Добравшись до дома уже ночью, Данила, как и предполагал, никого там не обнаружил. Осторожно ступая между разбросанных вещей, он прошелся по квартире, осмотрел каждый закуток, заглянул и на балкон, после чего отправил Виктору СМС, мол, все в порядке, можешь спокойно приезжать. А сам в изнеможении, даже не раздевшись и не расстелив постель, лег на диван.

Данила не сомневался, что мгновенно провалится в сон, едва тело примет горизонтальное положение. Однако ни стремительного провала, ни постепенного погружения в сон не последовало.

Он свернулся калачиком, чувствуя, как страшно умаялся, и поначалу никак не мог понять, отчего не в состоянии заснуть. Только через некоторое время Данила вдруг ясно ощутил, что жутко устал не столько от последних событий и переживаний, связанных с кражей кенозина, сколько от самого себя, от собственного существования. Он принялся размышлять о своей жизни – не как обычно, не перебирая в уме текущие дела и хлопоты и планируя, что нужно успеть сделать завтра, а стал отстраненно оценивать в целом свое прошлое, настоящее и возможное будущее. Он смотрел на себя словно бы со стороны, как на чужого человека, и жизнь этого человека показалась ему несусветно убогой и жалкой.

В самом деле, кто такой Данила Емельянов на этой земле?

С одной стороны, если мерить по общим меркам, рассуждал он, все у него вроде бы не так уж отстойно. Не дебил, окончил бакалавриат одного из престижных универов – выучился на программиста. Может обеспечить себя. Более или менее. То есть скорее, конечно, менее, а не более, но все-таки он вполне самостоятельный человек. Деньги с родителей не тянет. Изредка, конечно, просит их помочь, но только если оказывается в реально трудном положении. Не то, что Витек, которому мать втихаря от папаши без конца подбрасывает то на ремонт машины, то еще на что-то.

Единственное, наверно, с чем Даниле не везет, так это с телками. Вот с ними – действительно не очень. То густо, то пусто. Скорее, конечно, пусто, чем густо. Но и нельзя сказать, что совсем пусто. Главное даже не в этом, а в том, что всегда у него подруги оказываются недолговременными, не успеешь оглянуться, как уже очередная упорхнула и надо искать следующую. Все как-то получается урывками, не гладко. Хотя, с другой стороны, у кого может быть гладко, если мужчина не настроен позволить кому-то стреножить себя «отношениями»? «По-другому и быть не должно», – подумал Данила в попытке примириться с действительностью, однако маневр не удался, потому что он вспомнил про Виктора. Вот же прямо перед ним пример – Фигаксель, у которого все наоборот. Разве когда-нибудь бывало, чтобы Витек оставался без постоянной подружки, не считая в дополнение еще и временных? Да никогда такого не бывало.

Данила, пожалуй, впервые подумал, что завидует товарищу, и осознать это было неприятно. Он всегда искренне считал, что не способен на подобного рода чувства. Тем не менее, похоже, никак по-другому назвать то, что он сейчас ощущает, нельзя – он испытывает зависть. Оправдывало его в собственных глазах и отчасти утешало лишь то, что при этом ему не захотелось сделать другу Фигакселю пакость или хоть мысленно пожелать ему неприятностей, просто он подумал, что это несправедливо: кому-то все отмеряется половником, а кому-то – по чайной ложке.

А какого черта? Так не должно быть. Где логика? Он что, например, рядом с Витьком такой уж прямо урод? Нет же. Совершенно точно – нет. У Витька самое обычное лицо. Во всяком случае, вполне сопоставимое с его лицом. Даже если учесть веснушки и нос с горбинкой, вспомнил Данила свои привычные претензии к отражению в зеркале. Но это мелочи. Вон, у Фигакселя уши какие. Не огромные, может быть, но они у него точно больше, чем полагается, и – ничего, девок это никак не напрягает, не отпугивает. А фигура? Фигура у обоих тоже обыкновенная. Витек, возможно, малость более подтянутый. Жилистый. Но все-таки, если объективно, никто не скажет, что Фигаксель сложен, как бог. Он просто худой.

