Вернулся домой. Состояние… Ну… Это когда ты вчера вечером с товарищами пересекаешься. Пьешь ведерными нормами. Разговариваешь ни о чем. Дико куришь. Руки уже жирные от селедки. И потом домой, пачкая куртку известью. И пустая комната. И еле успеваешь снять ботинки. И валишься на неубранную с утра кровать. В рубашке и одном носке. И последняя мысль: «Блевать надо только в унитаз…»
А утром происходит нечто, не поддающееся всем законам мироздания. Голова не болит ни разу. Ну, может легкое обезвоживание. Но в целом – бодрячком. Мысль чиста. Все суетное отошло на второй план. Есть четкое понимание того, что в принципе все идет верно. И встаешь спокойно. И даже без усилий умываешься и идешь гулять по городу. Просто так. Потому что это хорошо. То есть без причины.
И на этом самом утреннем прохладном перроне стоял именно с таким чувством, будто какой-то незримый священник вычистил мою чашку сомнений. Подмел все. А на образовавшейся поверхности от всей души впечатал штамп «Отпущено!»
Покурив и от души послав подальше пару грузчиков с их телегами, не спеша побрел к стоянке такси…
Телефон завибрировал в куртке. Сообщение. Номер телефона и приписка «Это Варвара. Предохраняйся и не кури в постели». Андрей был неумолимо последовательным. Отписал ему: «Спасибо, идиот!»
Несколько раз порывался позвонить Варваре и сказать, что нам надо увидеться. Один раз дождался, когда из– за гудков выскочило мягкое «Да». И сбросил.
Прошло почти три недели с момента возвращения. Работа перекрывала все щели для тоски. Даже заметил, что почти стал меньше курить.
В четыре часа утра пришла эсэмэска. Дико разозлился на себя, что не отключил на ночь телефон. Домой приехал заполночь. А завтра в восемь уже надо… «Вера тебя ждет. Я в дороге. Михаил». Долго склеивал в мозгу. Вдруг прострелило. Попробовал перезвонить – вне зоны. Набрал домашний отца Андрюхи.
– Вера.
– Кто это? Глеб? Ты?
– Да. Пришла СМС. Странная какая-то. Что произошло?
– Андрея нет.
Не понял.
– Как нет? Найти не можете?
В телефоне тишина. Потом вздох. Как обратная тяга.
– Нет. Его просто больше нет. Он погиб. Авария на трассе. Миша за границей. В Хельсинки. Сейчас летит сюда. Приезжай, – пустота встряла в разговор. – Пожалуйста.
– Конечно. Я еду. Держитесь там, – глупо приклеил я.
Отзвонился Сереге. Он обещал быть в течение часа.
…Такси везло меня на другой конец города. Сидел прибитый. Затылок вымерзал изнутри. Кровь в глазах. Пальцы сжимают телефон. Почти до хруста.
Но это просто невозможно. Мы же с ним вот неделю назад… И вообще, так не может быть.
Рявкнул на водилу, чтобы он вырубил свой сраный шансон. В тишине подъехали к дому. Серега уже стоял перед воротами. Я расплатился и вышел.
– Привет
– Привет. Ты еще не заходил?
– Нет. Я боюсь. Ну, это… Тебя ждал.
– Ладно, проехали. Ты знаешь, как это произошло?
– Нет.
Открыли калитку. Собаки были закрыты. Во дворе стояли– курили пара мужиков. Поздоровались. Краем глаза зацепил баскетбольный щит на стене гаража. Здесь мы летом с Андреем не один раз…
Массивная дверь. Приоткрыта. Зашли. Вытерли обувь. А дальше – ни шагу.
Вышла Вера Алексеевна. В черных штанах, кофте и косынка черная. Подошла. Обняла. Провела в комнату. Какая-то женщина поставила нам стаканы с чаем.
– Спасибо, что приехали. Пейте чай. Дома прохладно. И…
Остановилась. Вздохнула. Долго не выдыхала. Как перед выстрелом.
– Все так некстати. И… что же я говорю. Тут, в общем, дело такое. Сугубо личное. Миша попросил, чтобы вы забрали тело и привезли сюда. Вот деньги на расходы. Если возникнут проблемы – звоните.
– Вер Лексевна, не волнуйтесь. Все сделаем. С какого морга забирать?
– Не с морга. Из аэропорта.
– Как? Почему? Вы же сказали автокатастрофа…
Заревела тихо в платок, уже и так весь мокрый.
– Мальчики мои. Бедные вы мои мальчики… Вы не в курсе…
РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА
Андрей, как всегда, днем был в «Матрешке». Раздался звонок.
