый вскочил и побежал туда, где должна была упасть бомба. Пришлось огибать большой корпус. Когда Егор прибежал, пространство между корпусами уже было оцеплено военными. За ними толпились рабочие, обсуждая случившееся.

— Неужели среди наших летчиков есть подлецы и предатели?

— При чем тут наши летчики? — густым басом отвечал старик в кожаном фартуке. — Ясно, что это немцы прилетали на захваченном самолете.

— А бомба-то умнее их оказалась. Не взорвалась. Не захотела своих убивать.

— Не захотела? — усмехнулся старик-рабочий. — Видите, угодила в кучу песка, который привезли для тушения зажигалок.

— Верно. Так и есть. Выходит, не рассчитали фрицы. Думали, пройдет номер.

— Он бы и прошел, если б не песок, — сердито проговорил басовитый голос.

— Куда глядят наши противовоздушиики?

— То-то и оно! — назидательно сказал старик-кузнец. — Война не забава. Тут надо глядеть в оба…

2

С той поры, как на заводе появился Махов, Шубов все острей ощущал ложность своего положения. Он был директором огромного завода, который продолжал выпускать тракторы и артиллерийские тягачи и должен, обязан был выполнять план, о чем беспрестанно напоминали из Наркомата. В то же время на заводе командовал другой человек, распоряжения которого должны были выполняться беспрекословно. «Глупо получилось, — размышлял Шубов. — Я сам же отдал приказ, чтоб его распоряжения выполнялись безоговорочно, и сам себя поставил в дурацкое положение… Из-за этого двоевластия порой моя роль сводится к нулю. Смородин, который раньше пикнуть не смел, нахамил мне. Дважды я пытался говорить с Парышевым, а у него одни ответ: «Надо помогать Махову». Я скрепя сердце терпел этого узурпатора, думал, что пройдет какое-то время и меня назначат директором танкового завода. Но Парышев молчит, а Махов все больше и больше забирает в свои руки власть. Сегодня пришел и потребовал двести такелажников и двадцать тракторов, чтоб перетаскивать станки. Я сказал, что подумаю… Он ушел недовольный и, очевидно, будет жаловаться или самовольно возьмет людей. Парышеву звонить бесполезно. Поеду-ка я в обком, все расскажу Сарычеву, может быть, он позвонит в Москву…»

В приемной первого секретаря обкома партии было много народа. Все терпеливо ждали. Но Шубов, привыкший к тому, что его принимали вне очереди, кивнув всем, направился прямо к двери.

— Извините, Семен Семенович, — остановил его помощник, — у товарища Сарычева — уполномоченный ГКО.

«Черт возьми! — выругался про себя Шубов. — Еще одного командира прислали на нашу голову». Но не единым мускулом не выдав возмущения, неторопливо подошел к дивану и сел. Ждать пришлось порядочно. Шубов еле сдерживал себя, чтоб не уйти. И здесь, казалось ему, он был поставлен в унизительное положение. Он нервно сжимал и разжимал пальцы: «Черт меня дернул ехать — надо было позвонить, договориться. Совсем забыл, что война…»

Наконец дрогнула дверь, и взгляды ожидающих устремились к ней. Каждому хотелось увидеть грозного уполномоченного ГКО. Но из двери вышел весьма неприметный человек среднего роста и средних лет в поношенном штатском костюме. Подойдя к помощнику, спросил глухим голосом:

— Меня кто-нибудь проводит на завод?

Помощник вскочил и по-военному отчеканил:

— Так точно, товарищ Черепанов! У подъезда вас ждет с машиной заведующий промышленным отделом Юрезанцев.

— Благодарю вас! — негромко сказал Черепанов, взглянув на помощника голубыми глазами, и неторопливо вышел.

Помощник юркнул в кабинет.

«Ну, теперь меня», — подумал Шубов и приготовился встать.

— Товарищи с Украины! — объявил помощник, выходя из кабинета.

Поднялись сразу трое и скрылись за дверью.

Помощник извинительно взглянул на Шубова и развел руками, как бы говоря: «Что я могу поделать — война!..»

