Это утро началось с обычных процедур. Протирание глаз. Растягивание затекшей ноги. Почесывание пуза. Стакан холодной кипяченой воды. Очень ускоряет процесс. Туалет со всеми вытекающими. И завтрак.

А потом кофе, ветки за окном. И первая за день сигарета. Сигарета – друг. Настоящий. Верный. Бросить друга – выше моих сил.

СИГАРЕТА

Первой была «Астра». В девять лет. Соседская девочка Валя. Тайное похищение сигареты из полупустой пачки ее отца и передача мне.

Мать уходила на работу рано. Я просыпался. Готовил себе яичницу. Делал вид, что чистил зубы. А потом хватал книгу с полки в зале и заваливался на диван. С учебой проблем не было. То ли в силу моей лени, то ли гениальности все домашние задания я делал в школе.

И вот на том самом диване я читал книги. Первого Хемингуэя. Первого Фейхтвангера. И, конечно, Верна.

В обед (а иногда и раньше) приходила Валя. И в этот раз она принесла сигарету. И я, как настоящий мужчина, просто был обязан ее выкурить.

– Вот. Надеюсь, он не узнает.

– Пойдем на балкон, чтоб запаха не было.

– А вдруг кто увидит?

– Мы на пол сядем…

И вот с добычей и коробком спичек пробираемся на балкон. Прижимаюсь спиной к перегородке под перилами. Кое-как прикуриваю сигарету. Облако расползается вокруг меня.

– Ну как? Вкусно?

– Я не знаю. Еще не распробовал.

– Папа дым вот так – Валя сложила губы, поднесла воображаемую сигарету ко рту, вдохнула глубоко, и выдавила воздух через нос – делает…

Я вглотнул клуб дыма. Он застрял в гортани. Я продавил дальше. Подташнивало. Но терпимо.

– А теперь выдыхай!

Я выдавил дым в нос. И в этот момент я понял, что чувствуют книги, которые падают с книжной полки. Голова развалилась, а потом сегментами начала уезжать набок. В глазах носилась оглушительная мозаика.

– Ну? Как?

– Хорошо. Прямо как по-взрослому. Только голова кружится.

И не было в мире бед. И не было печалей. Взрослый мальчишка Глеб вступал в клуб настоящих мужиков. Правда, рефлексы так и подвигали взблевнуть.

Я спровадил Валю в школу. Попросил сказать, что у меня болит живот. А сам завалился на диван, минут пять поплавал в воздухе и уснул.

Есть люди, которые говорят: «Я один раз пробовал курить. Мне не понравилось и я решил, что никогда не буду». К приходу матери я выспался. Умылся. И точно знал – буду. По одной простой причине – мне это нравится.

В двенадцать, когда мои одноклассники только начинали, я уже первый раз бросил. Я не курил до конца школы. Вернее, до окончания девятого класса. Меня практически выдавили из школы. Я мог бы претендовать на золотую медаль, но двойка по поведению отшвырнула меня в реальный мир.

Получил я ее очень легко. Директор решил обыскать пацанов на предмет табака. Я отказался выворачивать карманы. А когда он попытался залезть мне в штаны, я без лишних слов подхватил со стола мраморную подставку для карандашей и отправил ее прямиком в окно. С тех пор моя карьера в школе не задалась. Меня не пустили по обмену в Канаду. Потом отстранили от всей общественной работы и даже выгнали из хора. В конце концов, мне пришлось пойти дополучать полное среднее в профтехучилище. Где я, безусловно, снова закурил.

Потом институт. Пьянство-блядство и, конечно, никотин. Но я бросал. Искренне. Честно. Один раз даже не курил полгода. Приятно поправился. На щеках появился румянец. Но курить хотелось жутко.

Чем старше я становился, тем чаще бросал. Иногда по четыре раза в неделю. Но возвращался к дымам.

И терпкий вкус, и запах детских воспоминаний о взрослой жизни витал вокруг, и многим замужним дамам это нравилось.

Знаю, что вредно для здоровья. Но, с другой стороны, – его тоже надо на что-то тратить.

Надо было заскочить в редакцию. Подхватить заказ. Выкрасть у секретарши Леры пару конфет. Пошантажировать бухгалтерию и попутно узнать, к кому (или от кого) ушла очередная жена.

Затем заскочить в грузинское кафе напротив, отдать долг. Слава Богу, с хозяином на короткой ноге и у меня там беспроцентный кредит.