Данила ворочался на диване и вздыхал. Злобное недовольство, вызванное этими размышлениями, вперемешку с нервным утомлением превратились в его сердце в адскую смесь, которая горела черным пламенем, отнимая, казалось бы, последние его душевные силы, но при этом парадоксальным образом не позволяла окунуться в такое желанное сейчас забытье.

«Господи, да при чем здесь женщины?! – подумал Данила. – О чем я вообще? Это все не то. Дело не в них. Женщины – не самое главное. Женщины – это только индикатор. Да. И причем высококлассный индикатор. Потому что у них звериное чутье на мужицкий потенциал, на наше нутро. Их интуиция работает, как антивирус. Их нюх в режиме постоянного сканирования распознает, кто из окружающих мужчин на какой результат жизни запрограммирован. Вот где у нас различие с Витьком. У меня в мозгах прописана другая программа, чем у него, и девахи это усекают, – подвел итог Данила. – Или не в мозгах – может, в характере».

Этот вывод напрашивался сам собой. Даниле не оставалось ничего другого, как признать, что он несостоятелен. И если уж признавать это, решил он, то без оговорок и без приглаживания правды. Надо четко сказать себе: Данила Емельянов – лузер. Человек, который за всю свою жизнь в принципе неспособен совершить хоть одно сколько-нибудь значительное дело. Таких, как он, на свете немеренные толпы. Обычное ничтожество. Таких миллионы. Миллионы толп. И неважно, по какой причине дела обстоят именно так, а не иначе.

Или важно?

Данила встал, протопал в ванную комнату, умылся холодной водой, затем пошел на кухню. Там он набрал из-под крана воды в электрочайник, включил его и закурил.

Объявив себе приговор, Данила, между тем, не приуныл. Он разозлился, словно бездарью его обозвал другой человек, какой-то хам, случайно повстречавшийся на улице. За такие вещи в морду бьют. А он сам себе их говорит и сам себе предлагает с этим культурно согласиться.

Согласиться с тем, что он посредственность, Данила не мог. И дело тут не в гордости, размыслил он, а в том, что это не соответствует действительности – все-таки не соответствует. Как ни крути, не может считаться дураком человек, который уже немало программ написал, а теперь еще написал и уникальную программу интерфейса для чтения медиатекстов – ну или, если уж быть щепетильным, почти уже написал, осталось там немного.

Данила вспомнил, как этим вечером, еще несколько часов назад, признался Виктору в том, что работает над программой управления видеороликами и иллюстрациями, встроенными непосредственно в текст. Фигаксель-то, между прочим, от души порадовался за него. Хвалил, всячески интересовался деталями, желал удачи. Припоминая этот момент их беседы в восточном ресторане на Мясницкой, Данила даже заулыбался – чертовски приятно, когда тебя понимает друг, когда он искренне радуется твоим успехам, а не затаивает зависть, как некоторые…

Данила не то чтобы повеселел, но несколько приободрился. Он был по-прежнему зол и недоволен собственной жизнью, но решил, что мыслить о ней следует более конструктивно.

Итак, его абсолютно точно нельзя назвать бездарью, потому что он не бездарен. Но тогда почему он считает себя ни на что не способным? Почему он так несчастен? При появлении в мыслях слова «несчастен» Данила поморщился – даже не проговоренное вслух, это слово отдавало когда-то читанными по школьной программе классическими русскими романами с их неуместной в наши дни сентиментальностью, но другого слова для своего нынешнего состояния он подобрать не мог. То есть какой-нибудь модный «депрессняк», конечно, в данном случае тоже подошел бы, но только с оговорками, потому что, едва успев стать модными, такие слова истирались от частого употребления и измельчались. ОК, значит, проблема опознана: надо понять, почему перспективы его жизни кажутся ему настолько серыми, обыденными, настолько непривлекательными, что и жить-то, получается, особо незачем?

Чего ему не хватает? Что могло бы внести в его жизнь счастье (опять дурацкое старое слово), или что могло бы сделать ее хотя бы не такой тухлой, как сейчас? Слава? Ну, если честно, быть знаменитостью он бы хотел. Данила попытался представить себя популярной личностью. Но не раздающим без конца интервью, не участвующим во всех, куда позовут, телепередачах и ток-шоу, нет – он хотел быть «тихо» знаменитым, то есть чтобы все его знали и чтобы в то же время он мог продолжать жить «обычной» частной жизнью. Хотя понятно, что обычная жизнь для знаменитости недоступна, вести обычную жизнь можно будет только за высоким забором, придется таиться от окружающих, избегать общественных мест. Тем не менее, оказаться прославленным программистом, создателем каких-то принципиально новых вещей, кем-то вроде Стива Джобса, – это было бы классно. По той простой причине, что именно слава является реальным подтверждением успеха. Слава и еще богатство.