Шубов, скрипнув пружинами дивана, встал, прошелся и, взглянув на генералов у двери, опять сел.

Его вызвали только четвертым.

Шубов, войдя в просторный кабинет, увидел, что Сарычев что-то пишет, остановился. Но Сарычев тут же положил ручку, вышел из-за стола. Небольшого роста, смуглый, с вьющимися волосами, он встретил Шубова почти на середине кабинета и, пожимая руку, сказал:

— Извини, Семен Семенович, что заставил ждать. Неотложные дела с эвакуирующимися заводами. Прошу садиться.

По приветливому тону и доброжелательности Шубов понял, что Сарычев к нему не изменил отношение, и начал сразу о деле:

— Осложняется положение на тракторном, Семен Николаевич. Махов сегодня потребовал двести такелажников и двадцать тракторов. Будут перетаскивать станки… Скоро совсем перестанем делать тракторы.

— Знаю. Только вчера был у вас.

— Так как же быть? — озабоченно спросил Шубов.

— Делайте отдельные узлы, запчасти, детали.

— Ведь рушат такой завод.

— Не рушат, а перестраивают в танковый. И ты должен помогать всеми силами. Теперь главное — танки. Этому должно быть подчинено все!

Шубов шевельнулся на стуле и вмиг понял, что ему нужно резко изменить свое поведение. Не только понял, но тут же заставил себя перестроиться.

— Разве я не понимаю, Семен Николаевич. Ведь война! Но старая любовь, говорят, сильнее новой, — переходя на шутливый тон, заключил он. — Мы жили тракторами.

— Теперь надо полюбить танки, — не принимая шутливого тона, продолжал Сарычев. — Поезжай на завод и помогай Махову. — Шубов поднялся и протянул руку Сарычеву.

— Все, Семен Николаевич. Буду как проклятый создавать танковый завод…

Вернувшись на завод, он тут же выделил Махову двадцать тракторов и требуемых людей и приказал в кузнице готовить стальные листы для перетаскивания станков. Он надеялся, что Парышев, увидев такое рвение, изменит свое отношение и назначит его директором танкового завода.

3

Владимир Павлович Черепанов был ученым-металлургом и занимал высокий пост в Наркомате черной металлургии. До войны он почти пять лет прожил в Германии, работал на заводе Круппа, хорошо изучил процессы выплавки и проката качественных сталей, в том числе и броневой.

Именно это обстоятельство еще до войны сблизило его с танкостроителями. Как один из руководителей треста он участвовал в разных комиссиях по испытанию танков. Случалось ему бывать на танковых заводах, а на заводах бронекорпусов он был своим человеком.

Очевидно поэтому в конце августа он был вызван к Сталину, который его знал.

— Мы тут посоветовались, товарищ Черепанов, и решили послать вас уполномоченным ГКО на Урал, — сказал Сталин. — Надо наладить массовый выпуск бронекорпусов тяжелых танков.

— Когда ехать, товарищ Сталин? — спросил Черепанов, чувствуя, что вопрос о нем уже решен.

— Не ехать, а лететь! И лететь немедленно. Сегодня. Сейчас…

— Хорошо, товарищ Сталин. Я вылетаю немедленно, — поднялся Черепанов.

— Желаю успеха! — вдогонку сказал Сталин…

Черепанов вылетел в тот же день, не успев попрощаться с семьей, которая была на даче, и даже не получив мандата, так как никто в секретариате не решился без времени нести его на подпись к Сталину.

Прилетев в Зеленогорск, Черепанов вышел из самолета с набитым портфелем и пошел к остановке автобуса, надеясь поймать такси, чтоб добраться до города.

— Вы, случайно, не товарищ Черепанов? — остановил его белобрысый человек.

— А вы кто? Почему интересуетесь?

— Я из обкома партии, — он показал удостоверение. — Поручено встретить… Я с машиной.

— Спасибо! — сказал Черепанов, удивленный такой заботой.

