Российский борт №1 был обречен. До крушения оставались считанные секунды.

Но пока этого не произошло, для планеты главной новостью, связанной с Россией, было присоединение к ней Белоруссии. Стыковка двух магнитов, чье взаимное притяжение вроде бы ни для кого не было секретом, все-таки оказалась слишком внезапной и скоропалительной.

Расширение границ России в сторону Западной Европы необычайно взволновало политиков в странах, претендующих на то, чтобы мир прислушивался к их мнению. Что же касается не очень мускулистых государств, которые располагались по соседству от эпицентра славянского братания, особенно тех государств, что находились у Балтики, там спикеры, считавшиеся голосами нации, и вовсе запаниковали. Собственно, всех тревожило не столько само объединение, сколько то, что его провернули два конкретных человека – Паутов и Микулов. От каждого из них в отдельности давно не ждали ничего хорошего, а уж от обоих вместе – тем более.

Но главным объектом нападок стал, конечно, превратившийся из президента Белоруссии в вице-президента России Антон Максимович Микулов. Бывший деспот европейского захолустья, отсталого и непутевого, но не представлявшего реальной опасности, вдруг оказался вторым лицом одной из наиболее крупных стран с ядерным оружием.

На общенациональных телеканалах США в эти дни был нарасхват мастодонт американской политологии Збигнев Брюзжинский. Несмотря на древность лет, этот эксперт по делам России, снискавший известность еще во времена борьбы с коммунизмом, был в своих комментариях по-прежнему ершист и прямолинеен.

Россия, говорил он, лишь недавно перестала быть тоталитарной классикой, и мудрые политики еще в 1990-е годы предупреждали чересчур доверчивых и легкомысленных коллег, что не стоит питать иллюзий по поводу воли этой страны к подлинным переменам. Не прошло и десяти лет, как предсказания умудренных опытом политиков стали сбываться – выяснилось, что Россия не очень-то стремится к полноценной демократии, свободе слова и равноправию граждан перед судом. И вот теперь еще один шаг назад: слияние двух стран именно при таких условиях (когда Микулов становится правой рукой Паутова) – это не временная уступка обстоятельствам ради скорейшего взаимовыгодного объединения, это лишнее свидетельство порочного движения России вспять, к мракобесию, закрытости и враждебности по отношению к цивилизованной части человечества. Взбалмошный тиран Микулов в качестве заместителя хладнокровного узурпатора всей власти в России Паутова – это уже слишком. Российская реальность, где, несмотря на внешнюю стабильность, господствует распад, взаимное недоверие всех ко всем и вырождение, становится под таким руководством чрезвычайно непредсказуемой. Россия снова по-настоящему опасна, и единственной правильной реакцией на объединение двух стран должно быть официальное непризнание этого объединения.

Так говорил старик Брюзжинский.

А молодая госсекретарь США госпожа Лайза Райдер на тех же телеканалах уже вела речь о том, что, пожалуй, следует всерьез рассмотреть вопрос о существенном расширении сети пунктов противоракетной обороны НАТО в Европе. Разумеется, добавляла госпожа Райдер, объединение России и Белоруссии тут не при чем, все дело в угрозе, которая может исходить для Европы и Америки из некоторых азиатских стран. Хотя и дураку было понятно, что не устраивает Соединенные Штаты именно расползание по европейскому континенту России.

Как бы то ни было, президент США и главы других влиятельных стран высказались по поводу новости сдержанно и обтекаемо, – мол, это внутреннее дело двух государств, что они решили объединиться. В словах заявлений сквозила явная озабоченность, но все понимали, что помешать свершившемуся уже не получится. Кое-кто только позволил себе добавить, что надеется на верный выбор российского народа во время ближайших президентских выборов, намекая на то, что здравомыслящие граждане вновь созданной, по сути, страны не могут, не должны предпочесть на главном посту ни Паутова, ни, главное, Микулова.

Большинство людей в самой России восприняло новость об объединении, конечно, с радостью. Особенно старшее поколение. Наконец-то они дождались хоть сколько-нибудь ощутимой моральной компенсации за ту череду глупостей, которые совершила страна в стремлении к свободе от социалистической догматики.