Данила хмыкнул. Деньги и слава сопутствуют успеху – мысль, конечно, гениальная. Надо ж было столько пыжиться и так натужно кумекать, чтобы докумекаться до такой банальщины. Как там Фигаксель сказал? Адмирал Ясен Пень открывает Америку. Картина маслом. В очередной раз.

«Нет, секунду, – подумал Данила, – банальность банальностью, но дело не в ней. А в том, чтобы для себя определить приоритеты. Все люди вроде как не против того, чтобы быть богатыми и знаменитыми. Но кто идет к этому? Кто по-настоящему именно к этому стремится? Вот что тут принципиальное и основное – понять все это в применении к своей конкретной жизни. Так что, плевать на то, как это все звучит – тупо или креативно».

Данила отхлебнул чаю. В общем, надо стать богатым и знаменитым. Вот так просто. Значит, решено.

И, стало быть, это и есть то, чем отличаются друг от друга он и Витек? Чтобы сравняться с Фигакселем ему не хватало решимости стать богатым и прославленным? Как-то тут концы с концами не сходятся. Хотя бы уж из-за того, что Фигаксель явно не стремится ни к богатству, ни к известности. Нет, все правильно. Витек ни к чему такому не стремится, но по всему чувствуется, что если ему вдруг вздумается, то он обязательно добудет и богатство, и славу. Причем без помощи папочки. Это просто прет из Фигакселя. Харизма – вот как это называется. У Витька внутри есть особая энергия. Она в нем скрыта, но неглубоко, она из него прямо лучами исходит. Это и чуют женщины, когда с ним знакомятся. «А у меня этого нет, – подумал Данила. – Вернее, раньше не было. До сих пор не было, а теперь будет».

Данила вспомнил, как с год назад случайно повстречал на улице своего сокурсника Вишневского – тот в университете тоже всегда выделялся характером. Как водится, стали интересоваться, кто где работает, и сокурсник сказал, что создал фирму. Правда, не в сфере ИТ-технологий, которым они обучались. Его фирма занималась тем, что размещала в общественных женских туалетах автоматы по продаже колготок, а еще прокладок, тампонов и прочих предметов гигиены. Это были автоматы, при помощи которых другие бизнесмены до сих пор продавали только шоколадные батончики, бутерброды – в общем, сухомяточную снедь – в аэропортах, на вокзалах, во всяческих торговых и развлекательных центрах. А он, Вишневский, догадался закладывать в раздаточные ячейки автоматов то, что может пригодиться любой женщине в туалете. Но, собственно, это детали, Данила вспомнил сейчас Вишневского лишь потому, что тогда же, на улице, спросил его, как поживает друг Вишневского, Гаспарян. Вишневский и Гаспарян были в университете не разлей вода, и Данила подумал, что они вместе туалетный бизнес наладили. Но Вишневский ответил:

– Да нет, один обхожусь. Гаспарян, конечно, нормальный пацан, честный, ему можно доверять, но… хрен ли в мне в его честности и в этой его верности? Не это важно. То есть честный человек – это, конечно, хорошо, но только когда он у тебя работает наемным сотрудником.

Сказав это, Вишневский чуть усмехнулся и глянул, прищурившись, искоса, будто хотел еще что-то добавить, но не добавил, потому что такие вещи умные люди сами должны понимать. И тогда Данила поймал себя на мысли, что ведь речь-то идет не только о Гаспаряне. Этот хитроватый и немного насмешливый взгляд Вишневского словно говорил, что не всякому дано добиться успеха и что Данила – такой же славный малый, как Гаспарян, но и так же не способный взять верх в этой жизни. Этот взгляд Вишневского был отстраняющим, обозначающим дистанцию. Это был взгляд, как определил его для себя Данила, взглядом не соседа по окопу, а взглядом из окопа напротив, из окопа, находящегося по ту сторону линии фронта, по ту сторону успеха. Он как будто говорил Даниле, что они могут улыбаться друг другу, могут, как полагается сокурсникам, иногда встречаться на юбилейных застольях и вспоминать студенческие дни, но их общее прошлое не заменит разного настоящего и разного будущего.