— Заедем в гостиницу, для вас приготовлен номер. А оттуда прямо к товарищу Сарычеву. Он ждет…

— Спасибо! Поехали, — Черепанов зашагал рядом с встречающим…

Пробыв у Сарычева около часу, он вышел к машине и увидел того же белобрысого человека.

— На завод? — спросил Юрезанцев.

— Да, на завод…

Пропуск был уже заказан. Юрезанцев провел Черепанова на второй этаж, представил директору и, поклонившись, ушел.

Директор завода имени Куйбышева, Петр Афанасьевич Шумилов, несмотря на свою фамилию, был весьма тихим человеком. Худощавый, смуглый, с пышными, свисающими на лоб волосами, он смотрел из-под темных бровей голубовато-серыми грустными глазами, словно война уже успела нанести ему тяжелую рану.

— Я знаю о вашем назначении, товарищ Черепанов, — пожимая протянутую руку, негромко сказал директор. — Присаживайтесь. Рад познакомиться.

Черепанов за свои сорок с небольшим повидал много разных директоров. Все они были чем-то похожи друг на друга.

Несмотря на разные характеры, манеры, привычки, каждый из них сохранял в себе особенные черты хозяйственного руководителя большого размаха. По осанке, по обращению и манере говорить, наконец, по одежде и даже по походке Черепанов мог бы узнать директора среди сотни других людей.

Шумилов же своей простотой и скромностью больше напоминал провинциального учителя средней школы.

— Вы давно директорствуете, Петр Афанасьевич?

— Третий год всего. А до этого был начальником цеха.

— Вы, очевидно, информированы о цели моего приезда, Петр Афанасьевич?

— Да, меня известили.

— Тогда позвольте узнать, как обстоят дела с производством корпусов? Сколько вы свариваете в сутки?

— Мы ведь только получили такое задание, — смущенно заговорил Шумилов, — и еще не начинали…

— Как не начинали? — удивленно, с тревогой во взгляде, спросил Черепанов.

— Мы еще не получили ни одного листа броневой стали.

— А оборудование? — спросил, бледнея, Черепанов.

— Неделю назад привезли из Донбасса штамповочный пресс.

— И что же?

— Мы сразу начали делать под него фундамент. Он давно готов. Сохнет… Но у нас нет специалистов, которые бы могли смонтировать такой пресс. Наш завод другого профиля. Вот механическую обработку деталей и сварку корпусов мы сможем освоить.

— А башни? Как же башни?

— Сваривать и отливать сможем. У нас есть замечательные литейщики, — так же просто и спокойно продолжал Шумилов, словно речь шла об отливке утюгов. — Смущают лишь детали в танковой башне. Их надо штамповать… Без мощного пресса не обойтись…

— Да, скверно, — тяжко вздохнул Черепанов. — Я этого не ожидал. Ведь сюда вот-вот приедут североградские танкостроители. Спросят про корпуса. Как будем выходить из положения?

Тревога, охватившая Черепанова, передалась и Шумилову. Он, облизав сухие губы, заговорил слегка задрожавшим голосом.

— Я звонил на соседние заводы, но пока ничего не удалось… Послал также телеграмму в Наркомат, в трест, что брони не шлют…

— Что же ответили?

— Ответили, что принимают меры.

Черепанов в волнении тихонько постучал пальцами по столу:

— Придется лететь в Магнитку. Как вы смотрите?

Шумилов растерянно пожал плечами, как бы говоря: «Где мне об этом знать…»

— Давайте договоримся так, Петр Афанасьевич, — придвинулся к нему Черепанов. — Я сегодня же лечу в Магнитку, а вы едете в обком и просите помочь срочно найти монтажников для пресса. Ведь приезжают же заводы с людьми. Без этого мы не сдвинемся с мертвой точки.

— Согласен с вами полностью, товарищ Черепанов. Но очень прошу — заедемте в обком вместе. Вы своим авторитетом очень поможете делу.

— Машина есть?

— Есть, есть! Стоит у подъезда.

— Тогда едемте сейчас же.

Черепанов поднялся и торопливо пошел к двери.