В Белоруссии царили похожие настроения. Разве что организация предпринимателей выступила с заявлением о том, что местный бизнес в новых условиях должен получить государственную поддержку (в неофициальных высказываниях коммерсанты без обиняков сокрушались насчет того, что теперь в Белоруссию придет крупный российский бизнес и на корню скупит все лакомые и доходные куски собственности). Но кто их слушал, белорусских предпринимателей?

Надо заметить, впрочем, что в обеих странах все же нашлось немало и тех, кто посчитал правильными оценки ситуации, высказанные Брюзжинским и подобными ему западными комментаторами. Лидеры оппозиции, однако, вслух этого не произносили. Говорили о непонятно откуда взявшейся новой должности вице-президента России, высмеивали Микулова, но максимум, на что отваживались по поводу самого объединения России и Белоруссии, – называли его не очень продуманным. Никто из них не посмел напрямую критиковать объединение. На фоне почти всеобщего ликования такая критика вызвала бы не просто раздражение общества, это была бы эпитафия политической карьере отщепенца.

– Прикольно, – только и сказал Виктор, когда Данила, сидевший на своем любимом месте на кухне за компьютером, показал ему сообщение информагентств в интернете о присоединении Белоруссии к России. Виктор достал из холодильника пиво, за которым заглянул на кухню, и, удаляясь обратно в комнату, продолжил разговор по телефону с какой-то своей знакомой. Он уговаривал ее встретиться, а та, судя по всему, упрямилась.

На Данилу известие о разрастании России за счет Белоруссии произвело гораздо большее впечатление.

Вернувшись из похода в книжный магазин «Фаланстер» и усевшись за компьютер, чтобы сочинить наконец свой манифест, он думал, что не будет слишком спешить с этим текстом, а хорошенько все продумает. Но теперь, почитав в интернете различные мнения об объединении двух стран, решил, что, наоборот, нужно поторопиться. Империя опять сворачивает на какую-то дремучую стезю, рассудил Данила. Ему даже представилась зимняя грунтовая дорога в сибирской тайге, по которой можно пройти только на джипе, да и то лишь если перед тем по ее поверхности прошелся своим ножом бульдозер. Он знал, как выглядит такая колея и в жару, и в лютый мороз – в детстве родители пару раз возили Данилу летом отдохнуть к родне, живущей в деревне за Тюменью, а года три назад он ездил туда же зимой на похороны тетки. Сейчас у него в памяти всплыла картина именно зимней грунтовки. Когда долго-долго едешь по такой дороге, с ухаба на ухаб, петляя, уклоняясь от первоначального направления и возвращаясь к нему, то порой возникает странное ощущение – что люди проложили этот путь не для того, чтобы достичь каких-то пунктов назначения, а лишь ради самого движения. И чем дольше едешь, тем больше веришь, что так оно и было. Это может показаться бессмысленным – кто будет тратить жизнь на движение, не имеющее конкретной цели? Но в этом, однако, есть своя логика, своя идея, подумал Данила. Возможно, двигаясь этой дорогой, люди пытаются доказать себе, что способны преодолевать что-либо. В данном случае преодолевать погруженные в непроходимый снег, замерзшие, не имеющие границ пространства. А возможно, все это ради того, чтобы приблизиться к какой-то призрачной мечте – мечте, у которой нет названия и которую невозможно описать. Но главное на такой дороге не это. Главное – не останавливаться. Иначе колеса завязнут.

Действительно, неважно, ради чего это происходило и теперь вновь происходит со страной, решил Данила. Важно, что это идиотский путь никуда. Пусть туда топают те, кому не охота думать, те, кто живут какой-то дурацкой мечтой. «Я проложу дорогу в правильном направлении», – подумал он.

Тут он на секунду засомневался. Он вдруг ясно осознал, что в последние пару лет ощущает себя как раз путником посреди ледяного царства. Что с ним происходит, Данила понять не мог. Но это было именно так. То есть получалось, что он-то и собирается преодолеть неведомое холодное пространство, что именно он сейчас как бы двигается по таежной дороге. Не знает, почему двигается по ней, но чувствует, что надо. А куда, спрашивается, навострил лыжи? Ради чего? Ради мечты улучшить мир? Ну а почему бы и нет?