Потом съездить в студию к Шишову, нащелкать девок для рекламы макарон, и после трех я совершенно свободен. Непонятно зачем, но сам факт радовал.

Я осмотрел комнату. Диван. Журнально-питейный столик. Пошарпанный комод. И фотографии на стенах. Я только сейчас осознал, что на них нет людей. Вот старая рыбачья лодка. Весло вывернулось на уключине и махало мне. Вот дом со съехавшей, почти воткнувшейся в землю кровлей. Фотография елочного шара. Зачем-то фото советской настольной лампы, причем это фото висело над весьма прогрессивным торшером. И трехколесный велосипед на вершине холма.

Человеческая цивилизация была на каждом снимке, но людей не было. Стало грустно и совершенно ясно, что в жизни у меня то же самое. Вещи, услуги, деньги опять же, и нет людей. А может, и к лучшему.

Где-то прочитал «На какой бы совершенно необитаемый остров вы бы ни попали – ваше одиночество всегда с вами», и это полностью отбивало желание провести отпуск одному.

Вот так-то… Прожил тридцать с гаком, и все, чем смог себя окружить – плоские вещи в рамках. Ограничено и обезличено.

От глубоких самокопаний и жалости к себе отвлек треск телефона на кухне. Межгород. Мама.

Я выдохнул и пошел отвечать.

– Сынок, здравствуй.

– Мам, привет.

– Как ты там? Как твои дела?

– Да вроде все в порядке. Питаюсь регулярно. Курю мало, – соврал я.

– Врешь, – ответила мама. – Ты куришь, как генерал перед атакой. Всю квартиру провонял, небось.

– Я проветриваю, – ответил я.

– Ты давно не приезжал. Знаю – дела. Но я соскучилась и волнуюсь. Ты кого-нибудь себе нашел?

– Нет пока. Но я в поиске.

– Ты уже скоро можешь себе фамилию поменять на Следопыт. Глеб Следопыт.

– Мам, не начинай.

– Ладно… Ты давно не приезжал. А я хочу купить газовую плиту. Старая уже ни в какие ворота. Тесто не печется, а сохнет. Думала сходить, купить самой. У тебя есть ребята знакомые, кто поможет поднять и подключить? – она опять помолчала. – Я заплачу.

Теперь молчал я. Мама уже давно была одна. Она была моей совестью, но при этом никогда не ковыряла пальцами в ранах. Никогда не осуждала и хорошо вязала свитера. Ей очень нравилось, как я готовлю.

А еще она плакала. Всегда внезапно. Коротко. И тут же останавливалась. Сразу хваталась за уборку. Или гладила. Это ее успокаивало.

Несмотря на свой возраст (родила меня она поздно), мама работала. Бухгалтером. В небольшой конторе. «Если я не буду работать, я сдохну со скуки, как белка в пустыне. Опять же, прибавка к пенсии. Я даже понемногу откладываю». Каждый раз, когда я уезжал от нее, она незаметно совала мне в карман купюру. Я знал это, но свой протест выражал уже приехав домой. По телефону. Мама делала вид, что обижается, но в душе радовалась, что так удачно провернула эту финансовую операцию. Ее деньги я складывал в книгу со стихами Симонова.

Я не был идеальным сыном. В свое время очень сильно потрепал ей нервы. Но она принимала все стойко. И никогда не жаловалась.

– Мам… Я не буду никому звонить. Я приеду. Мы выберем плиту, и я сам ее подключу.

– Ой, я же и забыла, что ты немного технарь. Приезжай. Когда?

– А вот в конце недели и приеду.

– А я тогда к чаю что-нибудь куплю. И тесто поставлю. Лепешек напеку. Как раз вишневое варенье открыла.

– Мам, мне пора. Если что-то изменится – позвоню.

– Хорошо. Одевайся теплее. И, – она вздохнула, – береги себя. Да, Надя про тебя спрашивала.

– Хорошо, – повторил я. – Мне действительно пора.

Я положил трубку. Почему-то стало стыдно. Но появилось дело на после обеда – съездить на вокзал и купить билеты.

В обед позвонил Андрюхе. Поинтересовавшись, как дела и стул, напомнил, что сегодня у нашего общего дружбана Сереги день рождения. Договорились вечерком пересечься и выпить рюмочку-другую чая в «чиста мальчуковой» компании.