– Андрей Сергеевич?
– Да, я. А это кто? – номер был какой-то странный.
– Это вас из посольства в Италии беспокоят.
– Это кто так, Руслан шутит?
– Андрей Сергеевич, это не шутка. Ирина ваша супруга?
Пауза. Сердце сжалось. Виски застучали. Выдавил:
– Бывшая.
– Ну, у нас нет сведений о том, что вы официально в разводе. При постановке на консульский учет она указала вас как ближайшего родственника.
– Так в чем, собственно, дело?
Трубка осеклась и снова заговорила.
– Четыре дня назад она была обнаружена мертвой на съемной квартире в Риме. Передозировка.
– Как? Вы что там?
Андрей побелел. Сел на диван. В ушах звон.
– Мы смогли уладить все формальности с итальянской стороной очень быстро. Тело мы планируем завтра переслать на родину. Я понимаю, что это бывшая супруга… Но вы сможете забрать тело?
Андрей не мог ничего ответить. Язык прикипел к высохшему нёбу.
– Угу. Во сколько?
– Рейс прибудет в двадцать два тридцать. Возьмите с собой документы. И катафалк. Все разрешительные бумаги прибудут с грузом, – трубка кашлянула – И соболезнуем.
На той стороне прервалась связь.
Первым полетел в стену телефон. Затем Андрей начал крошить мебель. Швырнул стул в барную стойку. Охрана еле успела его скрутить, пока он не разнес все в щепки. Он прошел к себе в кабинет. Потребовал большую бутылку «Ред Лейбла». И не вы ходил до шести часов вечера следующего дня. Взгляд стал неживым… Выжженным.
Не спеша прошел через зал. Забрался в машину. Еще почти час просто сидел в ней и молча плакал. После чего вжал педаль в пол и поехал встречать «Ирочку».
Ночь. Скользкая трасса. Свет в глаза от встречной фуры. Машина ушла в кювет. Перевернулась. Дважды. Андрей не был пристегнут. Перелом основания черепа. Мгновенная смерть…
– Об Андрюше мы узнали только около часа. Миша решил, что мы их проводим вместе. Андрей сейчас в морге. К обеду… Смешно даже – «к обеду»… Заберем его домой. А вы… вы сможете привезти сюда тело Ирины? Вот.
Я сидел, не принимая нереальности всей этой адской феерии. Это не могло случиться именно так.
– Конечно.
Серега молча кивнул головой.
Я сгреб со стола деньги. Засунул в карман. Вера Алексеевна вызвала катафалк. Мы сели в машину к Сереге и двинули в порт. Говорить было незачем.
– Нам нужно проверить груз, – сказал погранец.
– Зачем. Вот объясни мне – зачем?
– Да не волнуйтесь вы. Я понимаю, что у вас горе. Но порядок такой. Мы постараемся быстро.
– Быстро это сколько?
– Ну, полчаса от силы.
Закурили. Серега неестественно вытянулся. Глаза стали взрослыми.
– Слушай, капитан, мы девочку домой везем. К мужу. Давай ускоримся.
Я сунул комок купюр в руку военному.
Тот постоял. Посмотрел на нас. Потом вернул деньги.
– Дураки вы. Оба. Через десять минут со стороны СВХ подъезжайте.
…На обратном пути разговаривать тоже было не о чем.
Мы приехали быстро. Занесли гроб. Опустили на поставленные в зале табуретки. Иринина тетка, единственная ее родственница, рухнула на пол. Женщины ее отвели в спальню. Долго не решались открыть гроб.
Деньги я вернул Вере Алексеевне. Они просто выдавливались из меня.
Примерно через час подъехал Андрюхин отец. Он поздоровался и прошел к себе в кабинет. Вера Лексевна позвала меня к нему.
– Вот такие дела, Глеб. Как я ни старался, не смог его спасти от…
Сильный человек с осунувшимся лицом сидел на стуле. В нем не было ничего живого. Похож на старый саксаул. Видно, что он плакал всю дорогу до дома. Галстук набок. Руки трясутся.
– Здесь никто ничего не мог сделать. Он и не сказал никому. Да и вы знаете, что она для него…
Он поднял взгляд.
– Мы решили похоронить их вместе. Рядом. Вот… Это все может… Ну, я думаю, он бы этого хотел.
Несказанное «если бы был жив» остановило время.
Михаил замолчал. Стягивая с шеи галстук пробормотал:
– Как ты считаешь, я правильно поступаю, а?