К черту, хватит копаться, решил он, это всё глупости, я уже тень на плетень навожу. Нечего тут мудрить, надо шевелить поршнями и не останавливаться.

И тут же решил отказаться от написания манифеста. К черту «Манифест недовольных». Нужно писать вообще не манифест. Надо написать заявление в Организацию Объединенных Наций – объявить себя государством и потребовать зарегистрировать его самым официальным образом как члена ООН. Да! Никакой не манифест, а открытое письмо в ООН. Манифест – это обращение в воздух, ни к кому, а письмо в учреждение – это совсем другая песня.

Он начал бодро выстукивать на клавиатуре: «Открытое письмо в Организацию Объединенных Наций».

Затем продолжил с «красной строки»: «Я, Даниил Антонович Емельянов, сверхчеловек и гражданин Российской Федерации, обращаюсь с заявлением…». Нет, неправильно, подумал он, не с «заявлением». Он удалил это слово и написал: «просьбой». Потом и его убрал, а вместо него напечатал слово «требованием». И продолжил: «с требованием зарегистрировать меня в ООН в качестве отдельного, самостоятельного государства».

Перечитав первую фразу, он улыбнулся и удалил «сверхчеловека». «Так не пойдет, – подумал Данила, – первый же клерк, который будет читать мое письмо, решит, что я ку-ку и по мне психушка плачет, и делитнёт письмо в корзину. Да и вообще, дело же не том, что это я один такой крутой перец и сверхчеловек. А в том, что любой человек с рождения должен быть признан сверхчеловеком. То есть таким человеком, который имеет право быть для всех остальных людей и, главное, для всех существующих организаций и государств равноценной, самостоятельной единицей. Каждый должен встать вровень с любой организацией, каждый может считаться отдельным государством. А планета Земля, таким образом, должна стать жилищем для равных людей».

Данила постарался изложить эту мысль последовательно и ясно, но одновременно коротко, чтобы она уместилась в одном небольшом абзаце. Затем покопался в интернет-энциклопедиях и в следующем абзаце уточнил, что его провозглашение самого себя государством не имеет ничего общего с затеей двух чудаков из американского штата Невада, которые основали в пустыне самопровозглашенную Великую Республику Вульдштейн (она же – Молоссия) с гербом в виде двуглавого орла, напоминающего российский герб.

Что дальше? Очень важно прописать коды действий чиновников ООН. Он, Данила, должен за них придумать, как можно осуществить его предложение, лишь тогда можно надеяться на то, что от него сходу не отмахнутся, что хоть что-нибудь ответят. Если предложение требует от ведомства конкретных шагов, то и отвечать ребятам из этой конторы придется тоже очень конкретно – они будут вынуждены либо четко объяснить, почему предложение неосуществимо, либо согласиться с ним. На второе, конечно, особо надеяться не следует, во всяком случае, поначалу. Скорее всего, понимал Данила, события будут разворачиваться по первому сценарию – ему откажут. Но надо, чтобы этот отказ последовал. Отказ на каких-то конкретных основаниях будет означать, что тебя все-таки воспринимают как человека, имеющего право на некие предложения, и с ооновцами можно будет вступить в полемику. А это немало для старта.

И еще. Бюрократы обожают предложения, которые подразумевают расширение их штатов. Эту приманку нельзя недооценивать. А тут как раз интересы бюрократической конторы – ООН – и обычных людей могут совпасть. Потому что нет смысла просто объявлять его, Данилу Емельянова, и любого другого человека отдельным государством, если при этом не будет создана некая бюрократическая структура, представляющая интересы этих людей-государств. Никакая декларация, никакая инициатива не выживет без менеджеров, без бюрократии, которая призвана вырабатывать решения, отслеживать их выполнение, пиарить, в конце концов, свою организацию.

Но прежде, впрочем, нужно определиться с названием нового государства. Да, возникает простой и закономерный вопрос: как будет называться новое государство? Даниил Антонович Емельянов, как по паспорту? Или как? При чем здесь его теперешнее имя и российский паспорт? В самом деле, если допустить, что на Земле появится один человек-страна (в качестве курьеза для книги рекордов Гиннеса), то такого человека, конечно, можно называть просто по его же имени. Но если таких людей будут миллионы, миллиарды, как их называть и не путать? Тем более с учетом разнообразия языков, на которых будут звучать и писаться их имена.

