После перцовых притираний, которые устроила Кутыкину рыжая Вуди, он, выйдя из туалета, выглядел таким беспомощным, глаза его, обрамленные красными кругами, смотрели на мир так обиженно и он с таким затравленным видом попросил Ольгу проводить его до дома, что она почувствовала себя обязанной пойти с ним.

С одной стороны, вроде ничего страшного – почему бы не проводить человека до дома и не попить с ним чаю, как он предложил. Посидеть с ним немного, морально поддержать, а потом, когда он придет в себя, заказать такси и уехать. Чего ей бояться? Не остановит же он ее силой, если она решит распрощаться. Хотя от мужиков, особенно подвыпивших, всякого можно ожидать. Но дело было в другом – в том, что, с другой стороны, именно в отношениях с мужчинами Ольга особенно не любила ситуации, которые хоть в какой-то степени принуждали ее склоняться к тем или иным решениям. Этого Ольга и опасалась в начале разговора с Кутыкиным, когда он стал зазывать ее к себе домой, – что обстоятельства в процессе встречи сложатся как-нибудь так, что ей придется делать выбор – идти к нему или не идти – без полной свободы этого самого выбора. И вдобавок к двойственным ощущениям по поводу похода к писателю она действительно сочувствовала ему.

Словом, когда Ольга переступала порог квартиры, авансом предоставленной Кутыкину за пока не написанный сценарий, она нервничала, не зная толком, как относиться к своему визиту и какой линии поведения придерживаться.

Предложив Ольге располагаться, Виталий Кутыкин с двумя бутылками водки, одна из которых, правда, была более чем наполовину опорожненной еще в кафе, протопал прямо на кухню. Там он преобразился. В навесном шкафчике отыскались рюмки. Насвистывая, писатель деловито достал из сушилки тарелку, положил на нее кое-какие фрукты из холодильника и хотел отнести все это в комнату, но ему отчаянно захотелось сначала быстренько хлопнуть пятьдесят граммов в одиночку. Он тут же налил себе.

– Я, наверно, разуюсь? – спросила Ольга, все еще в нерешительности стоявшая в прихожей.

Кутыкин возвратил запрокинутую в выпивательном движении голову в исходное положение. После рюмки у него перехватило дыхание. Он несколько секунд переждал, давая организму возможность благосклонно воспринять глоток. Наконец удостоверился, что порция принята, и только тогда задышал и ответил по-гусарски развязно:

– Разувайся хоть догола.

С учетом того обстоятельства, что еще пять минут назад он выглядел совершенно убитым, эта фраза прозвучала неуместно. Слишком быстрым было перерождение. Стало очевидно, что в кафе он ломал комедию на тему «Утонченная натура писателя подавлена грубостью жизни», чтобы Ольга согласилась проводить его до дома, – и теперь сам же разоблачил свою уловку.

– Я – в смысле очень жарко, – поспешил поправиться Виталий. – И… э-э… чувствуй себя как дома.

– Да я поняла, – со смехом сказала Ольга.

Она действительно все поняла. И ей даже польстило, что Кутыкин старается показать себя джентльменом. Как ни говори, приятно, что тебя пытается охмурить знаменитый писатель. Еще бы! Скажи ей кто-нибудь еще вчера, что сам Кутыкин, глядя на нее с нескрываемым мужским интересом, станет упрашивать зайти к нему домой, это прозвучало бы фантастично. Тысячи молодых женщин с данными, позволяющими претендовать на хорошие жизненные перспективы, были бы рады подобному шансу.

Кутыкин и Ольга расположились в комнате, где стоял письменный стол. Усевшись в кресла, рядом с которыми стоял низкий журнальный столик, на который Кутыкин и поставил бутылки, рюмки и тарелку с фруктами, пили потихоньку водку, закусывая яблоками, бананами, грушами. Ольга отметила про себя, что комната пустовата и не обжита. И подумала, что, будь она здесь хозяйкой, например, в качестве жены Кутыкина, то живо бы обуютила эту холостяцкую берлогу. Других комнат она не видела, а Виталий осмотреть их не предложил, увлекшись водкой, но было и так понятно, что площадь квартиры позволяет широко развернуться с приятными хлопотами.