К себе в «Матрешку» Андрюха не звал никогда, обосновывая это просто и доступно для масс: «Во-первых, там жопа как дорого. Во– вторых, меня будут постоянно дергать по делу и без. То повар запил, то какой-нить залетный прокурор, заливший свои прокурорские шары, будет требовать хозяина, чтобы не платить. А самое главное – персонал. Будут лебезить весь вечер, прекратят обсчитывать клиентов, полюбому будут подслушивать все, что мы говорим за столом. И как итог – озлобленность, нервы и пиздец. Короче, будет все как с вокзальной проституткой – расслабиться не удастся».

Я успел сделать все, что запланировал на день. И даже выкупил билет. Отпросился на неделю.

«Возьми больничный, – посоветовала мне главбух. – Хоть какие-то да деньги, и от начальства прикроешься».

Заехал Андрюха. На такси. В серых джинсах и футболке с надписью «ABBA в нас!» Заехали в центр. Купили Сереге сигару, какой-то брелок с гербом Союза и «Голую пионерку» Кононова. Книга, в переплет ей ноги, все равно лучший подарок. И выбросить не жалко.

Серега ждал нас у бетонного парапета. Серое пальто до пола. Шляпа как у Индианы Джонса. В руках упаковка памперсов.

– Натахе решил купить. Ей уже рожать через месяц.

Куда пойти, естественно, не решили. Сначала прогулялись по городу, обмениваясь пустыми фразами. Андрюха рассказал скабрёзный анекдот, я ухмылялся, а герой вечера закатывался, периодически переходя на поросячий визг.

– О, смотри – кафе «Волна», – воскликнул Серж.

– В жопу. Они покупают рыбу, которая начала портиться на складе, засыпают специями и выдают за изыски даров моря.

– Ты-то откуда знаешь?

– Я тоже так делаю, – закрыл вопрос Андрей.

Следующим был кабак «Минин».

– Там подают либо китайскую еду, – ляпнул Серега – либо то, что поляки близко есть не станут.

– Однохуйственно, – обозначил Андрей.

На том и порешили.

– У нас для рабочих дорого, – предупредила администратор, оглядев нас с ног до головы.

– Нам похуй, мы крестьяне, – не замедлил хлестануть Андрюха.

Чисто. Уютно. Хорошая посуда. Диваны нормальные. А не те, в которые сразу высыпается все содержимое карманов.

Принесли меню. Кухня обычная. Стейки. Пиво. Водка. И, конечно, «оливье». Особенно радовало то, что живой музыки не было, ибо она в девяноста процентах случаев мертвая.

Пришли мы рано, народу не было. Только через столик сидела женщина приятной полноты, смотрела в окно и мечтательно трескала маслины.

– Я сегодня второй день. А вон там сидит хозяйка. Пожалуйста, не ругайте меня сильно, – обрисовала ситуацию официантка. Как оказалось, это была Мина, в честь которой и был назван сей трактир.

Мы пообещали.

Серега сразу заказал мяса «с кровищей», пива пшеничного нефильтрованного, бутылку водки и мясную нарезку. И сосиски в тесте.

Пока несли заказ, мы передавали «младенцу дары». Сигару он засунул в нагрудный карман. Брелок поцеловал как наградную саблю. При получении книги икнул.

Не нарезаться было нельзя.

Пили мы без особых тостов. Трепались о кино, знакомых, новой музыке. Ближе к четвертой рюмке начали вспоминать дела давно минувших дней и текущего быта.

– Мне жена говорит: «Ты, мол, распиздяй. Зарабатываешь мало. Ничего тебе от жизни не надо. Лишь бы ночь напролет сидеть на улице». А я ей: «А что тебе не нравится?» А она: «А меня все устраивает. Квартира моя. Если совсем прижмет – вышлю тебя к папе, в Воркуту».

– Серега! Твой папа в Воркуте?

– Окстись! Ее папа…

Как пилась водка! Как стройнела на глазах Мина! Какой замечательный вечер удавался!

Серега уже расслабленно откинулся на диванчике, положив руку на упаковку с подгузниками. Он был счастлив, и это было видно по его довольной небритой роже. Нас же с Андреем потянуло на соплежуйство.

– Вот ты скажи, уже семь лет прошло, а ты никого себе не завел. Ни жену. Ни подругу. Ты что, все еще травишься по Светке?