Нужен ник-нэйм, наверно. Нет, так тоже не годится. Народ начнет себе придумывать всякие дурацие ники, кто в лес, кто по дрова, это будет дурдом. Лучше сделать единую систему регистрации людей-государств. Как вот у компьютеров – у каждого системного блока есть свой уникальный IP-адрес, состоящий из цифр и точек. Хорошо. Дальше. Сколько должно быть знаков в наименовании человека-государства? Сколько на Земле сейчас людей? И сколько, по прогнозам статистики, будет в ближайшие десятилетия?

Когда дело касалось цифр, Данила еще с университетских времен привык обращаться только к надежным источникам. Поэтому он нашел в интернете одну из последних статей директора Института демографии Вишневецкого на эту тему, а в ней – нужные цифры: на планете около семи миллиардов человек, к концу XXI века население Земли может увеличиться до десяти миллиардов. Десять миллиардов – одиннадцать знаков. Данила едва успевал записывать мысли и поправлять предложения, чтобы изложение было убедительным, но немногословным. Итак, одиннадцать знаков. Хватит за глаза и на XXI век, и на весь XXII век, и на пару следующих, когда население сильно перевалит за десятимиллиардную отметку.

– Чего ты там строчишь с таким азартом, на стихи пробило?

В дверях кухни появился Виктор. Данила, поглощенный своими мыслями, даже чуть вздрогнул. Но, впрочем, не стушевался. На то и друзья, чтобы с ними можно было поделиться любыми, самыми безумными мыслями. Данила был не очень-то коммуникабельным парнем и ценил дружбу с Виктором прежде всего за это – друг готов простить тебе твою глупость, с ним ощущаешь себя свободным, самим собой.

– Я тут подумал и решил, что пора создавать глобальное гражданское общество, – без экивоков ответил Данила.

– Да? – Виктор посмотрел было на Данилу с недоверчивой улыбкой, но понял, что тот не шутит, и подсел на соседний табурет. – А это как?

– Хочу объявить себя отдельным государством, – сказал Данила.

– Типа «государство – это я»?

– В самое яблочко.

– Знакомая какая-то фраза.

– Про яблочко? – уточнил Данила.

– Нет, что государство – это я, – Виктор пожевал губами, словно хотел распробовать фразу на вкус. – Как будто я ее у кого-то в блоге читал, или в Твиттере.

– Ну ты и лох. Это историческая фраза. Ее один французский король сказал.

– Какой король?

– Не помню.

– Сам тогда лох.

– Ну я хоть знаю, что это реальные слова, а не из Твиттера.

– Хорошо, полулох.

– Ты не следишь за сутью разговора.

– Слежу. Поэтому скажи: а территория у твоего государства какая? Твоя квартира?

– Квартиры, как ты знаешь, у меня нет, – со вздохом ответил Данила. – У родителей есть.

– Теперь ты не следишь за сутью, – сказал Виктор. – Даже если бы она у тебя была, это ничего не меняет. Квартира же в Москве, Москва – в России. Место уже занято. Да и вообще, квартира в принципе не подходит. Она в большом доме, где полно других квартир, и дом не в твоей собственности, и земля, на которой дом стоит, тоже не в твоей собственности. Вот если бы у тебя была дача. Хоть шесть советских соток, то тогда – да, это была бы все-таки твоя частная реальная земля.

Данила недовольно сжал губы. Виктор подловил его. Про территорию своего государства он подумать еще не успел.

– У тебя есть дача? – весело напирал Виктор, видя, что Данила в затруднении.

– Это хороший вопрос, – сказал Данила в попытке выиграть время на размышления.

– Это не вопрос, Даницыл. Это констатация факта. Потому что у тебя нет дачи.

– Ладно, тогда так: моя государственная территория – это мой сайт в интернете. А чего, классная идея.

– Да неужели? И как ты собираешься жить на своей виртуальной территории?