4

Сарычев одобрил решение Черепанова лететь в Магнитку, хотя предупредил, что задание прокатывать броневую сталь там получено. «Если вы поторопите — будет хорошо, — сказал он, — однако лучше поезжайте поездом — самолета сегодня не будет».

Оставив Шумилова в обкоме, где ему обещали навести справки о монтажниках на эвакуированных заводах, Черепанов поехал на вокзал — до поезда оставалось меньше часа.

Купив билет в кассе брони, он вышел на перрон, забитый народом, и поспешно пошел к третьему вагону. Вдруг на него налетел, чуть не сбив с ног, человек с забинтованной головой, с чайником в руке.

— Извините! Не скажете ли, где кипятилка?

Черепанов хотел было выругаться, но, взглянув на колючее лицо с большим сизым носом, радостно воскликнул:

— Антипин! Неужели ты?

— Я, я, Владимир Павлович! Уж извините, чуть не сбил вас.

— А, пустяки… Ты как тут оказался?

— Еду с бригадой, а куда и сам не знаю. Сказали в Зеленогорск, а здесь, говорят, не принимают…

— Где ваш состав?

— На третьем пути стоим.

— Идем скорее, пока поезд не ушел — вы до зарезу нужны.

— Да как же? Говорят, семьи наши отправили в Сибирь?

— Вернем семьи. И вас устроим, как надо. Пойдем скорей!

Антипин знал Черепанова как большого начальника и очень обрадовался, что встретил его. Они перебрались по тормозам на третий путь, и Антипин бегом бросился к своему вагону:

— Ребята, нам повезло! Скорей выкидывайте манатки — остаемся здесь!..

Обвешанные рюкзаками, узлами, чемоданами, двадцать заросших бородами, изможденных людей гуськом потянулись к трамваю. Пока ехали к заводу, Антипин успел рассказать, что они выехали с Малинского завода последними. Демонтировали и грузили оборудование, и вдруг приказ — немедленно уезжать!

— И что же, не разбомбили?

— Хуже! В дороге попали под артиллерийский обстрел. Треть поезда пришлось бросить. Людей, правда, забрали.

— Ваших, малинских?

— Нет. Наш вагон прицепили к североградскому поезду. У нас двоих убило, а меня вот царапнуло осколком.

— Ладно, потом расскажешь, приехали! — сказал Черепанов. — Давайте разгружаться.

Двадцать человек, где были и пожилые рабочие и молодежь — Черепанов со всем скарбом привел в приемную.

— Вещи сложите на пол, сами со мной к директору!

— Айда, ребята, раз такое дело, — сказал Антипин и вслед за Черепановым вошел в кабинет, ведя за собой остальных.

— Вот, Петр Афанасьевич, принимайте гостей! — с улыбкой сказал Черепанов. — Говорят, на ловца и зверь бежит. Лучшая монтажная бригада с Малинского завода. Случайно встретил на вокзале — пробирались в Сибирь.

— Малинцы же едут к нам. Многие уже приехали.

— Вот так штука. А нам сказали, что наши эшелоны ушли в Сибирь, — ближе к столу шагнул Антипин.

— В этом мы разберемся, товарищи, — остановил Черепанов. — А сейчас о деле. Нужно срочно смонтировать большой пресс — от этого зависит производство танков. Фундамент уже готов. Как, возьметесь?

— Надо взглянуть, Владимир Павлович, — профессионально заговорил бригадир. — Вы ведь, наверное, срок определите?

— Самый жесткий. Немец подходит к Москве.

— Тогда тем более…

— Хорошо. Пойдемте в цех.

Директор вышел из-за стола и повел бригаду через другие цехи, где делали снаряды.

— Арестованных, что ли, привезли? — спросил кто-то из рабочих. — Прямо доходяги из доходяг.

— Это североградцы приехали, дура! — прикрикнул на него сосед.

Кузнечный цех, через который они проходили, содрогался от железного стука и грохота. Справа, выстроившись по ранжиру, пылали нагревательные печи и работали шесть паровых молотов. Слева, в углу, было пустое место.