– Блин. Как тебе сказать. Она устроила из меня мусорку. Раз в месяц пишет о своей жизни. Как будто я поп какой. Как все у нее хорошо, как она счастлива. Как у нее все удается там. Потом вкрутит пару строк о том, что ей меня не хватает и прочее… А я после этих писулек еще неделю хожу, обдирая себе нервы… Ах, если бы.. А ведь я виноват… Блядь…

– Ну и послал бы ее на хер давно. Написал бы, что достала. Что не хочешь о ней ничего знать. И почту настрой, чтоб все мимо кассы – сразу в парашу летело!

– Ну да… Можно, конечно… Но пойми: если я это сделаю, я ее совсем потеряю. Единственного человека, который был так близок. Понимаешь? Просто это – оборвать. А потом что? А так могу себе надумать, что она вернулась. Или там, что изводится… А потом понимаешь, что это – все, конец. Но это потом. А вот сейчас она мне написала. Мне. Значит, еще не все пропало. Хотя пропадать уже и нечему. Это знаешь, как обои клеить, когда стен нет. Режешь, мажешь, прикладываешь и все падает. И снова так же. У тебя с твоей по-другому?

Злобно вогнал окурок в пепельницу.

Андрюха задумался. Закурил. Отвел взгляд.

– А она мне и не пишет. Вообще.

– Ну и что? – спросил я, – ты ее забыл?

ИРИНА

…Работа не радовала совсем. Да и какая это работа…

Упыри какие-то странные вокруг. Лысые, тощие, как узники Освенцима, со слабенькими ногами и руками, одетые в узенькие штанцы, с вечно закатывающимися глазами. Или отекшие, с мясистыми рылами, в потных сорочках с пятнами и в галстуках, лежащих на плече. Перекаченные мальчики-пустышки в облегающих, почти женских футболках для разведенных и не очень дам… Куча непонятных существ, похожих на внебрачных детей завхозов и работниц прокуратуры. И бесконечным потоком шлюхи.

И каждый подойдёт, по плечу похлопает. Обязательно спросит «Как дела?» и без паузы «Че, выпьем?» И пьешь. И сидишь за их столами, заигрываешь с их блядями, травишь плоские анекдоты. Все разговоры вокруг тачек, денег и кто с кем переспал. Шум во всем. Не слыша друг друга, все в истерической радости. И я среди них.

А потом на кухню подогнать поваров. Выловить и отругать официанта, постоянно курящего на заднем дворе. Поймать администратора и объяснить:«людей за тем столиком на контроль, а вот тем двум в углу счёт не приносить, это «нужные». И снова в зал, где пьяные улыбки освещают пустые глазницы.

Уходишь оглушенный. Часа в четыре добираешься до дому. И хорошо, если хватает сил на душ. Чаще всего в одном ботинке на диван в зале.

Иногда появлялись мимолетные увлечения на пару недель. Максимум. Все девки одного круга. Как переходящее знамя. Или я уже был у них эстафетной палочкой. Хрен поймешь. И это, все это болото, затянуло. Бесконечный праздник, как труд. Пьяные ночи и привычка просыпаться не раньше часа. И постоянно решать вопросы, до которых мне, по факту, и дела нет.

И лишь изредка, оставаясь дома, я праздновал одиночество. Включал Грига или Листа. Проветривал квартиру. Доставал с полки Фейхтвангера или Сэлинджера. Заваривал зеленый чай и не торопясь смотрел на мир с балкона. Иногда даже писал. Но в какой-то момент понимал, что некому и не за чем. И злоба подкатывала. Весь покой разносило на куски. Я подхватывал ключи от машины и рвал в клуб. К людям, с которыми мне нечего разделить. Ни мою злобу, ни мою музыку. И уж точно – не мое одиночество. Я становился радушным хозяином кабака, директором и рубахой-парнем, без печалей и забот.

И вдруг, среди этого месива из пота, грязи и безнадеги – случайная встреча в кофейне, куда я заскочил разменять деньги. Она сидела у окна в наушниках. Русые волосы собраны в хвост. Лицо немного вытянутое, с тонкими чертами. Серые глаза. Но главное – она читала книгу. «Идиот» Достоевского.

И я вкипел в пол. Забыл, что и зачем. Забыл про таксиста на улице. Про грязь. Про все забыл.