Виталий вел себя непринужденно, но сдержанно. Пытался поначалу веселить Ольгу, рассказывал анекдоты, отпускал смелые комплименты в ее адрес, но та умело поддерживала в разговоре дистанцию. Ольга решила, что раз уж он так разохотился, то пусть потрудится завоевать ее, и поэтому время от времени переводила разговор на серьезный лад. Мало-помалу Кутыкин и сам увлекся обсуждением проблем писательского искусства, то есть рассказывал о том, как сам пишет. А когда она спросила о сценарии, про который он завел речь в кафе, Виталий рассказал мгновенно сочиненную небылицу. Якобы некая частная кинокомпания заказала ему сценарий, а затем из-за финансовых проблем отказалась от замысла. В фильме, мол, планировалось представить историю, которая могла бы объединить разные слои населения страны вокруг идеи великого будущего России.

По словам Кутыкина, он настолько загорелся этим проектом, что решил во что бы то ни стало найти спонсора. И тогда, дескать, ему в голову пришла счастливая мысль – кому же и финансировать такой фильм, как не государству? И вот Кутыкин позвонил в администрацию президента страны, изложил им свою мысль, те доложили президенту Паутову, который пришел в восторг от идеи Кутыкина. Сразу же было организовано награждение Кутыкина званием «Заслуженный сетевик» – в качестве повода для встречи с президентом в Кремле. (Этот эпизод, с удовольствием заметил писатель, особенно впечатлил Ольгу – она, как оказалось, видела в новостях по телевизору скромную, почти домашнюю церемонию награждения и слышала ответную краткую речь писателя.) После этой-то церемонии между Кутыкиным и президентом и состоялся разговор, и Паутов лично гарантировал Кутыкину режим всяческого благоприятствования для создания фильма. Однако теперь, добавил Виталий, возникла загвоздка. Черт бы побрал этих российских чиновников! Администрация президента, как всегда, взялась за выполнение приказа слишком ретиво, уже намечен режиссер, подбираются актеры. Но проблема в том, что сценария пока нет. Есть лишь некие общие идеи. Его, кутыкинские, идеи.

Конечно, добавил писатель, он сам виноват, что в беседе с президентом заверил его, будто бы готов написать сценарий за месяц, а то и быстрее. Ну то есть Кутыкину это, разумеется, под силу. У него действительно есть отличные идеи для фильма. Но, к сожалению, напрочь отсутствует чисто технический опыт в написании сценариев. В общем, чтобы запущенная киномашина не остановилась, нужно в считанные дни слепить хоть что-нибудь. Что-нибудь более или менее профессиональное с типажами главных героев и с главной линией сюжета. А потом исходную «рыбу» можно будет поправить. Да хоть полностью переписать. Главное сейчас не затормозить процесс. Потому что если проект временно приостановят из-за отсутствия сценария, то понятно, что больше уже к нему не вернутся. Ведь всем известно: в России нет ничего более постоянного, чем временное. Вот такая проблема.

Что же касается главной сюжетной линии, она, по мысли Кутыкина, должна повествовать о таинственном международном закулисье, о нескольких глобальных корпорациях, которые намерены диктовать свою волю народам всей планеты. Вдохновитель этих темных сил, глава тайного совета корпораций (американский миллиардер), намерен начать с беспрецедентной хакерской атаки на электронные сети России, Европы и США. В России ему будет помогать заместитель главы ФСБ, который хочет занять место шефа. Отпор зарвавшимся международным олигархам даст офицер ФСБ (возможно, в отставке), он разоблачит по ходу дела и предателя в ФСБ. А поможет бравому офицеру молодая сотрудница американских спецслужб. Возможно, идея сюжета не очень-то новая, согласился Кутыкин, в сериале о Джеймсе Бонде и тому подобных боевиках примерно такие же байки эксплуатируются уже полвека. Но какая разница? До сих пор это еще никому не приелось.