— Здесь, что ли, будет стоять пресс? — спросил Антипин, крикнув в самое ухо директора.

— Нет, в сварочном цеху, рядом! — прокричал директор.

Они вошли в огромный корпус, где почти не было никакого оборудования, кроме двух массивных портальных кранов. Вдалеке виднелся провал в полу и в нем — серая глыба фундамента. Вокруг лежали громоздкие стальные детали пресса. Туда и подвел директор монтажников и Черепанова.

— Вот, Антипин, все хозяйство перед тобой, — указал Черепанов… — Прикинь, посоветуйся с ребятами, и выходите во двор. Мы будем там.

— Хорошо! — кивнул Антипин.

Черепанов взял под руку Шумилова, и они вышли на воздух.

— Ну, что скажете, Петр Афанасьевич? Нравятся ребята?

— Я удивляюсь, как вы просто и здорово с ними говорите.

— Много лет работали, можно сказать, вместе.

— А позвольте спросить, Владимир Павлович, сколько обычно дается времени на монтаж такого пресса? Для меня это дело совсем новое.

— До войны планировали четыре — шесть месяцев.

— Что вы? Это же зарез…

— Теперь, я надеюсь, они сделают вдвое, а может, и втрое быстрее.

— Да ведь они еле на ногах стоят…

— Ваше дело их поддержать. Подправить.

— Об этом что говорить, все отдадим, лишь бы…

Железная широкая дверь с лязгом отошла, и монтажники вышли во двор.

— Ну, что надумали, Антипин? — сдвинув легкие брови, спросил Черепанов.

— Кое-что надумали… Но есть к вам условия.

— Выкладывай!

— Ежели поставите рядом, в бытовках, топчаны или койки, чтоб мы могли иногда соснуть…

— Ясно! Поставим!

— Ежели обеспечите едой, чтобы носили прямо сюда.

— Принято! Сделаем! — отрубил Черепанов. — Что дальше?

— Если позаботитесь, чтоб разыскали и привезли сюда наши семьи… то мы обещаем работать день и ночь и смонтировать пресс, — Антипин остановился и, набрав в грудь воздуха, выдохнул разом: — За три недели!

На лице Черепанова выступил румянец, глаза заблестели. Он хлопнул по плечу Шумилова:

— Ну, что скажешь, директор?

Шумилов отер ладонью со лба пот:

— Я даже не смею верить…

— Вот это напрасно, Петр Афанасьевич. Если малинцы дают слово — они не подведут.

— Сведите нас пожрать, — нарочито грубо сказал Антипин, — и готовьте казарму. Мы сейчас же приступим к работе…

5

Пустырь, на котором можно было разместить до шести стадионов, огородили забором, осветили прожекторами, и он превратился в гигантский человеческий муравейник. Десятки экскаваторов и кранов, беспрерывный поток машин, тракторов с тележками, лошадей, железнодорожных составов с материалами, тысячи землекопов, каменщиков, плотников, опалубщиков, бетонщиков, монтажников железных конструкций копошились на этом развороченном пространстве круглые сутки. Даже в обеденные перерывы работы не прекращались ни на одну минуту — обедать ходили по очереди.

Махов раза два приходил на строительство и, постояв, уходил, никому не сказав ни слова: боялся своим вмешательством помешать делу, которое буквально кипело.

Помимо длинных котлованов под фундаменты стен, копались ямы под фундаменты станков, под термические печи, под опоры могучих портальных кранов. Рылись траншеи под различные коммуникации. Десятки инженеров с чертежами в руках строго следили за работой на своих участках, не допуская путаницы, неразберихи, хаоса.

Как только застывал фундамент, в который укладывали и бут, и куски гранита, и булыгу, и глыбы известняка, — все, что было поблизости, — каменщики сразу же начинали возводить стены, а монтажники устанавливать опорные колонны и перекрытия. Таких темпов работы, такого неистового старания нигде и никогда не видели даже ветераны-строители, бывшие героями первых пятилеток. Гигантский танковый корпус с каждым днем рос, как трава по весне, вздымаясь все выше и выше.