Тихо сел напротив. Она не сразу меня заметила. Подняла глаза. И…

– Привет.

Я опешил. Она мне вот так просто. Без жеманства и закусывания губ. Сигнал машины за окном вывел меня из ступора.

– Я сейчас.

Метнулся на улицу. Сунул таксисту деньги. И пулей назад.

– Ирина. Студентка.

– Андрей. Отучился.

Она засмеялась, хотя шутка была очень сомнительной. Но она засмеялась.

Купили кофе на вынос и гуляли. Щелчки желудей под ногами. Солнце через желтые фильтры листьев. И неспешная, давно уже забытая мною как явление, беседа. Днем. На улице. Под аккомпанемент редких машин.

Я нанял директора в кабак и перестал там появляться каждый вечер.

Мы с Иринкой ездили на склоны, с которых был виден, как на ладони, весь город. Она знакомила меня со своими друзьями. Людьми интересными и не испорченными массовой культурой. Мы ездили на дачу, где пели песни, плясали у костра или молчали, валяясь в гамаке под звездами. Иринка увлекалась живописью. В ее небольшой съемной квартире всегда пахло олифой. Я купил ей целую библиотеку альбомов европейской живописи. Она дарила мне шарфы, книги и уродливых зайцев, сделанных из носков. И, черт возьми, это было лучшее, что мне дарили.

Дела в клубе немного просели. Новый директор не справлялся. Администраторы начали распиливать вечернюю выручку. Постоянные клиенты жаловались на обслуживание и музыку. Я решил разобраться с делами. Поднять кабак на прежний уровень, а потом, возможно, продать.

Ирина ходила на выставки. Я приходил вымотанный, а она рассказывала о новых мирах, именах и направлениях. Иногда ее несло, и монологи растягивались часа на четыре. И сил у нее не убавлялось.

Через четыре месяца мы поженились. Расписались тихо. Собрали закрытую вечеринку в «Матрешке». И были счастливы.

Она съездила в Италию на две недели. Вернулась воодушевленная. Начала много писать. Особенно по ночам. Под музыку. Утром приходила в когда-то моей рубашке, перепачканной краской, и приносила работу. Я говорил: «Хорошо». Она: «Понятно». И снова шла рисовать.

Я уехал на неделю в Варшаву за новым оборудованием для кухни. Вернулся с раритетным изданием немецких гравюр. Меня ждала записка на столе и пустая квартира.

«Ты хороший человек. Но мы разные. Я хочу лететь дальше. Мне нужна свобода. Я уехала в Италию. Буду учиться работать с цветом и формой. Прости и не ищи».

Документы на развод пришли через полтора месяца. Подписал не глядя. К тому моменту я уже злобно пил и трахал все, что двигалось.

Однажды я случайно увидел ее мельком по телевизору, на какой-то выставке то ли в Неаполе, то ли в Палермо. Она выглядела уставшей и похудела. Глаза блестели. Она была, черт возьми, счастлива. Я ревел и просил у нее прощения. Вернее, у телевизора.

Вскоре все вошло в привычное русло. Работа шла. Это помогало не останавливаться. Я патологически боялся оставаться один. Чтобы не вспоминать.

Я отпустил ее. Она меня – нет…

Андрюха замолчал. Закурил.

– Продолжаю.

– Что продолжаешь?

– Забывать.

Об успехах в этом святом деле я его спрашивать не стал.

В этот момент оживился уже было задремавший Серега. Он опрокинул еще рюмку. Прилепил к языку кусок холодной говядины, обнял упаковку с подгузниками и вышел на вальс в центр зала. Все посетители с умилением смотрели на этот дуэт. И даже Мина, как мне показалось, улыбнулась. Вечер начинал утомлять. И надо было утащить Серегу до того, пока он не начал воспринимать реальность, мягко говоря, иначе.

Мы закрыли стол. К нам подплыла хозяйка. Пролепетала что-то вроде «приходите еще». Андрей ответил, что неплохо было бы уволить администратора или хотя бы вломить, что бы больше не определяла людей по одежде. Мина ответила спокойно: если такое повторится, она лично переломает ей ноги.

– Да вы просто противопехотная, Мина! – скаламбурил Сергей, оторвавши лицо от памперсов. Мы сгребли его в охапку и утащили подальше от очарованной внезапным, как ей показалось, комплиментом хозяйки.