– Фигаксель, открою тебе секрет: индустриальная эпоха уже закончилась, и мы живем в эру информатики. Чем виртуальная дача хуже конкретных шести соток в Подмосковье? Виртуальная реальность ничем не хуже реальной реальности. У меня все будет виртуальное – правительство, экономика, то есть всем этим буду я и мой сайт. Сам себе народ, сам себе царь. Я буду виртуальным государством. И при этом реальным. А какие проблемы? Ну серьезно, какие у тебя могут быть возражения?

– Да никаких. Мне-то что? Будь государством. Только я все равно не понял: что ты там пишешь-то?

– Вот пишу заявку в Организацию Объединенных Наций. На регистрацию меня как страны.

– Ну да, сейчас они тебя зарегистрируют.

– Пусть только попробуют не зарегистрировать – у них там в штаб-квартире ООН все серверы лягут. С хакерами знакомыми договорюсь, они мне помогут… Шутка.

– И как будет называться твоя страна?

– Это еще один хороший вопрос. Но на него, я уже придумал, как…

В этот момент зазвонил его мобильный телефон, и разговор друзей прервался. Данила сразу узнал этот голос, звонила секретарша директора станции искусственного осеменения сельскохозяйственных животных. Она деловито известила его о том, что компьютеры на станции перестали работать, и потребовала, чтобы он непременно с утра пораньше приехал в Быково и все там наладил. Данила собрался было эффектно послать ее подальше, но она без передышки добавила, что если он не придет, то директор обещал не оплатить ему весь последний месяц работы.

«Эти козлы во всем меня опережают, – мелькнуло в голове у Данилы. – Это просто поразительно, как они быстро просчитывают жизнь. Практически так же быстро, как я пишу программы». Он буркнул в мобильник, что приедет, и дал отбой.

– Это с работы, – ответил Данила на вопросительный взгляд Виктора. – У них там сервер лег.

– Они же тебя вроде уволили, или передумали? – спросил Виктор.

– Нет, не передумали. Просто завтра последний рабочий день.

Да, надо все делать в жизни быстрее, подумал Данила. Надо быстрее дописывать манифест, то есть обращение в ООН. И надо тут же запускать в действие всемирную программу… программу… Как ее можно назвать? «Я-страна», «Я-государство», как-то так?

Данила не стал рассказывать Виктору про то, что сервер у него на станции рухнул не сам по себе, а был запрограммирован на обрушение. Он вспомнил, как собирался с гордостью рассказать Ксении о своей мине, заложенной в программу работы сервера, но сейчас вдруг подумал, что об этом стыдно рассказывать не только ей, но и вообще кому бы то ни было, что эта его мелкая месть работодателю выглядит довольно жалко. В самом деле, что такое, в сущности, работодатель? Это всего лишь часть окружающей жизни, подумал Данила. Можно еще сказать – часть судьбы, если выражаться пафосно. Мстить судьбе, отвечать на удары жизни таким вот мелкими пакостями – это все равно что признать свое поражение, признать собственное ничтожество. Нет уж, отвечать – так от души.

Даниле вдруг припомнился взгляд незнакомого человека, которого он видел несколько дней назад в бильярдном зале ночного клуба. Седоватый, уже не первой молодости, но крепкий мужчина, который самозабвенно играл сам с собой на бильярде, закончил партию и, уходя со своими телохранителями, кинул секундный взгляд на Данилу. Взгляд его запомнился Даниле не потому, что игрок как-то выделил этим своим взглядом Данилу среди других посетителей, находившихся в зале. Нет, он, как видел Данила, и на других людей посмотрел, уходя. Дело было в другом, этот взгляд хоть и был отрывистым, как выстрел, но главное – был очень серьезным. Эталонно, космически серьезным. Под ним поневоле задумаешься, на что ты сам способен в жизни – по самому большому счету.

Припомнив этот взгляд сейчас, сидя на кухне за сочинением письма в ООН, Данила, более того, испытал дежавю, и понял, что уже не раз припоминал незнакомца за минувшие дни. Взгляд блистательного игрока словно преследовал его, был упреком в мелкотравчатости жизни и одновременно безмолвным девизом, что подталкивал и вдохновлял Данилу на поиски «великой идеи». Которую он теперь и пытался воплотить.