Махов, боявшийся поначалу, что строители не управятся до зимы, теперь поверил Самсонову и почти ежедневно звонил ему, справлялся, как идут дела, спрашивал: не нужна ли помощь.

— Готовь производство, Махов. Мы не подведем! — слышался в ответ уверенный голос.

— Неужели справитесь одни?

— Вот именно! — отвечал Самсонов.

Все же Махов заглядывал на строительство, подолгу стоял, любовался, всматривался в простые, грубоватые липа каменщиков, бетонщиков, монтажников.

«Упрямый, несгибаемый народ. Как работают! А! Таких никакая беда не сломит…»

Как-то вечером, вернувшись со строительства, постучал в дверь Копнову.

— Ты, Валентин, не заглядывал на строительство танкового корпуса?

— Как же? Только сегодня там был. Вот это работают!

— Видел? То-то же… А читал о них стихи в многотиражке?

— Нет, еще не заглядывал…

— Вот газета, ну-ка почитай.

Копнов развернул газету.

— Верно! Такие они и есть. Вали дальше!

— И поплатится! Еще как поплатится-то! — воскликнул Махов. — Только бы побыстрей возвели танковый корпус и дали бы развернуться нам… Только бы побыстрей…

6

Шубову врезались в память слова Сарычева: «Теперь главное — танки! Этому должно быть подчинено все!..» «Да, он прав: немцы подходят к Москве, не сегодня-завтра падет Киев, а Сарычев спокоен. Очевидно, верит, что мы устоим. И Махов верит! А я как-то растерялся… Естественно, меня ототрут с тракторами. Чтоб быть на виду — нужно жать на танки. А ведь я вполне мог бы возглавить это дело. Я знаю завод! Кому же еще руководить? Покажу себя, и Парышев поймет, что нужно опираться на меня. Надо делать так, чтоб ни одно указание Парышева не проходило мимо». Он позвонил. Вошла, как всегда, накрашенная секретарь. Она была сестрой его жены, и Шубов был с ней откровенен.

— Ты опять, Матильда, намазалась? Должна понять, что война и это неприлично. Разные люди бывают у меня.

— Понятно, Сеня. Что еще?

— Все телеграммы Махову просматривай и прежде показывай мне.

— Понятно. Что еще?

— А теперь иди и смой краску.

Матильда фыркнула и ушла, но минут через двадцать явилась снова.

— Что, смыла?

— Нет. Телеграмма Махову. Правительственная.

— Давай!

Шубов развернул телеграмму:

«Приднепровцы телеграфировали, эшелон пятнадцатитонным молотом попал под бомбежку. Уничтожен шабот молота — стопятидесятитонная стальная отливка. Срочно примите меры отливки шабота на месте. Сегодня вылетает нарочный с чертежами. О результатах сообщите незамедлительно.

Парышев».

Прочитав, Шубов даже присвистнул.

— Ну, что? — спросила Матильда.

— Сейчас же снеси телеграмму секретарю Махова. Поняла?

Матильда пожала плечами, взяла телеграмму и ушла.

Шубов, поднявшись, заходил по кабинету, потирая руки. «Очевидно, Махов сейчас сам прибежит ко мне. Тут без меня не обойтись. Вот именно здесь-то я и должен себя показать…»

Шубов целый день просидел в кабинете, поджидая Махова, но тот не пришел.

«Странно. Неужели решил обойтись без меня?» — подумал Шубов, уезжая домой. Но утром, когда приехал на завод, Махов уже сидел в приемной. Шубов поздоровался с ним за руку, назвал по имени-отчеству, любезно пригласил в кабинет.

— Вот, взгляните, — тоже называя его по имени и отчеству, — сказал Махов, кладя на стол телеграмму и чертежи.

Шубов внимательно прочел телеграмму, словно видел ее первый раз, взглянул на чертеж.

— Да, дело серьезное, Я сейчас вызову главного металлурга и лучшего литейного мастера. Посоветуемся, — сказал Шубов, нажимая кнопку.