На улице было сказочно. Свежий воздух сыграл свою стандартную подлянку, на секунды отрезвив нас, а потом вогнав в еще более овощное состояние. Улица ждала своих героев.

Прежде чем рвануть по норам, мы решили размять ноги. Нас понесло на набережную.

Где-то в середине пути нас одновременно посетило естественное желание избавиться от излишков жидкости.

Встав плечо к плечу на мосту, мы начали свои процедуры.

– Хорошо-то как! – воскликнул Серега

– Нехорошо, граждане, – ответило за спиной эхо хорошо поставленным голосом.

Мы переглянулись, застегнули ширинки и развернулись на сто восемьдесят градусов.

– Сержант Кулибин, – представился вояка. – Нарушаем.

– Это твой родственник кукушку подковал? – крякнул именинник.

– Кулибин изобрел часы с кукушкой. А блоху подковал Левша, – сухо парировал полицейский.

С ним были еще двое. Совсем молодые ребята из внутренних войск. Они оглядывались по сторонам и выглядели испуганно.

– Придется проследовать в отделение и составить протокол. Но мне этого не хотелось бы.

– А кому охота возиться. Ну поссали. И что? Ты, генерал, как будто не ссал ни разу? – не унимался Серж.

Сержант не повел и глазом.

– Ваше правонарушение предусматривает наложение административного штрафа либо исправительные работы сроком на пятнадцать суток.

– Мужики, я ссать хочу. Я готов хоть в ссылку в Воркуту – дайте только поссать.

– Ну, тут от вас все зависит. Если найдем компромиссное решение – свободны. А нет – придется действовать согласно букве закона, а не здравого смысла, – отчеканил сержант.

Андрюха шагнул вперед и протянул бойцу три купюры. Сержант осмотрелся по сторонам, снял фуражку. Опустил туда две. Одну отдал вэвэшникам. Конфликт был исчерпан.

– Теперь я могу поссать? – поинтересовался Серж.

– Я думаю, да, – ответил сержант. – Честь имею. И постарайтесь не нарушать впредь.

– Бабла навалом! Все обоссым! – разошелся оппонент.

– В последнем я даже не сомневаюсь, – ответил сержант и добавил: – Без обид мужики, всем есть хочется.

И вся троица тут же растворилась во мгле. Будто и не было их.

– Глеб? – спросил Андрей. – Что у тебя, кстати, со Снежной человечкой?

– Не понял…

– Ну Варвара. Или так все было плохо?

– Тьфу ты, черт. Я же хотел с ней встретиться. У тебя телефон ее есть?

– Откуда? Я ее к тебе привез. По накладной в руки передал. А на кой она тебе?

– Знаешь. Не то что бы понравилась… Заинтересовала. Только как ее найти?

– Ой. Дите ты деревенское, – Андрюха похлопал меня по плечу. – Судя по всему, фамилию ты у нее тоже не узнал.

– Мммм…

– Не мычи. Что говорила еще? Про работу?

– Да ничего. Только и сказала, что им начальница путевки в Турцию подкинула. И что домой идет через парк Победы. И что с того?

– Ты идиот. Если «нашальник» дарит путевки, значит, они у него есть. А у кого есть путевки? Прально – у туроператоров.

– Да их в городе… как дерьма в навозе.

– Согласен. Но перебрать нужно только ту кучку, которая лежит недалеко от парка Победы.

– Андрюха – гений.

– Вот что: езжай к матери спокойно, а я пошукаю по округе. Как что найду – отзвонюсь. И да, мамане привет. Она у тебя мировая тетка.

– Спасибо, Андрюха!

– Да не за что!

– Не за что им деньги платить, – прокричал внезапно вернувшийся в мир Серж, а потом тихо попросил – Отвезите меня домой, а?

Мы окончательно потерялись, поймали таксо и развезлись по домам. Я довел Серегу до дома, прислонил у двери на третьем этаже, позвонил в звонок и убежал, как в детстве. В парадном остановился. Услышал, как открылась дверь и женский голос с укоризной:

– Не можешь ты как люди, Сергей. Заходи давай.

СЕРЕГА

Ой, Серега. Человек-суета. Человек-несусветица. Человек-поиск. Человек-внезапность.

С самого детства он обладал редкой способностью находить (а скорее организовывать) приключения на задницу там, где их просто не могло быть.