Писатель так увлекся своими россказнями, что не замечал, как выпивает рюмку за рюмкой. Однако не столько истовость Кутыкина в употреблении спиртного, сколько его неуемное словоизвержение начало тревожить Ольгу. Было обидно, что он совершенно позабыл о том, что перед ним сидит женщина, которую он пригласил к себе с явным намерением соблазнить. И очень скоро чувство досады стало преобладать.

Писатель обращался к ней как к коллеге. И только. Ему определенно нравилось, что она понимает его с полуслова, и это, очевидно, так вдохновляло его, что он говорил и говорил. Уж она и томно улыбалась ему. И демонстративно расстегнула две пуговицы на своей белой кофте-сорочке, говоря, что, мол, надо же, какая выдалась жаркая ночь (причем слово «жаркая» было произнесено с особым нажимом). И пару раз наклонялась за как бы случайно оброненной на пол зажигалкой, демонстрируя то, что скрывалось, несмотря на расстегнутые пуговицы, под кофтой – все без толку. Ни на грудь ее, ни на какие другие места, достойные алчных мужских взглядов, писатель не обращал внимания, лишь иногда невидяще посматривал ей в глаза. И хуже того, постепенно Кутыкин перестал даже изредка взглядывать на Ольгу. Токуя глухарем, он, казалось, вовсе забыл, что рядом есть кто-то еще, и теперь либо смотрел в угол комнаты, либо закатывал глаза к потолку.

Ольга решила пойти ва-банк. Про свои не очень гладко бритые икры ног она уже не думала. Вернее, на секунду она вспомнила о них, однако рассудила, что Виталий уже достиг степени опьянения, когда мелочи вроде небритых икр не имеют ни малейшего значения. Гораздо более актуальным было то, что Кутыкин откупорил вторую бутылку. Было ясно, что уже в ближайшее время он может допиться под свое монотонное бормотание до коматозного состояния и таким образом окончательно выпадет в качестве мужчины из формата свидания. Ольга даже мысленно произнесла фразу, которую сценаристы телесериалов традиционно вкладывают в уста медсестер при виде умирающего пациента: «Мы его теряем!».

* * *

А между тем в другой части центра Москвы, в самой центральной части центра, в Кремле, тоже прозвучала эта фраза: «Мы его теряем!» Она прозвучала из динамика аппарата видеосвязи на столе президента Российской Федерации Владимира Ивановича Паутова, а произнесена была в микрофон в Беловежской пуще, в летней резиденции белорусского президента Антона Максимовича Микулова. Но сказал это не Микулов, а его бессменная в течение последних двенадцати лет правая рука, министр безопасности Белоруссии Владислав Сидорович Чернега.

– Слава, – обратился Паутов к экрану, с которого на него смотрела седовласая голова встревоженного Чернеги, – мы ведь с тобой сто лет друг друга знаем. Ты можешь без вот этих вот, – Паутов ладонью показал над столом плывущую зигзагом рыбу, – просто объяснить, что происходит? Я понял, что Максимыча инфаркт свалил. Но на хрена мне-то так срочно вылетать в Минск?

– Он совсем плох. Врачи говорят, может уйти в любую минуту. И он просит. Говорит, что соберется с силами и сделает с тобой совместное видеообращение к белорусскому народу и к народу России, – на экране было видно, как Чернега округлил глаза и немного подался вперед, словно хотел сказать нечто секретное на ухо близко сидящему от него собеседнику. – Хочет перед смертью объявить о том, что подписал с тобой соглашение о полном воссоединении России и Белоруссии. То есть фактически, Володя, речь о том, что теперь ты становишься президентом объединенного государства. Понимаешь, какие перспективы?

* * *

Ольга встала, расправила плечи и с рюмкой в руке подошла к развалившемуся в кресле осоловевшему Кутыкину.

Он посмотрел на нее и смолк.

Она сказала:

– За все это надо выпить.

– С удовольствием, – проговорил писатель, пытаясь придать своей пьяненькой улыбке игривость, и взял рюмку с журнального столика.