– Козлина! – вслух сказал раздосадованный этим воспоминанием Данила и снова закурил. Ну ничего, он еще покажет, на что способен, и этому хитрожопому Вишневскому с его сраным сортирным бизнесом, и дурам телкам, и всем.

В этот момент раздался звонок в дверь. Когда Данила отпер ее, в прихожую ввалился Виктор, вернувшийся от своей подружки.

– Ну и репа у тебя, Даницыл, – с порога сказал он. – Ты чего одетый? Не спал, что ли?

– Да, что-то не могу уснуть.

– А я просто падаю, так спать хочу. Ну что, тут все тихо?

– Да.

– Держи свой рюкзак. Понесешь обратно на работу? – Виктор чуть встряхнул рюкзачок, в котором был термос с кенозином. К одной из молний на рюкзаке была приторочена георгиевская ленточка. Символ Победы. Данила, как и многие молодые люди его поколения, как-то особенно гордился именно этой вехой в истории страны – победой России над фашистской Германией, а не чем-то другим, скажем, не первым полетом человека в космос.

– Да. Уже скоро, получается.

– А, погодь, забыл, – Виктор притянул рюкзак, уже оказавшийся в руках Данилы, к себе и достал из него две большие алюминиевые банки пива. – Пивка не хряпнешь?

– Давай.

Данила поставил рюкзак на пол у двери, чтобы не забыть его взять с собой, когда отправится на станцию искусственного осеменения животных, и открыл банку.

Они прошли в большую комнату, где до этого тщетно пытался уснуть Данила.

Виктор, сидя в кресле и попивая пиво, стал рассказывать о сексуальных достоинствах девушки Тамары. Данила сидел рядом, в другом кресле, поддакивал и кивал, но не слушал товарища.

Данила думал о своем: «Так, значит, мне нужны слава и деньги? А зачем? Если бы я хотел и мог их получить, наверно, я давно бы уже начал перемещаться в их сторону. Но у меня так выходит по жизни, что я, наоборот, чуть ли не увертываюсь от них. Работал же после университета в Юнилевере – громадная корпорация, нормально зарабатывал, были неплохие перспективы роста. Лет сколько-то поработал бы и стал бы начальником отдела. Потом стал бы руководителем более крупного подразделения. В конце концов, возможно, даже дорос бы до вице-президента. Так нет же, надо было разругаться с начальством. Короче, получается, что деньги – это не мое. Слава как-то тоже не очень греет. Выходит, ни того, ни другого мне не видать как своих ушей – так, что ли? Мы действительно сильно отличаемся, – Данила посмотрел на Виктора, который быстро устал рассказывать про свои сексуальные подвиги и просто молча пил пиво. – Да, Витек может добиваться успеха, если захочет, а я не могу, и главное, никогда и не захочу этого изо всех сил. А если не хочешь чего-то изо всех сил, то и ни черта не выйдет. Но если отбросить способности, если не думать, смогу я что-то сделать или не смогу, а только просто подумать, чего я хотел бы сделать такого крутого в жизни? Что это могло бы быть? Ну, скажем, вот мне не очень нравится, как устроена жизнь. То, что я могу по-настоящему захотеть – это вот это: сделать что-то, чтобы изменить отношения между людьми. Причем глобально. Во всем мире изменить отношения людей. А почему нет? Не в одной же России есть множество людей, которые недовольны устройством общества, повсюду есть такие. Везде кто-то хочет большей справедливости для всех. И надо просто подойти к этому, как будто у меня такое задание от начальства – написать программу изменения отношений в сторону справедливости». Тоска по величию мечтаний и свершений, тоска по участию в Истории с большой буквы снедала Данилу.