— Да, пожалуйста.

Вошла Матильда Ивановна, старательно стерев краску с губ.

— Срочно ко мне Случевского и Клейменова из второго литейного.

— Слушаюсь!

Почти тотчас вошел высокий и худой, как Шубов, горбоносый Случевский, с седой, торчащей шевелюрой.

— Вызывали, Семен Семенович? — спросил, осклабясь.

— Да, садитесь, Вадим Казимирович, есть важное дело.

По первым словам: «Вызывали, Семен Семенович» — Махов уже составил о нем нелестное мнение. Однако когда Шубов представил его как главного металлурга завода, Махов пожал его худую, длинную и холодную руку.

— Очень рад.

Шубов, отодвинув телеграмму, сказал, что нужно срочно отлить шаблон, и показал Случевскому чертеж.

Тот, шмыгая большим горбатым носом, долго рассматривал чертеж, думал, наконец спросил:

— Вес отливки сто пятьдесят тонн?

— Да, — подтвердил Шубов.

— Не выйдет, Семен Семенович. У нас и ковшей таких нет, и оборудование не приспособлено. Надо переадресовать заказ Уралмашу.

— Да ведь война! — не выдержал Махов. — Когда тут заниматься переадресовкой и перевозками?

В дверь протиснулся большой, седоусый, в брезентовой куртке литейный мастер Клейменов.

— А, Гаврила Никонович! — поднялся Шубов. — Проходите, присаживайтесь… Это потомственный литейный мастер, — обратился он к Махову. — Отец и дед его прошли «огненную работу» на казенных заводах. Такие мастера, как Гаврила Никонович, у нас на Урале наперечет. Познакомьтесь!

— Мы знакомы! — привстал Махов. — Здравствуйте, Гаврила Никонович.

— Здравствуйте! — Клейменов поздоровался с Маховым, с директором, с Случевским и сел, гулко вздохнув.

— Скажите, Гаврила Никонович, — начал издалека Шубов, — вам не приходилось отливать большие детали?

— Случалось и большие, а что?

— Надо срочно отлить стопятидесятитонный шабот для молота. Как вы думаете, возможно это в наших условиях?

— Ежели война заставит — мы черта с рогами отольем, — усмехнулся старый мастер.

— Нет, серьезно, Гаврила Никонович. Без шабота мы не сможем пустить молот. Встанет все танковое производство.

— Коли такое дело — надо помозговать. Вроде у вас чертеж на столе?

— Да вот, взгляните.

Махов внимательно следил, как старый мастер, развернув чертеж, измерял что-то своим циркулем. Все напряженно ждали, что он скажет. Клейменов, рассмотрев чертеж, положил его на стол.

— По чертежу-то штука нехитрая, — сказал он неторопливо и перевел взгляд на Случевского. — А что вы скажете, Вадим Казимирович?

Случевский не ожидал от мастера такого заключения, тем более он не ожидал, что тот после этого спросит его мнение. Он заерзал на стуле, взглянул на Шубова, как бы ища поддержки. Его опередил Махов:

— Главный металлург сказал, что на заводе нет больших ковшей и что вообще здесь шабот отлить невозможно.

— С ковшами обойдемся. Можно заливать сразу из двух, ну а вообще-то надо прикинуть…

— Вы скажите прямо — беретесь за отливку или нет? — заторопил Шубов. — Мы должны дать ответ наркому.

— Погоди, Семен Семенович, — забасил старый мастер, — шаботы отливать — не блины печь. Тут надо не семь, а десять раз примерить. Надо и место присмотреть, и с модельщиками, и с формовщиками, и с инженерами посоветоваться. Надо все обмозговать. Не всякая опока выдержит сто пятьдесят тонн стали.

— Сколько вам, Гаврила Никонович, надо времени, чтобы все обдумать? — спросил Махов.

— Я так понимаю, что надо пошевеливаться.

— Да, времени у нас мало, — подтвердил Махов.

Гаврила Никонович достал из кармана старинные часы на цепочке, открыл крышку.