– На брудершафт? – сказала Ольга.

Он, кряхтя, стал собирать себя в кресле, чтобы встать. Но она не дала Кутыкину подняться и сама села ему на колени.

Через минут пять возни, неуклюжих объятий и поцелуев, которые Виталий, по всей видимости, старательно исполнял в качестве прелюдии, Ольга нетерпеливо выдохнула и, встав с его колен, начала раздеваться. Впрочем, Кутыкин к этому моменту уже несколько раззадорился, а когда она резко поднялась, сообразил, к тому же, что следовало бы пошевеливаться энергичнее, и взял себя в руки. Он неожиданно не без элегантности встал с кресла и, тоже раздеваясь, сказал:

– Пойдем в спальню?

Однако в спальне, на широкой кровати, в которую они легли, дело все равно не заспорилось. Виталий еще некоторое время потискал Ольгу, затем притянул ее руку к своему паху. Но когда нежные поглаживания помогли наконец с эрекцией, он вопреки ожиданиям Ольги даже не попытался заняться с ней сексом. Беллетрист томным голосом сказал: «Погоди, я лучше сам» и, отставив ее ладонь в сторону, принялся работать собственной рукой.

Кутыкин, отвернувшись от нее, мастурбировал, а она, лежа на спине и заложив руки за голову, глядела в потолок. В голове ее вертелись слова «Превратности любви», которые довольно быстро показались ей не очень-то своевременными. Гораздо более своевременной, подумала она, было бы фраза «Ну, не еж твою мать?».

Ольга была разочарована. Вместе с тем трудно сказать, что именно расстроило ее в большей степени – странный способ секса или смутное предощущение потери той магии, что привела ее в кровать Кутыкина. Как ни крути, до этого момента ей казалось, что между ними возникло некое особое чувство, некое взаимопонимание, которое возможно только при встрече родственных душ. Во всяком случае Кутыкин дал ей множество прямых и косвенных поводов так думать. А сейчас… Она стала припоминать, как все у них было этим вечером, и ей почудилось, что расстраиваться она начала чуть раньше, когда села на колени Виталию – уже тогда она по его движениям почувствовала, что ничего у них не получится. Была в его ласках какая-то фальшь, какая-то недострасть. Вот что было обидно.

Она не знала, что и делать. Встать и пойти выпить? Было бы очень кстати. Или подождать – может, это все-таки для него лишь разогрев и он сейчас займется сексом с ней, а не со своей рукой? Но Кутыкин продолжал самозабвенно онанировать и на Ольгу не обращал никакого внимания. Похоже, ему от нее в этом смысле уже больше ничего не было нужно. «Понятно, – подумала Ольга, – почему он до сих пор ни на ком не женился. Кто ж за такого пойдет?». Тут ей на память пришла рыжая Вуди. Интересно, почему эта Вуди вцепилась в Кутыкина – при такой-то специфической сексуальной жизни с ним? Хотя чему удивляться? Многие женщины готовы разыгрывать роль музы при несостоятельных в сексе знаменитостях. Это дает определенный статус, позволяет вертеться в «светских кругах», среди известных и богатых людей – там, глядишь, можно и другого влиятельного мужчину подцепить, но уже с более или менее нормальной психикой и сексуальными привычками.

Тем временем Кутыкин кончил, пробормотал извиняющимся тоном что-то про «много водки» и про то, что, «вообще-то, так редко бывает», и пошлепал босыми ногами в ванную комнату.

– Ну да, «редко бывает», так я и поверила, – тихо сказала Ольга, когда он закрыл за собой дверь ванной.