– Думаю, да. И да – он бы этого хотел. Теперь надо все сделать так, чтобы нам потом не было стыдно перед ними. Обоими.
Он замер.
– Спасибо, Глеб. Иди, пожалуй, в зал. Я приведу себя в порядок и скоро выйду.
– Хорошо.
Привезли Андрея. И все, к моему ужасу, встало на свои места.
Заносят Андрея. Ставят рядом с Ириной. На таком расстоянии, что кажется, сейчас они протянут руки и встретятся кончиками пальцев.
Даже мужики ревели в себя, отворачиваясь к стене.
Улица. Еще раз прощание. И крик «За что?» в пустоту неба.
Дорога на кладбище. Страшный, дикий, беспрекословный звук. Гвозди. Черт бы побрал эти проклятые гвозди.
И дробь. Первая горсть земли падает на крышку. Как горох на дно кастрюли.
Холмы. Кресты.
Спи, Ромео. С возвращением, Джульетта.
Старая страшная сказка.
Поминки прошли стандартно. Люди сидели с темными лицами. Молчали. Пили. Подходили. Говорили слова. Не для родных – для себя говорили. Я проводил отца Андрея до его дома.
– Глеб. Спасибо. Понимаю, что не те слова, но спасибо.
– Не надо.
– Тебе, может быть, чем-то помочь? Деньги у тебя есть? Ты говори, я дам. Там вещи Андрея, может оттуда что-нибудь? Возьми. Пожалуйста.
Я не знал, что делать. Впервые старуха с косой подлетела ко мне так близко.
Я замолчал. И вдруг сказал.
– Я хотел бы взять диски с музыкой. У Андрея хорошая коллекция.
Отец сел в кресло. Мне даже на мгновение показалось, что он улыбнулся.
– Когда я привез его сюда, первое что мы сделали, пошли в магазин. И он там купил свои первые диски. Иногда он не ложился спать всю ночь. Слушал их. А когда я его за это отругал, ложился в наушниках.
Он поднял глаза.
– Как же будет дальше?
– Будем жить. Примем то, что произошло. Будем вспоминать, каким он был. Как помогал. И как мы ему помогали. И в этих воспоминаниях он всегда будет живым.
Бред.
– Пойдем, сложим диски. Я хочу помочь.
Мы запихали все диски в Андрюхин рюкзак. Подъехала Вера Алексеевна. Мы попрощались.
– Я буду звонить, – сказал я.
– А если сможешь, то и заезжай.
Не спеша шел к остановке. Идти было совсем немного. Но и груз был тяжел. И курилось много.
Сел в первый попавшийся автобус. Я ехал домой, где меня никто не ждал. С дисками друга, которого никогда не увижу.
Все, что от нас остается, – это дети, фотографии и музыка, которую мы любили.
Добрался я ближе к полуночи. Было темно и сыро. Во дворе сидела молодежь. Орала дурные песни. Пила пиво. Да бог с ними.
В квартире холодно. Я поставил рюкзак в центре зала. Почистил зубы. Выпил воды. По спине проскочил холодок. И звон в ушах. И слабость. Такая хитрая и сильная. Не хватало заболеть.
Присел на диван. Подтянул на себя плед крупной вязки.
За окном лилось полупрозрачное молоко.
Беспечный туман захватывал город как подлый и, при этом, нежный враг. Захватывал жестоко и грубо – дом за домом, квартал за кварталом, не щадя ни мусорки, ни памятники, ни автобусные остановки. Появлялся легким паром по земле, а через мгновение бесшумно съедал все вокруг.
Слегка подвыпившие сограждане начинали основательно сомневаться в законах притяжения, а фары машин впивались в дорогу, как глаза сонных гончих в кровавый след. Никто не страдал от этого, просто одиночество от его атаки становилось слишком уж красочным и объемным. Но не в этом проявлялось теплое лукавство тумана, а в тишине.
В абсолютной бесчувственной тишине, в которую можно было спрятать руки и которую нельзя было ни схватить, ни уничтожить. И каждый, кто попадал в эту оккупацию, понимал, что он один, и никого нет рядом, когда ничего рядом-то и нет. А тот, кто был дома, наконец-то замечал, что мир гораздо меньше, и в данную минуту он вполне укладывается в декорацию из голых веток, которые постоянно были рядом, но которые ты не замечал, когда смотрел на дорогу.
И ты точно знаешь, что это пройдет и что от смутного оккупанта не останется и следа к утру, знаешь но… Ты знаешь, что ветки, что тишина, что туманное одиночество это не просто так. Это…
И тихонько провалился в сон.