И тут в голове Данилы мелькнула некая мимолетная идея. Некая мысль о том, как можно было бы устроить больше свободы для себя и для всех на планете. Но Данила сразу забыл, что ему пришло на ум. Видимо, сказывалась усталость. Или идея была слишком необычной, чтобы для нее сразу отыскалась словесная форма. Не забыл он лишь некие обрывки мгновенных вспышек размышлений, предшествовавших появлению идеи.

У Данилы был хороший опыт в продумывании идей, возникавших при написании компьютерных программ. И этот опыт подсказывал, что сейчас очень важно не упустить эти обрывки, потому что они связаны друг с другом определенной логикой, которая и позволила достичь конечной идеи – той самой, что в данный момент была утеряна. Главное не упустить эти обрывки мыслей, и тогда их связка, как нить Ариадны, выведет мысль, заблудившуюся в извилинах мозга, к свету.

Надо срочно записать эти куски, решил Данила. Он встал и, даже не заметив, что Виктор уже спит в своем кресле, бросил ему: «Я сейчас» и пошел в другую комнату. Там он нашел свой ноутбук и поспешил с ним на кухню – чтобы можно было работать и курить: они с Виктором давно уже договорились, что в комнатах на ночь дымить не будут. Впрочем, ночи уже не было и в помине, за окном рассвело, и на их пятнадцатом этаже слышно было, как во дворе, где-то внизу, вовсю чирикали воробьи.

На кухне Данила включил ноутбук, создал вордовский файл и напечатал первую строчку: «Манифест недовольного». Затем отбил абзац и выстучал с красной строки: «Ради всеобщей справедливости и свободы для каждого». Спустя некоторое время еще раз нажал на «энтер» и с воодушевлением напечатал третью строку: «Государство – это я». Потом задумался. Он никак не мог сообразить, куда двигаться дальше. И тут нить Ариадны сделала свое дело. Данила хлопнул себя ладонью по лбу и, сказав вслух: «Эврика!», напечатал на следующей строке: «Государство – это человек». Покопавшись в интернете, Данила очень быстро обнаружил, что у этой фразы вроде бы имеется автор – Платон. Ну, разумеется, куда же без древних греков! «Интересно, есть ли хоть одна фундаментальная мысль, которая не приходила в голову грекам? – подумал Данила. – За их былые интеллектуальные заслуги Евросоюз и тянет на себе долги Греции, предки этих ребят еще в древние века заработали им пенсию».

Однако, почитав в интернете подробнее о том, какой смысл вкладывал древнегреческий философ в дефиницию «государство – это человек», Данила приободрился. Платон подразумевал лишь то, что государство похоже на человека, но при этом считал, что человек должен служить интересам государства. Данила хмыкнул. Выходит, социализм в России строили по чертежам Платона. Надо же, а он и не знал. Вот надо было не прогуливать лекции по философии. «Ладно, Платоша, у меня все будет ровно наоборот. Не человек для государства, а государство для человека. Но как? Надо все хорошенько обмозговать. А потом расписать повнятнее и перевести на инглиш, перед тем как публиковать в интернете», – подумал Данила.

Мысль о том, что свои идеи следует опубликовать в сети, возникла у Данилы еще в комнате – пожалуй, ради этого он и сел за клавиатуру, но теперь он сформулировал это уже как задачу, как ТЗ. Перевести текст на английский язык проблемы для него, выпускника Высшей школы экономики, чрезмерного труда не составляло. Но как бы то ни было, всем этим надо будет заняться завтра, устало подумал он, главное, что сейчас уловлена основная идея текста.

Данила выделил первую строчку, выровнял ее по центру, сделав заголовком, и чуть подправил. Получилось так: «Манифест недовольных». Он потянулся и утомленно сощурился на солнце, выбравшееся из-за соседнего дома. На сегодня хватит, решил он, пора поспать хоть немного. Данила нажал на крест в правом углу экрана и затем на «Да» после запроса «Сохранить изменения?».

Затем он, спохватившись, вновь открыл файл и добавил внизу: «Это не месть другим людям. Не месть бывшим начальникам, не месть бывшим женщинам, а только месть себе прошлому, месть тому человеку, кем я был до того, как решил изменить себя и изменить устройство всех обществ на всей земле». На сей раз он закрыл файл, не дожидаясь диалогового окна с запросом о сохранении изменений в тексте, потому что сразу кликнул «Сохранить».