Она встала с кровати и вышла в комнату, где стоял письменный стол, на котором был монитор и клавиатура с мышью. Она присела на стул и машинально стала барабанить пальцами по столу. Желание выпить пропало. Наоборот, она окончательно протрезвела, и сейчас это состояние было к месту и больше устраивало ее. «Надо ж было так вляпаться, – подумала она. – Сама виновата. Можно было сообразить по его виду, что он не очень-то жаждет трахнуться. И незачем было лезть к нему на колени. Дура! Хотя кто же мог предположить, что сам крутышка Виталий Кутыкин окажется… Даже и не знаешь, как назвать этот маразм». Тут Ольга вспомнила словечко, которое отпустила в кафе Матильда, когда втирала писателю перец в глаза – «дрочила». Да, это, пожалуй, в точку. Девушка, без сомнения, знала, о чем говорит.

Пора, наверно, ехать домой, устало решила Ольга. Все это надо спокойно обдумать. Хотя и сейчас понятно, что любовниками они быть не могут. Не говоря уже про более серьезные отношения. Ходить в женах, или пусть только женщинах, знаменитого писателя и ради этого терпеть такую половую жизнь с ним – нет, такое хамелеонство было не для нее. Что дальше? Предложить ему быть друзьями и тем самым послать к черту? Других вариантов вроде быть не может. Хотя почему бы им и вправду не остаться добрыми знакомыми? Если его это устроит.

Ольга услышала, как открылась дверь ванной комнаты, затем – приближающиеся шаги.

Кутыкин вошел в комнату, мрачно глядя себе под ноги, и, не заметив сидящую за монитором Ольгу, сразу направился к журнальному столику. Налил себе водки, выпил.

Ольге стало жаль его. Он же наверняка пребывает в беспросветной, тотальной депрессии из-за своей неспособности быть полноценным мужиком.

– О, ты здесь! – бодряческим голосом воскликнул Виталий. – Уже ваяешь наш совместный проект?

– Какой проект? – Ольга не поняла, о чем речь, отметив про себя лишь, что, возможно, она напрасно думала, будто Кутыкин чрезмерно страдает по поводу своей мужской неполноценности. Хотя, с другой стороны, вполне вероятно, что безмятежность его фальшива, быть может, он таким образом только пытается уверить себя, что у него все в порядке.

– Ну, как какой – наш, – ответил Кутыкин. – Сценарий фильма. Я тебе тут про него чуть не час рассказывал.

– А, ты про это. А разве я принята в команду?

– Ну, а почему нет? – Кутыкин вальяжно расселся в кресле, с хруптом откусил от яблока, налил себе еще водки. – Хотя команда – это слишком сильно сказано. Ты да я – вот и весь творческий коллектив.

– Ты хочешь взять меня в соавторы?

Кутыкин закашлялся, подавившись куском яблока.

– Да нет, я сам все сделаю, – и он снова закашлялся, и Ольга из-за этого вспомнила, что эту же фразу он сказал в постели перед тем, как заняться самоудовлетворением. Похоже, и он припомнил свои слова, потому и закашлялся, подумала она.

Прочистив горло, Кутыкин стал говорить осторожнее, чему способствовала и вновь наплывшая волна опьянения.

– Проблема, я хочу сказать, не в этом. Я, когда говорил про твою помощь, то имел в виду просто какую-то подсказку, какие-то штрихи, типа того, понимаешь? Мы могли бы помозговать вместе. Мы же думаем с тобой практически одинаково, не заметила?

Ольга смутилась, но и было заметно, что загордилась собой.

– Ты даже умнее меня, положа руку на сердце, – ковал железо, пока горячо, Кутыкин.

– Ну, уж скажешь.

– Точно тебе говорю. Так что… можем даже и сейчас заняться этим. Разбуди компьютер, если хочешь, он не отключен.

Она нажала на энтер, и системный блок действительно тихо зашелестел включившимися вентиляторами, а на мониторе показалась уже открытая пустая вордовская страница с курсором, одиноко мигающем в самом ее начале.