— Что скажете, если послезавтра в это же время?

— Хорошо, — сказал Махов. — Послезавтра здесь, в двенадцать вы должны дать ответ… Идите, думайте…

Был конец августа, а на Урале все еще стояла жара. Еще на той неделе, когда Татьяне, как эвакуированной, дали хлебные и продуктовые карточки, Гаврила Никонович сказал ей: «Ты, Татьяна, не торопись с работой. Пока держится тепло — побудь на даче. Пусть внучонок и мать погреются на солнышке. Да и тебе после такой встряски передохнуть не мешает. Зима будет тяжелая…»

Татьяна, поблагодарив, осталась со своими на даче, хотя беспокоилась о работе и о Вадике, которого надо было определять в школу.

В тот день Гаврилу Никоновича отпустили с работы раньше. Он, как и в мирное время, пошел домой пешком, сняв сапоги, и обулся только перед дачным поселком — было совестно перед невесткой.

Все домочадцы, кроме стариков, сидели на террасе и который раз перечитывали вслух длинное и страшное письмо от Егора. Гаврила Никонович, помывшись, тоже стал слушать, но, уловив главное, что Егор жив и, вернувшись в Североград, работает на заводе, он опять, как в дороге, стал думать о шаботе, о том, как его отлить…

После ужина Гаврила Никонович ушел во двор и сел на скамейку под сиренью.

— Отец чем-то обеспокоен, а может, и заболел, — шепнула Варвара Семеновна невестке. — Ты бы, Татьянушка, поговорила с ним.

— Хорошо, поговорю, — сказала Татьяна и вышла во двор.

— Что-то вы сегодня рано, Гаврила Никонович? — сказала она, подходя. — Уж не заболели ли?

— Нет, не заболел, дочка. Раньше отпустили потому, что велели подумать… Ты присядь. Поговорим.

— Спасибо. — Татьяна присела. Осторожно спросила: — О чем же подумать просили?

— А о шаботе. Шабот нам поручили отливать для большого молота. Выбрали меня. А наш завод никогда не занимался крупным литьем. Вот и думай… А в шаботе-то сто пятьдесят тонн. Каково?

— У нас на Малинском, когда я только начала работать, отливали станины для блюминга по двести тонн каждая.

— Так ведь у вас, наверное, завод приспособлен?

— Нет, нет… Ковши были по сто тонн. А габариты станин не позволяли их отливать в литейном. Ковши нельзя было поднять выше.

— Так как же вы обошлись?

— Один мастер придумал выкопать яму и в яме поместить опоку.

— Ловко! — воскликнул Гаврила Никонович. — И как же?

— Выкопали яму, а утром в ней чуть не до краев вода.

— Грунтовая?

— Да. Там же кругом болота.

— И наш завод на болоте. Тоже может оказаться вода, — как бы размышляя вслух, сказал Гаврила Никонович. — Как же обошлись?

— Выкачали воду, а яму забетонировали. Как тогда говорили — спустили в нее бетонную кастрюлю.

— В этой кастрюле и поместили опоку?

— Да.

— Хитрецы у вас мастера. Ох, хитрецы! Эта кастрюля предохранила опоку. Ловко! А что, если и нам так поступить?

— Использовать хороший опыт не возбраняется. Только вам надо узнать подробней про блюминг. Об этом писали во всех газетах.

— Это я Зинаиду настропалю. Она сыщет все газеты.

— Вот и посмотрим вместе. Ведь я все-таки инженер.

— Верно, дочка, верно! Ты прямо мне глаза открыла на это самое… Теперь я знаю, как все оборудовать, А уж литью учить меня не надо.

— Значит, решились взяться за отливку, Гаврила Никонович?

— Возьмусь! Формовщики сомневались, выдержит ли опока. А если в яму — бояться нечего! Баста! Завтра пойду к директору и объявлю, что берусь! Ведь на этом самом шаботе будут ковать детали для танков.

— Подождите еще денек. Зина достанет газеты — посоветуемся.

— Ну, денек еще могу. Мне дали срок два дня…