Однажды, играя в прятки, он залез на козырек подъезда, а когда пришло время появляться, не справился с управлением и с высоты двух метров рухнул лицом в бетонную отмостку дома. После чего, все лето ходил с лилово-фиолетовым синяком на всю левую половину, чем несказанно гордился.

Или по весне, начитавшись про Тома Сойера, соорудил плот из досок и веревок, и провел его испытания в затопленном котловане строящегося подземного паркинга. Естественно, вечером, когда рабочие покинули объект. Плот доплыл ровно до середины, где, собственно, и развалился на части, утащив с собой и новоявленного Колумба. Злющий и промокший сторож притащил замерзшего «идиота-морехода» Серегу домой, за что и был накормлен, напоен и снабжен червончиком на дорогу.

Как ни странно, его собственные родители относились к этим выходкам абсолютно спокойно. Мать всегда встречала нас по-доброму, с домашними печеньками и игрой на пианино. А отец ставил «Роллингов» и наливал нам по тридцать грамм коньяку. За встречу.

Он же первый подсунул мне самиздатовскую литературу, Довлатова, и, как сейчас помню, показал настоящий, пахнущий свободой номер «Плейбоя».

На шестнадцатилетние Сереги мы втроем нарезались каким-то дешевым плодово-ягодным пойлом и пошли в зоопарк (там не было милиции). Ну где, как не в зоопарке, отметить переход во взрослую жизнь?

Мы шарахались по территории, зырили на верблюдов и белок, как вдруг возле вольера с волками, Серега с чего-то решил, что он теперь Кевин Костнер.

В один прыжок перелетев через ограждение, он рванул к клетке, бубня какие-то заклинания, как он считал, на волчьем языке. Молодая волчица, глядя спокойными зелеными глазами, протиснула морду через прутья и лизнула его в лицо. Осмелев, Серж полез в карман и вытащил пакетик с сосиской в тесте, наш энзэ по закусочной части… Положил на ладонь и протянул волчице.

То ли она не просекла сути момента, то ли зверей давно не кормили, то ли еще Бог знает что… В тот же момент – рывок, клацнула челюсть, и предложенный деликатес оказался полностью в ее пасти. Вместе с фалангой среднего пальца новоиспеченного шамана.

Серега отвел руку, осмотрел ее со всех сторон. На секунду замер. И заорал. Заорал так, что мир затих, и даже медведи в соседнем вольере попрятали в лапах свои головы, чтобы не оглохнуть. Мы перетащили героя через ограждение и рванули, так как охрана зоопарка уже неслась к нам с потоком совершенно нелестных слов и недвусмысленных намеков. Добрались до травматологии. Там наврали, что отшибли случайно дверью (ну не говорить же, что мы дебилы!), и Сереге зашили то, что осталось от пальца.

Домой он идти наотрез отказывался, но бутылочка портвейна помогла его переубедить. Хотя врачи строго-настрого… И мы пошли сдаваться.

Забившись втроем в прихожую и воняя (именно воняя!) перегаром, мы в один голос начали излагать три разных версии произошедшего. Через минуту Серегина мать, сползающая от смеха по стенке (три тощих пьяных школяра рассказывают, как на них напал вырвавшийся из клетки волк), выдавила из себя: «Ой, ребята, да ну вас на хер, я пошла спать», и отбыла в опочивальню. А отец подошел, обнял Серегу за плечи и сказал: «Ну, вот, сынок. Теперь ты стал взрослым!» – добавил:«Ща обоссусь» и рванул в туалет. Мы стояли, не понимая ничего, шмыгали носами и ожидали, как минимум, четвертования с предварительной посадкой на кол.

Отец вышел. Посмотрел на нас. Сурово так посмотрел. И молвил:

– Что встали, как неродные? Мойте руки и в зал. Я поляну накрою.

Уговаривать не пришлось.

…Это был первый вечер в моей жизни, когда мы по-мужски сидели за столом до самого утра, пили водку, курили на балконе, слушали настоящую музыку и обсуждали серьезные темы. Как взрослые. И это было нереально круто.

Через какое-то время мы расстались, и вот судьба-плутовка свела нас всех в этом городе. Серега уже успел два раза жениться и развестись, оставив женам по квартире и ребенку. Да и пассия, с которой он жил сейчас, уже была на сносях. Уж на что велись бабы – я не знаю. А отчего уходили – тем паче. Но с Серегой нам всегда было весело. Порой даже чрезмерно.