Ольга не загораживала своей спиной экран от Кутыкина, и с его места ему был хорошо виден этот курсор, ежесекундно пропадающий и вновь возникающий на фоне бескомпромиссной пустоты страницы. Тоска и отчаяние накатили на писателя. Он вдруг с предельной ясностью осознал, что в принципе не способен создать сценарий. Остатки иллюзий на этот счет пропали, едва он увидел Ольгу сидящей у клавиатуры. Как-то враз ему стало понятно, что есть вот люди вроде Ольги, или вроде кого-то еще – неважно кого, которым это дано, а есть такие, как он, которым не дано, и ничего с этим не поделаешь. Он, Виталий Кутыкин, не может работать по плану, по теоретически выверенному чертежу, потому что он не ремесленник. Мысль о собственной избранности, однако, не умалила его отчаяния.

У Кутыкина возникло стойкое ощущение, что он сваливается в пропасть – не соскальзывают его пальцы в попытке уцепиться за последний уступ скалы, а уже соскользнули, и остается только закрыть глаза, чтобы не видеть стремительного приближения безжалостного дна ущелья, мчащегося к нему снизу, чтобы расшибить в позорную кляксу.

– Хотя… – вяло промолвил Кутыкин, – ну его к свиньям, не будем ничего делать.

Он доверху наполнил водкой стограммовую рюмку.

– Будем пить.

Сказал и выпил.

А потом выпил еще. И еще пару раз. И вскоре он, промямлив, словно разговаривал сам с собой: «Что дальше делать, я вообще без понятия», уснул с зажженной сигаретой в руке перед молча и с удивлением глядящей на него Ольгой.

Надо заметить, что запой давно уже стал привычным ответом писателя на непреодолимые (или по крайней мере казавшиеся непреодолимыми) обстоятельства жизни. Еще в юности, когда он только начинал пробовать себя на писательском и питейном поприщах, запой позволил ему увильнуть от женитьбы на девушке Тане, с которой он был дружен с младших классов школы. Дело было так. Мать Виталия не одобряла этот выбор и терпела девицу рядом со своим сыном только до тех пор, пока речь не зашла о женитьбе – тут уж властная мамаша взялась за дело энергично. Она убедила Виталия в том, что женитьба пустит под откос всю его жизнь, потому что, если родится ребенок, а он непременно родится, то Виталик не сможет окончить университет, его заберут в армию и вообще все будет очень плохо. Она так методично, так изобретательно и живо расписывала сыну ужасные последствия раннего брака, что Виталий и в самом деле решил, что надо бросить подругу. Хотя, когда он размышлял обо всем этом наедине с собой, он, конечно, не был уверен в том, что мать права. Он любил свою Татьяну. Не смея напрямую прекословить матери, послушный сынок попробовал съюлить, наврал, будто уже спит с девушкой (хотя только лишь мечтал об этом), будто дал ей слово жениться и что, мол, отказываться теперь будет с его стороны подло. Но мать предложила способ действий, который не мог ему не понравиться. Зная определенную – пусть на тот момент и не сильную, но все же – тягу сына к алкоголю, мать присоветовала ему «запить», не всерьез, а понарошку. Твоя Татьяна, дескать, и сама не захочет идти за тебя, если увидит, что ты пьяница. Так и получилось, Виталик что ни день с удовольствием напивался, и Татьяна, промучившись с ним какое-то время, оставила его. Так что мамочкин план сработал отлично. Но, увы, этот же план стал затем срабатывать в жизни Кутыкина всякий раз, когда ему требовалось по-страусиному спрятать голову в песок.

Ольга подошла к похрапывающему писателю, взяла из его пальцев сигарету и затушила в пепельнице.

«И все-таки мы его потеряли», – подумала она.

Ольга оглянулась кругом и от нечего делать снова присела к компьютеру. Спать совершенно не хотелось, несмотря на то, что за окнами уже светлело. На экране монитора был пустой вордовский файл. Ольга посидела перед ним в задумчивости некоторое время, а потом, не обратив внимания на то, что экран показывал не первую страницу документа, а вторую, начала печатать. Пустые страницы всегда действовали ей на нервы, и сейчас она решила, что раз уж ее пригласили поработать над сценарием, то почему бы немножко не пофантазировать – так, ради хохмы – нагромоздить какой-нибудь безтормозной ерунды. В порядке бреда. В порядке мозгового штурма.